Опубликовано в журнале Нева, номер 7, 2011
Алиса Касиляускайте
Алиса Артуровна Касиляускайте родилась в 1986 году в Москве. Жила в Москве, Вильнюсе и Нальчике. Окончила факультет журналистики Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова. Работала журналистом, копирайтером, переводчиком, актрисой музыкального театра. Печаталась в журналах “Лицейское гимназическое образование”, “Аз есмь”, “Лит-э-лит”. Автор книги стихов “Несказанное” (2008).* * *
Жить вопреки.
По утрам — витаминки,
Ночами — не грызть мелки.
Все записывать сразу,
Словами сплетать венки.
Не сжимать часовые стрелки,
Как кулаки.
И не цокать в пустой мобильный:
“Как, дружок, мы с тобой близки.
Как мы далеки”.
Спать ложиться рано,
Не видеть, как
Молоком
В пять утра туман
Разливается.
Покосившимся челноком
Идет белое солнце за проводами.
И ты бочком
Пробираешься между кроватью
И шкафом,
Глотаешь ком
В горле
И идешь плакать в ванную,
Чтобы не разбудить.
Потому обещаешь не бередить
Этот омут,
Рисуешь себе вердикт:
Хватит складывать все свои
Мелкие
Кубики, бусинки, васильки,
Ленточки, вены, гланды,
Аорту, резцы, клыки…
Все свои
Ночные шатания,
Нереализованные мирки
В одного человека.
Как в коробочку с табаком.
Ту, которую прячешь в детстве,
А достаешь уже стариком.
Видишь дурацкий рисунок
И банку, когда-то обжитую
Светлячком.
Или другую банальность —
Кусок пластинки.
И вспоминаешь холодную землю
От крыльца до калитки на даче
Утром и босиком.
И время дальше идет,
Спотыкаясь,
Как школьник с одним шнурком,
Вечно развязанным
На левом его
Ботинке.
Основано на реальных событиях
Вот бывают такие на свете —
Живут, говорят, готовят.
В телефонную трубку
По буквам чеканят имя,
Убирают в сумочку вещи
И хмурят брови.
Кто-то их обнимает, ревнует,
Нянчит, зовет своими.
К примеру, она.
Она хосстес в одном отеле.
Встречает гостей, улыбается.
“Долетели?”
У нее голубые глаза,
Она пахнет дождем в апреле.
Волосы вьются, и родинок нет на теле.
Ремарк бы сказал короче,
На самом деле.
У нее, представляете, даже
Ноги не постарели.
Будто она придумана,
Чтобы
Мы на нее глядели.
И ей приносят корзины цветов —
Гиацинтов горы,
Свалка тюльпанов,
Герани вот целый ящик.
Она смеется, кивает,
Корзины прячет.
Под вечер рабочего дня
Настоящий Эдем
В коридорах.
Она никогда не уносит цветы
Домой.
Дома – чердак, каморка.
Лестница наподобие винтовой.
Кровать подпирает шкаф.
Вернуться туда – как спрятать лицо
В рукав.
Уйти под воду, исчезнуть,
Забраться в норку.
Утром она возвращается
После смены.
Солнце садится в море
(Отель прибрежный).
Чайки кричат,
Пародируя крик сирены.
Волны ей ноги целуют
Морозной пеной.
Она выдыхает гортензией и Вербеной,
Чтобы вдохнуть морской и Солено-снежный.
Бог живет в метро.
Мягкие игрушки развешаны
В цветочных под потолком.
Как туши после убоя.
А по переходу идет человек
(Метро, как всегда, битком)
С охапкой желто-зеленых Роз,
Останавливается, чтобы Кинуть монетку
Нищему на гобое.
Заполняет весь переход
Розами и собою.
Зима подкрадывается,
Кусает за рукава.
Рябина в твоем дворе,
Как ни странно,
Еще жива.
Небо падает, заламывает Горизонт,
Как голодный художник Руки,
Ухмыляется: ничего, дружок.
Все, мол, впереди —
“Не такие муки”.
Там глубоко под землей
Среди поездов и рыб,
Рядом с табличкой —
“Выход пролетом выше”.
Спит у тоннеля бог,
Слушает каждый взрыв,
Спит и во сне тебе
Снегом за ворот дышит.
* * *
Привет, дорогая.
Я еду на станцию двадцать три,
Седьмого вокзала в городе номер
Ноль.
Ты плачешь, щекочешь ресницами,
Бьешься —
Все у меня внутри.
Тебе там свободно, темно и скучно,
Как и всегда со мной.
С тех пор как живешь у меня между
легких,
Стала моей длиной,
Моим расстоянием,
Моею больной спиной.
Чтобы не сдвинуть
Твой крохотный шар земной,
Я без конца играю с собой в “замри”.
Поезд приходит на станцию,
Приносит туда людей в зимних куртках,
Лица.
На каждом лице два полузакрытых
Окна с таблицей,
Сеткой неполного доступа,
Фильтром от небылицы,
В каждом — следящий прибор,
Анализатор большого мира,
Все обращенные
В самое их нутро.
Все отражают
Нечто
Куда интереснее,
Чем метро,
Окна, стенки вагона,
Лестницы, турникеты,
Столики бело-желтые
У бистро
(Того, что давно закрылось).
Вот, дорогая,
(Там далеко в моем горле
Сидящая, как игла,
Рыбная косточка,
Пение и простуда).
Вот что сегодня
Силы нашел сказать.
Кто-то глядит в меня
Взглядом пустым
Оттуда.
Чтоб он тебя не видел,
Я отвожу глаза.
25
Да, пусть это рубеж, рубикон,
Ватер (черт его знает!)
Линия.
Да, пусть не до “Улисса” еще,
Не до Борхеса,
Не до Плиния.
Но уже не горит закат
Из окОн,
Из Окон — деревья
И поликлиника.
Во рту полоса
(Как перед отлетом
Слегка мутит).
Когда каждый день — голова…
Каждый вечер, как взаперти,
Бьется чертов гештальт
В твоей черепной коробке.
Когда-то так пробивало,
Что вылетали пробки.
А сейчас вместо “больно”
Всё говоришь “прости”.
Да, это локальное бедствие —
Буря в стеклянном шаре,
По прогнозам синоптиков,
Стала небесным пловом.
Я которую ночь
Грызу заменитель слова.
Вижу светлые пятна,
Учусь говорить ушами.
Если есть ловец душ,
Мою не сочтет уловом.
Бросит в лодку на дно
Улиткой
В сети с ершами.
***
Интермедия.
Ты идешь без шапки.
Снег пространство делит
косой линейкой.
На два кадра вперед —
белый шум и склейка.
Елку тащат по снегу,
елка скребется лапкой.
Оставляет следы
от дверцы и до аллейки.
Склейка.
Тебе уже шесть или восемь.
Вертишь в руках конверт,
смотришь на просвет.
Это тебе от Дайвы.
Внутри секрет —
плоская плитка и вроде
куколка из бумаги.
В городе — ямы, стоянки,
дома, овраги.
Туфли сочельника
пробуют носом твердь.
(Спите, заправки и супермаркеты,
мамин салон и двор,
где у папы офис.
Спит Алиса в комнате
с синими стенами,
серым укрыта пледом.
Окна уже не темные.
В окнах рассветных проседь.
Город еще не встал,
но уже “Su Sventom Kaledom”.)
Склейка.
От третьей до первой
страницы
разбросаны по кровати
бумажным сором.
Часы переводишь на зимнее,
трешь ресницы,
тянешь ноздрями воздух
слепой лисицей.
Нет, ничего вроде бы, и не шло к тому.
Как можно было так скоро,
за месяцы,
так основательно
перебеситься?
Как можно было
так
белыми нитками
себя прирастить
к нему?
Склейка.
Все уже понимаешь,
ощупываешь нутро,
как лицо в синяках после драки.
Натыкаешься там на холодную
сладкую вату. На дне
стакана —
очередная записка,
так и не ставшая знаком.
Пакеты лежат под елкой.
Ты лежишь на спине.
Склейка.
Снова назад.
Где-то в чужой квартире
он терзает гитару,
говорит: “Если о нарративе,
то очень хочется есть.
Иди — посмотри, как там чайник,
подбавишь жару?”
Ты идешь на кухню,
включаешь там “с легким паром”
и в ладони себе
рыдаешь весь нарратив.
Дальше пленка обрезана.
Дальше в твоей горсти —
сигаретный ожог
на пленке в углу экрана.
Джинглы, псалмы, рекламная пауза,
Кармина (раз так!) Бурана.
Каждый сочельник
Алиса считает раны.
Каждый сочельник
Алисе нельзя грустить.