Рассказ
Опубликовано в журнале Нева, номер 12, 2011
Мирон Фишбейн
Мирон Хоневич Фишбейн родился в 1949 году в пос. Смидович Еврейской АО, математик. Живет в г. Биробиджане.
Один светдый день Ивана Денисовича
День с утра выдался светлым. На хорошо промытом вчерашним дождем небе ни облачка. Рассвет был в меру багровым, а роса обильной. Ветерок приятно холодил, сдувая прилипчивый гнус.
Утренние хлопоты привычны: полить, обобрать, пока нежарко, ягоду, собрать огурчики, нарвать лучка и прочей зелени. Сегодня к этим хлопотам добавлялась еще проверка на озере настроенных с вечера рыболовных снастей.
Занималась традиционная пятница с банькой и добрым застольем, когда компания связанных только этим мероприятием людей, числом до двух десятков, с гитарой и баяном соберется на даче — каждый заявится со своими деликатесами и гостинцами для хозяина. Его зовут Иван Денисович. На все вопросы об известном прототипе отшучивается: мало ли полных тезок населяет небольшой провинциальный город и великое множество подобных в нашей просторной стране.
Юный Ваня, или даже Ванечка, как ласково его звали домашние и некоторые сокурсницы, учился в крупном промышленном городе на инженера-механика. Жил он как и большинство своих сверстников, особо не задумываясь ни о сложности жизни, ни о превратностях судьбы, которая в обозримом будущем была предсказуемой и вполне устраивала как его самого, так и его родителей. Они были людьми рабочими и работу инженера на должности мастера, начальника участка или — бери выше — начальника цеха считали престижной.
О своем литературном двойнике наш герой узнал в один обычный студенческий день, когда он в течение одной лекции залпом прочитал известную повесть
А. Солженицына. Если сказать, что повествование его потрясло, то это было бы преувеличением, но и отмахнуться от рассказанного в повести как вовсе от ничего для него не значащего тоже он не мог. Не “смефуечки” произвели на него впечатление, а герой — крепкий мужичок, без гнильцы, основательный, в то же время какой-то блаженный и даже не совсем взаправдашний.
Прошли годы, были прочитаны “Архипелаг ГУЛАГ”, “В круге первом”, “Раковый корпус” и даже часть “Красного колеса”. Возмужавший Иван не разделял мнения своих коллег, которые считали Солженицына великим писателем и пророком, а присуждение Нобелевской премии изгнаннику и диссиденту рассматривал как политическое решение, продиктованное противниками Советского Союза.
Тем временем жизнь шла своим чередом: появились жена и дети, подошла очередь на благоустроенную “двушку”, шустрый “москвичок” возил на дачу и рыбалку. Не был Иван обойден и должностью: стал замначальника цеха. Но что-то расстраивалось в государственном механизме, который, несмотря на “штурмовщину” и помощь в летнюю страду заводчан на покосах и сборе овощей, давал заметные сбои: удручало однообразие прилавков и обостряющийся дефицит. А потом и вообще началось сущее безобразие: длиннющие, сбитые в десятки очереди за алкоголем, распределяемым по талонам.
На заводе возникали стихийные митинги, которые в обеденные перерывы собирали многочисленных ораторов. Обсуждалось то, что уже выплеснулось на экраны телевизоров и что сконцентрировалось в одноименном фильме “Так жить нельзя”. Развал страны и последовавшая за этим судьбоносным для миллионов людей событием действительность оказалась жестче и трагичнее, доказав, что можно жить и гораздо хуже и что правы представители древнего народа с печальными глазами мудрецов, утверждающие, что “не бывает так плохо сегодня, чтобы не стало хуже завтра”.
Для Ивана Денисовича, так уважительно к нему обращались в цеху, новые реалии обернулись потерей работы. Завод утратил всех заказчиков и вынужденно приостановил, а затем и свернул деятельность. Возраст позволил досрочно оформить небольшую пенсию, которой вместе с пенсией супруги хватало на оплату жилья и сносное существование, подспорьем и приварком (особенно в периоды задержки выплат) служили рыбалка, дикоросы, грибы и овощи с дачи.
Слава богу, дети выросли, выучились, тогда еще бесплатно, и разлетелись по свету, иногда отзываясь редким письмом или звонком к праздникам и дням рождения. У них все было тип-топ, они много работали и позволяли себе даже слетать в “жарки страны”, в родной же город ни ногой, к себе тоже не звали. Внуки росли без стариковской ласки, глядя удивленными детскими глазами с фотографий, расположенных на книжном стеллаже и старомодном комоде.
Старость счастливой порой не назовешь, а выпитая с соседом по гаражу на двоих четвертинка располагала к философским обобщениям. Из этих обобщений следовало, что любая жизнь катастрофа, в том числе и государственная. И коль рухнуло, казалось, незыблемое, так и незачем старикам сетовать на злую годину.
Но жизнь определенно бывает закрученной и более жестко и жестоко. Наиболее страшно явление в ней Смертная Тоска. Казалось бы, что такого особенного в том, что рядом с тобой порой и не принимающий твои взгляды человек и зудит хуже надоевшего комара из бессонных, липко тягучих летних ночей: и то не так, и это никуда не годится. А вот когда слегла и уже не поднялась Вера Тимофеевна, когда тянущий сердце страх сменился тупым безразличием и сонным бездействием, вот тогда и понятно стало Ивану Денисовичу, в чем заключается мудрость русской пословицы: “От сумы и от тюрьмы не зарекайся”.
Борьба с болезнью жены отняла не только последнее из оставшегося после новоявленных государственных инициатив (ваучеризация, приватизация, дефолт, монетизация и прочие напасти), когда были проданы машина, гараж, обнулен счет, но и силы сопротивляться обстоятельствам. Быстро обнаружилось, что Тимофеевна не только кормила, поила, обстирывала, но и была главным и экономически целесообразным звеном в семье, обеспечивающим если не достойное, так хотя бы сносное существование, внося своевременно плату за жилье, аренду участка и автостраховку, то есть все, что связывает человека и грабящее его государство. Теперь эти неоплаченные счета лежали в почтовом ящике. Средств на оплату счетов не было. Единственная пенсия, которую приносила почтальонша, уходила на питание. Да и его рационально организовать Иван Денисович был не в состоянии — просто не умел, да и водка стала не только главной статьей расхода, но и спутником его одинокой жизни.
Жить было ни к чему, сосущая душу смертная тоска и давящее виски похмелье отравляли каждый божий день. Угроза выселения из квартиры стала реальностью после судебного решения и описания жалких остатков из того, что было накоплено за долгую жизнь.
Все это бы окончилось более чем печально, если бы не бурно развивавшиеся в другой части необъятной страны события. В семье его старшего сына давно вызревал конфликт, о котором сын лишь вскользь обмолвился на поминках. Он не хотел усугублять и без того плачевное положение отца, тупо взиравшего на происходящее и слабо реагировавшего на любую информацию, усматривая в том, что творилось в последнее время вокруг него, злую волю, приписать которую было не к кому.
Не выдержав трудностей, свалившихся на семью после внезапного и ничем не
обоснованного увольнения мужа, сбежала из дома невестка, отбыв по найму с заезжим зазывалой-ухажером и оставив на произвол судьбы, до лучших времен, внука Дениса, который уже был школьником и с воспитанием которого впавший в ступор отчаянного безденежья молодой папаша не справлялся.
Так Денис оказался на попечении деда, который в отличие от отца располагал пусть и мизерными, но все же средствами к существованию. Были оформлены необходимые документы, из коих следовало, что Иван Денисович становится опекуном своего девятилетнего внука. Жизнь обретала смысл и нравственные цели, придавала значение и устойчивость существованию. Видя новое положение Ивана Денисовича, вошли, как говорится, в положение участковый и судебные приставы, оставив на время микроволновку, тостер и другие, на их взгляд, излишества, годные для погашения накопившегося долга.
По совету сердобольной соседки, подкармливающей из сострадания одинокого пенсионера, Иван Денисович оформил субсидию, подписал план-договор рассрочки погашения долгов по коммуналке и электричеству, которое ему временно подключили, собрался с силами и заплатил за газ — единственное еще неотнятое благо цивилизации.
Забота о внуке, который, обучаясь в четвертом классе, входил в пору раннего отрочества, занимала не только помыслы, но и время Ивана Денисовича. Он хоть и стал досужим человеком, все же не прочь был поменять свой досуг на занятость, чтобы иметь пусть небольшой, но устойчивый доход. Единственное, что могла предложить ему сегодняшняя жизнь, это работа сторожа на какой-нибудь автостоянке, но кто будет с Дэником? Крутящееся в памяти завтра саднило и не давало покоя Ивану Денисовичу. Где черпать силы, где искать средства, чтобы латать скудный бюджет, большая часть которого уходила на погашение долга и на оплату счетов, чтобы этот долг не рос?
Не зря говорится: “Голь на выдумку хитра”. Правда, вся хитрость многих новоявленных парий заключалась в рыхлении мусорных баков и свалок, где многие находили скудные средства к существованию. С одним из них, помоложе и лицом посветлее, сошелся поближе Иван Денисович. Глеб, так звали приятеля, был из заводчан. Он после армии, окончив техникум, работал мастером в сборочном цехе. В отличие от Ивана Денисовича, на пенсию рассчитывать не мог, начав, как и многие, хлопотную и неустроенную жизнь челнока. Челночил, пока не появились более крупные дельцы, отобравшие после дефолта дело, а за долги — квартиру. Глеб сдался не сразу, сумел даже подняться и обзавестись другим жильем, да не выдержала испытаний семья, жена с детьми отправилась к своим, которые с самых первых дней его не признавали. Так Глеб стал одним из многих живущих за счет отходов, горько шутя, что и сам стал человеческим отбросом, место которого на помойке. Глеб считал, что жалость, в том числе и государственно оформленная в виде субсидий и льгот, только расслабляет, что, по Дарвину, миром правят наследственность, изменчивость и отбор, то есть смерть, из чего следует: чтобы не умереть, надо изменяться.
За курево, скопившееся у Ивана Денисовича с незапамятных дефицитных лет (припасливая Тимофеевна отоваривала талоны), Глеб приносил со свалки листы металла, катушки, бутылки с остатками растительного масла, тюбики с зубной пастой, обмылки и прочий не до конца использованный продукт, который можно было без особой опаски дожать и домылить. Найденная для стрижки волос машинка после тщательной разборки и смазки оказалась вполне пригодной — вероятно, ее бывшему владельцу было недосуг с ней возиться. Отмытая в керосине и просушенная до тех пор, пока не выветрился неприятный запах, машинка была опробована на приятеле, чьи нестриженые волосы давно просились стать жертвой бойко снующих никелированных лезвий.
Однако все это позволяло сберечь сущие копейки, да еще от Дэника надо было тщательно прятать эти убогие припасы. Внуку приобреталось все новое, включая и предметы личной гигиены. Требовались более радикальные меры, которые позволили бы не только экономить на стрижке, но и после очередного назойливого объявления о повышении пенсий удерживаться на плаву. Лучше бы цены снижали,
говорили помнящие послевоенное время старики, когда о народе, по их мнению, заботились не только на словах, а на самом деле и когда без всяких прочих катаклизмов “текли, куда надо, каналы и в конце, куда надо, впадали”.
Однажды, разбирая свезенный после продажи гаража и сваленный на дачный чердак до лучших времен хлам, Иван Денисович наткнулся на части сделанного, но несобранного и не опробованного в деле самогонного аппарата. Великое множество этих незатейливых и надежных агрегатов было изготовлено заводскими умельцами в пору борьбы с пьянством, когда уважающий себя человек не желал стоять в водочных очередях, налаживая в быту производство собственного продукта.
Природная сметка да помощь новоявленного друга позволили обзавестись печуркой-экономкой, сделанной из подручных материалов и требующей для себя нескольких поленцев или на худой конец охапку сухих веток. В городской квартире варить самогон — занятие доступное, но опасное: стукнут соседи — не оберешься неприятностей. На даче можно, но нет проточной воды, охлаждающей змеевик.
Проблема разрешилась комплексно. На крышу сарайчика, в котором хранился дачный инвентарь, Иван Денисович втащил и укрепил бак от старой стиральной машины. К нему он приделал лейку, а во время подготовки продукта возгонки лейка заменялась гибким шлангом, подающим воду к змеевику. Ручной насос нагнетал ледяную воду в бак. Просто и надежно, только надо качать, что утомительно. И Иван Денисович подумывал о приобретении электрической помпы.
Продукт получался отменным. Пропущенный через активированный уголь и вторично отстоянный в марганцовке, он был светел и без характерного запаха. Для пущей экзотики настаивался на лимонных корках, кедровых орешках, калине или другой имеющейся в ледничке ягодке. Ледник находился в глубоком погребе, где летом хранилось все, что готовилось на зиму: отваренные грибки, ягода, выпотрошенная рыбка и многое другое. Этот погреб копался долго, был основательно отделан грубым тесом, дно забетонировано, в стенах располагались ниши для разносолов. Если бы не промышляющие любители дармовщинки, здесь можно было бы хранить продукты круглый год, так как картошка не замерзала на такой глубине и без отопления.
Как правило, двух трехлитровых банок на всю честну компанию хватало, да еще с ведерко гости разбирали для собственного употребления. Вырученные деньги Иван Денисович складывал к осени: надо подготовить Дэника к школе, а это ох как не
просто. Костюмчик, обувку на смену и на физкультуру, плащик и кепочку, книж-
ки и тетрадки — вот самый скромный перечень необходимой на первых порах экипировки, а сколько все это стоит, знают лишь те, кто перебирает ношеное в различных благотворительных пунктах, помогающих многодетным родителям собрать детей в школу. Порылся было и Иван Денисович, да бросил эту затею. Кроме роликов и совсем не надеванной курточки, на которой сохранилась магазинная бирка, ничего приличного, не вызывающего мальчишеских вопросов, не нашлось.
В этот день не хотелось вспоминать о проблемах. Дэник, слава Богу, здоров, под присмотром соседской внучки, работающей на каникулах вожатой в бывшем заводском летнем оздоровительном лагере, куда через знакомых за умеренную плату он был пристроен. Вчера только звонил, хвастался, что поймал и приручил бурундучка.
Хлопоты хоть и обременительны, но сулят удовольствие и радость. В первую очередь надо бы накачать воды и заполнить баки в баньке, натопить каменку и запарить венички (они на всякий вкус: и с полынью, и с крапивой, есть чисто березовые, а есть вперемешку с дубом и кленом). Для любителей “духовитого” пара настаиваются хвоя и мята, холодный квасок будет подан прямо в предбанничек, пол которого выстлан свежим камышом. Любители пива привезут его с собой. Не меньшей заботой является традиционная уха, которая всегда на пятничном столе в любое время года. Зимой из чего придется, чаще всего из горбуши или кеты, а летом желательно, чтоб из белорыбицы.
Тут пришлось накануне постараться, подкормить на озерце карасей и прочих “середнячков”, наловить шустрых мальков, предназначенных быть живцами. В четверг вечерком, когда погода окончательно наладилась, Иван Денисович настроил “тычки”, так называют гибкие прутья с короткой крепкой леской, заканчивающейся внушительным крючком, на который насаживается за “оперение” наживка. Она легко, пока не “уснет”, скользит по поверхности воды, приманивая крупных хищников, идущих ночью к мелководью. Для мелочи, без которой никакой настоящей ухи не организуешь, предназначалась сплетенная из тонкой лозы “мордуша”. Закончив установку стационарного рыбацкого инвентаря, Иван Денисович забросил удочки, удобно усевшись на переносном матерчатом стульчике. Оголодавшая в ненастье и собранная подкормкой рыбка брала червя охотно, и к сумеркам в ведерке плескалось с десяток карасей, более чем достаточно к ужину и ухе. Вся остальная часть промысла переносилась на утро, когда, если повезет, можно снять с “тычков” и щучку, и сомика, и угорьков.
Раннее утро выдалось знатным, росным. Надев резиновые сапоги, отправился Иван Денисович оценить свою рыбацкую удачу. Уже издали было видно, что она не обошла его стороной, несколько прутиков изогнулось под тяжестью добычи, которая изредка предпринимала тщетные попытки сойти с крючка. Подведя аккуратно сачок, одного за другим снял Иван Денисович двух сомиков и трех угрей. Затем рассортировал мелочь, которую выбрал из мордуши, отправив обратно в озеро большую ее часть. Теперь дело техники, думал, шагая в сторону дачного поселка, Иван Денисович.
Поеживаясь от прохлады, заменив подмоченную росой одежду теплой фланелевой рубахой, заправленной в просторные с начесом брюки, принялся он за нехитрую утреннюю трапезу. С некоторых пор она состояла из солидной рюмки настоянного на кедровых орешках самогона и того, что остается от ужина. Вот и сегодня, закусив луковкой и вчерашними карасями, пришел Иван Денисович в доброе расположение духа, которое трактуется по известной российской присказке: “Выпил с утра — и весь день свободен”. Торопиться незачем, но и чаевничать следует не до обеда, который еще надо изготовить.
Перво-наперво следует накачать воды, затем растопить в бане печь, которая к приезду гостей должна прогореть, вскипятить воду, накалить каменку, заполнив парилку нестерпимым жаром. Этот жар постепенно вберут стены и полок, равномерно распределяя его во все углы.
Особой заботы требует уха. Она должна вариться на костре, чтобы была с дымком. Особый вкус ей придаст вода, которая обязательно должна быть взята из того места, откуда выловлена рыба. Так что на озерцо придется сходить еще раз. Место для костра выложено кирпичом, на который устойчиво ставится рассчитанный на полтора ведра, видавший виды закопченный бачок. Во вскипевшую воду Иван Денисович забрасывает горошки черного перца, лавровый лист, соль и завернутую в марлю мелочь. Все это основательно должно прокипеть, прежде чем место вынутой марлевой упаковки займут караси. Эти сваренные в специях караси пойдут с частью юшки на обед, который дополнит вываленная и обжаренная в укропе картошечка. Сама уха будет уже доварена, пока гости, попарившись в баньке, будут закусывать под традиционный для этого случая тост “С легким паром!”. Это займет считанные минуты. Как только размягчится картошка, будут отправлены в бачок крупно порезанные сомики и угри, укрытые до поры до времени зелеными стеблями лука, укропа и петрушки. Сигналом к главному таинству послужат побелевшие глаза всплывающей на поверхность готовой к употреблению рыбы. Потом остается, не мешкая, обильно высыпать зелень, вылить с полстакана самогона и загасить в ней ивовый прутик из костра. Уха, упревая недолго, постоит и будет отправлена на стол как раз к третьему тосту, который традиционно в этой сугубо мужской компании произносится: “За милых дам!”
Весь этот неоднократно выверенный процесс, требующий сноровки и душевного равновесия, приводил Ивана Денисовича в состояние пусть и временного, но радостного осознания своей нужности и полезности. Будучи человеком, вступившим в тот возраст, когда каждый день воспринимается как последний, Иван Денисович чувствовал ни с чем не сравнимый привкус острого восприятия действительности. А действительность, как ни прогонял он нелегкие мысли в этот хлопотливый день, накатывала мутной волной непредсказуемости завтрашнего существования. Его знаменитый на весь мир тезка знал, что, если “зашкериться”, выполнять все правила навязанной и совершенно выморочной по своему содержанию игры, больше похожей на дурной сон, все же выйдешь на свободу и будешь жить по-человечески, а здесь, как ни ищи выход, находишь “только вход, и то не тот”.
Иван Денисович мысленно стоял у распутья, каждый поворот которого не сулил ничего хорошего: что налево, что направо, а прямо — так и “совсем подавно”. То есть если все оставить как есть, эту зиму не одолеть. За квартиру платить будет нечем, цены на лекарства, а без них ляг да умри, прямо с цепи сорвались. Всякие там калинки да малинки помогают лишь здоровым людям, поддерживая у молодых нужный тонус и пополняя необходимый запас витаминов.
Сосед по даче Олег, человек молодой и активный, пристроив к летнему домику утепленный сруб и перебравшись с семьей на круглогодичное проживание, городскую квартиру сдает, чем и перебивается, предлагает свою помощь по оборудованию для зимней жизни баньки. Заманчиво! Но как быть с Дэником, которому придется идти дачной тропинкой темными утрами и вечерами, добираться до школы на автобусе, а он может вовремя и не прийти, возникнут опоздания и прочие неурядицы долгого и небезопасного (ох, времечко!) пути на занятия? Нет, на это решиться Иван Денисович не может, как и не согласен на переезд к Марковне, с кем в последнее время сошелся, но это так, дружеская беседа, разговоры все о том же, а чтоб каждый день вместе… да и Дэник, опять же, как это воспримет, а Марковна будет ли с ним ласкова? Как говорят на Востоке: “Прежде чем втащить слона на крышу, надо подумать, как его оттуда снять”.
Так получается: что налево, что направо темнота и беспросвет, “помер мой сосед, что справа, тот, что слева, еще нет”. Остается перетащить печурку на второй этаж своей квартирки, вывести в форточку трубу и топить, как в ленинградскую блокаду, ставшими в сегодняшней жизни лишними книжками. Это в том случае, когда отключат за неуплату отопление, тем более что большая часть насельников из подъезда пятиэтажной “хрущобы” уже давно не платит. Вот и выполнят свою угрозу коммунальщики, их понять можно, у них тоже дети, а зарплата от оплаты жильцов зависит. Все, как говорится, на одной подводной лодке, одни “бредят от удушья”, а другие от бездушья.
Но это завтра, а сейчас — в парилку, пусть пар прогонит тяжелые мысли, гостей надо встретить радушно, так как они приветливы и щедры. Среди них выделяется Никанорыч, уже в возрасте, но крепок, учтив, а не услужлив. Его признают за старшего, он хлопочет у стола, присаживается, выпивает и вновь что-то подает, заменяет и подкладывает. “Горяча ли уха?” — вопрошает Иван Денисович. “Очень вкусно!” — отвечают гости, каждый хвалит в отдельности.
Наступает время песен. “Музыкальная пауза!” — объявляет Никанорыч. Начинают традиционно: “Яблоневый вечер…” Вечер и правда чем-то напоминает созревшее яблоко. За горизонт неспешно скатывается огненно-красное неправдоподобно большое солнце. Поют вместе, по очереди, ради этого и собираются каждую пятницу. На душе у Ивана Денисовича становится легко, она парит и растворяется в “сиреневом тумане” одноименной песни.