Опубликовано в журнале Нева, номер 10, 2011
К 80-летию Бориса Николаевича Никольского
Наталия Никитайская
Наталия
Николаевна Никитайская родилась в Вологде. Писатель, автор книг «Вторжение
Бурелома» и «Будь ты проклят, любовь моя», участница семинара Бориса
Стругацкого. Живет в Санкт-Петербурге.
ОН ВСЕГДА ЕЕ
ЛЮБИЛ
Трудно
писать о любимом человеке, когда и года не прошло со дня его кончины. И горе
еще не унялось, и плакать все время тянет, и память подсовывает какие-то
незначительные мелочи, а хочется-то сказать о самом главном, создать нечто
вроде монументального портрета, чтобы каждый прочитал и проникся масштабом
личности так же или почти так же, как прониклась в свое время ты сама.
Но
мелочи, мелочи, мелочи — толпятся, наскакивают одна на другую, создают хаос. А
не из этого ли хаоса и вырисовываются в итоге картины наших жизней? Не из этих
ли мелочей?..
Наши
с Борей отношения складывались как обычный «служебный» роман. Но складывались
долго — целых 13 лет. А для Бори и того больше, так как, оказывается, за пять лет до начала романа, по его признанию,
он уже «был влюблен и присматривался»… Сколько же счастья пропущено!..
Встречу
с Борисом Никольским я считаю поворотным моментом всей своей жизни. Не случись
ее, я бы и не знала, возможно, как это: быть любимой, избранной, единственной.
Теоретически я всегда понимала, что от человека рядом зависит многое. На
практике убедилась: это огромное везение, что тебя и понимают, и приподнимают
над действительностью, и побуждают к постоянному росту. Не принуждают, а именно
побуждают просто своим постоянным присутствием, своим образом жизни, своим
поведением. Нам с Борей исключительно повезло: у нас не только совпадали
профессиональные интересы, у нас
совпадал эмоциональный уровень восприятия
— и это несмотря на различия: я
всегда была несколько нетерпелива, могла бурно выражать свои чувства, а Борю
отличали скрытые (как я говорила, «скрытные») эмоции. Но при этом мы, если
можно так сказать, дышали одним воздухом, смотрели в одну сторону, мы любили
друг друга и разделяли на двоих все радости и тяготы этой жизни.
Когда
наконец-то были официально оформлены наши отношения, моя мама, простой
фельдшер, сказала со всей весомостью и значительностью: «Ну, вот ты и стала
соратницей великого человека». Мы с Борей тогда весело рассмеялись. Во-первых,
фраза все-таки отдавала стародавним революционным пафосом, во-вторых, ни я не
претендовала на роль «соратницы», ни Боря не претендовал на «великого».
Наоборот, сколько я помню нас вместе, столько и помню заявления Бориса
Николаевича о том, что добился он в жизни гораздо большего, чем мог бы
рассчитывать.
Это
при его-то талантах, остроте ума, артистичности, уникальной работоспособности и
любви к жизни!.. Именно на примере Бориса Никольского могу утверждать: излишняя
скромность приносит вред. В первую очередь — носителю скромности.
Наши
времена порой заставляют усомниться в полезности и такого человеческого
качества, как честность. Боря же никогда не сомневался. Невозможно забыть, как
мы входили в достаточно просторный номер гостиницы «Москва», куда поселили Борю
уже в качестве депутата Верховного Совета, того, легендарного созыва 1989 года.
Шли по номеру узкой извилистой тропкой,
внимательно глядя под ноги, чтобы не наступить на письма, разложенные на полу
«по тематике». Писем было до черта и больше! И Боря, а тогда у него еще не было
помощницы, стремился прочитать все. И по возможности ответить. Это был подвиг.
Но именно так Боря понимал свое новое назначение. Честное исполнение долга —
высокопарно звучит, но в приложении к Боре — простая констатация факта. Ведь и
в «Неве», где он оставался главным
редактором, даже работая депутатом (кстати, он тогда отказался от оплаты своего
труда в редакции), он всегда прочитывал от первой строки до последней все
материалы, которые попадали ему в руки. И большинство авторов, зная о том, что
Борис Никольский никогда не будет судить о рукописи, пролистав ее «по
диагонали», как это делали и делают во всех редакциях мира, особенно главные
редакторы, стремилось передать свое творение именно в руки Никольского. И
никому Боря в этом смысле не отказывал. Вот и читал рукописи и в транспорте, и
на отдыхе, и даже в больнице, когда попал туда с инфарктом. И если что-то
спасало его — то это быстрое чтение. Мне бы с таким объемом никогда не
справиться. А ведь Боря прочитывал в обязательном порядке и все то, что
предлагалось сотрудниками в номер.
Всегда
задумывалась над тем, что же такое интеллигентность? Может быть, одной из
составляющих этого понятия является как раз это — уважительное отношение к
чужому и собственному труду?
Я
ведь твердо знала, что сорок лет моей жизни рядом со мной был
петербургский-ленинградский интеллигент. Тактичный, умеющий находить мирные
выходы из самых, казалось бы, немирных ситуаций. Не уклоняющийся от сражений. Кулачных драк и мата не знал и
не признавал всю жизнь. Но принципиальные битвы выигрывал. Так было, когда в
«Неве» опубликовали — без купюр, на которых настаивал КГБ — «Белые одежды»
Владимира Дудинцева. Публикация эта положила начало потоку, настоящему обвалу
выхода в свет книг, до того бывших запретными. Так было, когда разворачивались
нешуточные, во многом детективные истории вокруг принятия Закона о печати в
Верховном Совете. Немногие, наверное, помнят уже, что именно по этому закону,
созданному тогда при самом активном участии Бориса Никольского, наши СМИ в основном
живут до сих пор… Но кто-то, конечно же, помнит.
Хотя,
как мне пришлось убедиться на печальном опыте последних четырех лет жизни с
Борей, память — это самое уязвимое место человеческого сообщества. Многим
память изменяет. Очень многим. Изменяет с меркантильным сиюминутным интересом.
Изменяет с завистью. Изменяет с честолюбивыми планами. Изменяет с жаждой, пусть
и невыдающейся, но все-таки власти.
Впрочем,
кто Никольского никогда не забывал, так это авторы.
Мало
найдется тех, кто, однажды столкнувшись с Борисом Николаевичем как редактором,
не признал бы в нем сразу же высочайшего ранга профессионала. Его замечания,
рекомендации и просто советы всегда оказывались исключительно важными, очень
точными. Автор порой и сам понимал, что именно в этом месте есть какая-то
слабина, а Боря не только обозначал ее, но и предлагал вариант исправления, как
правило, только улучшающий работу автора. А главное — Борис Николаевич
Никольский понимал и принимал
талантливых авторов самых различных,
иногда прямо противоположных направлений и жанров в литературе. Тоже неоценимое
для редактора качество. Никакой вкусовщины, только вкус. Никаких политических
или национальных пристрастий — только качество самого литературного
произведения.
Можно
сказать, что и писательство, и редакторство были Бориным призванием с детства.
В Литературный архив в свое время мы сдали сшитые такие детские тетрадочки —
журналы. Статьи, рисунки, стихи, подписанные Бобом и Никой, Бориным
братом-близнецом, который стал биологом и вырос в крупного ученого, Николая
Николаевича Никольского. Выпуском таких журналов Боря увлекался довольно долго.
Тогда же и писать начал, поставляя в свой журнал большинство материалов. И уже
потом — в старших классах школы — написал свою первую повесть, с которой и поступил
в Литературный институт им. Горького в Москве.
Борей
было написано и издано много книг. И детских, и взрослых. И еще раз о памяти:
кто эти книги вспоминает сейчас?! Кто помнит, что отклики на детские книжки о
солдатской службе приходили в Детгиз мешками! К одному из переизданий Борис
Николаевич создал даже дополнительную главу: «Почта “Солдатской школы”», в
которой поместил и прокомментировал
более двух десятков детских писем. «Здравствуйте, работники “Детской книги”!
Решил написать вам письмо. Я выбираю профессию десантника. Всегда я прыгал с
забора, но потом понравилось, стал прыгать с крыши и брал зонтик. Когда я
вырасту, то после армии работать пойду в гараж. Андрей Зубков. Читинская
область». «…Я — ученик 2-го класса “в” школы № 60 Новосибирской области. Я
второй раз читаю эту книгу. И мечтаю стать танкистом или моряком. А еще я хотел
бы стать летчиком. Ну, не успеешь все успевать. Терновой Андрей».
Уже
позже сын моей подруги написал из армии: «Передай спасибо дяде Боре. Мне не
пришлось так же трудно, как другим, приспосабливаться к армейской жизни, потому
что я читал его «Солдатские часы». Очень мне это помогло». О подобном
читательском признании — только мечтать! И при этом — ни одной значительной
аналитической статьи о творчестве Бориса Никольского! Ни одного предложения о
переиздании его книг: ни детских, ни взрослых! И еще раз о вреде скромности!
Ну, не занимался Боря пиаром! Ну, не заказывал статьи о себе! Может быть, и сам
еще недооценивал свое творчество. Хотя, скажем, одной только повести «Белые
шары, черные шары», из жизни биологов, вполне достаточно для автора, чтобы
навсегда войти в историю литературы.
Когда
в тяжелые наши времена, уже после больницы,
мы с Мариной Геннадьевной Хронихиной, ставшей впоследствии нашим верным
другом, впервые поставили Борю на ноги возле кровати, он с большим интересом
стал рассматривать книжные полки. «Все эти книги ты прочитал,— сказала я ему
тогда.— А многие и написал сам». — «И все зря!» — прозвучало в ответ. Ну, не
горько!
Одаренный
от природы во многих областях, Борис Николаевич был еще и замечательным
журналистом. Серии его статей в «Ленинградской правде» не только читали, но и
собирали в подшивки. Может быть, потому что говорил автор в этих статьях о
самом главном: о несовместимости власти и нравственности, о совести, об умении
не продаваться даже в самые продажные времена. То есть говорил о непреходящих
ценностях. Ценности эти жили в нем самом.
Человек
нравственный и совестливый, Боря нес с собой такое благородство души, какое во
все времена встречается нечасто, а уж теперь-то и подавно. Последняя книга
Бориса Никольского называлась «Святая простота». Значимое название. Говорящее.
Характеризующее и самого Борю. Очень мне нравится портрет, помещенный на
суперобложке. Задумчивый, немного
усталый взгляд, вскинутая рука почесывает в раздумье голову. Да и книга,
мемуаров по существу, тоже мне очень нравится: истории, в ней помещенные,
рассказаны просто и правдиво (вообще это отличительные черты Бориной прозы —
простота и правдивость), и события не подправляются, как это часто бывает,
чтобы выставить автора в лучшем свете.
А
еще Борис Никольский не отставал от жизни. Он внимательно следил и за
политическими, и за культурными событиями в стране, Он продумывал и
анализировал тенденции времени и делал определенные практические выводы. Так,
первым в редакции он освоил компьютер в тот период, когда еще издательский
процесс везде шел по старинке. А потом оснастил компьютерами и всю редакцию.
Помню, подошел к нему тогда один из сотрудников и сказал: «Борис Николаевич,
зачем такие деньги тратить на компьютеры, лучше бы выдать людям премиальные,
если деньги есть». — «Неужели вы не понимаете, к чему идет мир?» — спросил
Боря. Он-то понимал… И научился с помощью самоучителей всему: даже вроде бы
совсем ненужной ему верстке. Все-таки для этого верстальщики есть. Но Боре
всегда было необходимо понимать и знать весь путь издания журналов и книг до
самого донышка.
Писатель,
редактор, журналист, общественный деятель, Боря не успокаивался никогда. И на
радио, и на телевидении он любил прямой эфир. Профессионалы подтвердят: таких
людей немного. Это качество — мгновенной и самой точной реакции на порой очень
неудобные вопросы — немало помогло ему и на тех самых, первых свободных
выборах. Он умел полемизировать, отдавался этому занятию с азартом, но при этом
никогда не прибегал, чтобы победить оппонента, к оскорблениям. А сколько он
провел творческих встреч с читателями, каким был замечательным ведущим на
вечерах своих друзей и коллег-писателей! Легкий, остроумный, он сочинял прекрасные
поздравления, создавал атмосферу дружелюбия и взаимного уважения. Именно такая
атмосфера царила и на последнем его творческом вечере, посвященном 75-летию.
Как хорошо было на этом вечере, как много людей признавалось Боре в любви и
преданности…
75-летие
Бориса Николаевича Никольского — это своего рода водораздел. Там — 75 лет
насыщенной, творческой жизни. Здесь — четыре года жизни «другой»… И как ни
парадоксально это прозвучит, мы, близкие Боре люди, расцениваем эту жизнь как
подарок. Борю после полученной в результате несчастного случая травмы не должны
были довезти до больницы. Но довезли…
Тут
и началась наша «другая» жизнь. Поначалу просто — борьба за выживание. Потому
что, помимо сложной операции, была еще и двусторонняя, так называемая госпитальная
пневмония. Боря лежал в реанимации, весь в трубках, практически бездыханный. В
течение довольно длительного времени никто бы не поручился за его
выздоровление. Никольский всегда отличался худобой, но когда спустя пять
месяцев мы привезли его домой — мы привезли скелет, облаченный в кожу. И
все-таки живой это был скелет. Живой! «Откормить тебя — вот наша задача!» —
сформулировала я тогда вслух. И Боря улыбнулся!.. Это была первая его улыбка за
всю болезнь. Очень слабая, кривоватая какая-то, но это была улыбка — я даже
заплакала. Боря снова был с нами, был со мной!
Я
никогда не вела дневников. Не было у меня этого в заводе. А жаль… Моя память —
это не Борина замечательная память. Увы…
Но какие-то заметки время от времени я делала, особенно во времена Бориной
болезни. Записывала, чтобы потом, когда Боря полностью поправится, прочитать
все это вместе с ним: вместе поплакать и посмеяться. Как выяснилось, мало
записывала. Но кое-что есть. Вот часть этих записей:
«Без
даты. В Институте мозга навещаю Борю в марлевой повязке. Он увидел меня и
воскликнул: «О!» Потом вгляделся пристальнее и заявил: «Снимите ваше
заблуждение». Засомневался — я ли перед ним».
«11
декабря 2008 г.
Цените
то короткое время жизни, когда вы сами здоровы и вокруг вас здоровые люди: ваши
родители, мужья и жены, братья и сестры, друзья — все… Я тоскую по тем
временам».
«18
ноября 2010 г. На днях.
—
Ты это будешь есть?
Подумал
и ответил очень важно:
—
Будет съест…»
«Без
даты. Разговор про супчик.
—
Уже купила? Сварила? Уже существует?»
Впрочем,
хватит записей. За время Бориной болезни я сделала глобальное заключение: каким
человек жил большую часть своей жизни, таким останется и в несчастье. Как был
Боря нежным и внимательным, так и оставался нежным и внимательным. Как
генерировал тепло вокруг себя, так и продолжал генерировать. Он по-прежнему
любил семейные и дружеские чаепития. Смеялся, чуть ли не до слез, над фильмами
Чарли Чаплина. Никогда не скандалил, не капризничал, не требовал к себе
повышенного внимания. Он как был благородным человеком, так и оставался им.
Физически слабый, духовно и душевно он
оставался сильным.
Вот
почему мы, вся Борина семья и все те, кто не оставлял нас в беде, считаем эти четыре года «больной» нашей жизни
шикарным подарком судьбы. Боря был с нами, а чувства его к нам при этом стали
еще более открытыми и прозрачными. И это было серьезной поддержкой в беде.
Как-то
я спросила в шутку:
—
Ты хотя бы любишь меня еще?
Боря
задумался и ответил очень серьезно:
—
Он всегда ее любил…
И
это была чистая правда. Впрочем, если выразиться в том же стиле, то ведь и «она
всегда его любила»… Всегда и навсегда…