Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2012
Дом Зингера
Александр Котюсов. Дегустация любви. Нижний Новгород: ДЕКОМ, 2011.
— 256 с.Первая книга писателя, публиковавшегося до этого в литературных журналах России. Он сам признает, что книга разнонаправленная (в нее вошли рассказы, разные по жанру: истории реалистические, романтические, фэнтези и даже пародия), и считает, что стиль его еще только складывается. Ему хочется, чтобы читатели “попробовали” его рассказы на вкус, почувствовали разнообразие “букетов”, предлагаемых автором. В этой книге много замечательного. Например, то, что для автора, родившегося в Советском Союзе в 1965 году, — связь времен после событий конца ХХ века не прервалась. Вместо предисловия помещен рассказ “Дедушкино пианино”: история о том, как дед, закончивший войну в Берлине, послал дочери в подарок трофейное пианино. В основе лежат рассказы деда о том, о чем после окончания войны не принято было сообщать в информационных сводках для советских граждан, о чем не упоминали и позже. “В принципе разграбление домов поверженного на войне противника — дело привычное. Вторая мировая война не стала исключением”. Уже в этом рассказе проявляются особенности авторского почерка Александра Котюсова: внимание к подробностям, к мелочам, к деталям, которые в результате складываются в цельную картину; умение занимательно строить сюжет, передавать в диалогах живую речь; и — дар поистине редкий в наше невеселое время — видеть в событиях комическую – и незлобную — составляющую. Последнее в значительной мере относится к первой части книги, которая в той или иной степени связана с личной жизнью автора. Это воспоминания о студенческой жизни — стройотряды, двухмесячная служба на Баренцевом море в забытом Богом, но не военными уголке, где отдавать свой долг Родине по защите ее северных рубежей пришлось на подводной лодке, что уже несколько лет не выходила в плавание, потому что часть приборов отсутствовала, а списывать лодку было нельзя, ибо списание непременно привело бы к расформированию части. “Быстрей, быстрей, бойцы, — торопит нас старшина, — вы не на прогулке, мать вашу, это флот. Вдруг завтра война. А вы не готовы. А если атомная бомба сейчас летит прямо на нас? Время прилета 10 минут. А нам еще 8 бежать. И за две минуты погрузиться на расчетную глубину. А не успеем, растворимся во всесжигающем пламени. Быстрее, быстрее”. И — пять километров в полной выкладке, бегом (“Олл инклюзив”). Безусловно в комическом свете изображена поездка молодежной группы, будущих лидеров России, на стажировку в США в 90-е годы: полное погружение в унылый американский провинциальный быт, железное правило:— к американским девушкам не приставать, особенно на рабочем месте. “В Америке секса нет. Нельзя элементарно поцеловать девушку! Даже в щеку. Сразу приезжает полиция” (“В Америке секса нет!”). Забавны похождения депутатов Госудмы в Африке, “ответственных” мужчин, уповающих на русское авось и виски при встречах с “шоколадками” (африканскими проститутками) и смертельно опасными комарами. (“Черная сторона Африки”). И каждый из этих рассказов передает атмосферу, аромат времени, в которое действие происходит. Студенческими байками полна “Молдавская история про войну и мир”, что разыгрывалась в двух временны2х пространствах “в удивительном российском городе с молдавско-одесским акцентом, городе, полном вкуснейшего вина и дешевых фруктов, солнца и ощущения постоянного праздника, который присутствует летом во всех курортных городках мира” — в Тирасполе. Безалаберные лоботрясы, советские студенты, своими проделками сами себя подвергающие опасности, и — контрастно — “домашняя” война, начавшаяся после распада Советского Союза. “А к ужину вернусь. Однозначно. Не воевать же ночью. Не видно ж ничего. Да и потом, война войной, а ужин по расписанию. Жди”, — обещает новоиспеченный воин жене. И не вернется, погибнет на “домашней” войне. Уже в первой части книги видно, как осознанно работает автор со структурой, с композицией рассказов, с их тональностью. В рассказе “Соболев и голубка” переплетаются две сюжетные линии: студенческая молодежь на сезонной сельскохозяйственной работе, устраивающая в коровнике охоту на голубей — столовскими харчами сыт не будешь, — и пронзительный лирический плач голубя, птицы моногамной, о своей погубленной спутнице. Рассказ наркоманки, девушки, которая с детства хотела узнать о жизни больше, расширить свое сознание любым способом, носит исповедальный характер. Александр Котюсов может быть в своих рассказах и жестким, и лиричным, и ироничным, но всегда, не впадая в менторский тон, по-умному поучительным. Как много нынче говорится про жестокость милиционеров. А. Котюсов предложил посмотреть на проблему изнутри, глазами рядового милиционера. Одного вечера, проведенного с милиционерами, довольно, чтобы понять, почему у героя рассказа “злоба, злоба росла и выла. Выла диким волком, загнанным в угол, окруженном флажками” (“Менты”). Нет смысла характеризовать все рассказы, помещенные в книге, не стоит открывать все тайны и неожиданности, что ждут читателя. “Знаете, писатель — это тот, которого читают”, — авторская ремарка из “Притчи о писателях”, заключающей книгу. Александра Котюсова читать будут.
Дмитрий Мизгулин. В зеркале изменчивой природы: Стихи. “Фонд возрождения Тобольска”, 2011. — 209 с.
Когда “время после тридцати летит быстрее и быстрее”, когда жизнь — “надежда и сомненье, словно зыбкий свет звезды во мгле”, и то, “как лунная река, сквозь пальцы медленно струится”, то “мчит, суетясь и спеша, и перепутались лица и даты”, и “с каждым годом жить труднее”, поэт обращается к изменчивой природе. “Я искал взаимности у леса, // У полей, мерцающих белесо // В тусклом свете матовой луны, // У реки, спешащей суетливо // К тихой глади сонного залива, // У осенней гулкой тишины…” Сменяются времена года, чудны и прекрасны лики родной природы, в их изменчивости поэт ищет смыслы, важные для него самого — и для других. Тем более важные, когда остро ощущаешь: “Была когда-то Родина. А ныне // В своей стране живу, как на чужбине, // Где дикторы с акцентом говорят, // Где исчезает человечность быта, // Где состраданье напрочь позабыто, // Где вывески английские горят. ….Но собирая прошлое по крохам, // Я всё же остаюсь в своей эпохе, // Где Дух определяет бытиё”. Что же за смыслы, утверждающие вопреки “прогрессам” приоритеты духовности, обнаруживает поэт в зеркале изменчивой природы? Во-первых, острое ощущение бесконечности жизни в сопоставлении с коротким веком человека. “За окном — всё крыши, крыши, крыши, // А вдали — горит в закате сад. // Слышишь этот шорох тихий, слышишь? / Это листья желтые летят. // Пролетают мимо, мимо, мимо, // Как листки моих календарей, // И уходят так неумолимо // Дни беспечной юности моей. // Что мне это лето, лето, лето, // Скоро ляжет мягко первый снег. // Жизнь, не мною начатая где-то, // Продолжает свой прекрасный бег”. В бесконечности жизненного бега не теряет своей значимости “нашей памяти долгий свет, как единственное наследство”. “Нелегко быть с эпохой на “ты”, // В наше время намного труднее. // Вдруг замру у тревожной черты, // У заросшей травою траншеи… // В небесах над моей головой // Облака проплывают беспечны, // Зарастают траншеи травой, // Но, как шрамы, останутся вечны, // Но как старые раны, болит // Наша память, и если вглядеться, // Лист осиновый кровью облит, // И куда нам от этого деться…” Не менее значимо и продолжение жизни в потомках, и ритмы жизни определены естественным ходом времени: “Дни мои продли, Господь, на свете, // Сохрани, прошу, от долгих мук, // Дай увидеть, как родные дети // Заново начнут извечный круг, // Чтобы, осень жизни принимая, // Гроздь рябины жадно сжав в горсти, // Журавлей последних провожая, // Мне покой и веру обрести…” Темы эти: бег времени, неразрывность прошлого, настоящего и будущего — постоянно присутствуют в стихах Дмитрия Мизгулина. И все-таки, как это ни странно покажется, главное, что ищет поэт в изменчивом зеркале природы — равновесие. И не просто равновесие — а равновесие в душе, понятии, которое все более и более перестает быть востребованным в сегодняшнем мире. “Пройтись по парку не спеша // И посмотреть вокруг несмело, // И вдруг почувствовать — душа // Еще совсем не онемела”. Душа может быть озабочена чувством утраты; не проснутся никак, не отойти, не оттаять, хотя зимний мрак постепенно развеивается, а листва набирает силу; не смело встрепенуться, как зеленый листок, как ветка черемухи белой. Душа важна, ибо именно она хранит и любовь, и ненастные дни, и высокое чувство. И в то же время: “Грузим душу, чем попало, // Очерствела и устала // Бедная душа. // Может быть, остановиться, // Осмотреться, помолиться // Тихо, не спеша?” А ведь: “Жизнь промчится — исполнится срок. // Будет имя твое позабыто. // И развеются прах и песок // И от мрамора, и от гранита. // Все земные законы круша, // Время мчится, сметая преграды… // Но бессмертной пребудет душа. // Вот о ней-то подумать и надо”. А ведь: “О земном суетясь и скорбя, // Не заметишь, как сердце остынет. // Хоть мгновенье оставь для себя // В мире зависти, скорби, гордыни. // Но отсчитаны сроки уже, // Бестолково петляет дорога. // В переполненной мглою душе // Места нет для покоя и Бога”. В стихах Д. Мизгулина есть место и Богу, и ангелам, что “хранят нас от горя и от бед на протяжении беспутных лет”, и душе, которая — вспомним строки другого поэта, появившиеся в другое время, — “обязана трудиться”. Обязана, чтобы гармония восторжествовала не только в душе одного человека, но и на огромном пространстве, которое мы называем Родиной. “Погаснут светила в полуночный час, // В преддверье крушенья эпохи // Они пожалеют, что тронули нас, // Что песню прервали на вздохе. // Струится забвения лунная пыль, // Опуститься сумрак бездонный, // Огнем погребальным взметнется ковыль // Над Родиной снежной и сонной. …. Но снова заплещется веры вода // В глазницах пустых океана. // Истлеют, рассыплются в прах невода, развеются клочья тумана. // И в страхе изыдет полуденный бес, // И спустится Ангел с высоких небес”. Стихи Д. Мизгулина светлы и открыты, их смысл внятен, они будят и тревожат душу, вселяют и возвращают веру в ценности, что выше сиюминутных “суетных забав”, они зовут к высокому. Ясность слога, чистота рифмы, богатство образов в изображении многоцветного мира природы и сложных нюансов “движенья души” — характерные черты лирики поэта Дмитрия Мизгулина.
Ольга Рычкова. Логика вещей: Стихотворения. / Предисл. Р. Казаковой. М.: Издательство Независимая газета. 2010. — 92 с. (Серия “ Ex libris”)
В стихах Ольги Рыковой царствует водная стихия. “Волна. Исчадие ветров, // Кочевница морская”; “Дождь с расстроенным лицом”; “Что на закате приснится вам: // Соль, острова, цунами — // Или бегущие по волнам // За вашими кораблями?”; “Одинокий пароходик // Курсом в никуда // По течению уходит, // Как в ночи вода”. Стихотворение без купюр: “Мир плывет на черепахе // По течению реки. // Вековые рыбы в страхе // Прячут морды в тростники. // Крутит нить слепая пряха, // И векам утрачен счет. // Мир плывет на черепахе. // Лета медленно течет”. И даже устремляя взор вверх, она видит там небесное море, по которому вплавь пускается солнце. С водной стихией неразрывно связана и другая – ветер: ветер гонит корабли, ветер играет с волной, ветер рвет деревья в клочья. Растительный мир: деревья, листва, травы — также занимает не последнее место в поэтическом мире О. Рычковой. “Мир апрельский и весел, и пьян // Ожиданием лета и мая. // И когда я его обнимаю, // Каждый камень весной обуян, // Даже в самых столетних лесах // Оживают дремучие ели, // И душа моя в маленьком теле — // Словно вечность в песочных часах”. Ключевое слово в этом стихотворении, приведенном целиком — вечность. Нескончаемый круговорот стихий позволяет приблизиться к самому непостижимому — бегу времени и человеку в течение времени. “И время, бессильно пред плоскостью вод, // Уходит в леса одиноко // И листьям трубит запоздалый поход // По следу воздушных потоков. … Осеннее время от вод вдалеке // Проносит сквозь темные страны // Прилипшие листья на правой руке. // Земные границы — на ржавом замке, // И ключ — в глубине океана” (стихотворение, в котором органично соединены все основные составляющие поэтического мира О. Рычковой). И если верить теории, что человечество зародилось в воде, то так естественно возвращение в родную стихию. Это может быть так: “Ну что же, к другим берегам, // Лишь солнце волну обагрило! // Вверяем морям и богам // Свои корабли и ветрила. // На край незнакомой земли // Глядит корабельщик усталый… // А время несет корабли // Вперед — на подводные скалы”. Или так: “Может, лодка доплывет // и без весел, // только что о том гадать // или спорить, // раз останется от всех // лет и весен // только море, дорогой, // только море…” Удивительно свежо и необычно чувствует О. Рычкова и смену времен года, для каждого она находит совершенно неожиданные краски, интонации. Нарушая логику вещей, она одушевляет неживые предметы, например, стол, уставший стоять в позиции “замри””: “Он в мир вбежал, как в общий двор — // Огромный и ничей, // Нарушив тайный уговор // О логике вещей. // И понял мир, что вдруг устал // На трех китах лежать. // Он на четыре лапы встал… // Куда ему бежать?” — и тогда из малого вырастает цельная философская концепция. Мягкий юмор и добрая лукавинка характерны для циклов “Джентльмены предпочитают блондинок” и “Гекуба”, в последнем представлены стихотворения на античные темы, в том числе прослеживается и судьба того грека, что упал в воду. По стихотворению из каждого цикла можно привести целиком: “Вымыла ноги и пол, // А все равно не пришел” (“Какого черта”); “То Афродита, с улыбкой взойдя на Олимп, // Пену морскую с божественных ног отряхнула…” (“Рождение облаков”). Небольших стихотворений у О. Рычковой, прописанных как тончайшей работы миниатюры, где один неверный штрих мог бы испортить, исказить картинку, а значит и смысл, — немало. Она очень точно, филигранно использует знаки препинания, которые несут у нее свою смысловую нагрузку: “Скалистый берег — птичий рай. // Вскипают чайки на волне // И ветру молятся: “Сыграй // На самой тоненькой струне!” // А он стараться рад и сам, // Да вот беда: за сотни лет // Привык к тяжелым парусам, // А парусов в помине нет” (“Морской этюд”). Нечасто, но умело она использует такой художественный прием, как аллитерация: “Стрекозьи женщины стрекочут, как сороки. // Сквозь сумрак с исчезающей листвой // Дрожит дорога. Догорают тени”. У Ольги Рычковой сложившийся поэтический мир, мир необычный, свои ценности, свои, ни с кем не схожие технические приемы ремесла. Она может иронично отозваться о своем творчестве: “Я поэт. Терзаю лиру…”, может с иронией изобразить античных поэтов, волнующихся на берегу Леты: “кого смоет набежавшая волна”? Но несмотря на иронию и самоиронию, она знает, что скрывается за внешней легкостью каждой поэтической строки, своей, и чужой: “Какая дьявольская сила — // Беспечной Музы ремесло: // Кого любовью опалило, // Кого печалью унесло. // Какие дьявольские сети — // Прожилки чистого листа. // А на Парнасе — только ветер // Да перекладина креста” (“Поэтам”). А еще: стихи О. Рычковой, емкие по смыслам, — красивы в самом высоком смысле этого слова. Ее хочется и читать, и цитировать.
Милена Юсупова. Демоны и Ангелы. СПб.: Любавич, 2010. — 180 с.: ил.
Герои рассказов М. Юсуповой, рассказов то вполне реалистических, то с допущением мистики, то откровенно фантазийных — прежде всего Он и Она. Он может быть коммерческим директором или преуспевающим бизнесменом, Она, как правило, разочарованная в любви красавица, ищущая забвения в бурных приключениях или в суициде. Антураж для М. Юсуповой не так уж и важен, иногда он вообще едва намечен. И реалии она прописывает не всегда удачно: если можно еще принять существование сельской дискотеки в начале 70-х годов, то “деревенский госпиталь” или Луга как пригород Питера глаз колют. И любит фиксировать внимание читателей — и героинь — на мужских глазах: необыкновенных, выразительных, поразительных. Но это — огрехи, которые преодолеть молодому автору удастся. М. Юсупова многое уже умеет. Впроброс, но точно она передает атмосферу офисов, где томятся от скуки молодые и не очень менеджеры разных уровней, быт петербургских коммунальных квартир. Раскрепощается в описаниях экзотических стран, материал ей знакомый: Индия, Шри-Ланка (“Краски Гоа”, “Страна Зуба Будды”). Умеет строить сюжет, а сюжеты ее рассказов разнообразны, фантазии ей хватает. То в одном рассказе причудливо соединятся мотивы “Золушки” и “Синей бороды”, то история одинокой женщины, слышащей во сне призывы о помощи, напомнит роман Стивена Кинга “Мизери”, то восточная сказка станет явью. При этом М. Юсупова не заимствует сюжеты, она ведет свою тему. Удачны короткие новеллы с неожиданными концовками, меняющие, казалось бы, заявленную в начале прозрачную суть рассказа. Например, рассказ “Районный патрульный”: в отличие от других патрульных, у Патрульного № 999 — криминальный район, где постоянно кто-то попадал в беду. И вот вместо того, чтобы ловить преступников и получать с них положенную мзду, он стал помогать пострадавшим. Он находил их, успокаивал и приводил к себе. Его дом был большим и светлым и мог вместить много людей. Патрульный просто хотел, чтобы несчастные все забыли и стали жить счастливо… “Сбитый прохожий, умершая от инфаркта старушка, бизнесмен-самоубийца, изнасилованная женщина… Все те, кого он пытается спасти и сделать счастливыми. Его не интересуют виновники — падшие души. Пусть другие Патрульные занимаются ими…. Ребенок улыбается (погибший младенец родителей-пьяниц)… восходящее солнце озаряет золотом на голове Патрульного маленькие рожки…” Ничего что рожки. В другом рассказе читатель встретит и хвост, перевязанный девичьим бантиком. Демоны тоже бывают разные. Некоторые истории из серии “Он и Она”, конечно, грешат сентиментальностью. Но зачастую М. Юсупову спасает хорошее чувство юмора. Рассказ “Иллюзия”: не смогли соединить судьбы коммерческий директор консалтинговой западной фирмы и прекрасная девушка, увлеченная йогой. Один не смог выдержать жизни в шалашике в райском уголке Индии, москитов, муки медитаций и йоги, обезьян, отбирающих бананы у человека. Для другой пыткой оказался пятизначный отель, душ, шелковые белоснежные простыни, услужливый персонал гостиницы, великолепная кухня отельного ресторана. “Ангелы не живут в клетках”. Впрочем, после этой экзотической эпопеи жизнь героя изменилась, и изменилась к лучшему. Остроумен рассказ “Как я искала мужа, или └Счастливой охоты!“”: после комических поисков окажется, что любовь — рядом. При всем разнообразии сюжетов ведущая тема у автора есть, и она благородна: избавить от отчаяния. “Замечали ли Вы, что все события, происходящие в Вашей жизни, не случайны, а все люди, которых Вы встречаете на своем пути, рано или поздно играют свою роль в Вашей судьбе? Бывали ли у Вас минуты отчаяния, когда казалось, что вокруг Вас пустота и нет выхода из навалившихся проблем и напастей? Демоны и Ангелы появляются в трудную минуту, помогают сделать тот или иной выбор в жизни, разрушают или спасают, а иногда полностью меняют Вашу судьбу. Надо только уметь их увидеть и различить. Принять помощь ангелов и справиться с искушением демонов. Это не всегда просто, но когда выбор сделан правильно, жизнь снова налаживается и солнце начинает светить на Вашем жизненном пути”. Демоны и Ангелы способны принимать разные обличья, иногда в их роли выступают обычные люди. Главное, чтобы при встрече с ними мир повернулся к человеку доброй стороной. А для этого иногда достаточно вспомнить “ласковые объятия мамы, первый пьянящий поцелуй, дикие танцы с подругой под дождем, пугающее дыхание моря, ночную тишину в горах, слезы радости при встрече с другом, тающий шоколад в руках на солнце, корочку хрустящего хлеба, аромат земляники в поле, мурлыкание пушистого котенка…”
Андрей Грунтовский. Материк Россия. Слово о русской словесности. СПб.: Издательский Дом “РУССКИЙ ОСТРОВ”, 2011. — 416 с.: ил.
Статьи, заметки, очерки, жизнеописания замечательных людей — попытка русского православного литературоведения вкупе с универсальным взглядом на Россию и ее историю, в основе которого лежат своеобразная философия и богословие, ибо, по мнению автора, любое “ведение” без них невозможно. Россия, с точки зрения А. Грунтовского, — это не просто суперэтнос, это не Европа и не Азия, не среднеарифметическое “евразийство”, а особый материк, на котором сложились особый тип сознания, язык, поэтика. У него своя версия рождения логосов, то есть генетических кодов народов: рождение их отражено в притче о вавилонском столпотворении, именно шесть тысяч лет назад, где-то в четвертом тысячелетии до Р. Х. появились протославянский, протогречесский, протогерманский… языки (подзабытый синоним слова — народы). И появились скачкообразно. Кто-то увидит в этом мутацию, автор видит в этом — творение Божье. Все культуры — братья-ровесники. Только не близнецы. “Прежде всех век рожденные” логосы народов, именно логосы предопределяют не только языковые и фольклорно-этнографические различия, но различия ментальностей и еще глубже — народного духа. И мы не просто отличаемся от соседей особенностями языковой системы, но и различно наше фольклорное наследие, наследие этнографическое, обрядовость, орнамент… причем различия иногда полярные. Культуры будут меняться. Логос наций изменить невозможно. Неизменен народный дух. Отклонения от народной традиции — печальны. “У народа есть свой идеал национальной идеи, и постичь его можно, лишь любовно изучив всю дошедшую до нас фольклорно-этнографическую и религиозную культуру народа, что вкупе и есть народное богословие. Можно спорить о том, насколько уклонились народные идеалы от византийских канонов и от первоначального эйдоса (логоса) Русской идеи, но пора бы понять, что построить в России государство и религию, не соответствующие этим идеалам, просто не получится… не получилось. Не получится, разумеется, и построить “новую Россию” по меркам первого Рима”… Так, на амерканизацию страна ответила вымиранием. А. Грунтовский уверен: не надо копировать ни варягов, ни византийцев, татар, голландцев, французов, американцев, а надо строить в России — Россию. Исторические воззрения автора не согласуются с традиционными версиями происхождения русского народа, русской государственности, критике подвергаются и доктрина Филофея “Москва — Третий Рим”, и теория этногенеза, предложенная Л. Гумилевым, и норманнская теория, и концепции западников и славянофилов, и “евразийство”. “Православный взгляд на этногенез прост: здесь, на грехопадшей земле, мы своею свободной волей воплощаем Божий Промысел о России (логос России) и по грехам нашим искажаем его, конечно…” Историю России он рассматривает в тесной, “мистической” связи с русской словесностью: “Между двумя вопросами и вся наша словесность — откуда есть пошла и куда есть придет Русская земля”. Он обращается к фольклору, к духовным стихам домонгольской эпохи, к древнерусской литературе, предлагая очень нетривиальное их прочтение. По мысли автора, упадок традиционной русской культуры начинается с XVI века. “Действительные потери наша традиционная словесность (совокупные традиции письменной и фольклорной) понесла в новейшее время. И не вследствие христианизации, а по причине секуляризации национального сознания — глубоко внутреннего процесса, обусловившего и западное влияние, проявившееся в Смуте, в Расколе, а особенно в реформах Петра и всего проистекшего из них. “Слово о полку”, “Моление Даниила заточника”, “Поучение Мономаха” оказались невостребованными, сгинули в монастырских архивах и кострах Тишайшего — потом пришлось открывать заново”. “Три источника и три составные части” литературного процесса он видит в уваровской триаде: “самодержавие, православие, народность” — и делает упор на последнем слагаемом, вынося его на первое место. Отражением святоотеческой словесности стали и русская философия, и русская литература XIX—XX веков, творчество Пушкина, Толстого, Достоевского — суть лишь отсвет тысячелетней православной традиции. Истинно национальными, то есть народными поэтами А. Грунтовский называет А. Пушкина, С. Есенина, Н. Рубцова, им посвящены циклы статей. С соответствующих позиций анализируется творчество А. Платонова, Н. Носова с его городом Солнца, Б. Шергина, А. Блока, Н. Клюева… Большие очерки с привлечением архивных и мемуарных материалов посвящены живописцу, литератору, философу, педагогу Е. Честнякову и замечательному этнографу Г. Виноградову. Автор предлагает и свое прочтение современной русской поэзии, признаемся, вниманием критики обделенной. “Кредо русской литературы предельно просто: что спасительно для души, то и для русской литературы спасительно”.
Сергей Антонович Клычков. Исследования и материалы. 1889–1937. М.: Издательство Литературного университета им. А. М. Горького, 2011. — 528 с.: ил.
Имя Сергея Антоновича Клычкова (1889–1937), одного из значительнейших русских поэтов ХХ века, превосходного прозаика, переводчика, замалчивалось почти полвека. В 1937-м году его расстреляли по ложному обвинению — шла зачистка идеологического фронта. В 1956 году обвинения были сняты, но его литературная реабилитация слишком затянулась. Многие десятилетия его стихи, проза и публицистика, печатавшиеся в 10–20-е годы ХХ века, не переиздавались и не рассматривались в контексте литературного процесса тогдашнего времени. Возвращение в литературу состоялось лишь в 80-е годы ХХ века. Он родился в деревне Дубровки Калязинского уезда Тверской губернии (ныне это Талдомский район Московской области) в старообрядческой семье кустаря-башмачника. Сергей Клычков, как и его собратья — великаны нашей словесности ХХ столетия, в тени которых он все еще пребывает, Николай Клюев и Сергей Есенин, — принесли в поэзию народно-крестьянский мир России. Владимир Смирнов, завкафедрой новейшей русской литературы Литинститута дал в своем выступлении такую характеристику их творчества: “В их стихах крестьянская Русь заговорила языком высокого искусства, оригинального не внешним словесно-ритмическим узором или почвенными мотивами, а вольной и слаженной изобразительной и музыкальной стихией, волшебным и внятным лиризмом и духовной силой. За ними многовековая народно-религиозная культура. Они прошли искушение модернистским расцветом начала века, они книжники и начетчики, провидцы и пророки. Славянская мифология для них органична и современна. Они бросили вызов железной цивилизации, были и “последними поэтами” деревни, то есть Руси, и, может быть, последними защитниками души. Почти все они погибли, когда “коммуной вздыбленная Русь” занялась строительством земного рая”. Творчество С. Клычкова претерпело заметную эволюцию: от “крестьянского романтизма” в лирике к тревоге о разрушении нравственных корней в деревне. Его мечты о единении патриархальной деревни с революционной новью оказались утопичными. Конфликтные состояния мира, проистекающие из извечной внеисторической борьбы добра и зла и изначально неизгладимых противоречий в самой человеческой душе, мощно описаны в клычковской прозе. И если его дореволюционная поэзия проникнута ощущением глубокой гармонии между человеком и природой, еще не нарушенной катаклизмами жестокого и трагического ХХ века, то в 20-е годы он напряженно размышляет о смысле происходящего в России, связывая это с вечными вопросами бытия: жизни, смерти, искусства. Международная научная конференция, посвященная 120-летию со дня рождения выдающегося русского поэта, состоялась в Литературном институте им. А. М. Горького в октябре 2009 года. В ней приняли участие ученые и писатели из России, Украины, Франции и США, а также земляки С. Клычкова, чтящие его память, изучающие и пропагандирующие его творчество. По материалам этой конференции и составлен сборник. Материалы расположены в трех разделах. Первый содержит выступления, касающиеся общих проблем творчества писателя и его места в литературном процессе, в религиозной и философской мысли ХХ века. Второй составили выступления, выполненные как “слово о писателе”. Третий включает в себя воспоминания брата писателя Алексея Сечинского (Клычкова), подготовленные к печати внучкой С. А. Клычкова — Т. В. Тихоновой. Подробно, скрупулезно рассматриваются биография поэта и писателя, его творчество, творческий путь, эпоха. А также осуществлено включение его изумительного наследия в общий контекст русской литературы: пушкинские мотивы в творчестве поэта, лермонтовские традиции, романы С. Клычкова в контексте “деревенской прозы” второй половины ХХ века, литературные параллели — С. Клычков, П. Васильев, Н. Клюев, Ф. Сухов, Н. Рубцов… А также представлены неизвестные ранее письма, архивы. В этом сборнике нет наукообразных выступлений, а есть теплые, необычайно живые высказывания людей, влюбленных в своего героя и много о нем знающих.
Ольга Глазунова. Русский язык и культура речи: учебник; ил. В. А. Березина. М.: КНОРУС, 2012. — 248 с.: ил.
Да, конечно, учебник, учебник, предназначенный для студентов высших учебных заведений. Но составлен он так, что будет интересен и полезен любому, кто ценит и уважает русский язык, кому надоели неправильные конструкции слов и предложений, странные ударения, тавтологии, путаница в терминах, что ежедневно мы встречаем в быту, что льются на нас с экранов телевизора и из радиоэфира. С выбором, как правильно сказать, как произнести правильно слово, мы сталкиваемся каждый день, и наши знания в объеме школьной программы не всегда — или все меньше и меньше — дают нам возможность найти правильный вариант. Тем более разобраться, почему в слове “километр” ударение надо ставить на третьем слоге, чем различаются варианты “чёрный кофе” и “чёрное кофе”, откуда возникла предложно-падежная форма “в Украине”. Цели и задачи обучения культуре речи автор видит так: “Оценка наших личностных и профессиональных качеств напрямую зависит от уровня нашей речи, от умения выражать свои мысли. Основная задача обучения культуре речи состоит в том, чтобы дать человеку уверенность в своих силах в любой ситуации общения, помочь обрести знания, которые необходимы ему для того, чтобы грамотно строить свою речь и, используя наименьшее количество средств, воздействовать на собеседника”. Впрочем, помимо искусства правильно говорить, автор повествует и о других, не менее важных умениях, ибо слова составляют лишь незначительный процент в общей массе общения. Многое зависит от голоса, его тона, темпа речи, интонации и невербальных средств общения, таких, как язык жестов. Владение этим мастерством может с успехом заменить харизму — врожденное свойство человека притягивать к себе внимание и оказывать эффективное воздействие на других. В книге 10 разделов. Для непосвященного их названия звучат страшновато: орфоэпические нормы русского языка; нормы употребления существительных; варианты падежных окончаний существительных… Но это, пока не заглянешь в любую из главок и не убедишься, как легко, доступно, изящно излагает автор материал непростой, но очень важный в ежедневном обиходе. Так, орфоэпия — это не что иное, как раздел языкознания, изучающий нормы литературного произношения, например, особенности московского и петербургского произношения. Или — нормы употребления существительных: к какому роду относятся названия лиц женского пола по профессии или должности, зачем и почему мы заимствуем новые слова из других языков, что такое аббревиатуры, какими они бывают, как их склонять. И совсем уже не скучно разбираться в вариантах падежных окончаний существительных: как правильно говорить — “сто грамм” или “сто граммов”, “полотенец” или “полотенцев” и, вообще, до “какого зарезу нужны деньги”? Автор сделал всё, чтобы книга получилась интересной и нестандартной. В каждый раздел включены учебно-просветительские тексты: краткий очерк о “Риторике” М. В. Ломоносова; история буквы “ё”, вошедшей по инициативе Е. Дашковой и Н. Карамзина в первый Словарь Российской академии, но остававшейся все время как бы необязательной для употребления в текстах, что привело к чудовищным искажениям, путанице и неопределенности, ошибочным прочтениям, которые постепенно становились и становятся общепринятыми. Добро бы только, что появилось двойное написание слов “жолудь” и “жёлудь”, “шопот” и “шёпот”. Но “пострадало” и огромное количество собственных имен. Кто, например, знает, что правильно произносить Ришильё, а не Ришелье, Монтескьё, а не Монтескье, а великий русский математик Пафнутий Львович Чебышев на самом деле Чебышёв. Рассказывает О. Глазунова и о самой удивительной букве русской азбуки — “ф”, ее практически не встретишь в произведениях А. С. Пушкина и в стихах других русских поэтов-классиков. Орфоэпию рифмы она рассматривает на примерах стихотворений Ахматовой и Пастернака. В конце каждой темы, как и положено в учебниках, приводятся вопросы — тесты на усвоение материала, упражнения для самостоятельной работы, редакторский практикум — тексты, в которых надо найти и исправить ошибки, объяснить, почему так говорить не стоит, указать варианты. Например, можно ли говорить “первый дебют состоялся два года назад” или “в столовой на окне висела тюль и стоял горшок с геранью”? Как правильно: “по средам” или “по средам”, “на стенах” или “на стенах”, “едим мы или кушаем”? А на поля книги вынесены цитаты из классиков, русских и зарубежных, подчеркивающие значение владения родным языком. И первая такая заметка на полях: “В сущности, ведь для интеллигентного человека дурно говорить должно бы считаться таким же неприличием, как не уметь читать и писать, и в деле образования и воспитания обучение красноречию следовало бы считать неизбежным” (Антон Чехов).
Александр Мелихов. Республика Корея: в поисках сказки. Корейцы в русских зеркалах: Опыт исследования. СПб.: Лимбус Пресс, ООО “Издательство К. Тублина”, 2011. — 486 с.: ил.
Исследование историческое, социологическое, этнографическое и, если угодно, антропологическое посвящено стране, с которой мы соседствуем на протяжении столетий, но о которой знаем меньше, чем о других восточных соседях — Китае и Японии. Чтобы воссоздать целостное представление о далекой стране (далекой от западных окраин нашей страны, близкой от восточных), А. Мелихов тщательно проработал немало трудов. Наиболее “неискаженные” зеркала он обнаружил в записках русских ученых, путешественников, военных конца XIX века, в работах современных нам путешественников и ученых-корееведов. А заглянув в советские энциклопедии — сталинскую, хрущевскую, брежневскую, еще раз убедился в очевидном: в официальных (да и в менее официальных) советских “отражателях” образ Южной Кореи лепился согласно “установочным положениям”. Начав свое повествование с высказываний Конфуция, без которых не понять менталитет корейского народа, А. Мелихов переходит к истории первых контактов России и Кореи, используя для этого работу современного исследователя российско-корейских отношений Т. Симбирцевой. История эта начинается с конца XVII века: первое изображение Кореи на русской карте появилось около 1678 года, в период “албазинских войн” с Китаем. В книге А. Мелихова нашлось место и для отрывков из дневников тех, чей образ и имя стерты временем, как, например П. М. Делоткевича, совершившего путешествие в Корею в 1885 году; и для официальных отчетов конца XIX века о состоянии Кореи, составленных должностными лицами и военными, — и в сухости этих отчетов есть своя старинная прелесть; нашлось место и для записок “субъективных”, как, например, путевые очерки прекрасного русского писателя Н. Гарина-Михайловского — “Из дневников кругосветного путешествия” 1898 года, где представлены поразившие писателя сцены из корейской жизни, беседы с простыми корейцами. С учетом сложностей в этой части света, в российском приграничье, интерес к этому региону со стороны официальных или полуофициальных лиц был вполне оправдан, как закономерен он и сегодня. Интересовало все: география, государственное устройство, политика внешняя и внутренняя, социальные институты, быт и, конечно, вооруженные силы, международная и внутренняя торговля, отношения — или отказ от отношений — с соседями (Корея долгое время придерживалась “изоляционистской” позиции, не желая открывать страну для западных пришельцев). Среди современных работ, рассматриваемых в книге, можно выделить книгу одного из корифеев современного корееведения Андрея Ланькова “Корея. Будни и праздники” (2000), наполненную огромным количеством цифр и фактов; более лиричную книгу Татьяны Симбирцевой “Корея на перекрестке эпох” (2000); лекции С. Курбанова, воссоздающие детально историю покорения Кореи Японией; очерки неутомимого путешественника, постоянного автора “Невы” архимандрита Августина, много внимания уделяющего истории и архитектуре Кореи. Это только малая часть проработанных автором книги источников. В результате картина получилась неожиданная: оказывается, что не только у Англии с ее рыцарями и у Франции с ее мушкетерами, но и у Кореи есть свое романтическое прошлое: эпоха древних царств, внутренние распри, китайское влияние, унижение японским господством, раскол страны. Политические страсти, кипевшие в Корее на протяжении веков, достойны пера Шекспира. Естественно, немало сказано и о корейском экономическом чуде наших дней, а также о многом другом: о конфессиональных аспектах жизни Республики Корея, ее системе образования, национальной кухне, архитектуре, искусстве и даже о сексуальных предпочтениях корейцев. Все выдержки из книг дополнены комментариями, а вернее, размышлениями самого писателя, предпринявшего эту колоссальную работу. А. Мелихов сам побывал в Корее, сам погрузился в “корейскую сказку”. Свои впечатления от увиденного он проецирует на современную Россию. Он размышляет о значении культуры, “мягкой силы” для утверждения страны в современной цивилизации: “Иногда эта мягкая сила бывает очень даже напористой. Я бы даже сказал так: если прежде главным оружием подчинения одного народа другому, одной цивилизации — другой было насилие, то сегодня главным орудием сделался соблазн. Народ или цивилизация создают столь соблазнительный образ себя, что без всякого насилия побуждают другой народ или даже целую цивилизацию отказаться от собственной идентичности и по мере сил уподобиться (ассимилироваться) соблазняющей. Сегодня доминирование вообще невозможно без мягкой силы обаяния. Более того, можно сформулировать золотое правило международных отношений: выиграешь в жесткой силе — проиграешь в мягкой, выиграешь в напоре — проиграешь в обаянии”. Корейскому народу удалось спасти свою страну от окончательного, то есть культурного покорения: не имея возможности одолеть жестокую силу, силе мягкой корейцы простые корейцы сумели противостоять. России предстоит еще найти свои методы экзистенциальной защиты от чужой мягкой силы, найти свою сказку, как есть она и у французов, и у англичан, и у немцев, и у итальянцев, красивую сказку, способную очаровать западную цивилизацию, не агрессивную, но созидательную. Сегодняшнему миру есть чему поучиться у маленькой Кореи, считает А. Мелихов: мирное сосуществование религий в республике делает Корею своеобразным источником надежды для человечества; умение корейцев не только надрываться на работе, но и превращать каждый день в праздник — драгоценный урок для всего современного мира, гордящегося темпами роста неизвестно куда и во имя чего; и, быть может, главный урок Кореи миру — не поражать воображение бунтом против всего устоявшегося, как это делала Россия, но являть собой образец гармонии.
Инна Соболева. Утраченный Петербург. СПб., Питер, 2012. — 400 с.: ил.
Петербург меняется стремительно. Исчезают с лица города не просто здания, а символы эпохи и поколений: кафе “Сайгон”, Литературный дом, рюмочная на Невском, 18, дом Рогова… Какие-то перемены вызывают бурные споры, какие-то проходят, не замеченные горожанами. Для кого-то расчистка запущенного уголка (например, снесенный аварийный дом на Шкапина) — утрата, то о чем стоит помнить и скорбеть, для кого-то шаг к обновлению, к благоустройству. Перемены, вызванные естественным ходом времени, начались еще в XVIII веке и никогда не прекращались. Многие петровские строения, многие шедевры петербургской архитектуры разрушали не злоумышленники, не равнодушные и нерадивые наследники — от них отказывался сам хозяин. И вовсе не потому, что им владела мания разрушения, как это было со многими власть имущими в ХХ веке. Просто владельца переставали устраивать старые дома и дворцы: менялись вкусы, потребности, мечталось построить что-то лучшее, новое, что порой и удавалось сделать. Глубоко личные причины были, например, у Павла I, возжелавшего на месте Летнего дворца, где он родился, построить Михайловский замок. Увы, ни славное имя хозяина, ни мастерство зодчего, ни несомненная полезность не гарантируют долгой и благополучной жизни здания. Сносились даже строения Растрелли, не сохранилась первая химическая лаборатория Ломоносова, канули в Лету Зимний дворец Петра I, Екатерингофский и Подзорный дворцы. Куда ни бросишь взгляд, везде призраки зданий и памятников, исчезнувших в разные времена по разным причинам. Значительный урон городскому ландшафту был нанесен в ХХ веке, когда по политическим мотивам целеустремленно уничтожались храмы по всей стране, в том числе и в бывшей столице Российской империи. Исчезла церковь Покрова в Коломне. Была разрушена одна из первых петербургских церквей — Матфеевская церковь, располагавшаяся в бывшей солдатской слободе (между Большой Пушкарской, Ленина и Кронверкской улицами). Во времена Хрущева снесены величественная Греческая церковь во имя Святого великомученика Дмитрия Солунского — уменьшенная копия константинопольского храма Святой Софии, Троицкая церковь на углу Марата и Стремянной, построенная в стиле московских храмов XVII века и облицованная золотистым глазурованном кирпичом и огромными изразцовыми иконами. Одна из самых горьких потерь — собор во имя Святой Троицы, который в народе называли Петровским, он был заложен Петром всего через 4,5 месяца после основания города, закрыт в августе 1933-го, а в октябре снесен до основания. Автор подробно пишет об утраченных шедеврах, зданиях, памятниках. Материал сгруппирован по разным принципам: по времени строительства (петровский Петербург), или по месту (Невский проспект, Литейная часть), или по принадлежности одному зодчему (шедевры Растрелли), или по предназначению (храмы). Есть глава, посвященная пушкинскому Петербургу и тому, что с ним связано: “Здесь некогда гулял и я”. Но книга эта не мартиролог. В ней рассказывается не только об архитектурных шедеврах, но и о домах, в которых жили люди, сделавшие много для Отечества и незаслуженно забытые. Героями книги часто становятся не архитектурные стили, не художественные изыски, вернее, не только они, а люди — их страсти, и страдания, и победы, их боль. Одухотворяя старый Петербург, в отступлениях автор подробно рассказывает об ордене Андрея Первозванного и первом его кавалере, первом российском генерал-фельдмаршале, первом русским по происхождению адмирале о Ф. А. Головине, о придворном чародее Я. Брюсе, о князьях Куракиных и семействе Строгоновых, о военном генерал-губернаторе М. Милорадовиче, о лейб-медике трех императоров Я. Виллие, о председателе кабинета министров Российской империи Д. Блудове… Эта книга о том, как менялся город Петра на протяжении всей своей истории. О том, каким был Петербург и каким уже никогда не будет снова. Архитектура Петербурга претерпела за три столетия немало метаморфоз. И не раз новые постройки превосходили по своим достоинствам те, что были снесены, выразительный пример — дом-реклама Елисеева. Вопреки ожиданиям, самой короткой является глава, посвященная утратам последних лет. И. Соболева констатирует: в современной архитектуре есть что-то безнадежное. Сон разума порождает чудовищ, таких, как сооружение на площади против Владимирской церкви, изуродованная современным зданием Стокманна площадь Знаменская на углу с Невским. Зло — безлико, а потому имен современных “творцов” И. Соболева сознательно не называет. Так что же утратил наш прекрасный город? Шедевры архитектуры? Неповторимые живописные силуэты? Храмы, в которых молились наши предки? Кладбища, где они упокоились? Или ту, особую, чисто петербургскую, ленинградскую культуру? И уже готов утратить божественную небесную линию, которая потрясает всякого, кто не утратил чувство прекрасного? Вот вопросы, которые задает автор себе и читателю и на которые пытается найти ответ.
Публикация подготовлена
Еленой ЗИНОВЬЕВОЙ
Редакция благодарит за предоставленные книги
Санкт-Петербургский Дом книги (Дом Зингера)
(Санкт-Петербург, Невский пр., 28,
т. 448-23-55, www.spbdk.ru)