Опубликовано в журнале Нева, номер 3, 2011
Юлиан Фрумкин-Рыбаков
Юлиан Иосифович Фрумкин-Рыбаков родился в 1942 году в г. Краснокамске. После службы в армии окончил СЗПИ. Инженер-металлург. Непосредственный участник испытания “Царь-бомбы” в октябре 1961 года на о. Новая Земля. Ветеран войск особого риска. Автор четырех поэтических книг. Член Международной федерации русских писателей. Живет и работает в г. Колпино.
лес был, как лес, шумели сосны,
зори песчаная коса
лежала, окунувшись в Тосно,
и тесно было полчаса
от птичьих голосов, от плеска
рыбешки о речную гладь,
как паутинка, нитка лески
блеснула в воздухе, опять
цыганка запрягала лошадь,
О, пять! — заголосил петух,
день был еще, как конь, стреножен
и сам себя молчал, на слух
ни одного стального звука:
ни самолета, ни гудка…
…вот тут-то и случилась щука,
на спиннинге, у чудака…
…по Тосно плыли облака,
от них по щучьему веленью
по дну реки скользили тени,
и шли круги от поплавка…
* * *
Я еще совсем не умер.
Есть еще процентов пять
Жизни, где есть тонкий зуммер,
Позывной, меня позвать.
Не убит и не осу2жден,
Ангелом своим храним.
(Хотя прожитым контужен,
Не расстаться как-то с ним.)
Вот ведь жизнь, какая штука,
Что другой такой и нет.
Не халява, не наука,
Так… один спло-о-шно-ой секрет…
Надо мной листва хлопочет.
Ветка с веткой говорит.
Капля слова вечность точит.
Камень в тряпочку молчит.
Памяти мамы
Не шуршит в домах копирка,
Перестали вышивать:
Замки, девушек из цирка…
Крест болгарский? — Не видать.
Ах, как прежде вышивали,
Вышивали-выживали.
После страхов той войны
Каждый вечер пяльцы брали,
Мулине и отдыхали
С абажуром тишины.
Сколько вышито подушек,
Занавесок, покрывал
После слез, беды, теплушек —
Разве кто-нибудь считал?
как нитки подбирали?
— Этот тон, не этот тон…
Глубоко переживали,
Чтобы теплым был бутон.
Там, в послевоенном мире,
Так хотелось красоты,
Хоть в бараке, хоть в квартире,
Чтоб везде — цветы, цветы…
Чтоб друг дружку все любили,
Чтоб никто не был убит —
Мелким крестиком крестили
Свой послевоенный быт…
осень
впадающая в спячку муха,
вода, подернутая салом…
уже не достигает слуха
гладь над пустующим каналом
Бумажным из Екатерингофки
до Таракановки, при этом
взгляд загибается за бровку,
за парапет весны и лета,
за Болдинскую, скажем, озимь
и бобылём уходит в зиму
мы наше всё с собою носим
когда же вывернем корзины,
желаний, плача, смеха, боли —
не соберем и половины,
но лишь диезы и бемоли…
* * *
я служу в луна-парке твоим комиссаром катанья
Александр Кабанов
приезжая в Усть-Ижору,
заезжаю в Корчмино
здесь Нева открыта взору,
как в замедленном кино
берега пустынны, голы,
ходит невская волна
с влажным запахом ментола,
вся настоянная на
гулевом дожде и ветре,
небо низкое висит
от меня в каком-то метре
ходит окунь и молчит
над Невою знак молчанья,
в небе бледная луна…
едет комиссар катанья
с Валаама… с бодуна
он в каюте спит, на юте,
он плывет себе туда,
где на небе, шарик ртути,
путеводная звезда
рыба чешуей мерцает,
время в ходиках — стучит
на кого? — само не знает,
и о чем? — говорит…
Юлиан Фрумкин-Рыбаков
Юлиан Иосифович Фрумкин-Рыбаков родился в 1942 году в г. Краснокамске. После службы в армии окончил СЗПИ. Инженер-металлург. Непосредственный участник испытания “Царь-бомбы” в октябре 1961 года на о. Новая Земля. Ветеран войск особого риска. Автор четырех поэтических книг. Член Международной федерации русских писателей. Живет и работает в г. Колпино.
лес был, как лес, шумели сосны,
зори песчаная коса
лежала, окунувшись в Тосно,
и тесно было полчаса
от птичьих голосов, от плеска
рыбешки о речную гладь,
как паутинка, нитка лески
блеснула в воздухе, опять
цыганка запрягала лошадь,
О, пять! — заголосил петух,
день был еще, как конь, стреножен
и сам себя молчал, на слух
ни одного стального звука:
ни самолета, ни гудка…
…вот тут-то и случилась щука,
на спиннинге, у чудака…
…по Тосно плыли облака,
от них по щучьему веленью
по дну реки скользили тени,
и шли круги от поплавка…
* * *
Я еще совсем не умер.
Есть еще процентов пять
Жизни, где есть тонкий зуммер,
Позывной, меня позвать.
Не убит и не осу2жден,
Ангелом своим храним.
(Хотя прожитым контужен,
Не расстаться как-то с ним.)
Вот ведь жизнь, какая штука,
Что другой такой и нет.
Не халява, не наука,
Так… один спло-о-шно-ой секрет…
Надо мной листва хлопочет.
Ветка с веткой говорит.
Капля слова вечность точит.
Камень в тряпочку молчит.
Памяти мамы
Не шуршит в домах копирка,
Перестали вышивать:
Замки, девушек из цирка…
Крест болгарский? — Не видать.
Ах, как прежде вышивали,
Вышивали-выживали.
После страхов той войны
Каждый вечер пяльцы брали,
Мулине и отдыхали
С абажуром тишины.
Сколько вышито подушек,
Занавесок, покрывал
После слез, беды, теплушек —
Разве кто-нибудь считал?
как нитки подбирали?
— Этот тон, не этот тон…
Глубоко переживали,
Чтобы теплым был бутон.
Там, в послевоенном мире,
Так хотелось красоты,
Хоть в бараке, хоть в квартире,
Чтоб везде — цветы, цветы…
Чтоб друг дружку все любили,
Чтоб никто не был убит —
Мелким крестиком крестили
Свой послевоенный быт…
осень
впадающая в спячку муха,
вода, подернутая салом…
уже не достигает слуха
гладь над пустующим каналом
Бумажным из Екатерингофки
до Таракановки, при этом
взгляд загибается за бровку,
за парапет весны и лета,
за Болдинскую, скажем, озимь
и бобылём уходит в зиму
мы наше всё с собою носим
когда же вывернем корзины,
желаний, плача, смеха, боли —
не соберем и половины,
но лишь диезы и бемоли…
* * *
я служу в луна-парке твоим комиссаром катанья
Александр Кабанов
приезжая в Усть-Ижору,
заезжаю в Корчмино
здесь Нева открыта взору,
как в замедленном кино
берега пустынны, голы,
ходит невская волна
с влажным запахом ментола,
вся настоянная на
гулевом дожде и ветре,
небо низкое висит
от меня в каком-то метре
ходит окунь и молчит
над Невою знак молчанья,
в небе бледная луна…
едет комиссар катанья
с Валаама… с бодуна
он в каюте спит, на юте,
он плывет себе туда,
где на небе, шарик ртути,
путеводная звезда
рыба чешуей мерцает,
время в ходиках — стучит
на кого? — само не знает,
и о чем? — говорит…