Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2011
Станислав Минаков
Станислав Александрович Минаков родился в 1959 году, поэт, переводчик, эссеист, прозаик, публицист. Автор нескольких книг стихов. Публикации в журналах “Литературная учеба”, “Литва литературная”, “Византийский ангел”, “Радуга”. “Знамя”. Член правления Ассоциации русских писателей Украины. Живет в Харькове.
Юрий Левитанский: «Я прочно впаян в этот лед»
Поэт фронтовой плеяды Юрий Давидович Левитанский неизымаем из нее, он оставался одним из последних ее представителей и покинул нас пятнадцатьлетназад,25января1996года. Поэт родился 22 января 1922 года в районном центре Украины, г. Козелец Черни- говской области. Городок вроде малоизвестный, однако в нем находится шедевр православной храмовой архитектуры — собор Рождества Пресвятой Богородицы, немалой красоты сооружение, построенное Разумовскими. А неподалеку от Козельца, в четырех километрах, к слову, находится село Данёвка, где располагается Свято-Георгиевский монастырь, в котором ныне хранится чудотворная Богородичная икона “Аз есмь с вами и никтоже на вы”. Кто знает, может, Ее далекий отсвет (в военные годы этот список, созданный по благословению святого праведного Иоанна Кронштадтского для спасения Отечества и переданный потом преподобному Серафиму Вырицкому, был еще в России, а не на Украине) спас в битвах Великой Отечественной войны и Юрия Левитанского, чтобы этот молодой человек из еврейской семьи, в которой ни мать, ни отец не знали идиш, сказал свои слова в русской поэзии. В том числе и о той войне:
Уже меня не исключить
из этих лет, из той войны.
Уже меня не излечить
от той зимы, от тех снегов.
И с той землей, и с той зимой
уже меня не разлучить,
до тех снегов, где вам уже
моих следов не различить.
Он остается в звездной военной плеяде, рядом с именами поэтов, погибших на фронтах (М. Кульчицкий, Н. Майоров, П. Коган), умерших от ран после войны (С. Гудзенко, П. Шубин), но в большей мере, конечно, в списке поэтов-фронтовиков, которые спустя десятилетия после 1945-го продолжали писать о войне и, конечно же, не только о ней. Ю. Левитанский стоит в ряду с А. Тарковским, Д. Самойловым, Б. Слуцким, А. Межировым.
Знаю, что Тарковского, потерявшего ногу после боев под Великими Луками, помнят на его родине в Елисаветграде (ныне Кировоград, областной центр Украины), а вот интересно, помнят ли о своем земляке Левитанском в Козельце?
Для любителей русской словесности Левитанский останется в плеяде фронтовиков, аукаясь в поколении со строками А. Межирова “Я прошел по той войне, и война прошла по мне — так что мы с войною квиты”. Левитанский говорит: “Я это все почти забыл. Я это все хочу забыть”, но дальше — пуще и больней: “Я не участвую в войне — она участвует во мне. И отблеск Вечного огня дрожит на скулах у меня”. Избавиться от войны, которая кинолентой памяти крутится и крутится внутри? (“Жизнь моя — кинематограф, черно-белое кино…”) Похоже, невозможно. Даже если пытаться отторгнуть ее тягостные наваждения с помощью заклинаний:
Ну что с того, что я там был.
Я был давно. Я все забыл.
Не помню дней. Не помню дат.
Ни тех форсированных рек.
(Я неопознанный солдат.
Я рядовой. Я имярек.
Я меткой пули недолет.
Я лед кровавый в январе.
Я прочно впаян в этот лед —
я в нем, как мушка в янтаре.)
Юрий с 1943 года служил фронтовым корреспондентом, офицером. Но известен интересный факт его службы рядовым бойцом: Левитанский был вторым номером в пулеметном расчете с Семеном Гудзенко, земляком-киевлянином. Потом, после ранней послевоенной смерти товарища, Левитанский напишет в стихотворении “Памяти ровесника”, с эпиграфом из Гудзенко “Мы не от старости умрем — от старых ран умрем…”:
…Млечный Путь перекинут над ними,
как вечная арка.
И рядами гранитных ступеней
уходят Карпаты
под торжественный купол,
где звезды мерцают неярко.
Сколько в мире холмов!
Как надгробные надписи скупы!
Это скорбные вехи
пути моего поколенья.
Я иду между ними.
До крови закушены губы.
Я на миг
у могилы твоей
становлюсь на колени.
И теряю тебя.
Бесполезны слова утешенья.
Что мне делать с печалью!
Мое поколенье на марше.
Но годам не подвластен
железный закон притяженья
к неостывшей земле,
где зарыты ровесники наши.
Это еще не тот Левитанский, который откроется в полноте позже, но уже узнаваемый, и боль этих стихов, конечно, оплачена многим. Биографическая справка добавляет, что после капитуляции Германии Ю. Левитанский участвовал в боевых действиях в Маньчжурии. За время воинской службы был награжден орденами Красной Звезды и Отечественной войны, медалями “За боевые заслуги”, “За оборону Москвы”, “За взятие Будапешта”, “За победу над Германией”, “За победу над Японией”, двумя медалями Монголии. Демобилизовался из армии в 1947 году.
Понятно, почему первый сборник его стихов назывался “Солдатская дорога”; он вышел в 1948 году, когда молодому поэту было 26 лет. Рано? Но это возраст гибели Лермонтова.
* * *
Зачин и разбег жизни Левитанского были связаны с Украиной, вскоре после рождения Юрия его семья переехала в Киев, а затем в Сталино, ныне Донецк. (Ау, Киев и Донецк, помните ль поэта Левитанского?) Окончив школу в 1938 году в Сталино, Юрий отправился в Москву, поступил в Институт философии, литературы и истории, откуда и ушел рядовым добровольцем на фронт в 1941 году.
Но Украина эпизодически возвращалась в его жизнь. Одно из его первых публичных выступлений перед большой аудиторией состоялось в Харькове, в Центральном лектории, — в 1961 году. Мне довелось послушать Юрия Левитанского в Харькове же и пообщаться с ним в начале 1980-х, во время заседания литературной студии Дворца культуры строителей, из которой впоследствии вышло несколько профессиональных поэтов. Юрий Давидович был для нас тогда одним из кумиров, и внимали мы ему трепетно. Свою курительную трубку он из рук не выпускал, но во время беседы, кажется, не курил. Захотел послушать стихи студийцев, мы ему почитали, отчего-то его тронули строки молодого автора, писавшего на украинском языке (в нашей студии такой был один) — быть может, в нем аукнулись детские и ученические годы. На следующий день мы слушали выступление Юрий Левитанского со сцены.
А годом-двумя раньше приезжал в Харьков и читал целый зимний вечер со сцены Дворца студентов Политехнического института свои стихи поэт-фронтовик Давид Самойлов, автор строк “Вот и все. Смежили очи гении. / И когда померкли небеса, / Словно в опустевшем помещении, / Стали слышны наши голоса…”.
Я благодарен судьбе за выпавшие тогда возможности — живьем послушать голоса русских поэтов фронтового поколения, чьи сочинения люблю до сих пор, чьи строки стали неотъемлемой частью меня самого.
* * *
Ю. Левитанский стал знаком широкому читателю-зрителю-слушателю прежде всего по романсам, прозвучавшим в кино. В первую очередь вспоминают “Диалог у новогодней елки”.
— Что происходит на свете? — А просто зима.
— Просто зима, полагаете вы? — Полагаю.
Я ведь и сам, как умею, следы пролагаю
в ваши уснувшие ранней порою дома.
Там в финале — ускользающе-новогоднее настроение, улетающее, но так легко запоминающееся:
Месяц — серебряный шар со свечою внутри,
и карнавальные маски — по кругу, по кругу.
Вальс начинается. Дайте ж, сударыня, руку,
и — раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три!
Левитанский — поэт, не сразу обретший свой неповторимый голос, а выписавшийся в мастера преимущественно к поздним своим сборникам “Кинематограф” (1970), “День такой-то” (1976), “Письма Катерине, или Прогулка с Фаустом” (1981). За последнюю прижизненную книгу “Белые стихи” (1991) поэт был удостоен Государственной премии Российской Федерации в области литературы и искусства — в 1994 году.
Он немало усилий отдал переводам, с середины 1950-х переводил поэзию армян, молдаван, прибалтов. Его переводы произведений поэтов Восточной Европы даже составили антологию “От мая до мая” (1975).
Ю. Левитанский — также блестящий мастер поэтической пародии. В 1978 году он выпустил книжку “Сюжет с вариантами”, в которой на сюжет известной детской считалочки “Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять” блистательно и остроумно высказался в стилистике известных советских поэтов. Виртуозность этих пародий такова, что Левитанский стал сразу считаться корифеем жанра.
* * *
Мы помним пронзительнейшее его стихотворение “Плач о господине Голядкине” из цикла “Старинные петербургские гравюры” (книга “День такой-то”, 1976), из которого сделал очень убедительный музыкальный речитатив харьковский бард Владимир Васильев.
Это что там за мерзкие рожи мелькают
за этой треклятой вьюгою
на Невском прошпекте,
что за гнусные хари, что за рыла свиные,
Люциферово грязное семя!
Поэт говорит и об одном из неизменных отечественных архетипов, и о ситуации, в которой находится Русский мир, и нас не введут в заблуждение, конечно, литературные отсылы в заголовках его опусов.
Что за хитрые сети плетет сатана вокруг нас,
что уже нам и шагу ступить невозможно —
это что за потрава на нас, это что за облава,
как словно все разом бесовские силы
сошлись против нас
в этом дьявольском тайном комплоте!
….
А вьюгато, вьюгана проспекте на Невском
все пуще и пуще,
а свиные-то рыла за этой треклятой вьюгою
уже и вконец обнаглели —
то куснуть норовят, то щипнуть,
то за полу шинели подергать,
да к тому же при этом еще
заливаются смехом бесстыжим.
Кажется, поэт из 1976-го заглянул и в наше время — описав и его точь-в-точь. Уже тогда он, “побывавший там, где мы не бывали”, молитвенно надеялся: “Только все обошлось бы, о Господи, — авось обойдется, авось обойдется!”
Да вот не обошлось — ни уже в 1979-м (введение войск в Афганистан), ни в 1991-м, ни в 1993-м, ни в 1995-м, ни, увы, до сих пор не обходится.
В новейшую эпоху поэт считал нужным открыто высказываться по вопросам политики. Еще в советское время он одним из первых подписал письмо в защиту Ю. Даниэля и А. Синявского (вообще таких защитных писем он подписал немало), и вот по иронии судьбы именно Синявский, а также прозаик, диссидент В. Максимов призвали в 1993 году Б. Ельцина подать в отставку с поста Президента России после расстрела парламента. Ирония тут заключается в том, что как раз Левитанский (как и его друг Б. Окуджава, как и большой ряд известных российских литераторов) подписали известное обращение к Ельцину, опубликованное в газете “Известия” 5 октября 1993 году, так называемое “Письмо 42-х”. Разумеется, всяк волен исповедовать любые политические убеждения. Однако если бы в данном случае не два “но”. Первое: авторы письма призвали главу государства к решительной расправе — без суда и следствия! — над политическими оппонентами. И второе: призывы эти, бродившие в умах “гуманистической либеральной интеллигенции”, увенчались все-таки трагическим результатом, ведь в ходе событий 21 сентября — 4 октября 1993 года произошел силовой разгон Верховного Совета России с обстрелом здания парламента из танков и гибелью людей — по официальным данным — 148 человек, а по данным защитников Верховного Совета России — до 1500 человек. Таковым оказалось “торжество демократии”, повлиявшее, несомненно, на весь ход русской новейшей истории.
Неадекватность власти почувствовал все-таки и Юрий Левитанский. В год начала чеченской кампании, 1995-й, на церемонии вручения Государственной премии России поэт обратился к Ельцину с призывом прекратить войну в Чечне: “Наверное, я должен был бы выразить благодарность также и власти, но с нею, с властью, тут дело обстоит сложнее, ибо далеко не все слова ее, дела и поступки сегодня я разделяю. Особенно все то, что связано с войной в Чечне — мысль о том, что опять людей убивают как бы с моего молчаливого согласия, — эта мысль для меня воистину невыносима. За моими плечами четыре года той большой войны, и еще маленькая война с японцами, и еще многое другое — думаю, что я имею право сказать об этом…” На круглом столе московской интеллигенции, проходившем в мэрии, он вновь вернулся к этой теме, и сердце не выдержало его эмоционального выступления.
Поэт похоронен в Москве.
* * *
Неповторимость индивидуальной интонации, которую Юрию Левитанскому удалось обрести, дается не каждому стихотворцу. В общем-то, это нечастый случай — столь позднего оформления дара. (Сделано наблюдение, что, например, Гёте лучшие свои сочинения создал уже после 50 лет.) Мысль Ю. Левитанского все же весьма необыденна: “Я убежден: старость — самое подходящее время для поэзии, и фактически всю поэзию XX века, лучшие ее образцы сделали старики. Правда, в старости делать поэзию довольно трудно… Сердце не выдерживает”. Это он сказал в статье “Миссия” (Газета независимой интеллигенции; сентябрь 1993 г.) И там же: “Я убежден в том, что художник, если он настоящий, должен постоянно испытывать стремление к самообновлению: в известном смысле даже традиция — это только обратная сторона новаторства, поскольку понятию традиции отнюдь не чужда эволюция. Ведь именно эволюция и создает неповторимость каждого отдельного поэта: интересен тот путь, который пройден им одним и который другим повторен быть не может”.
Быть может, в дерзновениях стихотворцу Левитанскому помогала и его поздняя любовь: когда ему было 63 года, он женился на 19-летней. Но творческая дерзость Юрия Давидовича несомненна: такого обилия глаголов, тем более поставленных в рискованнейшие рифмующиеся позиции, не сыщешь ни у кого в русской поэзии ХХ века. Все поэтическое письмо Ю. Левитанского озарено таким светом любви, мастерства и, если угодно, исполнением поручения павших соратников, что автор, ничтоже сумняшеся, рифмует невозможное: “стал—отстал”, “сошел—пошел”, “могу—бегу”, как в его поющемся “Сне об уходящем поезде”:
Один и тот же сон мне повторяться стал:
мне снится, будто я от поезда отстал.
Один, в пути, зимой, на станцию ушел,
а скорый поезд мой пошел, пошел, пошел,
И я хочу бежать за ним — и не могу,
и чувствую сквозь сон, что все-таки бегу.
В процитированном в самом начале статьи отрывке этот прием еще более абсолютизирован: четыре нерифмующиеся строки чередуются строками, которые заканчиваются глаголами: “не исключить — не излечить — не разлучить — не различить”. Но это никого не вводит в соблазн. Напротив, возникает своего рода кумулятивный эффект, или эффект накачки, как в лазере. Потому что за строками мастера здесь стоит судьба.
Левитанский, как и всякий подлинный поэт, прежде и более всего писал о неуловимом, недостижимом, несказанном — о том, что можно внешне попытаться назвать, но нельзя определить и удержать:
Ветка вереска, черная трубочка, синий дымок.
Было жаркое пламя, хотел удержать, да не мог.
Ах, мотивчик, шарманка, воробышек, желтый скворец —
упорхнул за окошко, и песенке нашей конец.
Доиграла шарманка, в печи догорели дрова.
Как трава на пожаре, остались от песни слова.
Дрова жизни догорели, в этом — земная правда. Но слова песен поэта Юрия Левитанского — остались. И памятны нам спустя полтора десятка лет после его кончины. Это уже большой срок, дающий основание надеяться, что стихи эти пребудут в людской памяти еще немалое время. “Ни огня, ни пожара, молчит колокольная медь. / А словам еще больно, словам еще хочется петь”.
Не сякнут слова поэта и из “Послания юным друзьям”:
…Да, говорю я, жизнь все равно прекрасна,
даже когда трудна и когда опасна,
даже когда несносна, почти ужасна —
жизнь, говорю я, жизнь все равно прекрасна.
…
Небо багрово-красно перед восходом.
Лес опустел. Морозно вокруг и ясно.
Здравствуй, мой друг воробушек,
с Новым годом!
Холодно, братец, а все равно — прекрасно!