(Гендерные воззрения Льва Толстого)
Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2011
Алла Полосина
Алла Николаевна Полосина — кандидат филологических наук, старший научный сотрудник Музея-усадьбы Л. Н. Толстого “Ясная Поляна”.
«Необходимая неприятность»?
(Гендерные воззрения Льва Толстого)
Вся жизнь Льва Толстого прошла в окружении женщин: бабки гр. П. Н. Толстой, которая организовала основательное образование внуков-сирот; матери, которую он едва помнил и воспоминание о которой было для него священным; теток Алины Остен-Сакен и Полины Юшковой, которые опекали сирот-племянников; троюродной тетки Т. Н. Ергольской, которая научила его “духовному наслаждению любви”; Сонечки Колошиной, первой, самой сильной его детской любви; Зинаиды Молоствовой, которая едва ли знала что-нибудь про любовь к ней Толстого и про “поэтическое чувство влюбления”, которое, так и не открыв ей, он увез с собой на Кавказ; красавицы казачки Марьянки (настоящее имя неизвестно), опьянение любовью к которой привело его к литературному опьянению, отраженному в повести “Казаки”; Е. Ф. Тютчевой, на которой он “был почти готов без любви спокойно жениться”1; П. С. Щербатовой-Уваровой, бывшей в числе семи светских девиц, в которых он во всех был влюблен в тридцать лет (47, 517), выведенной в образе Кити Щербатской; кн. И. И. Паскевич2, которая из патриотизма и из любви к творчеству Толстого под псевдонимом Русская впервые перевела “Войну и мир” на французский язык в 1879 году, открыв писателю небывалую популярность на Западе; камер-фрейлины гр. А. А. Толстой, пятидесятилетняя дружба с которой выразилась в обширной, “дышащей самой искренней привязанностью” переписке, которую Толстой назвал “своей лучшей автобиографией”; соседки по имениям В. В. Арсеньевой, которая была почти его невеста, а письма к ней были полны неопределенностью чувств и планов совместной жизни (отражены в “Семейном счастье”); синеглазой замужней яснополянской крестьянки Аксиньи Базыкиной, страсть к которой отображена в повести “Дьявол”; издательницы Л. Я. Гуревич, которая печатала произведения писателя в петербургском журнале “Северный вестник”, лучшим, по мнению писателя, из всех журналов; деятельницы народного образования и сотрудницы издательства “Посредник” А. М. Калмыковой, на письмо которой по поводу запрещения в 1896 году правительством Комитетов грамотности он сочувственно ответил; А. А. Русановой, переводчицы “Исповедания веры савойского викария” Руссо; сестры гр. М. Н. Толстой, с которой был связан глубоким чувством братской любви; дочерей Татьяны, Марьи и Александры, продолжательниц дела отца и т. д. И, наконец, жены С. А. Толстой, с которой он прожил сорок восемь лет совместной жизни. Их брак завершился не только его уходом из дома, но и смертью на захолустной железнодорожной станции далеко от Ясной Поляны. История их отношений — это символичное воплощение сказки А. С. Пушкина “О рыбаке и рыбке”. Дочь московского врача немецкого происхождения стала графиней (“столбовая дворянка”), жила в родовом имении Ясная Поляна (“высокий терем”), получила авторские права на произведения, вышедшие до 1881 года (“вольная царица” над частью произведений мужа). Во вторую половину жизни добивалась авторских прав на все творческое наследие (то есть “владычества морского”), и это стало ее идей фикс.
Система гендерных воззрений Толстого была предопределена патриархальной семейной традицией. Она отстаивалась на фоне напряженной полемики о женской эмансипации в общественной жизни России, отраженной в трудах В. Г. Белинского, Н. Г. Чернышевского, А. И. Герцена, славянофилов и др. Обсуждение женской проблемы активизировалось в связи с появлением в печати в 1869 году книги английского философа и социолога Дж. Милля “Подчиненность женщины”. Но Толстого больше заинтересовала не столько эта книга, сколько его социологическая работа “Основы политической экономии”, которая сохранилась в яснополянской библиотеке.
В связи с женским вопросом настоящая заинтересованность Толстого проявилась к творчеству Александра Дюма-сына. Злободневность моральных проблем, поставленных французским писателем, вызывала большой общественный резонанс. В романе “Дама с камелиями” (1848), переделанном в пьесу, он переосмысляет тему реабилитации куртизанки, в дальнейшем отказывается от ее оправдания. В брошюре на тему о супружеской неверности “Мужчина—женщина” доказывал, что надо убивать неверных жен, ибо они угрожают семье и государству, и требовал права на развод как единственное средство упрочения семьи и нравственности. В этом нашумевшем памфлете в день достижения совершеннолетия сына он писал: “Восхваляй ее [жену] только как супругу и мать; но пусть она будет матерью в высоком смысле этого слова, и пусть она ею становится как можно чаще. Большое число детей у такой матери, как она, и такого отца, как ты, это не только благословение для семьи, это — пример, а пример действует лучше поучения”3.
По поводу супружеских “секретов” в памфлете говорилось: “Через девять месяцев (после свадьбы) у нее появляется малютка <…> Когда уплачена эта дань природе и наследованию, жена заявляет мужу, что это для нее слишком утомительно и что еще раз становиться матерью она не желает, по крайней мере, некоторое время. Муж не возражает; какое ему дело, если он получает все удовольствия отцовства без досадных его последствий! Он согласен. Малютку отдают кормилице <…> и если жена разумна, она становится законной любовницей своего мужа. Он хочет, чтобы его любили — и его любят”4. Здесь ясно видны параллели с “Крейцеровой сонатой”.
А. Дюма-сын не раз утверждал, что в этом мире совершенно все, кроме женщин. Как хороший оратор, он выносил самые значимые социальные проблемы на всеобщее обозрение в своих выступлениях-брошюрах. Это были вышеупомянутые “Мужчина—женщина”, “Убей ее” (“Tue-la”), “Женщины, которые убивают, и женщины, которые голосуют” (“Les femmes qui tuent et les femmes qui votent”), памфлет “Развод” (“La question du divorce”), который имеется в библиотеке Толстого и др.
1 марта 1873 года в письме Т. А. Кузминской Толстой сообщил, что его поразила книга Дюма “L’Homme—femme”: “Прочла ли ты L’homme —femme? Меня поразила эта книга. Нельзя ждать от француза такой высоты понимания брака и вообще отношения мужчины к женщине” (62, 11). Действительно, сочетание жизненных подробностей с интригой, сентиментальности с морализаторством отвечало вкусам читательской публики этой эпохи и Толстого тоже. К тому же Дюма-сын затрагивал в романах и драмах насущные проблемы общественной морали — семейных отношений, развода, супружеской измены, отцовства, нравов “полусвета”. Памфлет “Мужчина—женщина” написан как ответ на статью Анри д’Идевиля, напечатанную в парижской газете “Soir”. Дюма также вступил в полемику Жирарден, французский журналист и политический деятель, автор книги “L’Homme suzerain, la femme vassale, re2ponse а l’Hommefemme de A. Dumas-fils” (Paris, 1872).
Поводом для ответа Дюма послужил нашумевший судебный процесс в связи с убийством мужем изменившей ему жены. Точка зрения Дюма-сына на брак — строго традиционная. Брак — освященное Богом установление, в котором мужчина является как бы выразителем божественной воли, ответственным за судьбу женщины. Женщина — лишь орудие в руках мужчины, отражение его творческой силы. Брак своей конечной целью имеет усовершенствование человеческой жизни на основе высокого нравственного идеала. Женщину, нарушившую супружескую верность, мужчина — по мысли Дюма — должен стараться всеми мерами воздействия вернуть на путь целомудренной жизни, но если это оказывается невозможным, ее следует убить (20, 599–600).
В связи с этим отметим, что в одном из вариантов романа “Анна Каренина” речь идет об этой полемике. По просьбе Долли Каренин остается обедать у Алабиных. Основной темой беседы за обедом была неверность женщины в браке. Разговор идет о полемике Дюма-сына с Жирарденом по поводу права женщины на свободное распоряжение своим чувством в браке. “Вдруг разговор, <…> с общественного, ученого, музыкального предмета на музыку и ее критиков, <…> перешел в конце обеда на последнюю полемику между Dumas и E.Girardin и l’homme femme. Разговор при дамах велся так, как он ведется в хорошем обществе, т. е. искусно обходя все слишком сырое, и разговор занял всех сильно, несмотря на то, что Долли, поняв всю тяжесть этого разговора для Алексея Александровича, хотела замять его” (20, 338).
В окончательном тексте романа “Анна Каренина” женский вопрос ведется на уровне равноправия, а тема, затронутая в черновом варианте, впоследствии получила свое развитие в повести “Крейцерова соната”.
Попутно отметим, что в яснополянской библиотеке сохранились две книги Александра Дюма-сына: “La Question du divorce” (Paris, 1880), “Diane de Lys” (Paris, 1859) и др. Роман Дюма “Dames aux perles” (Paris, 1854) был известен Толстому, он прочел его во время путешествия во Францию: “Читал Dames aux perles. Талант, но грунт, на котором он работает, ужасен” (47, 124). Тема падших дам исследовалась автором в таких произведениях, как “Диана де Лис”, “Дама с камелиями” и др. Дюма был моралистом, он боролся за правосудие и равенство, рассуждал о месте семьи в жизни каждого. В Александре Дюма-сыне Толстой встретил единоверца, прочел все обширные теоретические предисловия к его книгам, находил, что они гораздо значительней, чем все пьесы, послужившие для них поводом, что “Мужчина—женщина” — одно из лучших произведений о нравственности. А сам Дюма — истинный художник, ибо выражает чувства, которые изведал сам5.
Неповторимые женские образы, созданные в “Войне и мире”, “Анне Карениной”, “Крейцеровой сонате”, “Фальшивом купоне”, “Отце Сергии”, “Дьяволе” и т. д. — это многослойный социальный срез представительниц всех слоев общества: высший свет, деревня, тюрьма, суд, каторга: от светских дам до падших женщин.
Как известно, для Толстого “идеалом всякого совершенства” была мать, который он мечтал возобновить со своею женой, со своей семьей. Так Левин (читай Толстой) “едва помнил свою мать. Понятие о ней было для него священным воспоминанием, и будущая жена его должна быть в его воображении повторением того прелестного, святого идеала женщины, каким была для него мать” (18, 101). Толстой, подобно Левину, не мог себе представить любви к женщине без брака, “он прежде представлял себе семью, а потом уже ту женщину, которая даст ему семью. Его понятия о женитьбе <…> не были похожи на понятия большинства его знакомых, для которых женитьба была одним из многих общежитейских дел; для Левина это было главным делом жизни” (18, 101). Левину противопоставлена позиция Вронского: “В его петербургском мире все люди разделялись на два совершенно противоположные сорта. Один низший сорт: пошлые, глупые и, главное, смешные люди, которые веруют в то, что одному мужу надо жить с одною женой, с которою он обвенчан, что девушке надо быть невинною, женщине стыдливою, мужчине мужественным, воздержным и твердым, что надо воспитывать детей, зарабатывать свой хлеб, платить долги. <…> Это был сорт людей старомодных и смешных. Но был другой сорт людей, настоящих, к которому они все принадлежали, в котором надо быть, главное, элегантным, красивым, великодушным, смелым, веселым, отдаваться всякой страсти, не краснея, и над всем остальным смеяться” (18, 121).
Как видим, Толстой больше сочувствует “низшему сорту”. Убеждения же Вронского он объясняет отсутствием патриархальных семейных традиций: “Вронский никогда не знал семейной жизни. Мать его была в молодости блестящая светская женщина, имевшая во время замужества, и в особенности после, много романов, известных всему свету. Отца своего он почти не помнил и был воспитан в Пажеском корпусе” (18, 61).
В романе “Анна Каренина” воплощены наиболее характерные женские типы. Стива Облонский делит женщин на два типа: на которых женятся и на “прелестных падших созданий”. Устами Стивы Облонского, не признающего жизни без любви, Толстой рассказал читателям, что такое “оссиановская женщина”6. Это “тип женщин, <…> которых видишь во сне” (18, 171). По его мнению, “эти женщины бывают наяву… и эти женщины ужасны” (18, 171). Однополчанин Вронского Серпуховской считает, что “женщины все материальнее мужчин. Мы делаем из любви что-то огромное, а они всегда terre-а1-terre” 7 (18, 330). Решение проблемы любви он видел в браке: “Женщины — это главный камень преткновения в деятельности человека. Трудно любить женщину и делать что-нибудь. Для этого есть только одно средство с удобством, без помехи любить — это женитьба. <…> Нести fardeau8 и делать что-нибудь руками можно только тогда, когда fardeau увязано на спину, — а это женитьба. И это я почувствовал, женившись. У меня вдруг опростались руки” (18, 329).
Образ “доброй матери семейства” воплощен в Наташе Ростовой (в эпилоге “Войны и мира”), Долли Облонской и Кити Щербацкой (“Анна Каренина”). Идеальный образ женщины-матери — это Пашенька (Прасковья Михайловна) из “Отца Сергия” и в какой-то мере образ Марии Семеновны из “Фальшивого купона”. Для Наташи, Долли и Кити (в будущем) — исполнение “закона рождения детей”: семья, материнство, дети, быт — это следование естественной природе: “закону рождения детей”. Они, как хранительницы старых традиций, придерживаются старых устоев, в их власти поддерживать общественное мнение, но не менять его. Пашенька и Мария Семеновна – это образы-символы доброты, простоты и непротивления. Пашенька, как и Мария Семеновна, ненадолго появляются в конце повести, но оказывают большое влияние на духовно-нравственное преображение, одна на отца Сергия, своего друга детства Степана Касатского, другая, ценой своей смерти, на Степана Пелагеюшкина, после которой прекратилась эскалация зла.
По Толстому, ложному отношению к женщине как к предмету наслаждения, удовольствия, приведшее героя “Крейцеровой сонате” к семейной драме, способствовали государство, наука, искусство и общественное мнение. Начинающий жизнь Позднышев попадает в ситуацию замкнутого круга, не оставляющую ему выбора в поведении. К убийству его приводит извращенное отношение к женщине, в которой он видит “орудие наслаждения”.
По мнению писателя, одним из нравственных требований в отношении полов является целомудрие, то есть брачная чистота и непорочность. Свою излюбленную мысль о нравственной чистоте как необходимом условии внутренней свободы человека писатель развил в “Дьяволе”. Но как бы вопреки аскетическим тенденциям, проявившимся в “Крейцеровой сонате”, в “Дьяволе” с необычайной силой изображены страсти, неподвластные воле человека. Герой повести Иртенев по личным качествам типичный толстовский герой: искренний, честный, не терпящий никаких компромиссов и сделок с совестью, что и обусловило остроту конфликта, завершившегося самоубийством, во втором варианте окончания — убийством героини.
Молодой Толстой начинал жизнь с правил по самосовершенствованию. 16 июня 1847 года он записал в дневнике правило поведения с женщинами: “Смотри на общество женщин как на необходимую неприятность жизни общественной и, сколько можно, удаляйся от них. <…> Кто виноват, <…> что мы лишаемся врожденных в нас чувств: смелости, твердости, рассудительности, справедливости и др., как не женщины? Женщины восприимчивее нас, поэтому в века добродетели женщины были лучше нас, в теперешний же развратный, порочный век они хуже нас” (46, 32–33).
Со временем отношение Толстого к женщинам как к “необходимой неприятности жизни”, за исключением периода влюбленности в будущую жену, мало изменилось. В связи с этим отметим, что ему очень нравилось высказывание Лессинга из эпиграммы “Злая жена”9. Впервые оно приведено в одной из первых редакций “Крейцеровой сонаты”: “Я решил себе, что она не человек, что такое мне выпало несчастье жениться на животном в образе человеческом <…> (Я не знал тогда изречения Лессинга, который говорит, что суждение каждого мужа о своей жене такое: была одна скверная женщина в мире, и она-то и моя жена” (27, 385).
Затем афоризм “Злая жена” Лессинга из черновых вариантов переходит в сферу житейской жизни и появляется на страницах дневника писателя еще в трех версиях с небольшими вариациями в зависимости от накала страстей.
Так, вероятно, не без учета тридцатилетнего опыта супружеской жизни, 5 октября 1893 года в дневнике Толстого записано: “Мужья ненавидят именно своих жен, как Лессинг сказал: была одна дурная женщина, и та моя жена. В этом виноваты сами женщины своей лживостью и комедиантством. Они все играют комедию перед другими, но не могут продолжать играть ее за кулисами перед мужем, и потому муж знает всех женщин разумными, добрыми, одну только свою знает не такой” (52, 103).
Не исключено, что проблема злой жены стояла перед Толстым так остро, что к афоризму Лессинга он вновь вернулся спустя семь лет, скорее всего, для утверждения в своих мыслях: “Лессинг, кажется, сказал, что каждый муж говорит или думает, что одна на свете была дурная, лживая женщина, и она-то моя жена. Происходит это оттого, что жена вся видна мужу и не может уже его обманывать, как обманывают его все другие” (54, 14).
Судя по записи в дневнике год спустя, 16 июля 1901 года, тон Толстого в оценке сущности женщин нисколько не смягчился: “Женщин узнают только мужья. Только муж видит их за кулисами. От этого Лессинг и говорил, что все мужья говорят: одна была дурная женщина, и та моя жена. Перед другими же они так искусно притворяются, что никто не видит их, какие они в действительности, в особенности пока они молоды. Главная особенность женщин — это угадывание, кому какая роль нравится, и играть ту роль, которая нравится” (54, 105).
Впереди у Толстого было еще девять лет, в течение которых он мог, следуя своей излюбленной идее совершенствования, изменить свое отношение к женщинам. Ведь афоризм Лессинга больше не повторился.
1 Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. (“Юбилейное”): В 90 т. М., 1928–1958. Т. 48. С. 17. Далее сноска на это издание дается в тексте в скобках с указанием тома и страницы.
2 Свидетельств об их переписке или личном знакомстве нет.
3 Dumas-fils A. L’Homme–femme: Re2ponse а M. Henri d’Ideville. Paris, 1872. P. 171–172.
4 Там же. С. 78–89.
5 См.: Французские посетители Толстого // Лит. насл-во. М., 1965. Т. 75. Кн. 2. С. 67.
6 Оссиан (Ossian) — легендарный кельтский бард III века, от лица которого написаны поэмы Макферсона и его подражателей. Оссиановская женщина — это романтическая героиня “Песен Оссиана” (1765) Дж. Макферсона (1738–1796). Оссиан воспевал женщин, непоколебимо верных и самоотверженных. Оссианизму отдали дань Гёте, Виньи, Мюссе, Ламартин. Образами Оссиана вдохновлялись Гюго, Байрон, Г. Р. Державин, Н. М. Карамзин, В. А. Озеров, Н. И. Гнедич, В. А. Жуковский, А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов, К. Н. Батюшков, Н. С. Гумилев и О. Э. Мандельштам и др. Энгр создал картину “Сон Оссиана” (1813).
7 Будничны, прозаичны (фр.).
8 Груз (фр.).
9 Ein einzig böses Weiblebt höchstens in der Welt. Nur schlimm, dass jeder seins für dieses einz’ge halt — одна-единственная злая женщина существует на свете, но, к сожалению, каждый считает свою жену такой единственной женщиной (нем.).