Опубликовано в журнале Нева, номер 4, 2012
Алексей Сомов
Алексей Анатольевич Сомов родился в 1976 году. Окончил технический вуз. Работал художником-оформителем в кинотеатре, охранником, преподавателем информатики, инженером по маркетингу, дизайнером наружной рекламы, верстальщиком, выпускающим редактором газеты, редактором отдела прозы литературного сайта. Публиковался в журналах “Дети Ра”, “Воздух”, “Крещатик”, “Урал”, “Луч”, “День и ночь”, “Аквилон”, “Оберег”, “Бельские просторы”, “Литературной газете”, антологиях “Танкетки. Теперь на бумаге”, “И реквиема медь”, “Поэзия третьего тысячелетия”, “Ижевская тетрадь”, сборниках лучших рассказов 2006 и 2007 года серии ФРАМ (“Амфора”, СПб., составитель — Макс Фрай). Один из лауреатов премии “Золотое перо Руси-2007”. Третье место в номинации “Поэзия” “Русский Stil-2008”. Шорт-лист “Согласования времен-2010”, лонг-лист первой Григорьевской премии.
СНЕГИРИ UPGRADE
ни кола ни двора ни воды ни земли
Дам в подмогу тебе говорящего пса
а ружье как-нибудь раздобудешь и сам
А в награду тебе я придумал врага
потому что все-все снегопад и пурга
кроме кислой как брага и едкой как дым
клочковатой неправды
посконной вражды
И еще непонятное есть существо
две руки две ноги называется скво
темнота меж ушей и зверек между ног
вот она-то тебя и погубит сынок
Будь в усладу тебе и кумыс и варган
если враг постучится уважь и врага
пусть с ножа оплывает малиновый воск
и урчит на кошме светлоглазая скво
и на черством снегу до полярной зари
дымный потрох собачий клюют снегири
appendix. заговор на порог сна
лисы небесные, совы дневные,
гончие псы из немецкого плюша,
вы, аллигаторы надувные
с круглыми пуговичными глазами —
ныне сбирайтесь в игольчатый терем
сказки послушать,
за смерть побазарить
се заклинаю вас на росомашьем,
дивные демоны скважин замочных
с телом стеклянным —
мухой изыдите (4 раза)
вы же, которые сказаны выше,
варом садовым покрепче замажьте
спилы древесные, щели дверные,
будьте со мной воробьиною ночью,
совы дневные,
лисы небесные
Азбука Брайля
В этом цирке уродов, где сплюснуты лбы,
где глаза вынимают скоморохам и зодчим,
в этом мире расхристанном стоило быть беспощадней и зорче.
Партизаны любви в суматошной войне,
отступаем, сжигая стихи и селенья,
в голубые поля земляничные вне Твоего поля зренья.
Закольцованный страх, вековечный дозор —
ни один не прощен и ни разу не спасся.
Все, что было и не было — сонный узор на подушечках пальцев.
Это мы — неживой застывающий воск,
простецы-гордецы-подлецы-человеки —
трудно бредим Тобой, нерассказанный,
сквозь крепко сшитые веки.
Это Ты, обитатель безглазых икон,
високосное облако, радуга, копоть,
побивающий первенцев, льющий огонь в города и окопы.
Только Ты не забудь, только Ты нам зачти
все, что было до времени скрыто —
ногтевые отметки, слепые значки на полях манускрипта.
Закрываются глаза
(рождественская колыбельная)
Закрываются глаза окраин.
Ангел держит свечку в вышине.
И шуршит-порхает на экране
яркий телевизионный снег.
В вышине — то вспыхнет, то померкнет —
самолет ползет сквозь облака,
сквозь грозу и радиопомехи,
словно сквозь опущенные веки,
словно сквозь дремучие века.
Спят антенны, провода и мачты.
Гоблины. Пейзане. Короли.
Все мертво на сотни тысяч ли.
Что же ты не спишь, мой бледный мальчик,
там, под слоем тлеющей земли?
Никуда не выйти нам из дома.
Посмотри на ржавый потолок —
вот звезда Тюрьмы, звезда Содома,
а над ней — звезда Чертополох.
Усажу тебя, как куклу, в угол,
сказочкой нелепой рассмешу,
только б ты не слышал через вьюгу
этот белый, белый-белый шум.
Расскажу про тридцать три печали,
муравьиный яд и ведьмин плач.
Как стонали, поводя плечами,
страшными далекими ночами
линии электропередач.
А по корневищам и траншеям,
сторонясь нечаянной молвы,
по костям, по вывернутым шеям
шли скупые мертвые волхвы.
Мучились от голода и жажды,
табачок ссыпали на ладонь,
тишиной божились.
И однажды
забрели в наш неприютный дом.
Сны перебирали, словно ветошь,
пили, на зуб пробовали швы.
Просидели за столом до света,
а со светом — встали и ушли.
Шли тайгою, плакали и пели,
жрали дикий мед и черемшу.
Слушали бел-белый, белый, белый,
белый, белый, белый-белый шум.
Спи, мой кареглазый цесаревич —
там, в стране красивых белых пчел,
больше не растешь и не стареешь,
не грустишь ни капли ни о чем.
Ведь пока мелькает на экране
мерзлый телевизионный прах —
ангел Пустоты стоит у края,
держит свечку на семи ветрах.
М. С.
на стогнах многолюдно и мертво
агорафоб глаза подъемлет к небу
сбиваясь с ноты в поисках метро
которого здесь нету
все дело в серебре и чесноке
скажи какому демону обещан
кто грезит о прохладной чистоте
колодцев и бомбоубежищ
пусть города
стооки и псоглавы
бессмысленно втыкают в пустоту
октябрь уж наступил а им солгали
насчет чего-то там в конце ту-ту
останься сенбернаром в сентябре
пляши пылинкой в здешнем дымном свете
(а говорят что мы одни на свете)
бывай
звони
пиши
до новой смерти
все дело в серебре
и серебре
Говорит бойцам
Говорит бойцам политрук
Заберите мой мозг поутру
а когда допьете поллитру
я воскресну с гвоздикой во рту
Заверните меня в мох
ведь не каждый такое б смог
подчиняясь рваному ритму
прорастать у земли между ног
Полно горюшко горевать
чорны корочки ковырять
ныне в жаркой печной гортани
поспевает мясной каравай
с целый горний свет вышиной
с целый дольний мiр шириной
и под кожей новой янтарной
вроде молнии шаровой
…………………………………
И тихонько вздыхают бойцы
и втыкают на небеси
причащаясь последней тайны
утешают друг друга Не ссы
И внимая речам Его
рвут в клочки сгоряча Его
и хватают голыми ртами
абсолютное ничего
Душа свиньи
Душа свиньи растет в аду
цветет единожды в году
и тамошний адовник берет ее в ладони
Пока железные жуки обгладывают лепестки
свинья херачит виски ведет себя по-свински
и напевает на ходу
Душа моя цвети в аду
покуда у обрыва я вверх втыкаю рыло
Расти пучком моя душа
как снежный холм воздушный шанкр
Пускай кричат Ату ату Я знаю истину одну
она как яблоко проста
Земля безвидна и пуста
просты у бесов имена и светел свет а тьма темна
Ты изойдешь на семена тебя проглотит синева
как кровь густа венозна
Тогда во ад вернемся
Как пришел один саам
как пришел один саам
в эмпирический сиам
к морю синему депрессивному
у того ли у саама жила теща во самаре
трехметровая умом тронутая
та ли теща сама кистеперая сова крылом
шорохает глаза широкие
а как закинеца тареном те глаза как две тарелки
и сияют и горят в стопицотмильон карат
а нажреца циклодола обернется козодоем
на три голоса поет мертвым спать не дает
надевали мертвецы костюмы новы и трусы
вышли во поле по рюмке хлопнули
да как почали насыпать себе в карманы небеса
бриллиантовые
нерелевантные