Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2012
Наум Синдаловский
Наум Александрович Синдаловский родился в 1935 году в Ленинграде. Исследователь петербургского городского фольклора. Автор более двадцати книг по истории Петербурга: “Легенды и мифы Санкт-Петербурга” (СПб., 1994), “История Санкт-Петербурга в преданиях и легендах” (СПб., 1997), “От дома к дому… От легенды к легенде. Путеводитель” (СПб., 2001) и других. Постоянный автор “Невы”, лауреат премии журнала “Нева” (2009). Живет в Санкт-Петербурге.
смертный грех переименований
1
Согласно христианской традиции, впервые понятие смертных грехов, ведущих к душевной гибели, были сформулированы в X веке до нашей эры израильским царем Соломоном в Книге Притчей, вошедшей в канонический состав Ветхого Завета. Этот набор человеческих пороков был противопоставлен добродетелям, к которым должен стремиться человек, чтобы попасть в царство Божие. Количество пороков и добродетелей равнялось семи — одному из самых совершенных и самых магических чисел в ранних культурах практически всех народов мира. Можно предположить, что впервые оно было явлено человечеству в его самом раннем, едва ли не колыбельном возрасте в семи цветах радуги. Высокое мистическое значение числа семь никем не оспаривается. Оно чаще других цифр присутствует в афоризмах и максимах мудрецов Древности и Нового времени, в пословицах и поговорках народов всех континентов, в количественном определении важнейших и достойнейших мировых цивилизационных событий. В этом качестве оно всегда остается неизменным: семь самураев в японской и семь Симеонов в русской сказке, седьмое небо в православии и семь врат ада и рая в исламе, семь чудес света, которыми гордится человечество, и семь круп, из которых варится суп, семь бед и семь пятниц на неделе. Список можно продолжать и продолжать. И только количество смертных грехов с возрастом человечества все увеличивается и увеличивается. Так, в православии считаются смертными грехами не семь, а восемь человеческих пороков, а современные католические пастыри предлагают внести в этот список еще и другие людские слабости, например, употребление наркотиков и избыточное богатство. Вот почему мы сочли возможным пополнить перечень недугов, ведущих к гибели Души, еще одним смертельным пороком — грехом переименований.
Одним из важнейших первых шагов человечества от естественного, природного существования к цивилизации была именная и топонимическая революция. Она позволила перейти от общего к частному. Назвать окружающие предметы и явления именем — значит отличить их одно от другого и сохранить в совокупной памяти рода и племени. Так не только приобретался житейский опыт, но и появлялась возможность использовать его в будущем. Отсюда священность, неприкосновенность и, пожалуй, самое главное, заветность имени. В окружающей природе оно навсегда сохранялось за неодушевленными объектами, животными и растениями, а в человеческой жизни передавалось новорожденным детям в наследство от умерших предков. Русское слово “имя” и греческое “топоним” родственны по смыслу. В одном случае это “личное название человека”, в другом — “собственное название географического места”. В повседневном обиходе и к тому, и к другому мы относимся одинаково, как к имени.
Говоря сегодняшним языком, топоним стал носителем информации такой большой емкости, какой могла бы позавидовать любая современная компьютерная система. В нескольких литерах названий многих петербургских исторических районов, сумевших даже в русифицированном виде сохранить певучую фонетику аборигенов этого края, зашифрована многотысячелетняя история древних угро-финских племен, некогда покинувших предгорья Алтая в поисках более пригодных земель для постоянного расселения и осевших на территории от Урала до Балтики. Дикие необжитые болотистые леса и топкие равнины, ледяные реки и зеркальные озера, редкие возвышенности и другие географические объекты благодаря им приобретали собственные имена. На территории современного Петербурга и Ленинградской области абсолютное большинство географических имен имеет финское происхождение. Этимология топонимов Нева, Нарва, Охта, Вуокса, Ладожское озеро и Лахтинский залив, Пулковские и Лемболовские высоты до сих пор напоминает о давнем финском присутствии в Приневье. И это не говоря о многочисленных деревушках и слободках, хуторах и рыбачьих селениях, ставших со временем историческими районами Петербурга.
Старинным топонимам Автово и Купчино, Ульянка и Лигово, Парголово и Коломяги пришлось выдержать мощнейшее давление всеобщей русификации, пытавшейся возвести их этимологию к русскому языку. Делалось это в том числе и с помощью более или менее убедительных легенд и преданий. Купчино — потому что там останавливались прибывавшие в Петербург купцы. Здесь они заключали “купчие крепости” на продажу своих товаров, хотя известно, что историческое название финской деревушки, долгое время находившейся в этих местах, — Купсила, что на финском языке является одним из обозначений зайца. В Ульянке, по-фински Уляла, якобы жила девица Ульяна. Она была хозяйкой трактира и справно готовила уху из форели, отведать которую специально приезжали любители кулинарного искусства из Петербурга.
Есть своя легенда и у Автова. Как полагают исследователи, название это, известное еще по топографическим планам XVII века, идет от финского слова “ауто”, что значит “пустошь”. Между тем в фольклоре его происхождение связывается с самым страшным наводнением, обрушившимся на Петербург в 1824 году. Во время этого наводнения Аутово было совершенно уничтожено. Александр I встретился с его жителями, объезжая наиболее пострадавшие от стихии районы. Как гласит предание, плачущие разоренные крестьяне обступили императора. Вызвав из толпы одного старика, государь велел ему рассказать, кто и что потерял при наводнении. Старик начал так: “Все, батюшка, погибло! Вот у афтова домишко весь унесло и с рухлядью, и с животом, а у афтова двух коней и четырех коров затопило, у афтова…” — “Хорошо, хорошо, — нетерпеливо прервал его царь, — это все у Афтова, а у других что погибло?” Тогда-то и объяснили императору, что старик употребил слово “афтово” вместо “этого”. Царь искренне рассмеялся и “приказал выстроить на высокой насыпи” красивую деревню и назвать ее “Афтово”. Затем уже это название приобрело современное написание.
Еще более простодушна наивная легенда о происхождении названия Парголово. Принято считать, что топоним Парголово происходит от бывшей здесь старинной деревни Паркола, название которой, в свою очередь, родилось от собственного финского имени Парко. Между тем петербургская фольклорная традиция считает, что название это связано с Северной войной и основателем Петербурга Петром I. Как известно, Парголовская мыза включала в себя три селения: Суздальская слобода, Малая Вологодская слобода и Большая Вологодская слобода. При Петре их стали называть Первым, Вторым и Третьим Парголовом. По легенде, они получили свои названия оттого, что здесь трижды происходили жестокие сражения со шведами. Бились так, что ПАР из ГОЛОВ шел.
Это были первые попытки петербургского фольклора отреагировать на переименования, впервые постигшие городскую топонимику. Надо сказать, топонимика выдержала, несмотря на некоторые лингвистические потери. Купсила превратилось в Купчино, Уляла — в Ульянку, Аутово — в Автово. С точки зрения сегодняшнего дня это даже и не потери. И тем не менее неприкосновенность имени уже тогда была подвергнута сомнению, импульс был дан, и инерция переименования задана. К чему это приведет, мы увидим в процессе нашего повествования.
С древнейших времен имя носило сакральный характер. В жизни древних людей оно значило гораздо больше, чем даже сам факт рождения человека. Долгое время датам появления на свет вообще не придавалось особого значения, они забывались. До сих пор на вопрос о дне рождения старые люди произносят не конкретную дату, а весьма приблизительную, ориентировочную. Причем ориентир оказывался событием более важным, чем его рождение, например, “за три дня до большого пожара, что случился в соседней деревне”. Да и отношение к жизни новорожденного было более чем простым. Рождение человека не зависело от людей. Как, впрочем, и смерть. “Бог дал, Бог взял”, — говорили в народе. Другое дело именины. Не случайно христианская традиция объединила два важнейших события в жизни человека — таинство приобщения к церкви и наречение имени — в один ритуальный обряд крещения. Ребенка нарекали по святцам именем святого, поминовение которого приходилось не на день рождения, но на момент крещения. С этих пор одноименный святой становился небесным покровителем новорожденного, его “доверенным лицом” перед Богом.
В имени, по представлению древних, была закодирована вся дальнейшая судьба человека. Имя было священно, его нельзя было ни изменять, ни отказываться от него. Более того, за редкими исключениями, однажды данное имя уже никогда не могло исчезнуть во времени, оно закреплялось в отчестве одних поколений и, как мы уже говорили, передавалось по наследству другим. А те исключения, которые случались, оборачивались далеко не лучшими и чаще всего предсказуемыми последствиями. Переименованные корабли тонули, переименованные города ветшали и приходили в запустение, люди, изменившие свои имена, мучились совестью и плохо спали по ночам.
В 1920-х годах у причала Васильевского острова напротив 15-й линии базировалось госпитальное судно “Народоволец”. Однажды неожиданно для всех корабль дал крен, лег на борт и затонул. По городу поползли слухи. Говорили, что судно построено с изъяном: у него якобы был постоянный крен на правый борт. Для предотвращения гибели и для придания судну равновесия на противоположном, левом борту имелась специальная цистерна, постоянно заполненная водой. Согласно легенде, один матрос во время дежурства привел на борт подружку. Мало того, что это вообще могло привести к неприятностям, потому что, как известно, женщина на корабле — плохая примета, так эта девица случайно открыла кингстон, который матрос не сумел закрыть. Вода хлынула в трюм, судно моментально потеряло остойчивость и перевернулось.
Очень скоро выяснилось, что название “Народоволец” судно получило незадолго до трагедии, едва ли не накануне описываемых событий. Раньше оно называлось “Рига”, что, видимо, в то послереволюционное время считалось не очень актуальным. Рига совсем недавно стала столицей зарубежного государства. Говорят, корабельные матросы сразу почувствовали, что должно произойти что-то неладное. По давнему морскому поверью, корабль не должен менять имя, полученное при рождении. Переименование всегда ведет к несчастью.
Истории, похожие на корабельные, происходят и с другими объектами именования. Достаточно вспомнить, к чему привело переименование Петербурга сначала в Петроград, а затем в Ленинград. Разруха и голод в первые послереволюционные годы, чудовищные репрессии 1930-х годов, страшная 900-дневная блокада во время Великой Отечественной войны, превращение некогда столичного центра в заштатный город с провинциальной “областной судьбой”, по мнению многих, стало следствием поспешных и ничем не оправданных переименований.
В советские времена не избежали соблазна переименования и люди. В силу самых различных обстоятельств политического, идеологического, иногда своекорыстного, а то и просто шкурного свойства немалое количество финнов, евреев, греков, немцев и других представителей “некоренных” народов страны победившего социализма торопливо русифицировали свои национальные имена, полагая, что именно это обеспечит им пресловутое “равенство среди равных”. Не случилось. Ни радости, ни счастья новые имена их носителям не принесли. Национальность определялась не по именам, а по печально знаменитой пятой графе бесчисленных анкет, которые сопровождали советского человека от рождения и до смерти. Платой за новое имя становились ночные кошмары растревоженной совести, а для тех, кто дожил до наших дней и увидел иные времена, еще и почувствовали ощущение неизгладимой вины перед детьми и внуками.
Вот почему так болезненно воспринимается в народе всякое изменение родовых, то есть данных с рождения, имен и названий. В этом смысле история петербургских переименований, да еще пропущенная сквозь призму городского фольклора, остро реагирующего на всякие изменения, не только показательна, но и поучительна.
2
Широко распространенная легенда о том, что Петербург с самого своего основания застраивался по единому, заранее разработанному плану, с действительностью не имеет ничего общего. На самом деле город возник стихийно, под стенами Петропавловской крепости и под ее защитой. Застройка велась беспорядочно вдоль берега Невы, и, может быть, поэтому создавалась иллюзия некой регулярности. Следы этой неизгладимой хаотичности до сих пор прочитываются в путаной нелогичности улиц и переулков Петроградской стороны.
Только с освоением левого берега Невы, на котором началось строительство Адмиралтейской судостроительной верфи, городская застройка приобретает некоторые черты регулярности. Под равными углами к крепостной стене Адмиралтейства протягиваются три луча первых петербургских проспектов: Вознесенского, Невского и Адмиралтейского, впоследствии переименованного в Гороховую улицу. Они образуют знаменитый “Морской трезубец”, скрепленный на сравнительно равных расстояниях друг от друга полукольцами рек Мойки, Кривуши и Фонтанки. Дополнительными скрепами этой удивительной конструкции служат полукружья Большой Морской, Садовой и других улиц.
В упрощенном и, к сожалению, несколько искаженном виде эта градостроительная схема повторяется в Литейной части. Строго перпендикулярно Литейному двору к Загородной дороге протянулся Литейный проспект. К востоку от него раскинулась одноименная слобода с четко обозначенными параллельными проездами, которые впервые называются не улицами, а линиями. Линиям даются порядковые номера. Такая стандартизация пространства оказалась удачной. Она не требовала умственных затрат на запоминание. Ее стали тиражировать. Появились линии на Васильевском острове. Затем опыт распространился на армейские слободки, во множестве появившиеся в новой столице. Там линии стали называться ротами. Их также друг от друга отличали порядковые номера.
Однако полного развития эта система не получила. Очень скоро количество улиц стало доминировать над численностью линий. Но так как порядковые номера улицам не присваивали, они для выполнения своих адресных функций требовали названий. Если же некоторые улицы и имели какие-то названия, то эти названия носили неофициальный характер. Причем долгое время среди обывателей равноправное хождение могли иметь два, три, а то и более вариантов названий одной улицы. Названия возникали стихийно — либо по каким-либо характерным отличительным признакам, либо по именам наиболее известных и значительных владельцев домов, усадеб, питейных или торговых заведений. Часто улицам присваивали имена слободских старост. Так что Комиссии о Санкт-Петербургском строении, в чье ведение входила официальная городская топонимия, было из чего выбирать.
Первый указ об официальном наименовании улиц, мостов, набережных, площадей и других градостроительных объектов появился только в апреле 1738 года. Но и это не создавало единой и понятной адресной системы, так как нумерации отдельных домов в то время вообще не существовало. Адреса носили сложный описательный характер. Еще в начале XIX века Пушкин жил “у Цепного моста, против Пантелеймана, в доме Оливье”, а Дельвиг — “на Владимирской улице, близ Коммерческого училища, в доме Кувшинникова”. Чем адрес был длиннее, тем проще было найти адресата. Александр Дюма в романе “Учитель фехтования”, посвященном петербургским событиям декабря 1825 года, указывает столь подробный адрес своей героини, что ошибиться было просто невозможно: “Мадмуазель Луизе Дюпон, у мадам Ксавье. Магазин мод. Невский проспект, близ Армянской церкви, против базара”.
Описательные адреса просуществовали вплоть до 1860-х годов, когда был радикально изменен сам принцип нумерации петербургских домов. Дома стали обозначаться номерами в пределах одной улицы. До этого они нумеровались в границах полицейских частей. А поскольку их в Петербурге насчитывалось всего двенадцать, номера домов могли быть 225, 930, 1048 и т. д. Это было так неудобно, что пользовались старым испытанным образом: адреса описывались, и чем подробнее было описание, тем точнее считался адрес.
Такая неразбериха давала богатую пищу городскому фольклору. Первые пародии на описательные адреса появились едва ли не в петровскую эпоху. В 1723 году в Петербург из Подмосковья был переведен Семеновский полк, один из старейших гвардейских полков, основанных Петром I. Для его расселения отвели участок вдоль Загородной дороги — от нынешней Звенигородской улицы до современного Витебского вокзала. Позднее был выделен дополнительный участок для строительства офицерских светлиц и казарм для рядовых. Их строили вдоль пробитых в заболоченном лесу линий-просек. Уже тогда появились первые шуточные адреса семеновцев: “В Семеновском полку, на уголку, в пятой роте, на Козьем болоте” или “В Сам Петербурге, в Семеновском полку, дом плесивый, фундамент соломенный, хозяин каменный, номер 9”.
В середине XIX века деревянные казармы Семеновского полка заменили каменными, а линии превратили в улицы, которые постепенно начали застраиваться обывательскими домами. Тогда же они были названы по городам Московской губернии, откуда полк был переведен в Петербург. Так появились улицы Рузовская, Можайская, Верейская, Подольская, Серпуховская, Бронницкая. Если не считать многочисленные нумерованные петербургские линии, это был первый опыт тематического наименования улиц. С одной стороны, это было удобно. Улицы одного района посвящались одной какой-либо теме. Однако это же вызвало и первые неудобства. Наименования и порядок следования улиц не поддавался запоминанию. Неожиданный выход подсказала древнегреческая богиня памяти Мнемозина. Старинный опыт запоминания с помощью мнемонических правил издавна считался безотказным. Он широко применялся в преподавательской практике. Так в петербургском обиходе возникло первое мнемоническое правило: “Разве Можно Верить Пустым Словам Балерины”. Первые буквы слов этой замечательной абракадабры позволяли легко восстановить в памяти и названия улиц, и порядок их следования друг за другом. Вскоре появились дворовые, не претендующие на появление в печати варианты: “Разве Можно Верить Пустым Словам Б…”, и более изощренная, рафинированная разновидность: “Разве Можно Верить Подлому Сердцу Б…”.
Казалось, что из названий всего шести улиц между Витебским вокзалом и станцией метро “Технологический институт” уже ничего извлечь невозможно. Все варианты исчерпаны. Ан нет. Вот еще один, предложенный низовой культурой в самые последние годы: “Разве Можно Верить Пустым Словам Большевиков”. Впрочем, не исключено, что этот вариант родился давно, еще в советские времена, когда фольклор, по определению, был одной из форм общественного протеста против тоталитарного режима. Он был в подполье. И потому мы его не сразу услышали.
Добавим к этому ряду и мнемоническое правило, в котором фигурируют уже не балетные барышни, не дамы полусвета, не большевики, а животные: “Решив Меньше ВЕсить, ПОшли Слоны Бегать”.
Шуточные адреса как один из интереснейших жанров городского фольклора пережили петровскую эпоху и дожили до наших дней, правда, уже в ином качестве. Они превратились в веселые и безобидные розыгрыши. В XIX веке веселящаяся “золотая молодежь” могла остановить извозчика и, красуясь своим щегольством перед застенчивой барышней, небрежно выкрикнуть адрес: “На пересечение 21-й и 22-й линий” или “На углу Большой Морской и Тучкова моста”. Чем невероятнее было сочетание никогда не пересекающихся городских объектов, тем смешнее и нелепее выглядел адрес: “Угол Малой Охты и Васильевского острова”.
В советские времена на углу Невского проспекта и Садовой улицы находился популярный фирменный магазин “Советское шампанское”, возле которого молодежь любила назначать свидания. В их среде это место было хорошо известно по шуточному адресу: “На углу Невского и Шампанского”. Ошибиться было невозможно. Впрочем, в запасе у питерских остряков были адреса, с помощью которых можно было легко избавиться от назойливых девиц или навязчивых ухажеров. Достаточно было назвать место встречи “На углу Невского и Средней Рогатки”.
В советском Ленинграде большой популярностью пользовались прямые наследники первых адресных шуток — дворовые детские дразнилки. Они носили игровой характер и предназначались для розыгрышей простодушных сверстников: “Улица Мойка, дом помойка, третий бачок справа”. Другая была менее безобидна, но зато более груба. Она обозначала конкретный адрес прогулки по Невскому проспекту вблизи Аничкова моста. С ее помощью можно было избавиться от надоедливых приятелей. На вопрос: “Ты куда?” — достаточно было бросить: “На Фонтанку, тридцать пять — коням яйца качать”.
Иногда шуточные адреса носили далеко не шуточный характер. Всем был хорошо известен мучительный процесс хождения по бесконечным бюрократическим коридорам советских государственных учреждений. С чем только не сталкивались несчастные ходоки в начальственных кабинетах! Постоянными спутниками таких мытарств были обиды и оскорбления, брошенные в их лица самым хамским образом. Одним из таких учреждений был исполком Кировского района, расположенный на проспекте Стачек. Его адрес в народе хорошо знали: “Улица Стачек, дом собачек, третья конура слева”.
Были и более драматические адреса. На улице Ткачей, в общежитиях бывшего завода Максвеля располагался так называемый детский приемник, куда со всего Ленинграда свозили малолетних детей, оставшихся сиротами после ареста родителей. Как обращались с детьми “врагов народа”, можно только догадываться. В арсеналах городского фольклора сохранился адрес этого приемника: “Улица Ткачей, дом палачей”.
Долгое время тематические кусты оставались редкими исключениями в общей топонимической системе Петербурга. Но вот пришла советская власть, и тематический принцип наименования был вновь востребован. Это и понятно: он значительно облегчал выбор названий и тем самым упрощал работу законодателей городской топонимики. Однако он же таил в себе и мины замедленного действия. В угоду политической или идеологической тематике чиновники пренебрегали лингвистическими правилами и фонетическими законами языка. Улицы получали труднозапоминаемые, а порой и совершенно непроизносимые имена. Реакция фольклора была мгновенной. Такие мнемоники подвергались безжалостному остракизму.
В середине 1970-х годов после присоединением Сосновой Поляны к Ленинграду, в новом районе началось массовое жилищное строительство. Сосновую Поляну прорезала сеть магистралей, названия которым были даны в честь героев Великой Отечественной войны. Но так случилось, что, несмотря на все уважение, которое мы испытываем к людям, отдавшим свою жизнь за Родину, имена, включенные в топонимику Сосновой Поляны, трудны в произношении. Только очень натренированный человек может сразу и без запинки произнести названия улиц Пограничника Гарькавого, Генерала Симоняка, Тамбасова, Солдата Корзуна. И насмешливые ленинградцы предложили мнемоническую абракадабру, составленную по образцу знаменитой бессмыслицы “глокой куздры”: “Гарькавая Симоняка Тамбаснула Корзуна”. Пусть не обидятся на нас носители этих фамилий, зорко наблюдающие за нами с небес, но это была единственная возможность попытаться доказать абсурдность подобных топонимических экспериментов, да еще проводимых в пределах одного микрорайона.
Иногда реакция фольклора была не такой резкой и непримиримой. Фольклор просто предлагал новые мнемонические правила, хотя сами по себе и не отличающиеся изысканным лингвистическим совершенством, но зато позволяющие запомнить названия и порядок расположения улиц друг за другом. “БЕЛка БУДет БУханку ПРосто Сушить” для улиц Белградской, Будапештской, Бухарестской, Пражской, Софийской. “Да И Баранки Там Соленые” — для проспектов — Дальневосточного, Искровского, Большевиков, Товарищеского, Солидарности. “Партия — Идейный НАСТАВНИК КОММУНистов” — для проспектов Передовиков, Индустриального, Наставников, Коммуны. “ИРИНа УДАРила ЭНТУЗИАСТа КОСЫГИНА, ЛЕНу и ХАСАНа” — для улиц и проспектов Ириновского, Ударников, Энтузиастов, Косыгина, Ленской, Хасанской. “На Нашу Теплую Кашу Шла Добыча Аж Полными Корзинами — для улиц Народной, Новоселов, Тельмана, Крыленко, Шотмана, Дыбенко, Антонова-Овсеенко, Подвойского, Коллонтай. “НА СЕВЕРе ЛУНА ПРОСто СУЗилась” — для проспектов Науки, Северного, Луначарского, Просвещения, Суздальского. Процесс продолжается. В Интернете можно встретить все новые и новые попытки облегчить процесс запоминания краеведческой информации.
3
Вряд ли кому-то в начале века могло привидеться даже в страшном сне, что произойдет с петербургской топонимикой всего лишь за два десятилетия после большевистского переворота. Начиная с 1918 года волна за волной прокатился по Петербургу мощный каток переименований. Первая была приурочена к первой годовщине революции. Большевики, перевернувшие в октябре 1917 года Россию с ног на голову, старались закрепить в сознании своих оболваненных революционной демагогией сограждан новые идеологические ценности. Дворянская улица превратилась в улицу Деревенской Бедноты, Кавалергардская стала улицей Красной Конницы, Мещанская — Гражданской, Ружейная — улицей Мира и так далее. Все переименования носили ярко выраженный классовый характер, и если, например, в 1923 году принималось решение об увековечивании памяти деятелей литературы, то в основном эти деятели были либо искусственно причислены к лагерю революционных демократов, либо в своем творчестве сочувственно относились к рабочим и крестьянским массам Российской империи.
При переименованиях посягнули на святая святых питерского свода топонимических символов. В 1918 году переименовали Невский проспект. Он стал проспектом 25 Октября. Городской фольклор мгновенно ответил анекдотом. “Кондуктор! Мне нужно сойти на Невском!” — “На Невском? Это вам надо было сойти в конце семнадцатого года”. Расхристанные, перевязанные пулеметными лентами и обвешанные маузерами революционные матросики горланили частушки:
Вправде стало ожиданье:
Нету более царя.
Встречу милку на свиданье
На проспекте Октября.
В октябре 1923 года Садовую улицу переименовали в улицу 3 Июля, в память о демонстрации, устроенной в этот день 1917 года большевиками во главе с Лениным против Временного правительства. Демонстрация закончилась трагически. На углу Садовой улицы и Невского проспекта она была разогнана верными правительству войсками. По демонстрантам был открыт ружейный и пулеметный огонь. Было много убитых и раненых. Ленин как организатор демонстрации был объявлен в розыск, с тем чтобы быть арестованным и преданным суду. Понимая свою непосредственную вину за случившееся, он вынужден был уйти в подполье.
В городском фольклоре, как в зеркале, отразились искреннее удивление и откровенное непонимание факта переименования. Один из анекдотов был опубликован в безобидном сатирическом журнале “Бегемот”: “Где поморозился-то?” — “И не говорите. На улице Третьего Июля и в самой горячей сутолоке — на углу Сенной”. Другой анекдот рассказывает о старушке, которая спрашивает у милиционера, как пройти в Пассаж. “Пойдете с Третьего Июля до Двадцать Пятого Октября…” — “Милый, это мне три месяца топать?!”
В 1924 году постигло переименование и старинную Большую Морскую улицу. Ей присвоили имя революционного демократа А. И. Герцена. Владимир Набоков, живший в детстве на Большой Морской, был так поражен, что вспомнил об этом, когда писал повесть “Другие берега”: “Удивленный Герцен вливается в проспект какого-то Октября”. Возможно, Октябрь в этом контексте представлялся будущему писателю тоже чьей-то фамилией.
Утратили свои исторические имена Литейный и Владимирский проспекты, Дворцовая, Исаакиевская и Казанская площади, площадь Искусств и многие другие топонимические объекты города. Был переименован в проспект Карла Маркса и Большой Сампсониевский проспект. Оставить такой факт без внимания фольклор не мог. Среди ленинградских таксистов маршрут с проспекта Карла Маркса на площадь Ленина назывался “С бороды на лысину”. Появился и анекдот о бабушке, обратившейся к юному тинейджеру: “Милый, как пройти с проспекта Карла Маркса на площадь Ленина?” — “Во-первых, бабка, не пройти, а кинуть кости, во-вторых, не с Карла Маркса на площадь Ленина, а с бороды на лысину, а в-третьих, спроси у мента”.
Опасность переименований нависла даже над такими топонимическими реликвиями Петербурга, как линии Васильевского острова. В 1918 году Кадетскую линию переименовали в Съездовскую и 15-ю линию — в улицу Веры Слуцкой. Другие линии не трогали. Однако беспокойство за судьбу остальных оставалась. Ленинградцы хорошо понимали, к чему могла привести избыточная ретивость кабинетных чиновников из идеологических отделов партии. Появился анекдот, в котором отразилась глубокая озабоченность за судьбу исторической топонимики. Согласно анекдоту, Ленгорисполком принял однажды решение о переименовании линий Васильевского острова. Впредь они должны называться: 1-я — Ленинской, 2-я — Сталинской, 3-я — Маленковской, 4-я — Булганинской, 5-я — Хрущевской, Косая… — Генеральной. В другом варианте того же анекдота каждой линии был присвоен порядковый номер одного из съездов партии: 1-го, 2-го, 3-го и т. д. При этом Косая линия должна была называться линией имени Генеральной Линии КПСС.
4
Особенно яростное сопротивление городского фольклора вызывали идеологические символы советской власти, зафиксированные в топонимике, как бы они ни выглядели — в виде обезличенных собирательных названий или в персонифицированном образе конкретных лиц с собственными именами и фамилиями. В 1981 году в Польше огромным влиянием среди населения пользовалось всепольское профсоюзное движение “Солидарность”, возглавившее борьбу польского народа за построение нового демократического государства. Последний президент социалистической Польши Войцех Ярузельский, напуганный освободительным движением “Солидарности”, боровшимся в том числе и за выход Польши из коммунистического лагеря, объявил в стране военное положение, распустил все профсоюзы и тем самым загнал Польшу в экономический, социальный и политический тупик, выход из которого грозил революционным взрывом.
По иронии судьбы за десять лет до описываемых событий в Ленинграде одной из транспортных магистралей на правом берегу Невы присваивают название “проспект Солидарности”. Никакого отношения к польским профсоюзам этот топоним не имеет. Проспект, как утверждают все топонимические справочники, был назван в память о солидарности всех трудящихся, осуществивших Октябрьскую революцию. Но желание фольклора намекнуть власти о возможных последствиях антинародной политики своего государства было так велико, что для этого годился любой повод, тем более такой эффектный, как полное совпадение названий ленинградского проспекта и непокорного польского профсоюза. И появилась блестящая ядовитая шутка, вошедшая бесценной жемчужиной в золотой фонд петербургского городского фольклора: Ленсовет постановил переименовать проспект Солидарности в тупик Ярузельского.
На том же правом берегу Невы, к северу от Веселого Поселка раскинулся новый жилой район, транспортные магистрали которого названы собирательными именами активных участников социалистического строительства: передовиков производства, кадровых рабочих, молодых рационализаторов, энтузиастов социалистического строительства. Это проспекты Наставников, Ударников, Энтузиастов и Передовиков. Между тем к концу советской эпохи все более и более отчетливо проявлялась подлинная суть взаимоотношений трудового народа и партийной власти. В низовой культуре эти отношения были выражены в убийственной формуле того времени: “Они делают вид, что нам платят. Мы делаем вид, что работаем”. Всякое лицемерное заигрывание с народом вызывало ответную негативную реакцию в фольклоре. Не осталась без внимания и неприкрытая фальшь новых топонимов. Вот почему эти жилые кварталы до сих пор известны как “Страна дураков” или “Район идиотов”.
Эти “идиоты” и “дураки” находились на одном полюсе противостояния. На другом полюсе маячили недосягаемые и неприкасаемые партийные начальники. Они пользовались личным транспортом, спецмагазинами, продовольственными наборами и другими привилегиями, недоступными производственным рабочим и творческой интеллигенции. Их жизнь олицетворял Смольный, подступы к которому бдительно охранялись от простого люда. В народе они ассоциировались с главарями уголовных банд, которые на блатном жаргоне назывались паханами. В ленинградской низовой культуре были хорошо известны прозвища аллеи, ведущей к центральному входу в Смольный: “аллея Партийных Паханов” и “тупик КПСС”. Кстати, и сам Смольный заслужил в народе немалое количество нелицеприятных прозвищ, среди которых и “Дом придурков”, и “Дворец мудозвонов”, и “Желтый дом” в значении “дом сумасшедших”, и “Дом красных мастурбаторов”. Заданная инерция оказалась настолько мощной, а ассоциации недавнего советского прошлого так ярки и незабываемы, что когда в здание Смольного въехала администрация первого, всенародно избранного мэра Санкт-Петербурга, Смольный остался в народном сознании как “Мэрзкое место”.
Возможности фольклора расширялись и возрастали параллельно с ростом и расширением городских территорий. Массовое строительство на Гражданке разделило этот новый жилой район на две неравные части: фешенебельную — южнее Муринского ручья и более скромную — на северо-востоке от него. Разный социальный статус районов тут же нашел отражение в фольклоре. Один из них был обозначен аббревиатурой ФРГ, то есть “Фешенебельный Район Гражданки”, что вполне соответствовало аббревиатуре Федеративной Республики Германии с ее капиталистическими успехами в экономике и социальной жизни. Второй район удостоился других литер. В народе его называли ГДР, что полностью совпадало с литерами, обозначавшими Германскую Демократическую Республику — государства, испытавшего на себе все прелести строительства коммунизма по примеру и под руководством Советского Союза. Для усиления различия между двумя государствами ГДР в применении к Гражданке Дальше Ручья еще расшифровывали как “Говенный Демократический Район”.
Для реализации своих политических планов использование только обезличенных топонимов большевикам было недостаточно. Они понимали, что в стране почти поголовной неграмотности, какой досталась им Россия, городская топонимика в распространении новых идей играла особую роль, как, впрочем, любой зрелищный вид искусства. Не зря Ленин так ратовал за цирк и кино как наиважнейшие художественные жанры. Для восприятия зрелищ не нужны ни умственные усилия, ни знание родного языка. Конечно, и топонимический язык требовал кое-каких грамматических навыков, но ярко выписанные, состоящие всего из одного-двух, редко трех слов, широко растиражированные на десятках, а то и сотнях адресных табличек, названия улиц были восприимчивы и понятны как митинговые лозунги. Кроме того, они были у всех на слуху. В этом смысле уличная топонимика обещала стать идеальным для усвоения пропагандистским материалом. Большевики не преминули им воспользоваться.
В рамках этой программы полностью был заменен привычный штат “небесных покровителей” заводов и фабрик, учебных заведений и общественных организаций. Среди новых патронов оказались не только те, что сложили головы на алтарь отечества, но и те, что благополучно здравствовали на этом свете и вовсе не собирались на тот. Титульные доски на фасадах советских организаций запестрели именами революционных деятелей, отчеканенными в бронзе и выбитыми на граните и мраморе. Наиболее массовое переименование было приурочено к пятой годовщине Октябрьской революции. В народе оно получило название “Красное крещение” и сопровождалось политическими декларациями типа: “Шаг за шагом, черта за чертой мы будем стирать надписи старого времени. Пройдут годы, и ничто больше не будет напоминать проклятого прошлого”.
Одновременно адресные таблички Петрограда заполонили имена новых героев, среди которых на первых ролях подвизались заговорщики, террористы, бомбисты и экспроприаторы самого высшего пошиба. Успех превзошел все ожидания. Степан Халтурин, Андрей Желябов, Иван Каляев, Софья Перовская стали образцами для подражания миллионам юных пионеров, готовых слепо подчиняться, безоглядно идти и бездумно верить. Призрак Софьи Перовской, террористки, участницы злодейского покушения на императора Александра II, до сих пор бродит по Малой Конюшенной улице, с 1918-го по 1991 год носившей ее имя, в поисках неокрепших душ, готовых продаться дьяволу в обмен на обещания коммунистического рая. А жители улицы Чайковского так до конца и не разобрались, чье имя в 1923 году было присвоено бывшей Сергиевской улице — композитора Петра Ильича Чайковского или его однофамильца — народника, затем эсера и потом врага советской власти Николая Васильевича Чайковского.
Откуда пошла эта топонимическая путаница? Действительно, в октябре 1923 года постановлением Петроградского губисполкома одновременно были упразднены названия четырех параллельно идущих улиц: Захарьевской, Фурштатской, Шпалерной и Сергиевской. Первым трем присвоили имена революционеров первого поколения: Ивана Каляева, Петра Лаврова и Ивана Воинова. Бывшей же Сергиевской было дано название: улица Композитора Чайковского. Однако, несмотря на то, что Петр Ильич Чайковский учился вблизи этой улицы, на Фонтанке, в Училище правоведения, и одно время на этой улице жил, многим казалось более логичным и уместным, если бы в ряду имен революционеров стояло и четвертое имя не композитора, а революционера, пусть даже и бывшего. И в городе родилась легенда о том, что улицу назвали именем Николая Васильевича Чайковского.
В то революционное время имя народника Чайковского не было еще так забыто, как сегодня. Политическая биография Николая Васильевича начиналась в середине 1860-х годов, когда он вступил в основанную М. А. Натансоном революционную организацию студентов-медиков. Как ни странно, в названии кружка сохранилось не имя его основателя, но имя Чайковского. Во всех энциклопедиях советского периода члены этого кружка называются “чайковцами”.
В 1904 году Чайковский вступает в партию эсеров, верно и преданно ей служит, а после октября 1917 года естественно становится яростным противником советской власти. Его послужной список в этом качестве впечатляет. Судите сами. Он входит во Всероссийский комитет спасения родины и революции, который готовил восстание против большевиков. В 1918 году участвует в “Союзе возрождения”, а после высадки союзного десанта в Архангельске возглавляет Верховное управление Северной области. В 1920 году Чайковский становится членом южнорусского правительства при генерале Деникине. Коллекционеры хорошо знают подписанные им денежные знаки, известные в фольклоре под названием “чайковки”. Понятно, что с такой биографией Николай Васильевич Чайковский никак не мог претендовать на место в советском топонимическом своде.
В современной редакции, без уточняющего слова “композитора”, улица Чайковского известна только с 1931 года. Между тем именно это обстоятельство, более технического, нежели смыслового свойства, придало легенде о народнике Чайковском еще большую достоверность. Легенда распространилась и приобрела такую широкую популярность, что редколлегии ежегодных справочников “Весь Ленинград” приходилось рядом с топонимом “улица Чайковского” в скобках давать разъяснение: “комп.”, чтобы доверчивый обыватель, не дай Бог, не спутал великого композитора с бывшим народником и эсером.
Все поставило на свои места время. В 1990-х годах трем улицам были возвращены их исторические названия, и только бывшая Сергиевская продолжает носить имя великого композитора Петра Ильича Чайковского.
С января 1924 года, сразу после смерти Ленина, началась стремительная ленинизация всей страны. В целях увековечения имени вождя мирового пролетариата переименовывались города и поселки, фабрики и заводы, улицы и проспекты, заводские клубы, школы и институты. Обгоняя друг друга в творческом рвении, партийные чиновники придумывали самые невероятные варианты возвеличивания и прославления основателя советского государства. Когда количество подлинных фамилий Ленина на титульных досках казалось уже избыточным, в ход пускались другие паспортные данные. Сгодился партийный псевдоним, в дело пошло даже отчество. В Ленинграде открыли клуб имени Ильича и переименовали Большой Казачий переулок в переулок Ильича. Правда, если судить по фольклору, образцом социалистического быта в соответствии со своим новым именем переулок не стал. В Ленинграде о нем знали по местной поговорке: “В переулок Ильича не ходи без кирпича”.
В городе год от года возрастало количество памятников Ленину. Десятки бронзовых, гранитных и гипсовых вождей с характерно поднятой указующей рукой встали на страже революционной идеи, так до конца и не понятой народом. В зависимости от того, к земле или к небу протянулась рука Ленина, памятники в фольклоре получили соответствующие оценки. В одном случае о них говорили: “Сам не видит, а нам кажет”, в другом: “Мы все там будем”.
Со временем фольклор пошел еще дальше. Он отделил Ленина от политики, идеологии и революционной риторики. Во время пресловутой горбачевской борьбы с пьянством памятник Ленину у Смольного превратился в обыкновенный уличный указатель. “Куда указывает рука Ленина?” — “На одиннадцать часов — время открытия винно-водочных магазинов”.
В 1924 году площадь Финляндского вокзала переименовали в площадь Ленина и установили на ней памятник основателю Советского государства. Предполагалось, что площадь станет революционным символом Ленинграда. Однако этого не случилось. Со временем для нового поколения петербуржцев некогда высокое значение топонима “площадь Ленина” вообще превратилось в малопонятную и отвлеченную архаику. Смысл такой трансформации легче всего объяснить анекдотом. “Сынок, скажи, пожалуйста, как найти площадь Ленина?” Молодой человек задумывается, непонимающе смотрит на бабушку… потом уверенно произносит: “Надо длину Ленина умножить на его ширину, бабуля”.
В середине 1920-х годов всеобщая идеологизация петербургской топонимики коснулась и городских окраин. В 1927 году бывший Дачный проспект в одноименном районе превратился в улицу Третьего Интернационала, в честь международной организации, основанной в 1919 году для объединения коммунистических партий всех стран. Улица носила это название до 1982 года, пока не скончался советский партийный и государственный деятель Михаил Андреевич Суслов. Многие годы он отвечал за идеологическую работу партии и в ЦК КПСС не без оснований считался “серым кардиналом”, ответственным за все, что случалось или, точнее, творилось в стране. На его совести преследование советской интеллигенции, травля Пастернака, высылка Солженицына, ссылка Бродского, арест и осуждение на длительные сроки заключения сотен и сотен далеко не худших представителей советской культуры только за то, что их взгляды на жизнь и искусство не совпадали с генеральной линией партии и правительства.
В строгом соответствии с выработанным в Советском Союзе обязательным ритуалом увековечения памяти почивших партийных руководителей было необходимо его именем назвать какую-нибудь из улиц города. Выбор пал на улицу Третьего Интернационала. Так в одночасье она стала проспектом Суслова. Фольклор моментально отреагировал на это новым микротопонимом “проспект Серого Кардинала”.
Одним из первых актов Ленсовета на волне перестройки стало исключение мрачного имени Суслова из топонимического свода города. Проспекту было возвращено одно из его названий: он вновь стал улицей Третьего Интернационала. А еще через три года, в июле 1993-го, улице вернули ее историческое название: Дачный проспект.
5
Большевистская революция 1917 года, одним из основных постулатов которой стал лозунг: “Мы весь, мы старый мир разрушим до основанья”, начала утверждение нового строя в России с уничтожения традиционных, сложившихся веками семейных обычаев и традиций. Гражданская война, когда с ненавистью в глазах и с оружием в руках пошел брат на брата, коллективизация, породившая такую уродливую форму государственной идеологии, как поощрение доносительства детей на своих родителей, — это только малая часть коммунистической программы разрушения старого мира. Последнюю точку в дегуманизации страны поставил декрет о полной отмене частной собственности, в результате чего пышным цветом расцвела уродливая мечта о всеобщем равенстве. Плоды оказались горькими, а равенство — равенством в бедности и нищете, с ее завистью к чужому богатству и ненавистью к крепостному труду. В фольклоре это нашло отражение в анекдоте. Ленин взобрался на броневик и произнес речь: “Товарищи! Революция, о которой так долго мечтали большевики, свершилась! Теперь, товарищи, вы будете работать восемь часов в день и иметь два выходных дня в неделю”. Дворцовая площадь потонула в криках “ура!”. Ленин продолжал: “В дальнейшем вы, товарищи, будете работать семь часов в день и иметь три выходных дня в неделю”. — “Ура-а-а-а!” — “Придет время, и вы будете работать один час и иметь шесть выходных дней в неделю”. — “Ура-а-а-а-а-а!!!” Ленин повернулся к Дзержинскому: “Я же говорил вам, Феликс Эдмундович, работать они не будут”.
В рамки этой идеологической программы идеально вписывался новый, революционный ритуал “красного крещения” с присвоением новорожденным неизвестных ранее личных имен, образованных по принципу аббревиатур от имен партийных деятелей или названий революционных событий. Обрядовое исполнение новых традиций продумывалось с языческой тщательностью и большевистской изощренностью. Крестины стали называться “октябринами” или “звездинами”. Их проводили в рабочих клубах в присутствии многочисленных зрителей. Родителям вручалась люлька огненно-красного партийного цвета, а к пеленкам новорожденного прикалывался комсомольский значок. Словари русских имен пополнились целым рядом новых словообразований, абсолютное большинство которых являет собой наглядный пример самого откровенного издевательства над языком. В “Стране Сумасшедших Сокращений Речи”, как расшифровывали аббревиатуру СССР завзятые остроумцы, имена превратились в самые невероятные языковые конструкции, какие можно было только представить в больном воображении строителей нового общества.
Подробно о появлении нового именослова мы уже говорили в очерке “Острая словарная необходимость”, опубликованном в 12-м номере журнала “Нева” за 2011 год. К сказанному следует добавить, что в революционный синодик попадали не только личные имена, но и новые названия городов и поселков, заводов и фабрик, научных и учебных заведений. Изощренная фантазия послереволюционных чиновников не знала границ. Например, имя вождя революции Владимира Ильича Ленина вошло в русский топонимический свод в таком количестве вариантов, что в какой-то момент могло показаться, что иссякнет количество самих объектов наименования: Ленинград, Лениногорск, Ленино, Ленинск, Ленинабад, Ильич, Ильичевск, “Путь Ильича”, Владимир Ильич, Ульяновск и так далее и так далее. Иногда эти объекты сами по себе вызывали сомнения в необходимости дополнительного именования и тем не менее именовались: “Салон стеклотары имени Максима Горького”, родильный центр “Капли молока имени Розы Люксембург”.
Строго говоря, появление нового имени не имело бы ничего общего с переименованиями, захлестнувшими новую Россию, если бы не одно обстоятельство. После революции была предпринята беспрецедентная попытка отменить старый именослов, сформированный многими тысячами лет истории двух величайших эпох в жизни человечества — эпохи язычества и эпохи христианства, и создать новый коммунистический синодик. А это разрывало нити, удерживающие время между прошлым и будущим. В немалой степени этому противостоял всеобщий обычай передачи имен и отчеств от поколения к поколению. Отказ от этой традиции, освященной веками народной жизни, мог привести к необратимым потерям. Иванами, не помнящими родства своего, мы стали в том числе и благодаря этому. Отречению от собственного прошлого служили и переименования больших и малых населенных пунктов с давней многовековой историей, зашифрованной в родовом имени.
6
История появления названия нашего города довольно путаная и, может быть, поэтому до сих пор питает одно из самых прекрасных заблуждений петербуржцев. Оно сводится к тому, что Санкт-Петербург назван по имени своего основателя Петра I. Однако это не так.
Напомним исторический ход событий. Петр родился 30 мая 1672 года. В силу ряда обстоятельств, в том числе семейного свойства, крещен младенец был только через месяц, 29 июня, в день поминовения святого апостола Петра. Поэтому уже с юности Петром Алексеевичем владела идея назвать какую-нибудь русскую крепость именем своего небесного покровителя. По замыслу Петра, она должна была стать ключевой, открывающей России выход к морю, что полностью соответствовало значению апостола Петра в христианской мифологии, где он слыл ключарем, хранителем ключей от рая. За шесть лет до основания Петербурга, в 1697 году, в случае успеха Азовского похода такую крепость Петр собирался воздвигнуть на Дону.
Однако результаты Азовского похода оказались плачевными. Выйти в Европу через Черное море не удалось. В 1711 году, согласно вынужденному Прутскому миру, заключенному между Россией и Турцией, Азов был возвращен Османской империи, крепость в Таганроге пришлось срыть, а Азовский флот уничтожить. Благодаря первым успехам в войне со Швецией, начатой Петром за выход уже к другому морю — Балтийскому, 16 мая 1703 года на Заячьем острове основывается крепость, названная в честь святого апостола Петра Санкт-Петербургом. Повторимся, это была всего лишь военная крепость. Еще никакого города не было.
Еще через полтора месяца, опять же в день святого Петра, 29 июня 1703 года, в центре крепости закладывается собор во имя святых апостолов Христовых Петра и Павла. Вот тогда-то, собственно, крепость стали называть Петропавловской, а старое ее название — Санкт-Петербург — переносится на город, к тому времени, как мы знаем, уже возникший под защитой крепости на соседнем Березовом острове. Так что справедливости ради надо сказать, что название города Санкт-Петербург не оригинальное. Она досталось ему в наследство. Вряд ли такой окольный способ приобретения собственного имени следует считать неким клиническим симптомом эпидемии переименований, обрушившейся на город через двести лет. Но все-таки…
Очень скоро к Петербургу пришла известность, а затем и слава. Новая столица Российской империи приобретала все больший авторитет в Европе и в мире. С ней считались. О ней восторженно писали буквально все иностранные дипломаты и путешественники. Уже в XVIII веке появились первые лестные эпитеты, многие из которых вошли в городской фольклор, образуя мощный синонимический ряд неофициальных, бытовых названий города. Петербург сравнивали с древними прославленными городами мира. Его называли: “Новый Рим”, “Северный Рим”, “Четвертый Рим”, “Северная Венеция”, “Северная Пальмира”, “Парадиз”, “Новый Вавилон”, “Снежный Вавилон”, “Второй Париж”, “Русские Афины”, “Царица Балтики”. На греческий лад его величали “Петрополисом” и “Петрополем”. “Петроградом” его называли в фольклоре задолго до официального переименования в 1914 году. В народных песнях можно было услышать величальное “Сам Петербург”, “Питер”, “Санкт-Питер”, “Питер-град”, “Град Петра”, “Петрослав”, “Город на Неве”. Для него находились удивительные слова, созвучные его величественному царскому облику: “Северный парадиз”, “Северная жемчужина”, “Невский парадиз”, “Невская столица”. Даже тогда, когда, отдавая должную дань первопрестольной, за Петербургом признавались имена “младшей столицы”, “второй столицы” или “северной столицы”, а то и “чухонской блудницы”, в этом не было ничего уничижительного, роняющего достоинство самого прекрасного города в мире. Тем более что чаще всего и Москва и Петербург объединялись одним собирательным названием — “обе столицы”.
Между тем даже в XIX веке не всех устраивало историческое название города. В глазах многих Петербург был во всех отношениях военным поселением, построенным по западному образцу, городом, предназначенным исключительно для размещения воинских гарнизонов. Не случайно его иронически называли “Полковой канцелярией” и “Чиновничьим департаментом”. Раздавались даже голоса в пользу его переименования по типу таких названий древнерусских городов, как Владимир или Новгород. Наиболее популярными вариантами были: “Александро-Невск”, “Невск”, “Петр”, “Петр-город”, “Новая Москва”.
Первое переименование постигло Санкт-Петербург в 1914 году. Начало Первой мировой войны вызвало такую бурю ура-патриотизма, что в столице это сопровождалось погромами немецких магазинов и воинственными массовыми демонстрациями у германского посольства на Исаакиевской площади. Подогреваемая шовинистическими лозунгами толпа сбросила с карниза посольства огромные каменные скульптуры коней. В этих условиях переименование Санкт-Петербурга в Петроград было встречено с завидным пониманием. Новый топоним нравился. Он естественно входил в городской фольклор. Помните песню, которую распевали шкидовцы — воспитанники знаменитой школы имени Достоевского:
Ай! Ай! Петроград —
Распрекрасный град.
Петро-Петро-Петроград —
Чудный град!
Петроградом город назывался чуть меньше десяти лет. В силу особенностей сложнейшего военного и революционного времени фольклор всерьез не прореагировал на переименование. Несколькими годами позже о петербургском десятилетии, предшествовавшем переломным годам русской истории, заговорили как о “Последнем Петербурге”. Зинаида Гиппиус вспоминает, что в 1917–1918 годах в кругах петербургской интеллигенции Петроград называли “Чертоградом”, “Мертвым городом” или “Николоградом”. Последовавший за Гражданской войной нэп оставил в фольклоре расплывчатое и не очень внятное “Петронэпоград”. Затем мощный идеологический пресс начал одно за другим выдавливать все эпитеты, кроме тех, что надолго застряли в изуродованном сознании советского человека: “Красный Питер”, “Красный Петроград”, “Город трех революций”, “Колыбель революции”, “Таран революции”, “Северная коммуна”.
В январе 1924 года, якобы по просьбе трудящихся, Петроград был переименован в Ленинград. На фоне всеобщего ликования по поводу этого события явным диссонансом выглядела реакция городского фольклора. Шаляпин в своих воспоминаниях “Маска и душа” пересказывает популярный в то время анекдот: “Когда Петроград переименовали в Ленинград, то есть когда именем Ленина окрестили творение Петра Великого, Демьян Бедный потребовал переименовать произведения великого русского поэта Пушкина в произведения Демьяна Бедного”. Анекдот имел несколько вариантов, один из которых утверждал, что “следующим после декрета о переименовании Петрограда в Ленинград будет издан декрет, по которому полное собрание сочинений Пушкина будет переименовано в полное собрание сочинений Ленина”. Если верить фольклору, ядовито отозвался на переименование и молодой Шостакович: “Значит, когда я умру, город могут назвать Шостаковичградом?”
Абсурд происходящего был настолько очевиден, что в фольклоре появились попытки довести его до предела. Вскоре после смерти Ленина, утверждает еще один анекдот, в Госиздате был выпущен популярный очерк по астрономии под названием “Юпитер”. Просмотрев книгу, Крупская, заведовавшая в Главполитпросвете цензурой по общественно-политическим вопросам, написала письмо в Госиздат: “Товарищи, ставлю вам на вид недопустимое политическое головотяпство. Предлагаю немедленно изъять эту книгу и выпустить ее в исправленном виде. И в соответствии с решением Совнаркома, поменять название “Юпитер” на “Ю-Ленин””.
Вместе с тем фольклор начал проявлять элементарную заботу о далеких потомках, которые будут теряться в догадках, в честь какой Лены город был назван Ленинградом. Так или иначе, город переименовали. Буквально через полгода в Ленинграде случилось второе в истории по высоте подъема воды наводнение. Нева превысила уровень ординара на 369 см. Ленинград был буквально затоплен. Одни восприняли наводнение как божью кару за издевательство над именем города, в то время как другие сочли наводнение божьим крещением. “Город утонул Петроградом, а выплыл Ленинградом”, говорили потрясенные ленинградцы.
Заданная инерция оказалась непреодолимой. Процесс, пользуясь современным расхожим штампом, пошел. Записные остряки использовали всякий подходящий случай, чтобы обогатить фольклор очередным именем очередного претендента на славу и бессмертие. При Брежневе Ленинград называли “Лeнинград”, при Андропове — “ПитекАндроповск”, при Гидаспове — “Гидасповбург”, при Собчаке — “Собчакстан” и “Собчакбург”. Началась эксплуатация имени В. В. Путина. Петербург становится “Путинбургом”. Рождаются новые анекдоты. Президента Соединенных Штатов Америки Джорджа Буша спрашивают о впечатлениях от встречи с Владимиром Путиным. “Мне очень понравилось в России, — отвечает Буш, — особенно когда Путин свозил меня к себе на ранчо. У него очень хорошее ранчо: разводные мосты, каналы, белые ночи. Правда, от Москвы далековато”.
В ряду таких совершенно конкретных топонимов появились и довольно расплывчатые формулировки типа “Ленинбург” или “Петролен”, то есть не Ленинград, не Петербург. Ни то ни се. Нечто среднее. Сродни “Ленинградскому Петербургу” или даже “Санкт-Кавказии”. Фольклор приобрел мрачноватый оттенок безнадежности. Город стал превращаться в “Ретроград” или “Град обреченный”. Заговорили о Ленинграде — “городе дворцов и примкнувшей к ним культуры”.
Но при всех правителях питерцы остро чувствовали и четко различали разницу между названиями, обозначавшими тот или иной период. “Что останется от Ленинграда, если на него сбросить атомную бомбу?” — “Останется Петербург”.
Моя мама родилась в Петрограде,
Повезло мне: появилась в Ленинграде.
В Петербурге родилась моя внучка.
И при том мы земляки! Вот так штучка!..
Отстояли ленинградцы
В дни блокады Петербург.
Остается извиниться
За такой вот каламбур.
Несмотря на официальную советскую идеологию, при которой история Ленинграда всегда и во всем превалировала над историей Петербурга, фольклор никогда на этот счет не заблуждался. “Какие три самые лучшие города в мире?” — “Петербург, Петроград и Ленинград”.
На болоте родился,
Три раза крестился,
Врагу не сдавался —
Героем остался.
В 1991 году по воле большинства ленинградцев, выраженной в ходе проведения общегородского референдума, городу было возвращено его историческое имя. Он снова стал городом святого апостола Петра. Этому предшествовала нешуточная борьба. По одну сторону баррикад стояли коммунисты-ленинцы, которые создали комитет с тем, чтобы “оградить от любых попыток переименовать” Ленинград. По иронии судьбы комитет заседал в Музее… обороны Ленинграда. В Ленинграде один за другим проходили многолюдные митинги, участники которых, с одной стороны, несли решительные и непримиримые лозунги: “Меняю город дьявола на город святого”, с другой — предлагали самые невероятные примиренческие варианты названия от “Неваграда” до “Ленинград Петроградович Петербург”. В дискуссию включились озорные частушки:
Пишет Ленин из могилы:
“Не зовите “Ленинград”.
Это Петр Великий строил,
А не я, плешивый гад”.
Кстати, по воспоминаниям очевидцев, еще в 1978 году на памятнике Ленину у Финляндского вокзала появилась надпись: “Петр построил Петроград, а не ты, плешивый гад”. Вспоминается и детская загадка: “Что будет, если из слова “Ленинград” убрать букву “р”?”
В конце концов победил опыт тысячелетий, записанный на скрижалях мирового фольклора. Любая, даже самая многотрудная одиссея заканчивается итакой. Блудный сын возвращается в родительский дом.
Одной из первых реакций на возвращение городу своего имени стала реклама петербургской строительной фирмы, предлагавшей питерцам квартиры в новых современных домах, построенных по индивидуальным проектам: “Переезжайте из Ленинграда в Санкт-Петербург”.
7
Моровая язва переименований не обошла и знаменитые петербургские пригороды. Первыми пострадали Павловск и Царское Село. В октябре 1917 года при подавлении белогвардейского мятежа генерала Краснова погибла активная деятельница революционного движения Вера Слуцкая. Она сопровождала транспорт с медикаментами для красноармейцев. Трагедия произошла вблизи Павловска, и поэтому в 1918 году город был переименован в Слуцк. Название просуществовало до 1944 года, когда Павловску, полностью освобожденному от фашистской оккупации, было возвращено его историческое название.
Одним из первых актов большевиков по искоренению из сознания пролетариата примет и символов “проклятого царского режима” стало переименование Царского Села в Детское Село. Идея будто бы принадлежала наркому просвещения А. В. Луначарскому, который предложил в целях воспитания детей в духе социализма и ограждения их от религиозного воспитания забирать их из семей, помещать в специальные школы и запрещать видеться с родителями. Местом для таких спецшкол было избрано Царское Село, которое славилось своим микроклиматом: свежим воздухом, зеленью и чистой водой.
В 1937 году страна готовилась широко отметить 100-летие со дня гибели Александра Сергеевича Пушкина. В государственную программу проведения торжественных мероприятий, посвященных этой трагической для русской культуры дате, было включено и переименование Детского Села в город Пушкин. Здесь с 1811-го по 1817 год Пушкин учился в Царскосельском лицее, здесь летом 1831 года, сразу после женитьбы, он жил в доме вдовы придворного камердинера Китаевой.
Сегодня топонимическими памятниками тех революционных преобразований остались только железнодорожная станция Детское Село в городе Пушкине да анекдот того времени: У железнодорожной кассы: “До какой вам станции, гражданин?” — “Забыл вот… Название такое алиментарное… Да! Вспомнил. До Детского Села, пожалуйста”.
Дважды эпидемия переименований коснулась своей холодной ладонью и Гатчины, которая в 1923 году была переименована в Троцк, в честь одного из активнейших руководителей Октябрьской революции 1917 года Льва Давидовича Троцкого. В 1917 году Троцкий руководил Петроградским советом, возглавлял Наркомат иностранных дел, занимал и многие другие государственные и партийные должности. Троцкий внес значительный вклад в создание Красной армии и организацию обороны страны во время Гражданской войны.
В 1927 году Троцкий был обвинен в антисоветской деятельности, объявлен врагом народа и исключен из партии. Через два года он был выслан из СССР. Понятно, что его именем не мог называться ни один город в стране. В 1929 году Троцк был переименован в Красногвардейск — в честь красногвардейцев, освободивших Гатчину от белогвардейцев в ноябре 1917 года во время мятежа генерала Краснова. Именно в Гатчину направился председатель Временного правительства Керенский в надежде привести в Петроград верные правительству войска для усмирения взбунтовавшегося народа. И именно отсюда, из Гатчины, он вынужден был бежать от наступавших красногвардейцев, переодевшись в матросскую форму. Так что легенде о том, что Керенский бежал из Петрограда в женском платье, в значительной степени фольклор обязан событиям в Гатчине в ноябре 1917 года.
В январе 1944 года в ходе Красносельско-Ропшинской военной операции Гатчина была полностью освобождена от немецко-фашистских захватчиков. Тогда же городу было возвращено его историческое название.
В результате той же победоносной операции Красной армии был освобожден от немецко-фашистских оккупантов и один из самых знаменитых ленинградских пригородов Петергоф. Тогда же было принято решение отказаться от его немецкого названия. Петергоф был переименован в Петродворец.
Более счастливо сложилась военная судьба Ораниенбаума. Он избежал фашистской оккупации во время Великой Отечественной войны и не был подвергнут переименованию после революции. Но в 1948 году в Советском Союзе началась спровоцированная Сталиным беспрецедентная по непримиримости борьба советской власти с космополитизмом и низкопоклонством перед Западом. Одной из первых пострадала топонимика. Началось безжалостное искоренение всех названий, имевших иностранные корни. Город Ораниенбаум был переименован в город Ломоносов. Нашелся и достаточно удобный повод. В 1753 году по проекту М. В. Ломоносова в Усть-Рудице, вблизи Ораниенбаума, была создана фабрика по производству мозаичных смальт и цветного стекла. Впрочем, фольклор по-своему откликнулся на эти нововведения. “Вы слышали, что Ломоносов был евреем?” — “Да что вы? Откуда вы взяли?” — “Оказывается, это его псевдоним, а настоящая фамилия — Ораниенбаум”.
8
С сожалением надо констатировать, что полностью пагубный грех переименований мы так и не преодолели. До сих пор, сталкиваясь с рецидивами этой заразы, путаемся в терминах. Возвращение имен называем переименованием и потому встречаем в штыки всякую попытку восстановления исторической справедливости. Отсюда непрекращающиеся споры вокруг тематического топонимического куста вокруг станции метро “Проспект Большевиков”. Все транспортные магистрали здесь проложены в новых жилых кварталах и как раз в то время, когда понятия и смыслы, заложенные в их названиях, были более чем актуальны. Так что проспекты Пятилеток и Большевиков, улица Коммуны и многие другие из этого ряда имеют первоначальные, то есть родовые, имена и должны быть сохранены как топонимические памятники эпохи. Да и далеко не все революционеры первого поколения, имена которых носят многие улицы района, заслуживают забвения. Прежде чем подвергнуть сомнению их право на существование в топонимическом лексиконе, они должны пройти обязательную проверку на чистоту рук. И если сами они не замешаны в терроре, а их руки не запятнаны кровью соотечественников, то зачем же лишать город такого ценного коммунистического заповедника. При умелом освобождении заложенного в этих названиях подлинного содержания от идеологической шелухи вполне можно использовать их в образовательных и культурологических целях, как, скажем, тематические кусты, посвященные Великой Отечественной войне, культуре или другим периодам, событиям и явлениям нашей истории.
Но даже отказываясь от какого-то топонимического объекта, необходимо с юридической скрупулезностью обосновать этот отказ, предъявив обществу доказательства лишения топонима права на дальнейшую жизнь. При этом было бы неплохо сохранить все без исключения бывшие топонимы конкретной улицы, площади, набережной, укрепив по одной адресной табличке соответствующих эпох на фасаде дома № 1, с указанием времени их существования. Так велика информационная ценность, заложенная в них. Потомки будут нам только благодарны за это.
В 1850 году в Петербурге был открыт первый постоянный мост через Неву. Он был назван Благовещенским — по одноименному собору, стоявшему в XIX веке на нынешней площади Труда. В советское время собор был сначала закрыт для прихожан, а затем разобран по стандартной для того времени причине: он якобы мешал трамвайному движению на площади.
В 1855 году, после кончины императора Николая I, мост был переименован в Николаевский. На мосту по проекту архитектора А. И. Штакеншнейдера была возведена часовня во имя небесного покровителя почившего монарха — Святителя Николая Чудотворца. В народе ее называли “Николай на мосту”. В 1930 году часовню снесли. К тому времени она превратилась в склад лопат и метел мостового уборщика. Среди ленинградцев в те годы ходило поверье, что Николай Угодник время от времени посещает свою питерскую обитель, благословляя и молясь за страждущих. Многие уверяли, что “были сподоблены” лично видеть лик святого.
Сразу после революции, в 1918 году, мосту присвоили имя известного героя первой русской революции, руководителя восстания на крейсере Черноморского флота “Очаков” лейтенанта Петра Петровича Шмидта. Мост стал мостом Лейтенанта Шмидта. По одному из нереализованных проектов того времени, памятник руководителю севастопольского восстания 1905 года собирались установить посередине моста, на месте снесенной часовни.
Мост исправно служил городу более 70 лет и только в 1930-х годах был подвергнут коренной реконструкции. Собственно, это была даже не реконструкция, а возведение нового моста с центральным разводным пролетом на старых устоях. Старый мост имел разводную часть ближе к василеостровскому берегу. Новый мост сооружался по проекту Г. П. Передерия, что, в свою очередь, вызвало новый всплеск творческой активности ленинградских пересмешников. Родился беззлобный каламбур, до сих пор сохранившийся в арсенале городского фольклора: “Передерий передерил”. Обострилась болезнь переименований. Раз новый мост, значит, должно быть и новое название. Фольклор остудил нестерпимый реформаторский зуд анекдотом о постановлении губернатора Петербурга: “В связи с Указом Президента Российской Федерации о посмертном присвоении за особые заслуги перед отечеством лейтенанту Шмидту внеочередного воинского звания капитана 3-го ранга, мост Лейтенанта Шмидта в Петербурге переименовать в мост Капитана 3-го ранга Шмидта”.
Очередного официального переименования на этот раз удалось избежать, а в 2006 году мосту вообще вернули одно из его исторических названий — Благовещенский. Вроде бы справедливость была восстановлена, и можно на всей этой истории переименований поставить точку. Однако фольклор, всерьез обеспокоенный возможным очередным рецидивом болезни, предложил сохранить память о мосте Лейтенанта Шмидта. Напомним, что на время капитального ремонта моста был возведен временный мост, который предполагается разобрать, но сохранить для дальнейшего использования при ремонтах других мостовых переправ через Неву, то есть сделать мост, извините за невольный оксюморон, постоянным временным. В городском фольклоре появилось его народное название: “Сын Лейтенанта Шмидта”, по литературной ассоциации с авантюрными героями романа Ильи Ильфа и Евгения Петрова “Золотой теленок” — детьми лейтенанта Шмидта. Может быть, хотя бы таким образом можно избежать и другого смертного греха — на этот раз греха беспамятства.