Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2011
Виктор Брюховецкий
Прибавляются деньки. Красота.
Обнажаются такие места!..
И закаты с каждым днем голубей,
И слышней любовный хор голубей!
Лес темнее. От зари до зари
Хороводят на бору глухари.
С расстановочкой куют и куют.
Вот не скажешь, что поют, но — поют!
Бородатые! Скупую капель
Переводят с февраля на апрель.
А сосульки и длинней, и острей,
И вращается земля все быстрей!
Все быстрее и быстрей. Вот беда,
Что и сам спешу, не зная куда.
А в Неву под синим льдом прямиком
Рыба корюшка идет косяком!
Из юности
Меж канав с густой крапивой,
Выбирая сушь и твердь,
Я иду такой красивый —
Можно просто умереть.
Подо мной сандальи с кантом
На подбитом каблуке,
Чуб волной и с бриллиантом
Перстень медный на руке.
Распашонка — бумазея!
Подпоясочка — змея!
Девки местные глазеют —
Кто такой?
А это я!
Пусть глазеют, мне не жалко.
Не испортят.
Все — вранье!..
Мне нужна подружка Галка,
Плечи круглые ее.
Мне ее движенья любы.
От нее жара в стогу.
У нее такие губы —
Я повеситься могу!
Мне Господь подобных Галок
В жизни больше не пошлет…
Как откинет полушалок
Да глазами поведет!
От калиточки — к сараю,
В травы пенные, в стога…
Галка! Галка… умираю…
Галка… жизнь не дорога!
У Стикса
Вот здесь и сядем около куста,
Где есть еще свободные места
И солнечных лучей не очень густо.
Пусть нам с тобой нальют вина в сосуд
И каждому по драхме принесут,
Чтобы во рту не оказалось пусто.
Покой и свет. Медвяный запах лип.
Издалека — уключин мерный скрип…
Поговорим. Мы не наговорились.
Мы просто были, хлопали дверьми,
И, хлопаньем довольные вельми,
В соку своем кипели и варились.
Оглянемся… — ах, эта колея!
Супонь, гужи, потертая шлея,
Возницы брань, и кто-то лает, лает.
Как будто ты не ради жизни жил,
А занят был вытягиваньем жил
Своих, а для чего — никто не знает.
Теперь им нас назад не заманить.
Слабее пульс, почти незрима нить…
Пора! пора… Старик все ближе, ближе.
Сейчас он нам засунет пальцы в рот
И, ухмыляясь, драхмы заберет,
И мы увидим: не седой он — рыжий.
А это — солнце. Он седой. Седой.
Он столько лет работает с водой!
Тяжелая! на омутах играя,
Она несет. А мертвые идут.
Садятся здесь и переправы ждут.
Когда ж конец? Но ни конца, ни края.
* * *
Я из пьющих.
Я сильно пью.
Некрасиво, ущербно, зло.
Оглянусь, на жизнь посмотрю –
Невеселое ремесло!
Ой, страна!
Все не то, не так!
Но зовет и зовет вперед.
На рожденье дает пятак,
А на выходе три берет.
Как же надо нас не любить,
Кровь от крови, от плоти плоть!
То заставит сады рубить,
То прикажет коров колоть.
И всё с буковкой, сатана,
Мол, ценю я всех и люблю.
Не люби ты меня, страна,
Не гони ты меня в петлю.
Узелки мои не сбирай,
Свеч не жги, хрустали не бей…
Погляжу вокруг – чем не рай.
Воля вольная.
Пой да пей.
* * *
Третий день беркута уплывают в туманы…
Третий день, как нахлынувший стих,
На развернутых плахах широких своих
Кружит беркут под облаком черным костром,
И земля пахнет солнцем и птичьим пером.
Здравствуй, осень!
С крыльца выхожу на простор —
Отцвели иван-чаи, кукушка умолкла.
Скоро ветры, кружась, упадут с белых гор,
И поземкою чиркнут гусиные горла.
Будут бабы крылами пимы обметать,
Будут маслить крылами блины и пампушки
И нагретой водой снеговой из кадушки
Будут живность поить и детей умывать.
Снеговеи!
Заблеют стада под кнутом…
Но еще не пора, и над степью ковыльной,
Обжигая мой глаз белоперым хвостом,
Кружит беркут.
Высокий.
Распахнутый.
Сильный.
* * *
Они еще придут. Войдут и в дом, и в храм.
О, истина, темны твои чертоги.
И воронье, жирея по буграм,
Сомкнет круги и сядет у дороги,
Которую мы вымесим кирзой
И растревожим орудийным гулом;
И ветры будут течь по нашим скулам,
И глаз, набитый бурей и слезой,
Не отличит чужое от родного.
И наши души, вымотав себя,
Оковы притяжения земного
Легко порвут.
Любимая, тебя
Скиф приручит. Могильные курганы
И тяжесть плит покроет землю ту,
Где вызрели такие ураганы
В такую ширину и высоту,
Что не понять — кто совершал тайком
Тот злой посев, какою злою ночью.
О, посмотреть бы хоть одним глазком.
Воочью.
* * *
Проезжая Урал, засмотрюсь на дома.
Я не знаю, как выглядит сбоку тюрьма,
Но похоже, что так… Полустанок, тулуп.
Я люблю тебя, стрелочник, — вечный Колумб!
Дом — барак на версту. Дым — согнутый в дугу.
И сохатый, плывущий в глубоком снегу.
Проезжая Урал, прикипаю к стеклу.
Все меняю — пружину, пластинку, иглу…
Ярый камень на склонах. Ступенчатый лес.
И в тоннеле состав, как в штанине протез,
Прогрохочет и гарью наполнит вагон,
И опять на простор — за закатом вдогон.
Я не знаю, как выглядит сбоку тюрьма…
Серый цвет этих бревен, белья бахрома,
Нежилые огни слеповатых окон
Мнут пространство, как скатерть, и ставят на кон
Для игры с январем под вечерней звездой
Фонаря одинокого нимб золотой.
Но грохочет на стыках шальной подо мной
Малахитовый ящер на сцепке стальной.
Задержись на мгновенье! Дай глянуть игру!
Все равно мы успеем на место к утру,
Потому что любое — в такой белизне,
В этой нищей, богатой снегами стране —
Нам к лицу. Но летим по уральской зиме
Мимо изб, что притихли (себе на уме!),
Протопились, поди, ни дымка из трубы,
Занавесили окна, катают бобы
И не знают, что рядом, под сипы колес,
Едет некто, который их любит до слез.
Потому что он сам из такой же избы,
Потому что в эпоху сопливой губы
Он в ночах подсмотрел сквозь кружочек в стекле,
Как видения бродят в заснеженной мгле
И луны азиатской осколок скулы
Крошит воздух и делает резче углы…
Здесь и брошу мой стих. Посредине стиха.
Посредине страны. Горностаем в снега…
Закружат, заморочат луга и стога
Голубые следы голубого зверька!
Утром выйдет парнишка из сонной избы —
Все крылечко в следах голубой ворожбы,
Весь присад-палисад, все дорожки-пути,
Ни “куда” отыскать, ни “откуда” найти.