Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2011
Смутное present in the past
Леонид Юзефович «Журавли и карлики»
Роман Леонида Юзефовича увидел свет в сытые 2000-е, когда “лихие 90-е” стали не более чем пропагандистским штампом телевизионных журналистов. Первое, что обращает на себя внимание в “Журавлях и карликах”, — острое ощущение времени, которое автор стремится донести до читателей. “Был 1993 год, март. Мраморный пол подземного перехода покрывала разъедающая ботинки талая слякоть, вдоль стен плотными рядами стояли лотошники”. В этом подчеркнуто неуютном мире, где “только два цвета — черный и серый”, все смешалось до неузнаваемости. Даже “милиционеры шныряли мимо с таким видом, что если бы не форма, их можно было принять за карманников”.
Парадокс в том, что грязная и нищая страна представляет собой поле чудес, идя по которому можно найти если не горшок с золотыми монетами, то хотя бы продать слиток европия и на вырученные деньги купить четыре квартиры. Поэтому один из главных героев, бывший геолог Жохов читает газету “Сокровища и клады” и все время придумывает, как бы вырваться из тисков бедности: “Пойми, — сказал Жохов, — Господь Бог сподобил нас жить в такое время и в такой стране, что за несколько недель можно составить себе состояние. Сумеем, еще и внукам хватит. Дураки будем, если не рискнем. Всю жизнь потом жалеть будем”.
Но тут главное — успеть. Вовремя купить, конвертировать, перепродать. Не важно что и не важно кому: будь то узбекские халаты или даже яйца динозавров. Именно поэтому жизнь на обломках империи отличается большой изменчивостью. Границы размыты, одно перетекает в другое. Ритм жизни в новой Москве был таков, что “все вокруг что-то пили и жевали на ходу”, а торговые точки по нескольку раз в год меняли профиль. Урны наполнялись “вдвое быстрее, чем при Горбачеве”.
Одна из коммерческих авантюр Жохова, связанная с продажей вагона (когда еще будут такие объемы!) сахара, не задалась, и героя “ставят на счетчик” бандиты. Здесь начинается детективный сюжет, который Юзефовичу удался блестяще. Автор то и дело использует эффект обманутого ожидания, и читатель все время находится в напряжении: уйдет ли герой, догонят или не догонят, убьют или не убьют? Жохов хоть и является жертвой “шоковой терапии”, но все же весьма органично вписывается в свое время. Его попытки обогатиться выдают в нем авантюрного героя в традиции плутовского романа. С той лишь разницей, что Жохов оказывается “авантюристом поневоле”, принимая те правила игры, которые диктует жизнь.
Антипод Жохова — тихий историк Шубин. Не активный игрок, а, скорее, наблюдатель. После перестройки, когда институтской зарплаты хватает разве что коту на рыбу, он становится историком в булгаковском смысле слова и “сочиняет истории” о самозванцах по заказу сомнительных журналов-однодневок. Какое-то время его рассказы о приключениях пользуются спросом. Шубин понимает, что люди и события 1993-го удивительным образом напоминают “дела давно минувших дней” — 1917 года и еще раньше — XVII века. Есть и портретное сходство: Жохова даже внешне напоминает один из персонажей шубинских очерков — самозванец Анкудинов, выдававший себя за сына Василия Шуйского. Его похождения образуют роман в романе, чистой воды авантюру. Еще один самозванец — Алеша Пуцято, лжецаревич Алексей, появившийся на Дальнем Востоке в Гражданскую войну. В итоге временем действия Большого романа оказывается Смута, которая в российской истории не имеет начала и конца. Черты настоящего выявляются в прошлом, а уже ставшее историей вдруг оказывается частью действительности: “Новый мир был очень хорошо забытым старым, все помнившие его умерли тысячу лет назад”.
Игру с прошлым поддерживают и литературные аллюзии, разбросанные по тексту романа. Прежде всего, Юзефович упоминает “Девяносто третий год” Виктора Гюго — произведение, действие которого также происходит в неспокойные времена. Куда более настойчиво звучат отсылки к роману “Отверженные”. Эпизод с французскими детьми, забравшимися в полую статую слона, рифмуются с по-российски абсурдной историей о бабушке с Урала, которая поселилась в танке, не имея другого жилья.
В мире романа настойчиво звучат апокалиптические нотки. “В электричке говорили, что нынешний год — год антихриста. Если сложить единицу, две девятки и тройку, в сумме получается двадцать два. Это почему-то нехорошо”, — говорит Жохову его любовница Катя. Инфернальное впечатление производит и китайская игрушка, которая зачем-то висит в комнате героя и пугает из темноты дьявольским хохотом: “Пластмассовый череп заплясал на нитке, содрогаясь и ритмично посверкивая краснеющими глазницами… Короткими вспышками выпыхивало из тьмы и окрашивало в цвет крови веселенькие обои под ситец, ободранные давно потерявшейся кошкой, фотографию Лельки на стене, гипсовый бюстик Ленина в оконной нише”. Зло, замаскировавшееся под китайскую безделушку, проникает в этот мир, и герои от него ничем не защищены.
И слабые, и сильные уравнены в правах перед Историей. Ветер смутного времени, налетевшего на страну, выхватывает их с насиженных мест, меняет привычное течение жизни. Сопротивляться этому урагану перемен выше человеческой силы. И страшный дед Хасан ставит Жохова на счетчик не потому, что он отъявленный бандюган, а потому, что дочери повыходили за пьяниц-лентяев и теперь нужно кормить и одевать большую семью. Сам Жохов становится самозванцем тоже случайно, просто отдавшись ходу событий. Получается, что феномен самозванчества порожден самой жизнью, точнее, ее неустроенностью и непредсказуемостью. В каком-то механизме нарушилась резьба, жернова истории сошли с оси, и в этой расхлябанной системе стали появляться лжецесаревичи и лжекнязья. Можно подумать, что речь идет только про Россию. Однако схожие вещи происходят в Монголии спустя 11 лет после событий 2004 года. Именно туда, кстати, устремляется авантюрист Жохов, и туда же попадает Шубин с женой уже в качестве туристов. Двойником Жохова-Анкудинова-Пуцято становится предприимчивый монгол Баатар.
Ни один из персонажей, увы, не вызывает симпатии. Писатель не дал героям чего-то, что позволило бы нам хоть на миг полюбить их. Все персонажи — люди своего времени. Говоря словами Бахтина, их можно “определИть и опредЕлить” именно 90-ми. Поведение человека в романе Юзефовича у меня вызывает аллюзии из мира животных. Так, Жохов напоминает зайца, который скрывается от хищного волка-деда Хасана. Анкундинов — хитрый лис. Правда, правила игры настолько зыбкие, что охотник легко может стать жертвой…
Время у Юзефовича — это еще и бремя, единственный способ освободиться от которого — “внутренняя эмиграция”, уход в себя. Именно такой путь выбирает Катя, которая погружена в мечты о маленьком домике с маленькими людьми, которые собираются по вечерам и неспешно ведут беседы. И эта тихая выдуманная жизнь оказывается для нее ближе той действительности, которая обступает со всех сторон.
Нестабильность жизни, если посмотреть на нее в масштабах Истории, оказывается постоянным элементом, константой. Это подтверждается мифом о войне журавлей и карликов, который пронизывает весь роман Юзефовича. Противостояние пигмеев и пернатых — сюжет очень древний, восходящий к Гомеру. Именно он, по Юзефовичу, является ключом к истории человечества: “Журавли с карликами входят в иных людей и через них бьются меж собой не на жизнь, а на смерть”. Что это? Война красных с белыми в начале XX века? Противостояние сторонников референдума и его противников в 1993-м? С учетом исторической дистанции бессмысленным кажется избиение Жохова коммунистами, когда тот затесался в их ряды с портретом американского президента. Таким же “бессмысленным и беспощадным” в действительности является всякий бунт.
И эта музыка, назовем ее музыкой стихии, будет вечной, как пели другие герои конца 80-х — начала 90-х из группы “Наутилус Помпилиус”. Единственное, что возможно — это новый поворот. Но, как показывает историк Юзефович, выбрать другую дорогу не дано.
Артем Филатов