Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2012
Формула трех “Б
Даниэль Орлов. Офис-дзен: Повесть, рассказы. — СПб.: Геликон Плюс, 2010
“Офис-дзен” — книжный дебют сетевого автора, поэта, прозаика, геолога по образованию и директора по профессии. Отдельные рассказы издания публиковались на страницах журналов “Вечерний гондольер”, “Присутствие”, “Сетевая словесность”, что, впрочем, лишь малая часть вошедшего в сборник. Принцип, определивший состав книги, едва ли удастся установить. Содержание пестрит разнообразием тем и стилей. Расстояние от цикла до цикла (их в книге пять) бывает столь велико, что лишний раз проверяешь себя по форзацу: группа авторов или один?
Цикл одноименный сборнику понятен и непредсказуем одновременно. Даниэль Орлов пишет так, будто ничего подобного до него не было. Ни многотиражного “Духlessa”, ни удостоенной “Нацбеста” “голово[ломки]”, ни “Таблетки”, чуть было не проглоченной букеровским жюри. Пишет легко, убедительно, сражает наповал. Потому что про кривую графиков и изгибы секретарши можно писать по-разному, вызывая в читателе не смертельную скуку, а продлевающий жизнь смех.
Ассоциативно “Офис-дзен” напоминает две вещи: видеоролики о безумии “белых воротничков”, крушащих оргтехнику, и гомеровскую “Илиаду”. В симбиозе этих сторон возник языческий мир наших дней, населенный античными героями, богами и прочей мифологической живностью. Помещенные в современность, олимпийцы сохранили свои главные черты — безграничную власть и скверный характер, но утратили небесную обитель. То ли осела священная гора, то ли человечество достроило Вавилонскую башню, но теперь колесницы богов медленно движутся в шеренге машин, и стеклянные двери Эдема призывно открываются навстречу прохожим. Оказавшись на равных правах со смертными, небожителям ничего не остается, как устраивать земное счастье по известной трехзначной формуле.
Ленин, партия, комсомол? Секс, наркотики и рок-н-ролл? Бабло, бухло и бабы!
Действует формула просто и цинично. Ее эффективность проверена буднями “девяностокилограммового греческого бога”, который в перерывах между перепалками с кровожадной гидрой бухгалтерии вдохновенно рассуждает о работе водопроводчика и природе северной Франции.
Ежедневно с девяти до одиннадцати он заставляет планету вращаться, покупая время и продавая пространство. Раз в месяц он надевает черный плащ и спасает офисные Помпеи. Он — deus ex machina. Из черной баварской machina. И когда к компании подбирается хромой пес с пятью ногами, “тогда прихожу Я. ‹…› Я появляюсь из ниоткуда в свете лучей проекторов. ‹…› Я раздвигаю руками в перчатках море их слез. Я втыкаю зубочистку в центр экрана, и из зубочистки вырастает дерево. И дерево плодоносит мечтами” (“Круглый стол. Любовь и Будда”).
Крекс, фекс, пекс. Но, кажется, шутка неуместна. Потому что в детстве босс крепко верил в эту сказку, а с тех пор денежное деревце должно было подрасти. Время собирать урожай. Время считать бабло. “Я не люблю это слово. Я всегда думал, что с деньгами надо деликатнее. ‹…› Чтобы они не звонили потом по ночам, не слали короткие сообщения на телефон и не встречали тебя у проходной завода, когда ты идешь со смены с рашпилем, завернутым в газету” (“Очередь не стоит”). Но что делать, если именно она, первая из трех “Б”, — краеугольный камень уравнения. Вслед за ним, через запятую, могут идти любые слагаемые, потому что сумма уже неизменна, ее хватит, чтобы купить все вожделенные человечеством абстракции: счастье, гармонию, любовь…
Да, о любви. О самой, как принято, женской теме. О предмете скабрезных анекдотов и долгих высокопарных бесед. О понятии предельно многозначном. Едва ли толковый словарь объяснит вам, почему любовь — “это важная, востребованная и приятная часть работы” и что хочет сказать босс, размахивая отчетом и активно спрягая глагол “любить”.
Как ни старайся, а чувство это безответно и бесплодно. Механизм человеческих отношений работает в двух режимах: либо один любит всех, либо все — одного. Не сомневайтесь, эротический подтекст здесь тоже присутствует (цикл “Неженские истории”).
Положение дел прекрасно отражает рассказ “Война полов”, где женская сторона представлена во множественном числе, а мужская — или даже Мужская — в гордом единственном: “Когда женщины хотят воспитать мужчину, они удаляются на кухню, где с ним не разговаривают”. И дело даже не в статистике, которая на десять девчонок ежегодно уменьшает число ребят. Дело в какой-то фатальной неразборчивости “блудливого ангела, загоняющего в объятия [рассказчика] зазевавшихся красавиц”. Любовные перипетии настойчиво варьируют сюжет полигамии, а число “действующих лиц” никогда не бывает кратным. Подчас отношения между “влюбленными” настолько запутаны, что в конце концов начинают напоминать собачьи свадьбы.
Но как только читатель, пропитанный “радиацией цинизма разговоров о любви, верности и уважении”, тянется к телефону вызывать реанимацию, автор меняет тактику и обезоруживает тоном задушевной беседы (циклы “Свои, чужие и разные”, “Вся правда о”). Как правило, этот переход маркируется атмосферой дружеского застолья, где попеременно звучит “Твое здоровье!”, “Живи долго!” и “Будем!”. Рассказчик смягчает интонацию и позволяет речи литься свободно и легко, играя аллюзиями и не гнушаясь обсценной лексикой. Тема опьянения, намеченная пунктиром в большинстве рассказов, позволяет по-другому посмотреть на этот языческий мир, где Бог не умер, а был украден одноклассником Федькой (“Крестоносец”). Посмотреть вокруг и заметить, что ничто, кроме горящего телеэкрана, не способно “вернуть человечеству вкус к жизни” (“Терапия”). Что живем мы под высоковольтным напряжением проводов-звонков-сообщений… “И кого это волнует? Никого. Потому что лучше о бабле и бабах”.
Без бутылки не обходится ни одна встреча. Да и о чем говорить с непьющим? “Трезвый человек заикается, косноязычит, неправильно интонирует, неверно расставляет акценты, излишне пафосен, не к месту проникновенен” (“Инструкция”). Алкоголь устраняет шум времени и сглаживает ребристость пространства. И тогда плывут один за другим детские воспоминания о компоте в синих жестяных банках, эбонитовом коммунальном телефоне и спрятанном автомате в деревянной ноге дяди Саши (цикл “Что-то из детства”). Наряду с дальними и близкими родственниками на авансцену памяти выходят и такие неожиданные персонажи, как режиссер Бондарчук в красных плавках, дядя Сережа Журналистдовлатов или голосующий у светофора то ли Высоцкий, то ли Хемингуэй… Можно было бы усомниться в словах рассказчика (смотрите-ка, Хемингуэя отличить не смог!), но уже веришь в искренность и непосредственность, с которой Журналистдовлатов “вытаскивал из кармана зеленой куртки трехцветную шариковую ручку и одноразовую биковскую зажигалку, протягивал все это богатство и говорил: └На, герой! Пиши и сжигай. Пиши и сжигай””.
Из подобных мелочей вырастает жизнь, и так хочется, чтобы воспоминания рассказчика были твоими, потому что говорят они совершенно о другом, добром мире, где слово “любовь” не хитрит многозначностью. Наблюдая себя в старом зеркале, которое еще помнит вашу детскую кроватку, впору воскликнуть: “О эти условности! О это несправедливое общество, погрязшее в деньгах, насилии и непонимании исторической судьбы пролетариата!” И разве разберешь, в шутку это сказано или всерьез.
Рассказы Даниэля Орлова как будто вышли из кухонных посиделок и разговоров за рюмочкой чая. Как многообразны жанры устной речи, так калейдоскопична и проза автора. Именно “неформат”, как аннотировал это качество Алексей Смирнов, не позволяет окрестить Орлова “офисным писателем”, “лириком” или, чего доброго, “циником”. На этот случай в книге предложена иная классификация: “Литераторы в городе Петербурге делятся на пьющих и завязавших. Вторые не терпят критику, обидчивы, и у них постоянно проблемы в семье. Пьющие собираются в литературные объединения, устраивают фестивали, издаются за свой счет и ведут активный образ жизни” (“Петербургские литераторы”). В среде последних градация еще строже, потому что те, кто пьют “текилу, абсент, французское замковое вино урожая семьдесят четвертого года, — скорее всего, графоманы или случайная публика. Нормальная крепкая литература предполагает либо портвейн, либо водку, либо дешевое красное вино” (“Инструкция”).
Очевидно, кулуарные разговоры и прием спиртного на брудершафт способствуют обретению мудрости дзен. Ибо “мир справедлив, если ему не надоедать”.
Анна Рябчикова