Публикация Елены Зиновьевой
Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2011
Дом Зингера
Наль Подольский. Время культурного бешенства: Роман. СПб.: Лимбус Пресс, ООО Издательство К. Тублина, 2010. — 256 с.
Очень нетривиальная антиутопия. Середина ХХI века. Запасы железа и нефти на нашей планете давно иссякли. В России будущего (года сто пятидесятого от сотворения “Черного квадрата”) главной ценностью и ресурсом стало искусство. Эрмитаж, Русский музей, Мариинский театр превратились в мощнейшие корпорации, заняв место “Газпрома” и “Роснефти”. Самую простую работу, сварщика или электрика, нельзя получить без справки, что ты разбираешься в малых голландцах. Самыми суровыми статьями Уголовного кодекса стали “Враг живописи”, “Враг балета”, “Враг музыки”. В условиях арт-тоталитаризма происходит “Бунт железа”, порожденный свистопляской вокруг искусства. Тысячи старых танков, списанных за отсутствием горючего, мирно ржавели на огромной свалке, устроенной на Карельском перешейке, пока там не был затеян грандиозный балет. Помещенное на предназначенную для vip-персон смотровую башню изображение “Черного квадрата” “разбудило” танки, и они двинулись на Петербург. К жуткой колонне присоединяются все находящиеся поблизости “железки”. Мировое железо готовит Апокалипсис, угрожая всему живому на земле, — и к бунту его подстрекает живопись Малевича, и особенно “Черный квадрат”, в котором зашифрована программа глобальной деструкции. И коль скоро искусство побудило огромную массу металла к движению, то оно же должно и остановить ее. Укрощают железо художники, фотографы, шаманы, музыканты, поэты — и городские власти. Балет и опера под запретом. Сопровождает колонну полковник ФСБ. В его распоряжении есть и людские, и технические ресурсы. Но танковые зомби неуничтожимы: они отбиваются электрическими разрядами. Реконструируя историю “культурного бешенства”, автор на небольшом пространстве романа использует самые разные по форме и стилистике “материалы”. Это и авторский текст, и рассказы художников и умеющей слышать и понимать железо эксцентричной поэтессы, ее пьеса. Это и выдержки из секретных рапортов полковника ФСБ и фрагмент из беседы журналиста со старым членом КПРФ. Комментарий историка о деструктивной роли искусства, о том, что отдельные формы искусства могут обладать разрушительной силой в реальном мире. Комментарий физика по поводу “внутриатомного разума”, мысли для современной физики не абсурдной. Комментарии философа о религиозном аспекте происходящего. Комментарий биолога, заслуживающий того, чтобы привести цитату из него: “Практически все современное искусство деструктивно. Вот уже полторы сотни лет художники с маниакальным упорством разбирают наш мир на части. Отгрызают от него частицу за частицей, подобно термитам. Они похожи на ребенка, раздирающего свою куклу на куски и получающего в результате лоскутья тряпок и кучу опилок. Может ли все это запустить механизмы самозащиты или самоуничтожения планеты — не знаю. И никто вообще не знает. Но однозначно сказать “нет” нельзя”. В общем, ноосфера больна, заражена идеей самоуничтожения, и деструктивное искусство играет в этом далеко не последнюю роль. Живопись и вирус — братья-близнецы. Свое слово скажет и магистр Сергиус, один из основателей в виртуальном пространстве Незримой империи со столицей в Небесном Петербурге, где на дорогах империи можно удовлетворять страсть к лихачеству, невозможную в новой “реальности” с неспешными электромобилями. И охраняют отцы-основатели виртуальной империи Петербург метафизический от культурного бешенства — от одиозных сооружений в виде башен, от небоскребов и разнообразных палаццо в стиле “барокко Собакевича”. Богатая сатирическая составляющая романа неотъемлема от нашей действительности. Как пример: продвижение танков, не имеющих ни горючего, ни экипажа, вызвало серьезные международные озабоченности. В России считают, что без НАТО не обошлось; в НАТО считают, что в Петербурге Россия применила новые военные технологии, ничего адекватного которым у стран-членов НАТО нет, и что это один из пресловутых русских асимметричных ответов, но на этот раз асимметрия зашла слишком далеко. В романе присутствуют и “нестыковки”, и некая досадная недоговоренность, расплывчатость. Зато причудливая фантазия Подольского дает простор для метафизических, философских, культурологических и социологических интерпретаций. Некоторые из них в своем послесловии к роману излагает Александр Секацкий. И все-таки: коль скоро искусство побудило огромную массу металла к движению, то и остановить эту массу можно с помощью не симулякров, а искусства, правда, весьма своеобразного.
Элизабет Страут. Оливия Киттеридж: Роман. Пер. с англ. И. Бессмертной. СПб.: Азбука, 2010. — 352 с.
Истории из жизни обывателей городка Кросби, расположенного в североамериканском штате Мэн на берегу залива. Основная идея обманчиво проста: люди разные, далеко не все они приятны, но все достойны сострадания, и, кроме того, нет ничего интереснее, чем судьбы окружающих и того, что с ними происходят. Главная героиня тринадцати сплетающихся в единое сюжетное полотно эпизодов — учительница математики, женщина с характером твердым, жестким, тираническим, резкая, не склонная проявлять доброжелательность или хотя бы вежливость, прожившая в городке всю жизнь. Полгородка — ее бывшие ученики и их родители. В ряде новелл Оливия Киттеридж и ее добродушный муж Генри, аптекарь, человек, не желающий, чтобы люди оставались одни, являются главными героями, в других выступают как персонажи проходные. И хотя в этом городке, кажется, все знают друг о друге все, тем не менее в каждой семье, у каждого – свой скелетик в шкафу, свои глубоко сокрытые трагедии, маленькие и большие, в прошлом или настоящем. Романы состоявшиеся и несостоявшиеся, только намечающиеся. Драмы семейной жизни, отношения супругов, родителей и детей, мужчин и женщин. И детские переживания, издержки воспитания и родительской любви или нелюбви, влияние которых не удается изжить всю последующую жизнь, даже если человек состоялся профессионально. “Так и бывает в жизни: начинаешь понимать что-то слишком поздно”, — признает уже в старости Оливия. Слишком поздно мы понимаем, как страшно, если детям недодано любви, что ничто не может быть важнее семьи и друзей, что и юным, пожилым, старым — всем нужна любовь. “Самое главное в жизни — любить и быть любимым”, и прав Фрейд: “Мы должны любить, иначе мы заболеваем”. А одиночество способно убивать людей — разными способами реально довести людей до смерти. И в конечном итоге — мы заслуживаем то, что получаем. Временной промежуток — почти полвека, от времен патриархальных до наших дней. Оливия Киттеридж заново переживает всю свою жизнь. На ее глазах меняется знакомый, уютный мир старой Америки. И пусть продавец в магазине Брэдли по-прежнему дружелюбен, а официантка в пончиковой “Данкин-донатс” помнит, какой кофе ты любишь. Но уменьшается количество прихожан в церкви; место маленькой, уютной аптеки ее супруга занял большой аптекарский магазин с огромными стеклянными раздвижными дверями, поглотивший и старую аптеку, и продовольственный магазинчик, и все прилегающее пространство; появились мобильные телефоны. И главное — мир потерял устойчивость. И рыдает Оливия, когда видит по телевизору, как самолеты врезаются в башни-близнецы: “не из-за всей страны, а из-за самого этого города, который тогда вдруг показался ей вовсе не чужим, безжалостным местом, а таким хрупким и уязвимым, как группа ребятишек в детском саду, храбрых в охватившем их ужасе”. Нечто ужасное случилось и с самими Киттериджами. Анекдотический случай обернулся драмой: как-то вечером, объевшись в ресторане на обеде с друзьями, Оливия заезжает по дороге домой справить нужду в больницу (вот она, дисциплинированная Америка: никаких “кустиков”), где ее вынуждают пройти обследование. В полупустую больницу врываются наркоманы — семидесятилетние Киттериджи, обслуживающий персонал становятся заложниками. Э. Страут рассказывает о маленьких людях большой Америки, об их судьбах, их внутреннем мире, об отношениях друг с другом. Великолепный язык, колоритные типажи, неослабевающее психологическое напряжение, здоровый юмор обеспечили этой книге заслуженный успех. Э. Страут сравнивали с Джоном Чивером, называли “Ричардом Йетсом в юбке” и даже “американским Чеховым”; она неизменно входила в списки бестселлеров по обе стороны Атлантики и становилась финалистом престижных литературных премий PEN/Faulkner и Orange Prize, а этот роман был награжден Пульцеровской премией, а также испанской премией Llibreter и итальянской премией Bancarella.
Дина Хапаева: Кошмар: литература и жизнь. М.: Текст, 2010. —365 с.
Что такое кошмар? Почему кошмары заполонили романы, фильмы, компьютерные игры, а переживание кошмара стало массовой потребностью в современной культуре? Психология, культурология, литературоведение не дают ответов на эти вопросы, поскольку кошмар никогда не рассматривался учеными как предмет, достойный внимания. Но тайны кошмара хранит литература. Для авторов “романа ментальных состояний”, считает автор, кошмар был смыслом творчества. Н. Гоголь и Ч. Метьюрин, Ф. Достоевский и Т. Манн, Г. Лавкрафт и В. Пелевин ставили смелые опыты над своими героями и читателями, чтобы запечатлеть кошмар в своих произведениях, исследовать секреты кошмара и научиться их использовать. А Томас Манн в романе “Иосиф и его братья” напряженно размышлял над сутью пророчеств. В книге Д. Хапаевой впервые предпринимается попытка прочесть знакомые текстыкак исследования о природе кошмара и восстановить мозаику совпадений, благодаря которым литературный эксперимент превратился в нашу повседневность. Прежде всего читателю предстоит забыть о Белинском и Добролюбове, о “маленьких людях” и социальных подходах к классической литературе и посмотреть на классику с позиций “кошмароведения”. Психологический эксперимент с сознанием читателя ставил Н. Гоголь: он использовал целый ряд изобразительных приемов, от читателя в основном скрытых, направленных на выполнение важной задачи автора – испытать на читателе границы власти литературы, художественного слова и опытным путем установить, на что способна преобразующая сила искусства. Чтобы разобраться, “из чего сделан” кошмар Гоголя, какие художественные средства и приемы он использовал, автор исследования обращается к “Петербургским повестям” Гоголя: “Невский проспект” с невидимым для читательского глаза 25-м кадром в тексте; две редакции “Портрета”, где Гоголь решал вопрос о грани кошмара и реальности; “Нос”, “Записки сумасшедшего”. Кажется, уже ничего нового невозможно сказать о Ф. Достоевском, настолько пристальному изучению было подвергнуто его творчество на протяжении вот уже полутораста лет. Но Д. Хапаева предлагает свое прочтение таких произведений Достоевского, как “Двойник. Петербургская поэма”, “Хозяйка”, “Господин Прохарчин”, “Бобок”, где автора в первую очередь интересовал кошмар как особое ментальное состояние, отображение его посредством слова. Тексты Достоевского дают возможность по порядку рассмотреть канонические элементы кошмара. И если Гоголя волнуют способы, с помощью которых можно заставить читателя пережить кошмар, то Достоевский озабочен анализом того ментального состояния, в котором находится его герой. От произведений писателей XIX века нити протягиваются в современность. Автор подвергает филологическому разбору роман В. Пелевина “Чапаев и Пустота”, обнаруживая в пелевинских формулах кошмара скрытое влияние Гоголя. Творчество Лавкрафта, американского писателя ХХ века, она рассматривает как пособие по эстетике кошмара, опираясь в том числе и на оценки Уэльбека. Анализ творчества Лавкрафта и Пелевина — авторов, на разных этапах внесших весомый вклад в материализацию кошмара в современной культуре, — позволил вычислить азы гипнотики кошмара и представить некоторые особенности этого ментального состояния. Но, как часто бывает, литературная форма, выработанная в творчестве классиков, была вульгаризирована и банализирована, и ее упрощенный эрзац оказался востребованным в современном мире. Превращение монстра — вампира, ведьмы, оборотня, иными словами, недочеловека — в эстетический идеал современности – это факт, который, констатирует автор исследования, непреложно и повседневно свидетельствует о глобальном повороте в современной культуре. Нелюдь — главный “герой нашего времени” — вытолкнул человека из поля зрения писателей, режиссеров, художников. Нелюди были и искусстве и раньше: фантастические существа, многочисленные силы зла. Но они выполняли подчиненную роль, выбор между злом и добром делал герой-человек, он же действовал. То, что человек превратился из “вспомогательного персонажа” в главного героя, во имя которого и ради которого ведется повествование, — важная особенность современной как российской, так и западной культуры. Нелюдь и кошмар соединились. Эту особенность автор назвала готической эстетикой, ее она подробно исследует в главе “Кошмар культуры”: причины появления, формы существования, последствия. Вывод ее пессимистичен: последствия массового потребления кошмара в современной культуре особенно непредсказуемы потому, что материализация кошмара совпала с ощущением утраты смысла культуры, с кризисом научной рациональности и с радикальными изменениями восприятия времени. “Культура, захваченная нелюдями, как корабль пиратами, сживается с новым чувством реальности. На горизонте встает новый кошмар – материализация готических перспектив”.
Игорь Сухих. Чехов в жизни: сюжеты для небольшого романа. М.: Время, 2010. — 416 с. — (Диалог).
Книга написана в жанре документального монтажа, где вместо хронологического, линейного изложения биографии читателю предлагается сопоставление документов: писем, дневниковых записей, отрывков из мемуаров современников. Конечно, некая хронологическая канва сохраняется. Но организация материала жесткой последовательности не требует. Столкновение разных взглядов, противоречивых версий постоянно корректируется собственным словом Чехова, его письмами, выдержками из записных книжек, а иногда и фрагментами из его произведений. Подобный монтаж документов создает эффект достоверности, труднодостижимый какой-либо нарративной биографией, строящейся на раскавычивании и интерпретации тех же документов. Родоначальником этого жанра можно считать В. Вересаева (“Пушкин в жизни”, “Гоголь в жизни”). Биография Чехова в подобном жанре до сих пор не излагалась (за исключением малозамеченного опыта В. Фейдер “Чехов: литературный быт и творчество по мемуарным материалам”). Между тем, считает автор данной книги, именно чеховская жизнь буквально напрашивается на подобную форму. Корпус мемуарных и эпистолярных материалов о жизни Чехова огромен. Публикацию в начале прошлого века чеховских писем современники называли вторым собранием сочинений — сегодня этот эпистолярий составляет 4,5 тысячи номеров. Чехов умер рано, и свои свидетельства о нем успели оставить не только близкие родственники (братья Александр и Михаил, сестра Мария Павловна), многие сверстники (Короленко, Потапенко, Гиляровский), литературные потомки (Бунин, Горький, Куприн, Щепкина-Куперник), но и люди предшествующих поколений (Л. Толстой, Суворин, Репин, Ковалевский). В книге около полусотни разноплановых глав: семейных и географических, идеологических и любовных, профессиональных и личностных. Среди последних — главы, посвященные отношениям Чехова с издателями, писателями, женщинами, людьми, занимавшими важное место в его жизни. Григорович, Суворин, Лейкин, Л. Толстой, Бунин, Горький… Лика Мизинова, Лидия Авилова, Ольга Книппер… Перед читателем предстанет жизнь Чехова от ее начала до завершения. Таганрог, Москва, Петербург, путешествие на Сахалин. Мелихово, Ялта, поездки в Европу. Гимназия. Университет. Работа. Медицина. Мировоззрение. Быт. Удивительно, как противоречивы показания современников. Даже по поводу цвета глаз Чехова существовали разногласия. Знавшие его сохраняли уверенность в том, глаза у него были голубые. Но Куприн, мастер словесного портрета, отмечая эту странную ошибку, свидетельствует: глаза у Чехова были темные, почти карие, а лицо — “самое тонкое и одухотворенное человеческое лицо, которое только мне приходилось встречать в моей жизни”. Уже члены чеховского семейства в своих мемуарах начали войну за чеховское детство, за его образ, который должен утвердиться в истории. Михаил и Мария обвиняли старшего брата в сгущении мрачных красок в его воспоминаниях и рисовали картину дружной, работящей семьи, теплой колыбели будущего таланта. Соответственно менялся и облик Таганрога. То это – глухая провинция, чистая Азия, где нет “ни патриотов, ни дельцов, ни поэтов, ни даже приличных булочников”, то вполне европейский город-государство вроде греческого полиса или итальянской республики. Это один из тех случаев, когда И. Сухих дает необходимые объяснения, проясняющие запутанные вопросы. Другим таким примером, где потребовались авторские комментарии, является “роман” А. Чехова с Авиловой, придуманный ей самой. Про эту придуманную любовь теперь снимается кино. Комментарии И. Сухих всегда опираются на документальную основу, строго выверены. А “там, где остались пробелы среди бумаг, не стоит насиловать своими гипотезами чужую жизнь, лучше ограничиться осторожными предположениями или просто поставить точку, — считает он. — Тем же, кто смотрит на чужую жизнь через щель в заборе, приходится неизбежно выдавать часть за целое: претендуя на раскрытие голой правды, постоянно прибегать к домыслам и догадкам”. Кажется, сама внешняя простота, бесфабульность чеховской жизни подталкивают литературоведов и исследователей к тому, чтобы изображать Чехова то святым, то эротоманом, то женофобом, то замученным семьей чахоточным больным. В наше время публика жаждет “разоблачений” и сенсаций. Оснований для этого нет, считает И. Сухих. Интимная жизнь Чехова почти не известна. Опубликованные письма, в том числе и те, что не были изданы в советское время, не вскрывают ее. Даже обсуждая эротические темы в частной переписке, не рассчитанной на посторонний взгляд, Чехов верен кодексу порядочного человека. Он никогда не называет имен женщин из своего круга, с которыми имел отношения. Несомненно, его интимная жизнь была сложная. Несомненно, до позднего брака с Книппер Чехов не только не раз увлекался, но и любил “горестно и трудно”. И более веским, чем досужие домыслы, является суждение о Чехове беллетриста и драматурга И. Потапенко, с которым с 1893 года Чехова сложились дружеские отношения: “Нет, Чехов не был ни ангелом, ни праведником, а был человеком в полном значении этого слова. И те уравновешенность и трезвость, которыми он всех изумлял, явились результатом мучительной внутренней борьбы, трудно доставшимися ему трофеями. Художник помогал ему в этой борьбе, он требовал для себя все его время и все силы, а жизнь ничего не хотела уступать без боя. И она права: чтобы быть великим знатоком жизни, нужно испытать ее ласки и удары на самом себе. Разве Гёте и Пушкин были праведники, разве они не были ”в забавах суетного света малодушно погружены”?” Сквозным сюжетом для данного повествования становится не разгадка мнимых чеховских загадок, а драма судьбы и становление человека со сложным внутренним миром, писателя и драматурга, который так много успел сделать за сорок четыре года отпущенной ему жизни и так много успел сказать. “Биография — не летопись, которая стремится учесть абсолютно все оставленные человеком жизненные следы. Да, в биографическом монтаже говорят сами документы, но в отборе и композиции проявляется позиция биографа. Отбор и выбор — уже концепция, точка зрения. Два рядом поставленные фрагмента — интерпретация”, — пишет в предисловии к книге И. Сухих, доктор филологических наук, автор монографии “Проблемы поэтики Чехова” и многих статей о писателе, составитель критической антологии “А. П. Чехов: pro et contra” и собрания сочинений Чехова в пяти томах. Исследователь, который знает, наверное, о Чехове все, в своей работе руководствуется суждением, что трижды повторяется в чеховских записных книжках и которое писатель не успел передать какому-то из героев: “Какое наслаждение уважать людей! Когда я вижу книги, мне нет дела до того, как авторы любили, играли в карты, я вижу только их изумительные дела”. И. Сухих своего героя уважает. Уважает его дела, поступки, личность, мировоззрение. “Ласки и удары судьбы”, что выпали на долю А. Чехову, представлены в книге щедро. Многогранный, неожиданный Чехов явлен в этой книге: веселый, озабоченный, чуткий, тонко мыслящий… Чехов, которого надо услышать: “Кто искренне думает, что высшие и отдаленные цели человеку нужны так же мало, как корове, что в этих целях “вся наша беда”, тому остается кушать, пить, спать или, когда это надоест, разбежаться и хватить лбом об угол сундука” (письмо Суворину, 3 декабря 1892 года); “А запугивать общество, как мы это делаем теперь и будем делать,— значит отнимать у него бодрость, то есть прямо расписываться в том, что мы не имеем ни общественного, ни политического смысла” (записная книжка Чехова, 1893).
Мишель Терещенко. Такой хрупкий покров человечности. Банальность зла, банальность добра / Пер. с фр. А. И. Пигалева. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. — 303 с.
Как можно понять ту легкость, с которой люди предаются злу? Казалось бы, ужасы Второй мировой войны давно позади. Однако повсюду люди вновь убивают, пытают, истребляют других людей. Поиск ответа на этот вопрос становится все более настоятельной задачей. М. Терещенко в этой книге начинает обсуждение. Сначала он доказывает, что мерзости совершают не только монстры, но и обычные люди и не нужно быть святым, чтобы поступать справедливо даже с риском для жизни. О том, на какой стороне оказывается человек, он, однажды сделав выбор, узнает впоследствии, но это всегда обусловлено первым, часто неосознанным решением. Кто объяснит это решение? Человек — герой или подлец? М. Терещенко осуществляет критическую реконструкцию главного спора в моральной философии, ведущегося с XVII века и продолженного большинством социологов и экономистов в наши дни. “В течение более трех столетий западная мысль опирается на представление о том, будто люди, представленные власти своих естественных наклонностей, стремятся лишь к тому, чтобы удовлетворить — настолько рационально, насколько возможно — собственное своекорыстие и избегать страданий, сопряженных с преследованием этих своекорыстных целей, и будто люди заботятся о благе других людей лишь в той мере, в какой они могут извлекать из этой заботы какую-нибудь выгоду для себя. Считается, что подлинно альтруистическое и бескорыстное поведение просто не существует или, по крайней мере, его существование никогда не может быть доказано, настолько велик риск того, что скрытые побудительные причины поведения рано или поздно раскроют свою своекорыстную природу”. Но так ли своекорыстен человек? В своей работе автор опирается на труды философов прошлого, на современные исследования в области социальной психологии и на некоторые исторические примеры, проливающие свет на суть вопроса. Он обращается к самым трагическим страницам Второй мировой войны, к опыту тех, кто участвовал в массовом уничтожении людей, кто без сопротивления принимал на себя роль жертвы — или убийцы— и кто с риском для своей жизни спасал евреев. Он анализирует поведение мужчин и женщин в условиях экстремальных и обыденных. Он анализирует мотивацию, лежащую в основе их поступков. И делает философский вывод: следует рассматривать человеческое поведение перед лицом зла на основе новой парадигмы — парадигмы отсутствия в самости и присутствия в самости. “Самость” — это нечто невидимое, непредсказуемое, ни к чему не сводимое, сопротивляющееся всем попыткам дать ей определение. И все-таки автор раскрывает это понятие. “Самость” — это глубина души, “внутренний мир”, резерв нашей неотъемлемой свободы, в котором соединяются все человеческие способности, самость есть то, что позволяет человеку брать на себя обязательство. М. Терещенко показывает бесплодность противостояния приверженцев тезиса о психологическом эгоизме и заступников гипотезы жертвенности альтруизма. Способность человека творить добро, точно так же, как и способность творить зло, не предопределены никакой “природой”: и то, и другое идет от скрытых возможностей, таящихся в каждом из нас. В первом случае речь идет об оказании помощи, во втором — о самосохранении — как индивидуальном, так и коллективном. Законом природы движет всеобщий инстинкт самосохранения и продолжения рода. Это — великая инстинктивная животная сила, иногда даже приводящая к исчезновению отдельных особей, “принесению их в жертву” для обеспечения выживания биологических видов. Эта сила подчас развивает у живых существ большую способность к приспособлению и позволяет сопротивляться различным формам агрессии со стороны окружающей среды — чтобы жить, выживать и сохранять непрерывность жизни. И лишь у человека эта естественная наклонность наталкивается на требование не только обеспечить непрерывность поколений, но и придать смысл своей жизни, своему существованию. Выбирать жизнь, но не любой ценой. Может быть, в некоторых ситуациях альтруизм является исключением, но ничто не запрещает надеяться на то, считает автор, что люди, осознавая свою уязвимость, впредь смогут противостоять обстоятельствам, которые обычно вынуждают их к подчинению и унижению. И, в конце концов, быть “добрым”, бескорыстным, способным защитить себя и других, вполне естественно. Может быть, такова конечная цель воспитания. Мишель Терещенко родился в 1956 году в Лондоне. Французский философ, потомок известного российского рода предпринимателей и меценатов, внук министра иностранных дел и финансов во Временном правительстве Керенского М. И. Терещенко. Преподает философию в университете г. Реймса и Институте политических исследований в Экс-ан-Провансе, автор нескольких книг по философии морали. Данная книга в 2005 году отмечена критиками как одна из наиболее примечательных и выдающихся работ нашего времени.
Александр Андреев, Сергей Шумов. Государь: власть в истории человечества. М.: Дилектус, 2009. — 304 с.: ил.
Задача, кажется, неподъемная: рассказать о системах государственной власти в истории человечества, о механизмах управления великими государствами, о причинах образования и распада великих империй от древнейших времен до века ХХ. Но картина получилась внушительная. Конспективно, последовательно изложены основные вехи истории взлетов, бытования, крушений эпохальных государственных образований. Это и “Рим Дальнего Востока”, Китай. И древнееврейские государства — Израиль и Иудея. Древняя Греция, Древний Рим, Персия, занимавшая когда-то территорию в половину Европы. А также империи Александра Македонского, Чингисхана и “железного хромца” Тамерлана. Византия и Оттоманская Порта, Романо-германская Европа и США. Авторы не обошли вниманием и такие институты власти, как вмешивающаяся во все стороны жизни католическая церковь (государство Ватикан в его современном виде возникло только в 1929 году) и ее детища, образования внегосударственные — инквизицию и орден иезуитов, занимающий влиятельные позиции и ныне. И если инквизиция, для которой заблудшие еретики рассматривались в первую очередь как средство пополнения государственной и церковной казны за счет их конфисковавшегося имущества, на долгое время остановила исторический прогресс, то деятельность ордена иезуитов авторы, вообще-то избегающие раздавать черные метки или пряники, расценивают очень позитивно. “Главное, что они дали человечеству, — это новая система образования: невозможно перечислить всех выдающихся политиков, военачальников, общественных деятелей литературы и искусства, учившихся у иезуитов”. Казалось бы, государственная власть — материя скучная: законы, органы власти и управления, армия, полиция, суд, земельные отношения, повинности, налоги, чиновники. В общем, все то, что обеспечивает основные задачи государственной власти: “управлять, законодательствовать, судить”. Но государства — это еще и личности, которые их создавали, выдающиеся законодатели, воины, правители. И мотивы, которыми руководствовались великие в достижении своих целей, и средства, которые они выбирали, и конечные результаты их деяний. “Владыка сильных”, Чингисхан, считал себя избранным Небом для мирового господства и стремился изменить мир в соответствии со своими идеалами. Александр Македонский хотел завоевать весь мир и стать воспитателем всего человечества. Римлянин Попликола мечтал уничтожить чувство зависти в народе и даже добился некоторых успехов. Но бились за власть потомки создателей великих империй, и ветер разрушения гулял по их бывшим государствам. Скитания, изгнание, а то и смерть не раз становились участью как гениальных мыслителей и устроителей “идеальных” государств, так и владык государств реальных. “Отцов Отечества” уничтожали и свои, и чужие сторонники. История всех государств и империй наполнена мятежами, заговорами, переворотами, политическими изменами и убийствами. Против государства восставали и бунтовали; только что принятые, хорошие законы тут же нарушались. И ничего нельзя было поделать с произволом и продажностью судов: алчность чиновников не раз изменяла историю человечества. Террор, кровавые вакханалии убийств сопровождали все великие революции. И обнаруживались закономерности, на которые указал, анализируя события Английской революции середины XVII века года И. Дьяконов: “…эта революция развивалась по модели, видимо, вообще типичной для социальных революций большого масштаба. Ее начинают более радикальные группировки, которые постепенно уступают место все более радикальным, и она заканчивается единоличной диктатурой”. Авторы приводят многочисленные выдержки из трудов отечественных и зарубежных (европейских и азиатских) историков Античности, Средневековья, Нового времени. В отдельных главах представлен анализ теории государственной власти Н. Макиавелли (“Государь” и “Рассуждения о первой декаде Тита Ливия”) и практической деятельности “нетипичного гения”, герцога Ришелье. Проведен также анализ взаимоотношений мирового анархизма и государственности, описаны основные приемы манипуляции человеческим сознанием. Механизмы манипуляции сознанием (вторжение в сознание посторонней идеи без прямого и непосредственного участия в этом “я” субъекта) исследовал еще в конце XIX века великий русский психолог В. М. Бехтерев. И предупреждал, что психический микроб, занесенный в общественное сознание этими манипуляциями, оказывается не менее губительным, чем физический. “Психические эпидемии под влиянием соответствующих условий иногда охватывают значительную часть населения и нередко приводят к событиям, чреватым огромными последствиями”. Подобные психические эпидемии губили не одно государство. Авторы констатируют, что формы правления в государстве за весь период существования человечества не были разнообразными: абсолютная или конституционная монархия или республика – аристократическая, буржуазная, демократическая. И если идеальные модели государств состоялись, то идеальные государства — нет. Авторы не навязывают читателю своих мнений, но предъявленная ими “в формате 3D” картина меняющегося мира наводит на мысль, что государственные границы очень неустойчивы и более или менее стабильное их существование в ХХ веке — своего рода феномен. Долговременно в неизменных границах народы не живут. История России отдельно не рассматривается, очевидно, по принципу “урок другим и нам наука”. “История также информирует нас, как решались в прошлом проблемы, в разное время стоявшие перед человечеством. Наше дело — использовать эти знания для развития цивилизации, благополучия и процветания народов”.
Михаил Голденков. Русь: другая история. 3-е издание. Минск: Современная школа, 2010. — 384 с.: ил.
Пафос данной книги таков: современные белорусы, они же литвины, и те, кто сегодня называет себя русскими — отнюдь не братья славяне. У белорусов и англичан больше общего, чем у белорусов и потомков финно-угорских и тюркских племен Волги, Московии и Урала: мокши-москели да мери, мещеры да муромы, волжских татар (булгар) да мордвы. И вообще, в IX веке славян на землях будущей российской империи не было. Вот белорусы, поляки, частично словаки, чуть-чуть чехи и украинцы и коренные насельники Смоленской, Брянской и Курской областей— это братья славяне. А скандинавская Ладога IX—X веков не имела отношения к будущему российскому государству, как небольшое отношение к нему имеет и Киевская и Новгородская Русь. И Москву с Русью связывать можно очень и очень условно. Маленькая Москва в 1263 году — это и не Русь вовсе, а мещерско-мокошский городок киевских колонистов. В Московии и язык был не русский, и звучала там в основном мордовско-финская или же татарская речь. И в XVI веке в Московии не было русских, как не было и Беларуси! Люди русские и москвитяне — народы разных языков, культур, веры, они даже выглядели по-разному, по-разному одевались, пели, общего у них мало. И предки тех, кто сейчас именуется россиянами, не только не были людьми русскими, но даже не были и христианами, хотя носили имена вполне русские. Скорее всего, и московская религия представляла собой некий суррогат православия и ислама. Естественно, у автора есть своя версия, откуда есть земля Русская и кому она принадлежала. Чтобы разобраться, кто же такие древние русские, предки украинцев, русских России и белорусов, автор скрупулезно прослеживает движение племен и народов в первом тысячелетии нашей эры. Кельты, готы, гунны, балты и иже с ними… И выходит, что родиной славян является полабско-датская Русь с центром в земле, ныне известной как Шлезвиг-Гольштейн. (Русть, рость — староскандинавская форма — гребец, морской дружинник.) Оттуда, с берегов современной Эльбы, шли на запад и на восток славяне, заключавшие дружественные союзы со скандинавами. А датский остров Руян, он же Буян, Рустинген, Русин, а ныне остров Рюген, являлся родиной и легендарного Рюрика, основателя Новгорода и христианского Полоцка. Славянские племена, датские и скандинавские в начале первого тысячелетия расселялись и на территории северо-запада современных России, Беларуси, севере и западе Украины. Постепенно они объединялись в боевой союз Руси. Название одного из славяно-балтийских племен — волколаки, лютичи (лют, лютый — волк у древних славян), вероятно, и дало имя занимаемым ими землям: Литва. Русь-литвинцы, прадеды нынешних белорусов (термин белорусы появился лишь в XVIII веке), и есть создатели настоящей Руси, известной в XIII-XVI веках как Великое княжество Литовское, несправедливо отодвинутое последующими историками имперской России на задворки империи. Обращаясь к архивным документам, и генетическим исследованиям, топонимике, археологии, картографии, автор отстаивает право нынешних белорусов на первородство в семье подлинно русских народов. И именно объединенная армия русь-литвинов за сто лет до Куликовской битвы (заурядной ордынской разборке темника Мамая с ханом Тохтамышем) разбила огромное войско Орды и не допустила его на Русь историческую. И именно Литва и литвинские князья по-настоящему собирали земли русские: Минск, Слуцк, Туров, Пинск. Полоцк. Витебск, Волынь, Киев, Чернигов, Переяславль, Новгород-Северский. А не дикая Московия — Тартария, монголо-татарский улус, занявшаяся после ослабления Золотой Орды завоеванием чужих земель, земель соседней Руси, “поливая их кровью, как делали московские князья Иваны III и IV, Василий III и, в особенности, Алексей Михайлович Романов”. Но только в XIX—XX веках Литва, историческая Русь, окончательно исчезла. В гибели Литвы виноваты москвитяне, которые как были, так и остались кочевниками. Эти кочевники вовлекали в свою орду более слабые и подвластные народы, разрушали цветущие, демократические (магдебургское право, самоуправление!) города Литвы, а также никогда не принадлежавшие им Новгород, Псков, Изборск, Ладогу, где проживали потомки русских (полабов и пруссов) и шведских (готов и свенов) переселенцев. “Они (москвитяне), как и сотни лет назад, упрямо шли на запад, воюя за богатые и привлекательные земли, не удовлетворяясь уже завоеванным, ибо все завоеванное было разрушено, сожжено, пришло в упадок”. В этой книге достается всем, не только москвитянам. Но и древлянам, и кривичам, не имевшим право именоваться славянами, правда, и не подозревавшим об этом. Но и жмуди, туземным восточным племенам балтов, что узурпировали исторические названия – Литва, литовцы. Не было у них никакой Литвы! Жмудь – не Литва, а Летува. Это после восстаний 1830-х и 1860-х годов название Литва было полностью и окончательно отдано Жмайтии, а настоящую Литву теперь называют Беларусью. Виновата и Украина, которая либо не знает, либо не желает знать, что истинная Русия — она сама. И Речь Посполитая, союз с которой пагубно отразился на судьбе Литвы. Но больше всех, конечно, виноваты москвиты. И Андрей Боголюбский — враг русского народа, налетчик, типичный монголоидный тип. И Юрий Долгорукий, урод, горбун, из-за чего и руки казались длинными, и верхом ездить не мог. И никак не русским был Василий III, разгуливающий в чалме и с ятаганом на боку астраханского халата. И Иван IV, именуемый в книге исключительно Ужасный, а не Грозный. И кровавый Алексей Михайлович, спаливший добрую половину всех литвинских городов. И Петр I, во времена которого в Европе в угоду союзнику понятия Тартария и Московия уступили место желаемому для него названию Россия. И Екатерина II, взявшаяся после раздела Речи Посполитой за корректировку летописей, чтобы оправдать претензии на богатые русские земли. И Николай I, приказавший переименовать литвинов в белорусцев, а последних потом в западных руссов, потом опять в белорусов. И историки: екатерининские, дореволюционные, советские. Достается и историкам литовским, белорусским, украинским. И обрусевшим финнам, половцам и булгарам, и русским-белорусам, которые, конечно же, не знают, вернее, не помнят своей истории. Впрочем, виноваты ли они, если их память так методично стирали? Понятно, историю пишут победители, а в русско-литовских войнах победа осталась за Москвой. Возможно, историю нашей страны приукрашивали, “заимствовали” у сопредельных государств, приписывали несуществующие победы, затушевывали явные поражения, делали из неудачников героев… Но зачем победившей стороне, Московии, понадобилось отбирать чуждое ей название, присваивать чужое имя – Русь? Оказывается, только потому, что московские князья хотели быть русскими, ибо с ослаблением Орды в конце XV века быть ордынцем в Москве стало непрестижно. Тем более что и в Европе авторитетом пользовались настоящие русские из королевства Литва, Великого Новгорода и Пскова. И уже Иван III, растоптав басму послов слабеющей Орды, не захотел быть больше ордынским ханом, а возжелал быть владыкою всея Руси. Убедительно? Надо отдать должное, автор все-таки признает, что современная Россия имеет, хоть и небольшое, отношение к исконной Руси, ибо в нее вошли и восточные земли русской Литвы, и вся территория Великого Новгорода, да и Петр перенес столицу в бывшую шведскую Ингерманландию. Восстанавливая историю Великого княжества Литовского, “истинной Руси”, М. Голденков не настаивает на изменении названий и самоназваний современных народов и государств и даже признает, что реальный процесс объединения наций все-таки происходил. Нельзя сказать, что в этой книге все внове: теория, что коренное население Московии не славяне, имела хождение среди националистов Украины еще с середины XIX века, тогда же была и раскритикована. История Великого княжества Литовского присутствовала и на страницах советских учебников истории: пусть и не во всей полноте, но смешение земель, элит и народов, противоречия, притягивания — она отражала, как отражает его, быть может, вопреки желанию автора, и его версия. Как ни стараются авторы из стран, вновь образованных на территории пространства бывшей России, СССР, — другой истории Руси, кроме той, что состоялась, быть уже не может. Могут быть только интерпретации.
Герберштейн и его “Записки о Московии” / Отв. ред. Ю. Ругел. — СПб.: Алетейя, 2010. – 204 с.
Сигизмунд Герберштейн (1486–1566), один из крупнейших дипломатов своего времени, почти всю жизнь провел при чужих дворах, “наводя мосты” между воюющими державами, посредничая между теми, кто уже склонялся к миру и еще не был готов к нему, способствуя заключению династических браков. Он возглавлял 69 миссий в самые разные страны, но прославился прежде всего как писатель и историк, автор “Записок о Московии”, изданных в 1549 году. Ни один дипломат в XVI веке не отваживался отправиться в далекий путь на восток, не ознакомившись предварительно с сочинением Герберштейна. “Записки о Московии” стали первым фундаментальным трудом об этой практически неизвестной в то время европейцам стране, о ее народах и соседях. В Московии Герберштейн побывал дважды: в 1517 и 1526 годах. Впервые он был направлен на Русь в 1517 году Максимилианом I, императором самого большого государства Европы XVI века — Священной Римской империи, чтобы выступить посредником между Великим княжеством Московским и Великим княжеством Литовским, воевавшими за наследие Древней Руси. Далее императора Московия привлекала уже как возможный союзник, военную мощь которого предполагалось использовать для борьбы с Османской империей, угрожавшей всей Южной и Юго-Восточной Европе, и отчасти в качестве противовеса короне Польской и Великому княжеству Литовскому в борьбе за Венгрию. В 1526 году Герберштейн получил и инструкции австрийского эрцгерцога Фердинанда, желавшего больше узнать о религии русских: в эпоху религиозных войн эта проблема для Европы была особенно актуальной. В статьях А. Хорошевич “Герберштейн о России” и “Герберштейниана сегодня” детально рассказано о том, что интересовало имперского посланника в Московском государстве, что он увидел и узнал, рассказано и об истории издания рукописи, о ее последующем изучении историками разных стран. А интересовало Герберштейна многое: вопросы географии и хорографии (комплексной науки средневековья, включавшей в себя гидрографию, топографию, характеристику климата и почвы, флоры и фауны), географические пределы княжества всея Руси, ее соседи, политическое устройство страны, положение государя, вопрос о титуле государя Московии (царь или не царь Василий III?), религия, светская культура русских. “Записки о Московии” в XVI веке стали европейской энциклопедией Руси и не потеряли своего значения в этом качестве доныне. Историки России, будь то отечественные или иностранные, открыли этот кладезь русской средневековой премудрости в XIX веке. Однако подлинный посмертный триумф Герберштейну принес век ХХ, вернее, вторая его половина. Несмотря на то, что Герберштейн сознательно стремился в своих записках к объективности наблюдателя, не производящего суда над иной культурой, цивилизацией и обычаями, но пытающегося максимально отобразить их, он приводит и весьма сомнительные данные о некоторых обрядах и обычаях русских, порой противоречит сам себе. Поэтому первоочередной остается задача академического издания “Записок о Московии” с примечаниями и комментариями. В книге о Герберштейне представлены статьи как российских, так и словенских авторов: в издании данного труда большую роль сыграло Общество содействия развитию связей между Словенией и Россией имени д-ра Франце Прешерна. И если российских ученых в трудах Герберштейна интересует в первую очередь Московия, источники, которыми он пользовался, достоверность его сведений, то для словенских исследователей — а именно их статьи открывают сборник — Жига Герберштейн важен как исторический персонаж, чья деятельность является ярким примером вклада словенцев в европейскую культуру. Франце Бучар, первый председатель парламента суверенной Словенской Республики, профессор, соавтор ее конституции, в предисловии к книге пишет: “Феномен и деятельность Жиги Герберштейна относятся к исторически важному периоду создания современной Европы, ко времени начала формирования национальных государств и народного самосознания. Мы, словенцы, тоже были у истоков этого нового направления развития европейской истории. Осознание этого особенно важно сейчас, когда мы униженно просим принять нас в ту Европу, фундамент которой закладывали в том числе и мы. Жига Герберштейн, современник императора Максимилиана I и Карла V, относится к числу первых современных европейцев. Немаловажную роль в этом сыграло его словенское окружение, та среда, из которой он вырос. Это дает легитимность и нашей принадлежности к современной Европе. Успех своей миссии в России он приписывал также знанию словенского языка, “который похож на русский язык и без которого я бы не понял народной речи и не смог бы расспрашивать простых людей о том, что меня интересовало”. В статье А. Ленарчич “Жига Герберштейн: его среда и время” приводятся свидетельства того, что Герберштейны принадлежат к кругам древней карантанской знати, что еще до 1290 года (дата купчей на замок Герберштейн) они были известны в Карантании как воины и рыцари, что именно на карантанской земле находился их родовой замок. Герберштейны в словенской земле выполняли ответственную работу по управлению государством, успешно несли военную службу, участвовали в военных действиях против венецианцев, особенно отличились в борьбе с турками. В тревожное время крестьянских бунтов они не отказались принять участие в их подавлении: ведь вооруженные восставшие крестьяне представляли опасность для существующего общественного порядка. Когда-то Герберштейн выступил как “Колумб России” для европейских народов. Сегодня его можно назвать “Колумбом Словении”. Благодаря интересу к его личности мы имеем возможность познакомиться с историей Карантании — когда-то обширной территории, простиравшейся от Адриатического моря через венецианские земли до снежных вершин Высоких и Низких Тур и берегов Дуная. Ныне это маленькое словенское государство, только в конце ХХ столетия обретшее независимость. Словенские авторы в своих работах дают хорошие уроки того, как можно выявлять в своей истории позитивные элементы: например, связать древний словенский обряд интронизации, утверждения воеводы, князя всех словенцев со становлением демократии в США. Статьи в книге представлены на двух языках, на русском и словенском, в книгу помещены уникальные иллюстрации и старинные карты Московии и Восточной Европы с комментариями к ним, дана обширная библиография работ о Герберштейне.
Виталий Аксенов. Сокровища Третьего рейха. Судьба похищенных шедевров. СПб.: Питер, 2010. — 240 с.: ил.
В книге прослеживаются пути перемещения художественных ценностей, разграбленных фашистами во время Второй мировой войны, обстоятельства их последующего поиска и возвращения. Любая война – не лучшее время для произведений искусства: хрупкие творения рук человеческих беззащитны перед бомбежками, пожарами, мародерами. Но, пожалуй, в истории человечества не было более масштабного и целенаправленного расхищения художественных ценностей, принадлежавших музеям, частным лицам, нациям, наконец, чем это имело место в ходе Второй мировой войны. Фашистскую верхушку интересовало все: живопись и рисунки, скульптура и гобелены, иконы и предметы прикладного искусства, мебель и посуда, музыкальные инструменты, рукописи, редкие книги. И не просто произведения искусства, но произведения первоклассные, мировые шедевры. В высокопрофессиональных консультантах высшее руководство фашистской Германии недостатка не испытывало. Гитлер, Геринг, Борман, рейхсминистр по оккупированным восточным территориям Альфред Розенберг, гауляйтер Польши и Украины Эрих Кох, шеф гестапо Генрих Мюллер… Список можно продолжить. В книге подробно рассказано о вкусах, пристрастиях этих “ценителей искусства”, об их мотивировках в создании колоссальных коллекций, о соперничестве, о конкретном “организационном вкладе” в ограбление стран и народов. И об их добросовестных советниках. Опьяненные фактической вседозволенностью “коллекционеры” руководствовались в первую очередь расчетами корыстолюбивыми и честолюбивыми. Так, сам Гитлер мечтал создать грандиозный музей всех времен и народов, а вокруг него и новый арийский город. Выбор пал на родной город Гитлера — Линц, в котором он провел свое детство и которому предстояло стать новой столицей на Дунае. Пристальному досмотру и отбору “экспонатов” подвергались и немецкие музеи. Из частных коллекций, из еврейских — непременно, изымалось все, представляющее хоть какую-нибудь ценность. Не избегла реквизиции и богатейшая коллекция Ротшильдов. В книге подробно рассказано о том, как происходило ограбление на территории Франции и Голландии, Австрии и Бельгии, Венгрии и Чехословакии. Но больше всего пострадали СССР и Польша. Генерал-губернатор Польши Франк, страстный поклонник “Дамы с горностаем” Леонардо да Винчи из собрания музея Чарторыйских, получил задание: сделать из Польши груду развалин. С оккупированных территорий СССР не просто вывозили художественные ценности, но сознательно уничтожали уникальные архитектурные памятники: соборы, церкви, дворцы. Уничтожали культурно-историческую память, уничтожали реликвии. Варварскому разрушению подверглись Новгород, Псков, Киев, Царское Село, Петергоф… Ход войны заставил фашистов создавать потаенные убежища для награбленных сокровищ. Многие схроны не обнаружены и по сей день. Многие уникальные вещи погибли при транспортировке. А что-то значительное что-то оказалось в США, и хотя местонахождение перемещенных шедевров хорошо известно, вернуть их законным владельцам не удается. В этой книге собраны только факты, удивительные, драматичные, порой чудесные. Ибо автор рассказывает не только о том, как похищали конкретные шедевры из конкретных мест, но и о том, кто и как эти шедевры сохранял, искал, возвращал. До сих пор идут споры, кем является бургомистр Новгорода археолог Василий Пономарев: героем, заботившимся о сохранности православных реликвий, или предателем, бежавшим в конце войны на Запад. В послевоенные годы поисками русских сокровищ, “сокровищ стеклянных ящиков”, занимался немецкий садовод Георг Штайн: он “смывал с немцев грязь Розенберга”. Он вернул Русской православной церкви громадное количество старорусских церковных предметов и был награжден орденом РПЦ во имя Святого равноапостольного великого князя Владимира 2-й степени. Полжизни и все свои средства он потратил на благое дело, разорившись, он и его жена покончили с собой. Прихотливы, запутанны судьбы двух мировых шедевров: иконы Тихвинской Божьей Матери из Пскова и алтаря братьев Ван Эйк из Гента. Обе святыни, русская и бельгийская, после долгих странствий вернулись на родину. Поистине удивительна история перемещений фонтана “Нептун” из Петергофа. Не обойдена вниманием автора и коллекция рисунков из Бременского музея, вывезенная советским офицером Виктором Балдином из Германии, — знаменитая балдинская коллекция, вокруг которой еще недавно кипело столько страстей: возвращать ее в Германию или нет. Автор дает возможность высказать свою точку зрения на вопрос о судьбе ценностей, награбленных нацистами, очень компетентным и неравнодушным людям. Это и директор Центра имени Грабаря А. Владимиров, и директор Музея имени А. С. Пушкина И. Антонова, и директор Эрмитажа М. Пиотровский, и директор Российской библиотеки иностранной литературы Е. Гениева, и директор Петергофского музея-заповедника И. Саутов. Все они открыто обозначают свои позиции, как по общей постановке проблемы, так и по вполне конкретным случаям. После окончания Второй мировой войны прошло более шести десятилетий, но вопросы о судьбе перемещенных ценностей остроты своей не теряют: поиски пропавшего продолжаются, на обнаруженные произведения искусства претендуют государства, музеи, наследники ограбленных коллекционеров. В этой небольшой по объему книге фактов уместилось много информации. Все факты получены в крупнейших музеях и архивах Германии, Голландии, Польши, Австрии, Бельгии, Франции, Украины и России. Использованы материалы Нюрнбергского процесса, свидетельства очевидцев, редкие документы, воспоминания и интервью главы гестапо Генриха Мюллера, который после войны с внушительной коллекцией перекочевал в Америку, рассказы тех, кто возвращает в музеи России чудом уцелевшие предметы искусства, когда-то вывезенные из России их отцами и дедами. Книга проиллюстрирована уникальными кадрами фото- и кинохроники. Российский читатель увидит многие впервые.
Александр Беззубцев-Кондаков. Почему это случилось? Техногенные катастрофы в России. СПб.: Питер, 2010. — 288 с.: ил.
Чернобыльская катастрофа, гибель подводной лодки “Курск”, самолета ТУ-134 под Донецком, авария на Саяно-Шушенской ГЭС… Кажется, в последние годы Россия живет от катастрофы к катастрофе. Чтобы остановить надвигающийся на нас кошмарный “девятый вал”, необходимо разобраться, как и почему происходили эти трагедии. Понятно, что в ХХ веке “нагрузка” человека на окружающую среду стала столь непомерно тяжелой, что уже сама природа “бунтует” наравне с техникой. “Гнев природы” в подобных случаях трудно отделить от сбоев в работе сложных механизмов и техники. Природа и техника словно бы объединяют усилия в борьбе против человека. Вообще катастрофа — это неизбежная спутница прогресса, а техносфера — явление по определению агрессивное и жестокое по отношению к человеку. Каждый научно-технический “прорыв” в истории связан с появлением нового типа катастроф. И год за годом не смолкают споры о том, что помешало отвести очередное бедствие — легкомысленное пренебрежение опасностью или же преступный умысел. Американский исследователь Ли Дэвис, автор справочника “Man-Made Catastrophes” (“Рукотворные катастрофы”), называет причины катастроф, объединенные понятием “человеческий фактор”: глупость, небрежность и корысть. По его мнению, все техногенные катастрофы сводятся к одной из этих трех причин. Техносфера словно бы ищет “слабое место” и именно по нему наносит свой удар. Техногенные катастрофы можно назвать рукотворными катаклизмами. Их виновником и жертвой становится сам человек. Так люди расплачиваются за свою слепую веру в прогресс и безграничные возможности науки. В России есть свои особенности. В 1990-х годах либеральное правительство начало проводить политику ухода государства из экономики. До сих пор либералы утверждают, что влияние государства на экономическую жизнь – абсолютное зло. Но они не отвечают на вопрос: если монополистам невыгодно вкладывать средства в предотвращение техногенных катастроф, то кто должен обеспечивать эту безопасность? Таким образом, считает автор, мы сегодня построили “общество риска”. Мы, россияне конца ХХ — начала XXI века, перед лицом вечности выглядим донельзя убого. Мы подобны беспутным детям богатых родителей, которые бездумно проматывают отцовское наследство. Мы пользуемся домами, транспортом, инфраструктурой минувшей эпохи. Наш вклад сегодня в модернизацию страны ничтожно мал. Нам много говорят о защите от террористических угроз, но главными “террористами” становятся обветшавшие перекрытия, “искрящаяся” электропроводка, прогнившие трубопроводы, расшатанные рельсы… А еще есть такие “террористы”, как разгильдяйство, небрежность и непрофессионализм. Эта книга доказывает, что каждой из катастроф можно было бы избежать. Читатели познакомятся с обстоятельствами и причинами самых известных катастроф в СССР—России, с воспоминаниями и свидетельствами очевидцев. Автор проанализировал и различные версии событий, в том числе гипотезы о возможных диверсиях. Действительно ли в момент взрыва чернобыльского реактора в небе над станцией завис американский спутник, а атомная подводная лодка “Курск” была торпедирована иностранной субмариной? Каждая крупная катастрофа остается тайной, но некоторые из них будут обязательно разгаданы. И все-таки — ничего страшного, успокаивает нас в эпилоге автор. История техногенных катастроф дает возможность понять, что, становясь “умнее” и овладевая новыми технологиями, человек становится более уязвимым. Однако удивительно, как все-таки человечеству удалось выжить в условиях, когда на каждом шагу нас подстерегают природные катаклизмы, войны, эпидемии и техногенные катастрофы. Мы балансируем на краю пропасти, но “пациент скорее жив, чем мертв”. Существует теория, согласно которой эволюция человека еще не завершилась. Если виды животных и растений обречены на вымирание при резких изменениях окружающей среды, то человеку природой дан уникальный шанс — адаптироваться к изменившейся обстановке, а также меняться под воздействием катастроф. Автор предлагает задуматься: возможно, именно катастрофы являются главным двигателем человеческой эволюции. И пусть это не покажется странным, но род людской выжил на планете не вопреки катастрофам, а благодаря им. Куда сегодня указывает вектор грядущих катастроф? К гибели человечества или к его дальнейшему развитию? Выжившие будут сильнее. Но будут ли они при этом более разумными, чтобы сохранить свою жизнь и не уничтожать самих себя в гонке за миражом прогресса? “Престижным” в современном мире должен стать только тот “бренд”, который может считаться по-настоящему безопасным. Это — один из главных уроков техногенных катастроф.
Анатолий Котов. Бендер — невский франт, или “…Посещение музея входит в програму…”. СПб.: Тускарора, 2010. — 288 с.: ил.
“Нас, почитателей Остапа Бендера, целая нация”, — однажды метко заметил заслуженный артист России Л. Мелиндер. Анатолий Котов и принадлежит к этой удивительной нации почитателей Великого Комбинатора. Истинный ценитель творчества И. Ильфа и Е. Петрова, увлеченный коллекционер всего, относящегося к знаменитой дилогии, он еще в 1975 году задумал организовать музей любимого литературного персонажа, 24 июля 1995 года эту мечту он реализовал. К осени 2008 года в экспозиции музея демонстрировалось более 400 предметов. Среди них — пенсне Кисы Воробьянинова и чайное ситечко мадам Грицацуевой; пишущая машинка “Адлер” с “турецким акцентом” и пресс-папье с ручкой — серебряным медвежонком, кожаная куртка Козлевича и манишка Паниковского, фуражка и шарф Остапа, головной убор румынского пограничника, не допиленная Паниковским гиря (ее еще можно допилить). Посетители делают музею ценные подарки, среди которых картина “Большевики пишут письмо Чемберлену”, фотографии вулкана Фудзиямы, картина Беклина “Остров мертвых”, любимая книга Васисуалия Лоханкина и даже знаменитый миллион червонцами, полученный Остапом от Корейко. Библиотека постоянно пополняется новыми книгами, любовно сохраненными вырезками из разных газет, а также легендами об Ильфе и Петрове, рассказами о прототипах героев романов. Факты, люди, вещи, документы и прочее предстают в сочетаниях друг с другом, и появляются новые версии. Создатель и директор “Народного литературного музея Остапа Бендера” предлагает совершить ряд экскурсий: в историю создания знаменитой дилогии, по ее страницам, по отражениям (вполне предметным) бытования романов в наши дни. Он знакомит читателей с шестью отцами Остапа Бендера: это и автор идеи дилогии Валентин Катаев, старший брат Евгения Петрова, сам Евгений Петров и Илья Ильф, Петр Шмидт, чей героический образ был несколько развенчан в перестроечные годы. А также турецкоподданный папаша, экзотическое подданство которого было не редкостью в Одессе, где в начале ХХ века коммерсанты принимали турецкое подданство, дабы воспользоваться привилегиями “иностранных граждан”. А также колоритный одессит Осип Беньяминович Шор, с которого и был списан главный герой дилогии. Автор рассказывает и о прототипах главных героев романов. Он прослеживает и “историю жизни дилогии”. В ходе переизданий из романа исчезали какие-то реплики, потерявшие актуальность либо ставшие политически вредными, а то и опасными. Убирались частности, мало понятные и мало интересные читателю более поздних времен. Изымалась конъюнктурная, сиюминутная “шелуха”, вместе с тем пропадали некоторые прелестные мелочи. Повинна в этих трансформациях текста была не только строгая государственная цензура, но и самоцензура авторов, их требовательность к себе. Некоторые сравнения, метафоры не вошли ни в “канонический текст”, ни даже в “полный вариант”, выпущенный в свет в 1997 году издательством “Вагриус”. Неожиданной на первый взгляд покажется экскурсия по “бендеровским местам” Ленинграда — Санкт-Петербурга, ведь на берега Невы действие романов не переносится. И все-таки петербургский фон в романах присутствует. Соавторы любили Ленинград, бывали здесь десятки раз и в своих романах делали намеки на петербургские адреса, лица, учреждения. Первое общество взаимного кредита на канале Грибоедова. “Спас на картошке” — храм Христа Спасителя, в подвалах которого в советское время устроили овощехранилище. Да и гарнитур из двенадцати стульев был изготовлен на петербургской фабрике Гамбса. “Невским франтом” назвал как-то своего тирана Паниковский, и, верно, не случайно. В конце концов, именно наш город породил великолепное сравнение: “Грудь Ипполита Матвеевича выгнулась, как Дворцовый мост в Ленинграде”. В книге использовано немало документальных материалов. Это и достаточно известные, как, например, “Алмазный мой венец” В. Катаева, где писатель с юмором рассказывает о своем “литературном отцовстве”, а также воспоминания писателей, журналистов, друзей, родственников соавторов. И малоизвестные, порой уникальные: постановление секретариата Союза советских писателей СССР от 15 ноября 1948 года — о грубой политической ошибке издательства “Советский писатель”, опубликовавшего “пасквилянтские и клеветнические” романы Ильфа и Петрова (после рассмотрения дела в ЦК ВКП директор издательства Ярцев был освобожден от занимаемой должности); письмо И. Ильфа и Е. Петрова И. В. Сталину от 26 февраля 1936 года, написанное после поездки по США и содержащее конкретные предложения по организации уровня жизни в СССР не хуже, чем в Америке; фрагменты статьи А. Логинова “Фотонаблюдения Ильи Ильфа”. Романы о похождениях Великого Комбинатора давно стали культовыми. Об этом свидетельствует “индекс их цитируемости” (цитаты присутствуют и в книге). Об этом свидетельствуют фундаментальные работы и статьи поклонников Великого Комбинатора, пытающихся разобраться в причинах неувядающей, потрясающей жизнестойкости дилогии и ее героев. Например, заслуживает внимания статья историка С. Кумчего “Бендер — национальный герой” (похоже, впервые опубликованная в этой книге): “Все поступки нашего героя демонстрируют полное неуважение к частной собственности. Брезглива к ней русская душа. Не уважают русские частную собственность не потому, что не хотят иметь (еще как хотят!), а просто не имеет она в их глазах священного статуса, как у просвещенных англосаксов”. Жизнестойкость героя всех времен и народов подтверждается и тем, что у Великого Комбинатора есть продолжатели его дела (А. Котов совершает вояж по материалам периодики 90-х годов). А многие идеи Остапа Бендера воплотились в жизнь! Брал Остап Бендер деньги (с целью капитального ремонта) за вход в “Провал” — в наше время вход в “Провал” платный. Планировал Остап, разбогатев, загородить плотиной Нил — в 1968 году построена Асуанская плотина. А его идея о городе шахмат Нью-Васюки реализована в наши дни в Калмыкии. Более десятка памятников в России, Украине, Белоруссии установлено героям дилогии. Но только в Петербурге существует Музей Остапа Бендера. Адрес его в книге не приводится, очевидно, это связано с тем, что музей переезжал. В настоящее время музей (по данным Интернета) размещается в Сестрорецкой библиотеке. Книга, задуманная как продолжение “Народного литературного музея Остапа Бендера” и рассказывающая об удивительном мире, созданном воображением И. Ильфа и Е. Петрова, о литературных героях и их прототипах имеет самостоятельную ценность.
Владимир Антощенков. Кирпичный Петербург. Фотоальбом. СПб.: Невский ракурс, 2010. — 128 с.: ил.
Альбом посвящен очень интересному направлению в русской архитектуре, которое появилось в XIX веке с возрождением интереса к такому строительному материалу, как кирпич. Постройки с неоштукатуренными фасадами встречались в России уже в конце XVIII века. Это были в основном производственные и складские сооружения, казармы, парковые павильоны; однако как самостоятельное направление “кирпичный стиль” сформировался с середины XIX века. Отличительной чертой этого стиля являлась замена лепных украшений штукатурки декором из необлицованного кирпича. Сама кирпичная кладка выполняла декоративное значение: выкладывалась из полихромного кирпича, глазурованной керамической плитки, изразцов, терракотовых вставок, нередко использовался природный камень. Выразительность построек достигалась использованием рельефной кладки, узор которой выделялся пластикой и цветом. Открылся безграничный простор для изобретательности зодчих, архитекторы заново обнаруживали красоту русского узорочья, самодостаточность голландского бюргерского дома, английских доков и балтийских пакгаузов. Кирпичные сооружения были относительно недороги и более “неприхотливы” в условиях российского климата, поэтому быстро приобрели популярность по всей стране. Становление стиля совпало с бурным капиталистическим строительством. Петербург обрастал заводами, водонапорными башнями, газгольдерами. В культовых сооружениях использовался опыт московских и ярославских мастеров XVII века. Художественные новации подхватили архитекторы и заказчики, возводившие доходные дома и особняки. Автор фотоальбома — мастер, наделенный талантом наблюдать, видеть и блистательно отображать в своих работах красоты, а также чудеса и чудачества, которыми так богат наш город. Чуткий художник сумел не только найти и отобразить, но и представить нам во всем великолепии подлинные шедевры кирпичного Петербурга: храм Воскресения Христова на канале Грибоедова (1883–1907, арх. А. Парланд), Арсенал на Кронверке (1850–1860, арх. П. Таманский), здание Ортопедического клинического института в Александровском парке (1902–1906, арх. Р. Мельцер), здание Офицерского собрания на Литейном проспекте (арх. В. Гаугер, А. Донченко, 1895–1898), особняк Матильды Кшесинской (1904–1906, арх. А. Гоген, А. Дмитриев). В последние десятилетия были обновлены такие замечательные памятники архитектуры, как церковь Богоявления на улице Двинской, 2 (1891–1899, арх. В. Косяков), подворье Киево-Печерской лавры (1895–1900, арх. В. Косяков) — угол 15-й линии В. О. и набережной Лейтенанта Шмидта, Иоанновский женский монастырь на Карповке (1900–1911, арх. Н. Никонов). Возможно, когда-нибудь достойное применение найдут и промышленные краснокирпичные строения, которыми так богаты бывшие окраины Петербурга: фабричные корпуса, похожие на скандинавские замки, литейные и механические цеха, котельные, кузницы с фасадами на манер средневековья. Новая стилевая волна, накатившаяся в начале прошлого столетия — эпоха модерна — вобрала в себя достижения “кирпичного стиля”, дала им новый смысл, новые пластические формы. Кирпич не затерялся и в последующие десятилетия, лишь временно потесненный “архитектурой стекла и бетона”. Тому свидетельством доходные дома и особняки, давно ставшие неотъемлемой и важной частью старого Петербурга, тому свидетельством и постройки новейших времен — Электротехнический институт на улице Профессора Попова (1965–1986), детсад-ясли на Джамбула, 3 (1982), госпиталь ГУВД на Луначарского, 41 (1987) и жилой дом на Луначарского, 78 ( 1997–1999). В альбоме 122 фотографии настоящих шедевров “кирпичного стиля” с указанием их адреса, года постройки и авторов-архитекторов, текст дан на русском и английском языках.
Публикация подготовлена
Еленой ЗИНОВЬЕВОЙ
Редакция благодарит за предоставленные книги
Санкт-Петербургский Дом книги (Дом Зингера)
(Санкт-Петербург, Невский пр., 28,
т. 448-23-55, www.spbdk.ru)