(А. Мелихов, Л. Аннинский, И. Бояшов, М. Кураев, Л. Жуховицкий, В. Рыбаков, И. Ефимов, В. Кавторин , В. Елистратов)
Опубликовано в журнале Нева, номер 6, 2011
К 70-летию начала Великой Отечественной войны 1941-1945 годов
Тридцатилетняя война?
Две мировые войны в ХХ веке — два масштабных исторических события, которые потрясли и весь мир, и нашу страну. Интеллектуальное сообщество, литература и историческая наука не оставляют попыток осмыслить случившееся с человечеством. Одна из версий, объясняющая всеобщее помрачение ума, чудовищное расчеловечивание, крах гуманистических ценостей, дает возможность более остраненно взглянуть и на причины Второй мировой войны. Но возможно ли это?
Редакция обратилась к писателям и исследователям с вопросами, которые прямо вытекают из размышлений Александра Мелихова:
1. Не была ли Вторая мировая война лишь завершающей схваткой единой Тридцатилетней войны?
2. Ужасы сталинизма так легко принимались и принимаются огромной частью российского народа не потому ли, что воспринимались и воспринимаются ужасами военного времени?
3. Не войны ли “цивилизованных” держав в значительной степени породили уверенность радикалов, что ни на какой моральный прогресс надеяться нельзя, что миром, как и в века варварства, по-прежнему правят сила и жестокость? Или, иными словами, не у “джентльменов” ли брали уроки “недоучки”?
4. Есть ли опасность, что сегодня Запад невольно дает подобные уроки третьему миру?
Александр Мелихов
Среди наиболее блистательных либеральных пошлостей, явленных нам перестройкой, самой ослепительной была, пожалуй, такая: если бы мы проиграли войну, то сегодня пили бы баварское пиво. Она затмила, пожалуй, даже главную премудрость: Рынок все расставит по местам. И впрямь, кого защищали — Сталина? Да ведь теперь весь цивилизованный мир знает, что он был нисколько не лучше Гитлера!
Однако, оглядывая огромный массив советской военной прозы от пропагандистски-апологетической до самой что ни на есть оппозиционной —“окопной”, “лейтенантской” или “партизанской”, не сразу замечаешь, что в ней полностью отсутствует мотив “потерянного поколения” — все высокие слова, де, обманули, нами воспользовались и тому подобное.
Разумеется, при советской власти открытые декларации такого рода были невозможны, но ведь писатели — народ настырный, если какая-то правда представляется им до крайности важной, они протаскивают ее в мир не мытьем, так катаньем. Они могут отдать какую-то крамольную мысль отрицательному герою или даже герою положительному в минуту душевного упадка, чтобы тут же разоблачить ее и отвергнуть (но семя сомнения в душу читателя все равно окажется заброшенным). Они могут под псевдонимом или без пустить вещь в сам- или тамиздат; они могут ронять какие-то намеки в статьях или интервью; они что-то могут выразить даже неуловимым настроением вещи вплоть до интонации, мелодии, фразы; наконец, они могут писать “в стол”, чтобы выкрикнуть наболевшую правду потомкам хотя бы после своей смерти. Но ничего этого так никто и не сделал.
Ни Виктор Некрасов, ни Казакевич, ни Гроссман, ни Василь Быков, Бондарев, Бакланов, Константин Воробьев, Курочкин, Астафьев ни в подцензурном, ни в нецензурном слове ни разу не усомнились ни в целях войны, ни в огромной ценности достигнутой победы. Сколько бы они ни разоблачали, сколько бы ни проклинали бессердечие, шкурничество и глупость командования, бессмысленную жестокость и подозрительность органов, воровство интендантов и всяческих тыловых крыс, война все равно оставалась для них великим историческим событием, причастностью к которому можно только гордиться.
А это означает, что война действительно была народной. И даже священной.
Последнее слово кажется особенно странным: ведь война даже при самом скрупулезном соблюдении “законов и обычаев войны” требует чудовищной жестокости… Но не только – еще и самопожертвования. Вот эта готовность людей подвергать себя смертельному риску во имя долга и порождает в памяти представление о святости, ибо люди никогда не жертвуют собой во имя утилитарных целей – только во имя святынь.
При этом святыня вовсе не обязана быть незапятнанной. Конечно, чем меньше на ней пятен, тем лучше, но – пятна пятнами, а святость святостью.
Серьезному писателю захотелось заглянуть и в душу дезертира только через четверть века после победы. Валентин Распутин в “Живи и помни” изобразил его отнюдь не чудовищем, он тоже отвечал на какую-то несправедливость. Но даже сам “беглец” не оправдывал свой поступок: если б можно было после этого поднимать, по три раза бы расстреливали. В опубликованных дневниках Гроссмана тоже в глазах рябит от жестокостей и тоже нет ни намека на то, что нужно содрогнуться и прекратить “бойню”. А уж он ли был не гуманист, ненавидевший тоталитарное государство!
Разумеется, всякий, кто сталкивался с войной вблизи или даже издали, прекрасно знает, что смертельная опасность тысячекратно усиливает все – и благородство, и низость. Каждый писатель от Астафьева до Эренбурга видел и мародерство, и садизм, и озверение, вымещающее на одних зверства других, но никто не пожелал сделать насильника или мародера хоть сколько-нибудь значительной фигурой своего повествования. Борьбе с мерзостями они готовы были отвести разве что какой-то фрагмент публицистики, но для вечности все желали оставить лишь высокую трагедию – гениальнейшее создание человеческого духа, порождающее в нашей душе удивительное сочетание ужаса и восторга.
Мое детство и прошло под этой сенью — ужаса и восхищения. Зато отрочество и юность для моего поколения определил Ремарк: война — чудовищная бессмыслица, а человек лишь беспомощная песчинка в кровавом водовороте. Персонажи Ремарка не только не совершают никаких героических подвигов, но даже эти слова — героизм, подвиг — звучали бы в том контексте невыносимой фальшью.
Мне кажется, “прививка Ремарка” продолжает действовать и по нынешнее время. В просвещенном обществе сама необходимость героев и героизма ставится под сомнение так давно, что даже образованные люди, случается, принимают за пословицу цитату из брехтовской “Жизни Галилея”: несчастна та страна, которая нуждается в героях.
Что и естественно: если советская власть превозносила героизм, значит, мы
должны его опускать — герои-де постоянно прикрывают бардак, глупости и преступления власти. Если, скажем, какой-то парень спасает девочку из кипятка, надо прежде всего вспомнить, что в цивилизованных странах таких аварий не бывает. А если кто-то геройски погибает на войне, надо напомнить, что у хороших генералов солдат не убивают. И к тому же умные политики вообще не доводят дело до войны: ведь войны выдумала советская власть, до нее люди никогда не воевали.
Разве что в варварские времена. А в XX веке войны затевают только фанатики-недоучки, образованные же джентльмены, управляющие цивилизованными странами, все решают за столом переговоров. И если фанатикам-недоучкам все-таки удается втянуть джентльменов в войну, те берегут своих солдат и уж никак не воспевают такую варварскую доблесть, как самопожертвование. Совсем недавно “страна-изгой” взяла в плен военное судно цивилизованной державы без единого выстрела, и пленники, освобожденные путем переговоров, были встречены как герои (герои все-таки нужны для телешоу). А вот за полтораста лет до того, в ту пору, когда упомянутая держава, звавшаяся владычицей морей, оказалась в состоянии войны с Россией, российские офицеры на фрегате “Паллада”, понимавшие, что им не уйти от более быстроходных английских судов, постановили в случае столкновения сцепиться с английским кораблем и взорвать свой пороховой погреб.
А казались воспитанными людьми… Нет, варвара не переделать в джентльмена! Вот и почти через сто лет, когда практически вся цивилизованная Европа цивилизованно работала на Гитлера, сохраняя свое население и достояние, да еще и создавая новые рабочие места, Россия варварски взрывала собственные заводы, сжигала собственные поля, а уж кто тогда думал о людях, если их не щадили и в мирное время!
Сталинские репрессии и сегодня повергают в недоумение своей нелепой избыточностью. Что это — фанатизм, садизм, паранойя? Ведь на любой работе приходится что-то выбирать, с кем-то ссориться, но уволили и забыли, убивать-то зачем?
А зачем в военное время расстреливают солдата, оставившего свой пост, если в мирное время его лишь сажают на губу? Почему в мирное время за неуплату налога штрафуют, а в военное за сопротивление реквизиции вешают на воротах? Да потому, что на войне у каждого стоит на кону собственная жизнь. Свирепость расправ — плата за страх. Я не хочу сказать, что это правильно — это ужасно. Но это естественно. Было бы слишком утешительно все списывать на то, что Сталин и Гитлер были чудовищами, — то есть они ими, разумеется, были, но чудовищ рождает любая достаточно продолжительная и жестокая война. Они оба были выдвинуты и правили во время войны.
И это была никакая не идейная или гражданская, это была единственная Тридцатилетняя мировая война с двадцатилетней передышкой, когда все стороны лихорадочно нащупывали вождей, с которыми был наибольший шанс выстоять, а лучше победить. В конце концов идеология тоже принималась та, которая сулила наибольшие шансы на победу, ибо на карте стояли не правый или левый уклон, а жизнь и смерть целой армии, собравшей самых храбрых и честолюбивых, для кого поражение сделалось бы изгнанием из Истории, сладость участия в которой они только-только успели вкусить. После 18 года джентльмены показали недоучкам, что будет с побежденными (немцы и поляки побывали в Киеве, японцы — во Владивостоке) — те и сплотились вокруг самых последовательных…
Я отнюдь не подвожу к какой-нибудь пошлости типа: с меньшими жертвами выстоять было нельзя — уверен, что можно. Но страх, порождающий безумства, никогда не считается со “щепками”.
Искать причины сталинских ужасов у нас означает оправдывать сталинизм: зло должно порождаться самим собой. Но я рискну утверждать, что “жертвы культа” были в том числе и жертвами Тридцатилетней войны, учиненной джентльменами с дипломами самых сверхпонтовых университетов в кармане смокингов. И если в эпоху, когда рыцарская честь осмеяна, льются еще невиданные реки крови, то ради какой такой Гекубы, —что стоит на карте? Если отбросить всякий мусор типа рынков и ресурсов, из-за которых ни один безумец не пойдет на смерть, придется признать, что борьба шла за право править историей. Можно по-большевистски возразить, что правящий класс, интересовавшийся только рынками и прочим, на смерть посылал других, сам ничем не рискуя, но это явная неправда. Именно этот класс материально был более чем обеспечен, а на карту ставил свое благополучие и даже жизнь (вспомним, сколько сильных мира сего ее лишились, а самые высокопоставленные еще и вместе с детьми). Так что точнее всего было бы сказать, что рынки и ресурсы были нужны для того, чтобы править, быть правителями, а не рабами истории.
И неужели же кто-то может думать, что эта борьба закончена, что три четверти или четыре пятых мира согласятся навеки отказаться от права оставить и свой след в веках, отказаться от главной доступной смертному иллюзии бессмертия? Тем более что джентльмены хорошо потрудились, чтобы сделать “открытыми”, то есть осо-
знавшими свою историческую второсортность, все общества в мире…
В будущих войнах, объявленных и необъявленных, хуже всех придется тем странам, которые недостаточно цивилизованы, чтобы исчезнуть без скандала, и слишком велики, чтобы спрятаться за чужие спины.
Но кто знает, возможно, случится чудо, и воинская доблесть, готовность к жертвам цивилизованному миру больше не понадобится. И все равно та страна, которая перестанет нуждаться в героях — героях науки, техники, спорта, — обречена на гибель.
От скуки. Советский Союз ведь и убила прежде всего скука.
Однако лично я сомневаюсь, что такие еще недавно жизнестойкие социальные образования, как нации, согласятся с подобной же легкостью сойти с исторической арены — если “джентльмены” не пожелают возрождать воинскую честь, воинскую доблесть (иными словами — военную аристократию), за это снова возьмутся недоучки с присущими им топорными методами. И народы снова начнут прощать им топорность, чтобы только не остаться совсем без вождей.
Лев Аннинский
ТОЛЬКО ТРИДЦАТИЛЕТНЯЯ?
Прежде чем ответить на четыре вопроса, поставленные Александром Мелиховым в блестяще написанной и точной по прицелу статье “Тридцатилетняя война”, приведу эпизод из моей теперешней литературно-педагогической практики.
На семинаре в университете я задумал проанализировать со студентами стихо-
творение поэта Николая Краснова о немках, приезжающих в Россию искать могилы своих родственников. Стихотворение называется “Немецкие женщины в Волгограде”.
Решив, по обыкновению, проверить студентов на “контакт”, я спросил, знают ли они, как раньше назывался Волгоград. Самая активная слушательница (четверо-
курсница с кафедры журналистики) призналась, что не знает.
Я остолбенел. Я начал им рассказывать про… Царицын, про Сары-Су… скорее, чтобы скрыть мое смятение. Меня потрясло, как быстро Сталинградская битва отлетает в памяти поколений куда-то к походам Ганнибала, к греко-персидским войнам, а то и к баталиям ахейцев с троянцами ради прекрасных глаз Елены…
Мне было восемь лет, когда в свердловской эвакуации, слушая, что сообщат из черного репродуктора от Советского Информбюро, я впервые различил (и запомнил на всю жизнь) фамилию “Рокоссовский”.
Это был наш ультиматум войскам Паулюса с предложением сдаться.
Ни восхищения, ни ужаса, о которых вспоминает Александр Мелихов, я не испытал. Все оказалось до унижения просто: я почувствовал, что моя гибель, моя смерть, моя обреченность, неотделимая от имени Гитлера и от всего, что несли мне в тот момент немцы, что моя казнь отменяется.
Просто было все до жути, до последней ясности, без всяких доводов и причин: или смерть, или жизнь.
В тот момент стрелка качнулась со “смерти” на “жизнь”.
А теперь отвечаю на четыре мелиховских вопроса.
1. Никакой “завершающей схватки” нет и не будет. Продолжится вечная драка за место под солнцем в масштабах человечества. Ненависть, готовность к насилию, к убийству – неотвратимы, они в истоке, в ходе и в перспективе этой борьбы, они в природе человека, который пытается сдерживать в себе эту звериную природу с помощью идеалов, моральных норм и социальных систем – с переменным успехом. Незачем ждать, пока появятся бойцы, готовые к самопожертвованию: огонь не пылает, но все время тлеет, к жертве уже готова любая девочка, согласившаяся надеть пояс шахидки. Куда качнется стрелка в будущем, не угадать. Предвидеть можно только ближайшие схватки.
2. Самое страшное для души происходит в момент “передышки”. Или пробежим, или сомнут. Избежать худшего! В такие моменты и народы, и вожди, “нащупанные” народами (и наделенные властью) изо всех сил стараются выкрутиться из драки. Старался и Сталин – безуспешно, — хотя готов был на союз с германскими варварами против британских джентльменов. Это – между драками. А уж когда на кон становится само существование страны и народа, союзников не выбирают. Ужасы зоны и лагеря смыкаются до фатальной неразделимости с ужасами казармы и поля боя.
3. Тотальный сыск и концлагерный режим придумывают не джентльмены, они это только формулируют, описывают и иногда возглавляют. Осуществление же террора прет снизу – валом доносов и остервенением исполнителей, идущих в каратели, чтобы не оказаться жертвами. По ослаблении военного режима наступает пора чистых покаянных слез и школьных уроков по книге “Архипелаг ГУЛАГ”.
4. Будущее – в руках наших воспитанников, которые не подозревают, как раньше назывался Волгоград.
Илья Бояшов
Механизм непонятен
1—4. Дело не в морали, не в “джентльменах” и даже не в идеях — дело в том, что в истории (как в физике, биологии и проч.) действуют совершенно “железные законы” (сохранения энергии и т. д и т. п.). Человечество есть химико-биологическая масса, подчиненная постоянным процессам бурления, гниения, умирания, возрождения — и так далее, и тому подобное. Кое-кто пытается нащупать эти законы, которые текут помимо нашего желания (Гумилев, Вернадский: всяческие воздействия космоса, лунное влияние, солнечная активность, от этого пассионарность и прочее), но стоит признать: механизм их нам (человечеству) еще непонятен. Но факт (уже неоспоримый), что законы эти вовне, они независимы от воли человеческой и от сильных личностей (Толстой тоже пытался нащупать их в “Войне и мире”) . Как пример очередного “неуспокаивания человечества”, очередного “бурления” массы (хотим мы этого или нет) — ваххабизм! На поверхности — опять страстное решение теперь уже мусульманских “Че Гевар” изменить мир, пересоздать его по образу и подобию своему — и ведь не остановятся, как не останавливались (шли до точки) и якобинцы, и большевики (идеи разные, времена, национальности тоже — порода людей одна: во всех этих ребятах проглядывается Нечаев). И нечаевы будут!!! Увы! Мораль здесь ни при чем совершенно. Это биологический закон, химический закон, физический. Будут нечаевы — со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Человечество всегда (всегда!) будет воспалено, как нарыв.
Михаил Кураев
Единоборство и горох
1. Мысль о 30-летней войне с 20-летней паузой, мне кажется, имеет глубокое основание. Она позволяет увидеть целостным главный сюжет политического и геополитического единоборства в ХХ веке.
Оставляю без комментария литературный, в моем представлении, взгляд на историю как соперничество честолюбий, где движущая сила — страх храбрых честолюбцев быть “изгнанными из Истории”, “сладость участия в которой они только-только успели вкусить”. Еще в 1897 году в Германии в газетах перепевалась чудесная мысль: исчезни сегодня Англия с лица Земли, и каждый! каждый немец станет на две тысячи триста пятьдесят семь марок богаче! А это были очень хорошие деньги! Так что немец, в отличие от бескорыстного Александра Мелихова, ни- как не хотел ”отбросить всякий мусор типа рынков и ресурсов”. Вот и мадам Олбрайт во всеуслышание говорит о том, что совершенно несправедливо, чтобы Сибирью владела одна Россия. Едва ли она мечтает с удочкой постоять на берегах Енисея и Лены в местах, отведенных для бесплатной рыбалки.
При этом готов поддержать защиту “народной” и “священной” от тех, кто действительно уверовал, не без выгоды, в то, что “войны выдумала советская власть, а до нее люди никогда не воевали”.
2. Можно найти аргументы, позволяющие рассматривать репрессии времен советской власти сначала как завершение Гражданской войны, а затем как подготовку к новой, мировой. Чистка армии от потенциальных заговорщиков, освобождение от вышедших в тираж военачальников. Военная дисциплина сначала на транспорте, потом на производстве, потом в деревне, потом в науке, потом в литературе. Но даже в этом случае не найти разумного объяснения преследованию молодых военачальников, тех же Рокоссовского и Мерецкова, прошедших испанскую войну, того же начальника ВВС РККА Смушкевича, и сколько их. Для разговора же о “легком” восприятии “огромной частью российского народа” репрессивной практики едва ли есть основания. Мне кажется, что столь “тонкое” понимание репрессий едва ли доступно “огромной части российского народа”.
3. Едва ли можно из ”джентльменов” и “недоучек”, “прогрессистов” и “радикалов” составлять пары “учителя — ученики”.
Как это ни печально, но учить скверне, воровать, творить жестокости, врать, подличать, грабить и называть грабеж хитрым научным термином, увы, учить не надо.
В условиях сниженного порога моральной гигиены ( есть дела поважней!) люди мгновенно обрастают этой грязью. Разве кто-то учил наших бывших партийцев открывать банки с уставным капиталом в десять тысяч целковых и получать для этого банка много миллиардные кредиты? Разве сегодняшнему процветающему скотству, заставляющему “огромную часть российского народа” вспоминать советскую жизнь с тоской, кто-то учил? Так же и в международных делах — лицемерие, двойные стандарты, национальный эгоизм и вера в силу никогда не теряли актуальности. Не притащи Хрущев ракеты на Кубу, разве американцы убрали бы свои ракеты в Турции из-под нашего носа? Не жахни Сахаров с Зильдовичем супербомбу на Новой Земле, так до сих пор и шли бы переговоры о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере. Так что добро должно быть тоже с кулаками, прав поэт.
Что же касается морального прогресса, опирающегося на проповедь и хорошее воспитание, увы, пока горох будет отлетать от стены, прогресса не достичь.
Леонид Жуховицкий
ДВУХСОТЛЕТНЯЯ ВОЙНА
1. Конечно, Вторая Мировая в чем-то продолжала Первую мировую, потому что каждая война продолжает какую-то из предыдущих. Ведь Первая мировая сама была продолжением франко-прусского побоища, которое стало закономерным эхом войн наполеоновской эпохи. А наполеоновская эпопея по праву должна называться Нулевой мировой, поскольку в нее была втянута практически вся Европа: Франция, Англия, Италия, Австрия, Испания, Германия, Россия и т. д. Так что Вторую мировую можно назвать стопятидесятилетней, но и это лишь относительно точно. Ведь череду войн продолжила “холодная”, которая, кстати, вовсе не была холодной: в Китае, Корее, Вьетнаме, Анголе, Конго, на Ближнем Востоке, в Индии, Пакистане, Индонезии, Афганистане погибли миллионы людей. Резоннее, мне кажется, назвать войну Двухсотлетней и на этом помириться.
2. Не вспомню случая, когда либералы вздыхали бы о баварском пиве в случае поражения во Второй мировой. Либералы, как правило, люди образованные и знают, что хорошее пиво пьют нынче не те, кого когда-то оккупировал Гитлер, а те, кого, хоть и на короткий срок, оккупировали американцы: бельгийцы, норвежцы, датчане, голландцы, японцы, итальянцы, австрийцы и сами немцы. Вот у “патриотов” я встречал утверждения, что если бы Сталин и Гитлер договорились в сорок втором и вместе долбанули по западным демократиям, то все было бы тип-топ, в том числе и с пивом. Но таких “патриотов” никогда не было большинство: они либо состояли в партийной номенклатуре, либо мечтали в нее войти, либо ходили вокруг нее кругами, надеясь, что им тоже перепадет немного власти или материальных благ. Конечно, в партии состояло 18 миллионов человек, каждый десятый или двенадцатый, но это вовсе не значит, что зажатая страхом страна дружно одобряла бесконечные репрессии. На анекдотических выборах все голосовали “за”, но ведь были факты посильней.
Как, например, получилось, что самая мощная в мире Красная армия, полностью превосходившая немецкую и по танкам, и по самолетам, и по артиллерии, была разгромлена за несколько недель и стремительно отступила до Москвы, потеряв только пленными почти две трети состава – 3800 тысяч солдат? Только ли причинами были катастрофическая военная бездарность Сталина да уничтожение в ходе предвоенных репрессий высшего офицерского состава? Может, не меньшую роль сыграла ненависть народа к палачам, нежелание умирать за кремлевского усача, которого, по свидетельству писателя и экономиста Николая Шмелева, простые люди называли “тараканом” и “ишаком кавказским”?
Как получилось, что в разгар войны Сталину и его камарилье для высылки в тайгу и степи десятков народов и народностей для их охраны пришлось отвлечь с фронта сотни тысяч мужчин призывного возраста? Разве не в том было дело, что эти народы и народности ненавидели Сталина за предвоенные репрессии и представляли для него опасность?
Как получилось, что власовская армия предателей составляла чуть не миллион человек? Неужели все сплошь были от рождения негодяями? Или отвращение к коммунистам с их коллективизацией, нищетой, враньем и стукачеством оказались на тот момент сильней любви к родной стране?
Под репрессии в городе и деревне, в армии, студенчестве, искусстве и науке попали в общей сложности десятки миллионов людей. Они ничего не простили сталинской банде и уж точно не хотели за усача умирать.
Все изменилось позднее, когда стало ясно, что несет народу нацистская оккупация: не о смене строя шла речь, а о самом существовании народа и страны. Тут-то и поднялась “дубина народной войны”. Тут-то война и стала Отечественной. Нацизм не оставил людям выбора: даже те, кто ненавидел Сталина, ненавидели Гитлера еще больше.
Кстати, насчет войны и либералов. С темой покончить просто. Ни в одной стране ни один либерал не пошел служить Гитлеру, среди его холуев были сплошь “патриоты”. Петен, Лаваль, Квислинг, Хорти, Антонеску, Павелич, Власов – все откровенные державники, убежденные националисты. Как ни печально, целый ряд белоэмигрантов просился на службу к Гитлеру, а некоторые иерархи Зарубежной церкви устраивали молебны за победу немецкого оружия. Неужели они были либералами?
Странного во всем этом ничего нет. Тот, для кого принадлежность к этносу важней прав человека, всю жизнь вынужден предавать: друзей по двору, одноклассников, однокурсников, сослуживцев, иноверцев, иностранцев. Ведь они для него чужие. Державник внутренне всегда готов предать – было б кого. Вот и предавал все шесть лет Второй мировой. За что, между прочим, и получал от новых хозяев баварское пиво, хотя и не высшего сорта.
3. Спихнуть вину за варварство войны на “джентльменов” не получится. И Черчилль, и Рузвельт были не диктаторами, а всего лишь свободно избранными лидерами свободных стран. Либеральная система контролировала их очень строго, у них просто не было возможности выйти за рамки закона. И они делали то, что предписывал закон: сберегали народ. Черчилль потерял в войне 330 тысяч человек, Рузвельт — 450 тысяч. Очень много! Но Гитлер потерял 9,5 миллионов, а Сталин —
27 миллионов! Ни британский премьер, ни американский президент не могли сказать своим генералам: не считайтесь с потерями, бабы новых нарожают! Диктаторы могли. Поэтому и были потери в войне до такой степени несоизмеримы. Либеральные правители избираются народом и отчитываются перед народом. Диктаторы утверждают, что отчитываются перед Историей. Остается надеяться, что экзамены у них принимают черти в аду.
4. Идея о вине “джентльменов” перед “недоучками” не плодотворна. Как правило, все войны начинают диктаторы. А побеждают в этих войнах либералы. Причина проста: солдаты либеральных стран защищают свою свободу. Солдаты диктаторских режимов вынуждены отстаивать свое рабство. Нужно ли спрашивать, кто воюет лучше?
Страны Восточной Европы сегодня уже не “недоучки”, но еще не “джентльмены”, пенсии у их стариков выше наших в два раза, а не в десять. Нельзя сказать, что Польша или Венгрия ушли от России слишком уж далеко. Убежден, что Россия идет по верному пути, хотя медленно и зигзагами. Но ведь англичане не зря говорят: чтобы воспитать джентльмена, нужно три поколения. После краха коммунизма прошло всего двадцать лет, одно поколение. Будем молиться за внуков!
Вячеслав Рыбаков
Войны снова стали религиозными
Ну, для начала — о дипломах сверхпонтовых университетов.
Не стану говорить за физику или биологию. Но рискну утверждать, что в области общественных наук цена таким дипломам та же, что и Нобелевским премиям мира. Американец получает подобное признание заслуг за то, что ухитрился выбиться в президенты и продолжить две бессмысленных истребительных войны, начатые его собственной страной, а китаец — за пропаганду в своей стране взглядов, которые, превратись они в массовую политическую программу, грозят организационным и политическим хаосом в одной из величайших держав, имеющей самое большое население и, кстати, один из самых больших атомных арсеналов, — хаосом, неизбежно чреватым катастрофическими последствиями как для того мира, именем коего названа премия, так и для мира как просто среды обитания рода людского.
Именно такому подходу в сверхпонтовых университетах и учат. В высшей степени справедливому и, несомненно, дальновидному.
Теперь так.
Не была ли Вторая мировая война лишь завершающей схваткой единой Тридцатилетней войны?
История, увы, не хлебный батон, который можно легко нарезать на ломтики, после чего каждый из них тут же теряет всякую связь с былым единством и готов быть съеденным отдельно. Война 14 года пыталась перерешить многие вопросы, которые в пользу Германии уже были решены, например, в войне франко-прусской — но они омрачали соседство двух держав задолго до Седана. Эта же война со стороны, например, России в значительной мере была поневоле отсроченной реакцией на бисмарковский нож в спину Горчакову на Берлинском конгрессе.
И точно так же я ни в коем случае не отважился бы называть Вторую мировую войну что-то ЗАВЕРШАЮЩЕЙ схваткой.
Если посмотреть с достаточной высоты (с той, когда из-за деревьев уже начинает виднеться лес), все войны на определенном театре военных действий являются более или менее одной войной, фрагментированной более или менее краткими перемириями, во время которых лихорадочно изыскиваются новые способы истребления и всеми правдами и неправдами сколачиваются новые ватаги. А косность элит, неспособных вовремя отследить и осмыслить принципиальные перемены, из-за которых отжившие цели уже заведомо и навсегда оказываются маниями и капканами (вроде жизненного пространства на Востоке для Германии, стремления вновь подчинить земли от моря до моря для Польши, мечты о Дарданеллах для России или страсти к расчленению империи зла, обуревающей англосаксонский мир на протяжении минимум полутора веков и аж до сих пор), еще более усугубляет эту постылую, беспросветную преемственность.
Но передышка между 18 и 39 годами оказалась принципиально своеобразной.
Дело даже не столько в том, что здесь преемственность конфликта была особенно однозначна и в ходе Второй мировой войны ее инициаторы пытались либо ПЕРЕрешить (рейх и компания), либо ДОрешить (западный сегмент былой Антанты) ровно те же самые проблемы, которые с точки зрения Германии были абсолютно НЕВЕРНО, а с точки зрения Англии и Франции — в НЕДОСТАТОЧНОЙ МЕРЕ решены Первой мировой. Французы, скажем, уже пробовали их дорешить в 23-м — вспомним оккупацию Рура, провалившуюся попытку аннексии французами промышленного сердца Германии.
Гораздо важнее иное.
В промежутке между последней европейской войной Нового времени, франко-прусской, и первой времени Новейшего, войной 14 года, сделались принципиально более эффективными технические средства взаимного уничтожения. Принято говорить, что лицо войны изменила триада “пулемет—колючая проволока—телефон”: пулемет позволял сеять смерть на пару порядков щедрее, колючка лишила кавалерию ее тысячелетней маневренности и ударной силы, заставляя топтаться под пулеметами, а телефон дал неведомую доселе возможность оперативно концентрировать на том или ином зашатавшемся участке линии обороны артиллерийскую и стрелковую мощь всей этой линии. Так-то оно так. Но ведь в качестве острых приправ к этой каше войны именно тогда впервые появились и танки, и газы, и аэропланы…
А перемены общественные за это же время сделали армии из многотысячных многомиллионными.
Два прямых следствия благого прогресса, техническое и социальное, сойдясь на тропе войны и дружески обнявшись, сообща привели прежде всего к тому, что в землю стали ложиться уже не десятки тысяч, а миллионы.
Шок от гекатомб Первой мировой был чудовищным. Мы теперь вряд ли можем вообразить потрясение, вызванное тогда нежданным-негаданным превращением войны из пусть трудного и кровавого, но осмысленного и одухотворенного, а по временам и веселого рыцарственного ристалища в тупое, безликое, механическое, массовое перемолачивание живых в мертвых. Это был принципиальный скачок. Именно его отразил Ремарк.
После Версальского мира модно было говорить, что кончилась наконец война за то, чтобы никогда больше не было войн. Какое-то время в это даже верили. Но инстинкт диктовал иное: чтобы в будущем поднимать на смерть миллионы, нужны духовные стимулы, годящиеся для миллионов.
Эти стимулы нельзя было искусственно выдумать и произвольно вбить в мозги предназначенным на заклание мальчишкам. Их надо было взять из реальной духовной жизни человечества, из его реальных перспектив.
И вот этим-то передышка между Первой и Второй мировыми войнами отличалась от всех иных в истории: именно к тому времени реальное, с войнами никак не связанное развитие духа и мысли разом выдало на-гора несколько вариантов общей счастливой перспективы, ради которой только и стоит жить, трудиться, умирать и убивать.
Поэтому слова Александра Мелихова о борьбе за то, кому править историей, я понимаю отнюдь не как фигуру речи и даже не только как яркую метафору борьбы за то, кому быть субъектом, а кому объектом прогресса. Нет, все еще глубже. Борьба пошла за то, чей вариант развития, КЕМ ВЫСТРАДАННОЕ БУДУЩЕЕ будут приняты человечеством или, вернее, навязаны ему в качестве путеводной звезды: родо-племенной тоталитаризм нацистов, интернационально-бесклассовый тоталитаризм коммунистов или эгоистичный информационный тоталитаризм либеральных индивидуалистов. Второй акт начавшейся в 14 году трагедии оказался столь своеобразен, столь отличен от первого потому, что именно в предшествовавшем ему антракте миллионные массы впервые в мировой истории получили принципиально новые мотивации для того, чтобы идти в бой: взаимоисключающие версии посюстороннего рая. В просвещенной, секуляризованной Европе войны снова стали из светских религиозными.
Должен заметить, что борьба за будущее отнюдь не окончена.
С первым тоталитаризмом, с нацистским, люди разобрались достаточно быстро. Да и странно было бы не разобраться, слишком уж вспять должна была пойти история человечества, чтобы вернуться на много тысячелетий назад, когда лишь люди своего племени были людьми, а все остальные — разновидностью съедобных, ценных жиром, шерстью и костной мукой животных. Мама, роди меня обратно — это вполне годится как веселая присказка, но никак не может быть серьезной жизненной программой. Может быть, большинством народностей нашей страны Отечественная война именно потому и ощущалась как народная и священная — ведь не просто народ воевал с народом за жратву, пригорки и престиж, но удушливое пещерное прошлое попыталось оккупировать безграничное во времени и пространстве, всенародно-братское будущее.
А вот со вторым и третьим пока не очень ясно. И хотя Фукуяма когда-то объявил окончательно победившим третий тоталитаризм (впрочем, именуя его иначе), он и сам уже не раз успел решительно откреститься от своего скороспелого заявления. И то, что в смысле общих перспектив происходит в последние годы с капитализмом и его духовным сопровождением, заставляет сомневаться в этой победе еще пуще. С другой стороны, на опустевшее место нацистского рая уже предложен новый, совсем уж неожиданный для европейцев, но вполне достойный поверженного — шариат-
ский тоталитаризм ваххабитов и талибов; и от него тоже восторженно кружится немало горячих голов. Так что пережитое нами поражение коммунистического тоталитаризма в одной отдельно взятой стране никак не может считаться окончательным решением экзистенциальной проблемы. Перед первой встречей с Жанной д’Арк французский дофин в “Жаворонке” Ануя грустно говорит: у меня нет средств на то, чтобы быть великим; именно этими словами мог бы объяснить свое несчастье и Советский Союз. Но в конце концов, мы знаем точно, через каких-то двадцать пять лет дофин Карл выиграл Столетнюю войну и таки стал великим…
Впрочем, не стоит слишком уж отклоняться от темы. Просто я, воспользовавшись чеканной формулировкой Тынянова, хочу напомнить: НИЧЕГО ЕЩЕ НЕ БЫЛО РЕШЕНО.
И второе.
Не оттого ли ужасы сталинизма так легко принимались и принимаются огромной частью российского народа, что воспринимались и воспринимаются ужасами военного времени?
А как, скажите на милость, они могли еще восприниматься?
Для тех, у кого человечество ограничено евроатлантическим регионом, если в Европе войны не было — стало быть, был мир во всем мире. Ясно поэтому, что с
18-го по 39 год у человечества была мирная передышка.
Совсем не так обстояли дела на варварской периферии.
Еще шла Гражданская война, еще только набирала обороты интервенция Антанты и Японии против бьющейся в судорогах России, а уже тут как тут — и польское вторжение. Пан Пилсудский тогда ставил такие задачи: “Замкнутая в пределах границ времен шестнадцатого века, отрезанная от Черного и Балтийского морей, лишенная земельных и ископаемых богатств юга и юго-востока Россия могла бы легко перейти в состояние второсортной державы… Польша же, как самое большое и сильное из новых государств, могла бы легко обеспечить себе сферу влияния, которая простиралась бы от Финляндии до Кавказских гор”1.
А в сентябре 21-го финские “добровольческие отряды” вторглись в оставшуюся нашей Северную Карелию, чтобы присоединить ее к Финляндии. И та же Польша немедленно предложила финнам военную помощь — но оказать ГОСУДАРСТВЕННУЮ помощь ДОБРОВОЛЬЦАМ оказалось дипломатически затруднительным, дело затянулось; а бои с финнами шли до марта 22-го.
А еще — минимум полтора десятка лет интенсивной борьбы с басмачеством, питаемым Британией с территорий тогдашней ее колонии Индии. Да, собственно, ни басмачи, ни их внешняя подпитка и до сих пор никуда не делись, только название сменилось на моджахедов и шахидов.
А еще — так называемый конфликт с Китаем на КВЖД, практически — захват Китаем управления дорогой, пленение русского персонала и как следствие — полнометражная война едва дышащего СССР с трехсоттысячной китайской армией. Это все еще 20-е годы не кончились.
А еще — постоянная угроза новой белой интервенции и нескончаемая кровавая тягомотина терактов (опять что-то знакомое, Господи!). В одном лишь 27 году (правда, это был пик активности, спровоцированный английским решением о разрыве дипломатических отношений с Совдепией) на территории СССР было осуществлено ДЕВЯТЬ СОТЕН террористических акций — в значительной мере своими же русичами, боевиками Русского общевоинского союза.
А еще — вплоть до нападения Германии на СССР версия за версией совершенствовались оперативные планы англичан и французов с аэродромов подмандатного Ближнего Востока бомбить Баку и так ли, сяк ли отторгнуть от империи зла весь юг, главным образом — нефтеносные районы Кавказа (ничего не меняется!).
А еще подчинение Японией Маньчжурии, то есть выдвижение ее вплотную к нашим сухопутным границам — и тут же целых две малых русско-японских войны: Хасан и Халхин-Гол.
А еще война с фашизмом в Испании.
А еще…
А еще…
А может статься, даже не прямые нападения на СССР или то и дело доносимые разведкой прямые планы таких нападений более всего создавали атмосферу.
Ведь страна тогда вполне всерьез, не для предвыборной демагогии или чтобы бабла отстричь, ощущалась как Родина пролетариев всего мира. Такое нарочно не придумаешь и колотушками за пять лет в пионерские головы не вобьешь. В вековую культурную традицию, могуче повелевавшую опекать и спасать единоверцев по всему миру, ибо, кроме России у, них, у бедных, нет иной защиты, с легкостью вставились вместо православных — угнетенные. А что происходило тогда по всему миру? То тут, то там фашистские перевороты. То в Америке конная полиция разгоняет демонстрации трудящихся и всерьез швыряет в тюрьмы активистов, то в Прибалтике очередной карликовый диктатор начинает, едва дорвавшись до власти, объявлять коммунистов вне закона. То тут, то там появляются слабые, беспомощные ростки прекрасного будущего — и кованый сапог человеконенавистнического прошлого втаптывает их в грязь. И ни у кого из НАШИХ, ни у кого, нет от властных и вооруженных до зубов злодеев иной защиты, кроме как единый и крепкий, точно булыжник, советский народ и его, прости Господи, непобедимая Красная армия.
До сантиментов ли тут? До адвокатских ли словоблудий?
Если у чиновника с окладом в полста тысяч особняк стоимостью в сто миллионов — какой адвокат заставит поверить, что этот чиновник работал честно? Если по закону такого нельзя наказать — стало быть, дерьмо ваши законы, вот и весь сказ.
Много ли сейчас уважения к белиберде, с помощью которой отмазывают от ОЧЕВИДНО заслуженного наказания генералов-взяточников, чиновников-убийц и бизнесменов-воров?
Не отмазывайте — и народ мигом избавится от столь не любимого президентом правового нигилизма. А будут отмазывать — и ничего ты с этим нигилизмом не сделаешь, хоть каждый день по ТВ камлай на всех программах.
Но ведь тогда, в эпоху ГУЛАГа, было еще хуже. Было практически ОЧЕВИДНО для огромного количества честных и работящих людей, что с помощью этой белиберды, слюней да соплей о правах, враг пытается ослабить или вовсе подорвать нашу способность защитить себя в собственном доме и своих во всем мире. И не защитить даже, но просто-таки спасать от неминучей смерти, то ли нищей и голодной, то ли в холодном застенке. Подонки, которые пользуются самой грубой силой, чтобы давить НАШИХ, понимают только язык силы, словами их не усовестишь, они кого хошь переговорят, у них сверхпонтовые дипломы. Значит, все, кончен разговор.
Вот, например, как ловко объяснил окончательное предательство Чехословакии настоящий джентльмен (стоит только в лицо взглянуть), выпускник элитнейшего Бирмингемского университета Невил Чемберлен. Уже состоялся Мюнхенский сговор. Уже вышел из самолета благородный седой премьер, уже помахал в воздухе листком бумаги с договором, которым Гитлер наутро подтерся, уже произнес знаменитую фразу: “Я привез мир нашему поколению” (странно, что ему тут же к трапу Нобелевскую премию мира не выкатили). Уже от былой страны и так остался огрызок — но и тот не дает фюреру покоя. Однако ж, по Мюнхену, Британия гарантировала защиту этого огрызка в случае “неспровоцированной агрессии” (впрочем, про себя тут же оговорившись, что “решение вопроса о том, что представляет собой неспровоцированная агрессия, сохраняется за нами”) 2. И вот с подачи фюрера словаки поднимают восстание за, понимаете ли, независимость от чехов. И при этом якобы дурно обращаются с немецким населением (правда, английский консул в Брно докладывал: в городе, где, по сообщениям немецкой прессы, кровь льется рекой, на самом деле все спокойно)3. И вот Гитлер оккупирует остаток Чехословакии — как водится, для защиты немцев от местных шовинистов и коммунистов. Ну ведь и ежику же все понятно! Но официальное слово Великобритании таково: “Декларация о независимости Словакии покончила изнутри с тем государством, незыблемость границ которого мы гарантировали. Правительство Его Величества не может считать себя далее связанным этим обещанием”4 .
Ну о чем, скажите на милость, с такими гнидами честному рабочему человеку разговаривать?
Не зря в последние годы так популярна фраза: и эти люди запрещают нам ковырять в носу?
А вспомнить, кстати, заявление академика Сахарова на I съезде народных депутатов СССР о том, что в Афгане наши вертолеты добивали с воздуха наших же солдат, чтобы те не попали в плен к душманам. Вот как неколебимо оценивал в мемуарах сам великий правозащитник свой тогдашний подвиг: “Я упомянул о тех сообщениях, которые были мне известны по передачам иностранного радио. Я чувствовал свою моральную правоту, хотя меня при этом в дискомфортное состояние ставило отсутствие документальных подтверждений (нет их и сейчас). …На всех тех, кто смотрел передачу по телевидению или был в зале, эта сцена произвела сильное впечатление. В один час я приобрел поддержку миллионов людей…”5
Выражение-то какое нашел бережное: дискомфортное состояние! Академическое такое, на европейский манер.
Ну, а насчет поддержки миллионов — вообще умолчу.
Во все времена моральная правота — страшная вещь. Жутенькая идея о классовом чутье, о свободном от буржуазного гуманизма пролетарском правосудии, о революционной целесообразности, которой плевать на формальные юридические доказательства, родилась не на пустом месте и не из одной лишь сатанинской злобности сталинистов.
Настоящая демократия, не сдобренная информационным тоталитаризмом, хороша была для греческих полисов, когда все, кто имел право голоса, могли разом собраться на городской площади, непосредственно обсудить проблему и решить ее прямым общим голосованием. Но даже тогда именно цветущая демократия Перикла, понадеявшись на свою могучую экономику и подавляющий флот, свободным волеизъявлением упоенных собой обывателей развязала войну с недемократичной Спартой и сокрушительно проиграла ее. И тем спровоцировала кровавый бардак по всей Элладе на много лет, и каждая мелкая демократия с ума сходила от сутяжничества, от нескончаемых, но никому уже не важных обсуждений и воевала с другой, такой же точно мелкой и такой же демократичной.
А потом вылез из-за гор Александр Великий и роздал всем сестрам по серьгам.
Игорь Ефимов
ВСПОМИНАЯ ИЮНЬ 1941-ГО
Конечно, я не помню, как нашу семью – семью репрессированного “врага на-
рода” – выслали из Москвы в город Рыбинск. Экран памяти начинает светиться лишь с четырех лет, со страшного 1941 года.
Нет, страшный он только для взрослых. Вот они стоят на улице, задрав головы, гадают, чей там в небе серебрится самолетик: наш или уже немецкий? Иногда радио объявляет воздушную тревогу – на всякий случай. Наш детский сад шеренгой топает в бомбоубежище. Все топают, а Ефимов оставлен в столовой доедать свою кашу. Если бомба и попадет в такого, который кашу не ест, – не жалко. Но он не может сделать ни глотка. Каша – это и есть его САМОЕ СТРАШНОЕ. Память выбирает и сохраняет сцены из прошлого под цензурой эмоций.
Недавно по американскому телевидению показали документальный фильм о поездке российских старшеклассников и студентов по Америке. Автобус катил по удобным широким шоссе, останавливался в городках, где гости осматривали достопримечательности, встречались с местными школьниками и вели беседы на самые разные темы. Во время одного из таких разговоров кто-то из американцев обронил фразу: “Так как Америка победила Германию во Второй мировой войне…” Русские начали смеяться.
– Америка победила Германию? Это так вас, бедных, учат? Неужели и в учебниках так написано? Вы бы хоть в энциклопедию заглянули или в Гугл. Запомните: Германию победила Россия.
Мне довелось знакомиться с американскими школьными учебниками, когда школу заканчивала наша младшая дочь. Нет, там все написано правильно: нацист-
ская Германия была разгромлена соединенными силами США, Англии и России. Не знаю, как этот исторический катаклизм представлен в учебниках истории в сегодняшней России. Но уверен, что чувство национальной гордости или политические пристрастия будут всегда оказывать мощное искажающее давление на представление людей об исторических событиях.
В свое время Георгий Чухрай сделал документальный фильм о Сталинградской битве под названием “Память”. Съемочная группа ездила по городам Европы, останавливала людей прямо на улице, молодых и старых, и задавала один и тот же вопрос: “Знаете ли вы, что такое Сталинград?” Примерно половина отвечала: “Да, помню, это была такая большая битва во время Второй мировой войны. Кажется, где-то на Волге – так?”
Интересно, если бы сегодня на улицах Москвы или Санкт-Петербурга людей стали спрашивать: “Знаете ли вы, что такое Эль-Аламейн?”, сколько человек могли бы ответить правильно? Кто из россиян сегодня помнит, что эта битва в Северной Африке проходила как раз в начале битвы за Сталинград? Что в боях с союзниками были связаны 300 тысяч итальянских и немецких войск под командой самого Роммеля? Интернет дает такие данные: 23 октября 1942 года немецко-итальянские войска имели 617 танков и самоходных орудий. Что было бы, если бы Гитлер получил возможность перебросить эти танки под Сталинград? Но такой возможности он не имел, ибо после четырехдневных боев у Роммеля оставалось только 50 боеспособных машин.
То же самое относится и ко многим другим эпизодам войны. Победа советских войск на Курской дуге летом 1943 года не была бы возможной, если бы Гитлеру не пришлось срочно перебросить 20 дивизий в Италию, чтобы остановить высадившихся там союзников. Сталин без конца требовал от Рузвельта и Черчилля открытия “второго фронта”, не признавая, что этот фронт существовал и сражался начиная с лета 1942 года.
Спросите любого россиянина сегодня: “На чьей стороне Россия вступила во Вторую мировую войну?” Хорошо, если один из ста ответит правильно: на стороне Гитлера. По сговору с ним вторглась в Польшу, Эстонию, Латвию, Литву, Финляндию, Молдавию. Почти два года снабжала нацистов углем, сырьем, нефтью, зерном. Советских офицеров, пытавшихся укреплять оборону на западной границе, Сталин приказывал арестовывать и судить “за антигерманские настроения”. Рассказывают про одного такого “антигерманца”, который был арестован в мае 1941 года, а свою “десятку” получил и отправлен в лагерь в июле, когда война уже была в полном разгаре.
Историческая память народа – это известь, скрепляющая кирпичи государственного здания. Но нужна постоянная и упорная борьба за то, чтобы политические экстремисты и религиозные фанатики не могли манипулировать ею для достижения своих целей. Когда обсуждался проект памятника Тысячелетию России в Новгороде (1862), соединенная комиссия, составленная из представителей двора, духовенства, историков, юристов. обсуждала, какие фигуры русской истории должны быть увековечены на нем, и вычеркнула из списка царя Ивана Грозного. Должен был появиться Сталин, чтобы этот кровавый упырь был с почетом, усилиями талантливых Эйзенштейна и Черкасова, возвращен в анналы национальной истории.
Россия по праву гордится своими победами над турками, над шведами, над поляками, над Фридрихом Прусским, над Наполеоном Бонапартом, над Гитлером. Но вспоминая весну 1941 года, мне хочется рассказать читателю о коротком эпизоде Второй мировой войны, о котором я сам узнал совсем недавно.
Март 1941 года. “План Барбаросса” утвержден в гитлеровской ставке, вторжение в Россию назначено на 15 мая. К границе тайно стягиваются войска, идут последние приготовления на дипломатическом фронте. Один из необходимых шагов: заключение союза с Югославией, чтобы обеспечить ее нейтралитет. Представитель королевского правительства подписал требуемый документ, ибо воевать с немцами маленькая страна не имела никакой возможности. Но безрассудные сербские генералы отказались признать неизбежное, совершили 27 марта 1941 года военный переворот, разорвали союз с Гитлером и тем самым вынудили его послать на усмирение взбунтовавшейся страны несколько танковых и пехотных дивизий. Вторжение в Россию задержалось на пять недель. Если бы не эти пять недель, немецкие танки могли бы достигнуть московских предместий до начала зимы, не увязли бы в русских снегах. В оккупированной Югославии немцы вынуждены были оставить 12-ю армию. Кто знает – может быть, именно этой армии Гитлеру не хватило в октябре 1941 года для взятия Москвы.
“Память народа священна”, — утверждал в своем фильме Георгий Чухрай. Спорить с этим никто не собирается. Но так же священен долг историка следить за тем, чтобы эта память не сделалась удобно избирательной.
Владимир Кавторин
Война вообще позор
1. Боюсь, не смогу ответить определенно – нет ни достаточных данных, ни надежных теоретических основ для такого ответа.
Между прочим, получив вопросы, озаглавленные “Тридцатилетняя война”, я поначалу решил, что речь о Тридцатилетней европейской войне 1618—1648 годов, и подумал, что это действительно интересно – обсудить итоги той войны в связи с нынешними проблемами. В самом деле – тут просматривается несколько интереснейших связок: 1) то была последняя религиозная война в Европе, а нынче значение религий и межрелигиозных конфликтов заметно возрастает; 2) война была религиозная, а решение было найдено чисто политическое: веротерпимость (взамен старого принципа “чья власть, того и вера”) устанавливалась Вестфальским миром как один из принципов международного права, обязательного для всех государств; 3) то была самая кровопролитная война в истории Европы, затмевающая даже войны XX века, если считать потери не в абсолютных цифрах, а в процентах к населению: население Германии тогда сократилось почти вдвое (с 17 до 10 млн чел.), а Чехии – почти втрое, но в условиях мира удалось закрепить еще один принцип, резко сокративший в будущем число войн – принцип государственного суверенитета и невмешательства во внутренние дела, признание именно государств, а не их правителей субъектами международных отношений. Принципы Вестфальского мира до сих пор составляют основу международного права, находясь при этом в совсем непростых отношениях с позднейшими достижениями цивилизации. Так, право наций на самоопределение (результат Первой мировой войны) и приоритет прав человека (Хельсинкские соглашения) безусловно конфликтны по отношению к принципу государственного суверенитета…
Как видим, нынешние наши дела и заботы довольно прочно связаны с результатами войны столь далекой, что многие о ней и не помнят. Да и все причинно-следственные связи, обуславливающие наше бытие, уходят бесконечно далеко в прошлое. Я уверен: вся мировая история есть процесс единый и неделимый. Дискретным, то есть разделенным на отдельные события и периоды, его делает лишь неполнота нашего знания, а еще более – многообразные попытки использовать историю как орудие воспитания патриотизма и национализма, жестко разделив ее на истории отдельных государств и народов. Почему, например, у нас так мало знают о той же Тридцатилетней войне? Считается, что это не наша война: Россия участвовала только в одном из второстепенных ее эпизодов, каковым является русско-польская борьба 1632—1634 годов за Смоленск. Не наше-де засыпалось, не наше и мололось… А то, что результаты ее во многом определяли ту последующую европейскую жизнь, все более активным участником которой становилась Россия, во внимание почти не берется.
Но даже если мы согласимся, что дискретной историю делают только неполнота знаний и политические манипуляции, то и тогда остается железное правило: колбасу не проглотить целиком. Чтобы усвоить, ее нужно “порезать на кусочки” – не так ли? А какие признаки достаточны для утверждения, что событие, заключенное в такие-то временные рамки, можно изучать как отдельное? Отсутствие связей с другими событиями? Ну, тогда ни одно событие выделить мы не сможем. Вторая мировая война, безусловно, связана с Первой, более того: она есть следствие Первой, тех крупных политических ошибок, что лежат в основе соглашений 1918 года. Это так, но и Первая мировая война прочно связана с предыдущими, с русско-турецкой, скажем, войной 1876—1877 годов. Тут и общее место возникновения основных конфликтов (Балканы), и общая идеология всеславянского единства, “благодаря” которой Россия оказалась втянутой и в ту, и в другую войну. Кстати, основной продукт этой идеологии – миф о неких особых “национальных интересах” России на Балканах – до сих пор жив и активно используется, хотя никто не в силах внятно объяснить: что же за интересы, кроме торговых, имеет в этом регионе Россия?
Но если август 1914 года трудно признать началом отдельного события, то сентябрь 1945-го еще трудней признать его окончанием. Ведь потом была и “холодная война”, пожравшая, по крайней мере в нашей стране, никак не меньше людских и материальных ресурсов, нежели горячая. А уж она-то не только следствие Второй мировой, но и прямое продолжение довоенной политики основных стран-победительниц.
Я уж не говорю о том, что, “объединив” две войны, нам придется и межвоенные события во всей Европе – включая русскую коммунистическую революцию, образование новых национальных государств, фашистские революции в Италии и Германии, французский Народный фронт, гражданскую войну в Испании и т. д. и
т. п. – рассмотреть как единый, взаимоувязанный процесс. Задача – что и гово-
рить! – безумно увлекательная, но – по зубам ли?
Не лучше ли оставить прежнее деление на события, за которым, по крайней мере, многолетняя традиция изучения и привычный способ усвоения полученных знаний. Традиция и способ, использованные нами далеко еще не до конца.
2. А не кажется ли вам, что это “легкое восприятие” есть такой же анекдот, как и то, что “если бы мы проиграли войну, то сегодня пили бы баварское пиво”? Называя его “либеральной пошлостью”, вы, думается мне, не случайно не ссылаетесь на какой-то конкретный текст. Будь ссылка, легко было бы установить, что либерализм здесь ни при чем – перед нами просто дурость, а дураки случаются не только среди либералов, но и среди консерваторов, и среди патриотов, и даже – страшно вымолвить! – среди “аристократов духа” их также полным-полно. Ибо, как говаривал покойный Л. Успенский, процент дураков среди дворников и среди академиков всегда примерно одинаков, увы!
То же самое могу сказать и о “легкости восприятия” ужасов сталинизма. Не знаю, впрочем, как сейчас – давно не видел соответствующих социологических опросов. Возможно, нынешние молодые и впрямь стали воспринимать это легко, благо идеи об “эффективности сталинского менеджмента” вбиваются в их нежные головы не только антилиберальной пропагандой, но и школьными учебниками. Но я-то, извините, не вчера родился на свет – мне скоро 70! Я помню, например, как относилось к Сталину население “барака инвалидов”, который находился всего лишь через один барак от нашего, и поверить, что эти люди шли в бой “за Сталина”, мне так же тяжело, как и в то, что Земля имеет форму чемодана. “Легкое восприятие” ужасов сталинизма – миф. За внедрение его в сознание новых поколений нам еще придется
заплатить столько, что мало никому не покажется.
А вот в том, что “ни Виктор Некрасов, ни Казакевич, ни Гроссман, ни Василь Быков, Бондарев, Бакланов, Константин Воробьев, Курочкин, Астафьев ни в подцензурном, ни в нецензурном слове ни разу не усомнились ни в целях войны, ни в огромной ценности достигнутой победы”, вы, безусловно, правы; темы потерянного поколения не было в нашей литературе, потому что и потерянного поколения не было. В том “бараке инвалидов”, где меня учили жизни, не было ни одного, кто считал бы себя “потерянным”. Они прекрасно осознавали, что защитили страну, что, если б не их подвиг, страна эта не баварское б пиво пила, а умывалась кровью и потом похуже, чем даже при Сталине. Ремарка я читал с интересом и восхищением, но при этом всегда стояло в душе непреложное: это “у них”, у нас было иначе – может, в этом тоже сказывалось мое “инвалидное” воспитание. Окончательно же прояснила для меня этот вопрос Ольга Берггольц, ее блокадные дневники – документ во многих отношениях замечательный.
Эффективности сталинского менеджмента она, как вы знаете, хлебнула еще до войны: была арестована по вздорному доносу, пытана, потеряла ребенка, но выбить признание из нее не удалось, а других доказательств не было – пришлось освободить. Выйдя из тюрьмы, она полной мерой хлебнула такого “побочного продукта” репрессий, как атомизация общества, превращение его в конгломерат человеческих особей, где каждый лишь за себя, где любого “соседа по жизни” следует только бояться. “И поговоришь об этом с людьми, которым веришь, – записывает она в дневнике 2 декабря 1939 года, – а потом дрожишь – вдруг донесут. Вдруг меня опять посадят. И ведь ужас-то весь в том, что вот первый раз ни за что посадили и второй раз могут опять ни за что посадить. <…> О, подло, подло жить в этом страхе, бояться за каждое честное, правдивое слово свое,..”
К тому же она была умна, видела и понимала многое раньше других. “Наша военная мощь (главным образом тыловая) была сильно преувеличена, примерно так же, как “справедливость” и “зоркость” НКВД. Иначе чем же объяснить, что только из-за войны с Финляндией так быстро поползло снабжение, нарушилась нормальная работа предприятий, железных дорог и т. д.”. Это запись от 2 февраля 1940 года. А еще через 13 дней: “…отсюда, с этого вопроса, открывается такая бездна, что голова кружится, как только заглянешь в нее…”
Все понимала! Заранее знала, что принесет с собой большая война… И вот все, что она предвидела, наступило, оказавшись еще хуже, мучительней. 8 января 1942 года записывает она в дневник: “Хотя я и знаю, что единственное, о чем надо говорить
им – это о том, что война – позор, бесчестие людей… Хотя я знаю, что только к этому призывать людей – долг Человека и Писателя, но я трезво знаю так же, что в этой области ничего не сделать, отклика не найти, голос не поднять.
Значит, в той неправильной жизни, <в которой живешь>, надо работать, отодвинув главное… Война вообще – на все века – позор. Но мы – правы”.
Наверняка не все формулировали это самоощущение так, как Берггольц, но – многие! Всю жизнь военных лет пронизывало, мне кажется, это ощущение исторической правоты нашего народа, проистекавшее из простейшего факта: на нас напали! Ради торжества этой исторической правоты отдвигалось все, даже то, что в обычных условиях казалось главным, – отодвигалось, а на освободившемся пространстве из людей-атомов, боявшихся друг друга, как бы заново воссоздавалось общество, объединенное великим чувством – своей исторической правотой! Вот в нем, в этом обществе, и не было потерянного поколения – было поколение, совершившее подвиг, пожертвовавшее собой ради своего народа.
И, несмотря на сложнейшую обстановку, – а война-то была не только Отечественной; для многих она была еще и продолжением гражданской, многие продолжали воевать за свои старые идеалы, за национальную независимость, трагически ошибаясь в выборе цели, – и власовцы, и бандеровцы, и “лесные братья” – многие!.. А вот желавших пить баварское пиво ценой национального и личного унижения находилось совсем немного.
Но ужасы сталинизма, к сожалению, не прекратились, а лишь усилились после победы, и хотя бы поэтому не могли восприниматься – по крайней мере, теми, из кого пропаганда не вышибла все мозги, – как “ужасы военного времени”. Иначе следовало признать, что война у нас продолжалась до 1953 года.
3. А какие державы вы относите к числу “цивилизованных” и – главное! – с какого времени? Вот в упомянутой мной Тридцатилетней войне XVII века участвовали все европейские государства, кроме Швейцарии, но цивилизованных среди них – увы! – не было! Воевали самыми дикими, варварскими методами, находящими себе оправдание – если это можно считать оправданием! – только в религиозном фанатизме. Но и современному терроризму, как вы знаете, в религиозном оправдании отнюдь не отказано.
Вообще “цивилизованные войны” есть изобретение (нет! пока еще не изобретение, а лишь моральный запрос на такое изобретение!) совсем недавнего времени. Первая организация, которую можно назвать цивилизованной, общество Красного Креста, обязанное помогать раненым и пленным всех сторон конфликта, появилась на полях сражений только в 60-х годах XIX века. Второй шаг в этом направлении – разделение понятий сражающихся (комбатантов) и мирного населения – был сделан лишь в 1907 году на II Гаагской конференции. Но и эти маленькие нравственные победы надолго были заглушены появлением оружия массового поражения. Пулеметы, ядовитые газы, противопехотные мины, ковровые бомбардировки – все эти “прелести войны” нельзя обрушить на комбатантов так, чтоб не затронуть мирное население. Так что “цивилизованных войн” мы с вами еще не видели, хотя и нельзя не признать, что в ряде военных конфликтов последнего времени наступающая сторона старалась действовать преимущественно против войск и инфраструктуры противника, предпринимая разнообразные меры по сокращению потерь мирного населения. Этому способствовали появление точечного оружия и полное военно-техническое превосходство одной из воюющих сторон. Мне отвратительно то, как американцы расправлялись с Сербией, но то, что объекты, по которым будут наноситься авиаудары, объявлялись заранее, и это сокращало количество человеческих жертв – факт. Хотя и этот факт вряд ли имел бы место, не будь у американцев полного господства в воздухе…
Но если моральный прогресс в методах ведения войны так медленен и ненадежен, то все же нельзя не отметить, что цели войн в последние века претерпели кардинальные изменения. Древние народы воевали, чтобы захватить пленных и превратить их в рабов. Потом главной целью стала территория, земля, хозяйственное освоение которой приносило выгоды победителям. Потом воевали за господство на торговых путях, за минеральные ресурсы, за нефть… Нынче все это обессмыслилось. Для того, чтобы использовать чилийскую медь или российскую нефть, нет никакой необходимости завоевывать Россию и Чили. Зачем? Сами добудут и привезут: только купите! По какой цене? Да в любом случае по той, которую установит мировой рынок. Цена же эта зависит не столько от спроса и предложения, сколько – от имеющихся технологий. К примеру, нынче в США быстро прогрессирует технология добычи природного газа из сланцев. И будьте спокойны: как только выведет она эту добычу на ощутимый промышленный уровень, цены на наш газ и нашу нефть упадут. Что для американцев гораздо выгодней и приятней, чем пытаться завоевать Сибирь.
Захват природных ресурсов обессмыслился уже на наших глазах, при жизни нашего поколения – мы еще не успели осмыслить это важнейшее миросистемное изменение. Хотя оно изменило уже и смысл, и характер войн. Последние военные конфликты явно носят “имиджевый” характер. Их подлинная цель не том, чтоб захватить нефтяные поля, даже не в том, чтоб где-то заменить восточную деспотию западной демократией, что вообще вряд ли возможно, но единственно – чтоб показать, кто в мире хозяин. Продемонстрировать деморализующий эффект силы.
Нет, я не думаю, что с окончанием борьбы за торговые пути и ресурсы “три или четыре пятых мира согласятся навеки отказаться от права оставить свой след в веках, отказаться от главной доступной смертному иллюзии бессмертия”. Но мне почему-то кажется, что бессмертие Пастера или Сахарова куда как соблазнительней для нормального человека, нежели “бессмертие” Сталина, Гитлера или даже Наполеона. Конечно, соперничество отдельных людей, наций, цивилизаций никогда не прекратится, но почему бы ему не принять новые формы? Давно ведь сказано: все течет, все меняется… И мы видим, как на глазах меняется то, что веками казалось неизменным. Пусть окажутся ненужными герои-воины и герои-водопроводчики, но “герои науки, техники, спорта” будут нужны всегда и любому народу.
Впрочем, вы ссылаетесь на радикалов, которые-де уверены, что “на моральный прогресс надеяться нельзя”, что миром “по-прежнему правят сила и жестокость”. Не думаю, что это убеждение присуще радикалам всех мастей. Даже террористам – вспомните хотя бы историю “Народной воли”! – свойственно позиционировать себя как гуманистов больших, нежели те, против кого они борются. Да и мусульманские фундаменталисты охотно объяснят вам, что у них просто нет иного способа спасти этот мир, гибнуший в грехе и безбожии…
Да! А с чего вы взяли, что они “недоучки”? Они (по крайней мере, руководители их) весьма образованные и богатые господа, окончившие те же “понтовые” университеты. Если бы терроризм был следствием только бедности и необразованности, жить было бы проще! Нет, он – следствие слабости, бессилия, ощущения тупика, в который загнала тебя твоя вера или идеология. И если террористы “Народной воли” еще брались воевать с сильными мира сего, то нынешние – и душой слабее, и свое ничтожество осознают полнее. Не с “сильными” ведут они борьбу, а с теми, с кем могут, – с детьми, с безоружными и беззащитными, случайно оказавшимися в данном месте… Сравните: сколько в том же Ираке террористы уничтожили американцев, против которых якобы сражаются, и сколько своих же, иракцев? Они – действительно люди, осознавшие свою второсортность, мечущиеся в бессильной злобе…
Что же до “всех обществ в мире”, то ощущать свою второсортность они не могут по определению. Ибо каждое уже одарило человечество непревзойденными образцами культуры, ума, человеческого духа… Какие-нибудь горе-президенты, типа Ахмадинежада (тоже, между прочим, отнюдь не “недоучка”, а человек с университет-
ским дипломом), могут тосковать по “большой ядерной дубинке” и чувствовать без нее свою неполноценность, но это – от полного непонимания современного мира, в котором даже бомбить их заводы по обогащению урана нет смысла: достаточно запустить вирус – все центрифуги встанут. Потом их, конечно, снова запустят, но кто ж доказал, что и вирус нельзя запустить новый, обойдя все новые их защиты?.. Вы вдумайтесь: ведь эта простая, недавно случившаяся история наглядно показала нам, что ум в современном мире сильнее ядерной бомбы! Человеческий ум и его свобода, раскованность – вот главное, наиболее мощное оружие в современном мире! Даже не миллиардные ассигнования на науку, которые не каждой стране по карману, а именно ум и свобода, ибо, как хорошо вам известно, современным физикам для величайшего открытия всего-то и понадобилось, что скотч и карандаш… И, само собою, свобода ума!
4. Из сказанного выше ясно, что идея, заявленная в предыдущем вопросе, не кажется мне плодотворной. А будущее…
Болгарская прорицательница Ванга пророчила, как известно, что в ноябре 2010 года начнется новая мировая война. Поскольку я пишу эти строчки 30 ноября, то могу с полным правом сказать: она ошиблась. Еще более почтенная старушка –
Старшая Эдда – назначила на 2013 год Рагнарек, который должен начаться с того, что гигантский волк Фенрир сожрет солнце. Время еще есть, но веры в это пророчество что-то не прибавляется.
Впрочем, что я все о старушках? Вот совсем недавно появилась на прилавках книга Бориса Вахтина “Портрет незнакомца”. В 70-е, как и вы, вероятно, я взахлеб читал его рассказы и повести, ходившие в самиздате. Помните: “Дубленка”, “Сержант и фрау”… Но нынешняя книга открыла этого автора с неожиданной стороны – как оригинального и очень сильного социального мыслителя. Достаточно сказать, что в написанном в 70-е годы трактате “Этот спорный русский опыт” им почти точно предсказан путь и объем начальных перестроечных преобразований. Так что прогностические его способности – вне сомнений.
Так вот, одна из сквозных идей Бориса Вахтина, отстаиваемая им в трактатах “Этот спорный русский опыт” и “Из китайского дневника”, есть неизбежность военного конфликта с Китаем. Он был китаистом по профессии, бывал в Китае во времена “культурной революции”, многое знал и видел и отстаивал эту мысль с редкостным знанием реалий, нешуточной логикой и страстью. В Китае, писал он, “людей становится все больше и больше, массы их выходят на арену, требуя себе места под солнцем – власти, богатства, благ, но прежде всего духовной цели, душевного равновесия, уверенности в себе; они хотят избавиться от внутренней неуверенности, от страдания, которое им причиняет их неполноценность…” А поскольку правит Китаем партийный аппарат, или, как пишет Вахтин, “акционерное общество по ограблению”, единственная цель которого – сохранить свою власть, то “будет, возможно, вот что. Скоро монарх (то есть Мао. – В. К.) помрет. И воцарится наследный принц. Принц будет царствовать недолго – влиятельные сановники отнимут у него власть и станут править этакой директорией. На самом же деле вертеть всем будет акционерное общество по ограблению Китая – бюрократия. И путь у нее будет только один – вооружаться. А для этого она будет, как и монарх сейчас, развивать ту промышленность, которая производит оружие”. Для всевластия бюрократии единственное препятствие – “существование в мире других систем управления. Поэтому акционерное общество важнейшей для самосохранения задачей своей полагает изменение существующих в мире систем и распространение своей власти на весь земной шар. Пока эта задача не решена, акционеры не могут чувствовать себя спокойно”. “Миллионы хунвейбинов видели ясную цель – обновление по маоистскому образцу всего мира в ближайшие четверть столетия… За словами о мировой революции, об освобождении народов стояла реальная задача китайских аппаратчиков: ликвидировать потенциальную для себя опасность – разнообразие мира”. И – как гвоздь в крышку гроба: “Связь грядущей войны с Китаем и нашего прошлого чрезвычайно проста: нам предстоит воевать с нашим прошлым”.
Все так логично, так убедительно, так похоже на уже пережитое, что если бы я прочел это тогда, в конце 70-х, то и не усомнился б ни на минуту: да, так и будет!.. Но я прочел это только сейчас, а потому сижу и думаю: а почему не сбылось, где ошибка? И кажется мне, что ошибка именно в точном описании существовавших тогда тенденций, в той логике, по которой мир шел до того момента. Ведь нам всегда кажется, что будущее – простое продолжение настоящего. Что если мы поняли, вычленили какие-то закономерности, то стоит их продолжить – и вот оно, будущее! Ан нет! Закономерности сегодняшнего дня почему-то непременно завтра меняются, траектория развития постоянно и непредсказуемо изменяется, мы оказываемся совсем не там, где рассчитывали. Единственное, что постоянно, – это непостоянство тенденций развития.
Знать будущее не дано ни человеку, ни человечеству. В него, как в Россию, можно только верить. Вот и я верю, что человечество все же сумеет обойти если не все, то, по крайней мере, самые опасные подводные камни. И гадать о том, какою будет следующая мировая война, нет смысла – ее просто не будет!
Владимир Елистратов
300 плюс 30?
1. Аналогия с Тридцатилетней войной XVII века очень красива. Неудавшаяся империя Габсбургов действительно чем-то похожа на неудавшийся Третий рейх. Вестфальский мир 1648 года “смахивает” на капитуляцию Германии 1945-го. Насколько мне известно, многие западные историки считают главным событием XX века именно Первую мировую войну, а Вторую рассматривают лишь как ее логическое следствие и завершение. Все это, конечно, очень “геополитично”, а значит, гипотетично и туманно. Но все-таки важно, что именно за эти тридцать лет мир действительно стал другим. Можно сказать, что мы имеем дело с завершением исторического цикла: в Тридцатилетнюю войну XX века мир вступил во многом таким, каким он начал формироваться после Тридцатилетней войны XVII века. В 1648-м “рулили” Франция, которую потом постепенно вытеснит Британия, и Швеция, которую впоследствии поставит на место Россия. Испания к тому времени уже “отравилась” золотом. И уже “вылупилась” Северная Америка, которая через сто лет с небольшим станет независимой и начнет потихоньку “залупаться”, начиналось медленное перераспределение планеты, ее “протодележка” между главными колониальными игроками. Именно война 1618 – 1648 годов была тем семенем, из которого произрос этот процесс. А Тридцатилетняя война XX века прекратила существование этих глобальных игроков (прежде всего Британии и Франции). Она до предела, до “акме” усилила США, сделав их жандармом мира (ср.: Россия – жандарм Европы) и законсервировав соцлагерь как временную оппозицию этому самому жандарму. Чтоб атомными бомбами не кидался куда ни попадя. А главное – на арену в конце 40-х годов вышли настоящие протагонисты XXI века – Китай и Индия. Заметим, что СССР ушел, сняв с себя непосильную геополицейскую ношу, именно в тот момент, когда Китай и Индия уже достаточно окрепли. И Европа без Тридцатилетней войны XX века тоже в конечном счете не объединилась бы. Словом, новая Тридцатилетняя война, судя по всему, будет в 2218-м, через 300 лет. Мир, видимо, живет, как персонаж русской сказки (тридцать лет и три года), — 300 плюс 30.
2. Логично. Но “ужасы военного времени” — это нечто большее, чем война как таковая. Происходит некая биосферная, непонятная нам еще перестройка человече-
ской психики. Одна моя ныне покойная родственница вспоминала, что во время войны с июня 1941-го у нее прекратились месячные. А потом, после праздника Победы, возобновились. Как это объяснить? А например, “лихие девяностые”, наоборот, многих россиян ввели в некое подобие нравственного анабиоза, в полное психофизиологическое равнодушие к происходящему. А как иначе можно было пережить “все то, что свершается дома”. Это же все был, если разобраться, перманентный кошмар, обесовление какое-то. Вальпургиева ночь, кроваво-карнавальный шабаш. Ничего, пережили. “Человек, подлец, ко всему привыкает”. Думаю, что “ужасы сталинизма” и “ужасы военного времени” — биосферные синонимы.
3. Меня всегда “умиляло умиление” перед “цивилизованными джентльменами”. Сталин, мол, и Гитлер — демонические подонки, а Черчилль – цивилизованный гений. На Черчилле крови ничуть не меньше, чем на Сталине. А то и побольше. Вся разница в том, что Сталин лил кровь преимущественно своих и довольно топорно, а Черчилль – только чужих и исключительно “цивилизованными методами”. Его “затягивание” с открытием второго фронта на пару с Рузвельтом не имеет и не может иметь никаких нравственных оправданий. Политических – сколько угодно. Но из-за Черчилля погибли миллионы и миллионы советских людей. И жарится он сейчас на адской сковородке по полной. А сколько по его вине было пролито крови в колониях! Один “распил” Индии на Индию и Пакистан чего стоит. Он и в инду-
истском аду (есть такой) тоже жарится, и в мусульманском. С общечеловеческой точки зрения, он самый тривиальный подонок. Талантливый, но кровопийца. Кстати, образование у Черчилля было так себе. Не фундаментальное. Типичный недоучка-троечник. Хотя и из аристократии. И дело не только в Черчилле или в каком-нибудь архиподонке “японофаге” Трумэне. В Лондоне или Берлине относительно чисто, но самый большой бардак в номерах курортных отелей всегда остается после немцев, англичан и других цивилизованных европейцев. Все тот же самый двойной стандарт, только в быту. А радикалы-экстремисты появляются, как известно, только с проигравшей стороны. Я думаю, что какой-нибудь французский или английский радикализм в ближайшие десятилетия неизбежен. Они проиграли, они, что ни говори, — геополитические “лузеры”. И теперь вполне могут превратиться в маленькие такие национал-социалистические страны. Цыган французы уже экстрадируют. Так что у них все впереди: и радикализм, и новые дуче-недоучки.
4. “И повторится все, как встарь”. Скоро, надо думать, перебесится радикализмом ислам, как в свое время перебесилась “крестовыми джихадами” Европа. Потом наступит еще чья-нибудь очередь. Есть, например, индейцы. Очень перспективная геополитическая “опция”. Сейчас явно начинается индейский ренессанс: северных племен, ацтеков (чиканос), майя, инков. Они еще покажут “кузькину мать со скальпом” бледнолицым американцам. И у немцев еще может хватить пороха на почин Четвертого рейха. Они пока “демократически отдыхают”. У них, как у нацалкашей, площадка-завязка. А в общем-то, ЕЭС – чем не проект рейха с немецким локомотивом впереди? Но больше всего я боюсь за нас. Потому что, как говорили в Древнем Риме, а потом в Одессе: “ауспиции тревожны”. Боюсь если не чисто русского экстремизма-радикализма-национализма (уж больно многонациональна страна), то, например, какого-нибудь евразийского радикализма со смычкой православия, ислама и ламаизма побаиваюсь (что, впрочем, если без экстремизма, совсем
неглупо). Посмотрим. До 2241 года, когда цивилизованный китайский Черчилль и индийский Рузвельт, выступающие на стороне нецивилизованных ацтеков в войне против США, будут долго не открывать второй фронт, – время еще есть.
1 Цит. по: Советско-польская война (http://ru.wikipedia.org).
2 Цит. по: Житорчук Ю. В. Так кто же виноват в трагедии 1941 года. М., 2008. С. 109.
3 Там же.
4 Там же. С. 110.
5 Андрей Сахаров. Воспоминания. М., 1996. Т. 2. С. 419–420.