Опубликовано в журнале Нева, номер 12, 2011
Архимандрит Августин (Никитин)
Архимандрит Августин (в миру — Дмитрий Евгениевич Никитин) родился в 1946 году в Ленинграде. В 1969 году окончил физический факультет Ленинградского университета. В 1973 году принял монашеский постриг с именем Августин. Пострижен в монашество митрополитом Никодимом в Благовещенской церкви его резиденции в Серебряном Бору в Москве. В 1974 году им же рукоположен во иеродиакона и иеромонаха. Окончил Ленинградскую Духовную академию (1975), с этого времени — преподаватель, с 1978 года — доцент Санкт-Петербургской Духовной академии.
Август Людвиг Шлёцер —современник
М. В. ЛомоносоваИз истории русско-немецких связей
Мы и потомство наше будем за Вас Бога молить,
как за Шлёцера и Ломоносова [1].
А. С. Пушкин
Русско-немецкие связи берут свое начало в период, предшествовавший эпохе Крещения Руси. Так, в “Слове о полку Игореве “упоминается о победе Киевского князя Святослава над половцами и говорится о том, что в Киеве его прославляли немцы, а также представители других народов: “ту немци и венедици, ту греки и моравы поют славу Святославлю” [2].
Как известно, до нашего времени рукописный текст “Слова” не дошел. В своей статье “Песнь о полку Игореве” А. С. Пушкин отметил, что древняя рукопись, содержащая текст этого произведения, “найдена была в библиотеке графа А. И. Мусина-Пушкина и издана в 1800 году. Рукопись сгорела в 1812 году. Знатоки, видевшие ее, сказывают, что почерк ее был полуустав XV века” [ПСС, XII, с. 147].
В той же статье поэт затронул и проблему, связанную с отсутствием оригинала “Слова о полку Игореве”. “Некоторые писатели усумнились в подлинности древнего памятника нашей поэзии и возбудили жаркие возражения, — пишет А. С. Пушкин. — Великий скептик Шлёцер, не видев Песни о полку Игореве, сомневался, в ее подлинности, но, прочитав, объявил решительно, что он полагает ее подлинно древним произведением, и не почел даже за нужное приводить тому доказательства; так очевидна казалась ему истина!” [ПСС, XII, с. 147]
В эпоху Крещения Руси русско-немецкие связи стали более интенсивными. Во времена правления князя Владимира (980–1015) Киев посетил Бруно, архиепископ Кверфуртский. А в 1043 году к немецкому королю Генриху III в Гослар приходили русские послы [3]. В “Повести Временных лет” под 1075 годом находится сообщение о немецком посольстве к Святославу Ярославичу: “В се же лето придоша посли из немец к Святославу” [4]. Это посольство было послано немецким королем Генрихом IV; во главе посольства стоял Бурхард, епископ Трирский [5]. Так повествует о начале русско-немецких связей древнерусский летописец.
Но было время, когда древнерусские летописи были недоступны для отечественных исследователей. Касаясь начального периода научной работы с летописными текстами, А. С. Пушкин снова упоминает Шлёцера: “Смотри, чем начал Шлёцер свои критические исследования! Он переписывал летописи слово в слово, букву в букву…” [ПСС, XII, с. 207] Обращение русского поэта к трудам Шлёцера было не случайным; одна из его работ так и озаглавлена: “Заметки при чтении “Нестора” Шлёцера”. А. С. Пушкина и А.-Л. Шлёцера сближало то, что оба они предпочитали работать с подлинными историческими документами, хранившимися в архивах. Приступая к исследованию о деятельности Петра I, Пушкин писал известному историку Михаилу Петровичу Погодину: “Трудиться мне одному над архивами невозможно, и помощь просвещенного и деятельного ученого мне необходима” [ПСС, XV, с. 53].
Допуск М. П. Погодина к архивным историческим материалам был устроен по ходатайству поэта перед императором Николаем I. Упомянув об этом, Пушкин просил историка использовать эту возможность как для своих исследований, так и в помощь ему самому — для работы над “Историей Петра”. “Вы произведете такие чудеса, — пишет Пушкин, — что мы и потомство наше будем за Вас Бога молить, как за Шлёцера и Ломоносова” [ПСС, XV, с. 53].
Август Людвиг Шлёцер (1735–1809) в 1761 году получил приглашение прибыть в Россию. 19 августа того же года Шлёцер отбыл из Гёттингена в Любек, чтобы на корабле отправиться в Санкт-Петербург, к месту своего назначения. Прибыв в Любек
8 сентября, Шлёцер стал готовиться к нелегкому путешествию: за 250 лет, прошедших со времени последних рейсов ганзейских купеческих судов в Великий Новгород, морские пути не стали менее опасными. Шлёцер даже составил нечто вроде завещания: он перевел 800 марок на имя матери через один любекский торговый дом. Завершив в Любеке все свои дела, Шлёцер отправился в морскую гавань Любека- Травемюнде, чтобы там подняться на борт корабля [6].
В своих записках Шлёцер повествует о трудностях, которые ему довелось испытать во время плавания; при этом он мимоходом приводит интересные сведения о тесных связях Санкт-Петербурга и Любека. “Из шести моих морских путешествий это, третье, было самое фатальное”, — пишет немецкий ученый. На корабле была теснота: “в очень узкой каюте, которую жадный капитан набил тюками и ящиками, потому что фрахтом он пользовался один исключительно, 15 человек, в том числе капитан и штурман, должны были жить, дышать, есть и спать. Сверх того на судне находились пассажиры с канарейками, попугаями и девятью обезьянами” [6, 13]. Молодому путешественнику в плавании не повезло: несколько раз корабль выходил в море, но вскоре поднимался встречный ветер, и капитан, “наскучив лавировкою”, приказывал поворачивать обратно в Травемюнде. Особенно тяжелой оказалась четвертая попытка, предпринятая 12 октября. “На другой день нас постигла страшная буря, — пишет Шлёцер. — Мой сундук, который стоял привязанный на палубе (я слишком поздно прислал его на корабль, а потому он не попал в каюту), с одной стороны оторвался и упал за борт. Несколько матросов вытащили его за веревку, на которой он держался с другой стороны; но все было промочено” [6, 15].
Молодому ученому пришлось спасать свои рукописи и книги, что составляло главную ценность его багажа. Как только ветер стих и установилась хорошая погода, Шлёцер начал сушить бумаги; при этом обнаружились невосполнимые потери: “Какие-то варвары из корабельщиков меня обокрали. Еще и теперь сожалею о потере маленькой люнебургской немецкой Библии, которой я впоследствии никогда не встретил — так она редка. Пропала также моя карманная Библия на еврейском и греческом языках (но впоследствии я ее выручил в Петербурге от вора или его укрывателя за один рубль)” [6, 15].
Сравнительно удачной оказалась только пятая попытка покинуть Травемюнде: претерпев, как и раньше, многие беды, насельники корабля добрались наконец до острова Готланд. Это было 26 октября, “а на другой день,— пишет Шлёцер, — мы увидели корабль, который уже 2 недели стоял на мели у берега, а через три дня пришел другой — на нем все было кверху дном” [6,16].
Целую неделю провели морские путешественники на Готланде в ожидании попутного ветра, и вот наконец капитан рискнул продолжить плавание. “Радость наша была непродолжительна: тотчас же начался опять противный ветер и притом продолжительные страшные бури. До сих пор было плохо, теперь стало еще хуже. Перед нашими глазами погибло судно; экипаж спасся; капитан из Любека и несколько человек экипажа перешли к нам на корабль как были; пассажиры поделились с ними рубашками, галстуками и платками. Потом мы увидели другой корабль, который гнало ветром; его привязали к нашему. Когда мы проходили мимо Дагерорта, нас выстрелами звал на помощь корабль, потерявший уже одну мачту; но мы не могли подойти к нему” [6,17].
Будущий русско-немецкий историк Август Людвиг Шлёцер родился 5 июля 1735 года в Ягштадте (Франкония). Его отец умер рано, и Шлёцера воспитывал дед по материнской линии — пастор Гайгольд. Он же подготовил и определил внука в ближайшую школу в Лангебурге. В 16-летнем возрасте Шлёцер отправился в знаменитый в то время Виттенбергский университет и, поступив на богословский факультет, стал готовиться к должности пастора. После трех лет учения он защитил диссертацию на тему “О жизни Бога” (Devita Dei) (Виттенберг, 1754), а затем перешел в Гёттингенский университет. В то время это был новейший университет Германии, основанный лишь в XVIII веке (1737) Одним из лучших профессоров там был тогда Михаэлис (1707–1794), известный богослов и филолог, знаток восточных языков, имевший большое влияние на Шлёцера.
Увлекшись Палестиной, Шлёцер решил отправиться в Святую Землю. С этой целью он в 1759 году в первый раз приехал в Любек и здесь пытался найти мецената среди богатых купцов: ему были нужны средства для путешествия на Восток. Поиски окончились неудачей, и в том же 1759 году он вернулся в Гёттинген. Однако вскоре у Шлёцера появился шанс на удачу. В декабре 1760 года гёттингенский профессор Бюшинг был приглашен в Петербург на должность пастора лютеранской церкви
Св. Петра (Петрикирхе). В это время в столице Российской империи подвизался немецкий историк Г.-Ф. Миллер, который попросил пастора Бюшинга подыскать ему помощника для научных занятий и, одновременно, домашнего учителя. Пастор Бюшинг, в свою очередь, обратился с этой просьбой к Михаэлису, и тот, зная о заветной мечте Шлёцера, предложил ему это место. Михаэлис полагал, что, пробыв несколько лет в России, Шлёцер сможет скопить средства для давно задуманного путешествия на Восток [7]. Так Август Людвиг оказался на борту корабля, взявшего курс из Любека в Петербург, но чуть было не разбившегося у берегов Готланда… В конце концов Шлёцеру удалось добраться до Петербурга, но последние морские мили сменились сухопутными верстами: корабль встал на зимовку близ финского берега, и пассажиры были вынуждены перегрузить свой багаж на гужевой транспорт, чтобы добраться до Выборга, а оттуда — до града Петрова.
Обосновавшись в доме Миллера, Шлёцер сразу же стал изучать русский языки и помогать Миллеру в издании “Русского исторического сборника” (Sammlung Russicher Geschichte) [7, 1546]. Филологическая подготовка и знание многих иностранных языков помогли ему быстро освоить русский язык, через два месяца он уже сделал перевод первого исторического документа.
Некоторое время Шлёцер пробыл в качестве домашнего учителя при детях графа Кирилла Григорьевича Разумовского, гетмана Малороссийского, президента Академии наук. Став одним из наставников сыновей графа — Алексея, Петра и Андрея, Шлёцер пользовался гостеприимством хозяина дома. За стол садились всей семьей, и Август Людвиг разделял трапезу с домочадцами. “Я присоединился к православным и решил выдержать все русские посты, — вспоминал он впоследствии. — Не могу сказать, чтобы это было для меня лишением: вкуснейшие рыбы с самыми разнообразными приправами, печения на прованском или даже луккском масле, миндальное молоко вместо сливок могли удовлетворить самого изысканного лаком-
ку” [8].
Трудолюбие и глубокие познания Шлёцера не остались не замеченными в петербургских научных кругах, и в 1762 году он стал адъюнктом при Академии наук, приступив к изучению древнерусских летописей. Для того чтобы понимать язык Нестора Летописца, Шлёцер изучил грамматику славянского языка. Он читал Жития святых и переводы творений восточных отцов Церкви на церковнославянском языке. Примечательно, что предшественником Шлёцера на этом поприще был другой немецкий ученый — Адам Селлий, принявший в России православие, монашеский постриг с именем Нестора и ставший насельником Александро-Невского монастыря (1737) [7, 1557]. В 1762 году в распоряжении Шлёцера оказалось два рукописных фолианта из библиотеки Академии наук, содержавших немецкий перевод одной из древнерусских летописей; перевод был выполнен Адамом Селлием.
Как раз в те годы в России постепенно формировалась потребность в углубленном изучении Русской православной церкви и Русского государства. Это потребовало точных, проверенных фактов о прошлом, извлекаемых из исторических источников, и расширения круга таких источников и их всестороннего изучения. Шлёцер призывал отойти от традиционных приемов издания Летописи Нестора — основного источника по начальной истории Русской православной церкви. Он предлагал собрать сотни списков, сравнить их и на основе такого сравнения издать уже “очищенный” (от искажений в процессе переписки в позднейшее время) первоначальный текст древнерусского летописца [9]. Шлёцеру удалось собрать 12 списков первоначальной, Несторовой летописи, после чего началось сличение этих списков между собой, выявление разночтений — материал для будущей монографии [10].
Шлёцер занимался и более близкой эпохой. Так, в 1764 году в Санкт-Петербурге был опубликован его трактат на тему “Об избрании королей в Польше” (СПб., 1764). В данном случае Шлёцеру пришлось выполнить “социальный заказ”: в Польше предстояло избрание короля, и Екатерина II намеревалась посадить на польский престол своего бывшего фаворита — Станислава Понятовского. Лейтмотивом Шлёцеровского сочинения была мысль о том, что королевский престол в Польше всегда был “избирательный” и династические соображения не играли здесь главной роли [10, 24].
Немецкий ученый уделял внимание тогдашним российским окраинам. Первая русская книга, которую Шлёцер стал переводить, было “Описание земли Камчатки” С. П. Крашенинникова. Но древнерусская история по-прежнему была главной темой в исследованиях Шлёцера. Он напечатал целый ряд статей, посвященных историческим источникам, летописям, содействовал также публикации “Истории Российской” В. Н. Татищева.
К 1765 году Шлёцер стал членом Петербургской академии наук и был назначен ординарным профессором русской истории. В том же году Шлёцер был направлен в научную командировку для работы в немецких архивах. Основной целью поездки был сбор сведений об истории государства Российского. Таким образом, Шлёцер снова отправился из Санкт-Петербурга по бурному Балтийскому морю. Прибыв в Любек 4 августа 1765 года, он приступил к поиску документов, относящихся к новгородско-любекским связям XII–XVвеков. На первых порах его постигла неудача; в своем рапорте в Императорскую академию наук от 12 августа 1765 года он сообщал: “В Любеке господин пробст соборной церкви Дрейер уехал в Голштинию, а потому, в его отсутствие, не стоит труда подавать в магистрат прошение по поводу важного поручения Императорской Академии насчет древних новгородских грамот” [6, 343].
Шлёцер возлагал большие надежды на работу в архивах Любека: ведь здесь должно было храниться большое число документов, относящихся к ганзейскому периоду. “От моих здешних знакомых я получил несколько важных дополнений к моей предполагаемой русской библиотеке; в нее я соберу в виде экстрактов все, что иностранцы писали о древней русской истории, по плану, который я уже имел честь представить Императорской Академии, — писал Шлёцер. — Я также очень охотно извлек бы древние известия о славянах из многочисленных рукописных любекских хроник, которые я здесь нашел; но для этого нужно время и спокойствие” [6, 344]. Пытливый исследователь мечтал скорее получить архивные документы и, когда пробст Дрейер вернулся в Любек, Шлёцер сразу же нанес ему визит: “Еще прежде, чем я ему сообщил о своей комиссии, он уже приготовил мне пакет древних рукописей, которые отчасти объясняют русскую историю, отчасти от нее ожидают объяснения” [6, 344].
Шлёцер знал научную цену древним летописям: ведь в Санкт-Петербурге он сделал многое для изучения начального периода истории Древней Руси. Поэтому в Любеке он старался максимально использовать открывшуюся перед ним возможность не только прикоснуться к древним грамотам, но и поработать над их текстами. “Г-н Дрейер обещал дать мне записку о всех древних новгородских грамотах в Любек-
ском архиве, чтобы я мог выбирать и списывать те, которые мне будут нужны, — сообщал Шлёцер. — Это работа по крайней мере на 4 недели, хотя я работаю день и ночь, — работа, которая наверное окажет услугу русской истории и которую не так легко можно было бы исполнить в другое время, когда в Любеке будет, может быть, другой, не столь услужливый архивариус, а у Академии не будет на немецкой почве такого терпеливого и трудолюбивого агента” [6, 344].
Шлёцеру довелось быть первопроходцем не только на ниве русского летописания, но и истории ганзейских городов. “С патриотическим чувством видел я в любекской библиотеке множество прекрасных, но еще не напечатанных и неизвестных любекских хроник, — отмечал Шлёцер. — Я все думал, что Россия — единственная страна в Европе, так долго оставляющая свои сокровища в пыли и плесени; но Любек, sifasestparva, поступает точно также. Но Любек слишком беден, чтобы платить собственным историографам, и действительно, у него их никогда не было” [6, 345].
Слава к любекскому архиву придет позднее — в следующем, XIX столетии. В 1842 году русский путешественник И. Симонов, посетивший гамбугскую городскую библиотеку, смог убедиться в этом. “Библиотека заключает в себе до 200.000 переплетов, — писал И. Симонов. — Книги, по большей части, старинные… Я любопытствовал узнать, нет ли у них рукописей, относящихся к временам сношений Гамбурга с Новгородом; но г-н Леман (директор Ботанического сада. — Авт.) и помощник его г-н Петерсен полагает, что такие рукописи могут находиться в Любеке, с которым новгородцы более были в сношении” [11].
Отправляясь из Петербурга в немецкие земли, Шлёцер получил множество поручений от Академии наук; ему было, в частности, предписано закупать книги для академической библиотеки. Среди прочих, было дано ему и неожиданное задание, о котором он сообщал в своем отчете: по поручению “от Канцелярии по присланному из правительствующего Сената в Академию запроса”, Шлёцер составил описание “долгаузов (домы полоумных) в Любеке, Люнебурге, Франкфурте и Нюрнберге”. [6, 391].
В записках Шлёцера можно почерпнуть интересные сведения о русско-немецких связях того времени. Он сообщает, например, что в 1760-х годов Любек был перевалочным пунктом для немецких переселенцев, отправлявшихся в поисках счастья за пределы фатерланда. “Дело колонистов дает здесь очень много поводов к разговорам, — писал Шлёцер. — Только в этом году (1765-м — Авт.) уже более 3000 душ отправилось отсюда в Россию” [6, 344]. Массовый въезд немецких переселенцев в Россию начался после издания Манифеста императрицы Екатерины II “О дозволении всем иностранцам, в Россию въезжающим, поселиться в которых губерниях они пожелают” (1763). Открывшейся возможностью поспешили воспользоваться и переселенцы из немецких земель, которые до этого безуспешно пытались обосноваться в других европейских странах. Так, еще раз упомянув о 3000 колонистов, направившихся в Россию, Шлёцер отмечает: “Почти все они были пфальцские уроженцы, 5 лет тому назад переселившиеся на датские земли. Но копенгагенская коллегия колонистов, которая, по рассказам, состоит из 4-х медиков, одного магистра философии и одного пастора, не имела искусства обратить в датских граждан этих людей, которые драгоценны как колонисты, потому что они по большей части богатые крестьяне” [6, 345].
Переселенцы, прибывавшие в Санкт-Петербург из Любека, расселялись затем по необъятным российским просторам. Одним из регионов немецкой колонизации стало Поволжье, о чем также можно найти сведения в записках Шлёцера. “О Саратове имеют хорошее понятие, — пишет немецкий ученый, — считают его такою же страною, как Италия, только воображают, что там небезопасно от татар”
[6, 346]. При этом Шлёцер отмечал, что любекские городские власти принимали деятельное участие в помощи будущим колонистам; по его словам, “любский комиссар, г-н Шмидт, ревностно предан русским интересам в деле колонистов, так что, по рассказам, из Любского магистрата иногда получаются напоминания, что он — гражданин Любека” [6, 346].
Вернувшись в Санкт-Петербург в октябре того же 1765 года, Шлёцер узнал, что его коллега Миллер переведен в Москву и трудится в архиве Иностранной коллегии. Оказавшись единственным представителем исторической науки в Петербурге, Шлёцер с удвоенной энергией принялся за изучение источников русской истории. В своей напряженной работе немецкий ученый опирался на помощь Семена Башилова — переводчика, состоявшего при Академии наук. При его содействии Шлёцер издал древнерусский памятник — “Русскую Правду” (по академическому списку Новгородской летописи). Этот труд, впервые увидевший свет в 1767 году, был издан под названием: “Правда Русская, данная в одиннадцатом веке от великих князей Яро-
слава Владимировича и сына его Изяслава Ярославича” (изд. А. Шлёцера. СПб,. 1767). После успешного завершения этого кропотливого труда Шлёцер приступил к публикации Никоновской летописи, сопроводив ее текст своим предисловием.
1767 год был переломным в жизни Шлёцера, поскольку он по ряду причин решил вернуться на родину и рассчитывал продолжить там свои исследования в области древнерусской истории. Свои выписки из летописей, составившие два фолианта, Шлёцер постоянно носил с собой и на ночь клал под подушку. “В случае кораблекрушения, писал он впоследствии, — я мог это спасти, а остальное утраченное можно было бы восстановить” [12]. В сентябре 1767 года Шлёцер отправился в Гёттинген.
Отъезд Шлёцера из России отразился на издании исторических памятников, выходивших из печати при его участии: в 1767 году вышел в свет первый том Никоновской летописи, подготовленный Семеном Башиловым под руководством Шлёцера [13], второй том Никоновской летописи, из-за отъезда Шлёцера в Гёттинген, готовил к печати уже один С. Башилов.
По возвращении в Гёттинген Шлёцер преподавал историю в местном университете. Он продолжал свои изыскания и написал ряд работ по русской истории. Шлёцер знакомил немецких ученых с историей России, публикуя и труды своих коллег, путешествовавших по ее необъятным просторам. В 1769 году он издал “Сибирские письма” [14] пастора Эрика Лаксмана (впоследствии профессор химии), работавшего в России. Благодаря усилиям Шлёцера, библиотека Геттингенского университета постоянно пополнялась русскими книгами. В 1774 году Шлёцер начал издательскую деятельность, основав периодическое издание, названное “Переписка” (“BrifwechselnebststatistischeniInhalt”). Оно выходило с перерывами с 1774-го по
1793 год под разными названиями и составило 72 выпуска, или 18 томов [15.] На страницах этого издания часто помещались материалы, имевшие отношение к России.
В конце XVIII века в Гёттингенском университете училось много студентов из России, и даже был образован “русский клуб”. К русским студентам Шлёцер всегда относился с отеческой заботой, и они с удовольствием слушали его лекции по русской истории [8, т. II, 118]. В местной русской колонии состоял молодой граф Петр Алексеевич Разумовский — старший сын Алексея Кирилловича, который когда-то был воспитанником Шлёцера в Санкт-Петербурге. Алексей Кириллович Разумов-
ский был одним из основателей Царскосельского лицея, который дал России Пушкина) [8, т. II, 76—77]. Алексей Кириллович рекомендовал сына своему старому наставнику; Петр Разумовский часто виделся со знаменитым профессором, который руководил его занятиями [8, т. II, 118]. В числе русских студентов, учившихся в Гёттингене, были А. И. Мусин-Пушкин (будущий обер-прокурор Св. Синода), А. И. Тургенев (будущий историк и археограф), А. С. Кайсаров (будущий писатель и профессор Дерптского университета) и другие.
Однажды в русской колонии было решено устроить богослужение в праздник Пасхи Христовой, и Шлёцер представил студентам православные богослужебные книги. “Мы в 12 часов ночи собрались к нам, — сообщал один из русских студентов своим родителям. — Комната была усыпана цветами, освещена и украшена образами, какие только мы достать смогли. Сначала мы читали Деяния, а потом начали по форме петь заутреню по церковным книгам, которыми снабдил нас любящий русских Шлёцер. Мы пели весь канон порядочно, и по заключении Андрей Сергеевич (Кайсаров) сказал прекрасную проповедь. Утром великого дня разговелись мы опять вместе пасхой и куличом, и все это было сделано, сколь возможно, на русский манер. Поутру же ходили с раскрашенными яйцами к бывшему некогда русскому гражданину Шлёцеру христосоваться; на одном изображено было: История, державшая одною рукой венец над Шлёцеровым вензелем, а другой — его “Нестора”. Почтенный старик принял нас с очевидным удовольствием и уверил, что ему всегда было интересно и мило все русское, и благодарил, что мы напомнили ему этот обычай” [16]. Пасхальная служба привлекла местную немецкую публику, которая с восхищением слушала пение, а потом с большими похвалами отзывалась о русских студентах [16,100].
Как раз в эти годы А.-Л. Шлёцер завершал свой главный труд по истории Киев-
ской Руси. Это монументальное сочинений в пяти томах увидело свет в 1802–
1809 годах в Гёттингене под названием “Нестор. Русские летописи на древнеславянском языке, сличенные, переведенные и объясненные”( т. IV, Гёттинген, 1802–1809, на нем. яз.). Сегодня, когда в области истории русского летописания сделано так много, оценка “Нестора” довольно скромная: этот труд “оказал положительное влияние на развитие русского источниковедения” [17]. Но в свое время благодаря этому сочинению работа с древнерусскими летописями была поднята на качественно новый уровень. В 1803 году Гёте оценил “Нестора” Шлёцера как замечательное произведение[12, 67].
Уже по выходе первых томов на немецком языке труд Шлёцера по достоинству был оценен и в России. В 1803 году Александр I пожаловал немецкого историка бриллиантовым перстнем; он был представлен к ордену Св. князя Владимира 4-й степени и возведен в “дворянское Российской империи достоинство”. Интересно, что в свой дворянский герб Шлёцер просил включить изображение “монаха в одеянии иноков Киево-Печерского монастыря” [18]. Эта просьба была уважена, и в родовом гербе Шлёцера на золотом поле был изображен Нестор Летописец с книгой в руках и надпись: “Memorfuidierumantiquorum” [19]. В 1804 году А- Л. Шлёцер был избран почетным членом “Общества истории и древностей российских” (Москва), которое в большей степени было учреждено по его ходатайствам. В 1807 году Шлёцер был избран членом “Общества наук и искусств” (Санкт-Петербург) [12, 47].
“Нестор”, вышедший в Гёттингене на немецком языке, был доступен лишь ограниченному кругу русских исследователей. Перевод этого сочинения на русский язык был предпринят Д. Языковым. Русское издание “Нестора” было выпущено в трех томах под названием “Нестор. Русские летописи на древнеславянском языке, сличенные, переведенные и объясненные А.-Л. Шлёцером” (ч. 1–3. СПб., 1809–1819).
Высоко оценил значение труда Шлёцера для русской истории будущий митрополит Киевский и Галицкий, будущий член Академии наук владыка Евгений (Болховитинов). Он предложил “Обществу истории и древностей российских”, “по совету и примеру Шлёцера”, взяться за издание “Нестора”. Согласно протоколу первого заседания общества (1804), было решено, “приняв в помощь критические замечания славного историографа г. Шлёцера”, путем сравнения “самых древних и верных” летописных списков, определить “самый лучший и вернейший текст с необходимыми выносками разностей в чтении, некоторых объяснений и прочее…” Перевод пяти томов “Нестора” на русский язык выполнили семинаристы (независимо от издания Д. Языкова) под руководством владыки Евгения в течение нескольких лет, в его бытность епископом Вологодским (1808–1813) и Калужским (1813– 1816). Этот рукописный свод сохранился в Киево-Софийской библиотеке [12, 69].
Известные русские историки высоко оценивали значение трудов А. Л. Шлёцера. Н. М. Карамзин считал себя “одним из наиболее усердных почитателей немецкого историка” [20]. С. М. Соловьев видел наибольшую заслугу Шлёцера в том, что критикой древней русской летописи он “дал ключ к уразумению начала нашего государства” [20, 186]. С этими оценками совпадает мнение о Шлёцере русских поэтов и писателей. Оценка А. С. Пушкина уже приводилась. Н. В. Гоголь видел в Шлёцере историка, который сумел понять единство всемирно—исторического процесса: “Шлёцер, можно сказать, первый почувствовал идею об одном великом целом, об одной единице, к которой должны быть приведены и в которую должны слиться все временами народы. Он хотел единым взглядом обнять весь мир, все живущее” [21].
А.-Л. Шлёцер скончался 9 сентября 1809 года на 75-м году жизни. Но на этом не прервалась его духовная связь с Россией — ее продолжили сыновья выдающегося немецкого историка. Старший сын Шлёцера Христиан состоял профессором Дерптского (ныне Тарту, Эстония) (1801–1802), а потом Московского университета (1802–1826), специализируясь в области права, политики и экономики. Его перу принадлежит ряд трудов на латыни, немецком и французском языках [12, 47]. Сын Христиана, внук А.-Л. Шлёцера, носил имя Нестора; он был русским консулом в Штеттине (ныне — Щецин, Польша) (ск. в 1846 г.). А младший сын Шлёцера Карл с 1811 года служил русским вице-консулом, а потом консулом в Любеке. Известный русский литератор Николай Иванович Греч, побывавший в Любеке в 1835 году, писал: “Часу в девятом пошел я к нашему консулу г. Шлёцеру, сыну знаменитого историка…” [22]
Говоря о Любеке, можно отметить, что большое значение для русской историче-
ской науки имели труды видного государственного деятеля Николая Петровича Румянцева (1754–1826). Он снаряжал научные экспедиции по отысканию древних рукописей, печатал наиболее интересные из них. Любекский архив был на особом счету у русского историка. “Я получил список из Любека с найденного там оригинального документа, на древнем немецком языке, о торговом деле с Новгородом. В нем упоминаются посадник Тимофей Юрьевич и тысяцкой Никита Федорович… Сей документ принадлежит к 1392 году” [23], — сообщал Н. П. Румянцев владыке Евгению в 1823 году.
Как уже говорилось, любекский городской архив был богат материалами по истории Ганзы и ее связей с русскими и прибалтийскими городами. В 1814–1815 годах. Румянцев получил отсюда через генерала Адеркаса и профессора Германа копии 29 грамот по истории Риги, Ливонии и Эстонии. В дальнейшем (по крайней мере. в 1821–1824 годах) российский генеральный консул в Любеке Шлёцер регулярно присылал ему копии материалов из этого архива. Они освещали историю Новгорода, царствование Алексея Михайловича и т. п. В 1839 году Шлёцер вспоминал, что в архиве он специально занимался выявлением документов на русском языке, чтобы “заказать с них факсимиле для государственного канцлера графа Румянцева, который за двадцать пред сим лет получил через меня точные снимки множества документов и приказал издать оные в печати”. Таким образом были продолжены научные связи Любека с Россией, начатые в 1761 году А.-Л. Шлёцером, имя которого в одинаковой степени принадлежит немецкой и русской исторической науке [24, 66].
Примечания
1 Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. T. XV. Переписка: 1832–1834. – М., 1948, с. 53. — Письмо М. П. Погодину от 5 марта 1833 г. Петербург. — № 801.
2 Слово о полку Игореве. — Ярославль, 1980. — С. 57.
3 Шайтан М. Э. Германия и Киев в XI в. // Летопись занятий постоянной историко-археологической комиссии за 1926 г. Вып. 1 (34). Л., 1927. С. 7.
4 Повесть временных лет. Ч. 1. М.; Л., 1950. — С. 131.
5 Свердлов М. Б. О посольской “речи” в рассказе “Повести временных лет” под 1075 г. ТОДРЛ, № 23. Л., 1968. — С. 330.
6 Общественная и частная жизнь Августа Людвига Шлёцера, им самим описанная (Пребывание и служба в России от 1761 до 1765 гг.) // Сборник отд. русского языка и словесности имп. Академии наук. Т. 13. — СПб., 1875. — С. 12.
7 Соловьев С. М. Шлёцер. Собрание сочинений. — СПб., 1901. — С. 1543.
8 Васильчиков А. А. Семейство Разумовских. Т. 2. — СПб., 1880. — С. 2.
9 Подробнее о принципах работы Шлёцера с летописями см.: Шлёцер. Рассуждение, о русской историографии // Московский литературный и ученый сборник. — М., 1847. — С. 397–483.; Винтер Э. Ломоносов и Шлёцер. — В кн.: Ломоносов: Сборник статей и материалов. T. IV. М.; Л., 1960. С. 260–271.
10 Бестужев-Рюмин К. Биографии и характеристики. — СПб., 1882. — С. 19.
11 Симонов И. Записки и воспоминания о путешествии по Англии, Франции, Бельгии и Германии в 1842 году. — Казань, 1844. — С. 10.
12 Бестужев-Рюмин К. Указ. соч. — С. 193.
13Русская летопись по Никонову списку, изданная под смотрением Император-
ской Академии наук. Ч. I (До 1094 г.). СПб., 1767.
14 Laxmann Е. Sibirische Briefe. Gоttingen-Gotha, 1769.
15 Майков П. Шлёцер Август Людвиг // Русский биографический словарь. Т. 23. — СПб., 1911. — С. 343.
16 Журнал Министерства народного просвещения. 1910. № 7. С. 100.
17 Советская историческая энциклопедия. Т. 16. М., 1976. С. 294.
18 Модзалевский Б.К биографии Августа Людвига Шлёцера // Известия Отделения русского языка и словесности Академии наук. Т. VIII. Кн. I. СПб., 1903. С. 189–193.
19 Майков П. Указ. соч. С. 342.
20 Черепнин Л. В., А.-Л. Шлёцер и его место в развитии русской исторической науки // Международные связи России в XVII–XVIII вв. М., 1966. С. 186.
21 Гоголь Н.В. Арабески. Разные сочинения. Ч. 2. СПб., 1835. С. 11.
22 Греч Н.И. 28 дней за границею, или действительная поездка в Германию: 1835. — СПб., 1837. — С. 24.
23 Переписка митрополита Киевского Евгения с государственным канцлером графом Николаем Петровичем Румянцевым и некоторыми другими современниками (С 1813 по 1825 гг. включительно). Вып. II. — Воронеж, 1870. — С. 76. — Письмо от 22 апреля 1823 г. из Санкт-Петербурга.
24 Головачев Г. Август Людвиг Шлёцер // Отечественные записки. — 1844. — № 8, с. 66.