Опубликовано в журнале Нева, номер 11, 2012
Глеб Горбовский
Глеб Яковлевич Горбовский родился в 1931 году. Поэт, прозаик, автор многих книг стихов и прозы, в том числе “Сижу на нарах” (СПб., 1992), “Флейта в бурьяне” (СПб., 1996), (“Окаянная головушка” (СПб., 1999), “Распутица” (СПб., 2000). Лауреат Государственной премии РСФСР. Живет в Санкт-Петербурге. Жизнь
Очнись… Возьми перо-бумагу,
взгляни с низин — на небеса
и вспомни Бога, что из мрака
тебя извлек, открыв глаза.
Твои глаза открыл, твой разум,
чтоб ты явленной красотой
обжегся… но — не вспыхнул сразу,
а величал ее святой.
Ты посетил мгновенья жизни,
что даровал тебе Господь.
…На ветке яблоком повисни
и упади, утратив плоть.
* * *
Тремя перстами карандаш
беру — отнюдь не для молитвы, —
и в стих вхожу, как в Эрмитаж,
и явь рисую без палитры.
А Явь сияет за окном
под кистью Бога-живописца.
И взгляд мой, замутненный сном,
восторгом пенистым искрится!
У нас
Где я в жизни только не был,
посещая шар земной,
а вчера опять на небо
возвернулся… В мир иной.
Что я видел на планете,
где страдают враг и друг,
обалдевшие — как дети,
приуставшие от мук?
Видел я святых и грешных,
однобоких и двойных…
Но у нас — в краю кромешном —
интересней, чем в иных.
Зимние птицы
На белых деревьях они, как плоды,
их гложет крещенский мороз…
Ни корочки хлебной, ни капли воды, —
лишь медной луны купорос.
Вороны, воробышки, искры синиц,
алеют в снегу снегири…
Терпение наше, терпение птиц —
кристаллы и пузыри.
Едва подморозит — мы мечем и рвем,
холодной бежим новизны.
А зимние птицы на древе своем
и тверди, и небу — верны!
Звездный танец
Звезда танцевала в немеркнущем небе,
горланили зрители “би-и-сс!”,
и не было звездного танца нелепей,
когда она рухнула вниз…
Алмазы надежды, мечты бриллианты
сверкают на грязном полу…
Кремлевские в сердце бормочут куранты,
добро улыбается злу.
Не хочется видеть, не можется слушать,
к обрыву скользя бытия,
теряя — не тело, теряя не душу:
всего лишь изжитое “Я”.
Злыдень
За окном — стадион…
Он покрыт не травой,
а какою-то химией неживой.
На зеленом ковре —
нынче дождь, завтра снег
и каких-то букашек осмысленный бег.
Единит их не смех
и тем паче не плач,
а безмозглый, накачанный воздухом мяч.
Наблюдая игру
с высоты этажа,
я словесного им отсылаю ежа.
Пусть пинают не мяч,
а колючую тварь,
пусть целуется с ней — двухметровый вратарь!
* * *
Свеченье глаз, звучанье рта,
смешных ушей — настороженность,
ноздрей всеядных — напряженность…
Лица конструкция проста.
А что под ней? Как — подо льдом?
Река Души — неистощима,
струящаяся жизни мимо,
чтоб стать бессмертною потом.
С годами — в трещинах морщин
лица тускнеет оболочка:
дохнет зима — и нет цветочка.
Но для унынья нет причин:
звучала речь, работал слух,
глаза светились, нюх старался…
но главное — не растерялся,
превозмогая будни, дух!
* * *
Теперь я знаю, только и всего:
страшнее жизни нету ничего.
Ее отведав, вдоволь отхлебнув,
я улыбнулся, губы не надув.
Она в свою вмещает колею
рождение мое и смерть мою.
То беспощадно грабит, как бандит,
то, походя, — любовью угостит.
По молодости — насулит чудес,
заставит верить в первенство небес.
А то нашлет болячек в телеса,
отравит золотом и ослепит глаза,
а душу сделает капризней…
Нет ничего страшнее жизни!
Но в каждый из ее священных дней
я все азартней думаю о ней!
* * *
На станции Разлука
мы встретились с Тобой.
В глазах Твоих не скука,
а смертной жизни бой!
Устало тело… Кожа
похожа на паркет.
И все ж лицо — не рожа.
И я — все тот же шкет.
А я — все тот же шибздик,
что втрескался в Красу…
К Тебе — моей Отчизне —
любовь, как крест, несу.
Остановись, мгновенье!
Нет, не когда сходила благодать —
любое из отпущенных мгновений
остановить! — и долго наблюдать,
не убоясь фатальных откровений…
Не то мгновение, когда я на войне
стоял под вражьим дулом карабина
или когда барахтался на дне
якутской речки, ухватясь за льдину…
Остановить хотел бы я тот миг,
когда, блуждая странником по свету,
я вдруг непостижимое постиг:
что Бог — во вне, но что меня в Нем — нету.