Роман
Опубликовано в журнале Нева, номер 4, 2012
Борис Коркмазов
Борис Долгатович Коркмазов родился в 1958 году в г. Карачаевске Карачаево-Черкесской АО Ставропольского края. В 1989 году окончил Московский полиграфический институт по специальности “Книговедение и книжная торговля”. Литературным творчеством стал заниматься в начале 2000-х годов. Главный редактор издательства “Институт тюркологии”. Зам. главного редактора научного журнала “Вопросы тюркологии”. Член Союза писателей России с 2006 года.
Х
олодное солнце гор
роман
Хотя место действия, персонажи и события,
описанные в романе, являются вымыслом автора,
а любое совпадение с действительными событиями случайно,
в некоторых населенных пунктах республик Северного Кавказа
похожие события за последние годы происходили неоднократно.
I
Ильяс прослужил в российской армии всего два месяца и был комиссован. В первый же вечер, когда его в числе других новобранцев привезли в роту, один из старослужащих, “дед”, как их называют в российской армии, после отбоя хотел заставить Ильяса чистить свои сапоги. Ильяс, разумеется, отказался. Когда же Пихтов, так звали деда, попытался его ударить, Ильяс оказался быстрее и с одного раза уложил того на пол. Увидев такое неслыханное дело, сбежались все деды, которые были в казарме и набросились на оборзевшего новобранца. Схватив табуретку, он успел проломить голову одному и сломать руку другому, но силы были неравны. Вскоре его свалили на пол и долго избивали. В итоге в госпитале ему удалили правую почку, отбитую в той драке. Командир роты, не отличавшийся особой симпатией к кавказцам, представил дело так, что драку затеял сам Ильяс. Когда его комиссовали, ротный цинично заявил, что это самый лучший выход для Ильяса.
— Вернешься в свои горы, на родину, что тебе еще надо?!
Когда он выходил из части, у контрольно-пропускного пункта собрались все те, кто принимал участие в его избиении.
— Ну что, чурка вонючая, повезло тебе, на свою поганую родину возвращаешься, — кричал ему вслед тот самый Пихтов, который начал драку.
Под свист, улюлюканье и ругательства, сжимая кулаки и чуть не плача от унижения, Ильяс вышел за пределы части.
Он пошел на железнодорожный вокзал, взял по воинскому требованию билет до Аланска и стал гулять по городу, поскольку поезд уходил поздно ночью. Ильяс никак не мог забыть издевательский хохот своего обидчика, и ему пришло в голову поквитаться с ним. Он решил вернуться к воротам части и вызвать Пихтова на честный бой один на один. Благо, что удрать в самоволку на пару часов в их части не было проблемой. Дежурный на контрольно-пропускном пункте очень удивился, увидев Ильяса, а когда узнал, зачем тот пришел, у него глаза полезли на лоб.
— Ну ты и борзый… — начал было сержант, но Ильяс прервал его:
— Слушай, Брыкин, передай этому уроду, что я жду его около кладбища. Если он считает себя мужчиной, пусть приходит. Там и разберемся.
Недалеко от их воинской части располагалось старое кладбище, где уже много лет никого не хоронили и, кроме бомжей, там обычно никого не было. Когда Ильяс пришел на место предполагаемой “дуэли”, он увидел, что позади кладбища, где он намеревался вступить в поединок с Пихтовым, расположился цыганский табор.
“Ладно, подожду его здесь, потом отойдем подальше”, — решил Ильяс.
Через несколько минут к нему подбежал цыганенок лет десяти.
— Дядя, тебя Богдан зовет, — сообщил он.
— Какой еще Богдан? — удивился Ильяс.
— Это наш главный.
Ильяс пожал плечами и пошел за мальчиком к костру, вокруг которого сидело около десятка цыган.
— Ну, здорово, солдат, — сказал крупный седовласый мужчина, поглаживая курчавую бороду. — Извини за беспокойство, только не пойму, что здесь делаешь? Ждешь, что ли, кого?
— Добрый день, — ответил Ильяс. — Да, жду.
— В самоволку сбежал, девушку поджидаешь? — улыбнулся цыган.
— Нет, я с утра уже на дембеле, договорился тут встретиться с… — Ильяс запнулся.— С друзьями из части…
— Понятно, есть хочешь?
Ильяс действительно хотел есть, но ему неудобно было в этом признаться.
— Да нет, не очень… — замялся он.
— Ясно, — вновь улыбнулся цыган. — Не стесняйся, садись.
Ильясу подали половину копченой курицы и пару кусков хлеба.
— Кавказец? — спросил Богдан.
Ильяс кивнул.
— У меня есть несколько друзей-кавказцев, хорошие ребята. Как-то в Хабаровске, я тогда еще молодой был, менты меня схватили. Хотели на меня повесить, будто я наркотой промышляю. Денег, наверное, хотели, чтобы я им дал. Когда они меня бить стали, подошли несколько парней. Все они кавказцы были, из Дагестана. Вломили они этим ментам хорошенько, а меня отвезли в аэропорт. С тех пор мы дружим, хоть видимся редко. Цыгане всегда помнят, если кто им добро сделал…
Ильяс с аппетитом доел курицу и стал пить крепчайший сладкий чай, который подал ему все тот же мальчишка.
— Эй, черножопый, ну-ка иди сюда, — услышал вдруг Ильяс знакомый голос.
Оглянувшись, он увидел своего противника в компании остальных дедов. Всего их было пятеро.
— Это, что ли, твои друзья, — спросил Богдан. — Что-то они на друзей не очень похожи.
— Физкультпривет привет честной компании, — сказал подошедший Пихтов.
— Здорово, коль не шутишь, — произнес Богдан, продолжая поглаживать свою бороду.
— Ну что, пошли, — сказал Пихтов Ильясу, недобро усмехаясь.
— Пошли, — ответил Ильяс, поднявшись.
— Эй, парень, подожди, — вмешался Богдан, медленно доставая пачку сигарет из нагрудного кармана рубашки. — Что-то мне эти твои друзья не нравятся.
— Слушай, цыган, не встревай, тут у нас чисто мужское дело, между мной и этим джигитом, который нюх совсем потерял.
— Этот джигит — мой гость и мой друг, — спокойно произнес Богдан, закуривая сигарету.
Двое цыган молча поднялись со своих мест, подошли к Пихтову и стали по обе стороны от него. Видя, что ситуация принимает нежелательный для их приятеля оборот, подошли и остальные деды.
— Что, защитничков себе нашел? — осклабился Пихтов.
— Богдан, извини, но мне самому надо с ним разобраться, — Ильяс посмотрел на цыгана.
— Можешь сказать мне, в чем дело?
— Я тебе могу сказать, в чем дело, — усмехнулся Пихтов. — Это чмо хочет со мной разборки устроить за то, что я его уму-разуму учил, воспитывал, так сказать, чтобы служба медом не казалась…
— Серега, ты чего тут застрял? — спросил один из подошедших дедов. — Бери этого оборзевшего чмошника, и пойдем. Накостыляем ему еще разок, чтобы у него вторую почку вырезали…
— Ну-ка заткни хлебало, дерьмо собачье, — перебил его Богдан. — Кажется, я понял, в чем дело. Ты хотел с ним один на один разобраться, а он кодлу с собой привел, да?
Цыган посмотрел на Ильяса.
— Ты кого собачьим дерьмом назвал, цыганская рожа, — заревел второй дед и хотел было броситься на Богдана, но тут же рухнул на землю с расквашенной физиономией. Молниеносный удар одного из цыган, стоявших рядом, отправил его в нокаут. Деды переглянулись, но, видя численное превосходство противника, остались стоять на местах.
— Это правда, что тебе почку вырезали? — спросил Богдан.
Ильяс вынужден был кивнуть.
— Сможешь его побить?
Ильяс вновь кивнул.
— Тогда всем стоять на местах, а они пусть дерутся один на один, — распорядился Богдан.
Ильяс и дед встали друг против друга.
— Начали, — скомандовал Богдан.
Как и тогда, в армейской казарме, Ильяс с одного удара уложил противника.
— Хороший удар, — одобрительно сказал Богдан. — Нос у него никогда уже не будет таким, как раньше.
— Если хочешь, мои ребята отделают остальных, — предложил Богдан. — Они ведь тебя всей кодлой били.
— Можно, я сам? — ответил Ильяс.
— Уверен? — спросил цыган.
— Уверен! — кивнул Ильяс.
Через минуту второй дед лежал рядом с Пихтовым, получив сильнейший удар в челюсть.
Богдан удовлетворенно хмыкнул и скомандовал:
— Следующий!
Но драться больше никто не хотел.
— Так нечестно, — заявил с перепугу один из оставшихся дедов.
— Да вы, оказывается, просто трусливые шакалы, — захохотал Богдан. — Набрасываться всей кодлой на одного, значит, честно, а один на один — нечестно. Такого даже я за свою долгую жизнь еще не слышал. Значит, так, горе-вояки, сейчас вы все становитесь перед ним на колени, — он указал на Ильяса. — И просите прощения. А там уж как он решит.
Двое оставшихся дедов тут же упали в ноги ошеломленному таким развитием событий Ильясу, в душе которого чувство ненависти к своим обидчикам сменилось ощущением гадливости. Богдан понял его состояние и, покачав головой, произнес:
— Да-а-а, если вся армия такая, этой стране долго не протянуть. Можете уходить и этих не забудьте. — Богдан показал дедам на поверженных сослуживцев.
Потерпевшая фиаско компания, приведенная Пихтовым, медленно удалилась в сторону части. Его самого с двух сторон поддерживали товарищи, поскольку он никак не мог прийти в себя после кулака Ильяса, угодившего ему по носу.
— А ты молодец, настоящий джигит, — одобрительно сказал Богдан. — Побудь еще с нами, если других дел у тебя нет, а потом мы тебя на вокзал отвезем.
Ильяс долго еще беседовал с Богданом, удивляясь острому уму и мудрости этого человека.
Вечером цыгане подвезли его к поезду, и через двое суток он был уже в родном Аланске, небольшом городке, располагавшемся в одном из красивейших ущелий Главного Кавказского хребта.
II
Начальник милиции города Аланска допивал чай, когда заверещал телефон. Полковник посмотрел на дисплей. Номер был московский. “Кто бы это мог быть?” — размышлял он, глядя на высвечивавшиеся цифры незнакомого номера.
— Приветствую, Мурат Рамазанович, как поживаешь? — спросили из трубки неприятным низким голосом.
— Ничего, помаленьку, — ответил полковник, пытаясь вспомнить, откуда ему знаком этот хриплый баритон.
— Не узнал?
— Извините, не припоминаю.
— Москва, академия… — начал было голос.
— Прибликов, ты, что ли? — вспомнил, наконец, полковник.
— Ну, слава Богу, узнал все-таки, — донесся смешок из телефона.
Прибликов когда-то учился в Академии внутренних дел на одном курсе с полковником.
— Послушай, Рамазаныч, я теперь вроде как начальник у тебя получаюсь. Буду курировать вашу республику.
— Понятно, — без особой радости сказал полковник.
Прибликова он недолюбливал со времен совместной учебы в академии за постоянное стремление выпендриться любым способом, лишь бы обратить на себя внимание.
— Что-то не слышу радости в голосе, не выспался, что ли? — ехидно спросил Прибликов.
— Я уже и забыл, когда последний раз высыпался, — вынужден был ответить полковник.
— Кстати, можешь меня поздравить: недавно генерал-майора получил, — похвастался Прибликов.
— Ну что ж, поздравляю, — полковник сморщил лоб.
Он никак не мог вспомнить имя и отчество Прибликова.
— Слушай, Рамазаныч, я ведь неспроста тебе звоню, а не твоему начальнику в вашу столицу. Твой город второй по величине в республике, и поскольку я тебя хорошо знаю, решил вначале с тобой поговорить. По всему кавказскому региону активизировались боевики, взрывают, убивают, людей похищают. А в вашей республике почти ничего не происходит. Тишь, да гладь, да божья благодать. Странно как-то, согласись… Завтра я прилечу к вам в республику и, прежде чем встретиться с твоим начальством, хочу с тобой поговорить. Подъезжай завтра вечером к гостинице “Чинара” в Нартске, поговорим…
После разговора с Прибликовым начальник милиции Аланска поехал обедать домой. Ему очень не понравились слова новоиспеченного генерал-майора о том, что в республике ничего не происходит. Эти слова были похожи на обвинение. Плохо, дескать, что хотя бы в одной северокавказской республике более или менее спокойно. Ехать в Нартск, республиканскую столицу, на встречу с бывшим однокашником ему совсем не хотелось, но деваться было некуда. Фактически Прибликов подставлял его. Если непосредственный начальник полковника узнает, что представитель из Москвы захотел сперва встретиться не с министром внутренних дел республики, а с его подчиненным, вряд ли его отношение к начальнику милиции Аланска от этого улучшится. Эти отношения и так были не безоблачными. Министр был назначен в республику недавно, был он из другого региона и совершенно не понимал ни специфики региона, ни ментальности его жителей.
III
Около семи вечера следующего дня полковник подъехал на своем старом “опе-
ле-астра” к гостинице. Прибликов расхаживал по небольшому скверику перед гостиницей и курил. Одет он был в дорогой костюм серого цвета. За прошедшие годы бывший однокурсник полковника растолстел, лицо стало одутловатым и имело нездоровый цвет. Увидев полковника, он расплылся в широкой неискренней улыбке.
— Ну, как у вас тут говорят, салам алейкум, дружище, сколько лет, сколько зим…
Прибликов подал руку в своей обычной манере, над которой потешались все, кто учился с ним в академии. У него был странный способ здороваться. Он не просто протягивал руку для пожатия, как делает большинство людей, а осторожно выставлял ее вперед, как это делает собака, когда ее просят дать лапу.
— Здравия желаю, товарищ генерал-майор, — ответил полковник, слегка прикоснувшись к пухлой ладони Прибликова.
— Ну, зачем так официально, — вроде как смутился Прибликов, хотя было заметно, что ему нравится официальное обращение по званию. – Пойдем ко мне в номер, поговорим, а потом отвезешь своего старого друга в какой-нибудь хороший ресторан.
— Со спиртным или без? — спросил полковник.
— Как это? — удивился Прибликов.
— У нас тут как бы два типа ресторанов: в одних подают спиртное, в других нет, — пояснил полковник.
— А, ну да, я все время забываю, что твой народ — мусульманский, — махнул рукой Прибликов. — Конечно, поедем туда, где спиртное дают. Ты что, тоже не пьешь?
— Да нет, пью, — ответил полковник. — Правда, редко.
— Вот и прекрасно, пусть сегодня наступит этот редкий случай, — ухмыльнулся Прибликов.
Они поднялись в номер.
— Значит, вот какие дела, полковник, — начал Прибликов. — Я помню, что ты почему-то не очень дружелюбно ко мне относился в академии, но это дело прошлое. Считай, что я это забыл. Ну, такая у меня натура. Я хочу брать от жизни по максимуму, и не всем это нравится. Можешь считать меня выскочкой, но тем не менее хотя мне сорок два, я уже генерал. Могу даже сказать тебе, как это получилось… Да очень просто: моя жена — дочь одного из заместителей министра. Правда, папашка ее теперь уже на пенсии, но сам понимаешь, что у нас бывших не бывает… Ты можешь считать меня циником, но наше время —оно как раз для циников. Вернее, для деловых людей, которые по сути своей и есть циники. Вот ты приехал сюда на старом драндулете, хоть и немецкого происхождения, а у меня в Москве три машины, и все новенькие, последней модели: “мерседес”, “лексус” и “тойота”. Полковники в Москве тоже не бедствуют, как минимум, по две машины все имеют. Да и на Кавказе так же дело обстоит, как я слышал. Вот скажи, на чем ездит твой непосредственный начальник?
— На “инфинити”, — ответил полковник, не понимая, куда клонит Прибликов.
— Вот видишь, значит, он такой же деловой человек, как и я, то есть циник. Конечно, главное в нашей работе — стоять на страже закона и правопорядка, но такие вещи, как карьера и благополучие, тоже не последнее дело в жизни. Как говорится, плох тот солдат, который не хочет стать генералом. Вот я хотел стать генералом и стал им! Теперь я хочу стать генералом с двумя звездами, потом с тремя и так далее… Ну и детям надо помогать, устраивать их на теплые места и все такое. К сожалению, сейчас жизнь так устроена, нравится это кому или нет. Тому, кто наверху — нравится, тому, кто внизу — не очень. Но тот, кто внизу, тоже хочет наверх, и это правильно. Только наверху всем места не хватит, поэтому есть конкуренция. Кто лучше приспособлен к текущей ситуации, тот и поднимается вверх. Да еще надо уметь удержаться, оказавшись наверху. Это не всякий может. Впрочем, полковник, я это все рассказываю тебе по одной простой причине: меня назначили курировать республику, где ты живешь и работаешь, и, кроме тебя, знакомых у меня тут нет. Так что будем работать в тесном сотрудничестве, как бывшие однокашники. С начальником твоим я хорошо знаком. Он в Москве часто бывает. Если он вдруг пойдет на повышение, для тебя это будет хороший шанс. А как у нас происходят обычно повышения? — Прибликов искоса посмотрел на полковника и, не дождавшись ответа, продолжил: — Правильно, нужны какие-нибудь громкие дела, пойманные или уничтоженные боевики и так далее. А у вас в республике все спокойно, понимаешь?
— Ну, положим, не так уж и спокойно, — возразил полковник. — На прошлой неделе трех милиционеров убили.
Прибликов поморщился.
— Знаю, знаю и про убийство депутата знаю… Только это все обычные уголовные дела, бандитские разборки. Повышение за раскрытие таких дел не получишь, в газетах не покрасуешься, по телевизору не покажут.
— Что-то я не совсем понимаю, товарищ генерал-майор, если у нас относительно спокойнее, чем в соседних республиках, это что, плохо?
— Наоборот, это прекрасно, только пользы от этого мало.
— Кому мало?
— Да нам с тобой, полковник, нам с тобой. У соседей что ни день, то взрывы, нападения на власть, на милицию, контртеррористические операции и тому подобное. А что тут у тебя? Ну, убили трех милиционеров, ну, застрелили депутата, и что? Масштаб не тот, понимаешь. Под это не дадут ни очередных звезд на погоны, ни наград, ни, так сказать, материального поощрения.
— И что же делать? — полковник с некоторым удивлением смотрел на Прибликова.
— Работать, полковник, работать. Выявлять экстремистов, религиозных фанатиков, боевиков, схроны с оружием и взрывчаткой…
— А если их нет?
— Да не может этого быть, — усмехнулся Прибликов. — Есть они, я уверен, только вы плохо работаете, понимаешь, очень плохо. Потому и найти не можете. Ладно, потом еще поговорим, а сейчас поехали в ресторан, попробуем вашу местную кухню, ну и чуть-чуть “мамочки” примем.
“Мамочкой” Прибликов называл водку.
После ресторана полковник отвез пьяного генерал-майора в номер и поехал назад в Аланск. Слова Прибликова не выходили у него из головы. Доехав до родного города, полковник повернул было к дому, но, поняв, что спать совсем не хочется, поехал на работу. Было два часа ночи, когда полковник вошел в здание милиции. Дежурный милиционер козырнул и удивленно посмотрел вслед начальнику.
Полковник заварил себе чая и присел на старый кожаный диван, стоявший в углу кабинета. Он прекрасно понял, что его город был выбран кем-то в Москве для проведения акции, после которой кто-то в ведомстве получит повышение и заработает приличные деньги. И это будут грязные деньги, сделанные на крови рядовых сотрудников и невинных людей. Прибликов лгал. Наверняка он уже общался с министром внутренних дел республики. Полковник понимал, что, если он откажется содействовать проведению акции, его или снимут с работы, или просто ликвидируют, свалив все на мифических боевиков. К тому же он был уверен, что за ним, скорее всего, будут наблюдать. Причем это будет делать кто-то из его же подчиненных.
К утру начальник милиции Аланска принял решение. Он не хотел быть пешкой в чьей-то грязной игре. Раз нельзя помешать, надо попытаться включиться в игру и постараться свести к минимуму ее последствия для города и его жителей. “Только это почти невозможно, — подумал полковник. — Может, все же уволиться?.. Если пойму, что ничего не могу сделать, подам рапорт на увольнение!” — окончательно решил он.
В восемь утра часов позвонил министр и приказал через час явиться в его кабинет. Полковник сел в свой “опель” и вновь отправился в Нартск. В кабинете министра сидел мрачный Прибликов. Его мучило похмелье. Они поздоровались.
— Значит, вы однокашники по академии?! — министр угодливо посмотрел на Прибликова, затем перевел взгляд на подчиненного, сменив выражение лица на испытующее.
Полковник спокойно выдержал колючий взор водянистых глаз начальника.
— Может, поедем куда-нибудь, позавтракаем? — не выдержал мающийся головой Прибликов.
Через десять минут они уже сидели в известном на весь город кафе “Вершина”. Когда принесли графин с водкой, Прибликов заметно повеселел, а пропустив пару рюмок, и вовсе пришел в совершеннейшее расположение духа.
— Рамазаныч, ты чего не пьешь? — стал он уговаривать полковника.
— За рулем я, товарищ генерал-майор, да и рабочий день сегодня еще впереди.
— Боишься, что тебя твои подчиненные остановят и права отберут? — хохотнул Прибликов. — Вон у министра дел тоже, наверное, невпроворот, а компанию он мне все же составил.
Полковник промолчал. Больше всего ему хотелось треснуть Прибликова чем-нибудь тяжелым по его большой круглой голове.
— Как-то принял я на грудь и еду себе домой, — продолжал между тем Прибликов. — Останавливает меня какой-то лейтенантик и требует дыхнуть в трубку. А я на своей машине был и в гражданском прикиде. Ну, решил я поиграться с этим чудиком и дунул ему в трубку. Увидел он результат и от радости, как козел, запрыгал. Подумал, что сейчас отымеет меня по полной программе, на пару сотен баксов. А я тут ему ксиву свою пихнул под нос. Так он чуть из себя не выпрыгнул от страха. Извините, лепечет, товарищ генерал-майор, простите, не признал, мол, и все такое… Я тогда ему по сопатке съездил и поехал себе дальше, а он мне вслед честь отдает. Даже забавно стало. Я его по сопатке, а он мне честь отдает… — Прибликов хрипло засмеялся, подавился оливкой и закашлялся.
“Сволочь, — подумал полковник, — так тебе и надо, подонок”.
Желание огреть Прибликова чем-нибудь тяжелым у него усиливалось с каждой минутой.
“Что за времена такие, — размышлял полковник. — Наверху одни негодяи и подонки, как этот Прибликов. Люди с совестью и хоть с какими-то идеалами становятся изгоями в таком перевернутом обществе. Хочешь делать карьеру или бизнес, другого пути, как стать в ряды подонков, нет. Крупный подонок собирает вокруг себя подонков помельче, и так везде”.
После завтрака министр устроил совещание, собрав всех начальников районных и городских отделов милиции в республике.
Вначале выступил Прибликов. Говорил о необходимости улучшить работу, проводить профилактику, усилить контроль, делать так, чтобы у бандитов земля горела под ногами. Затем выступил сам министр, повторил слова Прибликова, добавил немного своих, и совещание закончилось.
— Ну, Рамазаныч, я думаю, ты все хорошо понял, не дурак ведь, — сказал перед отъездом Прибликов полковнику. — Держи меня в курсе. Если что, сразу мне звони. Помогу, чем смогу…
Вскоре полупьяного Прибликова посадили в машину министра и увезли в аэропорт. Полковник брезгливо вытер носовым платком ладонь, которой пожимал руку Прибликова, сел в машину и поехал к себе в Аланск.
IV
На следующий день полковник решил навестить местного апенди1 . Умар был весьма уважаемым человеком в городе. Никто в городе лучше его не разбирался в вопросах религии. Полковник попросил Умара чаще собирать религиозную молодежь, разъяснять ей основы исламского вероучения и знакомить с необходимыми правилами повседневной жизни правоверного мусульманина.
— Надо, чтобы они не поддавались ваххабитским и салафитским учениям, распространяемым сейчас на Кавказе всеми этими незваными учителями…
— Да я стараюсь, как могу, только многие из них меня не воспринимают, больше слушают этих молодых, которые в Пакистане и в Египте учились, — с горечью сказал Умар. — Я ведь учился в советское время, за границу тогда не пускали…
— Я тебя понимаю, Умар, но даже если одного убережем, это уже хорошо.
— Некоторые еще слухи распускают, что я был агентом КГБ. Может, и ты так думаешь, только я тебе скажу, что чекисты никогда ко мне не обращались с предложением стать их агентом. Думаю, они тоже были не дураки, знали, кому можно такое предложение делать, а кому не стоит. Видимо, я был не из тех, кто мог им подойти. Сам знаешь, что мой отец был из раскулаченных.
— Умар, ты прекрасно знаешь, что я тебе верю, как своему отцу верил, а слухи меня не интересуют.
— Понимаешь, Мурат, при советской власти вместо религии была политика коммунистической партии, а богами были ее руководители. Как только коммунизм рухнул, люди остались без идеологии и без религии. Я за границей не был, но уверен, что происходящее в нашей стране не имеет ничего общего с тем, что на Западе называется свободой и демократией. Хотя я не сторонник западных ценностей, но даже их в сегодняшней России нет. Государством управляют жулики и негодяи. Закона нет, стыда нет, у кого деньги, тот и прав. К сожалению, и мусульманский мир расколот. Существуют десятки разных течений, среди которых есть такие, что даже не признают за другими право на существование. Теперь все это есть и у нас, на Северном Кавказе. Почва здесь сейчас благодатная, особенно среди молодежи, которая обостренно воспринимает несправедливость и обман со стороны власти. Вот они и идут к так называемым исламистам, поскольку те предлагают простую идею: вся несправедливость в мире от кафиров2 , следовательно, против них надо вести джихад до полной победы. А простые идеи, как известно, легко овладевают людьми. Вспомни российскую революцию и большевиков, которые легко внушили народу, что вся несправедливость в стране от богатых, и если их не будет, все остальные прекрасно заживут. Есть у нас здесь еще одна специфика, обусловленная безбожным советским периодом. Мало кто на Кавказе разбирается в истинном исламском вероучении. Большинство просто имеет некое собственное представление о нем, сформировавшееся под влиянием случайных источников. Это и есть сейчас главная беда.
— Тут я с тобой полностью согласен, Умар. Ты знаешь, что я человек нерелигиозный, тоже, так сказать, кафир. Я тут думал о религиозном экстремизме вообще, и знаешь, что получается? Экстремизм есть во многих религиях, а вот про экстремизм в буддизме я ничего не слышал. Получается, что буддизм — самая миролюбивая религия.
— Некоторые считают, что Будда тоже был пророк. В истории человечества было много пророков. Ислам это признает и почитает этих пророков, но наш пророк по-
следний в этой череде. Через него людям последний раз было дано божественное откровение. Наш Коран — это откровение в чистом виде, не измененное впоследствии людьми, как это было со всеми откровениями, данными предыдущим пророкам. Для настоящего мусульманина это непреложная истина, поэтому для него нет смысла обращаться к другим религиям. — Умар похлопал начальника милиции по плечу.
Апенди и полковник беседовали в тот день несколько часов. Ни тот, ни другой не знали, что это их последняя встреча.
V
Семья Ильяса состояла из него самого и матери. Отец умер, когда ему было двенадцать лет. После девятого класса юноша поступил в медицинский техникум в Нартске и, закончив его, хотел продолжить обучение, чтобы стать хирургом, как отец. Но поступить в мединститут сразу после техникума не получилось. Тяжело заболела мать, и Ильяс отложил поступление на следующий год. Он решил побыть рядом с матерью, пока она не выздоровеет, и заодно поработать в местной больнице. Матери стало лучше, но весной Ильясу неожиданно пришла повестка в армию. Несмотря на имевшееся у него среднее медицинское образование, Ильяса почему-то отправили обычным солдатом в авиационную часть.
О том, что в армии у него удалили почку, матери он не сказал, но как-то, когда Ильяс переодевался, она заметила шрам от операции и сама догадалась обо всем. Говорить об этом с сыном не стала. Только тихо поплакала в своей комнате так, чтобы он не видел.
Через неделю после приезда домой Ильяс пошел устраиваться на работу, но в городской больнице теперь уже не было мест и для среднего медицинского персонала. Место хирурга как раз пустовало, только ему надо было еще много лет учиться, чтобы претендовать на эту вакансию.
В Аланске почти вся местная молодежь маялась в поисках работы, только найти ее здесь было почти невозможно. Многие из-за этого уехали из города, те же, кто оставался, от безнадеги чаще всего становились членами криминальных группировок или пополняли ряды наркоманов. Друг Кемал предлагал Ильясу встать на учет на бирже труда, чтобы хотя бы получать пособие по безработице, но он почему-то этого стыдился. Ему было как-то непривычно получать деньги не работая.
Мать Ильяса работала учительницей в школе. Платили ей гроши, как и всем учителям в стране. Он тяжело переживал, что не может ничем ей помочь и, более того, живет на ее же мизерную зарплату. Обостренное чувство справедливости, присущее ему с детства, не давало ему покоя. Он видел, как немногочисленная городская псевдоэлита, состоящая из нечистых на руку чиновников, полукриминальных бизнесменов и криминальных авторитетов, разъезжала по городу на дорогих машинах, строила громадные особняки и всячески демонстрировала свое богатство всему остальному населению, вызывая зависть и злобу.
В последние годы многие молодые люди в Аланске стали активно интересоваться традиционной религией своих предков. Вопиющая несправедливость сложившегося в постсоветской России уклада жизни фактически вынуждала таких ребят примыкать к идеологам радикальных течений ислама.
Заинтересовался религией и Ильяс, хотя до армии никогда об этом не задумывался, а его отец так и умер, будучи абсолютным атеистом, считавшим, что религия необходима лишь как способ дисциплинировать людей, как он говорил, “не имеющих врожденных или приобретенных позитивных моральных принципов”. Человеком, благодаря которому Ильяс стал практикующим мусульманином, был его друг Кемал, который уже в шестнадцать лет стал наркоманом и с тех пор успел два раза побывать в тюрьме. Став ревностным приверженцем ислама, Кемал сумел избавиться от пристрастия к наркотикам. Эта разительная перемена весьма удивила Ильяса, и он тоже стал делать намаз. Молитва отвлекала его от тягостных дум и примиряла с существующей вокруг несправедливостью, которая есть лишь испытание для истинно верующего мусульманина. Он стал ходить в мечеть, с удовольствием слушал местного апенди Умара, читал Коран и хадисы Аль-Бухари на русском языке. Как-то Ильяс стал уговаривать и мать, чтобы та делала намаз, но она грустно сказала:
— Наверное, ты прав, сынок, только, видимо, я еще не готова для этого. Не вижу я что-то пользы в твоей религии, потому что если бы Бог увидел, что творится в мире, он давно мог бы это прекратить. В мире столько безумия, что извинить Бога может только то, что он не существует, говорил Стендаль, и я с этим согласна.
— Мама, как ты можешь такое говорить?! — возмущался Ильяс. — Всевышний все видит, и каждый получит по заслугам, когда придет время.
— Знаю, знаю, — отвечала мать. — Все получат, что заслужили, только почему-то после смерти. А если нет там ничего после смерти, что тогда? Я хочу справедливости в этой жизни, а что там будет, никто не знает. Не возвращался никто с того света, понимаешь, а что эти наши апенди говорят, ерунда все это. Откуда они могут знать, что будет после смерти? Твой отец был прав, что не забивал себе голову религией. Он говорил, что если человек негодяй, никакая религия его хорошим не сделает.
Ильяс очень переживал, слыша такое от матери, и, молясь, всегда просил Всевышнего, чтобы тот помог ей прозреть.
Как-то Кемал познакомил Ильяса со своим знакомым из соседнего района. Салиху, как звали этого человека, из-за окладистой бороды на первый взгляд можно было дать лет сорок пять, но на самом деле он был значительно моложе.
— Он учился в исламских университетах в Пакистане и Египте, — рассказал Кемал. — Знает про нашу религию больше всех наших апенди, вместе взятых.
Этот Салих говорил странные вещи. Городского апенди он называл неправильным мусульманином.
— Как это? — удивился Ильяс. — Разве такое бывает?
— Еще как бывает, — ответил Салих. — Среди наших апенди нет настоящих последователей нашего пророка. Они хуже кафиров, они предатели собственной религии, потому что вводят в заблуждение своих единоверцев.
Ильясу трудно было себе представить, что всеми уважаемый Умар — предатель мусульманства.
— Ваш Умар учился в советское время в Средней Азии. Тогда все были агентами КГБ, — продолжал Салих. — Как такие люди могут разбираться в нашей вере? Их преподаватели тоже были сотрудниками КГБ. Я тоже раньше думал, что наши апенди хорошо разбираются в вопросах религии. Только когда побывал в настоящих мусульманских странах, понял, что здесь у нас искажают ислам, поэтому они и хуже кафиров…
— Тогда объясни мне одну вещь, — перебил его Ильяс. — Почему Пакистан и Египет, где ты учился, такие отсталые, если там правильное мусульманство, почему Ирак и Иран столько лет воевали между собой? Почему из многих мусульманских стран люди бегут к кафирам в Европу и Америку? Если бы им было хорошо на родине, они не ехали бы туда, где живут иноверцы.
— Правильно ты говоришь, — согласился Салих. — Все это потому, что многие мусульмане на самом деле не мусульмане. Они исказили ислам, а мы предлагаем вернуться к первоначальному исламу, который был во времена нашего пророка…
Салих произнес по-арабски традиционную формулу, необходимую после упоминания имени Мухаммада.
— Надо восстановить настоящий ислам, который был тогда, — продолжал Салих. — Надо, чтобы люди жили по шариату. Никаких законов, кроме шариата, для мусульманина быть не может. Женщины наши должны носить хиджаб, а не ходить, как они сейчас ходят, в этих бесстыжих одеждах.
— А если кто-то не захочет жить по шариату? — спросил скептически настроенный к словам собеседника Ильяс.
— Когда станем хозяевами на своей земле, мы быстро заставим всех жить по шариату, — усмехнулся Салих. — Как только прогоним кафиров, сразу разберемся и со своими. Или будут жить по шариату, или вообще жить не будут…
— А как быть с нашими отцами и дедами? Ведь они считали себя мусульманами, но жили не столько по шариату, сколько по нашим древним обычаям — адатам, — возразил Ильяс.
— Потому что они еще не до конца стали мусульманами. Российская империя, захватившая Кавказ, препятствовала распространению ислама, вела политику ассимиляции местных народов, а если не получалось, уничтожала их или вынуждала покинуть родину. Потом коммунисты пришли к власти и вообще религию запретили. Хвала Всевышнему, что теперь, все, кто хотят, могут поехать учиться настоящему исламу.
— А разве Пакистан и Египет живут по шариату? — не сдавался Ильяс.
— Многие там живут по шариату, но не все. Вот когда к власти там придут наши братья, настоящие мусульмане, тогда все будут жить по шариату.
Ильяс еще долго спорил с Салихом, но тот каждый раз находил по-своему убедительные ответы на его вопросы.
Придя домой и сделав намаз, Ильяс сел было к старенькому телевизору,
но, вспомнив, что Салих рекомендовал вообще не пользоваться этим изобретением человечества, решил его не включать.
Речи Салиха взволновали его до глубины души, только согласиться со всем тем, что тот говорил, Ильяс не мог. Он думал о том, что, если эти настоящие мусульмане придут к власти, ему придется заставить свою мать носить хиджаб или никаб. Представив мать в соответствующих одеяниях, Ильяс невольно улыбнулся.
Потом он стал думать о девушке с соседней улицы, которая ему нравилась еще со школы. Если Халимат заставят носить хиджаб, он не сможет любоваться ее роскошной длинной косой, а если оденут в никаб или паранджу, то не будет видно и ее милого улыбчивого лица с изящным носиком, кончик которого всегда забавно шевелился, когда она говорила, особенно если была чем-то сильно взволнована. Ильяса всегда удивляло, как красиво шевелились губы Халимат, когда она разговаривала. Что-то больно и в то же время сладко щемило в груди, когда он думал о Халимат. Но часто его посещали невеселые мысли о том, что сейчас, когда ненасытная тяга к деньгам, богатству и роскоши стала нормой жизни, он не может быть завидным женихом для Халимат, хоть и семья самой девушки также была небогатой, а их отцы в свое время были друзьями. Еще у него был комплекс из-за недостающей почки. Разумом он понимал, что это отнюдь не самое главное в будущей семейной жизни, тем не менее считал себя не совсем полноценным человеком.
Но чувства, как известно, почти всегда берут верх над разумом.
Первое время после того, как он вернулся из армии, Ильяс вообще старался не обращать внимания на потенциальных невест, потому что мать часто рассказывала о том, как ту или иную девушку родители выгодно отдали замуж. Ильясу эти ее рассказы совсем не нравились, но он был вынужден их выслушивать, понимая, что мать в эти минуты отвлекалась от своих повседневных грустных дум о своей тяжелой жизни и будущей судьбе единственного сына. Наслушавшись таких историй, Ильяс сделал вывод, что поголовно все девушки в городе заняты охотой за богатыми женихами и его персона, даже если он решит обзавестись семьей, вряд ли кого из них заинтересует. Но как-то он вновь увидел Халимат, и с тех пор какое-то тревожное чувство не давало покоя. В какой-то момент ему пришло в голову, что и Халимат может в один прекрасный день выйти замуж. Эта мысль очень не понравилась Ильясу. Он почувствовал, что совсем не хочет такого поворота событий. Более того, Ильяс вдруг понял, что ревнует Халимат даже к гипотетическому будущему жениху. С того дня он стал часто прохаживаться по тем улицам города, где была наибольшая вероятность встретить Халимат. Иногда он забирался на склон горы, под которой стоял дом ее родителей, и часами смотрел вниз, ожидая, что девушка появится во дворе, чтобы поиграть со своим младшим братом или развешать постиранное белье.
VI
Вечером того дня, когда Прибликов прилетел из Нартска, его вызвал к себе тесть.
— Петр Иваныч, может, завтра? — попытался было отвертеться Прибликов.
— Никаких завтра, сейчас же дуй ко мне, зятек, — отрезал тесть. — Мне срочно нужен твой самоличный отчет о поездке в устном виде.
Прибликов вызвал служебную машину и поехал за город, на дачу своего бывшего начальника генерал-полковника Гнусопятова.
Пятнадцать лет назад Прибликов женился на дочери этого человека, и с тех пор его карьера круто пошла вверх. В постели Аллы, так звали жену Прибликова, перебывало немало народу, но в зятья Петр Иваныч почему-то выбрал ничем не примечательного капитана из Новосибирска. Поначалу Прибликов страшно ревновал свою любвеобильную половину к ее прошлому, но, поразмыслив, решил об этом не думать, тем более что благодаря стараниям тестя он уже через месяц после свадьбы стал майором.
Хотя Петр Иваныч теперь официально был на пенсии, на дела ведомства продолжал влиять. Неделю назад он также вызвал Прибликова к себе на дачу и познакомил зятя с неким Антоном Сергеевичем. Последний был в штатском, но многоопытный Прибликов сразу определил, что приятель тестя из ведомства. “Скорее всего, из финансового управления”, — решил он.
— Я помню, что в академии ты учился с майором из какой-то северокавказской республики, — начал тесть, как всегда, снисходительно глядя на Прибликова.
— Это же давно было, может, он уже не майор, а повыше, а может, и убили его, кто знает, — отвечал Прибликов, мысленно теряясь в догадках, с чего это тестю понадобился майор-кавказец, с которым он когда-то вместе учился в академии.
— Ну, это мне без разницы, в каких он сейчас чинах, — усмехнулся Петр Иваныч. — Хотя могу даже сообщить тебе, что он сейчас полковник и начальствует в Аланске.
“Вот сволочь, — думал Прибликов. — Все уже разузнал, все уже продумал, ему лишь бы только надо мной поиздеваться”.
Прибликова просто выворачивало от бессильной злобы, когда тесть тем или иным способом напоминал зятю, что тот ему всем обязан. Что его вроде как с улицы подобрали в приличную семью и теперь он, Прибликов, всю оставшуюся жизнь должен испытывать щенячью благодарность к приютившим его добрым хозяевам. Впрочем, назвать Гнусопятова добрым человеком не повернулся бы язык даже у самого отпетого подхалима и блюдолиза.
Когда Прибликов стал зятем Гнусопятова, был еще жив отец Петра Иваныча. Как-то сильно надравшись, Иван Терентьич, дед жены Прибликова и бывший кадровый работник НКВД, стал рассказывать, как он, будучи безусым лейтенантом, занимался самой настоящей охотой за головами. Было это в Крыму, после выселения крымских татар.
— Когда их выслали, — рассказывал Иван Терентьич, — часть из них осталась в горах. Попрятались они там. Ну, собрали нас как-то, и командир перед строем объ-
явил, что все оставшиеся татары объявлены вне закона и их надо просто уничтожать. Для того чтобы люди добросовестно отнеслись к такой работе и не жалели врагов советской власти, объявили денежное вознаграждение за каждую принесенную в штаб голову татарина.
— Я добыл двадцать семь голов, — похвастался Иван Терентьич, с трудом ворочая языком. — Знаешь, что самое тяжелое было в этой нашей работе? — мутным взором уставился он на Прибликова. — Самым тяжелым было таскать эти чертовы головы. Представь себе, поймали мы этого татарина где-то в горах, прикончили, голову отрезали, и тащи потом его башку за несколько километров. Я тогда про скальпы индейские вспоминал, в Америке… Не догадалось наше начальство придумать, чтобы мы скальпы в штаб приносили, а не головы эти дурацкие, целиком… У меня друг был, Васька Огрепкин, так мы с ним соревнование устроили, кто больше голов принесет. Иногда и других кончали, чтобы побольше было…
— Кого это — других? — не понял Прибликов, потрясенный рассказом Ивана Терентьича.
— Да кто под руку попадался, любой нерусский. Главное, чтобы хоть немного на татарина похожий был. Все равно никто не стал бы разбираться… — Иван Терентьич зевнул и захрапел.
Вот тогда Прибликов и уразумел, в какую семью он попал. Правда, его тесть сам уже не стал бы резать чьи-то головы, как его отец, но преспокойно заставил бы делать это других, зависимых от него людей. Общее у него с Иваном Терентьичем было то, что и его никогда бы не мучила совесть за подобные дела. Сам Прибликов при необходимости легко мог переступать через свою совесть, но даже ему стало несколько не по себе при мысли, что в мировоззрении его новой родни вообще нет таких понятий, как сочувствие или жалость. За прошедшие годы сам Прибликов тоже стал похож на родственников жены.
“Совесть и прочая подобная ерунда — это удел слабых, — часто поучал Прибликова тесть. — Те, кто живут, всерьез воспринимая такие вещи, никогда не придут к успеху, особенно теперь, в новые капиталистические времена. Так что учись, зятек, пока я жив!”
“Чтоб ты сдох поскорее, учитель хренов”, — думал про себя Прибликов, униженно кивая тестю, хотя прекрасно понимал, что был обязан родителю жены и карьерой, и достатком. Если бы Петр Иваныч в самом деле бы помер, могло случиться так, что Прибликова сожрали бы с потрохами те, кому он переступил дорогу или чье место занял. Люди в его ведомстве, впрочем, как в любом другом в современной России, напоминали ему волков и шакалов, и он был одним из них, причем пока еще шакалом.
После того, как Антон Сергеевич ушел, тесть начал объяснять цель визита своего знакомого.
— Слушай внимательно, зятек, — начал он своим обычным издевательским тоном. — Этот Антон Сергеевич — большой спец по превращению государственных денег, так сказать, в личные. Суть в том, что надо организовать на юге какую-нибудь спецоперацию, под которую можно было выделить деньги, понимаешь?
Прибликов кивнул.
— Вот я и вспомнил про этого твоего знакомого. В его республике, в отличие от других, чересчур спокойно. И фанатиков этих религиозных там особо не наблюдается, и боевиков. Может, на самом деле нет, а может, просто мы тут, в Москве, ничего не знаем о том, что там происходит. Ну, а если в самом деле нет, можно организовать, понимаешь? Вот поезжай и прощупай этого своего знакомого. Он сможет зарплату за пять лет получить, если все сделает как надо.
Прибликов с сомнением покачал головой.
— Петр Иваныч, я сомневаюсь, что он на это пойдет. Я его хорошо помню, он из этих, щепетильно честных…
— А вот ты съезди да поговори с ним. Намекни, что может хорошие денежки поиметь. Люди со временем меняются. Мало что за это время могло произойти. В других республиках там везде понятливые нашлись, теперь на дорогих машинах разъезжают, дома хорошие имеют. Мало людей в наше время против денег могут устоять. Да и зачем, если у нас капитализм?! Северный Кавказ сейчас очень хорошее место, чтобы деньги делать. Ребята там почти все понятливые, лишних движений не делают, особенно когда чуют, что можно, так сказать, улучшить свое благосостояние, а попросту, как сейчас молодежь говорит, бабок срубить.
— Петр Иваныч, нельзя какое-нибудь другое место выбрать в этой же республике или в соседней?..
— В соседних все уже схвачено, а здесь еще нет конкурентов, соображаешь, зятек? Если мы это дело под себя не возьмем, другие появятся, потом туда не сунешься, быстро нос оттяпают. Так что не капризничай, тем более у тебя там знакомый есть.
— Боюсь, как бы этот самый знакомый не стал бы нам поперек дороги, — с сомнением в голосе мотнул головой Прибликов.
— Знаешь, что я тебе скажу, зятек, — Петр Иваныч усмехнулся, — ты думаешь, почему я именно тебя выбрал дочке в мужья?.. — тесть презрительно посмотрел на напрягшегося Прибликова, приготовившегося услышать о себе очередную гадость. — Да только потому, что из всех ее хахалей ты показался мне наибольшим подонком. Я знаю, что моя Алка — неразборчивая шлюшка-потаскушка, поэтому и выбрал тебя. Сейчас в этой стране хорошо жить могут только люди без принципов, вроде меня или тебя. Впрочем, здесь так всегда было со времен царя Гороха. В тебе, дорогой зятек, я разглядел человека, которого интересуют только карьера и деньги, и что важнее всего, для достижения этой цели ты готов на любую подлость. Для нашего времени это очень ценные качества. Так что напряги свои мозги и подумай, как использовать этого твоего знакомого, в конце концов, даже противника можно незаметно для него самого вынудить сделать то, что тебе нужно. Тут пахнет хорошими деньгами, и грош нам с тобой цена, если мы их не возьмем…
Прибликов, с ненавистью смотревший на дорогие кожаные тапки тестя, не поднимая головы, глухо произнес:
— Хорошо, я попробую…
— Что значит — попробую? — Петр Иваныч взял со стола рюмку с французким коньяком и отпил глоток. — Здесь не пробовать надо, а дело делать. Продумай хорошенько и действуй, не заставляй думать, что я в тебе ошибся. Я ведь еще и сейчас могу вас с дочкой развести и снова замуж ее выдать. Очень много найдется охотничков на деньги ее родителя… Соображаешь, зятек?! Ты же хотел купить себе домик где-нибудь в Сочи, так постарайся, поработай, и будет тебе домик…
Развалившись на заднем сиденье служебного “мерседеса”, мчавшегося по Можайскому шоссе в сторону области, Прибликов ломал голову над тем, что сказать тестю о результатах своей командировки. Заявить напрямую, что его бывший однокашник за прошедшие годы ничуть не изменился и вряд ли будет способствовать проведению намеченной Петром Иванычем акции, он попросту боялся. Кроме того, у Прибликова еще до поездки в Нартск появилось подозрение, что тесть во время предыдущей аудиенции не во все детали его посвятил. Так оно и оказалось. Выслушав сбивчивый рассказ зятя о состоянии дел в Аланске, генерал-полковник ус-
мехнулся и вручил Прибликову бумажку, на которой было написано десять цифр.
— Это телефон человека, с кем можно работать, — негромко произнес тесть и, заметив недоумение во взгляде Прибликова, насмешливо добавил: — Ты же знаешь мой принцип, зятек. Если хочешь выиграть — никогда не ставь на одну лошадь!
VII
Ильяс был дома, когда к ним зашел участковый милиционер. Мать еще не пришла с работы.
— Алейкум салам, — ответил Ильяс на приветствие старшего лейтенанта.
— Ну, как дела? Работу так и не нашел еще? — поинтересовался участковый, присев на табурет.
— Нет еще, где же ее тут найдешь, — буркнул в ответ юноша.
— Говорят, ты с этим Салихом общаешься? — неожиданно спросил участковый.
— Кому какое дело, с кем я общаюсь, — разозлился Ильяс.
— А чего это ты так кипятишься? — с усмешкой спросил лейтенант.
— Да потому что с кем хочу, с тем и общаюсь, это мое личное дело.
— Личное-то личное, только смотри, влипнешь в историю. Салих там, за границей, набрался всяких глупых идей. В соседних республиках таких, как он, уже многих пересажали, а некоторых и поубивали. Всемирный халифат, видите ли, они собрались строить…
— Знаешь, что я тебе скажу, Заур, ты тоже не бессмертный, — ответил Ильяс.
— Ты на что это, щенок, намекаешь? — прошипел участковый.
— Твое счастье, что ты сейчас у меня дома, — давясь от гнева, прохрипел Ильяс.
— Я тебе еще устрою, ваххабит долбаный…
Лейтенант резко встал, схватил свою фуражку, лежавшую на столе, и ушел, а Ильяс еще долго ходил по дому, сжимая от злости кулаки.
Когда мать пришла с работы, он, уже успокоившись, смотрел футбол, решив на этот раз пренебречь советом Салиха, рекомендовавшего вообще не включать телевизор. Юноша совсем не понимал смысла этого запрета. Что плохого в том, что он смотрит футбол?! Это же просто спорт!
— Ты ужинал, сынок? — спросила мать.
— Нет, мама, решил тебя дождаться, — соврал Ильяс.
Визит участкового настолько вывел его из себя, что о еде он просто забыл.
— Чем сегодня занимался?
— Да ничем, просто дома сидел, — деланно бодрым тоном ответил юноша, хотя на душе у него было прескверно.
— Да не переживай так, сынок, сейчас многие без работы, — уловив грустные нотки в голосе сына, сказала мать. — Даст бог, что-нибудь найдется, а на еду и моей зарплаты хватит.
— Пойду намаз делать, — глухо проронил Ильяс и ушел в свою комнату.
Утром он пошел гулять по городу привычным маршрутом.
— Эй, джигит, ты чего такой угрюмый? — раздался вдруг знакомый бархатный голосок.
— Извини, задумался и тебя не заметил, — смутился Ильяс, а сердце забилось сильней.
Халимат стояла перед ним в строгом синем платье, удивительно подходившем к ее черной косе. Темно-карие глаза, из которых струилось почти осязаемое тепло, весело смотрели на него, и Ильяс мгновенно забыл о своих грустных думах.
— Вчера потерял здесь бумажник с деньгами, вот теперь ищу, — пошутил он.
— А я как раз вчера нашла тут чей-то бумажник, битком набитый долларами, и так обрадовалась, А теперь, получается, придется отдавать, если он твой…
— Так и быть, оставь себе, у меня полным-полно таких бумажников, и я их часто теряю.
— Хорошо, спасибо! Как мама?
— Ничего, нормально, а как твои?
— Тоже в порядке, только младший братишка вчера в ручье возился и простыл. Вот иду в аптеку за лекарством.
— Я тоже в ту сторону иду.
Весело болтая, они дошли до аптеки.
Пока Халимат покупала лекарство, Ильяс стоял на улице. Он думал о том, что делать дальше. Пройтись с девушкой до ее дома, чего ему хотелось больше всего, или дождаться, когда она выйдет и попрощаться? Через окно аптеки он видел, что Халимат беседует с владелицей аптеки, которая приходилась ей двоюродной тетей.
— Эй, Ильяс, ты чего тут делаешь? — неожиданно раздался удивленный голос Кемала, который шел мимо и заметил приятеля.
— Да так, гуляю, — ответил несколько сконфуженный Ильяс.
Но Кемал не обратил никакого внимания на невесть чем вызванную виноватую мину на лице друга.
— Пойдем ко мне, покажу интересные книжки, Салих дал, — предложил Кемал.
Пришлось согласиться. Ильяс не хотел, чтобы друг догадался, зачем он ходил взад-вперед перед аптекой. Когда они подходили к дому Кемала, прямо на тротуар перед ними въехал милицейский уазик.
— Вы что, совсем с катушек съехали? — громко сказал Кемал милиционерам, вылезавшим из машины.
— А это мы сейчас посмотрим, кто из нас с катушек съехал, — злобно усмехаясь, сказал участковый Заур, сидевший за рулем. — Быстро садись в машину, поедем в отделение, — добавил он, обращаясь к Ильясу.
— Никуда он не поедет, — ответил Кемал.
— Еще как поедет, — усмехнулся участковый.
Двое милиционеров схватили Ильяса за руки и потащили к автомобилю. Юноша упирался, но силы были неравны. Кемал попытался вырвать друга из рук блюстителей порядка, но один из них резко оттолкнул его. Кемал оступился и упал. Ильяса уже затаскивали в машину, когда разъяренный Кемал, схватив одного из милиционеров за шиворот, отбросил в сторону, не забыв сделать ему подсечку. Страж порядка ничком упал на асфальт, а его фуражка укатилась прочь. На помощь своим из машины выскочил Заур, но Ильяс уже вырвался из рук второго милиционера. Заметив потасовку, стали сбегаться люди. В основном это были женщины и дети.
— Вы что это делаете, негодяи?! — крикнула женщина, подбежавшая первой, которая сразу же набросилась на участкового.
— Пусть будет проклято молоко матери, которое ты пил младенцем, — закричала она вновь, отпихивая растерявшегося Заура от ребят. — Что вам надо от них? Ну-ка идите отсюда, настоящими бандитами занимайтесь, кровопийцы!..
Через несколько мгновений уже с десяток разъяренных женщин буквально взашей отогнали милиционеров к их машине. Не на шутку перепуганные стражи порядки быстро сели в машину и уехали.
С кавказскими горянками шутки плохи. В их жилах течет кровь тех самых амазонок, о которых упоминали древние греки. В былые времена они прекрасно владели оружием и бесстрашно вступали в бой с врагом наравне с мужчинами.
— Шакалы трусливые, — презрительно сказала вслед позорно сбежавшим с поля боя стражам порядка та самая женщина, которая первой бросилась на помощь Кемалу и Ильясу.
— Что им от вас было надо? — улыбаясь, спросила она у юношей, оторопевших от такой неожиданной развязки схватки с милицией.
— Да мы и сами не поняли, — растерянно ответил Кемал.
— Сволочи, бандиты, взяточники проклятые, они и к моему сыну несколько раз приходили, обыскивали, ваххабитские книжки искали, да не нашли ничего. Потом в милицию его забрали, избили… Уу-у, негодяи, — женщина погрозила кулаком в ту сторону, куда уехала машина с милиционерами. — Будьте осторожны, мальчики, — продолжила она. — Старайтесь не попадаться этим бандитам в погонах. Если что, сразу к Мурату идите, к начальнику милиции. Он справедливый человек.
— Давайте мы их проводим до дома, — внезапно пискнула смуглая девчушка лет девяти, стоявшая в окружении своих сверстников.
— Спасибо, мы теперь сами дойдем, — пролепетал Ильяс, в ужасе представив, как они с Кемалом идут по городу под охраной детей.
— А мы сзади вас пойдем, чтобы никто не понял, что мы вас охраняем, — заявила девочка.
Остаток пути до дома Кемала им все-таки пришлось идти под незаметным для прохожих эскортом из детворы, шедшей позади на некотором расстоянии.
— Ну и дела, — только и смог сказать Кемал, когда они, поблагодарив ребятишек, вошли в дом.
Вдруг он полез в буфет, схватил какой-то пакет и помчался на улицу. Догнав детей, Кемал вручил пакет самому старшему и сказал:
— Подели на всю компанию, чтобы всем поровну досталось.
— Ура, конфеты! — пронзительным голоском сказала все та же девчушка, смешно закатив глаза.
Быстро поделив шоколадные батончики, дети отправились восвояси.
— А чего они, в самом деле, к тебе привязались? — вернувшись домой, спросил приятеля Кемал.
Ильяс рассказал ему о визите участкового.
— Скотина, — прокомментировал Кемал. — Ничего, придет время, когда эти негодяи на коленях ползать будут.
— Ты имеешь в виду то время, когда мы будем жить по шариату?
— Именно об этом я и говорю, — кивнул головой Кемал.
— Ты всерьез согласен с тем, что Салих говорит? — спросил Ильяс, растирая опухшее запястье.
— Конечно, он все правильно говорит!
— С одной стороны, вроде все правильно, — согласился Ильяс. — Но мне не нравится, когда он нашего апенди ругает. Умар — хороший человек и в религии нашей хорошо разбирается. Я никак не могу согласиться, что он хуже кафира. И вообще, по нашим кавказским обычаям, нельзя так неуважительно отзываться о старших.
— Наши обычаи — это пережитки языческого прошлого, законы шариата главнее, чем наши обычаи, — уверенно сказал Кемал.
— Не знаю, не знаю, только Умара я не могу считать кафиром, — покачал головой Ильяс.
— Я сейчас тебе покажу кое-какие книги, которые мне Салих принес. Почитаешь, и все ясно станет. Просто у нас мало кто знает, что такое настоящий чистый ислам, — Кемал назидательно поднял вверх правую руку с вытянутым указательным пальцем.
— Чтобы в этих книгах не было написано, я уверен, что преследовать или убивать людей только за то, что они не разделяют твоих убеждений, — это неправильно, — решительно сказал Ильяс. — Зачем мне обижать другого человека, если он ничего плохого не делает, даже если он принадлежит другой религии или вообще неверующий? Я думаю, что человек должен сам выбрать свою судьбу, и если он живет, не делая зла другим людям, право судить его имеет только Всевышний.
— Ты рассуждаешь как настоящий кафир, — заявил Кемал. — Но ничего, со временем ты все поймешь. Вот возьми почитай, — он вручил Ильясу несколько брошюр. — Только будь осторожен, никому не показывай. Если менты у тебя их найдут, в ментовку затаскают, а то и посадить могут.
— Ладно, книжки я почитаю, — пообещал Ильяс. — Только не обижайся, если я тебе скажу, что ты говоришь чужими словами. Это все Салих тебе внушает, а ты повторяешь. Не нравится он мне почему-то, есть в нем что-то фальшивое… Ты лучше ответь мне честно: смог бы ты убить человека только за то, что он атеист или христианин, если он ни тебе, ни кому другому ничего плохого не сделал? Только не уходи от прямого ответа. Просто скажи да или нет, без всяких глубокомысленных рассуждений.
— Не знаю, наверное, нет, — вынужден был ответить Кемал после долгого молчания.
— А вот Салих сможет, — заметил Ильяс. — Поэтому он мне и не нравится. Апенди Умар всегда говорит, что жизнь человеку дает Всевышний и только он имеет право ее забирать. А убивать другого человека можно только в том случае, если он первый совершил нападение и хочет нанести вред тебе или твоей семье. К примеру, мой отец, который нисколько не скрывал, что был атеистом, жил честно и людям делал только хорошее. Поэтому я его всегда буду уважать больше, чем Салиха и людей, подобных ему, хоть он и был неверующим. Мой отец был просто заблуждающимся, но я не думаю, что он попал за это в ад. Он спас от смерти много детей, которых к нему оперировать привозили. Не знаю, как тут обстоит дело с точки зрения чистого ислама, слишком мало еще о нем знаю, только не верю я в то, что такие люди, как мой отец, не могут быть достойными рая.
VIII
“Даже не попрощался”, — обиделась Халимат, выйдя из аптеки и не обнаружив спутника. В последнее время она стала ловить себя на том, что часто думает об Ильясе. Более того, ей было приятно думать о нем. Когда они учились в школе, между ними была разница в два класса, и ей казалось, что Ильяс намного старше. Но теперь, когда прошло уже два года, как она сама закончила школу, этой разницы в возрасте будто не стало вовсе. Ее подружки часто обсуждали потенциальных женихов, но Халимат не принимала участия в таких разговорах. “Я небогатая невеста, кто возьмет, за того и пойду”, — отшучивалась она. “Да ты просто дура, — говорила ей двоюродная сестра Лейла. — С твоей внешностью можно запросто отхватить какого-нибудь богатого жениха”.
На Халимат действительно заглядывались многие парни, но она не принимала это всерьез. Она прекрасно понимала, что если ее возьмут невесткой в богатый дом, потом будут всю жизнь этим попрекать. В последнее время за ней стал увиваться наглый и хамоватый сын городского прокурора. Видя, что она его игнорирует, он полушутя-полусерьезно пообещал, что похитит ее.
Халимат уже подходила к дому, когда новенькая БМВ перегородила ей дорогу. “Стоит помянуть, а он уже на крыльце”, — вспомнила девушка народную пословицу, увидев того, кто сидел за рулем.
— Эй, красавица, куда спешишь? — неприятно улыбаясь, спросил Расул, младший отпрыск прокурора Аланска, вылезая из машины.
Халимат шла своей дорогой, не обращая никакого внимания на парня.
— Зря ты так со мной, я ведь и вправду могу сватов прислать, — крикнул вслед Расул, но девушка уже вошла во двор родительского дома.
— Ну, ничего, если понадобится, возьму и на самом деле украду, — обращаясь уже к себе самому, пробормотал Расул.
Он сел назад в автомобиль, лихо развернулся и, непонятно кому просигналив, уехал.
— Ты где так долго ходила? — мать недовольно посмотрела на Халимат.
— Ой, мамочка, извини, заболталась с тетушкой. Оказалось, что она сама сегодня вышла на работу, у нее продавщица заболела.
— А чего хотел от тебя этот лоботряс Расул? Я видела, как он к тебе подошел.
— Да так, спросил какую-то ерунду, — Халимат покраснела.
— Смотри, дочка, держись подальше от таких, как он, — покачала мать головой. — Его отец когда-то со мной в одном классе учился. В классе его никто не любил. Ходили слухи, что в сталинские времена дед Расула на своего двоюродного брата донос написал, и того забрали в НКВД. Он это от злобы сделал, потому что девушка, которую он хотел сватать, любила его брата и собиралась выйти за него замуж. Девушка эта, говорят, так замуж и не вышла, а жених ее так и не вернулся, пропал. Может, в лагере умер, а может, сразу расстреляли. Тогда время такое было: людей по ложным доносам забирали, и они пропадали.
— А я сегодня Ильяса видела, — сказала Халимат, чтобы сменить тему разговора.
— Ильяса? Какого еще Ильяса?
— Ну, мама, ты что, не помнишь сына нашей учительницы по литературе?
— Помню, конечно. Бедная женщина, она его столько лет без мужа растила. Башир, муж ее, совсем молодой умер, от рака легких. Курил много. Он и твой отец неразлучными друзьями были. Все в шахматы у нас в саду по вечерам играли. Башир детским хирургом был, очень хорошим. Люди говорили, что талант у него был от Бога. К нему даже из других республик детей на операции привозили. Он из-за своей работы так много курил. Всегда говорил, что очень тяжело смотреть на страдающих детей… А про Ильяса, когда он из армии через два месяца после того, как забрали, вернулся, пошли слухи, что его по состоянию здоровья комиссовали. Я как-то его мать об этом спросила, а она сразу в слезы. Я тогда очень пожалела, что спросила. Потом с женой нашего военкома разговорилась, и та мне по секрету рассказала, что у парня одну почку вырезали. Избили его сильно там, в армии, и почку отбили…
При последних словах матери Халимат выронила пакетик с лекарствами, быстро подняла его, отдала матери и, не сказав ни слова, убежала в свою комнату. Слезы ручьем лились по щекам девушки, а сердце стучало так сильно, будто хотело вы-
прыгнуть из груди.
Встревоженная мать хотела было пойти в комнату дочери, но, вспомнив, что надо дать лекарство младшему сыну, пошла искать малолетнего шалопая во двор, откуда доносились его дикие вопли. Поскольку лезть в ручей ему было строго воспрещено, он играл с соседским мальчишкой в индейцев.
Халимат долго плакала в своей комнате, потом перестала и долго еще сидела на плюшевом диванчике, служившем ей кроватью. В те минуты она наконец поняла, что ей не давало покоя в последнее время, и от этого стало так легко и хорошо, словно какая-то незримая, но тяжелая ноша свалилась с ее души. Ей вдруг захотелось превратиться в маленькую пташку и полететь к нему, к Ильясу, сесть ему на плечо и прощебетать на птичьем языке, что она любит его, любит так, что ей очень больно от этой любви и в то же время так радостно, словно она воочию увидела ангела, пообещавшего непременно исполнить все ее желания и мечты. Она закрыла глаза, и странное видение возникло вдруг перед ее мысленным взором.
Халимат казалось, что она бежит по большому зеленому лугу, едва касаясь травы, а вдали кто-то машет ей рукой. И хотя слепящее солнце мешало ей разглядеть, кто же зовет и манит ее к себе, она знала, что это был Ильяс…
Видение исчезло так же внезапно, как и появилось, а в голове девушки стремительным вихрем закружились какие-то неясные образы и обрывки слов. Но все это тут же унеслось прочь, и осталась только одна-единственная, напугавшая ее мысль: “А Ильяс? Любит ли он ее?”
Халимат стала припоминать все их случайные встречи на улицах города в по-
следнее время, и оказалось, что было их не так уж мало. “Надо же, будто кто-то специально делал так, чтобы мы часто встречались” — подумала Халимат. Ей не пришло в голову, что этим кем-то был не кто иной, как сам Ильяс. Еще она вспомнила, как несколько дней назад рано утром вышла из дома и заметила у калитки лежавший на траве небольшой букет. Цветы не были садовыми. Халимат знала, что эти невысокие, похожие на тюльпаны цветы растут высоко в горах. Тогда Халимат почему-то не задумалась о том, как цветы оказались около ее дома, но что-то заставило ее поднять их. Она принесла букет в свою комнату, поставила его в низкую вазу из богемского стекла и налила воды.
“Может, это Ильяс принес и положил их туда? — думала она теперь. — Неужели ради меня он ходил в горы за цветами?!” — от этой мысли у нее перехватило дыхание.
IX
Ни Ильяс, ни Халимат не подозревали, что трое человек все же обратили внимание на их случайно-неслучайные встречи на улицах города. Это были Расул, сын прокурора города, маленькая девочка по прозвищу Лисичка и горевший жаждой мщения участковый Заур, уже несколько дней следивший за Ильясом.
Соперник Ильяса сразу почувствовал внутренним чутьем, что тот неспроста так часто встречается с Халимат, и стал ревновать. Вначале он хотел собрать друзей и попугать Ильяса, чтобы тот отстал от девушки, но побоялся, что над ним посмеют-
ся и решил разобраться сам.
Как-то Ильяс шел домой из мечети, и около него остановилась БМВ Расула.
— Садись, надо поговорить, — процедил сын прокурора, высунувшись в открытое боковое окно.
— Хочешь говорить, выйди из машины, тогда и поговорим, — ответил Ильяс, недоумевая, о чем с ним собирается говорить Расул.
— Хочу тебе сказать, чтобы ты держался подальше от Халимат, — угрожающе сказал Расул, продолжая сидеть в автомобиле.
“Откуда он знает?” — растерялся покрасневший Ильяс.
— Что молчишь, язык проглотил? — тем же тоном продолжил сын прокурора.
— Забыл тебя спросить, что мне по жизни делать, — ответил пришедший в себя Ильяс, которому не понравились угрожающие ноты в голосе Расула.
— Я тебя предупредил, убогий, чтобы потом не жаловался… — начал было Расул, но больше ничего сказать не успел.
Удар кулака Ильяса пришелся ему прямо по зубам, и сын прокурора завалился боком на пассажирское сиденье.
Позади Ильяса вдруг раздалось хихиканье. Обернувшись, он увидел трех девчушек, одна из которых была ему знакома. Именно она предложила охранять их с Кемалом в день потасовки с милицией.
— Ты еще заплатишь за это, — с трудом произнес Расул, сплюнув красной от крови слюной.
Выйти из машины и продолжить схватку он побоялся. Понял, что Ильяс намного сильнее, хоть его и комиссовали из армии. Заметив смеющихся детей, он сплюнул еще раз, завел машину и уехал.
— Тебя как зовут? — спросил Ильяс девочку.
— Зарема, только все называют меня Лисичка, — гордо ответила она. — Это папа мне такое имя придумал,
— Значит, ты самая сообразительная в семье, — похвалил Ильяс. — А как вы здесь оказались?
— Да так, мимо проходили, — ответила Лисичка, хитро глядя на Ильяса зелеными глазами.
— Болит? — участливо спросила она, видя, как Ильяс, морщась, потирает костяшки пальцев, на которых остались следы от зубов Расула.
— Да, немножко.
— Хорошо ты ему врезал, интересно, за что? — Лисичка пытливо посмотрела на Ильяса.
Не зная, что ответить, Ильяс глядел на девчушку и удивлялся редкому природному сочетанию: иссиня-черным волосам и зеленому цвету глаз.
“Когда вырастет, парни по ней с ума сходить будут!” — подумал он, а вслух сказал:
— Среди взрослых много бывает глупых, которых иногда приходится воспитывать…
— В этом я с тобой совершенно согласна, — с уморительно серьезным видом, так не соответствующим ее детскому личику, подтвердила Лисичка. — Вы, взрослые, себя такими умными считаете, а столько глупостей делаете, просто ужас!..
Ильяс не выдержал и расхохотался.
“Хочу, чтобы и у меня когда-нибудь появилась такая же смышленая дочурка”, — пришла ему в голову неожиданная мысль.
Ни дети, ни Ильяс не видели, что был еще один свидетель произошедшего — участковый Заур. Он находился внутри машины с тонированными стеклами, стоявшей неподалеку. Участковый хотел было сразу вмешаться в события, но, заметив детей, передумал. Дождавшись вечера, участковый подъехал к дому прокурора, который весьма удивился неожиданному визиту. Когда Заур рассказал о том, что Ильяс побил его сына, у прокурора от злости побледнело лицо. Он поблагодарил участкового, но на предложение помочь расквитаться, поначалу ответил отказом. Прокурор понимал, что его семья станет посмешищем для всего города, если Расул подаст в суд на своего обидчика.
— Между прочим, этот Ильяс — ваххабит, — сказал Заур, исподлобья глядя на собеседника.
— Хм… А вот это уже интересно, — произнес прокурор, — Он что, у Анзора бывает?
— Бывает, — солгал участковый. — И с Салихом они приятели, знаете его?
— Знаю, знаю, он из соседнего района, весьма темная личность… В начале девяностых уехал за границу, учился в Египте и Пакистане, через несколько лет вернулся и баламутит теперь нашу молодежь… — прокурор вдруг замолк и не стал продолжать.
Участковый недоуменно посмотрел на него, но промолчал.
— Значит, так, если этот Ильяс в самом деле ваххабит, занесем его в соответствующие списки и передадим информацию куда следует, а ты присматривай за ним. Если будет что-то интересное, сообщи своему начальнику, — прокурор поднялся с кресла, показывая, что визит окончен.
Участковый попрощался и поехал домой, размышляя по дороге о странной недомолвке прокурора по поводу Салиха. Сообщать что-либо про Ильяса начальнику милиции города он не собирался. Заур помнил, что отец парня и Мурат были друзьями. Он также понял, что прокурор не хочет никакого официального разбирательства из-за обычной драки, несмотря на то, что в результате пострадал его отпрыск. Но злоба на Ильяса и Кемала душила участкового, и он решил вернуться к своему первоначальному плану. Тайком поочередно вывезти обоих за город и хорошенько избить.
Прокурор тем временем вызвал к себе младшего сына, которого в тот день еще не видел. Расул пришел в кабинет отца, прикрывая рот рукой с носовым платком.
— Ну-ка убери руку, — приказал отец сыну.
Расул подчинился.
— Да, хорош, и как это понимать? Почему я об этом узнаю от других? Что тебе, идиоту, надо было от этого Ильяса?
— Не хотел тебе говорить… — Расул замялся. — Это чисто мужское дело между ним и мной…
— Знаешь, что, сынок?! Если у тебя не хватает сил справиться с противником, не надо затевать мужское дело, как ты говоришь. Мне еще, когда ты в школе учился, надоело за тебя заступаться…
— Вот поэтому я тебе и не хотел говорить, — перебил отца Расул.
— Еще раз меня перебьешь, я тоже дам тебе по зубам, — разозлился прокурор. — Ты хоть понимаешь, в какое положение меня ставишь? Если мы начнем судиться с твоим обидчиком, над нами весь город потешаться будет. Что тебе надо было от этого парня?
— Он… он… пытается ухаживать за девушкой, которая мне нравится, — выпалил Расул.
— За какой еще девушкой? Кто это девушка? — рявкнул прокурор, стукнув кулаком по столу.
— Халимат, дочка Хамида.
— Какого еще Хамида?
— Ну, того, который на Сосновой улице живет, под горой.
— Это который фермер, овцами занимается?
Расул кивнул.
— Да ты и вправду дурачок. Зачем тебе дочь этого пастуха? Мы с матерью за тебя дочь республиканского судьи сватать собираемся.
— Мне нравится эта девушка, и я хочу на ней жениться, — набычившись, заявил Расул.
— Знаешь, что, сынок? Про эту Халимат и думать забудь. Мне не нужна невестка — дочь пастуха. Я даже рад, что этот парень тебя побил, впредь умнее будешь. И запомни: никогда не надо проблемы с людьми своими руками решать! Всегда для этого можно найти чужие. С этим парнем, Ильясом, тоже больше не связывайся, понял, обходи его стороной. А теперь иди, мне надо кое о чем подумать…
Не решившись продолжать дальше спор с отцом, Расул вышел из кабинета.
X
Целую неделю участковый Заур и двое его коллег, прикомандированных из
Нартска, следили за Ильясом и Кемалом. Они намеревались отловить их по отдельности и отомстить за свое позорное поражение в схватке с женщинами, о чем с того самого дня судачил весь город.
В последние годы в Аланске, как и на всем Северном Кавказе, народ и власть противостояли друг другу. Люди редко шли в милицию для защиты своих прав, поскольку наиболее желанным делом для блюстителей порядка давно уже стало взимание в том или ином виде “дани” с сограждан.
Как-то вечером, когда уже стемнело, Заур и его сослуживцы все же подкараулили Ильяса, возвращавшегося домой от Кемала, отвезли за город и стали избивать.
— Теперь тебе и вторую почку вырежут, — злобно шипел участковый, стараясь пнуть юношу именно в левый бок.
По лицу его не били, чтобы не было явных следов побоев. Милиционеры прекрасно знали, что жаловаться Ильяс не будет и в больницу, чтобы сделать освидетельствование на предмет побоев, тоже не пойдет. Психология кавказского мужчины устроена так, что если по отношении к нему совершена несправедливость, он в первую очередь будет стараться отомстить сам либо с помощью родственников и друзей.
— Ты где так долго был? — спросила мать, когда сын пришел в тот вечер домой.
— У Кемала, — с трудом ответил Ильяс и проскользнул в свою комнату.
— Есть не хочу, меня накормили, — крикнул он, чтобы мать не разогревала еду.
Ему было очень плохо. Сильно болел левый бок, тошнило и душил бессильный гнев. “Лишь бы мама не заметила”, — думал он, скрючившись на кровати. К счастью, мать была занята проверкой тетрадок своих учеников и не стала заглядывать к нему в комнату.
Утром он делал вид, что спит, пока мать не ушла на работу, и лишь после этого поднялся с постели, попил воды и снова лег. Вскоре зазвенел мобильный телефон.
— Салам, — послышался голос Кемала. — Приходи ко мне, тут Салих приехал, пообщаемся.
— Не могу, лучше вы ко мне зайдите, я болею, — морщась от боли, ответил Ильяс.
По голосу друга Кемал понял, что тот действительно плохо себя чувствует, и через полчаса они с Салихом уже были у Ильяса.
Узнав, что произошло, Кемал стал ходить по комнате, то и дело сжимая кулаки. Салих же, присев на краешек кровати, стал что-то спокойно обдумывать.
— Ты готов отомстить? — внезапно спросил он Ильяса.
— Как? Посадят ведь, если я буду бить участкового.
— Ну, если все сделать правильно, не посадят.
— Подкараулим его, как они тебя подкараулили, и набьем морду, — предложил Кемал.
— По шариату ты имеешь право его убить, — сказал неожиданно Салих.
— Это слишком, не хочу я его убивать, — ответил Ильяс. — Побить, конечно, можно было бы, а убивать не хочу.
— Эх, братья, какие же вы слабаки, что за разговоры такие? — усмехнулся Салих. — Настоящие ревнители нашей веры так не рассуждают. Этот Заур — кафир, и он первый поднял на тебя руку. Ну да ладно, как хотите, в любом случае я с вами. Если хотите побить, давайте побьем. Только учти, эти менты теперь не оставят тебя в покое. При случае они снова могут тебя избить, могут и насмерть забить. Много хороших ребят думали, как ты, и многих уже нет на этом свете. Знаешь, сколько от рук наших же ментов по всему Северному Кавказу парней уже погибло? Сотни!.. Большинство этих ребят просто намаз делали, в мечеть ходили, а их за это избивали, пытали и убивали!.. Хотя не всякий, делающий намаз, настоящий мусульманин… — Салих посмотрел на часы и добавил: — Мне пора, надо в Нартск ехать по делам. Как решите, что делать, меня известите.
— На самом деле он прав, — сказал Кемал, когда Салих ушел.
— Отлупить его, конечно, не мешало бы, а убивать — это чересчур. Это очень тяжкий грех, — ответил Ильяс.
— Это ты чересчур добрый там, где не надо, — Кемал стукнул кулаком по спинке кровати. — Как ты не понимаешь, что они тебя могли до смерти забить. и не было бы им за это ничего. Сколько случаев бывает, когда парней менты забирают, а потом их мертвыми находят. Кто-нибудь за это хоть раз ответил?.. А скольких они покалечили? Я не знаю, кто были те, которые месяц назад троих ментов в кафе застрелили, только это не просто так было. Достали они кого-то, вот и получили. Ты хоть одного нормального среди них знаешь? — продолжал горячиться Кемал.
— Знаю, Мурат, начальник нашей милиции, — Ильяс выжидающе посмотрел на друга.
— Да, тут ты, наверное, прав, — вынужден был согласиться Кемал. — Мурат — настоящий горец, слов нет, только он совсем неверующий. Даже на пятничную молитву не ходит.
— Я знаю таких, которые и пять раз в день намаз делают, и на джуму3 всегда ходят, только я их с Муратом и рядом не поставлю, — сказал Ильяс. — Они с моим отцом друзья были… Кстати, книжки, которые ты мне дал, я почитал, но они меня не убедили. Можешь их забрать.
— Ничего, скоро созреешь, — Кемал похлопал друга по плечу. — Я раньше тоже много чего не понимал, но Салих мне объяснил. Больше всего жалею, что арабского языка не знаю. Хочу тоже поехать учиться в Египет или Пакистан.
Они еще немного поговорили, и Кемал тоже ушел. Ильяс встал, походил по дому и вновь прилег. “Скажу матери, что у меня обычная простуда, — решил он. — А то начнет беспокоиться, врача вызовет”. Он был почти благодарен Зауру за то, что его не били по лицу. Мать бы с ума сошла, увидев его с разбитым лицом. Левый бок уже беспокоил меньше, но почему-то разболелся правый. Ильяс знал, у людей могут “болеть” давно ампутированные конечности, но что бы болела удаленная почка, не слышал.
Он стал думать о Халимат. Несколько дней назад Ильяс забрался высоко в горы, нарвал там цветов и принес домой, Часть положил в старую хрустальную вазу в комнате матери, остальные спрятал в погребе, положив в ведро с водой. На следующий день рано утром, когда было еще темно, он вылез через окно на улицу, пошел к дому Халимат и положил цветы у калитки. А вчера утром он долго просидел на склоне горы, наблюдая за домом девушки. Видел, как она несколько раз куда-то уходила и приходила, потом повозилась во дворе с младшим братом, после чего ушла в дом. Последний раз они “случайно” повстречались два дня назад, когда он, по обыкновению, бродил по ее наиболее вероятным маршрутам. Тогда ему показалось, что Халимат как-то необычно посмотрела на него, но тут же опустила взгляд. Они недолго поболтали о том о сем, и девушка ушла домой. Ильясу очень хотелось немного пройтись с ней по улице, но он не хотел, чтобы их часто видели на улицах города вместе. Сразу пошли бы разговоры, как это бывает в небольших городах, где многие друг друга хорошо знают.
В былые времена, встретив на пути одинокую путницу, горец по обычаю должен был сопроводить ее до места, куда она направлялась, и никому в голову бы не пришло усомниться в порядочности такого сопровождающего. В наши дни, когда советская власть буквально вытравила из северокавказских горцев даже воспоминания об их древних благородных обычаях, а российская сделала нормой все самое бесстыдное и непотребное, злые языки могли запросто испортить репутацию любой девушке.
Ильяс уже второй день пытался истолковать тот странный мимолетный взгляд Халимат. Он чувствовал, что девушка в тот короткий миг, длившийся доли секунды, как бы сказала ему что-то очень важное, а он все никак не мог понять это безмолвное послание. И вот только сейчас, он вдруг нашел слово, которое, как ему показалось, определяло то чувство, которое он увидел в глазах Халимат. Этим неожиданно пришедшим ему в голову словом было — нежность. Именно таким взглядом на него всегда смотрела мать.
Пока Ильяс размышлял над своим неожиданным открытием, его бросало то в жар, то в холод. Боль от побоев ослабла, и незаметно для себя он уснул. Во сне юноша сразу увидел Халимат. Она была в своем синем платье. Ее большие глаза с бесконечной нежностью смотрели на него. Взявшись за руки, они вдруг оторвались от земли медленно полетели куда-то вверх, к громадному солнцу, висевшему на необычном зеленом небе. Много странных и удивительных событий произошло с ними обоими в том сне Ильяса. Они побывали в каких-то неведомых призрачных мирах, где любовались восхитительными садами с необычными деревьями и цветами, разговаривали со странными добрыми существами, похожими на облака, гуляли под теплым оранжевым дождем по мягкой голубой траве… Это был самый красивый сон в жизни Ильяса. Проснувшись, он долго лежал, не открывая глаз. Ему хотелось вновь заснуть и увидеть Халимат. Но сон не шел. Он, встал, оделся и пошел на кухню. Размешивая в чашке растворимый кофе с сахаром, он в очередной раз задумался о том, какие чувства питает к нему Халимат. Видимо, сон был тому причиной, но у Ильяса почему-то появилась уверенность, что Халимат ответит согласием, если он предложит ей, как говорят на Северном Кавказе, стать невесткой его матери.
К сожалению, хрупка и бесконечно уязвима возможность человеческого счастья и страшно жесток мир, в котором мы живем. Всевышний создал людей для благой жизни, но многие из нас сеют вокруг себя лишь зло и страдания, доставляя радость тому, которого называют повелителем тьмы. И во все времена в той смертельной битве, которая непрерывно идет между светом и тьмой, первыми гибнут самые честные, самые благородные и самые добрые, поскольку зло боится и ненавидит их, прекрасно понимая, что если они уцелеют, само оно сгинет навсегда.
XI
Начальник милиции сидел в кабинете прокурора города. Тот вызвал его поговорить.
— Ты как относишься к этим бородатым? — спросил прокурор, имея в виду молодых апенди, отучившихся за границей и противостоявших на всех религиозных мероприятиях старшему поколению служителей культа, начавших свое служение еще в СССР.
— Как и большинство людей, они кое в чем правы, а кое в чем — нет, — отвечал Мурат. — К сожалению, всегда есть те, которых тянет на крайности, и всегда есть те, которые, так сказать, подведут под эти крайности идеологическую базу…
— Я тебя не о том спрашиваю, — прервал начальника милиции прокурор. — В других республиках с ними идет настоящая война, и у меня предчувствие, что то же самое может начаться здесь, у нас. В городе объявился некий Салих, из соседнего района. Вокруг него группируется молодежь, стали бороды отпускать, к Умару в мечеть не ходят, а на джуму ходят к Анзору, бывшему адвокату. У него дома молятся. Этот Анзор был когда-то нормальным человеком, а потом ударился в религию, работу забросил, на что живет, непонятно, жена с детьми от него ушла, не захотела хиджаб носить, как он требовал. Одно время он куда-то пропал, говорят, в Египет ездил, учиться. Еще ходят слухи, что он одно время с федералами воевал в соседней республике. Сейчас он вернулся, живет один. Устроил в своем летнем доме что-то вроде мечети, и эти ваххабиты теперь к нему молиться ходят. Салих этот тоже к нему всегда приезжает.
— Про Салиха я мало что знаю, — начальник милиции пододвинул к себе пепельницу и раздавил в ней окурок. — А вот с Анзором мы в одном классе учились. До сих пор не понимаю, что его потянуло к так называемым ваххабитам. Можно, конечно, на всякий случай у него обыск устроить, только ведь он хороший адвокат, может нам потом головомойку устроить, если ничего не найдем.
— Почему к “так называемым”? — удивился прокурор.
— Да вот почему. Есть Саудовская Аравия, где это течение ислама является государственной религией. И на днях наш президент был с визитом в этой стране. Нелогично как-то получается: в страну ваххабитов ездим с дружественным визитом, а здесь этих самых ваххабитов прессуем.
— Да ты, Мурат, как я погляжу, политиком стал, — усмехнулся прокурор.
— Да нет, я о другом думаю. За девяностые годы прошлого века, когда в стране поднялась волна криминала, в нашей республике погибло больше двух тысяч молодых людей. Погибли они в бандитских разборках. Для нашего народа, численность которого всего-то около трехсот тысяч, это очень много. Это ведь не со стороны кто-то их поубивал, а сами они друг друга убивали. Теперь идет новая волна противостояния — на религиозной почве. И вновь свои будут убивать своих, как это в соседних республиках происходит, а наша центральная власть еще и поможет в этом одной из сторон, то есть нам, местным правоохранительным органам. Сколько теперь погибнет опять-таки молодых людей, никто не знает. Может, правильно сделали в советское время, что религию практически совсем запретили?..
— Ну, зачем тебе, начальнику милиции, об этом думать? — прокурор пристально посмотрел на полковника. — Ты ведь человек подневольный, исполняешь приказы, на власть работаешь. В нашем государстве, если работаешь на власть, ты должен забыть обо всем остальном, потому что ты не принадлежишь больше ни своему народу, ни даже стране. Ты собственность власти, и твоя задача — оберегать ее от народа, от всех народов, живущих в этой стране, понимаешь?! Иначе власть лишит тебя должности, а то и вовсе… Думаю, ты понимаешь, о чем речь?!
Прокурор провел ребром ладони по столу, будто сбрасывая на пол ненужный предмет.
“Да уж, кто-кто, а ты, конечно, очень хорошо знаешь правила игры, — думал начальник милиции, глядя на собеседника. — Тебя не волнует судьба твоего народа. Единственное, что тебя интересует, это карьера и личное благополучие. Вот за это ты будешь готов на все, за это ты будешь камни грызть зубами, если понадобится”. Полковник вспомнил недавние высказывания Прибликова. “Этот тоже типичный представитель современной породы циничных деловых людей, готовых на все ради собственной выгоды. И откуда такие берутся? Они ведь тоже рождались от матерей, у них было детство… Или это гены?” — подумал он, вспомнив упорные слухи, ходившие об отце прокурора.
— Если тебе будет нужен ордер на обыск у Анзора, обращайся, выпишу без проблем, — сказал прокурор, когда они прощались. — Чекисты, кстати, тоже его пасут. Они и без ордера его дом могут обыскать, если понадобится. Кстати, возьми на заметку Ильяса, сына учительницы литературы из второй школы. У меня есть информация, что он один из самых активных у этих ваххабитов.
— Ты имеешь в виду сына Башира? — удивился начальник милиции.
— Именно его. На всякий случай надо при случае и его дом обыскать.
— Чушь собачья, — не сдержался полковник. — Кто тебе такую глупость сказал?
— Мурат, не забывай, ты все-таки с прокурором разговариваешь. Я знаю, что ты дружил с Баширом, только это здесь ни при чем. Его сын из армии обиженный пришел, его там покалечили, сам знаешь. Неудивительно, что он к ваххабитам подался. Так что прими к сведению эту информацию и действуй сообразно обстановке.
“Интересно, что он хотел от меня? — думал полковник, уезжая от прокурора. — Скорее всего, прощупывал, пытался понять, что происходит, доложили, наверное, что с Прибликовым встречался. И почему его вдруг сын Башира заинтересовал?.. Что-то тут не так. Надо будет разобраться”.
Мурат вспомнил о ходивших по городу слухах, что какие-то женщины отбили у милицейского наряда двух парней. “Кажется, в этой истории участковый Заур участвовал и двое прикомандированных из Нартска, а один из парней, которых хотели забрать, был Ильяс. — вспомнил полковник подробности той истории. — Только при чем здесь прокурор города? Бессмыслица какая-то. Надо будет опять вызвать Заура и расспросить, так сказать, с пристрастием”.
Глава милиции Аланска в последнее время часто размышлял о том, кому из его подчиненных могли поручить “приглядывать” за начальником. Наиболее вероятной кандидатурой был его заместитель Рашид. “Если эти сволочи задумали в его городе провести заказную спецоперацию и боялись, что начальник милиции может им помешать, значит, могли сделать ставку и на Рашида. Тем более что его заместитель две недели назад был в командировке в Москве. Черт знает что, — злился полковник. — Вместо того чтобы заниматься своими прямыми обязанностями, я ищу предателя среди своих подчиненных. Да и свою работу толком делать не могу. Сколько раз бывало так, что приходилось отпускать явного негодяя, преступившего закон, только потому, что у него находились влиятельные родственники или покровители. Но как оказалось, это было еще не самое страшное. За последние годы в стране научились делать деньги на войне и спецоперациях. Человеческая жизнь перестала быть ценностью, а смерть превратилась в товар. В истории человечества были продолжительные периоды, когда товаром была человеческая жизнь, но сделать товаром саму смерть люди додумались, наверное, не так давно. Как это все получилось? Куда подевались стыд, порядочность, честь? Ведь даже коллектив, которым он руководил, почти весь состоял из нечистых на руку прохиндеев, желавших набивать свои карманы, а не служить закону. И так по всей стране. Взять того же Прибликова. Это разве человек? А те, кто над ним? Разве их можно назвать людьми? Может, права эта бородатая молодежь, ратующая за жизнь по шариату? Только это другая крайность”.
Полковник никак не мог себе представить правосудие, основанное исключительно на религиозных текстах. “Вот к горским обычаям-адатам частично можно было вернуться, — думал он. — Жаль, что теперь это невозможно. Ведь то, что раньше считалось преступлением или позором, теперь стало доблестью”.
Начальник милиции Аланска в очередной раз подумал о том, что лучше бы все-таки уйти на пенсию. Только никак не мог себе представить, чем тогда займется. Руководить службой безопасности какого-нибудь нечистого на руку бизнесмена он не хотел категорически. Не привык быть холуем. Просто жить на пенсию? На это он также не мог решиться. Как ему, еще не старому и здоровому мужчине, совсем без дела сидеть?
За квартал до здания милиции полковник внезапно свернул и поехал домой к Умару. Апенди был один из немногих людей, общение с которым доставляло ему истинное удовольствие. Семьей полковник так и не обзавелся, родители умерли, братья и сестры уехали из города, и он остался один в родительском доме. Но поговорить с апенди ему в тот день не пришлось. О том, что он никогда больше не сможет побеседовать с Умаром, полковник узнал, когда уже подъезжал к его дому. Позвонивший на мобильный телефон Рашид сообщил, что Умар найден мертвым в мечети. Его закололи ножом в спину. Эксперт, осматривавший рану, сказал, что удар нанесен очень профессионально и точно. Это было первое убийство служителя культа в Аланске.
Новость о насильственной гибели уважаемого человека и служителя культа в одной из северокавказских республик, разумеется, попала и на федеральные телеканалы. В очередной раз заговорили об исламских фундаменталистах, называя их то ваххабитами, то салафитами, то радикалами, то экстремистами, то бандитами, то боевиками, как всегда, заморочив головы населению. В столицу республики зачастили столичные люди из различных правоохранительных — “правозахоронительных”, как иногда про себя именовал их сам начальник милиции Аланска, — ведомств и структур.
Первым делом проверили Анзора, но у него было железное алиби. Он последние два дня находился в Нартске у родственников. Стали таскать в милицию всех, кто был замечен у бывшего адвоката, но это также ничего не дало. Как и многие подобные дела, убийство Умара постепенно превращалось в очередное нераскрытое преступление, каковых в стране уже было множество.
Если бы начальник милиции города не был бы таким принципиальным, это убийство повесили бы на кого-нибудь из тех, кто молился у адвоката. Пытками заставили бы признаться в том, что человек не совершал, и посадили бы на много лет. Именно такой стала методика работы правоохранительных органов России в последние годы. И больше всего это стало практиковаться на Северном Кавказе.
XII
Ильяс очень переживал по поводу гибели Умара. У него была тайная мечта, чтобы мусульманский свадебный обряд — некях — на его с Халимат свадьбе, если она состоится, совершил именно Умар. Он вспомнил слова Салиха и сразу же заподозрил того в убийстве апенди, но Кемал, потрясенный не меньше друга, утверждал, что этого быть не могло, поскольку его знакомого не было в Аланске уже несколько дней. Потом они узнали, что Салиха тоже несколько раз допрашивали и отпустили.
— Неужели ты и вправду подумал, что я это сделал? — спросил его Салих, когда они первый раз после гибели апенди встретились у Кемала.
— Извини, — чувствуя неловкость, оправдывался Ильяс. — Ты же говорил, что Умар хуже кафира, вот я на тебя и подумал.
— Скажу тебе откровенно, — усмехнулся Салих. — Если бы я захотел это сделать, то сделал бы. Только я этого не делал. Скорее всего, это сами менты сделали или спецслужбы. Это их почерк. Но мне этого вашего Умара не жалко, потому, что он проповедовал неправильный ислам и на самом деле был кафиром.
— Разве можно так говорить об умершем человеке? — вспылил Ильяс, подойдя вплотную к Салиху.
— Успокойся, брат, — неожиданно миролюбиво сказал Салих. — Я тебя хорошо понимаю, поскольку я тоже горец, как и ты, и твой соплеменник. Я очень хорошо знаю нашу национальную психологию и наши обычаи. Только пора уже забыть языческое прошлое, ведь чистый свет истинного ислама уже дошел до нас. В настоящем исламе люди не разделяются на нации. Человек любой нации тебе брат, если он исповедует чистый ислам. Он даже ближе тебе, чем твой родной брат, который не верит во Всевышнего так, как веришь ты. В исламе нет другого родства, кроме как родства по вере, и если твои родители не придерживаются чистого ислама, то они тебе уже не родственники. Ты волен уйти от них и не признавать их за родителей.
— Не понимаю я твоего чистого ислама: как можно отказаться от родителей, даже если они не такие верующие, как ты? — сухо произнес Ильяс и, попрощавшись, ушел домой.
— Зря ты так, — заметил Кемал, глядя на Салиха.
— Нет, не зря, — резко ответил Салих. — В исламе нельзя быть верующим наполовину. Тут ты либо верующий, так сказать, на сто процентов, либо кафир, и третьего варианта нет.
— Ты хочешь сказать, что отказался бы от отца с матерью, если бы они были, как ты говоришь, неправильными мусульманами или кафирами? — недоверчиво посмотрел на него Кемал.
— Мне проще: мои родители уже умерли, — негромко ответил Салих.
— Пусть их души попадут в рай, — произнес Кемал традиционное пожелание в адрес умерших.
— Кстати, вы решили, что делать с этим участковым?
— Еще нет.
— Чувствую, придется вам помочь, — насмешливо сказал Салих. — А почему ты к Анзору не ходишь? Там нормальные ребята собираются.
— Да как-то не думал об этом… — замялся Кемал. — Он у ментов на примете, да и странный он какой-то.
— Все настоящие мусульмане странными кажутся, пойдем, я как раз к нему собираюсь. А что касается ментов, то плюнь на них. Для истинного последователя ислама нет препятствий на пути к Всевышнему. Чем больше мусульманин терпит препятствий и мучений на пути истинной веры, тем большим будет его посмертное вознаграждение в раю. Поэтому у нас есть шахиды, жаждущие умереть в борьбе с неверными, потому что такая смерть самая почетная для мусульманина. Анзор, кстати, истинный последователь чистого ислама, и повоевать успел, и в хадж съездил. Я с ним давно знаком, мы вместе в Египте учились.
Вскоре Салих и Кемал уже сидели у бывшего адвоката и вели беседу о превосходстве того течения в исламе, которого они придерживались, над всеми другими. Вернее, беседовали Салих с Анзором, а Кемал только слушал. Иногда они переходили на арабский и цитировали аяты из Корана, от чего Кемала охватывало мучительное сожаление о том, что он не учился в Египте и не понимает язык народа, среди которого родился основатель ислама. С того дня Кемал стал частым гостем в доме Анзора.
XIII
Ильяс шел, не разбирая дороги. Он был зол и на себя, и на Салиха и дал себе обещание не вступать больше ни в какие религиозные споры, пока сам окончательно не разберется в догматах ислама и его истории.
— Эй, Ильяс, куда идешь? — услышал он вдруг.
Юноша удивленно посмотрел туда, откуда донесся знакомый тоненький голосок, и увидел Лисичку.
— Привет Зарема-Лисичка, как дела?
— У меня все хорошо, а вот ты сейчас какой-то сердитый. Опять подрался?
— Хотел, но не стал, — признался Ильяс. — А где твои подружки?
— Сегодня очень жарко, они дома сидят, а я жары не боюсь. А ты знаешь, почему в горах солнце жгучее?
— Нет.
— Потому что горы ближе к солнцу! Так моя бабушка говорит.
— Твоя бабушка права. Мы, горцы, действительно живем ближе к солнцу, чем жители равнин, — подтвердил Ильяс. — Только если подняться повыше, к самим ледникам, там солнце уже холодное.
— Хочешь, я тебе кое-что скажу, и ты сразу повеселеешь? — спросила вдруг Лисичка, сощурив свои зеленые глаза.
— Говори, — великодушно разрешил ничего не подозревавший Ильяс.
— Только что здесь прошла Халимат, вон туда, — лукаво улыбаясь, выпалила маленькая хитрунья, показывая на стеклянные двери магазина.
Ильяс тут же покраснел и зачем-то стал озираться.
— Не бойся, я никому не скажу, — серьезным тоном произнесла Лисичка.
— Ты это о чем? — переспросил Ильяс, пытаясь сглотнуть внезапно появившийся комок в пересохшем горле.
— Что она тебе нравится, — окончательно добила его девочка.
Ошарашенный Ильяс молчал, не зная, что сказать. Он никак не мог понять, откуда этот девятилетний ребенок узнал его тайну.
“Чушь какая-то, — думал он. — Как это может быть? Откуда она может знать?”
— Ты сейчас думаешь, откуда я это знаю, да? — продолжала Лисичка. — Просто вы, взрослые, нас, детей, не замечаете, а мы все видим и что вы делаете, и куда ходите… Я с того дня, когда вас с Кемалом милиционеры хотели забрать, тебя иногда незаметно охраняю: вдруг они опять захотят тебя схватить. И в тот день, когда ты этого Расула ударил, я и мои подружки тоже за тобой шли, на всякий случай. Я давно заметила, что ты часто ходишь там, где Халимат ходит. И как будто нечаянно с ней встречаешься…
— А еще кто-нибудь об этом знает? — в нешуточном волнении спросил Ильяс.
— Не бойся, кроме меня, никто не догадался. Хочу тебе сказать, — Лисичка заговорщически подмигнула, — ты ей тоже нравишься! Это я тебе как женщина говорю. Мы ведь такие вещи сразу чувствуем… Ой, мне пора, я побежала, — сказала вдруг девочка и, уже убегая, негромко крикнула: — Вон Халимат уже назад идет…
— Салам, что это у тебя с лицом? — спросила подошедшая Халимат. — Заболел, что ли?
Ильяс все никак не мог прийти в себя от слов Лисички, и его лицо сохраняло пунцовый оттенок.
— Если я скажу правду, никогда не поверишь, — неожиданно вырвалось у него.
— А ты возьми да расскажи! Тогда, может, и поверю, — улыбнулась Халимат.
— Расскажу, только не сегодня, — серьезно пообещал он.
— Ладно, пойду я. Домой пора. Передавай маме большой привет от нас, — сказала девушка, но, почувствовав, что Ильяс что-то хочет сказать, продолжала стоять на месте.
— Халимат, мне надо с тобой поговорить, — торопливо и сбивчиво выпалил Ильяс каким-то необычным хриплым голосом.
Девушка бросила на него быстрый взгляд и тут же опустила голову.
— Хорошо, — тихо произнесла она.
— Брат Кемала женится… Девушку уже привезли, она у них дома. Завтра вечером той4 будет, родственники невесты приезжают. Ты придешь на той?
Халимат молча кивнула и ушла, а Ильяс долго смотрел ей вслед, вспоминая свой сон. Ему очень хотелось вновь оказаться в том сне, чтобы иметь возможность взять Халимат за руку и прижать ее к себе, чтобы вдохнуть аромат ее прекрасных волос… Он понял, что жить без Халимат уже не может.
“Что скажут ее родители, если к ним придут от меня сваты? — задумался он. — Когда-то наши отцы дружили, только это давно было, а теперь другие времена. Захотят ли они, чтобы я стал зятем? Ведь у меня ничего нет, даже работы, Как я буду содержать семью?”
Невеселые мысли испортили настроение Ильяса. Мрачная действительность жизни неодолимой преградой вставала между ним и Халимат. Деньги, где взять деньги на свадьбу и на подарки родственникам невесты, которые он должен сделать по обычаю?.. Единственным человеком, который мог бы ему помочь, был брат отца — Хамзат, живший в Москве, где у него был небольшой бизнес. В свое время, когда в республике закрылись многие предприятия и совсем не стало работы, Хамзат уехал в Москву и занялся там ремонтом автомашин. Через некоторое время он смог купить небольшую двухкомнатную квартиру и забрал к себе жену с детьми. Ильяс решил позвонить дяде и рассказать о своей проблеме. Хамзат сразу спросил, о какой сумме идет речь.
— Тысяч сто, наверное, — неуверенно сказал Ильяс.
— Этого будет мало, — сказал дядя. — Не меньше двухсот понадобится. А когда хочешь свадьбу играть?
— Не знаю, когда деньги будут… — нерешительно ответил Ильяс.
— Понятно, значит, чем быстрее, тем лучше, — засмеялся дядя. — Месяц потерпишь?
Ильяс пробормотал что-то невнятное.
— Хорошо, через месяц приеду, и все сделаем, как положено. Для единственного сына моего брата я не могу не постараться. А кто она, скажешь?
— Халимат, — едва слышно произнес Ильяс.
— Ничего не слышу, ладно, когда приеду, скажешь, главное, чтобы она тебе самому по душе была. Матери твоей я сам скажу, хорошо?
У Ильяса словно крылья выросли после разговора с Хамзатом. Оставалось только выяснить, согласятся ли родители Халимат отдать ее за него.
Вечером, заметив, что сын находится в приподнятом расположении духа и рассеянно слоняется по дому из комнаты в комнату, спросила:
— Что с тобой, сынок? Какие-то приятные новости?
Ильяс не мог напрямую сказать матери, что собирается жениться. Он мог заговорить об этом, только если бы она сама затронула эту тему. По обычаю, мать и отца о намерении сына обзавестись семьей должны извещать другие ближайшие родственники.
— Хамзат звонил, сказал, что через месяц они всей семьей приедут, погостить, — сообщил Ильяс матери.
— Это действительно хорошая новость, — обрадовалась мать. — Я уже давно по ним соскучилась.
— Мама, завтра после обеда я на той пойду. Назбий, брат Кемала, женится.
— Как быстро время идет! — удивилась мать. — Он вроде только недавно школу закончил.
— Да уже пять лет прошло, как он ее закончил, — улыбнулся Ильяс.
— Конечно, сходи, сынок, может, и себе там невесту подберешь, — полушутя-полусерьезно напутствовала мать.
“Знала бы ты, мама, насколько ты близка к истине”, — подумал Ильяс.
Всю ночь он не мог уснуть, размышляя о том, что скажут родители Халимат, когда к ним придут родственники Ильяса и будут просить отдать дочь за него. “Если они не согласятся, а она сама будет не против, украду ее”, — решил он как истинный горец.
К старинному и кажущемуся экзотическим обычаю умыкания невесты на Северном Кавказе в наше время прибегают чаще всего только в одном случае, если по какой-то причине родители невесты или жениха настроены против их брака. Можно сказать, что теперь невесту “крадут” с целью поставить родителей перед фактом и вынудить их согласиться с выбором молодых. Девушку “воруют” по предварительной договоренности с ней самой и ее ближайшим родственником, обычно двоюродным или троюродным братом, который обязательно сопровождает будущую невесту в дом родителей жениха. После того, как невеста “украдена”, родственникам будущих молодоженов не остается ничего другого, как готовиться к свадьбе.
Свадебные торжества на Северном Кавказе обязательно сопровождаются многолюдными танцевальными состязаниями. Танцует в основном молодежь, и это наиболее удобное время для любого неженатого юноши, чтобы сказать нравящейся девушке о желании видеть ее спутницей жизни. Таким образом, танцевальный марафон на очередной свадьбе часто становится прологом для новых свадеб.
XIV
На следующий день после обеда Ильяс отправился к дому родителей Кемала и Назбия. Во дворе громко играла музыка. Он поздоровался со всеми, кто находился перед домом, потом подошел к музыкантам, среди которых был и его одноклассник Бийнегер, с упоением бивший в барабан-доул.
Вскоре подъехали десятка два легковых машин и автобус. Это были родственники невесты. Гостей повели в дом и, как это положено по традиции, рассадили мужчин и женщин в разных комнатах. Началось застолье. Музыканты заиграли быстрый горский танец, и молодежь пустилась в пляс. Следующим был медленный парный танец, во время которого партнер может и должен держать девушку за руку. Ильяс подошел к стоявшей в отдалении Халимат и легким кивком пригласил ее в круг. Когда он взял ее за руку, почувствовал, что девушка вздрогнула. Во время танца они почти не смотрели друг на друга. Через некоторое время Ильяс шепнул:
— Халимат, я хочу тебе кое-что сказать.
Они вышли на время из круга и стали смотреть на танцующих.
— Халимат, ты мне очень нравишься, — тихо, чтобы никто, кроме девушки, не расслышал, произнес Ильяс. — Если ты не против, я пришлю к вам сватов? — добавил он.
Халимат молчала, следуя традиции не давать с первого же раза утвердительного ответа на предложение выйти замуж, но Ильяс почувствовал, что она согласна.
— Хорошо, тогда через месяц к твоим родителям придут от нас сваты, — едва сдерживаясь от охватившей его радости, прошептал Ильяс, и они снова пошли танцевать.
Домой он пришел далеко за полночь. Мать уже спала. Ильяс, стараясь не шуметь, прошел в свою комнату, разделся и юркнул в кровать. Спать ему не хотелось, и он снова и снова вспоминал, как они с Халимат танцевали. Его ладонь еще хранила тепло ее руки, и он коснулся своего лица, представляя себе, что это нежные пальчики Халимат гладят его по щекам. “Побыстрей бы прошел этот месяц, — думал Ильяс. — Это будет самый долгий месяц в моей жизни”. Заснул он под утро, когда уже запели птицы и светлело небо. Ему опять снилась Халимат, только почему-то в этот раз она не полетела с ним, как в предыдущем сне. Она осталась на земле и лишь молча протянула к нему руки, когда он вдруг против своей воли стал уноситься куда-то вверх. Халимат вскоре исчезла из виду, а Ильяс оказался в густом липком тумане. Потом ему стало трудно дышать, и он проснулся. “Хорошо, что это был только сон”, — подумал юноша и вновь уснул. Больше в то утро Ильясу ничего не снилось.
XV
Халимат сидела в своей комнате и думала о том, что скажут родители, когда придут сваты от Ильяса. Она почему-то сильно волновалась, хотя она знала: ни мать, ни отец не будут против ее выбора. Мать лишь сказала ей как-то, что, если дочь задумает выйти замуж, никакого, даже условного, умыкания быть не должно. По давней традиции, принятой в роду отца Халимат, в назначенный день за невестой приезжал свадебный кортеж со стороны жениха и отвозил ее в сопровождении двоюродных братьев в дом родителей будущего мужа.
— Добрый день, тетушка, Халимат у себя? — послышался во дворе голос двоюродной сестры.
— Привет, сестренка, как дела? — Лейла поцеловала Халимат и стала ходить взад-вперед по комнате.
Она была в новом платье и хотела, чтобы его оценили.
— Вижу, вижу, — улыбнулась Халимат, — оно тебе очень идет!
— Да ну тебя, — притворно обиделась Лейла. — Ты это просто так говоришь, чтобы я от тебя отстала… Опять сидишь одна и мечтаешь неизвестно о чем? Давно пора о женихах думать, сестренка!..
— Когда хоть один появится, тогда и буду думать.
— Я слышала, что один уже появился, — Лейла лукаво посмотрела на Халимат. — Правда, что сын прокурора на тебя глаз положил?
— Меня не интересует, куда он свои бесстыжие глаза положил, — резко ответила Халимат.
— Значит, правда положил, — прокомментировала Лейла. — И что будешь делать?
— Не собираюсь ничего делать, меня это не интересует.
— А если украдет?
— Пусть только попробует, я их дом подожгу и убегу.
— Жалко, что не на меня он глаз положил, — с сожалением сказала Лейла.
Они часто спорили на тему замужества. Халимат считала, что замуж надо выходить только по любви, но помешанная на роскошных туалетах и дорогих машинах Лейла держалась мнения, что любовь не самое главное.
— Как можно выходить замуж только из-за того, что у парня много денег и богатые родители? — в очередной раз возмутилась Халимат, слушая рассуждения Лейлы.
— А ты представь, как подъезжаешь на каком-нибудь “порше” к магазину, все смотрят на тебя с восхищением и завистью, а ты идешь и скупаешь все, что тебе нравится…
— Многие будут смотреть на тебя даже с ненавистью, а не с завистью, — покачала головой Халимат.
— Ну и пусть, пусть ненавидят, пусть завидуют, это даже приятно. Это лучше, чем самой завидовать и ненавидеть. Сейчас такие времена, сестренка.
— А я не понимаю, как можно покупать сумочку за тысячу долларов в то самое время, когда где-нибудь в Африке каждый день умирают дети только потому, что им нечего есть. Это несправедливо. Если бы у меня было много денег, я бы организовала фонд помощи детям по всему миру. Вон у наших соседей ребенок — инвалид, но его можно вылечить за границей, а у них таких денег нет, чтобы его туда везти.
— Всем все равно не поможешь, а жизнь всего одна.
— Глупая ты, Лейла, в тысячу раз лучше жить с бедным, но любимым мужем, чем жить с богатым, но без любви.
— И кто этот бедняк, которому так повезло? — Лейла внимательно посмотрела на внезапно покрасневшую Халимат. — О, да тут, оказывается, дело серьезное, ну скажи, кто он? Скажи, пожалуйста, я ведь не отстану.
Лейла схватила сестру за руку.
— Не надо ко мне со всякой ерундой приставать, нечего мне тебе сказать. Будет что сказать — скажу.
— Ты мне сестра или нет? Мы же с детства все друг другу рассказывали, — тормошила ее Лейла.
— Ага, а через два часа уже половина города знала обо всем, что я тебе рассказала, да еще с подробностями, которые ты сама придумывала.
— Если не скажешь, навсегда обижусь, никогда с тобой разговаривать не буду, — не отставала Лейла. — Все равно же догадаюсь, лучше уж сама скажи…
— Как только соберусь замуж, скажу, — пообещала Халимат. — А пока мне нечего сказать.
— Ну, ладно, противная сестренка, я все равно узнаю, — разозлилась Лейла и вышла из комнаты.
Халимат перепугалась не на шутку. Лейла всегда славилась болтливостью и неспособностью хранить какую-либо тайну, что в тут же очередной раз подтвердилось.
— Доченька, — послышался голос матери.
— Да, мама, ты что-то хотела сказать? — спросила Халимат, выйдя во двор, где мать, сидя на скамейке, вязала на продажу очередную шерстяную шаль, которыми издавна славились женщины ее рода.
— Я знаю, что Лейла болтушка, но на всякий случай хочу спросить, может, мы с отцом и в самом деле не знаем, что в наш дом сваты ожидаются? — мать лукаво посмотрела на дочь. — Как у нас в народе говорят, девушка на выданье под ногами земли не чует, а тебе уже девятнадцать исполнилось.
— Мама, ну что ты эту Лейлу слушаешь, это она землю под собой не чует, все себе богатого мужа выбирает…
— Доченька, а ведь ты покраснела, — улыбнулась мать. — Ты же знаешь, мы с отцом никогда не будем против твоего избранника, кто бы он ни был. Богатый муж — это, конечно, хорошо, только мало счастья в таких браках, когда сама девушка из небогатой семьи. Вон наши соседи отдали свою дочку в богатую семью, а там свекровь при случае всегда ей напоминает, что она к ним голодранкой пришла. Муж ее любит, только по нашим обычаям против матери он же ничего не может сказать. Так и живут. Жалко мне ее, она даже улыбаться разучилась, видела я ее тут несколько раз…
— Ты же знаешь, мама, я тебе первой скажу, — Халимат обняла мать.
— Вот теперь чует мое сердце, что Лейла правду мне сказала, — мать нежно провела ладонью по роскошным волосам дочери. — Надеюсь, что это не прокурорский сынок?
— Ну, что ты, мама, Расул мне никогда не нравился. Он и в школе был такой же наглый и невоспитанный. Наши ребята его часто колотили за это, а его отец приходил в школу жаловаться, что его сына бьют. Смешно, правда?..
— Да уж, горец, жалующийся, что его сына побили, это действительно смешно. Только лучше от этой семьи держаться подальше.
— Не бойся, мама, тут ты можешь быть спокойна, я же не Лейла, которая спит и видит, как бы выйти замуж за богача.
— Хорошо, только, может, намекнешь все же, кто наш будущий зять?
— Ну, мама, нет ведь еще никого, как появится, скажу, — Халимат поцеловала мать и убежала к себе в комнату.
— Да, кажется, я совсем слепая стала, — пробормотала себе под нос мать девушки. — Уж не Ильяс ли у нее на сердце, Башира сын?
XVI
Уже несколько дней Халимат и Ильяс общались с помощью смс. Первое сообщение послал Ильяс, после чего у них завязалась активная переписка. Девушка первым делом спросила о цветах, найденных у калитки, и юноша признался, что это дело его рук. Затем он в нескольких сообщениях пересказал ей свой сон.
“А мне такие красивые сны не снятся, я тебе завидую”, — ответила Халимат.
Потом он признался, что наблюдает за ее домом с горы, и попросил чаще выходить во двор.
“Так нечестно, ты негодяй”, — написала Халимат, но на дворе стала появляться чаще.
Иногда она, оглядевшись, чтобы никто не заметил, шутливо грозила кулачком в сторону горы. Чтобы лучше видеть, Ильяс выпросил у сына соседки бинокль. Когда он написал об этом Халимат, она и в самом деле рассердилась и заявила, что не будет показываться во дворе, пока он не вернет бинокль владельцу, а когда он написал ей про откровения Заремы-Лисички, она и вовсе запретила ему ходить на гору.
С тех пор он большую часть времени проводил дома и, сидя в своей комнате, писал бесконечные смс. Телефонный счет ему пополнил в Москве брат отца Хамзат, положив сразу тысячу рублей.
Ильяс уже придумал, что будет делать после свадьбы. Он решил поступить в медицинский институт в Нартске и подрабатывать в республиканской больнице. “Постараюсь стать детским хирургом, как отец, — думал он. — Халимат будет здесь с мамой, а я буду приезжать по выходным, Хорошо, что она здесь учится и ей не надо никуда ездить на сессию”. Халимат заочно училась на социального работника в филиале столичного вуза, два года назад открывшегося в Аланске. Будущее уже не казалось ему таким безнадежным, как раньше.
Внезапно его размышления прервал стук в дверь. Ильяс выглянул в окно и увидел на крыльце начальника милиции. Его охватило нехорошее предчувствие. Он открыл дверь, поздоровался и пригласил Мурата в дом.
— Чай или кофе, товарищ полковник?
— Давай чаю с вишневым вареньем. Я помню, что твоя мать делала прекрасное варенье. Давно я тебя не видел. Как дела, чем занимаешься? — поинтересовался Мурат, присев на одно из двух старых кожаных кресел, стоявших по сторонам невысокого круглого столика.
— Да какие дела, работы у нас в городе нет, поеду, наверное, в Нартск, буду учиться и работать.
— Правильная идея, молодец, — одобрил Мурат и внезапно спросил: — Ильяс, ты у Анзора бываешь?
Ильяс, не ожидавший такого вопроса, ответил не сразу.
— Вы адвоката имеете в виду? — переспросил он, помолчав.
Начальник милиции кивнул.
— Нет, ни разу не был. Я в мечеть к Умару ходил, до того, как его убили. А теперь никуда не хожу. Намаз дома делаю. А почему вы спросили?
— А Салиха ты знаешь? — ответил вопросом на вопрос Мурат.
— Да, меня с ним Кемал познакомил. Только я с ним всего раза три встречался, не нравится он мне. Он Умара неправильным мусульманином называл…
— Он тебе какие-нибудь книги или брошюры давал почитать?
— Нет, Салих мне ничего не давал.
— Возможно, ты мне говоришь неправду, Ильяс. — медленно произнес Мурат. — Так вот, если у тебя есть какая-нибудь ваххабитская литература, избавься от нее. Хорошо?
— Да нет у меня никакой ваххабитской литературы, товарищ полковник, мне это неинтересно, — заверил Ильяс начальника милиции.
— Ладно, тогда у меня к тебе еще один вопрос. Что там за история была с женщинами, которые вас с Кемалом от милиции отбили? Я знаю, что там ваш участковый был, Заур. Чего он хотел?
— Не знаю, он за рулем сидел, а два незнакомых мента… милиционера хотели меня в машину затащить. Потом женщины вмешались, и они уехали.
— Скажи, только честно, у тебя конфликт с участковым был когда-нибудь?
— Нет, зачем мне с ним конфликтовать? — соврал Ильяс.
— А после того раза ничего не было?
— В каком смысле? — не понял Ильяс.
— В смысле Заур или кто-то еще к тебе не цеплялись потом?
— Нет, никто не цеплялся, — опять соврал Ильяс.
Он не хотел огласки того, что его побили милиционеры. Опасался, что мать будет сильно нервничать, что при больном сердце ей было противопоказано.
— Почему-то мне кажется, что ты чего-то не договариваешь, — покачал головой Мурат. — Я тебе тоже не могу пока всего сказать, только знай, что кое-кто имеет на тебя зуб.
Ильяс сразу сообразил, что речь идет о сыне прокурора, но не стал ничего говорить о стычке с Расулом.
— Будь осторожен, Ильяс, — сказал перед уходом Мурат. — Держись подальше от Салиха и ему подобных и мать береги. Привет ей передавай от меня. Живем в одном городе и почти не видим друг друга. Такие времена…
XVII
Ильяс завтракал, когда ему позвонил Назбий брат Кемала.
— Слушай, Ильяс, не знаешь, где Кемал? Надо съездить к родителям жены, а его нигде нет.
— Ко мне он сегодня не заходил, — ответил Ильяс. — Может, к Анзору пошел намаз делать?
— Уже посылали туда, нет его там.
Ильяса охватило беспокойство. Он вспомнил угрозы участкового.
— Слушай, Назбий, позвоните на всякий случай в милицию, может, он там.
— В милицию?! — удивился Назбий. — Что он там потерял, в милиции?
— Ничего он там не терял, забрать его могли туда, понимаешь. Разве ты не слышал, как менты хотели меня затащить в машину, а Кемал им помешал? Потом женщины прибежали и ментов прогнали. Об этом весь город знает. Меня Заур и те два мента потом один раз уже побили, может, и за него взялись.
— А почему я об этом ничего не знаю? Почему ты мне не сказал? — в голосе Назбия появились нотки гнева. — А чего Зауру от тебя надо?
— Да так, мы с ним как-то повздорили, теперь он никак успокоиться не может. В тот раз они меня хотели забрать, а Кемал просто рядом шел. Он тогда одного из ментов вырубил. Может, они и ему отомстить решили. Только не говори никому о том, что меня побили ладно? Я не хочу, чтобы это до матери дошло. Она будет переживать. У нее и так чуть инфаркт не случился, когда она узнала о той стычке с ментами.
— Хорошо, я понял, сейчас соберу друзей, и поедем к ментам. Если с Кемалом что-то случилось по их вине, я им устрою.
— Я сейчас тоже приду, — сказал Ильяс и стал быстро одеваться.
Через десять минут он подошел к милицейскому участку. Машина Назбия уже стояла там, рядом толпилась группа парней.
— А где Назбий? — спросил Ильяс, поздоровавшись со всеми.
— Там, внутри, — один из парней махнул рукой в сторону здания милиции.
Вскоре на бетонном крыльце милицейского участка показался брат Кемала. Следом вышли несколько стражей порядка, среди которых был и Заур.
— Нет здесь твоего брата и не было, — кричал участковый, держась за кобуру.
Лицо его было красным от злости.
— Если я узнаю, что ты ему что-нибудь сделал, ты кровью своей умоешься, — пообещал в ответ Назбий.
— Назбий, не борзей, успокойся, не было здесь твоего брата, говорю тебе, не было. Никто его сюда не привозил, — успокаивал молодожена заместитель начальника милиции Рашид. — У тебя сейчас свадьба идет, давай не будем усложнять ситуацию. Поищи брата в другом месте. Может, он напился вчера во время тоя и спит где-нибудь.
— Слушай, Рашид, ты же прекрасно знаешь, что он не пьет, — едва сдерживаясь от гнева, отвечал разъяренный Назбий заместителю начальника милиции города.
— Ах да, я и забыл, что он теперь у Анзора ошивается. Только смотри, Назбий, до добра это не доведет, не надо нам в городе этого ваххабизма…
— Да лучше уж ваххабитом быть, чем продажным ментом, — рявкнул Назбий и пошел к машине.
— Ничего, сволочь, ты еще пожалеешь о своих словах, — тихо сказал Рашид.
— Товарищ майор, его надо арестовать, он меня за шиворот хватал, я же в форме, а это нападение на должностное лицо при исполнении… — завизжал Заур, обращаясь к Рашиду.
— Придурок ты, а не должностное лицо, раз позволяешь себя за шиворот таскать, — презрительно произнес Рашид и ушел к себе в кабинет.
— Слушай, Назбий, а когда Кемал пропал? — спросил Ильяс.
— Не знаю, говорят, еще ночью.
— Давай съездим туда, где они меня били, — шепнул Ильяс, чтобы никто не слышал.
— Тебя что, не в ментовке били? — удивился Назбий.
— Нет, они меня за город вывезли, побили и уехали.
— Вот шакалы, — возмутился Назбий. — Ладно, поехали. А куда они тебя возили?
— Это за городом, где старая автостанция. Я покажу.
Кемала, лежавшего на земле в полубессознательном состоянии, они нашли чуть подальше от того места, где избивали Ильяса. Дежурный врач городской больницы сказал, что у него сломано ребро и много ушибов. Как и Ильяса, по лицу и голове его не били. Лишь на затылке была здоровенная шишка. Назбий стал расспрашивать младшего брата, как все произошло.
— Ничего не помню, — отвечал Кемал. — Я к соседям пошел, хотел у них переночевать. Сам знаешь, у нас гостей полон дом. Видимо, они меня подкараулили и по затылку стукнули. Очнулся, когда вы за мной приехали. Наверное, это были Заур и те менты.
— Ты тоже так думаешь? — Назбий посмотрел на Ильяса.
— Больше некому, — кивнул тот.
— Ладно, пусть свадьба закончится, я ему устрою, я им всем устрою, — Назбий сжал свой огромный кулак.
Через двое суток Кемал сбежал из больницы. Для его беспокойного темперамента постельный режим был невыносим. Когда вечером Ильяс пришел навестить уже находившегося дома друга, там был и Салих.
— Я ведь говорил, — напомнил он. — Только вы мне не поверили. Менты сейчас обнаглели, потому что управы на них нет. А вот в соседней республике их стали отстреливать, и они теперь боятся и не наглеют, как раньше.
— Ну да, только теперь там спецназ и военные орудуют, — заметил Ильяс. — Отстреливают тех, кто ментов отстреливал.
— Ничего, рано или поздно, федералы уйдут с Кавказа, и хорошо, чтобы это произошло побыстрее, — усмехнулся Салих. — Они тут пришельцы, а мы дома. Партизан, между прочим, еще никто не смог победить, потому что они воюют на своей территории. А с Зауром этим надо разобраться, и я вам помогу.
На следующей неделе поздним вечером они подкараулили участкового возле его дома, когда он возвращался с работы. Стукнули по голове и на его же машине вывезли за старую автостанцию. Туда, где нашли Кемала.
— Ну что, лейтенант, узнаешь место? — спросил Кемал, когда Заура вытащили из машины. — Ты же меня тут избивал, сволочь, помнишь? А Ильяса вы там били, — Кемал показал рукой на кусты барбариса.
— Я вас не боюсь, щенки, я вас всех посажу, и надолго, — участковый схватился за кобуру, но пистолета там не оказалось.
— Ты, наверное, вот это ищешь, — сказал Салих, показывая оружие Заура, которое он успел вытащить, еще когда участкового запихивали в машину.
— Я тебя знаю, Салих, лучше будет, если ты отдашь пистолет и вы отвезете меня назад. Вас всех уже давно пасут. Всех, кто у Анзора ошивается, и всех, кто в мечеть ходит. Если понадобится, вас быстренько пересажают, как в соседней республике сделали, а самых борзых и пострелять могут.
— Что бы ни случилось, ты этого уже не увидишь, — нехорошо усмехаясь, сказал Салих и внезапно выстрелил участковому в голову.
Заур протянул руки вперед, покачнулся и рухнул на землю.
Кемал и Ильяс в ужасе переглянулись.
— Ты зачем это сделал, с ума сошел?! — Кемал возмущенно посмотрел на Салиха. — Я же не хотел его убивать, просто побить хотел, как они меня. А теперь… Что теперь делать? Нас же всех убьют или посадят пожизненно…
— Знаете, что я вам скажу, братья мусульмане. Рано или поздно менты бы вас грохнули, понимаете… Он же ясно сказал, что нас всех пасут, просто ждут удобного момента. Только мы их опередим, мы первыми объявим им войну. Мы умереть не боимся. Более того, мы даже этого хотим, причем гораздо больше, чем они хотят жить. В этом между ними и нами разница. Нас после смерти ждет вознаграждение от Всевышнего, а их ждет ад, как и всех кафиров. Поэтому они так боятся смерти. Жизнь этого грешника ничего не стоит, даже жизнь барана имеет гораздо больший смысл, чем жизнь кафира…
Договорить Салих не успел. Получив сокрушительный удар в челюсть, он упал рядом с Зауром.
— Уходим отсюда, быстро, — Ильяс схватил друга за руку и потащил за собой. — Пойдем по склону горы над городом и спустимся вниз около гипсового завода.
Еще не пришедший в себя Кемал молча шел за Ильясом. Через два часа, обойдя город, они спустились вниз с противоположной стороны.
— Куда теперь? — спросил Кемал каким-то незнакомым подавленным голосом.
— Теперь разбегаемся по домам, чтобы нас вместе не видели.
— А что будет с Салихом? — спросил Кемал.
— Мне глубоко плевать на то, что будет с Салихом, — ответил Ильяс. — Он совсем ненормальный, разве ты не понял? Ему все равно, жить или умереть. Только я не понимаю тот ислам, про который он твердит. Я не хочу убивать людей, даже кафиров. И в тюрьму я не хочу, и умирать раньше времени не собираюсь. Моя мать такого не перенесет. Кемал, прошу, иди домой и постарайся никому на глаза по дороге не попадаться.
XVIII
На следующий день весь город был взбудоражен убийством участкового. Стало известно, что он был застрелен из собственного пистолета, который валялся рядом с трупом. Машина Заура тоже стояла неподалеку. Отпечатков пальцев на оружии не нашли вообще, убийца их стер, а в машине были обнаружены только хозяйские. Следователь первым делом вызвал Назбия и долго его допрашивал.
— Если бы я хотел его убить, — заявил Назбий, — я бы его убил вот этим, — он продемонстрировал следователю свой громадный кулак.
— А брат твой где был? Я знаю, что его недавно избили, и поэтому ты сюда, в милицию, приходил с Зауром разбираться. А почему ты решил, что это он избил твоего брата? Кстати, про случай с женщинами я тоже слышал.
— Об этом весь город знает, — усмехнулся Назбий. — Доблестную милицию отлупили несколько женщин. Я бы повесился от стыда после такого позора… А брат мой тоже дома был.
Назбия отпустили под подписку о невыезде. За короткое время в милиции не раз побывали все, кто ходил молиться к Анзору. Самого Анзора не трогали, просто обыскали дом, но ничего не нашли. Разъяренные милиционеры вели себя грубо, многих парней избивали прямо в кабинете следователя. В допросах активное участие принимали представители спецслужб, искавшие религиозную подоплеку в произошедшем. Через неделю после убийства участкового был застрелен и сам следователь, который вел дело. В городе стали поговаривать, что началась война между милицией и ваххабитами, как это уже бывало в соседних республиках.
Начальник милиции Аланска понимал, что события, на которые намекал Прибликов, начались. Только помешать этому он не мог. Его подчиненные стали бояться за свою жизнь и вследствие этого нервничать. Самым спокойным, как ни странно, был его заместитель Рашид. Объявился и Прибликов.
— Ну что, Рамазаныч, я же говорил, что надо лучше работать, упреждать бандитов, выявлять, — поучал он полковника по телефону. — Если так дело дальше пойдет, контртеррористическую операцию надо будет проводить. Перебросим к тебе войска из соседней республики и спецназ.
— Не надо войска, товарищ генерал-майор, и этих головорезов-спецназовцев не надо, сами справимся.
— Эх, Рамазаныч, я думал, ты посообразительнее… — с сожалением сказал Прибликов и положил трубку.
“Сволочь, — думал полковник. — Что делать, как уберечь молодежь? Перебьют их, после чего объявят, что покончили с очередной бандой религиозных фанати-
ков, и поделят деньги, выделенные на спецоперацию. Потом недолгое время будет тихо, а затем все опять повторится, и так без конца. Пока таким образом делают деньги, это никогда не кончится. Сама власть своим беззаконием толкает молодежь к исламским радикалам, наводнившим Кавказ. Может ли он положить этому конец в одном отдельно взятом городе? Нет, разумеется. Его тоже могут застрелить, как участкового или как этого следователя. Могут и заколоть, как бедного Умара. И все это только лишь из-за денег, проклятых денег, которых всегда не хватает именно тем, у кого их и так больше, чем у всех остальных. Но надо что-то делать, иначе может произойти очередная бойня”.
Полковник решил поговорить с Анзором. Вечером, когда стемнело, он подъехал к дому бывшего адвоката.
Начальник милиции подозревал, что дом Анзора под наблюдением спецслужб, поэтому предложил хозяину дома пройти к краю его приусадебного участка, где шумела протекавшая ниже река.
— Честно говоря, удивлен твоим визитом, — насмешливо улыбаясь, сказал Анзор. — Недавно тут твои коллеги были, перерыли все. Искали ваххабитскую литературу и оружие, только ничего не нашли.
— Слушай Анзор, я все хочу тебя спросить: чего это ты в религию ударился? Ты же прекрасный адвокат, с работой проблем у тебя не было, чего тебе не хватало, когда ты бросил все и в сорок лет в Египет учиться поехал? Я понимаю тех ребят, которые к тебе ходят. В городе нет работы, чиновники и бандиты нагло жируют у них на глазах, а им справедливости хочется…
— А что же ты, начальник милиции, не борешься с этими казнокрадами и бандитами? Это же твоя прямая обязанность! Не можешь ведь, и я это понимаю. Не дадут тебе с ними бороться, потому что по всей стране такая ситуация. Власть имущие хотят ничего не делать, но хорошо жить. Кому повезло, кто у кормушки оказался, тот все и захапал. Я тебе вот что еще скажу. До захвата Кавказа Российской империей здешние народы жили согласно адатам, то есть правилам, выработанным их предками. Эти правила прекрасно регулировали жизнь кавказских горцев, и у них никогда не было необходимости в создании специальных структур для охраны правопорядка. Позорный столб посреди села и страх изгнания из общества вполне заменяли то, что мы сейчас называем правоохранительными органами. Но как только кавказцами стала править продажная царская администрация, сразу появилась коррупция, которой на Кавказе до того практически вообще не было. А сейчас из России кричат, что Кавказ погряз в коррупции. А кто, как не они, принесли к нам эту заразу? Потом коррупционную эстафету переняла советская и, особенно, постсоветская власть. Я думаю, в глубине души ты, Мурат, понимаешь, что такие институты, как полиция и милиция, кавказскими горцами всегда воспринимались как инструмент подавления их свободы и тех соплеменников, которые шли служить в эти структуры, многие откровенно презирали. И по сей день это так. Будучи адвокатом, я насмотрелся на произвол и несправедливость со стороны правоохранительных органов и стал искать способ бороться со всем этим. Вот тогда я обратился к религии и понял, что только ислам может это победить. Если обратиться к истории ислама, можно заметить, что за первые сто лет своего существования ему покорились огромные территории от Индии до Испании. Затем появляются различные отклонения от первоначального чистого ислама, и мусульманская община раскалывается на множество различных течений. То, что называют ваххабизмом и салафизмом, это стремление вернуться к первоначальному исламу…
— Мы выросли в Советском Союзе, когда религии, считай, не было, — прервал Анзора начальник милиции. — Да и предки наши больше придерживались наших обычаев — адатов, а не шариата. Так зачем нам сейчас этот первоначальный ислам, разве недостаточно того, которого придерживались наши деды и прадеды?
— Мурат, разве ты не видишь, что так называемый традиционный ислам просто бессилен против того, что сейчас у нас происходит, а его представители сотрудничают с нашей продажной властью? Наши старые апенди фактически поддерживают власть имущих, этих негодяев, наживших свои богатства, обворовывая государство и население. Более того, эти так называемые представители традиционного ислама вместе с властью борются против молодых апенди, которым посчастливилось учиться в традиционно исламских странах и которые стараются привить у нас настоящий ислам.
— Можно подумать, что в Египте или Саудовской Аравии нет богатых, — усмехнулся начальник милиции.
— Есть, — согласился Анзор. — Только многие из них живут по шариату, делятся с бедными, раздают милостыню, да и богатство свое они не воровством нажили, как это в сегодняшней России произошло.
— Да поубивают вас всех, неужели ты этого не понимаешь! Как это в соседних республиках уже было. Неужели тебе не жалко молодых ребят, которые к тебе ходят? Ведь у них есть матери, отцы, которые будут проклинать тебя, если их детей посадят или убьют.
— Они погибнут как мученики за веру и будут вознаграждены за это.
— Может, мне тебя одного пока арестовать, чтобы они сюда не ходили?
— Можно, конечно, только этим проблему не решить. Власть-то останется прежней. Ты лучше своих подчиненных хотя бы уйми, чтобы они пацанов не избивали.
— А не эти ли пацаны Заура убили и следователя этого приезжего?
— Хочешь, верь, Мурат, хочешь, не верь, но это сделали не те ребята, которые ко мне ходят. Более того, мое адвокатское чутье мне говорит, что это наши спецслужбы сделали. Убийство апенди Умара — тоже их рук дело. И я подозреваю, что они готовят спецоперацию в нашем городе. А если это так, то они ее в любом случае проведут, поскольку на этом зарабатываются деньги, и немалые. И что их целью будут те, кто ходит ко мне, это я тоже понимаю. Остановить эту машину даже ты не сможешь.
— Может, все же уедешь ты куда-нибудь на время, чтобы ребята к тебе ходить перестали?
— А почему я должен уезжать из своего родного города, полковник? Я живу на своей земле, здесь мой дом, и тут я умру, если будет суждено. Это пусть российская власть отсюда убирается. Пусть русский народ терпит свою власть, если ему так хочется, а мы, кавказцы, терпеть ее не обязаны. В свое время мы русских сюда не звали. Они пришли на Кавказ и захватили его, убивая наших с тобой предков, Мурат. Они объявили нас дикими горцами, бесписьменными народами, заставили перейти нас на свой алфавит, хотя у нас была своя письменность на основе арабского алфавита. У моей бабушки был полный сундук таких книг. В советское время нам разрешили пользоваться латинским алфавитом, который лучше всего подходил к нашему языку, потом и это запретили. Даже фамилии наши нам не разрешали писать так, как они произносятся. Переделали все на русский манер. Мы, кавказские горцы, называем друг друга по имени и отчеству, как это принято у русских. Скоро и мы сами станем русскими, забыв свой язык, свои обычаи, свою культуру и свою историю. Только лично я этого не хочу, Мурат, и собираюсь с этим бороться. Другое дело, если бы Россия была нормальным государством, где власть считается с народом, где все равны перед законом, где все уважительно относятся ко всем независимо от национальности. Только этого никогда не было и не будет. Российская власть привыкла, что народ существует для нее, а не наоборот. Ты вспомни, что Россия всего лишь сто пятьдесят лет назад была рабовладельческим государством. Потом, во время революции, большевики всю русскую аристократию и интеллигенцию истребили. Заодно и нашу, кстати. Сейчас у власти потомки тех рабов, которые получили свободу при царе Александре. Сознание у них по-прежнему рабское, а рабы никогда не мечтают о свободе, они просто хотят иметь своих рабов. И они имеют этих рабов в виде основной массы населения этой страны. Только мы, кавказцы, никогда рабами не были и не хотим ими быть. Если бы нам не мешал Кремль, мы бы быстро разобрались с нашей местной властью, которая хочет править кавказцами, как российская власть всегда правила русским народом. Но наша гордость этого не позволит, поэтому борьба за освобождение Кавказа неизбежна, а консолидировать кавказские народы на общую борьбу с Россией можно только на основе ислама. Ты ведь знаешь, что в исламе первична не национальность, а вероисповедание. Национализм и расизм в мусульманстве невозможны, потому что любой одноверец — твой брат, независимо от цвета кожи и разреза глаз.
— Слушай меня, Анзор, я даю тебе два дня, чтобы ты уехал отсюда, хотя бы на время. Если не уедешь, арестую, даже если это будет незаконно. Я не хочу, что в моем городе произошла бойня.
— Знаешь, в чем твоя беда, Мурат? Я же тебя еще со школы хорошо знаю. Ты
честный, вот твоя проблема. Именно это не дает тебе покоя. В наше время честный человек не может быть у власти, понимаешь, тем более в милиции. Честный мент сейчас — это нонсенс! Я даже не совсем понимаю, как тебя до сих пор держат в милиции, да еще начальником. Вот твой заместитель Рашид — нормальный продажный мент, как и большинство остальных… Ты сейчас удивишься тому, что я тебе скажу. Знаешь, что по логике получается? В сегодняшней ситуации твое истинное место как раз в наших рядах! Почему? Да потому, что мы тоже хотим бороться с продажной властью и уничтожить ее. Ты же знаешь, что такое организованная преступная группа — ОПГ, как это мы, юристы, называем. Так вот, у нас ОПГ — это сама власть, само государство. Кроме того, разве ты не видишь, какое у нас падение нравов? А что по телевизору показывают? Сплошной разврат. Как можно это терпеть? Российское телевидение на Кавказе надо запретить, потому что оно растлевает нашу молодежь.
— А тебе не приходит в голову, что вас просто-напросто используют? Почему эти радетели идеи чистого ислама не смогли реализовать ее в своих странах? Вы смотрите на них как на великие авторитеты в вопросах религии, а может быть, они тоже просто зарабатывают деньги? Зачем они все потянулись сюда, к нам, на Кавказ? Я думаю, по очень простой причине: кто-то из них сбежал из своей страны, потому что там его преследовали, а кто-то работает на спецслужбы тех стран, откуда он родом. Это все так называемая геополитика, а религия здесь, по моему мнению, всего лишь инструмент. Я согласен с тобой, что молодежь в ряды религиозных экстремистов толкает несправедливость происходящего в стране, но я очень сомневаюсь, что им понравится жить по шариату, если даже удастся сделать Кавказ мусульманской территорией.
— Частично, может быть, ты прав, только сама идея здесь ни при чем. Всегда есть те, кто использует правильную идею для достижения своих корыстных целей, такова человеческая натура. И все же только религиозная идея и ее искренние последователи могут победить. Здесь, на Кавказе, другой альтернативы нет. Российское государство — это уже смердящий труп, отравляющий все вокруг своим зловонием. Неизвестно, сколько еще будет разлагаться этот труп, поэтому чем быстрее мы от нее освободимся, тем для нас лучше. Иначе и мы сгнием вместе с ним. Русское “бог терпел и нам велел” не для нас, кавказцев. Но лично меня больше всего возмущает наша местная власть, вся эта мразь, которая за деньги готова на любую подлость против собственного народа. Если бы их не защищала Москва, мы их всех давно выгнали бы и выбрали во власть людей достойных.
— Анзор, я тебя предупредил, даю два дня, потом будешь у нас сидеть, там некому будет тебя слушать.
— Учти, Мурат, если ты в самом деле примешь такое решение, это будет серьезной ошибкой, и я тут ни при чем.
— Что ты хочешь сказать, Анзор?
— А ты подумай хорошо, полковник, ты же у нас умный, вот и подумай.
— Хорошо, я подумаю, только и ты думай, два дня у тебя.
Начальник милиции намеренно крепко пожал руку Анзору и пошел к калитке.
— Да, рука у тебя по-прежнему сильная, — сказал адвокат, провожая гостя. — Помню, как даже старшеклассники в школе отказывались с тобой на руках бороться.
— Кстати, Анзор, а этот Салих из соседнего района, что он за человек?
— Нормальный парень, я с ним вместе в Египте учился. Он настоящий мусульманин, я его уважаю.
— Я предполагал, что скажешь нечто подобное, только для меня было бы предпочтительнее, если бы ты его назвал настоящим горцем.
— Одно другому не мешает, Мурат, — Анзор помахал рукой в знак прощания.
Полковник вышел за калитку и направился к машине. Приехав домой, он стал размышлять о словах Анзора.
“Интересно, что он имел в виду? То, что он ловкий адвокат и засудит милицию, если мы его не вполне законно изолируем на время? Или что-то еще? А ведь многое из того, что он говорил, справедливо, только зачем бросаться в другую крайность? Почему нельзя держаться середины? Сколько молодых парней уже погибло в других северокавказских республиках, встав на путь религиозного экстремизма, привнесенного на Кавказ из арабских стран, и сколько погибнет еще. И нет возможности это предотвратить, поскольку тут замешаны большие люди и большие деньги. Никому не позволят положить этому конец. Прав Анзор, а мне надо на пенсию уходить. Не получается у меня работать среди негодяев и самому быть негодяем. Может, прямо завтра прийти на работу и написать рапорт? Ведь эта сволочь Прибликов в любом случае пришлет сюда войска и спецназ. Убить самого Прибликова? Придет другой такой же. Да и над Прибликовым стоят такие же негодяи, которые и разрабатывают все эти схемы зарабатывания денег на крови людей. До какого уровня власти продолжается коррупция? Если до самого верха, тогда Анзор прав, кроме как войной всего Северного Кавказа против российской власти вопрос не разрешить. Но создавать шариатское государство?! Это тоже не выход. Да и вряд ли это возможно на Кавказе. Лучше, когда государство светское, как Турция, к примеру. Если бы кавказским народам хватило мудрости создать конфедерацию на манер Швейцарии, тогда другое дело. Общая валюта и общая оборона. В остальном каждый живет по своим законам. Только это так, фантазии… Проблема-то сейчас в другом. В том, что он не знает, как поступить лично ему в складывающейся ситуации? Явно готовится кровопролитие, и эти молодые ребята погибнут только потому, что одним хочется заработать денег, а другим — построить на Кавказе исламское государство. Как я буду потом смотреть в глаза родителей этих юнцов, хотя есть и их вина в том, что они вовремя не обратили внимания на то, чем их дети занимаются. Парадокс, но гибель этих парней выгодна обеим сторонам. Одни пополнят свои банковские счета, другие будут утверждать, что мученики за веру отправились прямиком в рай, и продолжат вербовать новых кандидатов в шахиды, также получая за это деньги. А погибших милиционеров и военных объявят героями, посмертно наградят и бросят небольшие подачки их семьям… Все-таки лучше мне уйти на пенсию. Буду вместе с двоюродным братом лошадей разводить. Завтра поеду к министру и положу рапорт на стол. И все же что имел в виду Анзор? Неужели нападение на милицию с целью его освобождения? В таком случае у них уже должно быть оружие. Где же они его прячут? Скорее всего, где-то в близлежащих горах. Самое отвратительное во всем этом было то, что оружие это, скорее всего, было получено через посредничество российских спецслужб.
XIX
С того дня, когда Салих у него на глазах застрелил участкового, Ильяс не выходил в город. Он ждал, что за ним придут из милиции, но за прошедшие несколько дней никто так и не пришел. Ильяс тщательно скрывал свое волнение от матери и не
знал, что предпринять. Вначале он хотел пойти лично к начальнику милиции и рассказать, как все было, но потом передумал. Надо было сначала переговорить с Кемалом. О том, что мертвого Заура нашли около старой автостанции, ему на следующий день после убийства рассказала взволнованная мать. Она же поведала о том, что в милицию уже забирали Назбия, Кемала и многих других ребят, которые бывали у Анзора.
— Хорошо, что ты, сыночек, никогда не ходил к этому Анзору, — радовалась мать. — А то и тебя бы затаскали… Говорят, там их избивают, в милиции. Ужас какой! А дело ведет следователь из Нартска…
Ильяс слушал мать и размышлял о том, что почему его так ни разу и не вызвали в милицию за эти дни. Но еще больше его интересовало, почему ничего не слышно о Салихе.
О том, что застрелили и следователя, который вел дело об убийстве Заура, он тоже узнал от матери.
— Кошмар какой-то, — причитала мать. — Только этого нам не хватало. Не дай бог, чтобы у нас началось то, что в других республиках было. Сынок, умоляю тебя, не выходи из дома сейчас, мало ли что может случиться. Я ведь не переживу, если ты в какую-нибудь историю попадешь.
Ильяс продолжал обмениваться смс с Халимат, но прежней радости ему это не приносило. Салих своим выстрелом перечеркнул все его планы на будущую жизнь. Он был почти соучастником убийства, и, скорее всего, его рано или поздно посадят в тюрьму. Какая уж тут свадьба. Но даже если убийство так и не раскроют, его всю жизнь будет мучить совесть. Пусть Заур и был негодяем, но убийство есть убийство. На его глазах убили человека, а он не может никому об этом сказать. Ильяс представил, что будет с матерью, если она узнает, что ее сын присутствовал при убийстве участкового. Он все время вспоминал, как неловко Заур упал после выстрела. Ильяс первый раз в жизни увидел, как агонизирует умирающий человек. Он с ужасом вспоминал, как странно шевелилось лежащее на земле тело Заура. Как жалко потом вы-
глядел его труп. До того, как он ударил Салиха, прошло несколько минут, в течение которых он, находясь в оцепенении, наблюдал процесс перехода от жизни к смерти. За это короткое время Ильяс, внутренне содрогаясь от неожиданного ужасного зрелища, понял, что смерть никогда не может быть героической, как это описывают в книгах или показывают в кино. Последние мгновения любого человека, будь то негодяй, герой или простой смертный, все равно будут выглядеть нелепо и жалко, потому что смерть противоестественна. А если так, убивать людей или желать им смерти — тоже противоестественно. Так почему же тогда человечество не может жить без войн и убийств? Что заставляет людей убивать друг друга? Иблис5 , как говорят некоторые? Но это какое-то уж очень простое объяснение, больше похожее на попытку снять с себя ответственность, чтобы не мучила совесть. Как и любой кавказец, Ильяс много раз видел, как на праздник или поминки режут скот. Несколько раз и ему самому приходилось это делать, Только животные, как ему теперь казалось, умирали как-то не так жутко, как-то более естественно, совсем не так, как умирал Заур. Но даже смерть животного всегда вызывала у Ильяса подсознательный протест, а насильственная человеческая смерть, невольным свидетелем которой он оказался, была просто отвратительна. Хотя убил не он, какое-то неприятное чувство не покидало его с той злополучной ночи. Ильясу казалось, что на его душе появился шрам, который никогда не исчезнет, и сам он уже никогда не будет таким, как раньше. Он вспомнил, как говорил ему отец, что самое страшное в жизни — это стать предателем или убийцей. Теперь Ильяс хорошо понимал, что значит стать убийцей. Он не понимал только одного: неужели такие люди, как Салих, не испытывают чувств, подобных тем, которые буквально терзали его с момента убийства участкового, хоть он и не был виновен в этой смерти. Есть ли у таких людей совесть? Или она их мучает настолько сильно, что они вновь и вновь творят зло, не имея мужества раскаяться?
Ильясу в эти дни не пришло в голову, что он размышляет над “вечными вопросами” человечества, которые волновали умы лучших представителей рода людского во все времена. Ему просто не давала покоя собственная совесть, и он не знал, как с этим быть. Апенди Умар, которого Салих назвал неправильным мусульманином, часто повторял, что люди должны жить по правилу, заповеданному пророком Мухаммедом: “Не совершайте насилия над другими и не допускайте насилия над собой. Но люди не желали слушать пророков, от того и все беды на земле”, — пояснял Умар.
“Удивительно, — думал Ильяс. — Насколько простое и мудрое правило, а многие мусульмане его не придерживаются”.
Он вспомнил их русскую соседку, жившую с противоположной стороны улицы. Надежда Семеновна, которой было около шестидесяти, жила одна, поскольку из-за безработицы ее дети вместе с внуками перебрались к родственникам в Ростов-на-Дону. Городскую православную церковь Надежда Семеновна не признавала, потому как придерживалась старообрядческой веры. От этой мудрой пожилой женщины, которую очень любили и уважали все соседи и знакомые, Ильяс как-то услышал, что Иисус, основатель христианства, также почитаемый и мусульманами как пророк, дал своим последователям всего две основных заповеди: “Возлюби господа Бога твоего, и возлюби ближнего твоего, как самого себя”. Опять же, это были два совершенно элементарных правила, но многие христиане и по сей день их игнорируют. Сравнив эти немудреные жизненные принципы, данные основателями обеих религий своим последователям, Ильяс не нашел в них каких-то вопиющих противоречий, из-за которых мусульманам и христианам стоило бы ненавидеть друг друга и воевать между собой столетиями. Но еще больше Ильяс не понимал того, почему сами мусульмане постоянно враждуют и воюют между собой, не отставая в этом от христиан, начавших то же самое немного раньше.
“Значит, все же есть в мире эта вторая сила, которая творит зло, — думал юноша. — Которую называют иблисом, или дьяволом?! Но почему многие люди так легко этой силе поддаются? Возможно, у некоторых людей уже от рождения внутри что-то испорчено, а может, человек начинает “портиться” после первого в жизни осознанно совершенного безнравственного поступка? Жалко, что нет теперь апенди Умара, который мог бы ответить на мучившие его вопросы”.
Ильяс подумал о том, что ему очень не хватает отца. Он вдруг вспомнил слова, сказанные отцом, когда Ильяс с матерью пришли к нему в больницу, где он проходил химиотерапию: “Представь себе, сынок, бесконечную лестницу. Когда человек появляется на свет, он оказывается на середине этой лестницы. Идти вверх — значит творить добро, спускаться вниз — значит делать зло. Конечно, вниз — легче, и чем ниже человек спускается, тем больше зла он несет в мир. И наоборот, чем выше он поднимется вверх, тем больше от него добра. Но поскольку идти вверх с каждой ступенькой все труднее, многие не выдерживают. Кто-то остается там, куда дошел, кто-то начинает спускаться обратно. Но запомни, сынок, что тот, кто идет по этой лестнице вверх, всегда будет сильнее!”
XX
Когда в городе начали стрелять первый раз, Ильяс был дома один. Мать ушла на работу и должна была прийти поздно вечером. Выстрелы доносились со стороны милиции. Несмотря на просьбу матери не выходить из дома без надобности, Ильяс обулся и выбежал на улицу. Около старого двухэтажного здания милиции столпилось человек тридцать парней из тех, кто ходил молиться к Анзору. Перед ними такой же толпой стояли местные милиционеры, а во дворе перед зданием находились два автобуса, битком набитых вооруженными людьми в военной форме. Некоторые из милиционеров, когда сторонники Анзора начинали их теснить, стреляли в воздух.
— Мы требуем освободить Анзора, — кричал Салих, отталкивая Рашида, заместителя начальника милиции, державшего в руке мегафон.
“Откуда он здесь взялся?” — удивился Ильяс.
Заметив в толпе Кемала, он подошел к нему.
— Что тут случилось? — спросил он друга.
— Менты ни за что арестовали Анзора. Просто пришли и забрали. А мы требуем, чтобы его отпустили, а они, видишь, ОМОН вызвали.
— Кемал, а Салих откуда здесь появился?
— Он вчера еще приезжал. Я был у Анзора, когда он туда пришел. Знаешь, что он мне сказал?.. Что не имеет никаких претензий ни ко мне, ни к тебе. Сказал, что мы еще молодые и психика у нас слабая. Ты ему, кстати, чуть челюсть не сломал. Мне очень стыдно было. Получается, что мы поступили как предатели. Бросили его там, когда он без сознания лежал. Хорошо, он быстро очухался после твоего удара и слинял оттуда. Между прочим, он стер все отпечатки пальцев в машине Заура, так что мы ему спасибо должны сказать.
— Нет у меня желания ему спасибо говорить. Он фактически сделал нас соучастниками убийства, подставил, неужели ты этого не понимаешь?
— Он, между прочим, ради тебя и меня это сделал, — возмущенно сказал Кемал. — Ты что, забыл, что эти менты нас чуть не убили? Он, кстати, первый узнал, что Анзора забрали, и всем позвонил. И мне тоже.
— Странно как-то, живет в другом районе, а узнал про Анзора раньше вас, — заметил Ильяс. — Он что, ночевал у Анзора?
— Да нет, у него же машина. Он на ночь всегда домой уезжает. Ты что, намекаешь, что он на ментов работает? — еще больше возмутился Кемал. — Знаешь, Ильяс, если у тебя непонятно почему есть антипатия к Салиху, это не значит, что он стукач и на этих гадов в погонах работает. Просто ты еще заблудший, как Салих говорит. Всевышний еще не наставил тебя на истинный путь…
— Ну да, а тебя уже наставил, — перебил его Ильяс. — Давай не будем об этом, я просто не хочу с тобой ссориться. Пусть каждый остается при своем мнении. Только я тебе вот что скажу. Если меня посадят из-за того, что сделал этот Салих, я его самого убью…
— Если действительно не хочешь, чтобы мы поссорились, не говори такие вещи. Нам с тобой далеко до Салиха. Он почти весь Коран наизусть знает, по-арабски, понимаешь? Мы с тобой читаем неточный русский перевод, а он может на арабском языке многие суры по памяти сказать!..
— Ладно, не хочу с тобой спорить, ты лучше скажи, почему Мурата не видно? Тут такое творится, а я его что-то не вижу.
— Этот гнида Рашид говорит, что начальник в министерство уехал.
— Наверное, так оно и есть, иначе бы он был тут. Мурат — справедливый человек, за все время никого зря не сажал.
— Да все они, эти менты, одним миром мазаны… Если ОМОН вечером уедет, сами освободим Анзора.
— Как это вы его освободите? — удивленно спросил Ильяс.
— Очень просто, лишь бы эти гориллы к себе домой в Нартск уехали, — тихо произнес Кемал и шепотом добавил: — Эх, нам бы оружия побольше, тогда мы бы им устроили.
— Ничего вы им не устроите, в лучшем случае перебьете несколько местных ментов, а вот когда они вызовут войска, те вам точно устроят. Ты забыл, что в соседних республиках было? — так же тихо сказал Ильяс.
— Да лучше погибнуть в схватке с этими кафирами, чем им подчиняться!
— Все, братья, сейчас уходим, — послышался голос Салиха. — Позже вернемся, а сейчас расходимся по домам.
Ребята стали нехотя отходить назад. К тому времени около милиции уже собралась огромная толпа жителей города.
— Давайте, давайте расходитесь, — срывающимся голосом кричал в мегафон Рашид.
Было видно, что майор перепуган.
— О, какие люди! Салам алейкум, брат, рад тебя видеть, — поздоровался как ни в чем не бывало Салих, заметив Ильяса. — Как дела? Менты больше не тревожили?
— Алейкум салам, — вынужден был ответить Ильяс и, пожимая протянутую руку, добавил: — Нет, пока больше не тревожили.
— А ты крепко меня тогда приложил, — тихо, чтобы никто не слышал, произнес Салих. — Приходится всем говорить, что менты побили, — он показал на свою опухшую фиолетовую скулу и, заметив недовольную мину на лице Ильяса, продол-
жил: —Ладно, не переживай, я не в обиде. Я уже Кемалу говорил, что молодые вы еще, вначале делаете, потом думаете. Я в вашем возрасте таким же был, так что разрешаю даже не извиняться.
“Еще чего”, — подумал Ильяс, но вслух ничего не сказал.
Тем временем Салих попрощался со всеми, сел в свой “мицубиси-паджеро” и уехал.
XXI
Утром того дня, когда ОМОН впервые появился в городе, начальника милиции Аланска вызвал к себе министр внутренних дел республики.
— Зачем я ему именно сейчас понадобился? — злился полковник.
Поручив заместителю взять Анзора на сутки под стражу и проинструктировав личный состав, он поехал в Нартск.
Когда он приехал к министру, того в кабинете уже не было.
— В правительство вызвали, — сообщила секретарша.
— И надолго? — с трудом сдерживая гнев, спросил полковник.
— Кто его знает, они там и целый день могут совещаться, — равнодушно ответила девушка.
— А мне что делать? У меня там, в Аланске, полно работы…
— Министр просил вас обязательно его дождаться.
Секретарша уткнулась в любовный роман, лежавший перед ней на столе, а полковник вдруг поймал себя на мысли, что ему очень хочется ударить эту размалеванную куклу.
Через полчаса зазвонил мобильный.
— Мурат Рамазанович, Анзора мы привезли. Он сейчас у нас сидит, ругается, говорит, в суд подаст на милицию за произвол.
— Слушай, Рашид, я тут задерживаюсь, министр, говорят, в правительство уехал. Будьте там внимательны, особенно если его сторонники в милицию придут. Отвечайте вежливо, не провоцируйте. Скажите, что Анзора скоро отпустят.
— Ничего страшного, товарищ полковник, ОМОН из Нартска уже здесь…
— Какой еще ОМОН? Почему сразу мне не сообщили? — полковник стукнул кулаком по столу, испугав секретаршу.
— Я думал, вы знаете. Они приехали через час после вашего отъезда.
“Вот сволочи, — подумал полковник. — Неужели это все подстроено?”
— Рашид, я приказываю, что бы ни случилось, до моего приезда никаких активных действий не предпринимать.
Полковник решительно направился к выходу.
— Мурат Рамазанович, министр просил, чтобы не уходили, — крикнула вслед секретарша.
Когда он садился в машину, зазвонил телефон. Это был министр.
— Мурат, я скоро приеду, подожди еще немного, я у президента, — необычно вежливо попросил он.
— Товарищ генерал-майор, не могу я, там, в Аланске, серьезные проблемы могут быть.
— Слушай, полковник, я туда весь республиканский ОМОН отправил, так что там все нормально будет. Думаю, твой заместитель прекрасно сам справится, а ты мне здесь нужен. И про этого вашего Анзора я тоже знаю. Рашид меня просветил, так что не беспокойся.
— А почему я не в курсе, что в мой город республиканский ОМОН поехал? — не вытерпел полковник.
— Ты был недоступен, вот я твоему заму позвонил и предупредил.
“Врет, — подумал полковник. — Развели, как последнего лоха, сволочи”.
— Значит, так, товарищ полковник, приказываю меня дождаться. Я скажу секретарше, чтобы она тебе чай-кофе сварганила, так что посиди, отдохни, я скоро буду.
Вне себя от злости полковник вернулся в приемную министра.
“Больше часа ждать не буду”, — решил он.
— Мурат Рамазанович, вы что предпочитаете, чай или кофе? — спросила секретарша.
— Стакан водки и хвост селедки, — зло ответил полковник.
Глаза секретарши стали больше, чем линзы ее очков.
— Во… водка у нас есть, а се… селедки нету, — заикаясь, пролепетала она.
— Хорошо, давайте кофе, — смягчился полковник и попросил: — Дайте мне еще чистый лист бумаги.
Министр приехал, когда он допивал четвертую чашку кофе.
— Хочу тебе сказать напрямую, — начал генерал, когда они зашли к нему в кабинет. — По всей видимости, скоро иду на повышение, в Москву. С президентом республики сейчас о тебе говорили. Самая подходящая кандидатура на мое место — это ты. Я так президенту и сказал. Ты местный, психологию своих земляков понимаешь лучше, чем я.
Министр с интересом посмотрел на полковника, ожидая его реакции.
— Да нет, Виктор Иванович, я решил уйти из милиции, — сухо ответил начальник милиции Аланска и положил на стол перед начальником рапорт с просьбой об увольнении в связи с выслугой лет и по состоянию здоровья.
Генерал несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот и лишь потом осипшим голосом выговорил:
— Ты что, полковник, с дуба рухнул? Тебе повышение предлагают и генеральские звезды светят, а ты какую-то х…ю тут мне несешь…
— Это не х…я, товарищ генерал-майор, я действительно хочу уйти со службы, и у меня личная просьба к вам: как можно скорее принять решение по моему рапорту.
Лицо генерала за короткое время несколько раз изменило свой цвет.
— Да, прав был Прибликов, ты полный идиот, — процедил он после долгого молчания. — Можешь считать, что с сегодняшнего дня ты уже не на службе.
— Большое спасибо, товарищ генерал-майор.
Полковник встал, обошел громадный овальный стол, за которым сидел министр, и, подойдя к своему несколько удивленному начальнику, который никак не мог понять, зачем его подчиненный, вместо того чтобы идти к двери, приближается к нему, внезапно ударил его под дых. Министр охнул и схватился за выпиравший из генеральского кителя живот.
— Это тебе за идиота, мразь, — спокойно сказал полковник и не спеша направился к двери.
— Виктор Иваныч просил ближайшие полчаса его не беспокоить, — сообщил он, уходя, секретарше.
Та понимающе кивнула и снова уткнулась в свой любовный роман.
Когда полковник сел в свой “опель”, его охватило состояние какой-то пьянящей легкости. Он давно уже не чувствовал себя так хорошо.
XXII
Приехав в Аланск, начальник милиции первым делом поговорил с командиром ОМОНа.
— Слушай, Токарев, забирай своих людей и возвращайся назад, в Нартск.
— Мурат Рамазанович, меня и моих людей министр сюда направил…
— Звони министру и скажи, что я не вижу смысла в дальнейшем пребывании ОМОНа на территории города. Если понадобится, сам вызову, а сегодня вам тут нечего делать.
— Странно, — удивился командир ОМОНа, поговорив с министром. — Сказал, чтобы назад ехали.
— Вот и правильно, езжайте.
После того как омоновцы уехали, полковник зашел в кабинет к своему заместителю.
— Скажи мне, Рашид, когда тебе сегодня министр позвонил?
— Да как только вы уехали, товарищ полковник.
— А почему мне сразу не доложил? Министр так приказал?
— Ну что вы, товарищ полковник, я… — Рашид замялся. — Я думал, вы в курсе…
— Врешь, Рашид, врешь и не покраснеешь, — полковник крепко схватил заместителя за ворот. — Только учти, я с тобой быстро разберусь, по-нашему, по-кавказски.
— Товарищ полковник, товарищ полковник, — тщетно пытаясь высвободиться, завопил Рашид.
Лишь когда на пол стали падать пуговицы и затрещала ткань рубашки, полковник отпустил его.
— Это вам даром не пройдет, товарищ полковник, — прошипел Рашид, собирая пуговицы.
— Неужели, и что ты будешь делать? Рапорт напишешь, что тебя начальник побил? — усмехнулся полковник и вышел из кабинета.
Заварив себе чая, он велел привести из камеры Анзора.
— Салам алейкум, Мурат, — первым поздоровался задержанный.
— Салам, салам, — ответил полковник и предложил Анзору сесть на диван, а не за стол, куда обычно сажали задержанных или подследственных.
— Слушай меня внимательно, Анзор. Сейчас я отпущу тебя домой, а ты пойдешь и успокоишь всех своих ребят. И мой тебе совет: уезжай из города, хотя бы на несколько дней. Пойми, что может погибнуть много невинных людей, если ты будешь упрямиться. Я подозреваю, что твои сторонники собираются освободить тебя силой. Предполагаю, что у вас и оружие есть…
— Ага, значит, дело действительно обстоит серьезно, — прервал Анзор полковника. — Мурат, а ты не боишься, что здесь, в твоем кабинете, может быть прослушка? А ты мне тут такие вещи рассказываешь.
— Хорошо, пошли во двор, — согласился полковник. — Сейчас только напишу бумагу, чтобы тебе больше сюда не возвращаться.
— Можешь не стараться, мое задержание официально не оформляли, — сказал Анзор.
“Сволочь!” — подумал полковник, имея в виду Рашида.
— Хорошо, тогда пошли.
Они вышли во двор и направились к высокой чинаре, которая росла позади здания городской милиции.
— Сегодня я подал рапорт на увольнение, — сказал полковник. — И сейчас я тебе расскажу почему.
Начальник милиции коротко поведал своему бывшему однокласснику обо всех произошедших событиях, начиная с визита Прибликова в республику.
— Все, что я от тебя услышал, меня не удивляет, — медленно произнес Анзор. — А вот ты молодец!.. Даже меня удивил, хотя я с детства знаю твою щепетильную натуру. Представляю себе физиономию министра, когда ты отказался от его места. Зачем ты вообще в милицию пошел? Весь класс удивлялся, когда узнали, что ты после юридического в менты подался.
— Некогда об этом сейчас говорить, — прервал его полковник. — Слушай меня внимательно, Анзор. Я тебя очень прошу: сделай, как я говорю, уезжай из города на некоторое время. Ну, перебьют вас всех, как год назад в соседней республике всех перебили. Ведь у всех ребят, которые к тебе ходят, есть матери и отцы. Зачем тебе их слезы и проклятия? Ради них, ради меня, ради нашей школьной дружбы обещай, что сделаешь, как я прошу.
— Эх, Мурат, неужели ты не понимаешь, что если эти ублюдки задумали это сделать, рано или поздно все равно сделают. Здесь дело в самой власти, которая на крови деньги зарабатывает. Надо устранить саму эту власть, чтобы не было всего того, что в этой стране творится. На нас, кавказцев, вешают всех собак и делают виноватыми во всем с одной лишь целью: спасти российскую власть от справедливого гнева собственного народа, который влачит жалкое существование в богатейшей стране мира. Чтобы этот народ не задавал неудобных вопросов власти, которая попустительствует купающимся в роскоши чиновникам, строящим себе дворцы на бюджетные деньги, мошенникам, именующим себя бизнесменами и покупающим дорогие яхты, обычным уголовникам, в одночасье ставшим миллионерами и респектабельными людьми. Ты посмотри, кто нами правит?!. Подонки и негодяи, которые должны сидеть в тюрьме с пожизненными сроками. Вот поэтому мы должны изгнать с Кавказа российскую власть вместе с ее приспешниками и строить здесь свое государство. А реализовать это можно только под знаменем ислама, я уже тебе об этом говорил. Еще я тебе вот что скажу. Когда мы в школе учили историю, я все никак не мог понять, почему Ермолова и прочих царских генералов, воевавших на Северном Кавказе, называют героями. Я-то знал от отца, что они никак не могут быть для нас героями. Более того, почти все они являются для нас палачами. Своим детским умом я еще тогда сообразил, что история, которую нам преподавали в школе по отношению к кавказским народам, получается лживой. Какие же они для меня герои, все эти Ермоловы, Грековы, Вельяминовы, Зассы6 и прочие царские генералы, если они убивали наших предков?! Героями они могли быть только для царской власти, а для нас они — убийцы и захватчики. Сами русские почему-то не считают героями тех, которые на них нападали и захватывали их территории: Батыя, Карла Двенадцатого или Наполеона. Если следовать той философии, которой Россия почему-то предлагает руководствоваться только нам, северокавказцам, сами русские должны были в свое время с радостью сдаться монголам, шведам или французам и написать в своих учебниках по истории, что военачальники монгольского хана, шведского короля или французского императора были великими героями русского народа. Только почему-то в российских учебниках такого нет. Тогда почему мы, кавказцы, должны считать героями людей вроде Ермолова и всех остальных, которые захватывали Кавказ, обильно проливая кровь народов, которые тысячелетиями жили на своей родной земле и которые странным образом не испытывают симпатий к своим убийцам и поработителям? Более того, смотри, что сейчас происходит на земле тех самых народов, которые были почти полностью истреблены царскими генералами… Этим же генералам здесь ставят памятники. По-твоему, это справедливо? Ты же знаешь, что большинство кавказцев знает своих предков до седьмого поколения. Теперь представь себе, какие чувства должен испытывать кавказец, чьих прадедов убивал тот самый генерал, которому в наши дни самым наглым образом ставят памятник на той же земле, где это происходило! На той самой земле, где жили его предки, кровь которых проливал этот царский генерал! Что может быть дороже для кавказца, чем земля отцов? К тому же обильно политая их кровью?! Ты можешь себе представить, чтобы где-нибудь в Рязани стоял памятник хану Батыю, который ее разорил? Или хану Тохтамышу в Москве, который ее сжег? Или наполеоновскому маршалу Нею в Смоленске? А у нас на Кавказе — пожалуйста! По сути, это самое настоящее глумление над нашей исторической памятью! Получается, что российская власть даже сегодня вовсе не намерена считаться с чувствами кавказцев, которые должны терпеть на своей земле памятники палачам своих предков. Некоторые русские искренне удивляются, почему кавказцы столько лет воевали с ними, забывая о том, что их собственные предки точно так же не хотели жить под Батыем или Наполеоном и воевали с ними! Вспомни Александра Невского, который говорил, что кто с мечом к ним придет, тот от меча и погибнет. На Русь с мечом приходить нельзя, а к нам на Кавказ — это в порядке вещей?! Вот почему, Мурат, я считаю, что Кавказу надо стать независимым. Россия никогда не будет уважительно относиться к нам и нашим обычаям. Ассимилировать нас не получается, значит надо каким-то другим способом от нас окончательно избавиться, а наши земли — присвоить. Настоящая демократия и реальное равноправие для всех национальностей в современном российском государстве вряд ли возможно. Россия опять становится шовинистической страной. Большевики в свое время это немного сгладили, но как только они потеряли власть, все сразу вернулось на свои места. Вот почему у России нет будущего. А раз так, зачем нам, кавказцам, находиться в составе этого государства? Зачем нам терпеть оскорбления от всех этих сволочей, называющих нас “чурками” и “черножопыми”?.. Только ты не подумай, что я это все говорю из каких-то антирусских побуждений. Против самого русского народа я ничего не имею, поскольку он просто заложник своей государственной власти и в силу своего простодушия и легковерности слишком доверяет ей, чем та и пользуется, внушая ему различные бредовые идеи. Сегодня одной из таких идей является миф о некоей особенной природной злонамеренности кавказских народов, в силу которой кавказцы творят беззаконие по всей России и не дают покоя титульной нации страны. Получается, что Кавказ и кавказцы — основная проблема огромной страны, площадь и население которой в разы больше, чем вся наша территория и все наши народы, вместе взятые. К сожалению, есть много русских людей, которые в это верят, не понимая, что на самом деле проблемой является государственная власть России. Если бы собственная власть этой страны имела на то добрую волю, российский народ сейчас имел бы уровень жизни не ниже, чем во Франции или Германии, и не было бы здесь ни национальных, ни религиозных, ни прочих проблем…
— Анзор, не надо меня агитировать, я прекрасно все понимаю, но жить в государстве подобном Саудовской Аравии, я тоже не хочу. С моей точки зрения, это путь назад, в средневековье и мракобесие. Да и сомневаюсь я, что кавказцы смогут жить по шариату. Мне кажется, что это им быстро надоест. Ты хочешь быть умнее наших дедов и прадедов? Только вряд ли это возможно. Мудрости у них было намного больше, чем у нас, сегодняшних. Жили они без всякого фанатизма, но считали себя правоверными мусульманами. Ты лучше мне скажи: выполнишь мою просьбу? Я очень хорошо понимаю, что здесь у нас, в Аланске, хотят устроить и что это может произойти в любое время и под любым предлогом. Но только пусть хотя бы не в этот раз. Обещай, что сделаешь, как я прошу, а дальше посмотрим. Может, наконец сам русский медведь от спячки проснется и прогонит всю эту сволочь…
— Жаль мне тебя, Мурат, человек ты хороший, но заблуждающийся. Так и быть, только ради нашей старой дружбы я уеду на пару недель из города, а ребятам скажу, чтобы молились дома.
Они направились к машине полковника.
— Тебя подвезти? — предложил начальник милиции Анзору.
— Да нет, хочу прогуляться, — отказался Анзор и, задумчиво глядя на полковника, вдруг добавил: — Знаешь, Мурат, у меня такое предчувствие, что мы больше не увидимся…
— Скажешь тоже, еще как-нибудь на шашлыки выберемся, — ответил полковник. — Я с завтрашнего дня свободный человек.
— А ты не побоишься с ваххабитом на шашлыки ходить? Твои, теперь уже бывшие коллеги могут этого не понять.
— Я это как-нибудь переживу, — усмехнулся полковник.
— Ладно, Мурат, я пошел, удачи тебе, — сказал Анзор и неторопливо зашагал по старому разбитому тротуару.
Начальник милиции вернулся к себе в кабинет, вынул из сейфа все лежавшие там бумаги и положил на стол. До полуночи он просидел на работе, потом уехал домой.
Анзор в тот вечер так и не пришел домой. Его труп нашли только через три дня, уже после всех ужасных событий, произошедших в Аланске, причем в том же самом месте, где ранее было обнаружено тело участкового Заура.
— Убили ножом, удар очень профессиональный, точно в сердце, — сказал врач-эксперт. — Тот, кто его убил, наверняка учился своему делу и хорошо знал анатомию человека. Точно таким же ударом был убит и Умар.
— Наверное, свои же бородачи и убили, — сказал Рашид, новый глава милиции Аланска. — Мы-то думали, что его вместе с остальными под скалой завалило, а он вот, оказывается, где все это время был.
Эксперт недоуменно посмотрел на свежеиспеченного начальника, но ничего не сказал.
XXIII
Телефонный звонок разбудил начальника милиции Аланска в четыре часа утра. “Кому это неймется?” — подумал полковник, посмотрев на старинные часы с маятником, висевшие на противоположной стене. Увидев, что на его мобильном высветился номер заместителя, Мурат удивился: “Наверное, что-то серьезное случилось, если он решил мне позвонить, да еще в такое время”. Полковник усмехнулся, вспомнив, как накануне Рашид собирал на полу пуговицы от своей рубашки.
— Товарищ полковник, Мурат Рамазанович, на нас напали, нас убивают! — истошно кричал заместитель по телефону.
— Кто напал, кого убивают? — не понял полковник.
— На милицию совершено нападение, все, кроме меня, кажется, убиты, — визжал Рашид.
— Успокойся и объясни толком, кто напал? — рявкнул полковник.
— Эти, бородатые, они за Анзором пришли.
— Как за Анзором? Я же его вчера отпустил!
Почувствовав неладное, полковник стал быстро одеваться, продолжая разговаривать с заместителем.
— Мурат Рамазанович, звоните в Нартск, вызывайте ОМОН, — продолжать вопить Рашид.
Видимо, ему не сказали, что Мурат вчера уволился со службы и не является больше его начальником.
Полковник выбежал на улицу, сел в машину и на предельной скорости поехал на уже бывшую работу. Он вспомнил слова Анзора, когда вчера они прощались. Нехорошее предчувствие охватило и начальника милиции. Еще издали он увидел, что здание милиции горит. Позвонив пожарникам, полковник выскочил из машины и побежал к черному ходу. Дверь была не заперта. В коридоре он увидел неподвижно лежавшего в огромной луже крови дежурного. Он пощупал пульс и, убедившись, что лейтенант мертв, побежал вверх по лестнице. Когда он увидел огромную дыру в распахнутой двери оружейной комнаты и погнутые прутья решетки, полковник понял, что дело гораздо серьезнее, чем он предполагал. “Это можно только пластитом сделать, — подумал он. — Такое впечатление, что работали профессионалы. Эта ваххабитская молодежь, собиравшаяся у Анзора, вряд ли могла бы самостоятельно организовать такое нападение”. Своего заместителя он обнаружил в туалете. Насмерть перепуганный Рашид с пистолетом в руке сидел на унитазе. Он чуть не выстрелил в своего бывшего начальника.
— Мурат Рамазанович, как я рад вас видеть, — дрожащим голосом произнес Рашид.
— Выходи отсюда, а то задохнешься, — брезгливо сказал полковник.
Он понял, что Рашид, дежуривший этой ночью на работе, настолько струсил, что бросил подчиненных на произвол судьбы и спрятался в туалете, понимая, что нападающие вряд ли будут туда заглядывать.
Во дворе уже копошились пожарные. После того, как потушили огонь, нашли всех остальных, кто этой ночью был на работе. Все были мертвы. В обезьяннике, где обычно находились задержанные, спал известный всему городу бомж Яша, несколько лет назад объявившийся в Аланске. Никто не знал, ни откуда он был родом, ни как его зовут на самом деле. Жители города, для которых бомжи были в диковинку, подкармливали его и давали мелочь на табак и выпивку. Напившись, он обычно сам приходил в милицию и просился переночевать в обезьянник. Спавшего мертвецким сном Яшу с трудом разбудили и вывели во двор. Вскоре подъехала машина прокурора города, а следом на черном “мерседесе” несколько человек из управления федеральной безопасности республики.
“Быстро как-то они появились”, — отметил про себя начальник милиции. Никто из приехавших с ним не поздоровался. Даже прокурор сделал вид, что не замечает его. Все они разговаривали только с его заместителем, уже оправившимся от испуга и со скромно-героическим видом рассказывавшим о неравной схватке с нападавшими, которых, по его словам, было не менее ста человек. Только теперь Мурат осо-
знал, что он действительно в отставке. Усмехнувшись, он сел в свою машину и поехал домой. По дороге свернул к дому Анзора. Долго стучал в дверь, но никто не открыл. Мурат не мог знать, что в доме в это время затаились несколько десятков человек во главе с Салихом.
“Куда он мог деться? — ломал голову бывший начальник милиции. — Ведь у нас был договор, что он уедет на следующий день, то есть сегодня. Не мог же он не предупредить тех, кто ходил к нему молиться”. Полковник все время вспоминал Прибликова. “Похоже, все происходящее является частями общего, хорошо продуманного плана, на существование которого намекал Прибликов. Неужели и Анзор на них работает? Нет, не может этого быть. Кто угодно, но только не Анзор. Вот Салих, тот вполне подходит для такой роли. Темная личность, хотя о нем все известно, начиная от рождения и до сегодняшнего дня”. Полковник наводил о нем справки у коллег из соседнего района. Он был на учете у спецслужб из-за того, что учился в Египте и Пакистане, но его особо не беспокоили, что было несколько странно, учитывая ситуацию в регионе. Как рассказывал начальник милиции соседнего района, этот Салих был религиозен с детства. Еще во времена Советского Союза он, будучи еще двенадцатилетним подростком, стал делать намаз. Его отец тоже был очень религиозным человеком. Он и научил сына молиться. Но ни тогда, ни потом, эту семью не трогали.
Когда утром в городе появились военные, полковник понял, что началось. Он так ничего и не смог сделать. В Аланске сегодня погибнут десятки человек, а он бессилен. Теперь он был уверен, что исчезновение Анзора было спланировано заранее. “Вероятно, его уже нет в живых, — подумал полковник. — Надо было все-таки отвезти его домой, хотя вряд ли бы это что-то изменило. Когда задействованы такие люди, как Прибликов, и большие деньги, помешать запланированной акции никто не в силах. Тем более ушедший в отставку начальник милиции небольшого города. Если государством управляют негодяи, использующие войска для того, чтобы зарабатывать деньги, никто не может этому помешать. Получается, что Анзор был прав: нет другого пути, чтобы покончить с такой властью, кроме как противопоставить ей религиозную идею. Поеду в Москву и убью хотя бы Прибликова, — сжимая кулаки, думал полковник. — Но прежде заставлю его сказать имена тех, кто поручил ему организовать это дело, и потом, если смогу, убью их тоже. Только что он может сделать сейчас?.. Государство, где власть зарабатывает деньги, уничтожая собственных граждан, не имеет права на существование. Будь проклята эта власть и это время!” В тот самый страшный день своей жизни полковник понял, что он стал ярым противником той самой власти, которую он еще вчера представлял сам. Оставаться в городе ему было невыносимо, и Мурат, собрав самые необходимые вещи, решил немедленно уехать. Он не знал, что скажет людям, среди которых родился и жил и многие из которых сейчас прибегут к нему домой, чтобы просить о помощи.
На выезде из города стоял бронетранспортер с военными. Лейтенант посмотрел удостоверение, которое полковник все еще носил с собой, и отдал честь. “То, что я делаю, похоже на побег, — мрачно подумал Мурат, нажимая на педаль газа. — Только от себя не убежишь”.
XXIV
Когда под утро Аланск был разбужен стрельбой и стал заметен дым, клубившийся над зданием милиции, Ильяс, которому в ту ночь не спалось, собрался было выйти из дома, но мать, встав перед дверью, заявила, что никуда его не пустит. Чтобы не расстраивать ее, Ильяс остался дома. Он вспомнил слова Кемала и был почти уверен, что сторонники Анзора решили своими силами освободить своего лидера.
Через некоторое время выстрелы прекратились, и над Аланском повисла гнетущая тишина. Когда рассвело, послышались вой сирен и гул моторов. Вереница милицейских машин на большой скорости пронеслась по центральной улице. Следом в Аланск въехало около десятка военных грузовиков, два бронетранспортера и танк. К восходу солнца центр города был заполнен вооруженными людьми в камуфляжной форме. Было объявлено, что в Аланске началась контртеррористическая операция, в связи с чем горожанам рекомендовалось не выходить из домов.
— Сынок, умоляю, сиди дома, никуда не ходи, — в очередной раз попросила мать.
— Хорошо, мама, не беспокойся, — пообещал Ильяс, которому на самом деле очень хотелось посмотреть, что происходит на улицах города.
Вскоре к ним зашла взволнованная соседка. Она рассказала, что ночью ваххабиты ворвались в милицию, перебили всех, кто там был, освободили Анзора и подожгли здание.
— Все оружие, которое в милиции было, похитили, — добавила она.
— Что же теперь будет? — ужаснулась мать Ильяса. — Их всех поубивают и пересажают, как в других республиках было. Сколько слез материнских прольется… Ужасное время сейчас, как у нас в народе говорят, даже собственная собака хозяина не узнает.
— Надо было давно этого Анзора посадить, чтобы ребят с толку не сбивал, — зло сказала соседка.
— Видишь, сынок, чем все это закончилось? — мать, качая головой, посмотрела на Ильяса. — Вот до чего доводит чрезмерное увлечение религией.
— При чем тут религия, мама, помнишь Умара, он тоже был мусульманином, только это не мешало ему быть хорошим человеком.
— Да, только те же ваххабиты его и убили, — перебила соседка Ильяса. — Правильно делали в советское время, что не давали воли всем этим нашим апенди и русским попам. А теперь посмотри на них всех, на эти отожравшиеся рожи, которые так часто по телевизору показывают. Не нужна нам такая религия.
— Зря ты так говоришь, Хаджат, — возразил Ильяс. — В советское время тоже была религия, только вместо бога был генеральный секретарь коммунистической партии. Такой же живой бог, как фараон в Древнем Египте. Это самое настоящее язычество, куда уж хуже.
— Как говорил твой отец, религия придумали для того, чтобы бедные не роптали, когда их угнетают богатые, полагая, что после смерти их ждет рай, а апенди и священники могли принудить богатых делиться с ними, пугая их адом.
— Мама, ну как ты можешь такие вещи говорить? Это большой грех!
— Знаю, знаю, только не верю я ни в рай, ни в ад. А вот для тех, кто к Анзору ходил молиться, и для их родителей сегодня могут устроить ад прямо здесь, в нашем городе.
Возмущенный словами матери, Ильяс ушел в свою комнату.
“О, великий Аллах, сделай так, чтобы она тоже уверовала”, — стал он мысленно просить Всевышнего.
Вскоре опять началась стрельба. Ильяс, зная, что мать теперь несколько часов не будет заглядывать в его комнату, как это обычно бывало после споров на религиозные темы, решил незаметно выбраться на улицу через окно. Их дом стоял на краю города, где военных и милиции еще не было. Юноша медленно пошел туда, откуда слышалась стрельба, надеясь встретить кого-нибудь из знакомых. Внезапно что-то сильно громыхнуло, потом еще несколько раз. “Будто из пушки стреляют”, — подумал он.
— Эй, Ильяс! — послышалось откуда-то сверху.
Он поднял голову и увидел на макушке чинары сына соседки. Одной рукой мальчишка держался за ветку, а во второй у него был большой бинокль.
— Залезай, отсюда хорошо видно, — крикнул подросток.
Ильяс быстро взобрался на дерево и устроился на соседней ветке.
— Дом Анзора штурмуют, на погляди!
Ильяс взял предложенный бинокль и направил его на дом адвоката. Неподалеку от уже полуразрушенного жилища Анзора он заметил танк.
— Первые два раза они попали в сарай Бурхана, который позади Анзора живет, с другой стороны реки. Разнесли его вдребезги, — задыхаясь от возбуждения, рассказывал сын Хаджат. — Потом три раза по анзоровскому дому выстрелили…
— Тебе не страшно? — спросил Ильяс совершенно ошалевшего от зрелища под-
ростка.
— Совсем не страшно, — отвечал тот. — Как будто кино смотришь, только все по-настоящему.
— Между прочим, я тебя ищу, — соврал Ильяс. — Твоя мама сейчас у нас, попросила тебя найти. Так что, слезай и быстро иди к нам. Я тоже скоро приду.
— Бинокль не забудь потом отдать, — с сожалением сказал подросток и ловко соскользнул вниз.
Ильяс продолжал наблюдать за происходящим около дома Анзора. Танк больше не стрелял, но были слышны автоматные очереди. Юноша увидел, что люди в камуфляже стали приближаться к руинам. Раздалось несколько взрывов. “Гранаты”, — догадался Ильяс. Вскоре все затихло, но через некоторое время раздался страшный грохот. Юноше показалось, на том месте, где был дом адвоката, внезапно началось извержение вулкана. Даже сидя на макушке чинары, он почувствовал, как содрогнулась земля. Ильяс увидел, как из огня и клубов черного дыма стали выбегать горящие люди.
“Что же это могло быть?” — подумал потрясенный увиденным Ильяс. В свое время дом Анзора был самым красивым домом в городе. Адвокат сам придумал проект, а строительством занималась известная на всю республику фирма. И вот теперь от этого прекрасного дома не осталась и камня на камне.
Хотя по всему городу ревели сирены автомобильных сигнализаций и был слышен звон бьющихся оконных стекол, казалось, что после грохота взрыва в Аланске наступила мертвая тишина.
Вскоре послышались одиночные выстрелы со стороны недостроенной мечети. Несколько человек, стоявших около танка, упали на землю, а танкист, сидевший на башне, свесив ноги в люк, откинулся назад и повис вниз головой, нелепо раскинув руками. Военные тут же открыли беспорядочную стрельбу по мечети.
Ильяс вспомнил, что с ним произошло в армии, и почувствовал, как он ненавидит всех этих людей в камуфляже. “По сути, это такие пришельцы и захватчики, какими были их предки, которые много лет назад вот так же с оружием пришли на Кавказ и захватили его, безжалостно убивая всех, кто сопротивлялся, не жалея ни детей, ни женщин, ни стариков”, — размышлял Ильяс. — А ведь они убивали и моих предков”, — подумал юноша, чувствуя, как с каждой минутой растет его ненависть.
Аналогичное чувство он ощутил по отношению к Салиху и прочим таким же, как он, религиозным фанатикам, по вине которых в его городе сегодня погибают невинные люди. После того как убили Умара, у него с каждым днем все больше крепло внутреннее убеждение, что по-настоящему религиозный человек не может желать смерти другому человеку, даже если тот не разделяет его убеждений.
— Эй, а ну слезай оттуда, — услышал он вдруг.
Ильяс посмотрел вниз и увидел двоих в милицейской форме с автоматами. Одного из них он узнал. Это был тот самый сержант, который пытался затащить его в машину участкового, когда их с Кемалом отбили женщины.
— Так-так, а я ведь тебя знаю, мразь. Ты что там наверху с биноклем делал? Наблюдал и своим докладывал? Заура вы с дружком убили, да? Сейчас я с тобой разберусь, гаденыш…
Сержант хотел ударить Ильяса прикладом, но юноша успел отклониться назад и инстинктивно ухватился обеими руками за автомат. Сержант потянул оружие на себя и нечаянно нажал на спусковой крючок. Раздался сухой треск очереди. Стоявший рядом милиционер стал валиться на землю, удивленно глядя перед собой. Противник Ильяса отпустил свое оружие и бросился к товарищу, уже без движения лежавшему на земле.
— Сволочь, ты же его убил! — сказал он, повернувшись к юноше.
“Почему я?” — думал Ильяс, с удивлением глядя на автомат, оказавшийся в его руках.
— Эй, ну-ка отдай! — тихо произнес сержант, до которого дошло, что он оказался безоружен.
Ильяс машинально направил на него автомат.
В глазах милиционера появился страх.
— Парень, слышишь, не дури, отдай! Или дай мне уйти. Я ведь не здешний, командированный из Нартска. Я никому не скажу, что видел тебя на дереве с биноклем…
Сержант стал медленно отходить назад, потом резко повернулся и быстро побежал прочь, петляя, словно заяц. Ильяс растерянно смотрел ему вслед. Потом он перевел взгляд на лежавший перед ним труп и с ужасом подумал: “Может, это я в самом деле нажал на курок?! Неужели я стал убийцей, хоть и не по своей воле?..”
Где-то недалеко раздались одиночные выстрелы, затем протарахтела автоматная очередь. Ильяс увидел, что около десятка вооруженных людей в гражданской одежде бегут в его сторону. Двоих он узнал сразу. Это были Кемал и Салих. Все остальные тоже были из тех, кто ходил молиться к Анзору.
— Ничего себе, — сказал Салих, когда они подбежали к Ильясу. — Это ты его?
— Кажется, да, — тихо произнес Ильяс.
— Так ты с нами?! — обрадованно воскликнул Кемал. — Честно говоря, никак не ожидал. А мы ночью ментовку разгромили, но Анзора там не нашли. Никто не знает, куда он делся. Менты кричали, что Мурат отпустил его домой, но мы-то знали, что дома его нет. Видимо, его ночью увезли в Нартск или в Москву.
— Я видел, как дом Анзора взорвался, — сказал Ильяс, начинавший приходить в себя.
— Да, в доме Анзора несколько наших ребят погибло, но и этих гадов мы там тоже много положили. Там килограмм пять пластита было. Один из наших взорвал его, когда спецназовцы полезли в подвал под домом.
— Откуда у вас пластит? — удивился Ильяс. — Там же обыск был и ничего не нашли.
— Это Салих после сразу обыска туда его затащил и оружие…
— Так, братья, побежали дальше, а то сейчас менты и военные могут появиться. Сейчас они сильно злые, стрелять будут во все, что движется, — прервал Салих Кемала.
— Ты с нами? – спросил он, обращаясь к Ильясу. — Мы на время в лес уходим, будем готовиться к совместному выступлению с нашими братьями из других республик. Пришло время устанавливать на Кавказе исламское государство.
— Давай, Ильяс, пойдем с нами, — сказал Кемал, похлопав друга по плечу. — После такого, — он показал рукой на труп милиционера, — тебя просто пристрелят.
Забрав оружие убитого, они направились к ближайшей окраине города, где начинался густой сосновый лес.
— Салих так здорово стреляет, — рассказывал другу по дороге Кемал. — У него всегда один выстрел — один труп! Я такое только в кино видел.
— А как же мама? — вырвалось у Ильяса.
— Теперь мы воины Аллаха и ни о чем другом, кроме священной войны с неверными, думать не должны, — ответил Кемал.
Когда они углубились в лес, Салих сказал, что у него есть какое-то дело, и направился обратно в город, приказав остальным следовать в условленное место. По дороге они напоролись на засаду спецназа, и все, кроме Ильяса и Кемала, которым удалось скрыться, погибли.
XXV
Стоял прекрасный летний день, каких бывает много в горах Северного Кавказа в конце июля. Ильяс лежал у подножия скалы, укрывшись за громадным, выше человеческого роста, камнем. Он думал о Халимат. О том, что больше никогда ее не увидит. Юноша понимал, что жить ему осталось совсем мало, но смерть не пугала его. Больше всего он переживал за мать. Что с ней будет, когда она узнает, что ее единственный сын погиб. Она не перенесет этого. А он даже не может сказать ей, что все получилось не по его вине. Он лишь защищался, и, возможно, нечаянно убил человека. Ошеломленный водоворотом стремительно сменявших друга друга событий после того, как он тайком от матери пошел посмотреть, что творится в городе, Ильяс с трудом понимал, почему оказался под этой скалой, на которую он в детстве часто забирался с друзьями. Временами ему казалось, что он участвует в какой-то черечур правдоподобной компьютерной игре, которая вот-вот закончится, и он снова окажется в своем привычном мире.
Все остальные ребята были убиты. Его и Кемала спасло то, что они отстали от группы. Ильяс все никак не хотел идти, а Кемал его уговаривал. Когда началась стрельба, они спрятались среди высокого папоротника, в изобилии росшего под деревьями. Вскоре стало тихо, и они услышали чей-то громкий голос: “Кажется, готовы, живых вроде нет!” Они с Кемалом долго ползли между папоротниками в сторону ближайшей горы и оказались на широкой открытой поляне, примыкавшей к скале. Пересечь поляну незаметно у них не получилось. Их заметили спецназовцы. Прежде чем в них начали стрелять, Ильяс и Кемал успели спрятаться за камень. Кемал тут же разрядил в бежавших за ними военных свой карабин, и те залегли. Потом начал стрелять Ильяс. Он, не целясь, просто палил в воздух, поверх высокой травы, густо покрывавшей всю поляну. Вставив новый магазин, Кемал тоже присоединился к нему. В какой-то момент Ильяс заметил, что Кемал лежит, как-то странно уткнувшись лицом в траву, и не шевелится. Ильяс бросил автомат, подскочил к другу и отшатнулся: у Кемала не было части головы. Когда Ильяс осторожно перевернул его тело на спину, увидел на залитом кровью лице небольшое входное отверстие, откуда сочилась кровь. Пуля снайпера попала ему в переносицу.
В этот миг Ильяс окончательно понял, что сейчас тоже умрет, и как-то совершенно спокойно воспринял эту мысль. Будто к нему она не имела никакого отношения. “Салиха, наверное, тоже убили, поэтому он и не вернулся”, — подумал Ильяс, и ему стало немного стыдно, что он недолюбливал этого человека. “Интересно, есть ли что-то на самом деле после смерти? — размышлял он. — Если как в Коране написано, то это хорошо. А может, там, как в том сне, когда мы с Халимат, летали, как птицы, под зелеными небесами чудесного мира, где росли причудливые деревья и обитали странные добрые существа? Только ведь Халимат еще долго будет жить в этом мире, — пришло вдруг ему в голову. — Тогда лучше, чтобы я проспал все это время, которое Халимат будет жить на этом свете. Интересно, можно ли там, в посмертном мире, спать?.. Только будет ли она помнить меня столько лет? Выйдет замуж, родятся дети, и она забудет меня!”
От последней мысли настроение у юноши испортилось.
Позиция у Ильяса была хорошая. Сзади над ним нависала высокая скала, имевшая, как говорят альпинисты, отрицательный наклон, спереди его защищал огромный плоский камень, много лет назад свалившийся сверху и глубоко вонзившийся острым концом в землю. У него оставались еще два рожка к автомату, один магазин к карабину Кемала и две гранаты. Ильяс осторожно посмотрел через оптический прицел карабина в сторону противника, но никого не увидел. Вдруг что-то стукнулось о землю у его ног. Ильяс машинально схватил упавшую перед ним гранату и кинул ее за камень. Раздался взрыв, и кто-то страшно закричал. Он бросил туда же две свои гранаты. Стало тихо. Затем он услышал звук, который бывает, когда по траве волокут что-то тяжелое, после чего опять установилась тишина. “Вот теперь я, наверное, точно убил человека, а может, и не одного”, — равнодушно подумал он. Прошло еще несколько минут, и откуда-то сверху донеслось характерное стрекотание. “Похоже на вертолет”, — удивился он. — Интересно, куда он летит?” Вскоре несколько ракет одна за другой разорвались у подножия скалы, где укрывался Ильяс. Часть скалы обрушилась, и подбежавшие спецназовцы увидели только груду камней.
— Интересно, сколько их там было? — хриплым голосом сказал один из них, дрожащей рукой поглаживая мокрый от пота затылок.
— Какая теперь разница, пусть теперь местные сами разбираются, — ответил второй.
— Двоих наших ведь положили, сволочи, — зло сказал первый.
— А ты хотел, чтобы они к нам с цветами выбежали, — усмехнулся второй. — Мы, между прочим, пришли к ним, чтобы их убивать, так что ничего удивительного, если они в ответ убивают нас. Только у нас работа такая, а вот они за эту свою религию жизнь отдают. Жаль, что не ту религию они себе выбрали. Хотя если бы они выбрали правильную, у нас с тобой сейчас не было бы работы. Я много где побывал: в Афгане, в Чечне, теперь вот здесь — и скажу, что почти все, кто живет в горах, — хорошие воины! Большинство из них не знают страха и легко идут на смерть. А вот мы с тобой умирать не хотим. Мы просто зарабатываем, убивая тех, кого прикажут, поэтому нам труднее…
XXVI
Контртеррористическая операция в Аланске продолжалась до самого вечера. Всего, как потом сообщили по российскому телевидению, было уничтожено пятьдесят восемь боевиков и захвачено в плен тридцать четыре. Милиция и внутренние войска потеряли убитыми пятерых человек, а ранено было девять. На самом деле российские СМИ лгали, как это почти всегда бывало в таких случаях. Только спецназовцев в Аланске погибло семь человек, а всего милиция и внутренние войска потеряли более двадцати. Большинство же убитых и захваченных в плен боевиков на самом деле были обычными жителями города, не имевшими никакого отношения к ваххабитам. Разозленные большими потерями военные и милиция устроили настоящую охоту на молодых людей, по неосторожности оказавшихся в тот день на улицах города. В дома тех, кто ходил молиться к Анзору, бесцеремонно врывалась милиция. Стражи порядка избивали всех подряд, включая стариков и женщин, требуя выдать ваххабитов. Здоровяк Назбий, брат Кемала, одним ударом своего огромного кулака убил на месте одного из ворвавшихся к ним в дом милиционеров и тут же был застрелен. От шальных пуль, залетавших в окна домов, погибли трое детей, включая и Зарему-Лисичку, одну из малолетних охранниц Ильяса. Погибла и мать Харуна, тихого парня, который лишь изредка бывал у адвоката. Это была та самая женщина, которая первой вступилась за Кемала и Ильяса, когда их хотели забрать в милицию. Когда она набросилась на двух местных блюстителей порядка, которые, заломив ее сыну руки, потащили его из дома, один из солдат внутренних войск, пришедших вместе с милиционерами, сильно ударил ее прикладом по лицу. Увидев, что мать, вся в крови, повалилась на пол, Харун, который в жизни и мухи не обидел, вырвался из рук милиционеров, в мгновение ока отобрал у одного из них автомат и перестрелял всю группу, пришедшую его арестовывать. Поняв, что мать мертва, обезумевший парень выбежал на улицу и застрелил еще четверых солдат, пока его самого не убили подоспевшие спецназовцы.
Вечером разгорелась еще одна война — за трупы убитых. Правоохранительные органы не хотели отдавать родственникам тела убитых до окончания следственных мероприятий. Но когда несколько сотен разгневанных родственников окружили городскую прокуратуру, было отдано распоряжение: отдать, предварительно сфото-
графировав, тела тех, кого можно было опознать визуально. Поскольку это произошло после захода солнца, похороны погибших горожан, среди которых были местные милиционеры, их противники, а также случайные жертвы однодневной войны на территории небольшого северокавказского городка, были перенесены на следующий день. Так полагалось по мусульманскому обычаю, запрещавшему хоронить после заката дневного светила.
После похорон город на много дней погрузился в траур.
Кемала и Ильяса сразу после спецоперации среди убитых не нашли. Кто-то из горожан рассказал, что видел, как они уходили в лес. Исходя из этого, был сделан вывод, что оба находились под скалой, когда туда попали ракеты с вертолета. Был еще один человек, тело которого не нашли вообще, — Салих, но о нем почти никто не вспомнил. Жители города подумали, что он тоже был у скалы и от него просто ничего не осталось, а милиция и спецслужбы об этом человеке даже не упоминали. Большинство жителей Аланска в те дни сделали для себя вполне логичный вывод, что государство, в котором они живут, нисколько не дорожит своими гражданами и без раздумий может принести их в жертву, не разбираясь, кто в самом деле виновен, а кто нет. Да и зачем, собственно, разбираться, если власть имущие зарабатывают деньги на том, что убивают и тех, и других. Государственная машина тем временем продолжала работать. Схваченных в тот день на улицах города молодых людей часами допрашивали следователи. Почти всех их пытали, заставляя признаваться в том, что они являются ваххабитами, террористами и бандитами, намеревавшимися ни больше ни меньше как свергнуть власть в одном отдельно взятом субъекте Российской Федерации и построить там исламское государство.
О бывшем начальнике милиции Аланска, кроме того, что он подал в отставку еще перед событиями, ни одно из СМИ ничем не обмолвилось. Люди понимали, что Мурат был вынужден уйти с работы. “Теперь ни одного приличного человека в милиции не осталось”, — говорили горожане. Позже жители города узнали, что он теперь вместе с двоюродным братом занимается коневодством. Родительский дом в Аланске он продал и больше в город не приезжал.
Через два года после событий, произошедших в Аланске, генерал-майор Прибликов был застрелен неподалеку от своего новоприобретенного дома на окраине Сочи. Эксперты сделали вывод, что стреляли из снайперской винтовки, издалека. Место, откуда стрелял убийца, нашли, но его самого найти так и не смогли.
Через пять лет после контртеррористической операции в Аланске в пригороде Исламабада был убит некий Фарук Ахмад. Его закололи ножом. Если бы были живы Ильяс, Кемал или Анзор, они с удивлением признали бы в убитом Салиха. На самом деле этот человек был кадровым сотрудником одной из российских спецслужб. Именно он убил апенди Умара, Анзора и следователя из Нартска. Но и российские коллеги этого человека не знали о том, что Салих вот уже много лет работал на разведку одной из арабских стран, а также был членом одной из международных террористических организаций.
XXVII
Мать Ильяса умерла от инфаркта через несколько дней после гибели сына. Пока родственники и соседи, почти три дня разбиравшие рухнувшую часть скалы. не нашли останки Кемала и Ильяса, она не верила в то, что ее сын мертв. Но когда ей показали уцелевшие части одежды Ильяса, у нее начался сердечный приступ, и к вечеру она скончалась в городской больнице.
Халимат, узнав о случившемся с Ильясом, много дней просидела в своей комнате, ни с кем не разговаривая. Родители стали опасаться, что их дочь повредилась рассудком, но через месяц девушка стала почти такой же, как прежде, только совсем перестала улыбаться. Иногда мать замечала, что Халимат неподвижно сидит на своем диванчике, а ее немигающий взгляд устремлен на снежную вершину ближайшей горы, которая была хорошо видна из окна ее комнаты. На самом деле девушка в эти минуты вовсе не смотрела на живописный горный пейзаж, находившийся за стеклом, как могло показаться со стороны. В эти минуты перед ее внутренним взором открывался волшебный мир, где они с Ильясом бегали под оранжевым дождем по голубой траве, где не было ни грусти, ни тоски, ни смерти, где воздух был напоен удивительными ароматами неведомых цветов и растений и где они навсегда были вместе.
1 То же, что и мулла, избираемый мусульманской общиной для проведения совместной молит-
вы, уважаемый и хорошо знающий религиозные вопросы человек.
2 Кафир — неверный (заимствование с арабского).
3 Джума — мусульманская пятничная молитва в мечети.
4 Народные танцевальные состязания, непременный атрибут любого праздника или торжества.
5 Дьявол.
6 Алексей Ермолов, Николай Греков, Алексей Вельяминов, Григорий Засс — генералы царской армии, прославившиеся особой жестокостью к кавказским народам во время колонизации Кавказа Россией в XIX веке.