Рассказ
Опубликовано в журнале Нева, номер 3, 2011
Петр Мейлахс
Петр Александрович Мейлахс родился в 1972 году. Аспирант факультета социологии СПбГУ. Живет в Санкт-Петербурге.
ОТДАВАЯ «РОДИНЕ» ДОЛЖНОЕ*
В современной социологии соперничают несколько представлений о понятии “родина”: это или нечто утилитарно-полезное для индивида, или искусственная конструкция, созданная элитами для эксплуатации масс – или, напротив, нечто вечное, неизменное, наделенное некими почти мистическими свойствами…
Одна из немногих социологических теорий национализма, видящая в концепции “родина” нечто большее, чем простой идеологический артефакт, — это теория этносимволизма, развиваемая в первую очередь такими учеными, как Энтони Смит, Джон Хатчинсон, Адриан Хастингс и (с некоторыми оговорками) Джон Армстронг. Безусловно, никаких идеологических задач теория этносимволизма не ставила – она появилась как попытка разрешить противоречия, содержащиеся в модернистских теориях национализма1 . Во-первых, по мнению сторонников этносимволизма, модернистские теории переоценивают политическую составляющую национализма, обойдя вниманием культурную, что не позволяет дать адекватный анализ силы и масштаба национализма, проблемы национальной идентичности и эмоциональной привязанности к “родине”2 . Во-вторых, модернисты слишком волюнтаристски трактуют проблему культуры, традиций и “святынь” наций, в том числе и “родину”, и слишком мало внимания уделяют вопросам преемственности с прошлым и пределов, в которых можно конструировать и изобретать традиции, “родину” и другие символы нации. При этом, однако, этносимволисты дистанцируются от эссенциализма и не рассматривают “родину”, “культуру”, “традиции” как нечто вечное, данное от природы, самоочевидное и однозначно детерминирующее развитие наций.
Символические элементы нации, ее мифы, ценности, традиции, эмоционально нагруженная территория – “родина” видятся этносимволистам как, безусловно, рукотворные (сконструированные) и неестественные феномены, которые, однако, сформировавшись, поддаются трансформации лишь в очень ограниченной степени. Они представляют собой часть мифосимволических комплексов большой длительности, идущих с древних времен от этнических ядер современных наций, и являются символическими резервуарами наций, из которых националисты и черпают материал для их строительства. При этом лидеры национальных движений и интеллигенция, ищущая свою национальную идентичность, избирательно используют элементы этого резервуара, заново интерпретируют и реконструируют их. Поэтому Смит предпочитает говорить не о процессах конструирования традиций и других символических атрибутов наций, а о процессах их реконструирования, селекции и реинтерпретации, делая акцент на том, что хотя резервуары эти подчас огромны и содержат в себе богатый символический арсенал для националистов, они все же не безграничны.
Иногда между националистическими лидерами возникают конкуренция и борьба за осмысление национального или этнического прошлого3 . Понимание традиций как символических резервуаров, на основе которых происходит борьба за их определение, а не осмысление их в качестве неких “данностей”, на мой взгляд, снимает с теоретиков этносимволизма обвинение в эссенциализме, очень часто встречающееся в научной литературе. Этносимволизм представляет собой, по сути, приложение дюркгеймианской теории к вопросам национализма: признавая, что “священные понятия” националистов являются социально сконструированными, а не “естественными”, этносимволисты подчеркивают их принудительную природу и ограниченность возможностей манипулирования ими со стороны как отдельных индивидов, так и социальных групп. Особое внимание при этом уделяется проблемам, связанным с коллективной памятью сообществ, ибо социальные факты обязаны своей силой коллективным представлениям, включающим в себя память о национальном или этническом прошлом, о мифах и исторических территориях. Поэтому для того, чтобы конструкции национальных или этнических элит вызывали эмоциональный отклик у населения, его мобилизацию в рамках националистического проекта, эти конструкции должны хотя бы приблизительно соответствовать представлениям, уже существующим в коллективной памяти этого населения.
Третье возражение этносимволистов против модернистских теорий непосредственно связано со вторым. По мнению сторонников этносимволизма, модернист-
ские теоретики существенно переоценивают роль элит в националистических проектах. Несмотря на то, что элиты играют в них ключевую роль (в этом этносимволисты согласны с модернистами), их влияние и возможности отнюдь не безграничны. Как уже было сказано, элиты не могут конструировать что угодно из чего угодно, если они заинтересованы, чтобы эти конструкты вызывали эмоциональный резонанс и мобилизацию населения. Нет смысла, пишет Смит, пробуждать английское национальное сознание, апеллируя к французской истории, русской литературе или немецкому футболу, для этой цели английским националистом необходимо действовать в рамках именно “своей” культурной традиции, реинтерпретация которой также имеет свои пределы4 . Именно система отношений между элитами и “народом” имеет первостепенное значение, а не расстановка приоритетных мест между ними; постижение ограничений, налагаемых на элиты “народными” представлениями, является необходимым условием для адекватного анализа любых националистических проектов. “Иными словами, националистические интеллектуалы важны лишь в той степени, в которой они артикулируют и помогают оформить основные настроения, восприятия и установки народа, которые они черпают как из ранее существовавших символов, воспоминаний, мифов, ценностей и традиций, на которых выстраивают свои идеологии нации, так и из нужд текущего момента”5 . К тому же может возникнуть вопрос: почему именно национальное или этническое так легко может использоваться элитами для мобилизации масс? На протяжении всего девятнадцатого и двадцатого веков можно было видеть, с какими трудностями сталкивались элиты, чтобы как-то обуздать классовую борьбу, и в то же время нельзя не поразиться чрезвычайной легкости, с какой элитам удавалось мобилизовывать массы на борьбу национальную. Все это трудно объяснить лишь “ложным сознанием” масс: почему оно так восприимчиво ко “лжи” в одних вопросах и упорно не желает обманываться в других?6
Кроме того, модернистские теории, описывая элиты исключительно в терминах циничного расчета и властных интересов, игнорируют тот факт, что националистические элиты стремятся не просто мобилизовать население на политическую борьбу за автономную территорию, но жаждут “подлинной”, аутентичной территории – “родины”, и в этом желании они подчас готовы идти на идеалистическое самопожертвование, которое никак не может быть объяснено рациональными соображениями. Показателен здесь пример одного из отцов сионистского движения Теодора Герцля. Являясь политическим националистом, Герцль на VI Сионистском конгрессе в Базеле предложил “план Уганды”, согласно которому из-за более благоприятной внешнеполитической конъюнктуры создание еврейского государства целесообразнее было осуществлять на востоке Африки, а не в Палестине. Однако, несмотря на громадный авторитет Герцля в сионистском движении, “план Уганды” едва не привел к расколу всего движения, большинство членов которого мечтали именно об исторической родине Эрец Исраэль, а не об абстрактной территории, на которой можно было бы построить политически независимое еврейское государство. В результате “план Уганды” был похоронен навсегда.
Итак, если для модернистских теоретиков территориальность определяется через понятие “территории” и политического контроля над ней, а концепция “родины” служит лишь идеологическим прикрытием, то для лидеров национальных движений территориальность выражается в укорененности “на земле наших предков”, в необходимой связке между “народом” и его “историческим домом” – “родиной”, а политическая составляющая контроля (когда она присутствует) является лишь логическим следствием, вытекающим из этой неразрывной связи.
Турки-месхетинцы Центральной России: краткое описание случая
Предпринятый выше анализ проводился во вполне конкретных целях: с его помощью я намерен рассмотреть, как понятие “родины” осмысляется на примере сообщества турок-месхетинцев, проживающих в районном центре в Центральной России. Множество социологических исследований национализма и этничности порой грешат чрезмерной абстракцией: речь в них идет о нациях, этносах, национальных движениях, макросоциологических процессах национализма и нациестроительства, но тому, как различные “священные понятия” национализма воспринимаются на уровне отдельных индивидов, уделяется недостаточное внимание7 . Однако без понимания того, как центральные категории национализма транслируются на уровень отдельных личностей, как они осмысляются ими и определяют (или не определяют) их поведение, теориям национализма угрожает опасность “омертвения” и превращения в одну из тем для интеллектуальной “игры в бисер”.
Ниже я попытаюсь проанализировать одно из таких понятий – “родину” в рамках конкретного исследования, чтобы “оживить” абстрактные схемы, зачастую превалирующие в теориях этничности и национализма. На мой взгляд, применение этносимволического подхода, акцентирующего внимание на культурных аспектах национализма, особенно оправдано для анализа сообщества турок-месхетинцев, поскольку их центральные требования являются не политическими – обретение независимости и контроля над территорией, а культурными – право на жизнь на символически нагруженной территории-“родине”. Прежде, однако, необходимо дать краткое представление об объекте исследования – о турках-месхетинцах, проживающих в Центральной России.
Турки-месхетинцы представляют собой небольшую этническую группу спорного происхождения8 , говорящую на восточноанатолийском диалекте турецкого языка, историческим местом проживания которой на протяжении многих столетий была Месхетия, ныне входящая в состав современной Грузии. В 1944 году сталинский режим организовал массовую депортацию всего населения турок-месхетинцев, насчитывавших, по некоторым оценкам, от 90 000 до 120 000 человек. Депортированные были размещены в республиках Центральной Азии, более половины из них – в Узбекистане. Хотя точные причины депортации до сих пор не ясны, наиболее распространенный среди историков взгляд состоит в том, что турки-месхетинцы воспринимались сталинским режимом в качестве потенциальной угрозы ввиду тесных связей между нацистской Германией и Турцией. Несмотря на то, что после смерти Сталина большинство народов, депортированных с Кавказа, были реабилитированы, турки-месхетинцы наряду с крымскими татарами остались теми этническими группами, которым не было позволено вернуться на их историческую родину9 . Опять-таки решение не реабилитировать турок-месхетинцев, как и большинство государственных решений советского периода, окутано туманом. Некоторые наблюдатели полагают, что это связано с тем, что территория Месхетии граничит с Турцией, входящей в НАТО, и в Москве могли считать, что турки-месхетинцы представляют собой “пятую колонну”, которая в случае конфронтации между военными блоками может сотрудничать с противником. Таким образом, в настоящее время турки-месхетинцы являются единственным народом, депортированным в советскую эпоху и до сих пор не получившим права вернуться на места своего первоначального проживания. В данный момент главным препятствием репатриации турок-месхетинцев является правительство Грузии, которое опасается межэтнических трений и передела собственности, могущих возникнуть, если туркам-месхетинцам будет предоставлена возможность вернуться в Месхетию.
В июне 1989 года судьбу месхетинских турок постигла еще одна трагедия: в Ферганской долине (Узбекистан) разразилась устроенная узбекскими националистическими радикалами серия погромов, в результате которых сообщество турок-месхетинцев Ферганской долины понесло многочисленные жертвы. До сих пор нет единого мнения, что послужило непосредственной причиной этих погромов и кто являлся их организатором10. После вмешательства Советской армии ситуация постепенно стабилизировалась, однако местное сообщество турок-месхетинцев пришлось эвакуировать. Советская армия выполнила операцию по эвакуации, и, хотя это спасло жизни многих из тех, кто мог бы погибнуть, сообщество турок-месхетинцев Ферганской долины оказалось рассеянным главным образом по Центральной и Южной России. В настоящее время насчитывается примерно от 50 000 до 70 000 турок-месхетинцев, живущих в России, большинство из которых составляют беженцы из Узбекистана.
Здесь необходимо остановиться на структурных особенностях советского государства, способствовавших тому, что турки-месхетинцы сначала были подвергнуты депортации, а затем этнически “вычищены” из Ферганской долины. Мне представляется, что утверждения о “ненадежности” турок-месхетинцев, послужившие основанием для их депортации в 1944 году, а также аргументация о “пограничной зоне”, использовавшаяся в качестве предлога для отказа от их репатриации в постсталинскую эпоху, являются не более чем попытками государственной легитимации этих действий, тогда как глубинная причина состояла совершенно в другом. Эта причи-
на – сама институциональная структура советского государства, с присущими ей противоречиями между определениями статуса нации территориальным и этнокультурным образом и напряжением между территориальной и экстратерриториальной автономиями11 . Одна из ее особенностей – советский этнофедерализм, в котором национальные республики строились для “титульных” наций при полном пренебрежении к населяющим их национальным меньшинствам (за исключением русских, хотя и они иногда подвергались дискриминации в национальных республиках). “Титульные” нации номинально становились своего рода владельцами этих республик, хотя их автономия и была весьма условной. Тем не менее центральные власти часто шли навстречу просьбам, а в более позднее время и требованиям национальных элит национальных республик, особенно в том, что касалось национального состава управленческих кадров и других престижных должностей, образовательных квот и т. п.
В такой институциональной структуре национальности, не обладающие “своей” национальной республикой или национально-территориальной автономией, оказывались в наиболее ущемленном положении. К их числу принадлежали и турки-месхетинцы, которых можно назвать жертвой советского этнофедерализма. На протяжении всех 20-х и 30-х годов по всему Советскому Союзу проходила политика “коренизации” с сопутствующей дискриминацией “нетитульных” наций12 . В частности, в 30-е годы в Грузии шли интенсивные попытки “грузинизации” мусульманского населения. Так, например, “мусульмане грузинского происхождения должны были восстановить грузинскую национальность и фамилии”13 , хотя власти позже и отказались от этой затеи. Несмотря на то, что, как я уже указывал, обстоятельства депортации турок-месхетинцев из Месхетии покрыты туманом и точное их определение остается задачей историков, есть основания полагать, что депортация была инициирована советским руководством Грузии. В книге “Месхетинские турки: дважды депортированный народ” Ариф Юнусов пишет, что первым звонком для принятия решения о депортации послужило письмо народного комиссара внутренних дел Грузии Г. Каранадзе Л. Берия, датированное 12 апреля 1944 года, о том, что турки-месхетинцы “самовольно оставили” свои села, переехали в Тбилиси и создают там “социальную напряженность”14 . После этого 24 июля 1944 года Берия обратился к Сталину с письмом, в котором обосновывал необходимость депортации, указывая, что этот вопрос согласован с руководством республики. Таким образом, депортация явилась прямым следствием советской национальной политики этнофедерализма, проводимой сталинским режимом при активном участии местных национальных элит.
После смерти Сталина главным препятствием репатриации турок-месхетинцев в Месхетию было руководство Грузинской ССР, ориентировавшееся на неписаные правила этнофедерализма. Как показывает Юнусов, именно грузинскому руководству принадлежала решающая роль в блокировании всех начинаний по репатриации турок-месхетинцев, исходивших из Москвы, начинаний, инициированных под давлением организаций турок-месхетинцев15 . В частности, в неофициальных разговорах с представителями турок-месхетинцев грузинские власти поставили в качестве условия для репатриации признание ими своего грузинского происхождения. Даже после того, как часть турок-месхетинцев согласилась на это, грузинские власти сделали все возможное, чтобы не допустить фактической репатриации16 . Политика центра была противоречивой: с одной стороны, принимались резолюции, подтверждавшие право турок-месхетинцев на проживание в Месхетии, а с другой – необходимые шаги по претворению их в жизнь откладывались, а лидеры движения турок-месхетинцев подвергались арестам. По всей видимости, в Москве попросту не хотели идти на конфликт с грузинской национальной элитой. Отсюда ясно, что принципы этнофедерализма также сыграли основную роль в том, что туркам-месхетинцам было отказано в репатриации.
Схожие процессы нациестроительства на основе “титульной” нации происходили и в Узбекистане. С. Гитлин пишет, что к 60-м годам протекционистская политика, проводимая центром и узбекской элитой, привела к тому, что представители “титульного” этноса стали вытеснять “нетитульные” этносы как во властных структурах, так и в других престижных сферах17 . В этой же работе Гитлин описывает рост межэтнической напряженности, происходивший на протяжении 60-х и 70-х годов18 . Институционализация национальных отношений на основе доминирования “титульной” нации – узбеков — в многонациональной республике в конце концов привела к вооруженным межэтническим конфликтам в Ферганской долине в 80-е и, в частности, к этническим чисткам турок-месхетинцев.
Таким образом, политика этнофедерализма, начатая еще в ленинские времена, впоследствии продолженная Сталиным и окончательно укрепившаяся в период “застоя”, лежит в основе всех испытаний, выпавших на долю турок-месхетинцев: и депортации, и невозможность репатриироваться в Месхетию в постсталинскую эпоху, и этнические чистки в Узбекистане. Наследие этой системы продолжает действовать и сейчас: руководство постсоветской Грузии отказывает туркам-месхетинцам в праве возвращения в Месхетию19 .
Тем не менее стоит подчеркнуть, что сама институционализация этнофедерализма появилась как ответ советского государства на этнические проблемы, существовавшие еще со времен царской России. Брубэйкер справедливо обращает внимание на важность институционализации советской системы этнонациональных идентичностей, придавшей распаду советской империи ту форму, которую она приняла, но недооценивает исторические условия появления этой системы. По его мнению, современная националистическая политика никак не обусловлена глубоко укорененными национальными идентичностями и древними конфликтами20 . Иными словами, Брубэйкер фактически отрицает важность истории в национальных конфликтах и сводит весь вопрос к современным институциональным формам национальности и этничности.
Но где кончается история и начинается современность? Почему именно образование Советского Союза нужно расценивать как “нулевую точку”, с которой следует начинать рассмотрение национальной политики? Ведь сложнейшие этнические противоречия были еще в царской России. Российская колонизация часто встречала ожесточенное сопротивление местных жителей. Так, в 1898 году поднялось восстание в Андижане (современный Узбекистан). В Средней Азии существовало сильное движение “джадидов”, в основе которого лежала идеология пантюркизма и пан-исламизма. После Февральской революции 1917 года активизировались национальные движения, выступавшие за независимость от России. Именно лозунги большевиков о праве наций на самоопределение – важнейший элемент описываемой Брубэйкером системы “институционализированной мультинациональности” – вкупе с силой штыков помогли им подавить националистические движения за отделение от России. Не будь в дореволюционной России сложнейшего “национального вопроса”, не понадобились бы и такие лозунги, долгое время выглядевшие пустыми обещаниями, которые, однако, в результате сыграли ключевую роль в распаде советской империи.
Расчленение Туркестана, начавшееся в 1924—1925 годах, в конце концов приведшее к образованию Узбекской, Таджикской, Туркменской, Казахской и Киргизской союзных республик, вполне могло быть вызвано тем, что большевистские власти опасались роста сильного пантюркистского и панисламского движений. Трения между турками-месхетинцами (и другими мусульманами) и грузинами и армянами также существовали на протяжении всего девятнадцатого и двадцатого веков; они особенно обострились после Февральской революции, когда тюркские народы, проживающие в Месхетии, образовали “Временное правительство Ахыска”, выступавшее за отделение от Грузии и присоединение к Турции21 . Одним словом, без обращения к предреволюционной истории трудно понять особенности советской институционализации этничности. Утверждение Брубэйкера о том, что национализм на постсоветском пространстве процветает из-за национальной политики советского режима, выглядит неубедительным. Форма, которую приобрели национальные конфликты, вне всяких сомнений, обусловлена советской национальной политикой. Однако не будь этой формы, скорее всего, появилась бы какая-нибудь другая22 (в пользу этого говорят случаи распада других империй), не исключено, что даже еще более разрушительная (например, по боснийскому сценарию).
В конечном счете сам Брубэйкер обращается именно к истории, когда сравнивает ситуацию в Югославии и Румынии и пытается объяснить, почему в Румынии не произошло вооруженного конфликта между румынами и венгерским национальным меньшинством. Одна из причин — “отсутствие истории, которая связывала бы прошлое этнонациональное насилие с сегодняшней угрозой, чрезвычайно затруднило достижение успеха для этнонациональных антрепренеров, главный аргумент которых — страх. Напротив, подобная история опасности и угрозы, связанная с прошлым насилием, была очевидна перед началом войны в бывшей Югославии”23 . Мне представляется, что российскую/советскую/постсоветскую национальную политику наиболее целесообразно анализировать с помощью метафоры руин, как это предлагает делать А. Миллер в своей книге “Империя Романовых и национализм”. Каждый слой новых общественных институтов и групповых идентичностей накладывается на предыдущий: на руины, оставшиеся от Российской империи, накладывается слой руин “империи позитивного действия”24 , за ними идут слои более поздних национальных политик, и так вплоть до наших дней. Понимание современных национальных процессов, таким образом, невозможно без анализа сложной конструкции руин, унаследованных из прошлого25 .
* * *
В 2004 – 2006 годах Европейский центр по делам меньшинств предпринял большой исследовательский проект под названием “Между интеграцией и переселением: турки-месхетинцы”, чья общая цель состояла в том, чтобы исследовать жизненные миры месхетинских турок и составить понимание “комплексной природы идентичности, принадлежности, территориальной укорененности и миграции – вопросов, связанных неразрывной связью с проблемой переселения”26. Проект был
выполнен на территории девяти стран, в которых проживает значительное число турок-месхетинцев, среди них: Узбекистан, Казахстан, Киргизстан, Турция и Россия. Понимание жизненных миров нельзя получить с помощью опросов и сложных статистических пакетов, его можно достичь, лишь опираясь на качественную методологию. Наша команда, состоящая из двух человек (Елены Чикадзе и автора этой статьи), провела полевое исследование в одном из районных центров Воронежской области, продолжавшееся около полутора месяцев. За это время мы собрали двадцать пять биографических интервью с членами местного сообщества турок-месхетинцев, восемь интервью с местными русскими, а также проинтервьюировали представителей местной администрации. Кроме того, мы осуществляли включенное наблюдение, ежедневно посещая турецкие семьи. У нас установились достаточно доверительные отношения с некоторыми из членов сообщества, они охотно делились с нами своими историями, взглядами, мыслями и опасениями, касающимися различных аспектов прошлого, настоящего и будущего. В ходе исследования нам удалось собрать множество ценного материала по таким вопросам, как социальная и экономическая жизнь местного сообщества турок-месхетинцев, их социальные сети, идентичность и религия, межэтнические отношения. В данной статье, однако, речь пойдет лишь об одном вопросе, являющимся центральным для всех членов сообщества, – о концепции “родины”.
Месхетия: потерянная “родина предков”
Как уже отмечалось выше, стремление обрести “свою” землю, характерное для членов национальных движений, не может быть объяснено лишь политической или экономической ценностью этой земли, не менее важна ее символическая ценность в качестве подлинной земли “наших предков”. В нашем исследовании наиболее четко артикулированные высказывания о символической ценности земли “наших предков”, как правило, звучали из уст представителей местной элиты турок-месхетинцев, лиц с высшим образованием, которые участвовали (ранее или в настоящее время) в деятельности организации “Ватан”, что в переводе на русский означает “родина”27 . Одними из центральных категорий, используемых информантами для описания своей “родины”, были понятия “земля наших предков”, “могилы наших предков”. Как рассказал М., лидер местного отделения “Ватана”: “Своя земля— это значит своя малая родина28 , родина предков. Если мы здесь живем пятьдесят лет, мы похоронили, скажем, двоих или троих. Деда, отца и бабушку. Ну а там-то лежат наши предки веками! Представьте, это триста — четыреста лет, и все – прадедушка, прабабушка, прапра- — все они там лежат. И нас будут там, рядом с ними хоронить. Вот это и есть своя земля. На своей земле, да, дед похоронен, прадед, и еще дед, и дедов отец. И пусть рядом будет внук и правнук, пусть я там буду” (инт. с М., муж., 1952 г. р.). И. объяснил свою эмоциональную привязанность к “родине” следующим образом: “Любой человек, любая нация должны иметь свою историческую родину. Потому что, может быть, и с материнской кровью она передается. Вот это, наверное, и движет всеми” (инт. с И., муж., 1947 г. р.).
Многие информанты были убеждены, что историческая родина сможет дать им то, чего недостает в их сегодняшней жизни – стабильность и чувство укорененности. При этом, несмотря на низкий уровень жизни в современной Грузии и отсутствие элементарной инфраструктуры в Месхетии, многие из них сообщили нам, что они все равно желали бы вернуться на “землю своих предков”. Это видно из интервью с К. “После города кому хочется по колено в грязи лазить! Но я поехал бы все равно, там мои предки жили, мои деды. Меня бы оттуда уже, наверно, никто и не выгнал бы никуда. Я бы знал, что это моя крепость, моя земля, мне никто лишнего не скажет” (инт. с К., муж., 1968 г. р.). Эта цитата свидетельствует о том, что, хотя турки-месхетинцы уже были один раз депортированы со своей исторической родины, Месхетия по-прежнему ассоциируется в сознании многих информантов с вечностью и стабильностью. Интересно отметить, что могилы далеких предков предстают более ценными для информантов, использующих эту категорию при описании “родины”, чем могилы их более близких родственников – людей, которых они знали и с которыми прожили всю жизнь. Они готовы покинуть могилы родственников, чтобы вернуться к могилам своих далеких предков – людей, совершенно им незнакомых29. Возможно, это связано с символической ролью “отеческих гробов” – эти могилы воплощают “родину”, которая, в свою очередь, понимается как физический носитель, обеспечивающий связь между поколениями; могилы – это место, где прошлое пересекается с настоящим и будущим, это пространство, где далекие предки встречают своих потомков. Эмоциональную привязанность людей к своей “родине”, таким образом, можно объяснить тем, что это место воспринимается как физический маркер их коллективной идентичности.
Не все информанты, однако, разделяют взгляд, что возвращение на историческую родину придаст стабильность их существованию. Некоторые из них отмечали, что даже если туркам-месхетинцам будет предоставлена возможность вернуться в Месхетию, это не принесет стабильности, поскольку грузины, живущие в Месхетии, не примирятся с их возвращением. “Югославию знаем, да, мы помним, что произошло. Там тоже жили от Османской империи эти оставшиеся. Через двести, триста, может, через четыреста лет какой-нибудь идиот чего-нибудь такое выкинет… Сегодня рядом они живут, а завтра скажут: мы будем отделяться, завтра возьмут автомат, и опять какая-нибудь война будет” (инт. с Т., муж., 1954 г. р.).
В любом случае, вне зависимости от взглядов по поводу того, что могло бы произойти, если бы туркам-месхетинцам было дано право репатриации в Месхетию, подавляющее большинство наших информантов все равно убеждены, что Грузия не пойдет на это. В конце 80-х и начале 90-х активисты сообщества турок-месхетинцев развернули обширную деятельность с тем, чтобы решить проблему репатриации в Месхетию: устраивались массовые демонстрации, проходили встречи с видными российскими политиками, были задействованы международные организации. Тем не менее, все эти усилия оказались тщетными, и надежды на быстрое возвращение на историческую родину сменились чувствами разочарования и ущемленности. Активность “Ватана” также заметно спала, поскольку все меньшее число членов сообщества были готовы тратить свое время и деньги на поддержку организации, перспективы которой представлялись весьма сомнительными.
В настоящий момент большинство наших информантов фактически примирились с существующей ситуацией и утратили надежду на репатриацию на историче-
скую родину в обозримом будущем. Только один из них, Ф., бывший активист “Ватана”, рассказал нам в интервью, что рано или поздно вопрос возвращения турок-месхетинцев в Месхетию все равно будет решен. “Все равно у нас останется и никогда не исчезнет это раздумье, что у нас родина Месхетия, где наши предки жили. Даже кто поедет в Турцию, в Америку, и пройдут века, все равно мы не будем никогда забывать, что наши родные места там. Там родились мы30 , и в любом случае не мы, так наши наследники будут стараться, чтобы все-таки попасть на родину” (инт. с Ф., муж., 1948 г. р.). В частном разговоре с исследователем один из информантов сказал, что если это будет необходимо, турки-месхетинцы возьмутся за оружие, чтобы обеспечить себе право на возвращение. Однако это был единственный пример радикальной позиции такого рода. В общем и целом члены местного сообщества не верят в перспективу репатриации в ближайшем будущем и не возбуждают инициатив в этом направлении.
Энтони Смит анализирует концепцию “родины” в контексте других этносимволических ресурсов, которые националистические лидеры имеют в своем распоряжении. “Общие воспоминания о богатой этноистории и, особенно, о золотом веке; религиозная вера в этническую избранность и, особенно, в священный завет; чувство принадлежности к родине предков и, особенно, к священной территории – все это является прочным основанием для националистических движений, деятельность которых направлена на возрождение сообщества или культурной категории и формирование современной нации на ее исторической родине, предпочтительно со своим собственным государством, признанным другими национальными государствами”31. Однако в случае турок-месхетинцев нам не приходилось сталкиваться с описаниями богатой и древней этноистории32 с героями и битвами, “золотым веком” и упадком33 . Даже лидеры националистического движения не упоминали о героях и исторических свершениях своих предков. Этот факт может объясняться тем, что в Месхетии турки-месхетинцы были аграрным сообществом без своего собственного образованного слоя, способного зафиксировать исторические деяния. Поэтому история турок-месхетинцев к настоящему времени практически анонимна34 . Другие этносимволические элементы, выделенные Смитом, такие, как миф об этнической избранности и священный характер своей земли, также отсутствовали. Как раз наоборот: и лидеры националистического движения, и рядовые члены сообщества обосновывали желание обрести “родину” стремлением быть “нормальным народом”, поскольку каждый “нормальный народ” имеет свою “родину”35 . C этой точки зрения, движущей силой стремления турок-месхетинцев обрести “родину” является не миф об этнической избранности или священном характере их земли, а желание стать “обычным” народом.
Тем не менее чувство принадлежности к “земле своих предков” было выражено чрезвычайно сильно. И именно этот элемент, как пишет Смит, порой оказывается достаточным для националистов: “если у них недостает одного или большего количества этносимволических “глубоких ресурсов”, которые имеются у успешных наций и более мощных националистических движений, они могут компенсировать эту недостачу более выраженным проявлением территориальной привязанности, а также с помощью повторного открытия, а иногда и изобретения подходящей этноистории”36. К этому вопросу я еще вернусь ниже.
Турция: “родина всех турок”
В начале нашего исследования можно было составить представление, что понятие “родины” для наших информантов означает лишь одно – Месхетию. Однако позже выяснилось, что у концепции “родины” есть и другой, конкурирующий с Месхетией референт – современная Турция. На это есть несколько причин. Во-первых, все информанты рассматривали себя не как отдельную этническую группу “турок-месхетинцев”, а как часть большего коллектива – “турок”, включающего как сообщество турок, ранее живших на территории Месхетии, так и турок современной Турции37 . По словам Ф.: “Вообще мы турки, а “турки-месхетинцы” взялось откуда? Раньше мы жили, там пять районов, они считались как регион Месхетия. По этому слову и назвали “турки-месхетинцы”. На самом деле мы турки, настоящие турки. И язык турецкий, и вера одна и та же”. Несколько наших информантов рассказали, что они впервые встретили словосочетание “турки-месхетинцы” только после погрома 1989 года, до этого они считали, что они “просто турки”. Обладание общей коллективной идентичностью предполагает наличие общих символических маркеров этой идентичности, таких, как религия, язык и символически нагруженная территория – “родина”. Поэтому неудивительно, что практически все наши информанты (за исключением лидера местного отделения “Ватана”, считавшего, что единственной “родиной” для турок-месхетинцев может считаться Месхетия) были убеждены, что Турция также является их “родиной”. Одна информантка утверждала даже, что только Турция может по праву называться “родиной” для турок-месхетинцев, а Грузия, включающая в себя Месхетию, не имеет к этому никакого отношения. “Ну при чем здесь Грузия, зачем нам Грузия, это не наша страна. Наши корни не там. Поэтому я считаю, Всевышний распорядился о том, чтобы мы оттуда ушли, потому что это не наше. Наше место — это Турция, наши корни. Сейчас едут в Турцию и находят своих прапрадедов, прапрабабушек.… Я считаю, что наша земля— это Турция. Грузия — это не наша земля, поэтому у меня душа никогда туда не стремилась, я не хочу жить на земле, которая не моя” (инт. с Л., жен., 1980 г. р.).
Во-вторых, Турция воспринимается многими как место, куда нужно стремиться уехать не только из-за его исторических и символических качеств, но и по социо-
экономическим соображениям. Последние несколько лет Турция дает вид на жительство с перспективой получения гражданства туркам-месхетинцам, желающим там поселиться. В настоящее время идет постоянная волна эмиграции турок-месхетинцев из стран бывшего СССР в Турцию. В частности, значительное число членов сообщества, которое мы изучали, уже уехали в Турцию еще до того, как мы приехали в райцентр, и практически каждая семья планирует сделать это в недалеком будущем. Кроме того, Турция предоставляет для молодого поколения турок-месхетинцев определенное количество стипендий, которые позволяют получить там бесплатное высшее образование; несколько семей из местного сообщества послали своих детей туда с этой целью, некоторые уже завершили свое образование. Таким образом, Турция воспринимается местным сообществом турок-месхетинцев не просто как историческая “родина” далеких предков, но и как государство, которое заботится об их благополучии. Стоит подчеркнуть, однако, что чисто инструменталистская интерпретация Турции как государства, которое обеспечивает стабильность и экономические блага для турок-месхетинцев, явно недостаточна. Например, отношение среди членов местной общины к Соединенным Штатам, которые предоставляют грин-карты для турок-месхетинцев Краснодарского края, не имеющих российского (или какого-либо еще) гражданства и чьи права постоянно нарушаются местными властями и милицией, достаточно амбивалентное38 . Несмотря на то, что США обладают развитой и стабильной экономикой и желают разместить у себя турок-месхетинцев, эта страна не воспринимается как место, куда следует стремиться. Многие информанты сообщили нам, что их родственники из Краснодарского края едут в Америку исключительно от отчаяния, поскольку у них нет российского гражданства и они не могут уехать в Турцию39 . Некоторые информанты полагают, что те, кто эмигрируют в Америку сейчас, позже переедут в Турцию, после того как получат американское гражданство. Итак, Америка, несмотря на свою политическую и экономическую стабильность, воспринимается многими лишь как временное прибежище для турок-месхетинцев. Как выразился Т.: “Турки должны жить в Турции”. Схожее мнение высказывает другая информантка:. “Сейчас вот в Америку, говорят, забирают наших с Краснодара. Небось учатся там. Но я считаю, что зря это. Уж если ехать, то к себе на родину, в Турцию, что в Америке-то делать?40 ” (инт. с А., жен., 1970 г. р.).
Конечно, результаты этих миграционных процессов еще не ясны: трудно сейчас сказать, сколькие из тех месхетинских турков, что эмигрировали в Америку, в конце концов переедут в Турцию. Тем не менее из предыдущего обсуждения ясно, что турки-месхетинцы стремятся уехать в Турцию не только из экономических соображений; символические качества турецкой земли как “родины наших предков” и “места, откуда происходят все турки”, играют не меньшую роль.
Таким образом, в сознании наших информантов две “родины” сосуществуют как бы независимым образом. Кроме двоих информантов, утверждавших, что единственной “родиной” для турок-месетинцев является Месхетия, и одной, которая была убеждена, что только Турция подходит для этой роли, остальные информанты говорили о своей “родине” в зависимости от контекста. В одних случаях это была Месхетия, “потерянная родина” бабушек и дедушек, место, куда надо стремиться, но которое недостижимо в обозримом будущем, в других случаях это была “родина всех турок”, Турция, воспринимающаяся как реальная возможность для турок-месхетинцев вновь обрести свою “родину”. Как говорит Р.: “Мне кажется, уж кто родину захочет, большинство в Турцию поедут жить” (инт. с Р., жен., 1963 г. р.). Когда один из исследователей указывал в разговоре с некоторыми из информантов на эту множественность восприятия “родины”, они (иногда с возмущением) подчеркивали, что у каждого человека есть лишь одна родина и что Месхетия и Турция являются, в сущности, единым пространством – Турцией в границах восемнадцатого века41 .
Показателен следующий диалог, произошедший между исследователем и двумя информантами по поводу этого дуализма в восприятии “родины”.
И.: Для меня это немного странно звучит: с одной стороны, для вас родина – Месхетия, а с другой – Турция. У вас две родины, что ли?
М. и С. (возмущенно): Как две родины? У человека всегда одна родина!
М.: В Турцию наши едут от безысходности, а родина у нас – Месхетия.
И.: Да я понимаю, М., но это вы говорите, а вот С. только что сказал, что для него Турция тоже родина. Вот мне и интересно узнать…
С. (раздраженно): Ну как ты не понимаешь!
И тут С. схватил лист бумаги и стал рисовать мне условную карту Турции. Потом рядом нарисовал такую же условную Грузию и выделил внутри нее Месхетию, которая прилегала к Турции.
С.: До того, как Месхетия оказалась расколотой и одна часть ее оказалась на территории Турции, а другая — на территории Грузии, это была одна земля. И все это было в Турции!
Разделение Турции того времени на современную Турцию и Месхетию произошло, согласно другому информанту, из-за “ошибочного” разделения границы. “Ну, если по государственной границе считается, то уже родина у нас не Турция, а Грузия. Если взять вот это ошибочное разделение границы, получится, что мы не граждане Турции. А на самом деле мы должны быть гражданами Турции” (инт. с Ф.).
Узбекистан: “родина”, которой больше нет
Отдельно стоит рассмотреть отношение информантов к Узбекистану, где родилось и выросло подавляющее большинство членов сообщества. Отношение это сложно и амбивалентно, и связано это не в последнюю очередь с тем, что слово “родина” имеет в сознании информантов две коннотации, иногда вступающие в противоречие между собой. За неимением более изящных терминов я назову эти коннотации пространственно-физической и этнокультурной. Согласно первой, “родина” – это место физического рождения индивида. Другая коннотация, этнокультурная или пространственно-временная, говорит о том, что “родина” — это место этнических корней индивида, место, где жили его предки на протяжении столетий, и оно обеспечивает связь между поколениями во времени. Именно с подобной интерпретацией мы и имели дело до настоящего момента. Во времена традиционных обществ, где мобильность была крайне низка и место рождения, жизненного пути и этнических корней индивида в подавляющем большинстве случаев совпадали, обе эти коннотации непроблематично содержались в понятии “родины”42 . Для большого числа людей эти коннотации мирно сосуществуют и сейчас. Однако в обществе эпохи модерн, характеризующейся массовыми миграционными потоками, наличием транснациональных диаспор, депортациями населения и большим количеством беженцев, тесная связь между пространственно-физической и пространственно-культурной коннотациями, содержащимися в понятии “родина” периода традиционных обществ, для многих оказалась разорвана. Процесс разрыва привел к тому, что в некоторых случаях эти коннотации стали приходить в столкновение друг с другом.
Это отчетливо можно наблюдать в нашем случае, когда расспросы исследователей о “родине” приводили многих информантов в состояние определенного замешательства, вызванного столкновением в их сознании двух противоречащих друг другу коннотаций этого понятия. Подобное замешательство является проявлением культурной травмы, вызванной ферганскими событиями. За исключением националистических лидеров и старшего поколения турок-месхетинцев, мечтавших о Месхетии еще до погромов43 , менее “национализированные” и более молодые поколения турок-месхетинцев никогда не задумывались о Месхетии, а некоторые едва слышали о ней. Для них “родиной” являлся Узбекистан или даже СССР. Иными словами, пространственно-физическая интерпретация “родины” была в их сознании превалирующей, а этнокультурная не имела важного значения. Это видно на примере следующих высказываний. “Я считала, у меня родина Узбекистан, потому что где я родилась, там и моя родина считалось” (инт. с Р.). “Мы там родились, думали, там и родина наша” (инт. с Н., жен., 1950 г. р.). “Я родился в городе Кувасае [Узбекистан].<Значит, это для меня родина должна считаться, да?” (инт. с Ф.).
Однако национализирующий узбекский национализм и его апогей – ферганские события — нанесли многим из наших информантов не только психологическую, но и культурную травму. Выразилась она в том, что непроблематизируемое до этого пространственно-физическое представление о “родине” оказалось подорвано этническими чистками со стороны узбеков; выяснилось, что если ты родился и вырос в определенном месте, это еще не гарантирует того, что это место является твоей “родиной”, местом, где ты можешь чувствовать себя в безопасности и строить планы на будущее. Можно видеть, как это разрушение уверенности отражается в выборе слов информантами: “думали”, “считала”, “должна считаться”. Именно этнические чистки заставили переориентироваться многих информантов с пространственно-физической интерпретации “родины” на этнокультурную. “Значит, там уже, после вот этих событий, не родина. И не хочу про Узбекистан слышать” (инт. с Н.). “До перестройки никогда не чувствовал, что ты находишься в гостях. Когда был Совет-
ский Союз, я себя чувствовал дома. Я если что делал, то я делал капитально, фундаментально делал, я знал, что это останется моим детям. Но жизнь показала обратное. Мне сказали: “Дорогой ты товарищ, не забывай, что ты был в гостях, извини, подвинься”. Вот так” (инт. с И.). Следующая цитата наиболее четко демонстрирует, что пространственно-физическая интерпретация “родины” в сознании информанта после ферганских событий более не может представлять основы для “настоящей родины”. “Я родился в городе Кувасае [Узбекистан]. Значит, это для меня родина должна считаться, да? А я не могу туда, меня там взяли и вышвырнули оттуда. О чем это говорит? Если она была бы моей родиной, я не оказался бы здесь, в России” (инт.
с Ф.).
Так Узбекистан утратил качество “родины” для представителей местного сообщества – после того, как пространственно-физическая коннотация потеряла всякую значимость, после того, как выяснилось, что это всего лишь иллюзия “родины”, Узбекистан, по-видимому, навсегда потерял для местных турок-месхетинцев всякую притягательность, помимо ностальгических воспоминаний о прошедших счастливых днях. Даже те двое информантов, которые по-прежнему считают Узбекистан своей “родиной” из-за того, что родились там, не видят для себя никакой возможности туда вернуться и в настоящий момент ориентируются на этнокультурные интерпретации “родины” — Месхетию и Турцию. Итак, после ферганских событий фактически у всех членов местного сообщества турок-месхетинцев стало доминировать этнокультурное определение “родины” как “родины предков”, которое активно продвигалось националистическими лидерами. Стоит подчеркнуть, что утрата Узбекистаном статуса “родины” не может объясняться одними лишь погромами, в свое время в Месхетии происходили не менее ужасные события – тотальная депортация всех турок-месхетинцев; однако в отличие от Месхетии, обладающей мощной этнокультурной притягательностью, в Узбекистане таковая отсутствовала.
Многие информанты надеются, что в будущем две коннотации “родины” снова будут гармонично сосуществовать друг с другом, если не дли них, то дли их детей. Мы часто слышали, что эмиграция в Турцию позволит обрести “родину” их детям44 . “Я так думаю, что хоть нам трудно будет в Турции сейчас жить, детям нашим, мои дети уже взрослые, внукам, мне кажется, лучше будет там жить. Потому что им никто не скажет, что это не твоя земля, не твоя родина. Мне кажется, там намного лучше будет” (инт. с Р.). Действительно, для будущих поколений турок-месхетинцев Турция имеет все шансы стать “полноценной родиной”, поскольку она будет обладать как пространственно-физической, так и этнокультурной коннотациями.
Россия: место постоянной регистрации
Неудивительно поэтому, что в интервью с нашими информантами Россия вообще не фигурировала в качестве “родины”: для них Россия не обладает ни пространственно-физической коннотацией места рождения – только самые юные члены местного сообщества турок-месхетинцев родились на территории России, ни этнокультурной коннотацией символически нагруженного места “земли предков”. Несмотря на то, что все члены сообщества являются российскими гражданами, а многие из них владеют собственными домами и успешно интегрированы в местную экономику, ни один из них в беседах с исследователями не сказал, что чувствует себя “дома” и на “родине”45. Лидер “Ватана” выразил это ощущение следующим образом: “В целом здесь неплохо, я могу развивать здесь свое хозяйство, но чего-то здесь недостает, как говорится, душа моя не лежит к этому месту”. Другой информант: “Ну, тут тоже нормально, живем нормально, но все равно хочется домой уехать туда. Не сейчас, попозже, но все равно уехать туда” (инт. с Х., муж., 1956 г. р.). Помимо такого рода эмоциональных объяснений отторжения информантами их сегодняшнего места жительства, назывались и другие причины. Ниже идет ряд из них.
Нестабильность и непредсказуемость политического режима: многие информанты рассказали нам, что они не чувствуют себя уверенно в России; несмотря на то, что они не подвергаются систематической дискриминации, у них нет твердого чувства, что рано или поздно их в очередной раз не депортируют. Отсутствие перспектив для детей: большинство из членов сообщества – выходцы из небольшого городка в Узбекистане; они – городские жители, оказавшиеся в сельской местности лишь из-за ударов судьбы, и не желают для своих детей “сельской карьеры”, пусть и успешной. Страх ассимиляции: по словам многих информантов старшего поколения, они боятся, что их дети потеряют свой язык, традиции и обычаи и, таким образом, перестанут быть турками.
Не будет лишним еще раз подчеркнуть, что проблемы политической стабильности и экономических возможностей и вопрос эмоциональной привязанности к “родине” являются отдельными, а иногда и независимыми темами. Несмотря на то, что никто не может гарантировать политической стабильности и экономического процветания (и даже элементарной безопасности) для турок-месхетинцев, если им будет предоставлена возможность репатриации в Месхетию, большинство информантов желали бы туда попасть; и, наоборот, хотя существуют страны с сильной экономикой и стабильным политическим порядком, такие, как Соединенные Штаты, эти места не выглядят для них привлекательными. Как красочно выразился лидер “Ватана”: “Знаете, мы столько навидались, нахлебались, что если скажут: вот там, в Месхетии, для вас ад построили, да, ад настоящий — наши поедут, потому что уже им ад даже не страшен. Лишь бы попасть на свою землю и жить как человек. Почувствовать себя хотя бы человеком, что наконец-то я пришел на свою землю. И спокойно могу здесь умереть”. Конечно, это лишь предположения романтически настроенного лидера национального движения, мы можем только догадываться, сколько турок-месхетинцев поехали бы в Месхетию, если бы им представилась такая возможность. Но лидер и называется лидером из-за своей способности вести за собой людей – и нельзя исключить, что при определенных обстоятельствах и при благоприятных политических условиях национальные лидеры турок-месхетинцев сумеют убедить значительную часть сообщества репатриироваться в Месхетию. В настоящее время, однако, реализация этого сценария представляется крайне маловероятной.
Заключение
Итак, подведем итоги. Среди турок-месхетинцев, которых мы изучали, наблюдается множественность определений “родины”: это и Месхетия, “родина наших отцов и дедов”, и Турция – “родина всех турок”; оба эти места являются символиче-
ски нагруженными “землями наших предков”. Хотя для большинства информантов эти определения существуют практически независимо, некоторые из них пытаются объяснить возникающий дуализм политическими пертурбациями прошлого, в результате которых Турция восемнадцатого века оказалась расколотой на современную Турцию и Месхетию. Практически все информанты указали на то, что Турция и Месхетия имеют для них статус “родины”, что говорит о том, что для подавляющего числа членов сообщества первостепенное значение имеет именно этнокультурная коннотация “родины”, а пространственно-физическая утратила свое значение. Вместе с ней — и объясняется это главным образом ферганскими событиями — потерял статус “родины” и Узбекистан. Тот факт, что все информанты желают обосноваться, построить дома и “пустить корни” именно на исторических землях своих предков (или предполагаемых предков), а не в богатых и политически стабильных странах, подтверждает значимость этносимволистской интерпретации “родины”, акцентирующей внимание на символической, а не инструментальной ценности “родной земли”. Для большинства из них Турция является наилучшим вариантом, поскольку эта страна сочетает в себе символические качества “земли предков” с достаточно благоприятными экономическими и политическими условиями. Можно задаться вопросом: почему многим из наших информантов удалось в исторически короткие сроки обогатить свое восприятие “родины” и к Месхетии присовокупить Турцию? Одна из гипотез может состоять в том, что у турок-месхетинцев нет своей богатой этно-
истории. И Турция, и Месхетия воспринимаются как “родина предков”, тогда как другие этносимволические элементы, привязывающие этническую группу к определенной территории, у турок-месхетинцев практически отсутствуют. С этой точки зрения Месхетия и Турция оказываются в равном положении. Нельзя, однако, исключить того, что когда-нибудь эти “недостающие” этносимволические элементы будут заново открыты или даже изобретены.
Необходимо заметить, что сводить все вопросы, связанные с концепцией “родины”, исключительно к вопросам культуры и коллективной памяти было бы не-
оправданной редукцией. Любой этносимволический анализ обязан принимать в расчет политические и инструментальные соображения. Так, представление о Турции как о “родине”, практически не существовавшее в конце 80-х и начале 90-х, появилось в результате взаимодействия двух факторов: разочарования и утраты надежд на репатриацию в Месхетию, вызванных политикой советского и грузинского государств (продолжением политики этнофедерализма и национализирующего на-
ционализма), и политики турецкого государства (национализма “внешней исторической родины”), предоставившего возможности для натурализации турок-месхетинцев из стран бывшего Советского Союза. Повернись политические события по- другому: например, если бы Грузия не чинила туркам-месхетинцам препятствий для репатриации или если бы Турция не стала проводить дружественную политику в отношении турок-месхетинцев, то и Турция могла бы никогда не стать “родиной” для месхетинских турок. Однако ни политика Турции, ни желание турок-месхетинцев туда ехать не случайны, объясняются они взаимным восприятием этнического родства между турками-месхетинцами и турками в Турции, дающего право проживания на исторической родине46 .
Итак, если Месхетия является “родиной” для турок-месхетинцев в силу коллективной памяти, передающейся через поколения, то Турция представляет собой более современный и политически сконструированный вариант “родины”, притом конструирование это происходило при определенных условиях – субъективном восприятии этнического родства между турками и турками-месхетинцами. В свою очередь, это восприятие (обосновано оно или нет) базируется как на исторических свидетельствах, так и на языковой и религиозной близости. Безусловно, элиты играли очень важную роль в процессах эмоциональной и пространственной ретерриториализации сообщества турок-месхетинцев – без активности националистической организации “Ватан” для большинства членов сообщества вопрос репатриации в Месхетию едва ли бы стал актуальным; в свою очередь, без действий политических элит Турции, сделавших возможной миграцию в эту страну турок-месхетинцев из стран бывшего СССР, маловероятно, чтобы эта страна приобрела статус “родины” для членов сообщества. Тем не менее элиты эти принуждены действовать в рамках, задаваемых этносимволическими элементами коллективной памяти о “родине” и восприятия этнического родства.
Наконец необходимо сделать последнее замечание. Не стоить думать, что этносимволизм трактует концепцию “родины” как своего рода черную дыру, обладающую неограниченным гравитационным потенциалом, которая неумолимо притягивает к себе всех членов того или иного сообщества. Для разных людей “родина” обладает различной притягательностью – некоторые готовы умереть за нее, тогда как для других это просто пустой звук, никак не оказывающий влияние на их поведение. Тем не менее в макромасштабе, вопреки всем прогнозам теоретиков глобализации и космополитической идентичности, эта концепция продолжает играть очень важную роль, и вполне возможно, что при увеличении миграционных процессов роль эта будет не снижаться, а только возрастать.
Примечания
1 В данной работе нет смысла описывать всю систему критических отношений между этносимволизмом и модернистскими теориями национализма.
2 См.: Hutchinson, Смит.
3 Например, в случае греческого национализма между националистами происходили ожесточенные дебаты по поводу того, на основе какой традиции, древнегреческой или византийской, создавать современную греческую нацию. См.: J. Campbell, P. Sherrard. Modern Greece. New York, 1968.
4 См.: A. Smith. The Poverty of Anti-Nationalist Modernism // Nations and Nationalism. 2003.
Vol. 9(3). P. 362.
5 Смит. Национализм и модернизм. М., 2004. С. 218.
6 Утверждение о всевластии элит можно заострить, выдвинув следующее положение: почему бы элитам, нуждающимся в послушном населении, сразу не “сконструировать” такую этику, чтобы население беспрекословно подчинялось этим элитам, было бы законопослушным, трудолюбивым и дисциплинированным, умеренно потребляло алкогольные напитки и т. д.?
7 Об этом недостатке в основных теориях национализма пишут Томпсон и Февр.
8 Согласно некоторым авторам, турки-месхетинцы являются потомками тюркских племен, осевших в регионе между пятым и седьмым столетиями; другие исследователи утверждают, что турки-месхетинцы – это этнические грузины, принявшие ислам.
9 Позже, в конце 80-х, на волне перестройки, крымским татарам было разрешено вернуться в Крым.
10 Многие из турок-месхетинцев считают, что погромы были организованы из Москвы “лично Горбачевым” для того, чтобы переселить турок-месхетинцев в плодородные земли Центральной России, где ощущался острый недостаток рабочей силы; другие полагают, что они были устроены узбекским националистическим движением “Бирлик”. Подробное описание ферганских событий приводится в книге Х. Умарова-Гозалишвили. Трагедия месхов. Тбилиси, 2004.
11 Роджерс Брубэйкер последовательно развивает этот тезис в своей работе о национальном вопросе в Советском Союзе и постсоветской Евразии. См.: R. Brubaker. Nationhood and the National Question in the Soviet Union and post-Soviet Eurasia: An Institutional Account // Theory and Society. 1994. Vol. 23. P. 47–78. См. также: Р. Брубэйкер. Мифы и заблуждения в изучении национализма.
12 Brubaker. Op. cit. P. 58.
13 См.: Г. Мамулия. Концепция государственной политики Грузии в отношении депортированных и репатриированных в Грузию месхов. Цит. по: А. Юнусов. Месхетинские турки: дважды депортированный народ. Баку, 2000. С. 62.
14 См.: Юнусов. Там же. С. 64.
15 О борьбе турок-месхетинцев за возвращение в Месхетию в советское время см.: А. Осипов. Движение месхетинцев за репатриацию (1956–1988) // Этнографическое обозрение. 1998.
№ 5. С. 95–108. Как отмечает Осипов, “движение месхетинцев стало ярким, хотя и малоизвестным эпизодом новейшей советской истории, едва ли не единственным примером длительного существования массового общественного движения вне контроля со стороны властей и вопреки их воле”. Там же. С. 106.
16 См.: Осипов. Там же. С. 99. Юнусов. Там же. С. 75—77.
17 Гитлин. Национальные отношения в Узбекистане: иллюзии и реальность. Тель-Авив, 1998.
18 Гитлин. Глава “Симптомы будущего национального взрыва”. Там же. С. 418–431.
19 Правда, стоит сказать, что в постсоветский период интенсивного национализирующего национализма в Грузии ее руководство вполне могло опасаться межэтнических столкновений, если бы туркам-месхетинцам было дано право репатриации, даже если бы само руководство было настроено положительно. Контроль грузинской элиты над населением значительно ослабел по сравнению с советскими временами, и неясно, хватило бы у грузинского руководства
властных ресурсов для предотвращения межэтнического конфликта.
20 Р. Брубэйкер. Мифы и заблуждения в изучении национализма // Ab Imperio. 2000. № 1, 2.
С. 252.
21 См.: Юнусов. Там же. С. 55–60.
22 Учитывая массовое конструирование этнических идентичностей в советский период, сами акторы этих конфликтов могли бы быть совершенно отличны от тех, что мы имеем сегодня.
23 См.: Брубэйкер. Там же. С. 163.
24 Термин, введенный в оборот Т. Мартином. См.: T. Martin. The Affirmative Action Empire: Nations and Nationalism in the Soviet Union, 1923–1939. Ithaca, 2001.
25 См.: А. Миллер. Империя Романовых и национализм. М., 2006. С. 219.
26 O. Pentikainen, T. Trier. Op. Cit. P. 50.
27 Всесоюзное общество турок “Ватан” было создано в 1991 году в Москве с тем, чтобы способствовать репатриации турок-месхетинцев в Месхетию; с января 1994 года организация получила регистрацию Минюста России под именем Международного общества “Ватан”. “Ватан” был сформирован на основе нелегальной организации турок-месхетинцев, действовавшей с 60-х по 80-е годы – “Временного организационного комитета освобождения” (ВОКО). ВОКО функционировал на всем советском пространстве, пытаясь добиться от советского руководства решения вопроса о репатриации в Месхетию турок-месхетинцев со всего Советского Союза. Главными методами работы комитета были петиции в высшие органы власти и встречи с различными советскими функционерами. За время ее существования было проведено десять нелегальных съездов. В конце 80-х годов центр его деятельности переместился в Узбекистан, а позже в Москву. См.: Осипов. Там же. Юнусов. Там же. С. 70–84. В настоящее время активность “Ватана” практически прекратилась.
28 Это интервью было единственным, где использовался термин “малая родина”. Возможно, употребление термина из советского словаря национальной политики связано с тем, что организации турок-месхетинцев практически на всем протяжении своего существования добивались репатриации в Месхетию без требования политической автономии.
29 Я благодарен Е. Чикадзе за это наблюдение.
30 Интересно отметить, что сам информант в действительности родился в Узбекистане.
31 A. Smith. Myths and Memories of the Nation. Oxford, 1999. P. 271.
32 Тем не менее коллективная память турок-месхетинцев о более недавней истории с ее двумя ключевыми событиями – депортация и ферганский погром — чрезвычайно наполнена и служит одной из определяющих характеристик их коллективной идентичности.
33 В принципе к “золотому веку” можно отнести времена пребывания турок-месхетинцев на “своей” земле в Месхетии, однако воспоминания о них крайне отрывочны. Упадком в таком случае можно считать депортацию и последующие за ней времена рассеяния сообщества. В этом отношении история турок-месхетинцев сильно напоминает историю евреев и этнических армян в Турции.
34 Один из ведущих российских исследователей турок-месхетинцев Александр Осипов пишет, что историческая мифология турок-месхетинцев находится в “зачаточном состоянии”. См.:
А. Осипов. Влияние государственной идеологии на самосознание и активность меньшинств (на примере месхетинских турок) // Этнографическое обозрение. 1994. № 2. С. 37.
35 Безусловно, катализатором стремления к “нормализации”, наблюдавшегося у рядовых членов сообщества турок-месхетинцев, были события в Ферганской долине (об этом ниже).
36 Smith. Ibid. P. 272. Стоит подчеркнуть, что из этой цитаты видно, что этносимволисты не отказывают концепциям “изобретения традиций” и “изобретения истории” в праве на существование, они лишь существенно ограничивают область их применения.
37 В 1960-е и 1970-е годы среди турок-месхетинцев существовало достаточно сильное “прогрузинское” течение, лидеры которого были убеждены, что турки-месхетинцы – это этнические грузины, принявшие ислам. См.: Осипов. Там же. Юнусов. Там же. Однако в нашем случае с такой этнической самоидентификацией мы не встречались.
38 О систематической дискриминации турок-месхетинцев со стороны местных властей см.: А. Осипов, О. Черепова. Нарушение прав вынужденных мигрантов и этническая дискриминация в Краснодарском крае. Положение месхетинских турок. М., 1996.
39 Турция предоставляет вид на жительство только тем туркам-месхетинцам из стран бывшего СССР, у которых есть гражданство этих стран и загранпаспорта.
40 Интересно отметить, что мы нередко слышали мнение, что Америка “забирает” к себе турок-месхетинцев, потому что те являются дешевой и эффективной рабочей силой. Трудно не провести параллелей между этой позицией и утверждением, что Горбачев организовал серию ферганских погромов для того, чтобы обеспечить качественной рабочей силой Черноземье Центральной России.
41 Окончательно пять районов Месхетии, откуда были депортированы турки-месхетинцы, вошли в состав Российской империи в 1829 году, в результате мирного договора между Россией и Турцией. Об истории турок-месхетинцев см.: А. Юнусов. Там же.
42 Дело, на мой взгляд, здесь не только в корневой специфике русского языка; практически то же самое применимо и к понятию “дома”: в традиционных обществах индивид рождался в каком-либо доме, жил в нем или строил такой же недалеко от него, и дом этот находился на территории “Дома его предков”.
43 Так, М., лидер местного отделения “Ватана”, рассказал в интервью, что стал задумываться о возвращении в Месхетию еще в 1983 году.
44 Это говорит о том, что обе коннотации “родины” по-прежнему значимы для многих информантов, они стремятся к тому, чтобы для будущих поколений место физического рождения стало совпадать с местом их этнических корней.
45 Это говорит о том, что “гражданская” интерпретация “родины” как государства, гражданином которого ты являешься, не имеет никакого значения в глазах наших информантов.
46 Это не означает, что у этой политики не было и других причин.
* Данная статья написана на основе доклада, представленного на XVI ежегодной конференции Ассоциации по изучению этничности и национализма (ASEN) “Нации и их прошлое”, состоявшейся в Лондонской школе экономике и политических наук 28 – 30 марта 2006 года. Автор хотел бы выразить благодарность анонимному рецензенту за ценные критические замечания и Даниилу Александрову, дискуссии с которым прояснили его понимание ряда проблем советской национальной политики. Особая благодарность – Елене Чикадзе, с которой мы вместе собирали полевые материалы и обсуждали множество аспектов жизненного мира турок-месхетинцев.