Опубликовано в журнале Нева, номер 4, 2011
Евгений Каминский
Евгений Юрьевич Каминский родился в 1957 году. Поэт, прозаик. Автор семи поэтических сборников. Лауреат премии Н. В. Гоголя. Постоянный автор “Невы”. Живет в Санкт-Петербурге.
* * *
здесь объявлено злом,
и червонное злато
оказалось фуфлом…
Как легко откреститься
и как трудно понять,
почему же жар-птица
так смогла провонять.
Но не слишком ли просто,
скаля рот в пол-лица,
встав над ямой погоста,
обвинять мертвеца?!
Правым в каждом вопросе
проклинать левизну
той эпохи, где осень
подменила весну?
За живое задетый,
только грустно вздохнешь.
Но не правдой ли этой
пахнет наглая ложь?
Эта новая эра,
я боюсь, неспроста,
хохоча, как химера,
хочет жить без Христа.
Потому и пророчит
всем бессмертья венец,
а смердит, между прочим,
как обычный мертвец.
* * *
Ворона по матери кроет, похоже, с утра
пораньше нанюхавшись для куража кокаину,
и Каином лезет желанье убить из нутра
души твоей мирной сквозь взвинченных нервов рванину.
Когда наконец завершится бесплатный концерт,
иссякнет когда лексикон истерички со стажем?!
Как выжить тому в этом ужасе, кто интроверт,
кого всякий гад из себя может вывести, скажем?!
Кому подниматься со дна присмиревшей души
никак не положено знающей меру природой,
кому всех и дел-то: по клавишам тихо шурши
да слов по возможности подлым умом не уродуй.
* * *
Что ж Ты гонишь меня! К чему
этих черных вестей орда?
Или если теперь умру,
то успею спастись тогда?
Значит, это такая честь:
не сгорая, гореть в огне.
Или всем будет лучше здесь,
если будет так плохо мне?
Вот бы знать за собой вину –
все бы проще тогда терпеть.
Я так долго не протяну…
Ты оставил меня, ответь?
Или просто пришла пора
гончару ставить в печь сосуд,
тот, который не доктора,
а щипцы и огонь спасут.
* * *
Столько истерик вокруг и дурного труда!
Овцы, вздыхают верхи, для того, чтобы стричь.
Гордых народов раскосых глухая орда
тяжкою тьмой по утрам шевели2тся опричь.
Тихо сдается на милость орде Третий Рим.
Что там гусары, изящная доблесть улан,
если, на ухо собратьям рыча: “Обагрим!”,
по Биржевому на Стрелку идет Тамерлан?!
Пара разборок – и встанет хромец у руля,
жилы времен перережет, чтоб грозный мотив
лютой свободы из всех переулков, бурля,
хлынул на площадь, причину в крови утопив.
Очень уж долго кончается пьеса времен.
Гайки закручивать под одобрямс дурака
силится бритву Сенеке вручивший Нерон…
Вот бы с попкорном на это взирать из райка.
Вот бы сидеть, развалившись, в последнем ряду,
зная: когда станет слишком навязчив сей бред,
хлопнув дверями, не просто из зала уйду,
а непременно из сумрака выйду на свет.
* * *
Всем тем, кто на свет появился на птичьих правах,
кому не до исков к судьбе, не до гневных кассаций –
пустили бы только чуть-чуть постоять на хорах,
позволили б только к музы2ке смычком прикасаться,
кому незазорно, как птичке, ночами блажить
в листве непролазной, гоняя мурашки по коже,
всем этим, пришедшим без всякого умысла жить,
бессмыслица коих Творцу всяких смыслов дороже,
не выжить (да будь они хоть с самим Листом в родстве!)
в век этот последний, уже обнажающий жало,
что должен сначала всю музыку ту, что в листве,
изъять, чтоб в конце ничего уж его не держало.
Памяти Олега Охапкина
Помню поэта сверкающий взгляд,
полубезумного счастья оскал.
Так он собрату при встрече был рад –
руку едва ему не оторвал.
Так он ему ее искренне тряс,
жарко ладонь его стиснув в своей,
этот влюбленный в слова лоботряс,
этот полнейший уже соловей.
Бог и безумие были при нем.
Так что был в полном порядке поэт.
Встречный же в консульство шел на прием,
к шведам боясь опоздать на обед.
Был он пока не причислен к богам,
но уже – промыслом Божьим ведом,
если не к славе, так хоть к пирогам,
чистому джину и виски со льдом.
Не было брани души с животом.
Выбиться было желанье в ферзи.
Долг небесам отложив на потом,
вволю свиньей изваляться в грязи.
Был он пока что собой молодец,
правда, фальшивый до мозга костей,
ведь если подлинным стал наконец,
вряд ли окажешься в списке гостей.
Кстати, он все вопрошал, почему
к крыльям судьбой выдается сума?..
Но чтобы подлинным стать, и ему
только сойти оставалось с ума.
* * *
Русь без русского духа –
вот уж истинно грязь.
По FM молодуха
что-то мелет, смеясь.
Бьется мухою в ухе…
За какие грехи
льют тебе эти слухи,
как протухшей ухи?!
Новояза полова,
пузыри новизны…
но без русского слова
мне слова не нужны.
Слова русского малость –
пусть не злато – сурьма,
но вот все, что осталось,
чтоб не спятить с ума,
что единственно надо
для идущих вразброд,
чтоб однажды из стада
превратиться в народ.
* * *
И тихой сапой вдоль темных дворов Моховой
в тыл не убраться с переднего края эпохи…
Кто не сподобился крысою стать тыловой,
сам виноват, что в пехоте дела его плохи.
Кто не успел от любви откреститься – хана!
Если не сгинул по пьяному делу в Фонтанке,
душу твою с потрохами проглотит война,
выплюнет только любви неуместной останки.
Жить будешь там, где живут, все живое губя,
там, где на звезды смотреть как на чудо устали…
Словно в асфальт закатали живого тебя,
чтобы узнать, стал ли ты человеком из стали.
Выведать чтоб, есть ли к жизни еще интерес,
или согласен, не чувствуя боли отныне,
под перекрестным и пристальным взглядом небес
молча отречься от вечности в лютой гордыне.
* * *
Денег нет и Некрасову равной хотя бы фигуры.
Нет, не крикнет никто: “Новый Гоголь!”, любуясь тобой.
Эти страшные люди теперешней литературы
пострашнее Некрасова с желчной его худобой.
Никакой Николай разлюбезный Гаврилыч, тем паче
ни болезный Белинский, захаркавший кровью платок,
не обнимет тебя, простодушно желая удачи,
не плеснет из графина по дружбе бессмертья глоток.
Только жалко мычишь, как наследник, отравленный ядом,
только бельма таращишь, пока молодцов татарва
на слова навалилась бесстыдным бригадным подрядом
так, чтоб даже и пискнуть смели без спросу слова.
О разнузданный род! Никакой вероломный Некрасов,
с упоением другу рога наставлявший плейбой,
не годится в подметки дельцам, обуздавшим пегасов,
чтоб гнать их, пернатых, в разделочный цех на забой.
И не стой на пути! – фиолетово, что ты за птица,
этой вмазавшей дури ватаге румяных ребят,
с нетерпением ждущих, когда же багрянец сгустится
и Пегасы в загоне, предчувствуя тьму, захрипят.
* * *
Александру Леонтьеву
Тихий ангел являлся и кожу сдирал,
чтобы ты достоверней марала орал,
чтоб ночами, как волк умирающий, выл,
не надеясь на пару обещанных крыл.
Что поделать, у вечности замысел свой,
плоть твою она молча сдает в перегной,
отправляет громаду души твоей в печь,
чтоб огнем оболочку гордыни совлечь…
Все на благо. А ты от души поори…
Так, глядишь, и дотянешь во тьме до зари.
(Скажет ангел: Божественна музыка в нем,
в том, с которого содрана кожа живьем.)
Да не рыпайся! Если пришла ля-бемоль,
как бы ни было больно, отдаться изволь
вдохновенной музыке, которая – да –
здесь не знала ни жалости к нам, ни стыда.