Опубликовано в журнале Нева, номер 10, 2011
Михаил Кураев
Михаил Николаевич Кураев родился в
1939 году. Окончил театроведческий факультет ЛГТИ им. А.
Островского. С 1961-го по 1988 год работал в сценарном отделе киностудии
«Ленфильм». Автор двадцати книг прозы. Произведения переведены на двенадцать
языков. Лауреат Государственной премии Российской Федерации 1998 года. Живет в
Санкт-Петербурге.
телент
общения,
или
портрет друга
на фоне смутного времени
Сейчас уже трудно
вспомнить, когда я познакомился с Владимиром Николаевичем Зайцевым, и причина
тому не забывчивость, а совершенно особый дар, коим обладал этот удивительный
человек.
Есть особого рода
люди, встречаясь с которыми через краткое время знакомства начинает казаться, что ты всегда его знал,
просто давно не виделись…
Чаще всего это происходит при знакомстве с людьми, не умеющими и не стремящимися хоть как-то приукрасить себя и преподнести.
Как правило, это люди, великолепно владеющие своей профессией,
талантливые и потому не озабоченные тем,
чтобы, как говорится,
произвести впечатление. В нем
была непосредственность, которая так идет
всему талантливому и так искусно имитируется людь
ми, притворяющимися даровитыми.
Мне посчастливилось
знать немало людей, именно таких, преданных своему делу, уверенных в себе, в
своей способности отвечать самым высоким
требованиям избранной профессии. Это
золотой фонд моей памяти, там начальник
строительства крупнейших в стране гидростанций и механик вертолетов,
токарь-фрезеровщик и летчик-испытатель, командующий флотом и академик-литературовед,
старший помощник командира крейсера и дирижер,
преподавательница в школе слепых и гитарист-виртуоз, машинист
паровоза и командир танковой дивизии,
специалист по редкоземельным металлам и самый крупный в городе специалист по
самым маленьким островам Ленинграда…
Удивительно, но в
кабинете командующего флотом, при огромной разнице в званиях, я не чувствовал
себя «не в своей тарелке». Ироничный и
мудрый хозяин кабинета и доброй половины
атомного флота страны, понимая мою скованность, сумел в считанные минуты
сообщить мне почти уверенность в том,
что наше общение желательно и необходимо нам обоим и даже ему
немножко больше, чем мне. И так с каждым
из названных мной знакомых. Вот и в
святая святых отечественной книжной
сокровищницы — Публичной библиотеке,
в кабинете директора, осененной
именами графа Строганова,
Оленина, Корфа, Крылова,
именно Владимир Николаевич Зайцев
сообщил мне уверенность в том, что мое
присутствие в этом кабинете желательно и
даже необходимо… Можно было бы горделиво
поискать в своей персоне нечто,
объясняющее эту устойчивую
закономерность, но дело вовсе не во мне.
Этих замечательных людей самых различных занятий и судеб роднит, как я в конце концов, понял, интерес к людям, не вообще, а к
каждому человеку, этот интерес и служит питательной средой и стимулом к
развитию редкого и прекрасного таланта — таланта человеческого общения.
Человека можно
выучить хорошим манерам, приучить держаться стиля поведения и общения, принятого в определенной среде, но человека нельзя научить быть талантливым.
Редко, когда судьба фартит талантам, чаще испытывает, искушает, и, к
чести Владимира Николаевича и к нашему общему благу, он прошел испытания и искушения, многим оказавшиеся не по силам.
Каждому из нас
приходилось иметь дело с людьми, прошедшими отбор, а затем и многолетнюю школу,
а это именно школа, комсомольской и партийной работы. Здесь были свои правила, свой стиль, которые, казалось бы, были приложением к должности. Зав. сектором — это одно. Зам. зав. отделом —
уже другое. Зав. отде-
лом — третье. Секретари третьего, второго и первого ранга — уже и походка
другая, интонации, остроумие, строгость и снисходительность, все уже не
такое, как у
зам.зав.сектором или у «помощника по общим вопросам». Я помню, как
на моих глазах преобразился Григорий Васильевич Романов, внешне, кстати
сказать, чем-то чуть-чуть напоминающий Владимира Николаевича, особенно в шляпе,
но только напоминающий, чтобы лучше увидеть разницу. Во все годы моей долгой работы на «Ленфильме»
существовало строгое правило, по которому законченную картину, прежде,
чем вести в Москву, в Госкино, нужно было предъявить обкому. Кто из «первых лиц» будет возглавлять команду первых зрителей, от
мнения которых зависела
дальнейшая судьба фильма, мы узнавали лишь
в кинозале Смольного, на первом
этаже, куда снисходили сотрудники областного комитета. Помню, когда появлялся Василий Сергеевич
Толстиков, ничего хорошего мы не ждали. А вот, когда главным на просмотре был
секретарь обкома по промышленности тов. Г. В. Романов, на душе становилось
легко. При всей значительности своего поста он за культуру не отвечал, и потому
был если уж не либерален, то вполне
снисходителен. Но стоило тов. Г. В. Романову
стать первым лицом, как мы
сначала лицо его не узнали. А потом и
перестали даже видеть. Нас, создателей фильмов, просто перестали пускать, то
есть приглашать на «сдачу». Тов. Г. В.
Романов или кто-то по его поручению фильм смотрели, а на студию приходило из
Смольного «мнение»: «можно вести в Москву»
либо «нужно поработать». Даже с
самим Василием Сергеевичем Толстиковым, хотя он и сидел в конце небольшого
кинозала за барьером из точеных балясин, с ним можно было по окончании просмотра, когда загорался свет, разговаривать! Ну разговаривать — это, конечно, громко сказано, понимали, что по ту сторону барьера в мягких креслах у
столиков с пепельницами «отцы-благодетели», а мы, по эту сторону барьера, на
откидных местах соответственно, «их дети», и все-таки что-то пояснить, что-то уточнить, что-то спросить,
пообещать исправить «после Москвы» не
без трепета душевного решались… И с
секретарем по промышленности тов. Романовым можно было словом-другим
обменяться, а с первым секретарем обкома, даже вскоре и членом Политбюро, тов. Г. В. Романовым все «разговорчики в
строю» категорически исключались. Казалось бы, что и партийно-бюрократическая система, приведшая
к вырождению самого типа партийного
вожака, приведшая на высший партийный пост
ограниченного и унылого партбюрократа
тов. Черненко Константина Устиновича, должна была гасить в призванных в
партаппарат все человеческое и развивать
функциональное. И, судя по результатам, именно так и проводилась
«генеральная линия» в отборе кадров. Так оно и шло и дошло по
«гегелевской спирали» до «отрицания отрицанием», до тов.
Ельцина, не достигшего в партийной карьере поставленной задачи и
решившего пойти к вершине власти, как говорил
его вождь и учитель, «другим
путем». Но то ли народ наш еще не был дотла развращен бюрократической стихией,
то ли «аппарат» давал сбой, но на партийных должностях нет-нет и
появлялись живые люди. То Е. Я. Зазерский, то Б. М. Фирсов, вот и
Зайцев Владимир Николаевич. И самым
главным, как мне кажется, их отличительным признаком была способность сохранять
свое, именно свое, лицо, голос, рабочий стиль независимо от карьерного
местоположения. Именно этих людей
убирали из забега партийных карьеристов, отправляли на «хозяйственную», как у
них называлась всякая непартаппаратная работа.
Впрочем, «с
забега» снимали и проштрафившихся. Так,
кстати, директором «Ленфильма» вдруг стал бывший секретарь Василеостровского райкома, мореход по образованию. Стал директором
киностудии, «бросили на низовку»,
кажется, в наказание за оставшихся за рубежом двух василеостровцев. Так
же вдруг этого «братишку» с манерами
боцмана, три года продержавшего на абонементе единственную взятую в студийной библиотеке тоненькую книжицу, «Введение в эстетику», заменил на этот раз, как говорили, без вины виноватый председатель Облсовпрофа, тоже
из номенклатуры ЦК. Но этот как раз был
почти безмолвный, благовоспитанный, с
крошечным беличьим лицом, за два года директорства не произнесший
ни одного лишнего слова, ни одного
«да» и ни единого «нет», только «здравствуйте» и «спасибо». Был еще
сброшен на «Ленфильм» инструктор
обкома, специалист по клубной работе, по
пьяному делу пописавший на Марсовом поле, но этого отправили в начальники среднего разбора… И если
директор-мореход из секретарей
райкома напоминал мне знакомого
командира авианесущего ракетного
крейсера, назначенного командовать плавбазой, то профсоюзный
вождь, казалось, управлял студией как
чужим дорогим автомобилем по
доверенности на ухабистой незнакомой дороге, осторожно и аккуратно, что
позволило ему после двух лет ссылки
вернуться на высокое профсоюзное сиденье.
Впрочем, люди они были недурные,
разве что пустые, и каждый по-своему. А
наверх шли только лучшие из лучших, те,
чья пустота была безупречно чистой
и потому способной нести неискаженно свет последних Постановлений и
Предначертаний! И было утешно видеть,
как эти «крепкие партийцы», сменив
символ веры, то бишь «лампочку
Ильича», на церковную свечку, уверовав в бескорыстного Христа, в поте лица
служат ненасытным деткам Мамоны.
Осиротевшая дворня одним глазом приглядывалась к новым хозяевам
государственного пирога, другим
присматривала лакомые куски для
себя…
Но как это не странно даже в системе
партаппарата, в структуре по сути военизированной и настраивающей служащих на
карьерный рост, попадались люди, для
которых дело, практическая работа были куда интересней и важней, чем карьерная скачка или личное
обогащение.
Это несколько
затянувшееся отступление в наше благоухающее прошлое мне кажется
необходимым для того, чтобы отдать должное тем качествам Владимира
Николаевича Зайцева, которые позволили ему стать в библиотечном деле личностью,
и государственной и международной значимости, а для великого множества людей,
его знавших, человеком дорогим и близким. А главное, в условиях совершенно,
казалось бы, невозможных для созидания,
он мог созидать, сохранять и вести вверенный ему в пору величайшей распутицы
коллектив намеченным путем, спасать и защищать
национальное достояние.
Я отдаю себе отчет в
том, что, не работая бок о бок, не зная,
но лишь в общих чертах представляя тот труднообозримый круг забот и
обязанностей, что достался ему на посту директора одной из крупнейших в мире
библиотек, не могу судить о многих сторонах
жизни и деятельности Владимира
Николаевича. Но то, что я видел в
течение более чем десяти лет, участвуя в работе ученого совета библиотеки, во
многих мероприятиях, проводившихся в библиотеке, в работе методического отдела,
в выездных акциях библиотеки, позволяют,
как мне кажется, без боязни ошибиться,
говорить о его редких в первую очередь человеческих качествах.
Вот говорят, времена
не выбирают. Правильно, не выбирают. Но в одно и то же время, в одних и тех же обстоятельствах люди живут
удивительно разно. Во все времена были негодяи, приспособленцы, карьеристы,
стяжатели, самовлюбленные пустозвоны, и рядом
с ними в те же самые времена
жили люди бескорыстные,
совестливые, подвижники, отдавшие свой труд и талант стране, обществу, людям.
Конец 80-х,
сокрушительные 90-е, низвергнута идея общего блага, и тут же открылись широчайшие перспективы, скажем
максимально мягко, «для работы на себя», когда под видом «нового
сознания» наружу вылез пещерный эгоизм, когда
время предъявило спрос на людей беззастенчивых, наглых, ухватистых,
готовых поскорее проститься с «проклятым прошлым» и прихватить из него все, что можно унести и
присвоить. Именно в это время в Ленинграде под водительством новых вождей
меняли вывески на заводах и фабриках,
уцелевших от «перестройки», меняли
названия улиц, поспешно стирали
c карты города имена не только Карла
Маркса и Огородникова, но и Гоголя,
Салтыкова-Щедрина, Герцена. «Преобразования» скорее напоминали эпидемию,
кого она захватит, кого минует,
предсказать невозможно. Большой и Малой Морской вернули первобытные имена, а
Бассейную и Троицкую такого счастья не удостоили! Почему-то вновь
явившиеся господа, объ-
явившие революцию «вне закона» — а когда и где она была «законной»? — не
тронули ни Марата, ни Робеспьера, ни Энгельса… «И что это у них за страсть — поднять сумбур, скакать во
весь опор, хлопотать, все делать опрометью,
точно на пожар… и все это без
всякой нужды! …Роскошная постановка для
доказательства верноподданнического
усердия…» — можно было бы и дальше продолжить цитату из «Былого и дум» Герцена, чтобы видеть не только
реставрацию капитализма, но и сохранение при этом исконно российских традиций безоглядной
власти. Да, это было время, когда на Невском проспекте в ознаменование
необратимости торжества демократии прописались голые девки под вывеской «Gold
girls», когда городское начальство ставило себе в заслугу
лишь «снижение темпов роста преступности»,
увы, временное, когда один за
другим закрывались лучшие не только в городе, но и в стране дворцы
культуры, превращались в «барахолки», а
о строительстве и развитии учреждений
культуры и речи не было. Нельзя сказать, чтобы ничего грандиозного в городе не делалось. По
инициативе бойкого мэра рядом с
Московским вокзалом снесли несколько зданий и вырыли яму, в яму, ставшую для
городских мошенников «Полем чудес»,
«закопали» много миллионов то ли
рублей, то ли долларов, нам не видно. Снявшие урожай пожелали остаться
известными лишь в узком кругу. Мэра
избиратели «ушли», «хождение» в
Государственную Думу тоже не состоялось,
прокатили, а вот яма надолго осталась памятником его яркой, как
бенгальский огонь, деятельности.
И это же самое время
стало временем благих преобразований, укрепления правовых позиций, расширения
базы книгохранилищ, временем освоения новых технологий в библиотечном деле,
временем строительства жизненно
необходимого библиотеке нового здания на Московском проспекте. Новые ветры лишь сорвали старую вывеску с
ненавистным, надо думать, для забежавших во власть органчиков именем Салтыкова-Щедрина, но дальше наружных стен их не пустили. Впрочем,
разворовка, по термину Солженицына, заменившая ориентированную на созидание
экономику и дальновидную политику, не могла пройти уж совсем мимо
отечественной книжной сокровищницы. Атака, предпринятая вожаком воровской шайки
«генералом Димой» на уникальные фонды,
стала знаковым событием постсоветского времени. Но это были лишь пена и грязь,
сопровождавшие реставрацию капитализма, а
строительство, задуманное и начатое на исходе социализма и позволяющее библиотеке сделать шаг в будущее,
продолжалось. Пожалуй, в это лихое время только два больших, огромной
значимости объекта, оба незавершенные, но задуманные в расчете на будущее — вторая очередь
Публичной библиотеки и Комплекс защиты города от наводнений, — только и
выстояли под напором оголтелой демагогии, не поддались умерщвлению
и уцелели при разворовке.
Было бы недостойно
памяти Владимира Николаевича Зайцева приписывать лишь ему все заслуги в спасении библиотеки, в строительстве нового
здания, в благотворных преобразованиях,
произошедших в библиотеке за последние двадцать
пять лет. Но не
будет преувеличением сказать, что
сам собой благодаря наработанной годами
методе ни один вопрос в разгромные 90-е и тяжкие нулевые не решался.
Более того, безвременье требовало максимум изобретательности как раз от тех,
кто считал своим долгом не создание «нового класса собственников» с пропиской в
этом классе для себя, а сохранение и преумножение национального богатства.
Не сгущаю ли я
краски? Но не на наших ли глазах рождалось «чудище стозевно»? Не случайно же
после двадцати лет реставрации
капитализма в качестве приоритета стала «борьба с коррупцией»!
Вот в пору и задаться
вопросом: как же в это самое время можно было продолжать начатое и преодолевать
соблазны и препоны, оказавшиеся для начальников
всевозможных рангов и уровней неодолимыми?
История человечества
может рассматриваться в разных масштабах, но в конечном счете она состоит из человеческих поступков. Вот почему достойны особого почтения и доброй
памяти те, кто поступал не только «по
велению времени», но еще и по велению своей совести, своего разума, своего
представления о том, что человек делать должен, а чего не должен делать ни при каких обстоятельствах.
Все решения,
укрепившие позиции библиотеки, сообщившие новый статус и возможности,
принимались после длительных и многотрудных переговоров и переписки с великим множеством инстанций малых, ведающих, к примеру, уборкой улиц и
вывозом мусора, до самых-самых высоких, где распределяется Госбюджет.
Я помню, в какой трепет впал директор
«Ленфильма», узнав, что на студию едет
Назым Хикмет! Приемная была очищена от просителей, ловкие администраторы были
посланы на Сытный рынок за зеленью и
цветами, самые ловкие — за коллекционным коньяком. Турок, проведший многие годы
в заточении, должен любить зелень и
цветы или хотя бы одно из двух! Были
отменены просмотр рабочего материала, пришедшего из экспедиции, и диспетчерское
совещание. Реквизиторы срочно искали какую-нибудь вазу с полумесяцем,
чтобы на время визита декорировать
директорский кабинет. Казалось, что даже в ЦДТС, цехе декоративно-технического
строительства, циркульные пилы запели голосами муэдзинов, а молотки, наверное, обмотали тряпками…
Как не похожа была
вся эта суета и забегания на тот стиль, что был продемонстрирован директором и
персоналом библиотеки во время визита Президента России на открытие нового здания на Московском
проспекте. Сколько достоинства и
естественности было и в приветливости
благодарного хозяина, в его кратком и емком выступлении, в его словах
доброй памяти об всех, кто долгие годы готовил этот торжественный день.
Понятное дело, встреча с президентом, визит первого лица государства — это не
только честь, но и возможность, минуя инстанции, обратиться с самыми насущными
просьбами. И здесь уже важны опыт и даже
известная мудрость. Вопросов может быть один-два, не больше. Как их выбрать из великого множества? Вопросы должны быть именно решаемые напрямую.
Нужно найти и время и место… Для
настоящего руководителя подобные визиты и встречи — работа особого рода. Но в том-то и
обнаруживает себя мастерство, что, кажется, будто мастер не прилагает никаких особых усилий. Я
смотрел на Владимира Николаевича, знал о его неотложных заботах, но видел
радушного хозяина и мог только
догадываться, что прячется за его
праздничной улыбкой. А в сущности, ничего и не пряталось. В его прямоте
и открытости были и человеческое обаяние, и сила администратора.
И природный дар всегда подсказывал ему верный тон в общении с самыми
разными людьми, будь то милиционер,
остановивший нас за проезд перекрестка «по желтому», или президент Франции,
внимающий пояснениям в «Вольтеровском кабинете» отдела рукописей Публичной
библиотеки.
Можно только
удивляться, как многообразна и многотрудна была деятельность Владимира Николаевича,
ученого, администратора сложнейшего хозяйства, каким является библиотека, активного деятеля международного и
российского библиотечных сообществ, члена многих городских общественных
организаций.
Со времен первого
директора еще не открывшейся для публики Императорской публичной библиотеки
предметом его забот были не только книги. Зарплата трубочистов и печников,
штукатуров, «щекатуров» в транскрипции конца ХVIII века, очистка улиц
и дворов, слесарное и кузнечное хозяйство и даже отыскание места, более удобного для употребления для дров,
коими топились многочисленные печи библиотеки.
Разумеется, у
Владимира Николаевича были помощники, но тысячи квадратных метров кровли, их
ремонт и уборка снега, вопросы достаточно масштабные, требовавшие немалых
финансовых затрат, а лишних денег в библиотеке никогда не было. Именно денежные
проблемы в первую очередь превращали дело реконструкции старых зданий и
строительство новых в тягостно долгий процесс.
Так уж повелось в истории библиотеки. В
1766 году граф Строганов представил Екатерине II проект «Плана Публичной
Российской библиотеки в Санкт-Петербурге»
и всего лишь через двадцать девять лет, в мае 1795 года
государыня подписала указ, одобривший проект здания будущей библиотеки. Не прошло и двадцати лет, как в 1814 году библиотеку открыли для
публики. Вот и здание библиотеки на
Фонтанке, 36, главное прибежище студентов,
закрытое на ремонт в 1972 году,
ремонтировалось почти двадцать лет. И завершен этот ремонт был уже при
Владимире Николаевиче Зайцеве.
Назначенный приказом
министра культуры РСФСР 1 сентября 1985
года директором Государственной
публичной библиотеки им. М. Е.
Салтыкова-Щедрина Владимир Николаевич уже к середине 1986 года добился принятия решения исполкома
Ленгорсовета «О развитии материально технической базы библиотеки». А в октябре 1986 года состоялась закладка
нового здания на Московском проспекте. Столь значимые и многотрудные решения
могли быть приняты в течение года
пребывания нового директора на своем посту лишь потому, что Владимира
Николаевича прекрасно знали в городе, именно потому что он умел убеждать спокойно, аргументированно,
по-деловому.
Зная нашу бюрократическую систему,
где получение жэковской справки может вымотать душу, а
сооружение стенного шкафа в квартире
потребует немереное количество
бумаг и согласований, легко представить,
что значит «добиться решения
исполкома», подготовить и начать строительство нового здания. А в мае 1988 года вышло постановление Совета Министров
СССР «О мерах по укреплению и дальнейшему развитию материально-технической базы
Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в г.
Ленинграде». Вывести актуальную проблематику библиотеки практически
одномоментно на городской, а затем и на
государственный уровень, добиться правительственного постановления, сколько за
этим бесед и переписки, согласований, экспертиз, служебных записок… Чрезвычайно
важно, что этим же постановлением библиотека была отнесена к первой категории
научно-исследовательских институтов по оплате труда.
Нет нужды мне
пересказывать то, что коллеги, разделившие труды и заботы своего директора,
знают намного лучше. Одно перечисление направлений деятельности руководства
библиотеки на рубеже веков, в пору внедрения новых технологий в библиотечное
дело и переживаемого в это же время глубокого политического и экономического
кризиса в стране, даст
представление, в каком угрожающе бурном
море пришлось вести свою флотилию капитану, случайно, как казалось несведущим, взошедшему на свой пост.
У людей много
достигших в своем деле, иногда бывают обезоруживающе простые объяснения своего
невероятного успеха. Помню, как дама, бравшая интервью у Святослава Рихтера,
задала ему очень длинный вопрос о том, как ему удалось создать свою неповторимую исполнительскую школу. «Я внимательно смотрю
в ноты», — ответил гений. Помню, и мне
довелось спросить Владимира Николаевича, как ему удается
успешно решать такое количество сложнейших вопросов. «Надо уметь
разговаривать с людьми», — сказал Владимир Николаевич и улыбнулся. И в этом ответе была не только отговорка
человека, которому не очень хотелось
говорить о делах, в этом ответе действительно был ключ к пониманию его успеха.
В любом деловом разговоре он умел видеть перед собой человека, а уж как ему
удавалось «настроить» его на нужную волну, тайна таланта!
При всей занятости
административной, государственной и международной деятельностью Владимир
Николаевич находил время для
плодотворной научной работы, достаточно подержать в руках объемистую
библиографию его трудов, но самое, быть может, замечательное: у него находилось
время и для дружеского общения. Когда я думаю, как же так случилось, что я
попал в товарищеский круг Владимира Николаевича, признаюсь, ответ найти
нелегко, да и едва ли его найду, а
спрашивать о таких вещах меж друзей не принято.
Но вот такое
предположение.
Людям, сверх меры
загруженным заботами и делами, нужны отвлечения
от этих неотступных дел. И мне кажется, что отсутствие между нами
служебной или какой-либо иной формальной зависимости сообщало нашим отношениям, не скажу легковесность, но легкость, свободу
и простоту. В этом, как принято
говорить, солидном человеке сохранилась неизжитая склонность к игре, к
тому счастливому дурачеству, без которого жизнь теряет веселые краски,
становится опресненной, вицмундирной… Смею предположить, что в обширном кругу
общения Владимира Николаевича было не
так уж много людей— если они еще были! —
с кем бы он мог позволить себе быть
совершенно раскрепощенным. Ведь нынче и формат общения «без пиджаков»
регламентирован почти так же строго, как «в пиджаках и валенках» или «robe negro».
Одна из сохранившихся у меня фотографий запечатлела… о, ужас! — сражение
на саблях в своем кабинете директора Российской национальной
библиотеки, доктора филологических наук,
советника Президента Российской Федерации Зайцева с… второго участника
«поединка» назвать не уполномочен. То
ли почетное оружие, прилагавшееся к
многочисленным наградам Владимира Николаевича, то ли это были символические подарки, но сабли, вроде той, что возил
Чичиков в своих странствиях, хранились в
стенном шкафу кабинета. Впрочем, если директор Императорской публичной
библиотеки Оленин, чей портрет украшает
кабинет Зайцева, носил шпагу, почему бы в порядке возрождения утраченных традиций не повелеть носить саблю
и нынешним, хотя бы директорам национальных библиотек?
Но «поединок» на
саблях — это всего лишь веселый случай. Обычно
я оказывался в кабинете Владимира Николаевича после каких-нибудь
городских общественных мероприятий с неизбежным привкусом «ярмарки тщеславия».
Если мы уходили вместе, следовал мой
вопрос: «Вы домой?» Чаще всего в ответ
я слышал: «Нет, надо еще к себе зайти,
бумаги подписать, мне должны были оставить… Может быть, зайдете?»
Вот эти поздние часы
в уснувшей библиотеке, в самой середине и сердцевине засыпающего города, странного и прекрасного, — бесценный
подарок судьбы.
Портрет Крылова над
камином, Оленин на правой стене от входа, стулья вдоль стены у окон завалены
книгами, проспектами, фолиантами. Стол
для совещаний с классическим зеленым сукном.
На просторном красного дерева рабочем столе и компьютер, и груды бумаг,
в которых без труда хозяин мгновенно находит нужную.
«Как вам удается так
легко найти нужное?»
«Привык».
Нет, что бы ни
говорили, но этот кабинет рядом с главным перекрестком города, место совершенно
особенное. Оно устойчиво против инфекции
низости, притворства, лицемерия, стяжательства под видом заботы о стране и
народе, оно обязывает человека быть лучше, даже сверх силы… Здесь,
на сукне директорского стола, как на лотке золотоискателей, оседает золото человеческих душ… Присутствие наших предков здесь совершенно реально. Как славно,
что, по существу, первым директором библиотеки стал граф Строганов
—личность, достойнейшая во многих отношениях.
Широта его интересов, государственный ум, деятельный патриотизм,
человеческая терпимость, обаяние,
интеллект, вкус, они как бы стали мерой, которая будет прикладываться ко
всем, кто вступит на этот пост. И Корф,
и Оленин, и даже Делянов отдали
Публичной библиотеке все лучшее,
что было в их душах, в их
сердцах. Почему «даже Делянов»? Но мы же помним, что с ним стало, когда он
«пошел на повышение» и стал министром просвещения. Двойное повышение платы в
университетах, «завинчивание гаек», преследование вольнодумства, закон «о
кухаркиных детях», устанавливавший сословный ценз для входа в университет… Недоброй памяти министр,
а вот директор библиотеки — доброй памяти!
Именно он, едва
вступив в должность, возглавил работу по составлению нового устава и бюджета
библиотеки. Проект современники оценивали как «в высшей степени
либеральный и рациональный». При
Делянове выросла смета расходов на нужды библиотеки, включая особые
статьи на комплектование и каталогизацию
фондов, а также на издательскую деятельность. Бюджет вырос при Делянове
на
50 %. Всего не перечислишь…
И зачем это так
подробно про Делянова Ивана Давыдовича?
Знакомясь с
биографиями директоров Публичной библиотеки, предшествовавших на этом посту
Владимиру Николаевичу Зайцеву, ловил себя на мысли о том, что он сумел от каждого из них
унаследовать одну, две, три черты, из
самых драгоценных. Вот почему в своем кабинете даже глубоко за полночь, в
тишине он не чувствовал себя одиноким,
рядом были те, кто лучшие свойства души
и годы жизни отдал этому удивительному
свидетельству человеческой истории, где каждая книга, каждый лист — чья-то
жизнь, боль, надежда, труд…
Мне кажется, что
именно так чувствовал он каждую страницу из вверенного ему необозримого собрания.
Здесь в шкафах,
сработанных и по рисункам Воронихина, и менее именитых мастеров, на стеллажах,
в хранилищах сошлось все великое человеческое многообразие, и за каждой страницей Владимир Николаевич Зайцев видел человека,
властного или жалкого, мудрого или
не очень, хитрого или прямого, щедрого душой или
себе на уме, а с людьми
разговаривать он умел, со всеми, с каждым…
…И почему же это
люди, олицетворяющие собой, своим честным умом и деятельным талантом здоровье нации, так непростительно небрежны к
своему собственному здоровью?