Опубликовано в журнале Нева, номер 4, 2011
Александр Городницкий
Александр Моисеевич Городницкий родился в 1933 году в Ленинграде. Окончил Ленинградский горный институт. Доктор геолого-минералогических наук, участник многочисленных научных океанологических экспедиций. Автор многих поэтических книг и популярных песен, двух книг мемуарной прозы. Член СП. Живет в Москве.
* * *
Не надо раскрашивать фильмы военных времен.
Не надо раскрашивать фильмы времен довоенных.
Там дым от разрывов, колонны измученных пленных,
Руины селений и вышки заснеженных зон.
Там четко прописано, кто тебе друг или враг.
Иного не сыщешь контрастных цветов этих между.
На белом снегу неизменно чернеет барак,
В кромешной ночи неизменная брезжит надежда.
Под черной иконой бесцветная тлеет свеча,
По черной степи заключенных везут эшелоны.
Не стоит раскрашивать черный мундир палача –
И китель его, и его золотые погоны.
Покуда весеннее солнце горит в облаках
И завязь на ветке листом прорастает несмелым,
Отныне, и присно, и в будущих новых веках
Останется черное черным, а белое белым.
ЧЕХОВ
На полях бесплодная люцерна,
Над виском седеющая прядь.
Чехов – основатель постмодерна,
В Ялту приезжает умирать.
Гулкий кашель мучает ночами.
Сумерки по-южному густы.
Новый век пока еще в начале,
Не определить его черты.
Слабое биение аорты.
Кипарис, растущий у окна.
Год туманный девятьсот четвертый,
Дальняя японская война.
На сегодня душу перестроив,
Стародавний одолев невроз,
Трудно нынче чеховских героев
Принимать по-прежнему всерьез.
Бьет тоска по истощенным нервам,
Радужным надеждам вопреки.
Так и мы сегодня в двадцать первом,
Как они в двадцатом, чужаки.
Жить среди неверия и страха,
Говоря ненужные слова.
На дуэли мочат Тузенбаха,
Сад вишневый рубят на дрова.
Не мечтай, что проживешь достойно,
Господа на помощь не зови.
Дальше – революции, и войны,
И закаты в огненной крови.
Под уклон с похмельною слезою
Русь ползет, срывая тормоза.
Всюду душно, как перед грозою.
Не печальтесь – скоро и гроза.
* * *
Я с рождения островитянин.
Мне на суше жить не резон.
И меня постоянно тянет
Остывающий горизонт.
Беспокойное сердце ноет,
Будто снова я над волной
В узкогрудом сижу каноэ
У сородича за спиной.
Ослепительных чаек крики,
Океанская бирюза,
Пялит с ростра бессонный Тики
Галиотисовые глаза.
Под прерывистый рокот гонга
Оставляем мы за кормой
Остров солнечный Раротонга
И Васильевский остров мой.
Над дугою большого круга
Сколько дней еще протяну?
Снова ветер сырой и грубый
Разгоняет в Неве волну.
Он опять в океаны гонит,
Не считая минувших лет,
И святой Николай-угодник
Мне ладошкою машет вслед.
ЮРИЮ МИХАЙЛИКУ
Поэт, оторванный пространством
От собственного языка,
Судим не может быть пристрастно, –
Его дорога нелегка.
Под зодиаками иными
Живет он много лет подряд,
Где кажутся глухонемыми
Те, кто по-русски говорят.
Не так ли некогда Овидий,
Свой горестный слагая стих,
Томился мукою, не видя
Вокруг читателей своих,
На склонах берегов суровых
Дуная – северной реки,
Что понимали с полуслова
Подтекст написанной строки?
Москву, Одессу или Питер
Вернет ли он когда-нибудь?
Ежеминутно рвутся нити
И увеличивают путь.
Но будет исцеленье ранам,
Мой неулыбчивый собрат.
Горит закат над океаном,
А рукописи не горят.
И будет отзвук этой лире,
Пока волна у ног звенит,
Пока в подлунном нашем мире
Жив будет хоть один пиит.
КАМНИ
Много раз объясняли мне это, и все же неясно пока мне, –
Почему не цветы на могилы евреи приносят, а камни?
Потому ли, что в жарких песках Аравийской пустыни,
Где в пути они гибли, цветов этих нет и в помине?
Потому ли, что там, где дороги души бесконечны,
Увядают цветы, а вот камни практически вечны?
Или в том здесь причина, что люди стремятся нередко,
Снявши камень с души, передать его умершим предкам?
Потому ли, что Бог, о идущих к нему вспоминая,
Эти камни горячие сыпал со склона Синая,
Где над желтой рудой, в голубой белизне пегматита
Прорастали слюдой непонятные буквы иврита?
Может быть, эти камни – осколки погибшего храма,
Что немало веков сберегают потомки упрямо?
К ним приходят потом, как к стене неизбывного плача,
Вспоминая о том, кто уже невозвратно утрачен.
А скорее, и в этом, возможно, основа идеи,
Эти камушки – часть каменистой земли Иудеи,
Чтобы всюду усопшие, где бы они ни лежали,
Вспоминали Отчизну, откуда их предки бежали.
Много раз объясняли мне это, и все же понять я не в силах,
Почему только камни лежат на еврейских могилах?
Я не знаю причины, но, верный традициям этим,
И холодной зимой, и неласковым питерским летом
На Казанское кладбище, к старой раскидистой ели,
На могилу родителей камни несу я в портфеле.
Никаких не скажу над могилой родительской слов я, –
Принесенные камни у их положу изголовья,
Постою над плитой, над водою невидимой Стикса,
Подчиняясь крутой позабывшейся воле инстинкта.
И когда под плиту эту лягу я с предками рядом,
Под осенним дождем, под весенним прерывистым градом,
Принесите мне камушки тоже – неважно какие,
Но желательно все же, чтобы был среди них рапакиви.
Потому что порвать не могу я связующей нити
С этим городом вечным, стоящим на финском граните,
Где родился когда-то и вновь, вероятно, усну я,
Чужеродную землю наивно приняв за родную.
* * *
За окном собор золотоглавый,
Мойка в непротаявшем снегу.
Время застывает, словно лава,
В камень обращаясь на бегу.
Под весенней радужною аркой
Мчались дни, не возвращаясь вновь.
Колыхалась бабочкою яркой
Женская недолгая любовь.
Жизнь звала налево и направо,
А сейчас о чем мечтать могу?
Время застывает, словно лава,
В камень обращаясь на бегу.
Не вернешь мальчишеское тело,
В прошлое не приоткроешь дверь.
Все, что кинолентою летело,
Фотоснимком сделалось теперь.
В каменной необратимой груде,
Что не станет лавою опять,
Впаяны события и люди,
Их местами вновь не поменять.
В минерал преображаясь круто,
Свой короткий обрывает путь
В вечность уходящая минута, —
Не исправить после, не вернуть.