Опубликовано в журнале Нева, номер 9, 2011
Дом Зингера
Игорь Бойков. Жизнь, прожитая не зря. СПб.: Алетейя, 2011. — 288 с.
Сборник рассказов, повестей и новелл, объединенных одной тематикой: Кавказ, большей частью 90-х годов. Игорь Бойков родился и долгое время жил в почти воюющем Дагестане, — и отсюда достоверность в изображении страшной действительности необъявленной войны и уродливых реалиях мира, более похожего на войну, отсюда точность в деталях. Отсюда пугающая прямолинейность и откровенность высказываний тех, кто противостоит друг другу в войне и мире: горских народов о чеченцах, чеченцев о себе и о русских, горских народов о московской политике ельцинского периода и о сталинском “замирении” Кавказа. Это больше чем только “русский взгляд изнутри”. Это не русские, а сами кавказцы то одобряют кавказскую политику Сталина, с которым “шутки были плохи”, то ностальгируют по временам советским, “когда было много и рыбы, и фруктов и летом приезжало к морю отдыхать много народа — из Москвы, Ленинграда, из Сибири, со всего Союза… Раньше все вместе жили, одной страной были. И хорошо жили!” Герои рассказов и повестей Бойкова часто говорят то, что мы не хотели бы слышать. Но у них есть основания тепло вспоминать прошлое, ибо настоящее ужасно: анархия, непрекращающаяся кровавая резня, закон, по которому прав только сильный и вооруженный, изуверские убийства и садистские издевательства над попавшими в западню “баранами” пленными, рабами, просто теми, у кого есть что взять. А что Россия? “В Москве делают вид, что ничего не происходит. Какое им дело до Чечни? Сейчас только все хапают, хапают… Приватизация”. В повестях и рассказах Бойкова представлена действительность, жуткие подробности которой мы стараемся воспринимать отстраненно — это где-то там. Где-то там грабили поезда и убивали пассажиров одетые в форму Национальной чеченской гвардии люди, где-то там среди бела дня воровали на улице людей, где-то там не один год гнили в зинданах рабы, подвергались побоям и пыткам, подавляющим в человеке все живое и человеческое, кроме животного страха перед хозяином. И если старшие еще берегли свою “собственность”, то озверевшая, насмотревшаяся видеофильмов с изображением расправ над русскими солдатами молодежь, глумясь, впадала в экстаз. Натурализм в произведениях И. Бойкова присутствует в той мере, в которой этого требует сама тема, от правды не уйдешь. В этих рассказах есть все: конфликты межнациональные, этнические, этические, религиозные, возрастные, исторические экскурсы. Есть дальние аулы, опустевшие казацкие станицы, в которые вселяются хозяева новой жизни, есть пришедшие в запустение города, по которым слоняется диковатая местная молодежь, именуемая бычьем: циничная, злобная. Среди героев рассказов и повестей — чеченцы, дагестанцы, осетины, русские. Не делит писатель своих героев на плохих и хороших по национальному признаку. А в зиндане, в глубокой яме, вообще все равны, неважно, кто какой нации: русский, украинец, осетин. И даже “коммерческому” Ашоту, армянину, сыну владельца кафе, за которого предполагается взять 60 тысяч долларов выкупа с его отца, нет послабления: его избивают, чтобы скулил по телефону жалобнее, а если денег не будет, начнут резать уши, пальцы. Не национальность определяет поведение героев Бойкова перед лицом смертельной угрозы, а нравственная составляющая. И среди русских были предатели, готовые служить убийцам и мучителям своих родителей, лишь бы сохранить жизнь себе. И среди чеченцев были энтузиасты, мечтавшие положить конец кровной мести на чеченской земле (“Жизнь, прожитая не зря”). И демонстрировали стойкость в трудных обстоятельствах осетины и дагестанцы. И поразительные стойкость и героизм проявляли в экстремальных ситуациях русские парни, солдаты и офицеры, выросшие в далекой российской глубинке: Архангельской, Новгородской, Костромской областях. Попавший в плен контуженным в Аргунском ущелье в 1996 году Станислав, замышляя побег из зиндана, понимает, какая обуза ему его товарищи по несчастью: молодой русский недотепа и беспомощный старик украинец, отсидевший по зинданам почти тридцать лет. Но… “Станислав не мог бросить здесь вот так другого русского. Год войны с чеченцами научил его многому. До армии он в своей деревне никогда не встречал чужаков, и они были ему безразличны. Но здесь, ощутив на себе всю силу вражеской ненависти, насмотревшись на обезображенные, обезглавленные, с вырезанными глазами и вырезанными половыми членами тела товарищей, которые солдаты иногда находили на захваченных позициях боевиков, в его сознании быстро пролегла незримая, но четкая грань. Мир перестал быть цельным, необъятным и светлым. Отныне он делился для него на своих и чужих. Свои — это все русские здесь. …Чужие — это остроносые чеченцы с чуждыми гортанными голосами и резкими повадками хищников” (“Закованные в цепи”). Не национальность определяет поведение человека, но никуда не уйти от менталитета, формировавшегося не один век, и если смерть врага для одних предмет гордости, для других — не повод для торжества, а суровая, горькая необходимость, как для молоденького русского лейтенанта, впервые убившего напавшего на него человека (“Случай в Гудермесе”). Можно ли вернуть мир на Кавказ? В заключительном рассказе сборника, “Гадальщик”, умудренный, нарочито лишенный национальности гадальщик выносит свой вердикт, бросая его в лицо бандиту: “Помни, на каждую силу есть другая сила. На каждый автомат — другой автомат. Кровь рождает только кровь. …Право выбирать будущее принадлежит лишь одному тебе. Каждый человек делает выбор между духом святым и духом злым, ибо он наделен совестью и разумом, которые позволяют ему различать добро и зло”. Добро и зло четко различимы в произведениях Игоря Бойкова. Дебютная книга молодого писателя состоялась. Это книга честная, жесткая, бескомпромиссная, лишенная “имперской политкорректности”. И. Бойков пишет о том, что еще требует осмысления, он умело строит повествование: уже в начальных строках закладывается энергетика сюжета, постепенно набирающая силу и получающая разрядку в финале, он хорошо чувствует слово.
Эльга Линецкая. Избранные переводы: Поэзия. Проза. СПб.:, Издательский дом “Петрополис”, 2011. — 552 с.
Эльга Львовна Линецкая (1909–1997) — выдающийся мастер перевода прозы и поэзии разных стран, чуткий интерпретатор классики, педагог, воспитатель нескольких поколений переводчиков. Избранными переводами Э. Линецкой издательство “Петрополис” открывает новую серию: “Корифеи художественного перевода. Петербургская школа”. В эту серию войдут произведения переводчиков, творчество которых стало достоянием уникальной петербургской–ленинградской школы перевода, сложившейся в ХХ веке. Художественный перевод — гордость русской культуры, и Ленинград дал этой культуре значительные имена и произведения мировой литературы, переведенные на русский язык. Об особенностях петербургской–ленинградской школы перевода во вступительной статье “Хранитель чужого наследства” размышляет писатель и переводчик Михаил Яснов. “Ленинградская школа художественного перевода миф или реальность? Ответ не так прост, как кажется на первый взгляд. Школа безусловно существовала как феномен петербургской–ленинградской культуры и в то же время она целиком принадлежит советской мифологии. Рожденная первыми значительными опытами теории и практики отечественного перевода ХХ столетия, она почти сразу же оказалась разведенной с параллельно складывающейся московской школой, — однако не столько в подходах, в уровне осмысления общих положений или внутренних проблем, сколько в области книгоиздания, идеологии и социального бытования переводчиков. Представления о московской и ленинградской школах перевода диктовались не творческими, а сопутствующими творчеству причинами, вызванными прежде всего жесткой централизацией и контролем над культурой. В Москве изначально было больше возможностей напечататься, поэтому со временем стал выше процент литературного брака. …В Ленинграде куда сложнее было добраться до того поэта, которого хотелось перевести. Поэтому на долю ленинградских переводчиков выпадала подчас более сложная, более изощренная работа, от которой по тем или иным причинам отказывались москвичи”. Еще предстоит всмотреться в судьбы переводчиков, чьими трудами создавалась реальная и мифологическая история петербургской–ленинградской школы художественного перевода, создать их творческие портреты, исследовать бытование отдельных семинаров и их роль в общем переводческом процессе. Но уже сейчас можно констатировать, что школу перевода, существовавшую в городе на Неве не одно десятилетие, отличают предельная внимательность к оригиналу, видение каждого переводимого автора в контексте литературного процесса страны и эпохи, универсальное владение переводчиком всеми средствами своей профессии, и прежде всего — возможностями родного языка. Достоянием отечественной культуры является и творчество Э. Линецкой — “Ахматовой русского перевода”. И в ее собственной жизни, и в жизни близких ей людей были трагические события, обусловленные временем, в котором они жили. О ее судьбе подробно рассказано в очерке М. Яснова. И все-таки ее переводческая судьба сложилась счастливо: практически все ею созданное успело увидеть свет еще при ее жизни и заслужить самую высокую оценку многочисленных читателей и коллег по профессии. В настоящее издание входит только небольшая часть переводческого наследия Э. Линецкой. Г. Лонгфелло, Шекспир, Э. Диксон, Гюго, Шатобриан, Мюссе, Готорн, Верлен, Верхарн, Аполлинер, Дарио… Упор при составлении сборника сделан на произведениях малых форм — лирике и новеллистике, в которых талант переводчика воплотился ярко и убедительно. И хотя за пределами книги остались романы, драматургия, большие поэтические формы, но и то, что опубликовано в этом томе, дает широкую панораму литературных пристрастий переводчика и живую историю самой литературы. В конце книги помещена библиография работ Эльги Линецкой.
Эрик-Эмманюэль Шмитт. Как я был произведением искусства: Роман. Пер. с фр. С. Васильевой. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2011. — 256 с.
“Нас на земле тысячи — тех, кому недостает силы, ума, красоты или везения, но моя особенность в том, что я это осознаю”. Что делать, если ты в двадцать лет непривлекателен внешне, аморфен, бессодержателен и уныл? И нет у тебя ни таланта, ни устремлений, ни образования. А есть преуспевающие братья-близнецы, самые красивые мальчики на свете, превратившие свое совершенство в успешный бизнес. Чтобы прекратить изнурительное самобичевание, молодой человек совершает неоднократные попытки суицида. Но “спасение” рядом: знаменитый авангардист Зевс-Питер Лама предлагает вернуть юноше радость жизни за двадцать четыре часа. Подписывается контракт, по которому молодой человек соглашается стать собственностью Благодетеля, и “величайший художник и скульптор наших дней”, по его собственному утверждению, создает из живого человека скульптуру, заменяя все мыслимые и немыслимые органы. А заодно лишает свою собственность свободы и всех человеческих прав, требуя, чтобы тот перестал и думать: “У раба еще есть сознание! Раб хочет свободы! Нет, я хочу, чтобы ты стал чем-то еще большим, чем раб. Наше общество устроено таким образом, что вещью в нем быть выгоднее, чем сознательной единицей. Я хочу, чтобы ты стал моей вещью. Вот тогда-то ты наконец узнаешь, что такое счастье! Ты растворишься в вечном блаженстве”. Но “собственность” в вечном блаженстве не растворяется, а задумывается: кто же он теперь, шедевр или монстр? А полюбив, начинает хозяину сопротивляться, идет тернистым путем к свободе и любви. Произведение написано в излюбленном шмиттовском жанре философской притчи. Трагикомические ситуации автор доводит до гротеска. Выставка боди-арта в Токио, инсценировки самоубийства и похищения, пиар-акции, коммерческие сделки. Шмитт разоблачает и современное искусство, в котором немало шарлатанов, и арт-критиков, для которых творческий гений ассоциируется с шумихой в прессе. “Ему нужно не творчество, а успех. А успех — это нечто, что зависит не от художника, а от публики. И вот уже сорок лет Зевс выбивает от публики реакцию на свои работы… Он делает карьеру не у себя в мастерской, а в прессе, на радио, на телевидении. Его краски, его холсты — это журналисты. И вот тут он проявляет себя если не как крупный художник, то уж точно как великий манипулятор”, — поясняет однокашник Зевса, слепой художник. Шмитт осмеивает и цивилизованное правовое общество, готовое принять и одобрить новую экстравагантную форму рабства: поди докажи через суд, что ты не вещь. И чем гротескнее и уродливее мнимые ценности “культурного” сообщества, тем более трогательно и значимо проявляются ценности истинные. Лжеискусство калечит и тело, и душу, настоящее искусство спасает. Этот роман Эрика-Эмманюэля Шмитта, философа, писателя и драматурга, знакомого российскому читателю по таким произведениям, как “Евангелие от Пилата”, “Секта эгоистов”, “Оскар и Розовая дама”, на русский язык переводится впервые.
Геннадий Барабтарло. Сочинение Набокова. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2011. — 464 с. ил.
Русско-американский литературовед и лучший переводчик сочинений В. Набокова на русский язык, один из ведущих специалистов в области набоковедения предлагает свое видение творчества писателя, принадлежащего к числу самых глубоких и оригинальных. Сочинения В. Набокова он рассматривает как одну огромную композицию, в которой “соединительные линии тем сначала тянутся между соседними сочинениями, затем перебрасываются на целые группы книг, и, наконец, можно уже разглядывать весь комплекс художественных трудов Набокова на двух языках на одном просторном поле, поделенном на доли, орошаемом одной и той же системой главных тем”. Множество сторон творческих исканий и находок Набокова, считает Геннадий Барабтарло, остаются сокрытыми, причем иные так умело, что даже бывалые читатели проходят мимо, не заметив ничего для себя примечательного, и это несмотря на быстрорастущую пирамиду пособий и путеводителей. В книге исследуется система искусства Набокова, не только “оснащение словесной выразительности”, но и “сила испытующей мысли” его произведений, анализируется философия выдающегося писателя ХХ века, метафизическое и нравственное содержание его творчества. Пространство, время, вещество в мире его искусства. Бесконечность, вечность, бессмертие. Направление, ход, физическое и психическое содержание жизни как очевидные предметы художественных исследований Набокова. Соотношение технологии Набокова и его теологии. Искусство компоновки и указательные знаки Набокова, его “шифры”. “…Ненавязчивое повторение характерных черт, картин и положений, образующих — если разглядывать сцену действия с возвышенно-удаленной точки — правильный переплет тематических линий. И вот как раз этот осмысленный, сложный и в высшей степени функциональный узор (тут разумеются его художественные, а сверх того, и метафизические изводы, и все возможности) и есть, на наш взгляд, главная, от всех других писателей отличная особенность произведений Набокова”. В приложении помещены воспоминания Г. Барабтарло о встречах с сестрой Набокова (знакомство с ней длилось двадцать лет, совместно они разбирались “в тонкостях словесного чародейства ее брата”); несколько измененное предисловие к собранию английских рассказов Набокова, изданных в переводе Г. Барабтарло в 2000 году. Биографическим и творческим “касаниям” Набокова и Бунина посвящен очерк “Двойная тетива”. В раздел “Отклики с другого берега” включены появившиеся в прессе и в электронных СМИ интервью и беседы, предшествующие публикации в 2009 году фрагментов романа В. Набокова “Лаура и ее оригинал”. В беседах затронуты и вопросы особенностей перевода с английского языка на русский: ведь родной для Набокова язык в современной России значительно видоизменился.
Доминик Десанти. Встречи с матерью Марией: неверующая о святой. Пер. и перераб. Т. Викторовой. СПб.: Алетейя, 2011. — 208 с.; ил.
Еще одна книга о матери Марии, Елизавете Юрьевне Кузьминой-Караваевой, замечательной русской женщине, погибшей в фашистском концлагере, — поэтессе, монахине, святой. Жизнь Кузьминой-Караваевой (1891–1945) была расколота пополам: первая половина — Россия, вторая — Франция, куда она эмигрировала с семьей в 1921 году. О ней, о ее судьбе, о ее подвиге рассказано уже немало. Но эта книга — особенная. Ее автор Доминик Десанти — внучка русского эмигранта, дочь известного юриста и политического деятеля С. Перского, сотрудника президента Ж. Клемансо, лично знала Кузьмину-Караваеву. Их знакомство состоялось в 1935 году, Доминик было тогда 15 лет, она дружила с дочерью матери Марии Гаяной, бывала в русском общежитии матери Марии на улице Лурмель, общалась с друзьями, близкими людьми, родными поразившей ее женщины, у них были общие знакомые в политических и литературных кругах русской эмиграции. Во время оккупации Доминик приходила просить у матери Марии и отца Дмитрия ложные свидетельства о крещении для помощи евреям. Доминик родилась в Москве в 1919 году, в младенчестве была перевезена в Париж, с юных лет оказалась в центре парижской интеллектуальной жизни, русской эмигрантской и французской. Она с детства учила русский, она автор более двадцати романов, среди которых важное место занимает русская тема: книги о М. Цветаевой, о В. Набокове, о легендарном союзе “Триоле–Арагон”. Но эта книга особенная. “Это не житие и не роман. Я лишь стремилась в точности понять путь “моей святой””, — пишет в предисловии автор, воспитанный в атеистических традициях. “Неверующая, в восьмидесятилетнем возрасте, пишу эту книгу — тридцатую, и, наверное, последнюю — о святой. Ничуть не иконописной святой. Она участвовала во всех грозовых событиях первой половины двадцатого столетия, включая русскую революцию, была дважды замужем и трижды матерью. Позднее “юродство во Христе” привело ее к отважному погружению в “пустыню человеческих сердец”. В оккупированном Париже, отвергнув требования нацистов, она вступила на путь мученичества, который привел ее в концлагерь Равенсбрюк и в газовую камеру за месяц и девять дней до победы. С февраля 2004 года все русские православные церкви Западной Европы отмечают 20 июля день памяти матери Марии (Скобцовой), точнее — преподобномученицы Марии Парижской. …Она, конечно, любила “близкого” ближнего, но отправлялась и в поиски “дальних”, чтоб объять их своим состраданием. Она знала, что вернуть достоинство духу и душе можно лишь насытив и одев тело, когда отверженные будут в состоянии слушать. Заботясь о них, она не боялась запачкать ни руки, ни гордость; переносила их новые падения, их отказы и порой их оскорбления. Когда я встретила ее, ей было 44 года, и она прошла сквозь бури и грозы”. Это рассказ человека любившего и уважавшего мать Марию, преклоняющегося перед ее духовным подвигом. Это и впечатления от личных встреч с человеком неукротимой энергии, чей “взгляд просто утверждал ваше существование. Он одобрял его”. Это и совместно пережитая трагическая судьба Гаяны, вернувшейся в Россию в сопровождении старого знакомого Елизаветы Юрьевны Алексея Толстого и внезапно умершей там в возрасте 23 лет. В памяти Доминик сохранились рассказы Софьи Борисовны Пиленко, матери Лизы Пиленко, о детстве будущей подвижницы, в том числе о дружбе маленькой девочки с К. Победоносцевым, давним приятелем ее бабушки. По воспоминаниям Елизаветы Юрьевны по ее письмам, по записным книжкам, по стихам. Д. Десанти воспроизводит историю отношений Кузьминой-Караваевой и Александра Блока. Д. Десанти хорошо, не понаслышке знакома с условиями и обстоятельствами эмигрантской, парижской жизни матери Марии, их не единожды связывали совместная работа, общие дела, они были соратниками в движении Сопротивления. Не роман, не житие, не мемуары, не биографическое исследование… Однако со страниц книги, жанр которой определить трудно, предстает многогранный и неординарный облик русской женщины, посвятившей себя служению униженным и оскорбленным.
Августин (Никитин), архимандрит. Китайский дракон и русский медведь. СПб.: Русская христианская гуманитарная академия, 2011. — 400 с.
Неутомимый странник, архимандрит Августин неоднократно бывал в Китае, в общей сложности провел там около двух лет, объездил всю страну. Он посвятил Китаю несколько статей. На протяжении пяти лет собирал и систематизировал материалы, посвященные загадочному Китаю. Действительно, загадочному. Например: “Китайцы — мирные люди: всю свою длинную историю они в основном оборонялись, а не нападали. Их трижды завоевывали и под чужеземной властью в новой эре они находились 637 лет, испытав и 2,5 монголо-татарских ига. …Однако мирный характер не помешал китайцам колонизовать огромные пространства — две трети территории современного Китая”. А заодно и ассимилировать всех завоевателей, и, в отличие от нас, освоить все, что колонизовали. В первую очередь книга посвящена современным процессам, связанным с культурными и экономическими контактами России и Китая. Завоевание нашего внутреннего рынка китайскими “челноками” и мелкими импортерами, подрыв российской текстильной и легкой промышленности, таможенные ущербы, нефть в обмен на ширпотреб… Экологические угрозы: от хищнического истребления российского леса и безжалостной эксплуатации Китаем своих водных ресурсов с пагубными последствиями для других стран до рисков, которым подвергают себя покупатели китайских товаров. Китайская миграция, тихое просачивание малого (и немалого) китайского бизнеса на оптовые и розничные рынки в различных районах России: Москва — Китай-город, петербургский “чайна-таун”. Цунами китаизации, обрушившееся на Дальний Восток, Забайкалье и Восточную Сибирь, докатилось до западных границ России. Анекдот советских времен: “на китайско-финской границе все спокойно”, полагает автор, все меньше похож на анекдот и все больше на горькую действительность. Просчитывая негативные последствия современной российской политики, ее слабые места, архимандрит Августин нередко ироничен в своих выводах. “В следующий раз, когда нефть обманет наши радужные надежды, нам придется именовать себя сырьевым придатком не Запада, а Востока”. “Кремль сделал из Сибири колонию, колонию, принадлежащую людям, которые живут в Ницце и держат активы в Швейцарии”. Это ирония человека, хорошо осведомленного и искренне озабоченного положением дел. На страницах своей книги он приводит мнения чайнофилов и чайнофобов, помещает в тексте и приложениях документы, наиболее яркие и значительные публикации из отечественной и зарубежной прессы, четко указывает источники информации. У России с Китаем самая протяженная граница, на которой в прошлом бывали военные конфликты. После одного из таких конфликтов — военного нападения китайцев на Благовещенск в 1890 году — на Дальнем Востоке китайцев не было, вплоть до “перестройки”. Сегодня Пекин жестко отстаивает свои экономические и политические интересы в отношениях с Россией, при каждом удобном случае он не стесняется выжать из партнера максимум выгод. Наше правительство не учитывает, что стратегическое сотрудничество одновременно связано с конкуренцией и соперничеством. А поднимать и возрождать Россию в стратегические планы руководства Китая не входит. Экономическая экспансия Китая представляет угрозу не только для России, но и для Запада. В книге анализируется современный расклад геополитических сил: КНР и Африка, КНР и Латинская Америка, противостояния Китая и США, Китая и Токио, Китая и Тайваня. Россия, какой бы огромной и могучей она нам ни казалась, вполне может стать лишь столом, на котором пойдет игра современных сверхсил. Не обнадеживает и создание ШОС — Шанхайской организации сотрудничества: дракон и медведь благоприятными импульсами от ШОС пользуются по-разному, и при определенных условиях ШОС может окончательно превратиться в инструмент китайского влияния на постсоветском пространстве. Автор предупреждает: “Китай предсказуемым никогда не был. На протяжении многих веков у Китая сохранялась странная особенность: не меняясь, оставаясь верным старым традициям, словам китайских мудрецов, всегда быть загадкой для соседей”. Имея дело с китайцами, не надо и забывать, что склад их ума и морали совершенно иной, нежели у европейцев. Не хуже или лучше, а — другой. Цивилизационный конфликт — это борьба безо всякого намека не единство. Это война с целью не покорения, не порабощения даже, а тотального уничтожения. Американцам, европейцам, китайцам нужны наша нефть и наш газ. Но им и даром не нужны наш труд и мы сами. Пока, по мнению автора, перспективы России в современных “противостояниях” не слишком радостны. И все-таки, размышляя о возможном развитии русско-китайского диалога, автор пытается углядеть свет в конце туннеля. Китай же сумел превратить свой бич — избыток населения — в рычаг экономического рывка. У России также есть одно критическое преимущество, которого не имеет ни одна другая страна — ее гигантская территория. И это преимущество в принципе можно использовать.
Пол Стратерн. Медичи. Крестные отцы Ренессанса. Пер. с англ. Н. А. Анастасьева. М.: АСТ: Астрель, 2011. — 509 с. — (Коллекция исторических романов)
Медичи и Флоренция, Медичи и Ренессанс — устойчивые, многоговорящие словосочетания. И вящая слава Флоренции, и вящая слава семьи, что не один век правила этой “непокорной колыбелью Возрождения” давно слиты воедино. В своем блистательном исследовании Пол Стратерн, искусствовед, историк науки и романист, прослеживает историю рода Медичи на всем ее протяжении — от главы клана Джованни ди Биччи (1360–1429) до великого герцога Тосканского Жана Гастона (1671–1737), которым род пресекся. Он рассказывает, как скромная крестьянская семья, сколотившая себе со временем некоторое состояние на банковских спекуляциях, сделалась одним из самых могущественных кланов в Европе, определяющих жизнь государств и народов на протяжении трех столетий. Он погружает своего читателя в бурную эпоху кровавых войн и преступлений, политических интриг и опасных авантюр, коварных заговоров аристократов и беспощадных бунтов черни, в религиозные распри эпохи Реформации и в хитросплетения итальянской политики. Независимые королевства и республики на территории будущей Италии, города и городки объединялись в разнофигурные коалиции, разрывали отношения, воевали друг с другом, призывали в союзники могущественных соседей — французов и испанцев, с мечом приходивших и на землю прекрасной Тосканы. Во всех действах активное участие принимали и Медичи, проявляя подчас изрядное коварство и жестокость в достижении своих эгоистических целей. Не единожды представителей рода Медичи изгоняли из Флоренции, не единожды они триумфально — или нетриумфально — возвращались в родной город. Среди Медичи были банкиры и конквистадоры, политики, дипломаты, королевские особы, римские понтифики, были люди ослепительно яркие, вроде Лоренцо Великолепного (1395–1440), и люди тусклые, были мученики и преступники, личности популярные и непопулярные, вроде Пьеро Невезучего (1472–1503). И все-таки с именем Медичи заслуженно связывается в первую очередь возникновение и рост нового мировоззрения — гуманизма, расцвет искусства Ренессанса, прорыв в естественных науках. Разумеется, флорентийский Ренессанс возник бы без Медичи, а они остались бы просто одним из нескольких семейств, что способствовали его первоначальному расцвету. Но именно избирательность меценатской деятельности Медичи, точечная поддержка ими целого ряда ведущих художников и ученых Ренессанса определила значимость их роли в становлении и развитии не только итальянского, но и европейского Возрождения. Медичи оказались у самых истоков нового искусства. По заказам Медичи создавались великие архитектурные памятники и произведения искусства: шедевры Ренессанса, привлекающие сегодня туристов со всего мира. Покровительству Медичи история в немалой степени обязана “Моной Лизой” и Флорентийским собором, “Весной” и “Давидом”, открытиями Галилея, Платоновской академией, галереей Уффици… Пол Стратерн виртуозно живописует перипетии судеб представителей семейства Медичи, их характеры, их вкусы, их плотские и духовные потребности и пристрастия. Медичи предстают со всеми их слабостями и достоинствами. Так же живо, ярко, порой с неожиданной для читателя стороны рисует он и портреты величайших людей их эпохи. Среди них ученые, политики и, конечно, художники, архитекторы, скульпторы: Донателло и Пико дела Мирандола, Леонардо да Винчи и Сандро Боттичелли, Савонарола и Макиавелли, Эразм из Роттердама и Галилео Галилей… Последняя представительница рода Анна Мария Луиза умерла в 1743 году. Свое богатейшее наследство: галереи, собранные Медичи картины, статуи, книжные собрания, ювелирные изделия — она завещала Флоренции. В завещании говорилось, что “во благо народа и для привлечения интереса иностранцев ничего из вышеперечисленного не должно отчуждаться либо вывозиться из столицы и вообще с территории великого герцогства”. Сокровищам Медичи и их культурному наследию предстояло навсегда остаться во Флоренции, городе, которому они столь многим обязаны и который столь многим обязан им.
Жак Ле Гофф. Средневековье и деньги: очерк исторической антропологии. Пер. с франц. М. Ю. Некрасова. СПб.: ЕВРАЗИЯ, 2010. — 224 с.
Деньги правят миром — утверждение, которое является лозунгом капиталистической цивилизации, цивилизации, где все покупается и все продается. Но всегда ли так было? Люди средневековья сравнительно мало нуждались в монете, хотя с раннего средневековья деньги имели хождение даже в крестьянской среде, по крайней мере, в небольшом количестве. Богатство средневекового богача должно было не в меньшей степени состоять из земель, людей и власти, чем из денег в виде монет. Деньги, о которых пойдет речь в книге, даже не назывались в средние века одним-единственным словом — ни на латыни, ни на местных наречиях. Тот смысл, какой мы придаем этому слову сегодня, — продукт Нового времени. Крупнейший современный французский историк, подводя итог своим размышлениям в сфере, которую считает принципиально важной для понимания средневековья, поскольку в этой сфере взгляды и практика мужчин и женщин той эпохи очень сильно отличались от наших, фокусирует свое внимание на двух аспектах. Первый — это собственно деньги, почти исключительно представленные тогда в виде монеты (или, вернее, монет), равно как и все с ними связанное: чеканка, история монетных дворов и видов монет, денежное обращение, становление государственных налоговых систем, появление финансового учета, рождение переводного векселя, динамика цен и изменение зарплат. Второй — как изменялось отношение к деньгам в обществе, где доминировала христианская религия, превозносившая идеал честной бедности и нестяжательства. Автор показывает, как, под влиянием каких обстоятельств осуществлялся постепенный переход от полного и безоговорочного осуждения церковью всякой торговой и банковской деятельности как ростовщической до осуждения только той деятельности, что отмечена грехом алчности, официально признанным в XII веке одним из семи смертных грехов, как возрастала терпимость по отношению к богатству. Новые толкования ослабляли суровость евангельских предписаний, изображавших бедность как идеал, воплощенный в Иисусе; часть протогуманиствов провозглашала уже похвалу богатству, в том числе денежному, ибо оно — через милосердие и благотворительность — в перспективе открывало путь к спасению. И все-таки деньги, даже перестав быть проклятыми и инфернальными, в течение всего средневековья неизменно вызывали подозрения. Жак Ле Гофф вводит своего читателя в красочный, увлекательный, кипучий мир средневековья. Это мир расчетливых купцов и банкиров, менял и ростовщиков; королей, меняющих курсы стоимости монет, чтобы расплатиться с долгами; производителей монет — королей, но и дворцовых чиновников, городских дел мастеров, церкви и епископов, владельцев больших поместий и даже монетчиков-бродяг; монашеских орденов, ведущих точную бухгалтерию; папства, опутавшего средневековую Европу целой сетью финансовых обязательств. Несмотря на принципиальные отличия взглядов и практики людей средневековья, нельзя не удивиться, насколько созвучны реалии того времени нашим дням: колоссальные инвестиции в крестовые походы; или в строительство готических соборов, замедлившие взлет средневековой экономики; истории “новых” богачей — денежных воротил и первых банкиров, создающих свои финансовые империи при поддержке крепнущих государств. Жак Ле Гофф всегда очень конкретен, и в этом историко-антропологическом исследовании он рассказывает о состоянии дел в еще только зарождающихся государствах, в давно канувших в Лету герцогствах и графствах, республиках и княжествах так, словно только что вернулся оттуда. Он живописует противоречивые личности королей и императоров, графов и маркграфов, пап и епископов, банкиров и торговцев, меценатов и благотворителей так, словно только что с ними расстался. Изучая использование денег в земной практике средневековья, автор приходит к выводу: “В средние века деньги, равно как и экономическое могущество, еще не высвободились из всеобщей системы ценностей религии и христианского общества. Креативность средневековья находилась в другом месте”.
Homo Eurasicus в сакральных ландшафтах древности: материалы научно-практической конференции с международным участием 26 октября 2010 года / Ред. кол.: К. М. Оганян (отв. ред.) и др. СПб.: СПбГИЭУ, 2011. — 155 с.
Согласно реестрам культурного наследия ЮНЕСКО, к сакральным ландшафтам относятся “территориальные комплексы, культурная ценность которых определяется наличием священного смысла и/или культового назначения. Таковы разнообразные святые и священные места, святилища, некрополи и иные места захоронений, места отправления религиозных обрядов”. Сакральные ландшафты широко представлены в Списке Всемирного наследия (67 палеокультурных и 64 исторических культурных ландшафтов). Сакральный ландшафт древности и связанные с ними археологические памятники — загадочный исторический феномен, окутанный магией легенд и мифов. Концептуально этот феномен осмысливают историки, культурологи, археологи, специалисты-гуманитарии. Обширную литературу, в которой важное место занимает информация о “местах силы” и сакральном ландшафте, создали эзотерики, маги, экстрасенсы всех типов. В киноиндустрии феномен сакральных мест лег в основу популярных сериалов, ярчайший пример тому — сериал “Индиана Джонс”. Не одна тысяча лет прошла с тех пор, как люди древности одухотворяли географические пространства, обнаруживая в них сосредоточения могучих природных сил, тем или иным образом воздействующих на человека. Но и до сих пор эти освященные традицией, загадочные, таинственные пространства внушают нам священный трепет. На страницах настоящего сборника объемно, с разных сторон специалисты из Санкт-Петербурга, Якутска, Улан-Удэ, Новосибирска, Екатеринбурга, Нижнего Тагила, Сыктывкара, а также США рассматривают сакральные ландшафты древней Евразии. Палеолит, неолит, бронзовый век, пожалуй, самые загадочные периоды человеческой истории. Сибирь, Алтай, Прибайкалье, Приамурье, Уральский регион. Модель вселенной в петроглифах Алтайских гор Монголии бронзового периода, где отображены идеи космической гармонии: мифическая охота, охотники рядом с рожающими женщинами и совокупляющимися фигурами, фигуры духов и явное отсутствие изображений смерти. Наскальные изображения антропоморфных личин, выбитых или нарисованных охрой на скальных поверхностях, — один из самых загадочных сюжетов первобытного искусства не только Азии, но и Американского континента. Культурно-исторические ландшафты Бурятии: мегалитические сооружения, курганы-керексуры, плиточные могилы, оленные камни-стелы. Петроглифы, древнетюркские памятники, памятники уйгурского времени, погребения монгольского времени в долине реки Селенга, одной из главных артерий водных Забайкалья и Монголии. Ландшафтные, метеорологические и астрономические особенности салбыкского курганного поля в Хакасии. Сакральные ландшафты требовали от древнего человека творческого осмысления и соучастия — ведь избранная человеком и определенным образом им очерченная территория являлась не только местом обитания “богов”, но территорией, на которой люди и обитатели сакральной сферы могли общаться друг с другом, понимать друг друга, где люди могли совершать ритуальные действия, обряды жертвоприношения. Объектом поклонения древних, обуславливающим сакрализацию ландшафта, могла стать гора, вершина которой уходит в небесную сферу; река, чье течение объединяет все три обитаемых мира; пещера или расщелина как поглощающее и рождающее начало; местонахождения необычной формы крупных камней и других природных объектов, ассоциирующихся с мифологическими героями. Каждая культурная общность обладала такими сакральными центрами. Наиболее значимые и одухотворенные из них, несомненно, переходили из одного поколения в другое, из одной культуры в другую, составляя содержательную доминату той или иной обитаемой местности. Так, несмотря на десакрализацию скотоводческих ландшафтов южнорусских степей, русские в некоторых случаях сохранили сакрализацию городов и ландшафтов предшествующей тюркской культуры (Бахчисарай). Сакральное христианское пространство Пермской епархии явилось преемником сакрального языческого пространства: христианские храмы, часовни, кресты возводились на месте капищ. По мере усиления сакрализации Байкала увеличивается роль Ольхона, “шаманского острова”, сакрального центра бурят. Интерес к опыту древних закономерен: в начале XXI века человечество убедилось, что, несмотря на все достижения научно-технического прогресса, перед лицом стихий оно бессильно. Духовное отношение человека к Природе мы утеряли. Сегодня настала пора задуматься о единстве природной и культурной среды, об экологии естественной и экологии культурной. Чтобы выработать адекватную стратегию поведения и ориентации во времени и пространстве, древние люди обустраивали свое пространство во взаимодействии с окружающей средой: создавая мифопоэтические модели мира, они и оберегали среду своего обитания. Исследуя сакральные ландшафты древности, специалисты адресуют свои труды прежде всего молодым: ибо никакое устойчивое развитие обществ немыслимо без уважительного отношения к культурному и природному наследию. Прошедшая конференция получила статус ежегодной, получила и специальное название — “Окладниковские чтения”, в честь выдающегося русского археолога академика А. Окладникова, исследователя исторических ландшафтов и пространств Сибири.
Владимир Аксельрод, Алена Манькова. Конюшенная площадь и Малая Конюшенная улица. М.: Издательство Центрполиграф, 2011. — 349 с.; ил.
Малая Конюшенная улица, выходящая на Невский проспект, словно ручеек, впадающий в большую реку, одна из самых необычных улиц Санкт-Петербурга. Вслед за Невским ее можно назвать словами А. Дюма “улицей веротерпимости”. Нечетная сторона улицы целиком была занята домами Шведской церкви и немецкой евангелическо-лютеранской кирхи Святого Петра. Здесь издавна бок о бок с русскими жили немцы, шведы, финны и норвежцы. И сегодня по-прежнему улицу замыкает “шведский уголок” Петербурга с вновь действующей церковью Святой Екатерины и Генеральным консульством Швеции в Петербурге. Облик улицы, расположенной в центре российской столицы, складывался трудами петербургских архитекторов иностранного происхождения: К. Андерсона, Ф. Лидваля, Г. Цолликофера. Это действительно уникальная улица: к 300-летию Санкт-Петербурга памятные доски “каменной летописи”, содержащие краткую информацию о живших здесь людях и связанных с ней событиях, были установлены на каждом доме Малой Конюшенной. На этой улице одно время жил поэт Н. Некрасов. В 1934 году дом № 4 (№ 9 по каналу Грибоедова) был надстроен двумя этажами, в надстройке, получившей название “писательская”, в разное время жили известные писатели: О. Форш, А. Каверин, В. Шишков, М. Зощенко, Е. Шварц, В. Кетлинская, литературоведы Б. Томашевский, В. Орлов, Б. Эйхенбаум. Тем не менее эта улица изучена значительно меньше, чем прилегающие к ней Большая Конюшенная и канал Грибоедова: фактически это первая специальная монография, ей посвященная. Как и многие старые улицы, она не раз меняла свое название, вид и даже длину. Уже в постсоветское время улице, с 1925 года носившей имя Софьи Перовской, революционерки и террористки, принимавшей участие в убийстве императора Александра II, было возвращено старое, восходящее к началу истории Санкт-Петербурга, само за себя говорящее название — Малая Конюшенная. Просторный луг на берегу речки Мьи, расстилавшийся неподалеку от Зимнего дворца и свободный от застроек, еще при жизни Петра I был выбран под Придворные конюшни. В 1719–1724 годах здесь появились первые сооружения. До нашего времени здания Придворных конюшен дошли в том виде, какой им придал в первой четверти XIX века архитектор В. Стасов. Вся композиция здания, с трех сторон окруженного водной преградой, прекрасно увязана с местностью: корпуса следуют изгибу реки, украшая ее набережную. После постройки конюшен к ним были проложены два параллельных проезда, соединенных с Невским проспектом и преобразовавшихся потом в две улицы: Большую и Малую Конюшенные. На страницах книги запечатлены изменчивые лики Малой Конюшенной: церкви, здания придворного ведомства, доходные дома, школа Петришуле, дворцовый госпиталь, превратившийся со временем в больницу имени все той же Софьи Перовской. Авторы прослеживают метаморфозы, что претерпевали Конюшенная площадь и Малая Конюшенная в советскую эпоху. Воссоздавая историю площади и улицы, населяя их людьми, уже ушедшими в небытие, но оставившими глубокий след в культурном пространстве Петербурга и России, авторы проработали огромный материал. Использовали мемуарную литературу, различные энциклопедии, справочники и словари, монографии, посвященные архитекторам и деятелям культуры; домовые книги, а также материалы печати, отражающие современную жизнь улицы, в 1991 году ставшей первой пешеходной улицей в исторической части города.
Публикация подготовлена
Еленой ЗИНОВЬЕВОЙ