Рассказ
Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2012
Олег Лукошин
Олег Константинович Лукошин родился в 1974 году в Горьковской области, окончил Елабужский государственный педагогический институт. Живет в Нижнекамске (Татарстан). Печатался в журналах “Урал”, “Бельские просторы”, автор книги повестей и рассказов “Капитализм” (“АСТ-Астрель”, 2010). Финалист литературных премий “Национальный бестселлер” (2010) и “Нонконформизм” (2011).
Что такое жестокость
рассказ
Подходил к концу второй год с того дня, как Роман окончил юридический факультет университета и безуспешно пытался устроиться на работу по специальности. К профессии юриста его едва ли не с пеленок готовили родители, в особенности мать — школьная учительница. Отец, рабочий—краснодеревщик, порой робко пытался намекнуть супруге о некоторых сомнительных моментах этого выбора, но был напористо пристыжен ею за непонимание сущности мироустройства со всеми его приоритетами и в итоге сдался, сделавшись молчаливым сообщником жены. Когда Роме исполнилось четырнадцать, отец и вовсе ушел из семьи, предо-
ставив супруге безграничные возможности для претворения своего замысла в жизнь. Что она с блеском и выполнила.
С первого класса Рома был активно принуждаем к просмотру детективных фильмов, которые почему-то не любил. Особое внимание мать просила обратить на юридически процессуальные моменты. Во втором классе она купила ему Уголовный кодекс и заставляла учить наизусть все статьи, в особенности требуя знания присуждаемых за преступления сроков. К пятому классу Роман освоил кодекс в совершенстве и ошарашивал своих одноклассников, толкаемых детской непосредственностью к совершению всевозможных хулиганств, душераздирающими описаниями их последствий. “Три года с конфискацией имущества!” — зловеще произносил он, и испуганные сверстники пугливо ежились от Роминых предсказаний, впрочем, не вполне их понимая.
В старших классах мать наняла Роману репетитора, выделив на эти цели значительную часть собственного крохотного заработка. Репетитор, усатый и умеренно пьющий учитель истории и обществознания — мамин коллега, — за два года занятий, несмотря на всю свою лень и бестолковость, научил Романа бегло дрейфовать по традиционным темам вступительных экзаменов.
Знаний этих, однако, на экзаменах едва не хватило: написав сочинение на “три”, сдав историю на “четыре”, а обществознание на “пять”, Рома со скрипом был зачислен в университет. По профилирующим дисциплинам он учился весьма неплохо, хотя и не блестяще, причиной чему было врожденное нежелание выпячиваться. Побочные предметы шли хуже, и в итоге в его вкладыше к диплому по окончании учебы красовалось немало троек. Как, впрочем, и у подавляющего большинства сокурсников.
Мать организовала в честь окончания сыном вуза торжественное застолье, на которое были приглашены сразу две соседки по подъезду. Женщины радовались за Романа, поднимали в его честь бокалы с дешевым шампанским и пророчили ему большое будущее. Будущее, однако, приходить не торопилось. В первой же гавани, куда он обратился с желанием бросить якорь, а попросту говоря трудоустроиться — было это самое крупное в городе предприятие, — ему ответили невразумительным отказом. Отказом ответили и во втором крупном, и в третьем, и в четвертом. За предприятиями пошли различные организации статусом пожиже, за организация-
ми — частные предприниматели. Везде молодого специалиста ждал облом. Все говорили, что руководителям нужен человек с опытом, но в то же время до Ромы то и дело доходили совершенно правдивые слухи о том, что то и дело на должности юристов брали не то что людей без опыта, но даже без законченного юридического образования.
— Блат, — вздыхала тягостно мать, — везде блат нужен. Раньше такого не было. Раньше закончил институт — получай распределение. Да еще жильем обеспечат. А сейчас… И куда страна катится?
Первый год неудачи сына она переносила стойко. Подбадривала его, заверяла, что все наладится, образуется, устаканится, хотя в глубине души все чаще начинала чувствовать что-то черное и нехорошее, недвусмысленно свидетельствующее о том, что все это, в смысле абсолютно все это — и с ней, и с сыном, — может закончиться как-то нерадостно.
Старая советская атеистка, она поверила вдруг в Бога, стала посещать церковь и, повязываясь сереньким платочком, истово молилась под бормотания попика, вы-
плакивая и заговаривая несчастья сына. Несчастья не проходили. Роман покупал все выходящие в городе газеты, звонил по всем объявлениям, в которых мелькало слово “юрист”, иногда даже ходил на собеседования, но результат оказывался одним и тем же — нулевым.
— Скромный ты у меня, — говорила мать, — Стесняешься себя представить как следует, похвалить чуть-чуть. И про тройки небось сразу рассказываешь, и про отсутствие опыта. А ты возьми и скажи, что опыт есть. Что работал в одной фирме во время учебы, только там трудовую книжку не заводили. Схитри немного — тебя и возьмут.
— Да говорил я так, — бубнил в ответ сын. — И так, и еще по-всякому. Не берут.
— Да что за проклятие такое?! — недоумевала мать. — Все куда-то устраиваются, только ты не можешь. Ты в кого такой несчастный?
Постепенно она стала подозревать, что Роман не устраивается на работу не потому, что против него обстоятельства, а потому, что просто-напросто не хочет этого. Ему тепло и сытно за маминой спиной, он сладко спит, вкусно ест, днями напролет смотрит телевизор или режется в “плэй стейшн”, и дела ему нет до работы. Она осознала вдруг, что ее сын — хитрый жук, наглый трутень, паршивый ленивец, не думающий о последствиях своих действий и рассматривающий жизнь как веселое путешествие по волнам удовольствия.
— Значит, так, — сказала она однажды вечером, выдергивая из розетки шнур от игровой приставки, за которой коротал часы Роман. — Я вижу, что ты меня обманываешь. Я вижу, что ты вовсе не хочешь устраиваться на работу.
День сложился тяжело, она поругалась с учителем физкультуры, а еще краем уха расслышала — после того, как отчитала двух старшеклассников за то, что они шлялись по школе без сменной обуви, — как они довольно громко обозвали ее нецензурной связкой слов. В душе все кипело.
— Завтра же ты идешь в первую попавшуюся организацию и устраиваешься на работу. Понял меня — завтра же!
Роман понял лишь то, что мать впала в состояние клокочущей неврастении, но попытался аргументированно оспорить ее неубедительный заход.
— Да куда меня возьмут, куда? — смотрел он на нее пристально. — В грузчики если только.
— Пусть в грузчики! — выдала, почти крича, мать. — Пусть! Начнешь с грузчика, заработаешь первые деньги, дальше найдешь работу получше. Потому что дальше продолжаться так не может. Тебе надо куда-то пристроиться.
На следующий день Роман забрел в первый попавшийся магазин, на дверях которого маячило объявление “Требуется грузчик”, — им оказался супермаркет, расположенный в пяти минутах ходьбы от дома, — и после короткой беседы с директрисой был принят на работу.
— Я нашел работу, — сообщил он вечером матери.
— Нашел! — радостно воскликнула она. — Где, кем? Из той фирмы позвонили? Как ее?..
— Нет. Грузчиком в супермаркет.
Несколько часов мать рыдала. Страшное сбывается, поняла она. Страшное стучалось к ней всю жизнь, раньше ей удавалось отвертеться от невзгод, но теперь они бьют по ней через сына. То ли еще будет! И зачем только ребенка завела от этого придурка?! Не любила ведь его, не любила!
— Сына, это жестоко! — заплаканная, предстала она перед Романом. — Ты мне отомстить решил, да? Думаешь, мать брякнула про грузчика, а я устроюсь и покажу ей, что она не права, да?
— Да в чем дело? — недоумевал Рома. — Ты хотела, чтобы я работал? Вот я и буду работать.
— Да, господи, там же одни алкоголики работают, ты же сопьешься! Сынок, я про грузчика так только сказала, чтобы подстегнуть тебя.
— Вот и подстегнула, — жестко ответил он.
Истерика матери внесла в его душу изрядную сумятицу. Ночью он почти не спал, чувствуя себя пятилетним нашкодившим малышом, которого наказывают за все, что бы он ни делал. Он понимал, что он взрослый человек и должен сам руководить своей жизнью, сам принимать решения и все такое, но состояние потерянности, в которое вот так просто, одним махом, одним окриком погрузила его мать, вызвало в нем удивительно гнетущие мысли и омерзительное понимание собственной слабости и никчемности. От слабости хотелось избавиться, избавиться так же быстро, как она пришла, одним взмахом, одним решением, но решение это не приходило, отчего ощущение безысходности разрасталось до титанических размеров, не оставляя ни единого уголка утешению.
В супермаркете его встретили весьма равнодушно, что Романа почему-то удивило. В глубине души он рассчитывал, что с ним проведут дружеский инструктаж, все работники магазина пожмут руку и тепло улыбнутся, что его пораспрашивают о том, где он учился и работал раньше, но ничего подобного не произошло. Ни тетенька-директор, ни тетенька-администратор, ни девушки-продавцы не сказали ему ни слова. Кроме этого, с ним случился легкий конфуз: увидев в подсобном помещении дверь с надписью “Раздевалка”, он зашел внутрь, переоделся и был пару минут спустя надменно пристыжен ввалившимися в комнату продавщицами — раздевалка оказалась исключительно для них.
Раздевалка грузчиков находилась в подвале и представляла собой крохотное грязное помещение с облезлыми стенами. Здесь он встретил первое существо, которое искренне обрадовалось его появлению. Существом этим оказался облезлый мужичок лет пятидесяти, представившийся Леонидом.
— Грузчик? — с широкой улыбкой спросил он смущавшегося Романа. — Ну наконец-то! — мужичок радостно хлопнул парня по плечу. — А то я заколебался в однёху париться.
При последующих расспросах выяснилось, что по штату в магазине положено четыре грузчика (Роме почему-то казалось, что в таком большом супермаркете их должно быть не меньше восьми), но ввиду катастрофической текучести этой категории работников до прихода Романа грузчиками здесь трудились лишь два человека. Причем один из них, второй, звавшийся Маратом, по словам Леонида, в последнее время серьезно планировал навострить с этой работы лыжи. По крайней мере, вот уже два дня Леня пахал в одиночку и был этим обстоятельством некоторым образом недоволен. Марат, официально выпросивший себе выходные, мог и вовсе не вернуться.
— Работать в принципе можно, — сообщил Леонид Роме, — вот если бы только полный комплект грузчиков имелся. Коллектив гнилой, конечно, но это везде так.
В раздевалке раздалась пронзительная и какая-то до глубины души омерзительная трель звонка.
— О-о, зовут, — безрадостно прокомментировал этот звук Леня. — Видимо, молоко привезли. Ну, пошли трахаться.
Первую половину дня Рома провел бодренько. Машина с молоком оказалась небольшой “газелью”, разгрузили они ее быстро. Машина с хлебом тоже не составила трудностей. Пришла еще машина с соками-водами-пивом — вот этого добра привезли побольше, — но и с ней разделались в целом оперативно.
Леня оказался славным напарником — шутил, балагурил, помогал словом и делом. В общем, вселял позитивный настрой. Глядя на него, Роман стал подумывать, что все не так плохо, что работать можно везде, что все эти страшные истории об опустившихся до состояния грузчиков людях, к которым нельзя испытывать ничего, кроме сочувствия, — полнейшая чушь.
— На обед-то отпускают? — спросил он Леню, когда часовая стрелка приближалась к часу дня.
— Нет, — отозвался тот, — с собой надо брать. Ты не взял, что ли? Ну я поделюсь.
Роман прихватил на всякий пожарный пару бутербродов, хотя и рассчитывал, что на обед отпустят домой. Тем не менее внимание Лени было ему приятно.
Пообедали они у себя в раздевалке. Двух бутербродов все же оказалось недостаточно для утоления голода, пришлось воспользоваться приглашением Лени и позаимствовать у него кое-что из съестного. В довершение трапезы Леонид извлек из пакета полуторалитровый баллон с пивом и на недоумение молодого напарника ответил просто и убедительно:
— Работа у нас тяжелая. Надо как-то расслабляться.
Роман с ним неохотно согласился и так же неохотно выпил предложенный стакан. Но потом, когда во второй половине дня одна за другой пошли машины с товаром, — причем каким-то неудобным и нехватким, вроде брикетов с мороженой рыбой, — понял, что легкое отупение, вызванное пивом, самым благоприятным образом способствовало успешному продолжению работы. Машин оказалось как-то чересчур много, Роман даже сбился со счета, и хоть были они в основном небольшие по вместимости, но интенсивность их появления порождала легкую панику.
Усталость по окончании рабочего дня была чудовищной. Все тело, каждая его мышца и косточка болели.
— Устал? — заботливо спросил Леонид, когда они собирались домой.
— Есть немного, — ответил Роман. — Раньше не работал так. Непривычно пока. Качаться надо было больше.
— Да знаешь, — покачал головой напарник, — качкам грузчиками тяжело работается. Был тут один штангист — через три дня сбежал. Здоровенный мужичина — гора мышц сплошная, за раз тонну с места сдвинет, а вот весь день кочевряжиться — не может. Сил нет.
Леонид предложил догнаться, Рома согласился. Купив по бутылке пива и посидев на скамейке, они еще с часик душевно побеседовали. Леня выяснил, что Роман окончил университет, весьма сострадательно посочувствовал тому, что ему не удалось найти нормальную работу, и заверил парня, что в конечном счете все образуется. Сам же Леонид, как выяснилось, работал везде и всем, но из-за слабости к выпив-
ке — в чем он, ничуть не лукавя, признался — вынужден был кочевать с места на место.
— Здесь уже два месяца, — поведал он. — Сейчас не пью, так — пиво только. Работа бы ничего, жить можно, но все эти тупые продавщицы меня бесят.
Роман вынужден был с ним согласиться: в течение дня продавщицы своими противоречивыми инструкциями изрядно раздражали и его.
Наконец они попрощались. Роман направился домой и в дверях был встречен накрутившей себя до состояния очередной истерики матерью. Учуяв запах, исходивший от сына, она и вовсе затряслась, заревела и выдала нескончаемую тираду о печальном конце, который ждет Романа на этой работе.
— Помяни мое слово, — предрекала она, — ты там или сопьешься, или я не знаю что.
— Я там, — огрызнулся Рома, — потому что ты хотела этого!
Засыпал он под новую порцию причитаний.
Неделя прошла без особых событий. Марат на работу так и не вышел, пришлось трудиться вдвоем. Продавщицы с администратором раздражали, машины с товаром мельтешили бесконечной чередой, пиво из баллонов разливалось по мутным стаканам. Леня оказался отличным мужиком, Роман даже и не представлял, как бы он справлялся с работой, не будь его рядом. Оптимизм, исходивший от напарника, позволял хоть как-то мириться с потерянностью и тоской. Между тем с каждым днем работа становилась все тяжелей и тяжелей. Желанного привыкания почему-то не происходило. Усталость увеличивалась многократно, и пальцы порой уже готовы были разжаться под весом осточертевших ящиков и мешков.
— Когда выходной-то дадут? — поинтересовался он у Леонида.
— Пока новичков не наберут, вряд ли будет выходной, — ответил тот.
Рома решил просить выходные у директрисы. Та ответил ему — устало и раздраженно — примерно так же. Объявления висят, люди не идут. Как появятся — отдохнешь. А пока — марш на разгрузку.
Ее ответ вызвал в Романе бурю. Вернувшись домой, он поел, улегся спать, но до двух часов ночи ворочался с боку на бок, представляя, как переезжает эту тупую бабу на бульдозере. Перед тем как заснуть, он окончательно пришел к решению, что на работу больше не пойдет.
— Не пойдешь? — испуганно удивилась мать, услышав от него утром эту но-
вость. — То есть вообще не пойдешь, совсем?
— Совсем.
Вроде бы и обрадовалась мама, но через мгновение снова опечалилась:
— А как же деньги? Зарплата?
— Ну, заплатят, наверное.
— Да кто же заплатит, если ты на работу не выйдешь. Ты там и не оформлен до сих пор. Трудовую книжку завели?
Трудовую книжку не завели и, как Роман понял, заводить вообще не хотели. Заработанных и неполученных денег было искренне жаль, но осознание того, что дешевле будет сбежать из этого проклятого магазина, чем унижаться и выпрашивать зарплату, оказалось сильнее.
— Как знаешь, — нашла в себе силы сказать мать.
Она решила, что будет лучше эту тему не развивать.
Днем пришел Леня. Роман понял, что его прислали из магазина, и некоторое время, увидев бывшего напарника в глазок, не открывал дверь. Впрочем, мелькнула мыслишка, он мог принести деньги. Дверь открылась.
— Привет! — с улыбкой протянул Леонид руку. — Заболел, что ли?
— Нет, — буркнул Роман. — Уволился.
— В смысле, с директором говорил? А чего она меня к тебе послала?
— Не говорил, пошла она в жопу, говорить еще с ней. Сам уволился.
Леня покивал.
— Ну как знаешь, — снова улыбнулся он. — Конечно, жестоко ты со мной поступаешь, я же один остался, ну да ладно. Как-нибудь выкрутимся.
— Слушай, Лень! — решился Роман. — Если деньги мне дадут, будь другом, занеси.
— Без проблем, — отозвался тот. — Телефон свой запиши на всякий случай. Если что — звякну.
Спустившись на полпролета с бумажкой, где были накорябаны цифры Роминого телефона, Леня обернулся.
— Ты сам-то не пропадай! — кивнул он парню. — Время будет — заходи. Пивка попьем, побалакаем.
— В магазин вряд ли зайду, — ответил Рома. — Так как-нибудь выпьем.
“Хороший мужик, — подумал он, закрывая дверь. — С внутренней силой. Не то что я”.
Жизнь, сделавшая неожиданный зигзаг в сторону экзотической трудовой деятельности, встала на прежние рельсы. Снова единственный утешитель — телеви-
зор — принялся отвлекать его от грустных мыслей, снова игровая приставка погрузила в милую фантастическую реальность, снова газета с объявлениями оказалась единственной надеждой на возможное позитивное будущее. Звонки, отказы, снова звонки — к этому тоже можно привыкнуть и воспринимать как должное.
Мать, жалея о не полученных за тяжкий сыновний труд деньгах, все же была рада, что вытащила — она именно так воспринимала это — сына из пропасти и от новых истерик по поводу трудоустройства пока воздерживалась. Как-то даже жалостливее посматривала она на Романа, в глубине души все же, видимо, осознавая, что была не права и со слабеньким, ранимым сыном так себя вести нельзя. “Ну ладно, — думала она, тяжко вздыхая, — на мою зарплату жить будем. С голода не помрем, а там, глядишь, что-то да изменится”.
Через три недели после ухода из магазина Роману позвонил Леня. Спросил, что тот делает, позвал подышать свежим воздухом. Рома прихватил оставленные матерью деньги на молоко и выбрался на улицу.
— Выходной дали? — тепло приветствовал он напарника.
— Не, — саркастично сморщился тот. — Ушел я оттуда.
— Ушел? — удивился Рома.
— Ага. Заколебался. Так в одиночку и работал. Брали еще двоих — один три дня поработал, другой — день. Выходных нет, директриса дурку валяет: работай, и все. Я ей говорю: месяц уже без выходных, месяц! Она: ладно, день дам тебе через неделю. Представляешь, один день она мне даст! Ну, я понял, что сотрудничества у нас не получится.
— Молодец! — хлопнул его по спине Рома. Он был искренне рад за друга, но еще больше — за себя. Уход напарника свидетельствовал о том, что не он один, юрист-неудачник, оказался слаб перед жизненными обстоятельствами. Более того, уход этот говорил, что и вовсе ни о какой сдаче позиций речи не идет. Просто расчет, обыкновенный жизненный расчет. Рыба ищет — где глубже, а человек — где лучше. — Не фиг там себя гробить.
Скинулись деньгами, на пиво хватало. Да и не на пиво даже, а и на бутылку недорогой водки. Вариант с ней предложил Леня: чего деньги на мочу бросать. Рома представил реакцию матери, но тут же отогнал это неприятное видение прочь. Был еще день, до вечера запах развеется.
Взяли бутылку, стаканчики, полбуханки хлеба на закуску. Кроме как в городской парк, идти было некуда — ну, а парк-то вот он, поблизости. Скамейки заполнены разнообразной публикой, по преимуществу тоже с бутылками, но одну свободную все же нашли. Выпили, заели, погрузились в беседу. Леня все о себе рассказывал: как в армии служил на границе, как рыбаком на Дальнем Востоке работал, как дальнобойщиком весь Союз исколесил, как токарем на заводе рацпредложения вносил, как выиграл легкоатлетическую эстафету на приз одной районной газеты. По мере перечисления профессий и мест трудовой деятельности все они как-то мельчали: вот уже Леня сантехником трудится, вот уже таксером пашет, вот разнорабочим на стройке частного магазина раствор месит, а вот и до грузчика добрался. Впрочем, все этапы большого человеческого пути преподносились самим рассказчиком отнюдь не как спуск, а как тяжкое, но неумолимое восхождение к высотам духа и понимания жизни.
Роман слушал его с завистью. Ему хотелось быть таким же: тертым калачом, бывалым странником, крепким орешком, неизменно выходящим победителем из всех жизненных перипетий. Он понимал, что такие, как Леня, — это соль земли, простые стойкие мужики, на которых все, собственно, и держится. При этом приходило и другое понимание: что не стать ему таким же, что слишком изнежен он, слишком робок перед этой жизнью, что нет у него тех ресурсов, чтобы укротить ее и направить в требуемое русло.
У Лени нашлись деньги на вторую бутылку. И после первой было неимоверно хорошо, ну, а уж после второй мир и вовсе заиграл миллионами разноцветных блесток. Роман помнил, что они шлялись по городу, от души смеялись, разговаривали с девушками, которые почему-то от них сбежали, помнил, как какой-то дед угощал их из пластиковой бутыли необычайно вонючим пойлом и как они потом искали дворовых пацанов, которые бросались в этого деда камнями. Последние фрагменты воспоминаний в памяти не удержались.
— Вот так ты с матерью, да? — увидел он на фоне окна скорбное материнское лицо. — Вырос сынок, радуйся, мамочка!
— Чего тебе надо? Отстань! — бормотнул Роман ссохшимися губами и попытался, превозмогая рвотный порыв, перевернуться на бок.
— Я тебе отстану! — пихала она его в бок. — Я тебе отстану! Значит, ты пить начал, да?! Значит, такую дорожку для себя выбрал? Что это за мужик, который притащил тебя? Где ты с этим забулдыгой встретился?
— Это мой друг, — прохрипел Роман.
— Друг?! Значит, такие у тебя сейчас друзья? Еще раз его увижу — по лестнице спущу.
— Я тебе спущу!
— Что ты сказал?.. Сопляк, бестолочь, алкоголик!
И ругала его мать, и ругала. Послать ее хотелось, но Роман сдержался. Она расплакалась наконец.
— Рома! — сказала ему проникновенно. — Как ты не понимаешь, что поступаешь жестоко. По отношению ко мне, к себе. Ты же губишь себя, сынок!
Он ей не ответил. Целых два дня отходил от попойки. Материнские причитания действовали на нервы и даже вызывали приступы сожаления, но воспоминания о веселье и раскрепощении гасили их.
Вскоре Леня снова позвонил. Был весел и явно пребывал в предвкушении удачного разгульного вечера. На стыдливое возражение Романа о полнейшем отсутствии даже мало-мальских денежных запасов ответил смехом и заверением, что бабки у него, рабочего человека, пока, слава богу, имеются.
Программа развлечений на этот раз оказалась куда как разнообразнее: кроме традиционной водки, нарисовался вариант с бабами. Бабы были стародавними и сердечными знакомыми Лени, причем сексуально озабоченными и готовыми на все. Поначалу Романа несколько смутил их неюный возраст, но алкоголь приоритеты сместил, долгое воздержание подхлестнуло, и ночь он провел в объятиях одной из двух этих пышнотелых див, время от времени взбираясь на нее и пытаясь удовлетворить.
— Да все, все, — хохоча, валила его в кровать баба, — кончил уже. Мне понравилось, понравилось.
— Понравилось, да? — искал он в выражении ее глаз истинных подтверждений.
— Очень понравилось, — смеялась тетка. — Ты просто супермен.
Беседа с матерью на следующий день оказалась гораздо надрывнее предыдущих. Мать, ни разу не употреблявшая нецензурных выражений, вдруг стала уверенно ими пользоваться и, подскакивая к сыну, тыкала ему в лицо вонючей, залитой водкой, пивом и, возможно, блевотиной рубашку, которую он положил в тазик для стирки, и грозилась в следующий раз придушить его собственными руками.
— Опять с тем мужиком, да?! — вопила она. — Убью вас обоих!
В следующий раз она встречала его на пороге вытрезвителя.
Была необычайно молчаливо и грустна. Пристально посмотрела сыну в глаза, отвела взор и медленно зашагала по дорожке к автобусной остановке. Роман поплелся следом.
Ночь в вытрезвителе вспоминалась с содроганием. Заблеванный пол, вопящие дурью алкоголики, какие-то тетки, снимающие с него одежду… Он совершенно не помнил, как там оказался, и был чрезвычайно зол на Леню, который допустил, что его туда забрали. Самое мерзкое во всей ситуации обозначилось в том, что его душил стыд. Мерзкий, клокочущий стыд, вылезавший из всех пор кожи.
— Мам, — позвал он на ходу, — я больше не буду!
Мать не отозвалась.
— Просто перебрал немного. Да голодный был. На холодный желудок плохо легло.
Мать не реагировала.
— Слышишь! Ну чего ты молчишь?
Он догнал ее, схватил за руку и развернул к себе лицом. Мать освободилась от его хватки.
— Все мне ясно, — устало и как-то брезгливо ответила. — Объяснения исчерпывающие. Продолжай в том же духе.
Гораздо легче стало, если бы она кричала или даже порола его ремнем.
Через пару дней Леня позвонил снова. Трубку взяла мать. Побледнела, услышав знакомый тембр голоса, но, выслушав первую фразу, положила трубку на столик и трагически посмотрела на сына.
— Тебя. Твой друг.
Вся мировая скорбь сосредоточилась в ее взгляде. Романа передернуло от этой не то кажущейся, не то смиренной покорности обстоятельствам. Я сдалась, словно говорила ему мать, я на все махнула рукой. Ты не сын мне больше, ты лишь существо, которое живет со мной в одной квартире. Пей, гуляй, уничтожай себя — я больше не стану за тебя бороться.
— Оклемался? — спрашивал на том конце провода веселый Леня.
— Более-менее, — отозвался Роман, глядя уходящей из комнаты матери в спину. Даже спиной она демонстрировала ему свое презрительное отношение.
— В каталажку, что ль, забрали? — буквально вылезала из трубки Ленина улыбка.
— В вытрезвитель.
— Ох ты! Какие принципиальные менты попались. Это тот, молодой. Козел. Старший-то попонятливее был.
— А ты куда делся?
— Меня они отпустили. Да и тебя почти — я им говорю: пацан здесь живет, рядом, я его доведу. А они тебя в охапку и в “бобик”.
Помолчали.
— Ну как ты, выйдешь? — поинтересовался Леня.
— Сегодня не могу, — ответил Роман.
— Чего так?
— Дела есть. Да и вообще плохо себя чувствую.
— Что за дела?
— Матери в огороде обещал помочь.
— А-а-а… — объяснение показалось Лене убедительным. — Жаль, посидели бы. Ну ладно, в другой раз.
Другой раз настал на следующий день. Леня был все так же весел и оптимистичен. Мать еще не вернулась с работы, своим присутствием на психику не давила, можно было бы и согласиться на дружескую встречу, но Роман, почему-то волнуясь и стесняясь, снова отказался. Придумал новое объяснение, которое другом было принято уже с некоторыми сомнениями.
После разговора Роман некоторое время взволнованно бродил по квартире из угла в угол, переваривая посетившие его эмоции. Он почувствовал в себе стыд за то, что так легко и безропотно поддался на агрессивную материнскую скорбь, пойдя у нее на поводу и лишая себя, пожалуй, единственного развлечения в жизни, отговариваясь от единственного друга. “Дело же не в водке, — неслись мысли, — ее можно и не пить вообще. Дело в том, что я не безразличен человеку, он хочет меня поддержать, развеселить как-то, не оставить в одиночестве”. Но в то же время — и он подспудно, но чрезвычайно явственно чувствовал это — в материнской позиции таилась какая-то большая и ясная правда. И от правды этой спрятаться не представлялось возможным, она находила повсюду, за любым объяснением и оправданием.
Леня стал звонить каждый день, и каждый день Роман придумывал новую причину для отказа. Сначала друг делал вид, что верит в нее, потом стал вслух сомневаться. А однажды прямо в лоб спросил:
— Я чего-то не пойму, Ромка, ты меня видеть не хочешь?
Облизнув губы, Роман ответил:
— Ну, в общем, да. Мне кажется, лучше прекратить… — мучительно подбирал он слово, — встречи… — выдохнул и поморщился от того, как пошло это прозвучало. — На какое-то время…
— Встречи… — кривая усмешка Лени так и встала перед глазами. — Чего-то ты странно себя ведешь. Мамка, что ли, запрещает на улицу выходить?
— Нет, дело не в ней…
— Или моя морда тебе неприятна?
Роман неожиданно для самого себя вдруг решился на наглость.
— Вообще-то да. Морда у тебя не из приятных, — а потом, не желая упускать волну вдохновения, добавил:— Как-то напряжно с тобой.
Леня помолчал, шумно выдохнул в трубку, а затем остервенело бормотнул:
— Да иди-ка ты на х.., сладкий мальчик!
Связь оборвалась.
Роман опустил трубку и победоносно огляделся. Бурлили внутри какие-то неприятные и колючие эмоции сожаления и некомфортности, но покрывало их гораздо более мощное и значимое облегчение. Освобождение. Успех. Словно цепи спали с плеч, словно отпала необходимость в совершении неприятной и опостылевшей деятельности. На душе стало легко.
Через неделю он устроился на работу.
Работа на первый взгляд была не ахти и совсем не по специальности — торговый представитель по продаже оргтехники. Особых знаний, кроме наличия любого высшего образования, в ней не требовалось, хотя юридическое, как ему сказали, определенно поможет. Работа строилась большей частью на удаче: заключат с тобой договор или нет, но Роману почему-то сразу же повезло. Волнение душило, захлестывало, уничтожало, но уже на третий день ему удалось заключить договор. Одна небольшая фирма пожелала приобрести несколько принтеров. Через два дня удача улыбнулась снова, еще через день — опять. Из всей принятой в компанию с испытательным сроком молодежи он демонстрировал самые лучшие показатели. Через месяц его поставили на оклад.
— На работу, что ли, устроился? — застал его как-то вечером звонок Лени. Голос его звучал немного устало, но без обид.
— Ага, — коротко отозвался Роман.
— Я звонил уже, мать говорит — ты на работе. Путная хоть?
— Заключаю договора на продажу оргтехники.
— В смысле, ходишь по конторам и впариваешь?
— Примерно так.
— А-а, ерунда! Был у меня знакомый, занимался этим. Нестабильная работа. То есть клиенты, то нет. Скоро уволишься.
Романа покоробила такая уверенность бывшего друга.
— Ну, это мы посмотрим, — возразил он.
— Да нечего тут смотреть… Слушай-ка, соскучился я чего-то. Посидеть с тобой хочется, выпить. Как ты на это смотришь?
— Отрицательно, — буркнул Роман. — У меня сегодня еще встреча запланирова-
на, — придумал он объяснение.
— В восемь вечера?
— А чего тут такого? Дела время не выбирают.
Леня помолчал, а потом несколько визгливо и определенно обидчиво буркнул:
— Ну, удачи, бизнесмен.
Шли дни, недели, Роман ждал, когда же наступит тяжелая полоса, но она отчего-то приходить не торопилась. Контракты заключались со стабильной регулярностью, он хорошо зарабатывал, приоделся, прикупил технику. Отношения с матерью улучшились — она посветлела лицом и больше не взирала на него как на врага народа. Часто он слышал, как перед сном она читала молитвы, и в потоке высокопарных слов то и дело проскальзывало его имя.
— Работаешь? — звонил время от времени Леня. — Ну работай, работай.
Язык его заплетался, он разговаривал с Романом исключительно пьяным, нес какую-то чушь и неизменно пророчил ему несчастья.
— Да все, Ром, загнется скоро твоя контора. Не может быть, чтобы эта шарашка просуществовала долго. Опять в грузчики пойдешь.
Время от времени он делился событиями собственной жизни.
— Я тут неделю в охране парился. Смотался на фиг, какие-то уроды там. Ни перекурить, ни пообедать.
В другой раз он рассказывал, как три ночи работал сторожем в детском саду, затем — как день мыкался расклейщиком объявлений.
— Везде жопа, Ромка. Полная жопа!
Роман, едва заслышав в трубке его голос, стал просто бросать ее. Леня тут же перезванивал, злился, ругался матом. Иногда плакал.
— Да не будь ты таким жестоким! — слышались его всхлипывания. — Поговори со мной хоть немного!
Роман стал отключать телефон.
Серега, одноклассник, работавший переводчиком, как-то встретив Романа на улице, позвал его на вечеринку. Та оказалась не бог весть какой, но зато Роман познакомился там с девушкой. Звали ее Наташей. В период безработного существования о девушках он даже не задумывался, а почувствовав в кармане некоторую наличность, вдруг остро ощутил потребность в женской заботе и ласке. Наташа позволила проводить себя до дома и согласилась встретиться еще. Через неделю они провели вместе ночь, а через две он представил ее матери.
Ей Наташа понравилась. Вскоре Роман познакомился с ее родителями. Те оказались вполне милыми и интеллигентными людьми. И мать, и родители подруги почти сразу стали подначивать их на свадьбу — Роман с Натальей вовсе и не возражали против такого развития событий. Они сходили в загс, написали заявления и стали готовиться к бракосочетанию.
— Рома! — окликнул его у подъезда какой-то мужик затрапезного вида. — Подожди!
Мужик светился небритой улыбкой и желтыми зубами.
“Этого мне только не хватало”, — подумал Роман.
— Что, не узнаешь уже? — протягивал Леня для рукопожатия руку. — Дубленку купил, кепку норковую — и все, старые друзья прочь?
Роман вяло пожал его грязную ладонь.
— Как дела-то? — спросил Леня.
— Нормально.
— Все там же работаешь?
— Да.
— С девкой тебя видел. Подруга?
— Можно сказать, жена.
— Жена… — Леня презрительно сплюнул. — И у меня были жены. Одна официальная, две такие. Суки!.. Бабы — это законченные суки. Бросай ее, пока не поздно, а иначе она тебя бросит. Будет гораздо больнее.
Разговор этот Роману не нравился.
— Тебе чего надо-то? — зло спросил он. — Говори, а то мне идти пора.
— Ох ты, ох ты! — засверкал глазами Леня. — Какие мы суровые!.. Да ничего мне не надо, глупый ты человек! Поговорить с тобой хочу, новостями поделиться. Ты же друг мне все же.
— Ошибаешься. Ты мне уже давно не друг.
— Как не друг? Не, Ром, так нормальные люди не поступают. От друзей не отказываются.
Роман достал сторублевку и кинул ее под ноги Лене.
— На, похмелись! И больше сюда не приходи.
Повернувшись, он вбежал по лестнице в подъезд.
— Подожди! — крикнул в спину Леня. — Подожди ты ради бога!
Роман повернулся. Леня растерянно заглядывал ему в лицо.
— Ну так же нельзя, — тихо сказал он. А потом, все повышая голос, стал почти кричать: — Не зачеркивай меня, Роман! Тебе только кажется, что ты оторвался от меня, от таких, как я. Жизнь обманывает тебя. Баба предаст, начальник уволит, мать проклянет — все так и будет, поверь мне! Нет в жизни хорошего развития, все со скорбью ходят. Просто одни, вот как ты прям, делают вид, что не замечают ее, что нет ее вовсе. А другие, как я, до дна ее выпивают, до последний капли. Кто умнее? Да мы же умнее, мы. Не уйти от скорби, Рома, настигнет она тебя непременно. К кому ты подашься? Думаешь, друг у тебя будет, думаешь, любимая женщина? Ничего не будет. Ничего! Не отшвыривай меня, пожалуйста, поговори со мной. Жестокость вокруг, злость, не становись таким же жестоким. Мы же дружили раньше…
Роман забежал в подъезд. Внутренне боялся, что его догонят какие-то страшные, беспокойные слова, но то ли Леня смолчал, то ли за стуком ног о бетонные ступеньки они не расслышались — слова не побеспокоили его.
После свадьбы молодые переехали жить на съемную квартиру.
Родители пытались помогать, но так как людьми были простыми и большими финансами не располагали, помощь ограничивалась продуктами питания: картошкой, морковью, банками с вареньем. Вечерами, после работы, Роман с женой садились играть в карты — проигравшему били по мизинцу колодой. Роман поддавал-
ся, и потому ему доставалось больше. Иногда они ходили к друзьям, в основном Наташиным, что особого удовольствия ни ему, ни ей не доставляло: посиделки эти неизменно выходили скучными. Чаще же проводили свободное время за многочасовым сексом.
Как-то раз позвонила мать Романа и между делом поведала ему, что к ней заходила какая-то странная баба и ни с того, ни с чего начала плакаться о смерти какого-то Лени. Мол, бросили его все, никто на похороны не пришел, а сколько раньше дружков-то было. Мать вынесла ей стакан воды и, как могла, утешила.
— Это не тот ли мужик, который тебе названивал? — поинтересовалась она.
— Нет, — торопливо ответил Роман. — Того иначе звали. Он хорошую работу нашел, в Сибирь уехал. Вроде в нефтяную компанию.
— Да что ты! — обрадовалась за человека мать. — Ну слава богу, слава богу.
Наталье, работавшей в детском саду воспитателем, улыбнулась удача: ее взяли секретарем в крупную фирму. Зарплата не то чтобы выдающаяся, но по сравнению с воспитательской — небо и земля. Денег в семье стало больше. Да и вообще жизнь налаживалась. Молодые задумались о том, чтобы завести ребенка.
Мать звонила теперь чуть ли не каждый день. Как дела, спрашивала, чего не заходите? Подробно рассказывала обо всех происшествиях в школе и еще более подробно — о микроэпизодах из жизни соседей. Она каждую неделю ходила в церковь и тоже для чего-то сообщала во всех деталях, как прошла служба и что говорил батюшка. Роман обрывал эти описания на половине.
— Ну, деньги же бегут, мама! — укорял он ее. — Знаешь, какой счет тебе придет!
— Заканчиваю, заканчиваю! — спешила договорить мать. И вдруг сбивалась на какую-то неприятную для Романа патетику. — Вы уж приходите с Наташей, Ром. Или один приходи. Я же не чужой тебе человек. Не забывай мать, не становись жестокосердным, грех это. Мать никто не заменит — ни жена, ни друг. Не забывай обо мне, сынок! Друг оставит, жена бросит, а мать — никогда.
— Ну, ладно, мам, ладно! — спешил закончить он разговор. — Пока.
Он всеми силами отгонял неприятное ощущение совестливости, возникавшее после таких разговоров. Чувствовалось, что оно ложное и наносное.
После одной из таких бесед он решил, что телефон пора отключать.
Наташа его поддержала.