Опубликовано в журнале Нева, номер 11, 2012
ДОМ ЗИНГЕРА
Владимир Мединский. Стена: Роман. М.: ОЛМА Медиа Групп, 2012. — 624 с., ил.
“Стена” — первый роман автора яркой исторической публицистики, “реабилитирующей” наше изрядно очерненное прошлое, далекое и не очень. Появление романа закономерно. В своих книгах, в интервью, В. Мединский не раз говорил: “Занимаясь прошлым России как публицист, я постоянно наталкивался на сюжеты, которые и не снились голливудским сценаристам. Почему за них не хватаются наши кино— и телепродюсеры? Любые хитросплетения французского двора той эпохи, живописаные Дюма, меркнут перед реальными событиями, происходившими у нас дома. Но деяния предков так и остаются “не раскрученными”. Несправедливо… В основе сюжета — осада Смоленска поляками в Смутное время. Провал авантюры Лжедмитрия II побудил польского короля Сигизмунда III к прямой интервенции в Россию. Первым городом на пути польских войск оказался Смоленск. Армия короля, поляки и наемники, насчитывала 12 тысяч, к ней присоединился 10-тысячный отряд запорожских казаков. Город оборонял 5,4-тысячный гарнизон во главе с воеводой Михаилом Шеиным. Перед приходом поляков Шеин велел выжечь посад, его население и окрестные крестьяне укрылось за стенами Смоленска, увеличив тем самым население города до 110 тысяч. Взять город штурмом не удалось, и король отдал приказ об осаде. Оборона Смоленска продолжалась восемнадцать месяцев, с сентября 1609 года по июнь 1611. Польское командование не раз предлагало смоленскому гарнизону сдаться. Но, несмотря на то, что в осажденном городе-крепости все острее ощущалась нехватка продовольствия, воды и соли; что среди защитников свирепствовали болезни, все предложения отвергались. 3 июня 1611 года поляки начали очередной штурм. Только измена сына боярского, указавшего противнику наиболее слабую часть стены, позволила прорвать оборону и ворваться в город. На улицах горящего Смоленска шли ожесточенные бои, хотя в городе осталось в живых лишь 8 тысяч человек, а число способных держать оружие — 200. К утру Смоленск пал. Последние его защитники отступили на Соборную горку, к Успенскому собору, в подвалах которого хранились пороховые запасы крепости. В стенах собора укрылись до 3000 горожан. Когда в собор ворвались ландскнехты, раздался мощный взрыв. Под руинами вместе с врагами погибли и не пожелавшие сдаться в плен смоляне. В живых из осажденных не осталось практически никого. В. Мединский умело строит сюжет. Высокая драма обороны Смоленска, последовательно представленный ход военных действий в книге искусно переплетаются с любовными и детективными интригами, с поисками таинственных сокровищ. Завязка романа вполне авантюрна: Григорий Колдырев. молодой толмач Посольского приказа, по воле начальства совершая совместную поездку с английским гостем по Европе, попадает в скверные переделки: его хозяина найдут мертвым в гостинице, сам он вступает в поединки и драки на улицах европейских городов. Он все время сравнивает два образа жизни (быт, обычаи, государственное устройство) — европейский и русский, родной, не в пользу первого: тут В. Мединский в изобилии использовал свои же “Мифы о России”. В передрягах на чужбине Колдырев обретает и друга, немца Фрица, с которым судьба сведет его и в осажденном Смоленске. Вместе им предстоит совершить немало подвигов (можно вспомнить и Дюма, но “кальки” “Трех мушкетеров” нет). В. Мединский завязывает узелки, распутать которые удается только к концу книги: например, сокровища тамплиеров на Смоленской земле, так интересующие розенкрейцеров и короля Сигизмунда, всегда нуждающегося в деньгах для оплаты наемников (дань поклонникам Дэна Брауна). Иногда ниточка обрывается, как случалось не раз в начавшихся в крепости еще до осады поисках “крысы”, предателя (дань поклонникам Умберто Эко). Эти сквозные сюжетные линии своего рода необходимые “приправы”, для занимательности. Главной сюжетной линией остается оборона Смоленска: штурмы, петардные битвы, первая в истории подземная война, бомбардировки города из осадных орудий, вылазки осажденных в стан врага, партизанская война жителей окрестных сел. Сильно, захватывающе рисует В. Мединский батальные сцены, органично, не нарушая динамичности действия, выглядят описания видов войск, различных тактик ведения войны, приемов боев, разнообразных видов вооружения, фортификационных укреплений (а Смоленская крепость о 38 башнях была по тем временам лучшей не только в России, но и во всей Европе). Динамику сюжету придает и частое перемещение действия из крепости в польский стан. Для начинающего романиста такое мастерство неожиданно. Выразительные характеристики, мотивации поступков и естественные линии поведения для своих главных и второстепенных героев автор нашел. Эпизодические персонажи статичны, послушны воле главных героев. Впрочем, эта статичность людей “из толпы” искупается выразительным многоголосьем этой же толпы, когда речь идет о принятии важных решений: жечь посад или нет, сдавать город или обороняться до последнего. Важную роль в романе для понимания того, почему город так и не был сдан, (а желающие сдаться были), играют беседы: воеводы Шеина и посадского головы Зотова, Шеина и архиепископа Сергия, отца Лукиана и ксендза Януария о вере, короля Сигизмунда и его свиты о будущем “польского” города Смоленска и его защитников. Не сдан, даже когда был свергнут царь Василий, и в Москве установилась семибоярщина, пошедшая на сговор с поляками. У читателя есть возможность понять, почему наши далекие предки сделали такой страшный выбор, и решать оправдан ли он. Это очень интересно построенный роман, в нем немало литературных и исторических аллюзий, авторских оценок реальных персонажей русской истории, вложенных автором в уста героев, значимой символики — мистические мимолетные явления будущих защитников Смоленска — из 1812, 1941 года. Критики уже “погружаются в детали”, “деталей”, и очень важных, много. Но свою сверхзадачу В. Мединский решил: в яркой художественной форме воплотил деяния предков.
Тамара Никонова. Андрей Платонов в диалоге с миром и социальной реальностью: Монография. Воронеж: НАУКА-ЮНИПРЕСС, 2011. — 220 с.
Современный вариант истории литературы первой половины ХХ века изобилует неокончательными выводами, спорными трактовками и терминами. Но даже на этом неустоявшемся фоне крупнейший писатель ХХ века Андрей Платонов (1899–1951) — явление особое: он создал собственный, ни на кого не похожий художественный мир, особенный, сразу узнаваемый язык. В годы революции, коллективизации, во времена большого террора, в Великую Отечественную — центром его мироздания всегда оставался человек сомневающийся, ищущий свой путь в мире. Писатель скончался, не увидев опубликованными главных своих произведений. Объектом “проработки” он стал уже в конце 20-х годов, его “идеологически вредные” произведения, успевшие выйти в свет, вызвали ярость самого Сталина. Они не только не укладывались в “нужную концепцию” жизни, но были чужды “пролетарской революции не меньше, чем прямая контрреволюция”. Платонова перестали публиковать. Посмертная его судьба началась через семь лет после его кончины, в эпоху “первой оттепели”. Он стал открытием в мировой литературе, но на своей родине, где было опубликовано далеко не все из его наследия, сохранял репутацию “антисоветчика”. Ситуация изменилась лишь в конце ХХ века, когда главные произведения Платонова были изданы в России. Современное платоноведение накопило богатый материал, но и после десятилетий изучения его творчества, он по-прежнему остается писателем непрочитанным. Его творчество вызывает множество трактовок, параллелей, аллюзий. Опираясь на достижения современного платоноведения, в том числе на работы воронежских исследователей (а Воронеж — родной город писателя) автор рассматривает взаимоотношения художественной реальности, созданной писателем, и социальной действительности, которая родила его героев и которая диктовала его сюжеты. Одна из целей монографии — дать некоторые “ключи” для чтения и понимания платоновских текстов, помочь ориентироваться в мире его идей, а через него — лучше понять язык искусства ХХ века. Интеллектуальная нагруженность произведений писателя потребовала обращаться и к трудам философов и крупных ученых-естествоиспытателей, чьи идеи созвучны платоновским текстам. Не менее важной составляющей, позволяющей расшифровать многие страницы и “темноты” платоновских текстов, является политическая история ХХ века. Полузабытые реалии ушедшей эпохи, неизбежно влиявшие на художественный, публицистический текст, на мировосприятие писателя — важная часть комментария к платоновским произведениям. Рассмотрены избранные прозаические тексты Платонова, позволяющие полно и последовательно представить эволюцию художника в контексте ключевых событий ХХ века, непосредственным участником и летописцем которых он был. В разные годы, в разных исторических обстоятельствах менялась стилистика, масштабы изображения, приоритетная жанровая форма, но сохранялось направление писательского поиска, который шел в глубь человека. Подробно проанализированы “погромные”, “антиплатоновские” статьи 30-х годов. На примере творческой судьбы Платонова показано, как в 30-е складывались оценочные критерии советской критики, новая система ценностей в литературе, новая идеология в обществе и почему Платонов, как и его герои, “не вписался” в резкий поворот в сторону тоталитарного государства.
Елена Груздева, Вера Калмыкова. Хоббит: путь в Россию. Читательская судьба “Властелина колец”. М.: Совпадение, 2012. — 208 с.
Авторы книги не стремились к стопроцентному освещению, всего, что написал Толкиен и что написано о нем. Это и невозможно: сегодняшняя толкиенистика по объёмам сравнима с шекспирологией. Их интересовал “русский Толкиен” как наше национальное культурное явление: почему странные существа, жители Средиземья стали так близки россиянам? Одну из основных причин они видят в том, что трилогия вышла, когда СССР прекратил свое существование и на глазах советского читателя возникла новая страна с непонятными на тот момент геополитическими контурами. Симптоматично, что свою волшебную сказку о деяниях волшебных существ в волшебном мире, Толкиен создавал также на сломе эпох, в середине ХХ века. Мир расползался. Из прорех лезло нечто совсем уж малоприятное. Трилогия Толкиена несла важный message: как выжить в распадающейся вселенной, как заново строить мир после эпической катастрофы. Каждому человеку, каждому народу необходима греза, такой образ мира, который способен вдохновить и воодушевить, помочь увидеть себя достойным и прекрасным. И нужна сказка, которая руководит всей нашей жизнью и заставляет нас совершать определенные поступки. Необходимую картину мира русскому читателю всегда поставляла литература. Но в начале 1990-х годов отечественная словесность оказалась бессильна подарить читателю грезу и примирить его с действительностью. Эту функцию выполнил “Властелин колец”. В новой России книга чувствительно воздействовала на массовое сознание, и более того, стала основой формирования грандиозной субкультуры. Появление трилогии Толкиена легло на хорошо подготовленную почву. Рецепция английской литературы русским читателем — а авторы прослеживают ее, начиная с века XVIII, — оказалась чрезвычайно близка восприятию британскому. Возможно, считают авторы, это вызвано общностью культурных кодов, характерных для мироощущения “северных народов”. Толкиен сотворил огромный мир: Средиземье с его географией, ландшафтом, многочисленными племенами, особенностями, всеобщим языком. И конечно, авторы не отказывают себе в удовольствии стать для читателей гидами в этом удивительном мире: проанализировать мифологическую природу трилогии; роль мужского и женского начала в ней, а заодно и маскулинную и феминную модели мира. А также отношение Толкиена к юности, зрелости и старости; “вещи и вещицы” Средиземья, языческие и христианские представления, связанные с различными видами оружия; волшебное и реальное на страницах книги. Средиземье населено многочисленными видами разумных существ с разной физиологией, психологией, происхождением, средой обитания — хоббиты, эльфы, гномы, онты, орки. И каждый народец Толкиен наделил особым языком, фонетически отличными один от другого. Лингвистическому феномену мира, в котором возможно множество слов, казалось бы, выдуманных, но при этом невероятно органичных, посвящена отдельная глава. Понять мир Толкиена невозможно, не разобравшись в источниках, которыми он пользовался. Двигаясь по истории английской литературы, авторы обнаруживают в тексте Толкиена прямые заимствования и отсылки к древнеанглийской литературе, в первую очередь к “Беовульфу”, реминисценции из творчества Шекспира, переклички с “Кентерберийскими рассказами” Чосера, с “Пиквикским клубом” Диккенса, Конрадом, Олдингтоном, Ле Гуин. Через всю книгу проходит сравнительный анализ произведений Толкиена и К. С. Льюиса (“Хроники Нарнии”): во многом авторы-современники, в своем творчестве ставили и по-разному решали, используя при этом библейские мотивы — сходные задачи. Герои Толкиена щедро одарены “северным “мужеством”, ofermod (буквально “избыточный дух”). Отражение этого “северного “мужества” авторы находят и в русской поэзии — О. Мандельштам, Н. Гумилев, Н. Тихонов, Э. Багрицкий, М. Светлов, К. Симонов. В своей работе авторы обращались к фундаментальным философским и филологическим трудам: цитируются Н. Бердяев, Г. Гачев, В. Кантор, К. Леви-Стросс, А. Лосев, Ю. Лотман, А. Потебня, Ю. В. Топоров, Д. Урнов, К. Ясперс Поскольку книга адресована не только филологам, в сносках даны базовые филологические понятия, встречающиеся в тексте: художественный образ, подтекст, контекст, интертекстуальность, реминисценция, рецепция, семиотический комплекс… Без этих понятий невозможно постигнуть технику создания чуда — мира Средиземья.
Игорь Шумейко. Ближний Дальний Восток. Предчувствие судьбы. М.: Вече, 2012. — 416 с.: ил. — (Моя Сибирь).
Вольно преодолевая то тысячи верст, то сотни лет, Игорь Шумейко показывает абсолютную важность Дальнего Востока для России — тогда, когда он только начал осваиваться русскими первопроходцами, когда закрепился за Российской империей, и теперь. Историк, публицист считает, что с уникальными размерами страны связана сложность восприятия российской истории как единой. “Уникальные размеры нашего Отечества (при вполне обычном размере самих наших соотечественников) родили понятие, для многих стран неизвестное: малая родина. Согласитесь, в устах люксембуржца или австрийца фраза “Моя малая родина” — звучала бы как-то уж иронически. Наша, русская “малая родина” — желание эмоционального контакта, чего-то более тесного, человекообозримого, на фоне почти бескрайнего. С этим дроблением, вычленением чем-то схож и выбор россиянином — своей “малой истории””. Для Игоря Шумейко “малая родина” — Дальний Восток Он родился в 1957 году в Находке Приморского края, тогда самом бурно растущем городе страны. В 1970 году родители увезли его с самого юго-востока страны на край северо-запада СССР, в Ивангород Ленинградской области. На Дальнем Востоке вновь он побывал только спустя сорок лет. “Малую историю” своего родного края, полную неизвестных для большинства, не осмысленных нами событий, многозначащих подробностей, он увязывает с историей не только общероссийской, но и мировой. А, обращаясь к обстоятельствам освоения Дальнего Востока (частично и Сибири), четко обозначает, как и какие в них зашифрованы условия сохранения края в составе России. Эпоху великих географических открытий мы привыкли соотносить с историей Европы. Но в тот же, XVI век началось и русское движение “встречь солнцу”. Европейцы искали новые пути к дорогостоящему товару — пряностям, российские, героически преодолевая горные хребты, могучие реки шли за высококачественной пушниной, в первую очередь за соболем. В своих поисках первопроходцы встречали и “новые народцы”. Аборигены, “открытые” европейцами, подверглись жесточайшему геноциду, в Сибири и на Дальнем Востоке как геополитический фактор выступило добродушие. Дж. Керзон, будущий министр иностранных дел Великобритании, наведавшись в Россию в конце XIX века, отмечал: “Россия бесспорно обладает замечательным даром добиваться верности и даже дружбы тех, кого она подчинила силой… Русский братается в полном смысле слова. Он совершенно свободен от того преднамеренного вида превосходства и мрачного высокомерия, который в больше степени воспламенят злобу, чем сама жестокость”. Да, были жестокие схватки казаков (русских и украинских) с местным населением, но скальпами туземцев никто не торговал, никто не травил колодцы ядами, не охотился на местных жителей. В начале XX века в Сибирь и на Дальний Восток шли потоки переселенцев из Белоруссии, Украины, Средней России. А первыми российскими поселенцами на Дальнем Востоке стали финны. Не отсюда ли отсутствие национального вопроса на восточной окраине России? Заселяя Дальний Восток и Сибирь, выходцы из Восточной Европы были главными государственными деятелями России, настоящими геополитиками, инстинктивно делавшими самое важное государственное дело в тогдашней России, — осваивали новые территории. С самого начала стихийное движение русских на восток требовало регулятора из центра, нужны были своевременная поддержка и помощь, умелое построение дипломатических отношений с соседними государствами. Но часть слабым звеном оказывалось русское правительство, оно делало грубые ошибки. Так, из-за неверной “кадровой политики” центральных властей освоение амурских земель было отложено на 200 лет, с века XVII на XIX, когда тихоокеанское побережье уже становилось стратегической и торговой “зоной интересов” англосаксов. Список геополитических ошибок и провалов центрального правительства — поучительный урок для дня нынешнего. У автора есть четкое представление, как сохранить Дальний Восток для России, как не запустить процесс некоей “географической гангрены”, последовательного отслоения регионов до Оби или Урала. Решение просто: строить дороги, связующие два конца России. Как строили КВЖД, Транссиб, БАМ, ошибаясь порой в выборе трасс, запаздывая, но строя. Вольно преодолевая то тысячи верст, то сотни лет, Игорь Шумейко рассказывает о судьбах великих покорителей Дальнего Востока и их великих открытиях. Среди его героев — Дежнев и Хабаров, Поярков и Степанов, Беринг и Невельской, Прончищев и Муравьев-Амурский, замечательные женщины — Екатерина Невельская и Татьяна Прончищева. И Витте, строитель Транссиба и устроитель Портсмутского мира. И. Шумейко приводит любопытнейшие подробности дальневосточных войн — от Крымской войны 1853–1856 (а она также задела Дальний Восток) до Советско-японской 1945, и, опираясь на собственную классификацию российских войн, делает неожиданные выводы. Он размышляет, можно ли было сохранить Аляску, и как поездка на Сахалин отразилась на судьбе Чехова. Он пишет и о богатствах Дальнего Востока — рыбе и морепродуктах, животном и растительном мире, о полезных ископаемых, которые так нужны современной России. Обращаясь к прошлому, вглядываясь в настоящее, И. Шумейко доказывает абсолютную важность Дальнего Востока для продолжения жизни России.
Славянский мир в эпоху войн и конфликтов ХХ века. СПб.: Алетейя, 2011.— 588с. (Славянская библиотека).
В ХХ веке славянские народы пережили две мировые, большое количество локальных и гражданских войн, вооруженных столкновений на национальной и религиозной почве, “холодную войну”. И в Первую, и во Вторую мировые войны славянский мир оказался фактически расколот. Нередко славянским “братьям” приходилось воевать друг с другом, и не только в годы мировых катастроф, но и в ходе “малых” гражданских войн, национальных конфликтов и столкновений. Проблемы славянских народов нельзя рассматривать изолированно, не учитывая обстановку в регионе, в том числе у соседних со славянами народов, а также в мире в целом. Военно-политические, международные аспекты войн и конфликтов давно и плодотворно изучаются у нас в стране, за рубежом. Но при этом жизнь общества, отдельных социальных, этнических, конфессиональных групп и конкретных людей остается, как правило, где-то на заднем плане. В центре внимания авторов этой книги военные и гражданское население, титульные нации и национальные меньшинства, движение Сопротивления и коллаборационизм, политические партии, благотворительные и общественные организации, эмигранты, беженцы, женщины, молодежь, творческая интеллигенция. Болгария, Чехия и Словакия, Сербия и Черногория, Галиция и Польша, Косовская проблема в отношениях компартий Албании и Югославии на завершающем этапе Второй мировой войны… Проблемы, разрешавшиеся далеко не всегда мирно, существовали не только на территориях многонациональных государств, в местах постоянного проживания народов. Накануне и в годы Первой мировой войны немало югославов эмигрировало в Южную Америку, в Первую мировую войну в России формировались чехословацкие воинские части, в СССР в 20–40-е годы ХХ века судьба привела поляков-коммунистов… Своя специфика была в восприятии Красной Армии населением Западной Украины в 1939 году, Западной Белоруссии в 1939–1941 годах, Болгарии осенью 1944 года. Книга делится на два больших раздела, первый посвящен кануну Первой мировой, “забытой” у нас войны, самой войне и межвоенному периоду. Второй — периоду Второй мировой войны и послевоенному времени. Заключительная статья этого раздела повествует о последствиях войны на Балканах уже в 1990-е годы ХХ века. Три десятка статей. Более тридцати авторов, объективно, не приукрашивая, но и не очерняя прошлое, складывают сложную мозаику славянского мира. Новые темы и сюжеты, использование ранее неизвестных архивных материалов, совместная работа историков, литературоведов, культурологов позволили нарисовать яркую картину событий мировых и гражданских войн, межэтнических и конфессиональных конфликтов ушедшего века.
Елена Первушина. Ленинградская утопия. Авангард в архитектуре Северной столицы. М.: Центрполиграф, 2012. — 382 с.: ил.
Мировые архитектурные веяния 1920–1930-х годов: отказ от посторонних украшений, сосредоточенность на конструкции здания, на его функциональности, комфортабельности — органично вписались в новую российскую действительность. Практичный и приземленный конструктивизм быстро набирал популярность, так как отвечал потребностям времени: созиданию новой среды обитания для человека труда. Среду, в которой будет много света, воздуха и пространства для бывших жителей трущоб. Страна строила новые жилые дома, общежития, школы, больницы. Возводила дома культуры, универмаги, заводы, разбивала сады и парки — все, без чего не сможет жить человек будущего. Петербург, с 1924 года — Ленинград, обладал мощнейшей харизмой классицизма и модерна. Не разрушить его эстетику, а обогатить ее новыми красками и формами было непросто. Архитекторы-конструктивисты приняли этот вызов времени, умело вписывая новые здания в старую застройку, давая свободу самовыражению при строительстве новых кварталов на окраинах города. Автор проведет нас по всем постройкам послереволюционного, довоенного Ленинграда. Адреса, время создания, архитекторы, особенности архитектуры, судьба зданий. Большинство из построек сохранилось, какие-то находятся в аварийном состоянии, некоторые перепрофилированы, участь других туманна. Материал систематизирован по целевому назначению зданий. И каждой главе предшествует очерк, повествующий о том, что досталось Советской республике от царской России, какие задачи ставили перед собой строители будущего и как они их решали. Отнюдь не идиллическим являлся быт дореволюционного окраинного Санкт-Петербурга: обследование 1896 года показало, что в съемных квартирах Выборгской стороны на одну кровать приходилось 2,4 человека, съемщики “углов” спали посменно. В наследство от Российской империи досталась сложная и несколько хаотичная система здравоохранения, к тому же разрушенная в годы Гражданской войны. Не менее остро стояли проблемы и в сфере образования: в начале 20-х только 41,7 % населения в возрасте от 8 лет и старше умели читать. Обширный статистический материал дополнен отрывками из художественных произведений, из воспоминаний современников. Во имя ли воплощения утопии в жизнь, в прагматических ли целях — во имя сохранения власти, но молодая Советская республика решала насущные задачи в первую очередь люда трудящегося. Масштаб задач, обозначенных в декретах — и воплощенных на практике — впечатляет. Первоочередной задачей в 20–30-е годы являлось решение жилищного вопроса, возводились не только дома, но целые жилые массивы (18!) для рабочих Кировского завода, заводов “Большевик”, “Электроаппарат”, “Вена”, “Электросила”, фабрики “Красный треугольник”, (в том числе на Каменном острове!). Общежития получили студенты Политехнического, Транспортного, Текстильного институтов, Промакадемии. Да, были элитные дома (в молодой Советской республике мгновенно началось новое расслоение, административная элита хотела жить в лучших условиях, чем рабочие), но — единичны. Чтобы облегчить женский труд, обустраивались новые заводские столовые, столовые при домах-коммунах и в домах специалистов. Появилось, невиданное ранее предприятие — фабрики-кухни, где за соблюдением правил санитарии и гигиены, за доброкачественностью продуктов строго следила СЭС. В центре и на окраинах Ленинграда было построено более сотни школ. И если можно сожалеть о плохой организации быта в жилмассивах или сомневаться в разумности отказа от домашнего питания в пользу фабрик-кухонь, то к зданиям школ 1920–1930 годов, никто, кажется, не предъявлял никаких претензий. Они были превосходны. Среди первоочередных задач в сфере здравоохранения значилось создание эффективной противоэпидемической системы, профилактика заболеваний, — в Гражданскую педикулез и трансмиссивные тифы приняли характер пандемии. Строились (или перестраивались старые) профилактории, поликлиники, больницы. Стратегической задачей градостроителей стала и постройка новых бань как средства борьбы с эпидемиями. Для рядовых тружеников, не для элит, обустраивались “новые версали”, сады и парки, возводились Дворцы и Дома культуры. Родной стихией конструктивистов стала промышленная архитектура. Именно они, как никто другой, умели строить большие, светлые и чистые здания, приспособленные и для технологических процессов, и для работающих людей. В своих зданиях они воплотили мечту о коммунизме, как царстве созидательного труда, приносящего человеку высшую радость. Разумеется, конструктивистам было не под силу “обустроить Россию” Но свою часть работы они выполнили честно, оставив нам и шедевры архитектуры в стиле конструктивизма, и более простые, типовые здания. О чем мечталось современникам той эпохи рассказал Я. Ларри в романе “Страна счастливых”, отрывки из которого стали сквозной линией в повествовании. О том, как на практике шло воплощение мечты, соотносимое с насущными задачами, о людях, их чаяниях и страхах, об их заблуждениях и прозрениях, победах и поражениях, рассказывает автор книги. “Книга иллюстрирована старыми и современными фотографиями, репродукциями плакатов 20–30-х годов.
Публикация подготовлена
Еленой ЗИНОВЬЕВОЙ
Редакция благодарит за предоставленные книги
Санкт-Петербургский Дом книги (Дом Зингера)
(Санкт-Петербург, Невский пр., 28,
т. 448-23-55, www.spbdk.ru)