Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2012
ДОМ ЗИНГЕРА
Каталог-2011 лучших произведений молодых писателей по итогам прошедшего в 2010 году Форума молодых писателей России, семинара молодых детских писателей, совещания молодых писателей Северного Кавказа. Проза, поэзия, критика, драматургия / Сост. Г. Аросев. М.: Фонд-медиа, 2011.— 256 с.
Это не обычный каталог в прямом, “скучном” смысле слова — потому что его можно читать и как настоящую книгу, хотя больше половины авторов тут представлены лишь отрывками из произведений всех жанров: пьес, рассказов, повестей, романов, статей, переводов, эссе. Некоторые рассказы, небольшие по объему, помещены целиком, как и все стихотворения. Включены в каталог работы сорока четырех авторов, проживающих в семи странах: России, Украине, Белоруссии, Казахстане, Германии, Австрии, Испании. Пишут они на русском языке. Среди них и те, кто, невзирая на молодость, уже признан, выпустил собственные книги, присутствуют и совсем молодые писатели и поэты, для которых включение в каталог скорее аванс, но аванс, выданный с полным основанием, и авторы, на которых сейчас возлагаются основные надежды. Войти молодым писателям в большую литературу, найти своего читателя помогает Фонд социально-экономических и интеллектуальных программ. С 2001 года Фонд СЭИП реализует комплексную программу “Молодые писатели России”, в которую входят проведение всероссийских форумов молодых писателей России и стран СНГ в Липках, совещаний с участием молодых детских писателей в литературных музеях-заповедников, молодых писателей Северного Кавказа, издание авторских книг и сборников молодых писателей в серии “Молодая литература России”. С 2009 года к российским писателям присоединилась большая группа писателей из стран СНГ и зарубежья. Итогом большой работы с молодыми является и Каталог лучших произведений, выходит он в третий раз. Во вступительном слове к настоящему каталогу президент Фонда СЭИП, председатель Союза писателей Москвы Сергей Филатов отмечает, что изменение политической и экономической системы нашей страны в девяностые годы прошлого столетия резко изменило ситуацию и в литературе. Возникло много проблем: уйдя от идеологического контроля, ликвидировав цензуру, книжные издательства получили полную самостоятельность в книгоиздании. Коммерциализация издательской деятельности, трудности становления новой литературы выбросили на рынок уйму “легкой” литературы. Массовый читатель знает пока лишь два-три имени молодых писателей, настоящих писателей, а тем трудно, порой невозможно издаваться. Вместе с тем каждый форум открывает новые имена, новые таланты. И если еще десять лет назад новая литература в постоянно меняющейся политической и экономической обстановке не смогла осмыслить происходящие процессы, духовно поддержать читателя в сложных жизненных условиях, то теперь прослеживается определенная тенденция: почти все авторы пишут о современной жизни, идет постоянное литературное освоение существующих реалий. Анализируя литературную ситуацию в современной молодой литературе, С. Филатов подчеркивает ее многогранность. Переместившись из огромных аудиторий в небольшие салоны, не ушла из жизни поэзия, она разнопланова и — сообразно времени — находится на подобающем ей месте, обусловленном мерой таланта и поэтического темперамента, звучащих в ней голосов. Ярко заявляют о себе новые прозаики, отличающиеся друг от друга жизненными судьбами, тематикой и творческим почерком произведений. Одним из заметных явлений литературы начала века стала новая военная проза, осмысляющая горький опыт чеченских баталий. Эта тема соседствует с прозой поствоенного вхождения недавнего солдата в мирную жизнь. Одной из интересных составляющих новой прозы стали произведения авторов из бывших союзных республик — о жизни русской диаспоры вне России. Новые имена пришли и в драматургию, и в критику. Героями новой драмы становятся люди, живущие “в наше время”, молодая критика осмысляет творчество молодых. В девяностые годы рухнула традиционно изысканная российская переводческая культура, — в рамках проекта возрождаются традиции русского классического перевода. На страницах каталога читатель встретит много имен, сегодня они не известны или известны мало, завтра могут ярко засветиться на российском литературном небосклоне России. У молодых авторов уже есть биография, литературная и жизненная, — пока она умещается в нескольких строках. Свое мнение о литературном творчестве молодых — краткие отзывы, посвященные каждому из авторов, — высказывают известные российские писатели, критики, литературоведы. Это действительно не совсем обычный каталог. По форме он ближе к альманаху. И он не предназначен для продаж. Его рассылают в книжные издательства, в редакции литературных журналов, в библиотеки. Чтобы знали: новая русская литература — есть, есть что печатать, что предлагать читателям. А те, кто не утерял тягу к новым литературным открытиям, смогут найти каталог в библиотеках.
Новые писатели: проза, поэзия, драматургия, литература для детей, художественный перевод, литературная критика / Фонд социально-экономических и интеллектуальных программ; сост., предисл. Г. Аросева; вступит. слово С. Филатова. М. : ПРОЗАиК, 2010. — 608 с.
Сборник произведений молодых писателей выпущен в рамках программы Фонда СЭИП “Молодые писатели России” по итогам работы Форума молодых писателей России и стран СНГ, а также Совещания молодых писателей Республики Беларусь, прошедших в 2009 году. Отбор произведений проводился известными поэтами, прозаиками, драматургами, критиками, литературными переводчиками, руководившими мастер-классами. Во вступительном слове президент Фонда СЭИП Сергей Филатов с удовлетворением констатирует, что уровень мастерства молодых писателей с каждым годом становится выше, что наша литература уходит от мира нереального, абстрактного и все больше произведений посвящено сегодняшней жизни и реальным проблемам. Сборник объединяет произведения более полусотни молодых авторов во всевозможных жанрах. Одни — полностью профессиональные, другие — чуть менее. В некоторых, затрагивающих весьма серьезные, масштабные темы, чувствуется большой жизненный опыт авторов, другие более “локальные”, наивные и открытые. Представляя участников сборника, составитель Г. Аросев в предисловии отмечает, что эти отличия естественны, ибо разница в возрасте между самым старшим и самым молодым участником более двадцати лет. И продолжает: “Но эти “разъединяющие” факторы оказываются абсолютно незначимыми пред ключевыми: талантом и одаренностью, которые как раз и объединяют всех “Новых писателей-2009”. Спектр тем, поднимаемых в этой книге, достаточно широк, чтобы с полным основанием считать ее, книгу, хорошим отражением современной российской жизни. Новые писатели дают внятный ответ на вопрос, как живут, о чем думают, на что ориентируются люди, на чьи плечи в недалеком будущем ляжет ответственность за судьбу страны”. За один год появились новые яркие имена молодых писателей в поэзии и прозе, в детской литературе и в драматургии, в критике. Предваряя публикацию текста, свое мнение о творчестве каждого из участников сборника высказывает один из мэтров отечественной литературы, с этими текстами и их авторами работавший. В конце книги в алфавитном порядке даны биографические справки молодых писателей, включен в них и список имеющихся публикаций.
Ашот Аршакян. Свежий начальник: Рассказы. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2011. — 176 с.
Короткие рассказы, россыпь разнообразных сюжетов, доходящая до абсурда парадоксальность и в то же время узнаваемость трагикомических ситуаций, реалистических, фантазийных. Лаконично, ярко, иронично А. Аршакян рисует не только нашу действительность — признаемся, парадоксальную, — но и психологическое состояние тех, кто в этой действительности пребывает: их страхи, одержимости, зависимости, нравственные изъяны, ставшие вроде бы и нормой жизни. Молодожен, мечтающий о разводе из-за того, что она (молодая супруга) “моет мою пепельницу по утрам, из-за ее излишней, на мой взгляд, чистоплотности и, главное, из-за того, что теперь до самой смерти мне придется ходить на работу”. Молодая психопатка, жестоко расправляющаяся со своими соседями и любовниками. Зануда и карьерист, мелкий завистник и человеконенавистник, использовавший открытую им мистическую силу обыденного предмета, чтобы выжить коллег и тем самым погубить вполне успешный региональный офис и в итоге — и себя самого. Молодой человек, проделавший в погоне за “быстрой деньгой” стремительный путь от сдачи крови в обычном районном пункте приема крови до согласия, идеологически обоснованного, расчленить свое тело на органы. Как же, гуманитарный оздоровительный центр “Ладанка” в действии! Активист клуба любителей шаурмы, что принял если не смерть, то получил серьезное отравление от предмета своего почитания в самый ответственный момент — в разгар борьбы с городской думой и мэром по поводу указа “о реорганизации торговых точек быстрого питания”. Среди героев рассказов и бомжи, и гастарбайтеры, рабочие, клерки, мелкие начальники и крупные преуспевающие бизнесмены — своеобразный социальный срез нашего сообщества. Многие из них погибают, и погибают нелепо, но в нелепости их смертей заключена определенная символичность. Среди рассказов есть и зарисовки из жизни “последних советских детей, кому в девяносто первом было тринадцать”, лирические, забавные и уводящие в перспективу. Есть и “футуристические” прогнозы, вполне ожидаемые: Москва — столица великой исламской империи, пандемия в большом городе — быстротекущая болезнь со смертельным исходом. Есть очень добрые рассказы: о свободолюбивом коте, сбежавшем из ветеринарной клиники от кастрации, святочный рассказ со счастливым исходом. До философского осмысления проблемы выбора на развилке между материальным и духовным поднимается А. Аршакян в рассказе “Шамота”. “Шамота” — это те, кто обматывает спрятанные под землей трубы стекловатой. Ох, совсем не просты коротенькие рассказы Ашота Аршакяна, и совсем не с черным юмором встречается в них читатель. Уже перевернув последнюю страницу, понимаешь, что рассказы — это своего рода кирпичики (нет, слово “кирпич” не совсем верно: под ним подразумевается нечто тяжеловесное, что не имеет никакого отношения к ажурной, хорошо продуманной прозе молодого автора), а вернее, рассказы — это строительный материал, из которого автор возводит здание нашей действительности. И здание это, несмотря и на встречающиеся вполне добротные и добрые “кирпичики”, выглядит жутковатым. Композиционно рассказы, вроде бы не связанные между собой общим сюжетом, общими героями, “закольцованы”: один и тот же персонаж присутствует и в первом, и в последнем рассказе. В первом рассказе — его заглавие дало название и всему сборнику — героем является молодой человек, ставший сразу после окончания техникума мелким начальником на стройке нулевого цикла. И донимал его вопрос: “Какое же, в конце концов, здание мы строим? Ни генплана, ни поэтажного плана, вообще никаких чертежей я еще не видел”. Что строим? — стыдливо вопрошал он сторожа, рабочих, бригадира, начальника стройки. И получал в ответ: “учи централизацию”, “вот сдадим объект и узнаем”. И казалось ему, что “рабочие строят по привычке, по наитию, сами не представляют, что получится”. В финальном рассказе, “Жесткий каркас”, этот же молодой прораб, но уже спустя энное время. После сдачи первой в своей карьере многоэтажки он настолько освоился на стройке, что стал сбывать налево лишние санузлы и лифтовые шахты, кирпич и электроды. У него благоустроенный дом, жена, ребенок. Но по ночам снится ему один и тот же кошмар: рушились целые районы, построенные под его руководством, гибли люди. Одновременно рушился и его мир — дома и на работе, он спился, уволился. Кошмар прекратился, только когда он стал скреплять перекрытия домов, на строительстве которых когда-то работал прорабом, правдами и неправдами проникая в квартиры. И когда перевернута последняя страница сборника, становится ясно, что рассказы и “рассказики” А. Аршакяна складываются в единое целое: мы построили уродливое здание нашей жизни, в нем жить опасно и неуютно и богатым, и бедным, и старикам, и молодым. Стоя в бесконечной очереди на ракету, перевозящую людей по Клязьминскому водохранилищу в Москву, вспоминает пенсионер Тимур Андреевич времена, когда эти ракеты ходили по каналу имени Москвы через каждые двадцать минут. “Почему же сейчас все, что было сделано для людей, ломается? — думал Тимур Андреевич. — Почему не строят ракет и почему эти, оставшиеся, не забирают людей с пристани, а отплывают почти пустые, а ведь толпа напирает изо всех сил, и люди ссорятся в очереди… Хотя сами виноваты. Все тут сплошь молодые. А кто из них построил хоть одну ракету, или фонтан, или аппарат с газированной водой? Даже катамараны на пруду в Царицынском парке — еле плывут, но все же плывут, а на металлической нашлепке со знаком качества стоит год выпуска 1978”. И мрачны перспективы молодых людей с высшим образованием, что весело, с творческим подходом подрабатывают во время избирательных кампаний, на опросах, которые крупные компании проводят в целях продвижения товаров. “Тебе сейчас лет двадцать пять, и ты еще не женат, тебе еще не обрыдло творческое метание по опросам и предвыборным штабам. Но тебе захочется места, тебе необходим будет стабильный заработок, но ничего, кроме обмана, ты не умеешь. И ты найдешь себе подходящее место, угнездишься и останешься солью земли московской”, — выносит приговор себе и себе подобным герой рассказа “Московская соль”. Ашоту Аршакяну тридцать с небольшим, он не так давно окончил Литинститут, публикуется лет пять-шесть. В сборник вошли тексты, примерно в это время и созданные, в этих текстах есть смысл, есть содержание, умные и многообразные подтексты. Уже сложился свой стиль, своя форма осмысления нашей действительности и в ней — человека, жертвы и творца этой действительности. И остается надежда, что построенное по привычке, по наитию уродливое настоящее еще можно исправить, как пытается исправить свои прегрешения прозревший строитель: “За давностью он иногда путал здания, но уже не мог остановиться — надо было скреплять перекрытия”.
Дмитрий Вачедин. Снежные немцы: роман, рассказы. Фонд социально-экономических и интеллектуальных программ. М.: ПРОЗАиК, 2010. — 304 с.
Дмитрий Вачедин живет в Германии и, что явно чувствуется, свои произведения создает на хорошо знакомом ему материале: “русские немцы”, просто русские в Германии, соприкосновения различных менталитетов: русского, русско-немецкого, немецкого. “Снежные” немцы — это те, кто более двухсот лет назад из крохотных немецких княжеств, где жить стало просто невозможно, по зову Екатерины Великой уехал за лучшей жизнью в далекую Россию. Кто обустраивал обетованные земли по собственному разумению, а в годы Великой Отечественной войны был отправлен в ссылку в Казахстан. Или, если и остался в немецких колониях на Украине, быстро понял, что не только в России, но и в Германии пришли к власти безумцы: немецкую молодежь вынуждали охотиться на евреев и партизан по соседним лесам. В конце ХХ века потомки переселенцев вернулись на родину предков. И не нашли ее там. “Русские немцы в Германии называют коренное население “чистыми немцами”: он “чистый немец”, а я “русак”. Да потому что у снежных немцев растаял снег — пока он был, были немцами, растаял — стали русаками, медленно шло подснежное перерождение. “Чистые немцы”. Все мы носим в себе нечто, что не отмоешь”. “На проверку вышло, разговоры с продавцом — это все, на что годен немецкий. Любовь, и боль, и смерть, и счастье, и разочарование забрали русские, осталось лишь долголетие, лицемерие, мелочность и овощи с наклейками └био“”. О судьбе своих предков, о своем трудном вхождении в новую среду в Германии, куда ее перевезли из России ребенком, много размышляет дерзкая молодая женщина Валерия, жестко и трезво оценивающая мир, в котором она живет. “А мы, снежные немцы, теперь и навсегда посередине — в Германии мы те, кто стучит по стенке аквариума, будя заснувших рыб, а в России презираем соседей за то, что во дворе у них не убрано”. Значительная часть повествования ведется от ее лица. Роман “Снежные немцы” — дебютный. Сам автор определяет его как “роман о любви — стран и людей”. Есть любовный треугольник, за развитием отношений в котором следит и Валерия: хорошенькая немочка Кристина, ее отставной возлюбленный коренной немец Марк и преуспевающий русский “снежный” немец, “мачо” Андрей Шнайдер, уже десять лет живущий в Германии. “Он был частью той наглой и самоуверенной силы, которая, не считаясь ни с чем, меняет немецкие города под свои нужды. И не жалел об участии в чеченской войне”. Отголосок чеченской войны сыграет свою роковую роль в романе немки и русского. И все-таки главное, что разделяет героев разных национальностей, — это менталитеты. И жалуется Кристина Валерии, что русские хотят и ее заразить и втянуть в свой бессмысленный и беспощадный мир. “Андрей принес в мою жизнь опасность, и причина ее в вас, в вашем сумасшедшем русском образе жизни, которым вы заражаете все вокруг, даже этот двор. И опасность пришла с вами, и спасение от нее тоже от вас — да хоть бы эта бутылка”. Еще более четко прослеживается эта разница в тональности и содержании текстов двух основных рассказчиков: Валерии и Марка. Сентиментальному немцу, любовные страдания которого об утраченной звездочке Кристине можно сравнить со страданиями гётевского Вертера, придется поехать в командировку в город Воронеж. Рефлексию сменит русский экстрим, в том числе езда с пьяным водителем по встречной полосе, затеянные им же потасовки. Пылая ненавистью ко всем русским, он устроит международный скандал на молодежной журналистской конференции, станет позором немецкой делегации и всей молодой журналистики Германии. И он же напишет статью в свою газету о том, что связывает две страны, чего хотят от Запада русские и чего опасаются немцы. Валерия и Марк не единственные повествователи в романе. Слово будет дано и Андрею, отправившемуся в Россию мстить за смерть друга-однополчанина. Будут и два пронзительных письма: письмо немецкого солдата жене, написанное в Сталинграде в январе 1943 года, и письмо 1944 года из южного Казахстана от сосланной русской немки мужу, пронзительные письма о любви. Это очень крепкий дебютный роман: прописаны и завершены все сюжетные линии; четко вылеплены характеры главных и второстепенных персонажей; продуманы все детали, реплики, диалоги, сцены; динамично действие; соблюдены реалии немецкой и русской жизни; красноречив и слегка ироничен финал — прочерк в завтрашний день, не последняя роль в котором принадлежит Газпрому. А история “снежных немцев”, мечущихся между двумя странами, продолжается, хотя вроде бы “тряпочкой мы вытерли злобу и ненависть с городских улиц, помыли и стекло, отделяющие нас от неба”. Языковое мастерство автора позволяет с уверенность говорить о том, что у русского языка есть будущее, что современные писатели умеют пользоваться русским Словом. Языковое мастерство, умение строить сюжет автор демонстрирует и в рассказах, действие которых чаще всего происходит в той же Германии и с русскими людьми и “русскими немцами”. Рассказы разноплановы: с элементами мистики, фантазийности; этюды психологические или строго реалистические, но практически всегда с тонкой иронией, позволяющей в непривычном ракурсе взглянуть на события дня сегодняшнего и недавнего прошлого.
Юлия Вертела. Интенсивная терапия: повести. М.: АСТ; Астрель; Полиграфиздат, 2011. — 348 с. (Приемный покой)
“Белые ангелы на колесах везут тела, жаждущие спасения. В этом городе все хотят спастись: даже те, кто падает с крыш, даже те, кто режет вены… Больница — лимфоузлы мегаполиса. Распухшие недремлющие лимфоузлы. Здесь принимают скомканных, заразных нелюбовью горожан: мужского, женского и ангельского пола. // Для излечения. // Для извлечения. // Для чистки”. Юлия Вертела пишет о том, что всегда где-то там, в отдалении, что случается с кем-то и, упаси Боже, чтоб не с нами. Но иногда это — собственная болезнь или болезнь близкого человека — вторгается в наше существование, ломая все наши планы, ломая привычный житейский уклад, погружая нас в другое измерение. А в другом измерении течет своя жизнь, там есть герои и антигерои, а быть может, просто страдающие люди, пациенты больницы. Там разыгрываются драмы, корни которых часто находятся во внешнем мире: отношения с детьми, деньги и недвижимость, запутанные отношения с близкими. Горькая душевная боль порой выливается в физическое недомогание. В повести “Лимфатические узлы” Юлия Вертела проведет своего читателя по всем отделениям больницы: гинекология, хирургия, кардиология, неврология, терапия, онкология, приемный покой… Задержится в палатах, где судьба свела очень разных по взглядам, по характеру, по поведению, по отношению к своей болезни пациентов, по женским палатам преимущественно. Великолепные диалоги, реплики, высвечивающие истории болезни и истории судеб пациенток и их близких, старых и молодых. Ю. Вертела точна, лаконична и выразительна в своей авторской речи: ее образы свежи и нешаблонны, она по-особому чутко воспринимает окружающий мир, обыденное и высокое существуют для нее в нераздельной связи, свое восприятие мира она умеет передать в слове. “Когда во всем городе ложатся спать, остается место, где лампы не гасят и всегда бодрствуют, по крайней мере, двое — тот, у кого болит, и тот, кто эту боль снимает. Тот, кто умирает, и тот, кто вытаскивает умирающего с того света. Они работают в связке, и разъединяет их или конец жизни, или конец смены. И то и другое решает начальство — одно на небе, другое на земле”. А еще в текстах Ю. Вертелы всегда присутствует мягкая ирония. “В реанимации с удивлением обнаруживаешь, что еще кому-то нужен, хотя бы по страховому полису”. Драматические сцены больничной жизни — вроде бы заурядные, но значимые для каждого пациента в отдельности — сопровождаются вопросами, на которые нет ответа: “Какая маленькая прочность сделанного Богом! Какая ничтожная букашка — человек! Но букашки умирают цельнотельно. Наступил ногой — и нет ее… Человеческое же тело урезается до самого последнего пристанища души… Господи, Господи, если мы для тебя как вши, так почему не вывести всех единым дустом? Зачем каждому отдельная пытка?” Дар Ю. Вертелы таков, что даже и в непроходимом мраке она способна разглядеть свет: выздоровление. “Напоследок вручаем лечащему врачу большой букет роз. И расходимся малыми и большими дорогами… нося в сердце неразрешимые проблемы. Унося в теле отзвуки многолетних душевных непогод. За больничными стенами солнце кажется нестерпимо ярким. А сердце колотится от радости: └Господи, как хочется жить!“” Больничная тема присутствует и в рассказах, помещенных в сборник. Есть она и в многонаселенной, “тесной” повести “Черный шар”. Сама Ю. Вертела обозначает время действия своей повести как “тесные” времена. Безумные 90-е: “О незабываемые времена, когда в свободной продаже появлялись только зеленые кубинские апельсины и морская капуста. Когда все замирали у экранов телевизоров, завороженные “Взглядом”, а “Пятое колесо” устами Сидик Афгана, большого друга СССР, и Сергея Шолохова предсказывало грядущее восхождение звезды Ельцина!” Кто-то отоваривает талоны, кто-то ходит с плакатами у метро, кто-то уже бомжует, подряжается на халтуры, кто-то смотрит на Запад, кто-то колотится в родной стороне. Это очень многонаселенный роман. Героев много, достаточно сказать, что половина героев обитают в одном общем коммунальном улье на Староневском: студенты, склочные пенсионеры, семья алкоголиков, вольный писатель, поклонник Достоевского… На этом фоне разворачивается драма молодой женщины Кати, ребенок которой неизлечимо болен. И будет больница, “в которой остро чувствуешь, что, кроме жизни, есть еще и смерть. И врачи, что кажутся жрецами, знающими особую тайну, позволяющую каждый день бороться с человеческой немощью”. Это действительно “тесная” повесть. Ю. Вертела воссоздает бредовую атмосферу 90-х, колорит быта и колорит угасших ныне идей; уверенными штрихами рисует она объемные фигуры своих героев, о смысле жизни, о Боге, о Петербурге ведут беседы Катя и ее молодой сосед, попытавшийся осветить жизнь полюбившейся ему женщины. Во всех своих ипостасях присутствует Петербург — “странный город, в нем сказка о Снежной королеве не кажется вымыслом, а улицы и дома оказываются идеальной сценой для трагедии”. И в этой повести с множеством сюжетных линий Ю. Вертела верна себе: она сумела протянуть до логического финала все намеченные ею сюжетные линии, создать яркие индивидуальные портреты своих героев, главных и проходящих — в диалогах, в поступках, в описаниях. И сохранить все особенности своего авторского почерка.
Борис Кутенков. ЖИЛИ-БОЛИ. Стихи. М.: Вест-Консалтинг, 2011. — 82 с.
Борис Кутенков — поэт, который сумел отчетливо выразить самоощущение тех, чья юность пришлась на начало ХХI века. “О, нулевые, ролевые, // безвольные и волевые…// Чуть правые, но больше левые, // как в сердце — раны пулевые. …А на лице — приметы времени: // глаза, навек немолодые”. Он передает самоощущение тех, в чью люльку сыпался “обман, как сквозь пальцы песок”, тех, кто устал от лжи, но способен самостоятельно и неустанно осмыслять окружающую его действительность. Самоощущение это нерадостное: “Неустроенность быта и сердца // раздирает на стороны света”, пространственный надлом и потерянные смыслы, разрыв начал, “душа как сквозняк на затворе”, и “тусует ветер в дыре-душе”, “соматически всё о’кей, но внутри на сломе”. “Я отныне полной мерой плачу // за живое, проступившее в нас: // чудеса без карнавальных причуд, // красоту без фотошопных прикрас. // Да и ты двойной заплатишь ценой // за развенчанную в прах благодать: // что твое — носи навеки с собой, что приклеено — с лица не содрать. // Сверху глянешь — красота, смехота, // ярко, глянцево, в тиши да в тепле. // А под маской — срамота, немота, // толщи пыли на дубовом столе” (“Посленовогоднее откровение”). И приходится привыкать быть на последних ролях, и убеждать себя, что так правильно и необходимо, и учиться жить, закусив губу, и даже делать вид, будто не болит (прозаический пересказ стихотворения “Он бредет на кухню будто на костылях”). А рядом — нелюбимые, преданные и предающие. И, быть может, самое страшное для поэта: “Мне не с кем говорить в моей стране”. “Ты накрепко привязан к месту, почве, // которой дышит пряная судьба. // И стало быть, не выход — иностранный. // Но в ящике своем, на самом дне, // лежи себе, скользи, лелея рану. // Мне не с кем говорить в моей стране”. А если и есть собеседники, то это юродивая, блаженная Люда, юродивый Вова, сумасшедшая Наташа, блаженная Катя — “любая живая душа дорога, как праздник. // Без нас, одиноких, особенно мир не полон”. Одной из отличительных особенностей Б. Кутенкова является своеобразное переосмысление в контексте новейшего времени хрестоматийных строк отечественных поэтов XIX и XX веков: Пушкин, Лермонтов, Ахматова, Есенин, Мандельштам. В вольных переложениях известных строк проступает все то же — боль молодого поколения нулевых годов XXI века (ведь и название сборника, естественно, не случайно — “Жили-боли). И нет былой романтики белеющего одиноко в тумане паруса, и не обрести покоя в буре, да и есть ли эта буря, или только — чад пивной? “Где ночь подряд в окне барочном // светилась дурочка-звезда // она светилась и светила // и грела словом на губах которое свободно было // нам говорить шутя впотьмах… Алеет парус компанейский // у берега москвы-реки // на нем вечерняя пивная // что хочешь пей гуляй играй // а он блаженный просит рая // как будто есть на свете рай // и можно снова всё спокойно // начать с нуля одной строкой // как будто в чём-то или в ком-то // хотя бы в чём-то есть покой”. И уже не летят к солнцу призывы поэта, и нет в них жизнеутверждающей готовности светить всегда и везде. А есть вот что: “Боли2, боли2 моя страна, // боли2, не заживай. За всех, за всех — сполна, сполна, // чью боль не зажевать, не спрятать в золотой песок // туземного Бали; // чей вид — убог, чей дух — высок, // за них — боли2, боли2. … За всех, кто духом пал в ночи, // кому с нее не встать, // катайся по полу, рычи // зубами тишь и гладь. …Болеть везде, болеть всегда — в невзгоде и пыли. // Не отставай, моя звезда: // терпи. И вновь боли”. Переосмыслению подлежат не только стихи признанных мастеров, но и строки популярных песен: “На фонтанке на лиговском в чаячьем пенном аду // где дойти до тебя нелегко а до смерти полшага”. Сама обыденная городская жизнь превращается в линию фронта, лишенную героики. Б. Кутенков — поэт урбанистический, но какой бы образ города он ни рисовал (“город нелеп и дерзок — сидит / в шутовской короне”, “город-пацан с чуть заметным пушком над губой”, город, куда нагрянуло лето) — картина неизменно экспрессивна и тревожна. Город-беда — не фронт, не война. Открытые и скрытые реминисценции, пребывание в “мире, вымощенном литературой” (по определению Л. Аннинского, автора предисловия к книге), — это обширное культурное пространство прошлого, хорошо освоенное автором. Но, как современник свершившейся информационной революции, он вводит в свой поэтический мир и неотъемлемые слагающие новейшего времени: провайдер снов, ЖЖ, Инет, фотошоп. “А самое жуткое ощущение — // двоения загрудинного, // межключичного холода, // грёбаной, наконец, пустоты в душе, — // когда посчитать решаешь // (так, любопытства ради) // месячное количество // виртуальных собеседников”, и жутко, когда представишь всех этих виртуальных собеседников эсэмэс, и-мэйла, Контакта, ЖЖ, бредущих к тебе на кладбище. Мир, каким видит его Б. Кутенков, неблагополучен, а подчас и страшен (вспомним и “Страшный мир” Блока). И в даже Слово в нем (с заглавной буквы употребляет его автор неоднократно), — зацепка ненадежная. “А лукавое Слово на запах // поспешает, на одурь и дым, // ежась в Божьих корежистах лапах, // словно мрак — перед светом земным”. “Ходит лесом ненадежное Слово. // Речь безадресна. Подрезан полет”. “слова не хотят быть словами на сладкое падки // песком рассыпаются лучшие в худшем порядке”. Настоящий сборник — вторая книга стихов поэта. “Три смертных тени стоят за этими стихами — Уныния, Раздражения и Отчаяния. И каждое слово, произнесенное при них и с ними, — Правда”, — так говорит о поэзии Б. Кутенкова Сергей Артюнов. И все-таки в этой книге есть — хоть это и покажется неожиданным — нечто светлое. И это светлое — то, с какой силой выразил умонастроения своих ровесников молодой поэт, то мастерство, с которым он это делает, демонстрируя подлинную культуру стиха, культуру мысли, ее оформление и законченность. Во вступительной статье к сборнику Лев Аннинский дает такую оценку одному из стихотворений автора: “Стих щегольской. Иногда — щегольски шатающийся. Рифмы безукоризненные, иногда неполные, ассонансные, но — без тени небрежности или недотянутости, все отлично встроено в ритм, а ритм словно качается от непредсказуемости воли”. А такая оценка, при нелицеприятности многих суждений строгого критика, дорогого стоит. А это все значит, что русская поэзия жива. “О Господи, лето, и я — невидимкой, пыльцою… // Еще ни о чем не жалеет грядущее Слово, // не знает, чем станет — началом ли света, / концом ли, // цветочным жужжанием, запахом, выкриком / совным”.
Сергей Шаргунов. Книга без фотографий. М.: Альпина нон-фикшн, 2011. — 224 с.
“Фотографический” взгляд на пережитое. И неважно, что фотографии знаковых моментов жизни, людей, значимых для построения собственной судьбы, утрачены по разным причинам или никогда не были сделаны, только предполагались. Исчезнувшие, отсутствующие или несбывшиеся фотоснимки — сквозной сюжет книги, своего рода вехи, по которым Сергей Шаргунов восстанавливает картинки прошлого, фотографически отпечатавшиеся в его мозгу. Молодая цепкая память — а Сергею Шаргунову чуть больше тридцати — и без фотографий ярко и четко хранит образы близких и неблизких людей, отдельные эпизоды, из которых складывается цельная картина жизни, случайные и неслучайные встречи, впечатления от виденного и слышанного. Фотографии гибли, память оставалась. Сергей Шаргунов принадлежит к поколению тех, чей жизненный опыт, их восприятие происходившего и происходящего в стране, их реакции, внешние и внутренние, нашей литературой фактически еще не осмыслены. Постмодернистские экзерсисы — это пожалуйста. Ими балуются как признанные “мэтры”, так и авангардная молодежь. Гламуры — сколько угодно. Но литература, базирующаяся на почве реалистической и качественная по художественному уровню, — явление все еще уникальное. Таким уникальным осмыслением собственного жизненного опыта и является новая книга С. Шаргунова. Начинается она, как и следовало ожидать, с обращения к первым детским впечатлениям. Впечатлениям нетривиальным: отец будущего писателя — известный православный священник Александр Шаргунов, в доме которого имелся небольшой подпольный станок, на котором печатали религиозную православную литературу, распространявшуюся потом по всей России. И маленький мальчик играл в священника, рисовал священников, монахов и архиереев, пострадавших во времена советской власти, затем уничтожал рисунки, репетируя возможные обыски, играл и в телефонные прослушки. А в это время, в советское время, родной брат отца, эталонный советский человек, делал карьеру в системе: работал в Свердловском обкоме под руководством Ельцина. Сын священника не вступал ни в октябрята, ни в пионеры, зато участвовал в церковных службах. С. Шаргунов учился в трех московских школах: блатной, церковной и простой, о каждой остались свои воспоминания, и везде, “постоянно доказывая себя”, надо было драться. Но детская жестокость в детских коллективах, как и детские пламенные Любови, — явление вневременное. А вот осквернение портретов Ленина третьеклассниками, дурные слова в его адрес, издевательства над песней “Дубинушка”, социальное расслоение, расслоение на бедных и богатых, ставшее отчетливым, когда из прежних форм и платьев детишки переоделись в вольные тряпки, — все это пришло с перестройкой. Дети бурно откликались на изменения в большом взрослом мире. А будущий писатель, потрясенный поведением недавних октябрят и пионеров, отреагировал так: “В детстве я не любил Советский Союз, не мог любить, так был воспитан. Но в тринадцать лет, когда Союз уже погиб, я, следуя порыву, прибежал на площадь отверженных, которые, крича что есть силы, вызывали дух его…” Осенью 1993 года он убежал из дома на баррикады. Потом в его жизни будет журфак Московского университета — и снова милые и склонные к добру и в то же время гадкие и жестокие инфантильные “детки”, презирающие “народ”, снова расслоение по степени достатка. И — бабушка дома, в общении с которой черпал силы, чтобы снова войти под стеклянный купол журфака. Потом будет участие в уличных битвах “за волю, за лучшую долю”; финишная прямая на выборах в Государственную Думу, преодолеть которую не дали “внешние” силы; потом — перекрытый доступ к печати, к радио и телевидению — “персона нон грата”. И как релаксация — работа дворником. Была и личная жизнь. Словно под вспышкой фотоаппарата, высвечиваются эпизоды бурной жизни молодого человека, родившегося в канун эпохи перемен. И всегда рядом на этих “снимках” — люди, их судьбы, завершившиеся и еще нет. Он застал и помнит не только антисоветское подполье, но и Красную Церковь — весомую часть Советской Империи, и колоритных служителей Красной Церкви. И никогда, наверное, не забудет, как сложилась их жизнь “в наступившие годы свободы”: щекастого весельчака, дьякона Геннадия изобьют в электричке, вышибут глаз; добрейшую старуху Марию под конец жизни лишат квартиры аферисты; любитель борща и пирожков протоиерей Борис в 1991 году поддержит ГКЧП, и когда танки покинут Москву, станет сонлив и безразличен ко всему. С. Шаргунов фиксирует, как сказалась навязываемая “переоценка ценностей” на людях старшего поколения, как подрывалось уважение к честному труду, к деревенским корням, к своему прошлому и прошлому своей страны и во что выливалось это разочарование. И эти трагически частные судьбы “простых советских людей” тоже впечатаны в память поколения 80-х. Для него как писателя существенным и важным стал экстремальный опыт, полученный во время поездок в восстанавливающуюся Чечню, Южную Осетию в августе 2008-го, в революционную Киргизию. Он изнутри пытался разобраться в русско-чеченском конфликте, он видел ужасы войны и озверение революционных масс. Но что еще важнее, он слушал и слышал голоса улицы, голоса простых “обывателей” бывших и настоящих окраин когда-то великой империи: их оценки происходившего и происходящего, постигал их боль, надежды, чаяния. И эта правда жизни далека от официоза. С. Шаргунов, по специальности журналист-международник, — писатель признанный: у него уже не одна книга, он давно печатается в толстых журналах, этих анклавах культуры, оселках вкуса (по его признанию), он лауреат Государственной премии Москвы, а также премий “Эврика!” и “Дебют” в номинации “Крупная проза”. Сейчас он взял короткий тайм-аут: захотел оглянуться назад, перебрать картинки жизни, определить, не было ли в прошлом ошибки. Фактически свою жизнь он еще строит. Но, похоже, он уже нашел ответ на то, как жить дальше, и нашел его в деревенской глуши. Книгу завершает рассказ о последнем крестьянине — бывшем подводнике, вдовце, потерявшем двух маленьких сыновей. Еще не старый человек фактически остался один в деревне, что оживает только в дачный период. В прошлом большое колхозное хозяйство вели здоровые, работящие люди: крепкие мужики копали торф, старики пасли коров, овец. При занятиях были все. В эпоху перемен хозяйство сгинуло. Но держат осиротевшего отца родные могилы, держит родная земля. “Я вот со своим хозяйством качаюсь — там вскопаю, здесь выкошу, и сердце радуется… Последний крестьянин деревни Воскресенки отвернулся и пошел к кладбищенскому выходу”. Ответ, как жить дальше, очень прост: для начала — работать. Удастся ли С. Шаргунову развить эту здоровую “национальную идею” в своих будущих произведениях — покажет время. Но идея найдена. И название-то у деревеньки символичное — Воскресенки.
Публикация подготовлена
Еленой Зиновьевой
Редакция благодарит за предоставленные книги Санкт-Петербургcкий
Дом книги (Дом Зингера)(Санкт-Петербург, Невский пр., 28, т. 448-23-55, www.spbdk.ru)