Опубликовано в журнале Нева, номер 9, 2010
Архимандрит Августин (Никитин)
Архимандрит Августин (в миру —Дмитрий Евгениевич Никитин) родился в 1946 году в Ленинграде. В 1969 году окончил физический факультет Ленинградского университета. Трудился преподавателем в Доме культуры им. Шелгунова. В 1973 году принял монашеский постриг с именем Августин. Пострижен в монашество митрополитом Никодимом в Благовещенской церкви его резиденции в Серебряном Бору в Москве. В 1974 году им же рукоположен во иеродиакона и иеромонаха. Окончил Ленинградскую Духовную академию (1975), с этого времени — преподаватель, с 1978 года — доцент Санкт-Петербургской Духовной академии.
Россия и Сорбонна
Страницы истории.
Cведения о религиозной жизни Франции издавна доходили до России, чему немало способствовала деятельность преподобного Максима Грека, уроженца города Арта, происходившего из известного греческого рода Триволисов. Свое детство и юность Максим Грек провел в Греции, потом несколько лет пробыл в Италии, поступив в доминиканский монастырь Св. Марка. По возвращении на родину он постригся в монахи в один из афонских монастырей, откуда по приглашению московского правительства прибыл в Москву в 1518 году для перевода богослужебных книг с греческого на русский язык.Прожив большую часть жизни в России, Максим Грек оставил большое литературное наследие; в его произведениях встречаются ценные сведения о духовной жизни западноевропейских стран, в том числе и Франции. В своем обзоре “Повесть страшна и достопамятна и о совершенном иноческом жительстве”1, написанном в первые годы пребывания в России, Максим Грек освещает историю возникновения одного из католических монашеских орденов, пишет о его строгом уставе, организации монастырей и их быте2. Высоко оценивая правила обителей, пишет: “…чином сим предобрейше строятся яже у них честные обители о всяком благочинии и благоговенстве иноческом, союзом священныя любве содержими же и утверждаеми”3.
Отметив высокий духовный уровень членов этого ордена, Максим Грек рекомендует русским церковным властям перенять лучшие черты монашеского устава этих обителей: “Такоже подобаше и у нас православных строитися яже о нас иноцех и богоносных отец соборы избиратися игуменом священных монастырей, а не дары сребра и злата приносимыми народным писарем игуменския власти искати хотящему”4.
В связи с историей возникновения этого ордена Максим Грек сообщает сведения о Париже, где, по его словам, подвизался “некий муж мног во всякой премудрости внешней и еже по нас священном богослужении учитель великий”, чьими учениками был основан впоследствии этот орден. “Паризия, — пишет Максим Грек, — град есть нарочит и многочеловечен в Галлиех, яже ныне глаголются Франза, держава велия и преславна и богатящи бесчисленными благами, их же первое и изрядное есть, еже от философских и богословских догматех, наказание же и тщание туне подаема всем вкупе рачителем сицевых изрядных учений”5.
Одной из наиболее замечательных сторон жизни Парижа являлось распространение в нем “словесного художества”, “богословия и философии священной”. Для того, чтобы постигнуть их, в Париж, по словам Максима Грека, собираются отовсюду, из западных и северных стран не только сыновья “простейших человек”, но и лица “боярского и княжеского сана”, “их же кождо время довольно во учениих прилежно упразднився возвращается во свою страну, преполон всякие премудрости и разума, и есть сицевый украшение и похвала своему отечеству”6. Нет сомнения, что, говоря о нахождении в Париже крупного центра богословских и светских наук, Максим Грек имел в виду знаменитый Парижский университет7.
Этот университет был основан, по одной версии, в середине XII века и состоял из нескольких школ вокруг строящегося собора Парижской Богоматери. Другая версия настаивает на его более позднем возникновении — в 1253 году теолог и духовник Св. Людовика (1226–1270) Робер де Сорбон (Robert de Sorbon, 1202–1274) основал богословский коллеж и общежитие для преподавателей и неимущих студентов. В 1554 году коллеж Maison de Sorbonne был преобразован в теологический факультет Парижского университета, а последний, в свою очередь, стал называться Сорбонной.
Посольство П. И. Потемкина. В 1667 году во Францию прибыло русское посольство с намерением заключить русско-французский союз против турок. Глава посольства Петр Иванович Потемкин писал царю Алексею Михайловичу о том; что “во французском государстве вера католицкая, под паствою папы римского… Из иных государств во французскую землю, в город Парис и в иные городы, приезжают для науки философской и для учения разного строя королевичи и великородные, и всяких чинов люди. Потому что город Парис великий и многолюдный и богатый, и школ в нем безмерно много: студентов в Парисе бывает тысяч по тридцати и больше”8.
В. О. Ключевский упоминает об одном таком студенте, переселившемся потом в Россию еще при царе Михаиле Федоровиче (1613–1645). Речь идет о некоем протестанте, “лютеранине”, который “прошел все науки, много лет учился в └славной Парижской Академии“, знал много языков, обучился изрядно и славянскому. В России он принял Православие, постригся в монахи (с именем Вавила. — Авт.), при патриархе Никоне стал за старую веру”9, то есть ушел в старообрядческий раскол.
Посольство А. А. Матвеева. Более подробные сведения о Сорбонне содержатся в записках русского посла А. А. Матвеева, жившего в Париже в 1705–1706 годах. В разделе “О всенародных училищах во Франции” А. А. Матвеев высоко оценивает общий уровень университетского образования: “В парижском городе гораздо славныя училища всенародныя из всего французскаго королевства находятся теологии, то есть богословии, прав народных, врачества и розных свободных наук, которыя по-французски называются университе”10.
В этом перечне русский посол в первую очередь выделяет богословие, и заслуги в его развитии он справедливо присваивает Петру Ломбардскому (Pierre Lombard, около 1100–1160) и Фоме Аквинскому (Thomas d’Aquino, 1225–1274): “Возстановление богословия всегда зело цвело, особливо же в время Петра Ломбарда, епископа парижскаго, умершаго 1164-го году, и во время святого Фомы, вельми мужей ученых”11.
В записках Матвеева кратко излагается история Сорбонны: “Из тех великим есть в Париже домом и преславным всенародное училище Сорбоны, которое себе имя предприяло от Роберта из Сорбоны, от духовника короля Людовика святаго, которой духовник сей основанием был там богословии сего училища, и он дал тот дом 1254-го году, — сообщает русский посол. — Потом сей меншаго тогда бывшаго строения дом преимущественный господин кардинал Ришелье, яко первый короля Людовика 13-го министр, великим изждивением обновя в преславное произвел здание, которое ныне видится”12.
Имя Ришелье тесно связано с Сорбонной. Он приказал привести в порядок и частично обновить здания университета. Старое здание Сорбонны было перестроено при кардинале Ришелье по планам Ж. Лемерсье (Jacques Lemercier, ок. 1585–1654). На сегодня от старых зданий XIII века не сохранилось ничего, а от Сорбонны времен кардинала Ришелье только церковь и гробница кардинала. Общие очертания комплекса угадываются и сегодня по булыжной мостовой внутреннего двора. На южной стороне этого двора, в который можно попасть со стороны rue de la Sorbonne, находится созданная в первой половине XVII века по повелению кардинала Ришелье капелла Св. Урсулы Сорбоннской.
Капелла, в которой похоронен Ришелье, построена в 1635–1653 годах. Статуя на могиле изваяна в 1694 году Ф. Жирардоном. Вот что пишет об этой капелле Матвеев: “Особливо же великую церковь архитектуры итальянской, в которой близ алтаря из мрамора находится его преимущества особа неоцененным художеством изваянно изсеченная, где его есть погребено тело, на котором гробе есть сия последующая подпись по-французски и в сей епитоме, или в сокращении, состоящем”13.
Далее русский посол приводит текст этой надписи в русском переводе. Она довольно пространная, но имеет смысл привести ее полностью, — ведь у этой гробницы бывали знаменитые россияне: Петр I, В. К. Тредиаковский, Н. М. Карамзин и многие другие.
“Здесь упокоевается велики Арманд Иоанн дю Плесси, кардинал де Ришелью, дук и ровной Франции, велик в благородии, велик в разуме, велик в мудрости, велик в ведении, велик в мужестве, велик в щастии, но паче велик еще в благочестии. Сей понес славу своего принца, везде он носил свое оружие, он вознес свои оружия блиско по всей Европе. Он учинил возтрепетать всех королей, и там мало было б престолов, где он не зделал возвышену быть своему государю, естли бы истинна не предводила те его намерения. Изящное его имя положило ужас в душу всех неприятелей державы его, и тот положит еще в ту всех тех снизходящих, если б ищислялися дни чрез победы его и лета его чрез триумфы. Потомство верило б, что он жил бы многая веки, и его историа не будет опасаться ничего, как самой ее, которая есть вся наполнена чудес и див, будет иметь труд увещать дальныя веки, то что наш увидел с удивлением, како он был всегда праведен. Он был непобедим, неприятели его не имели николи иного прибытку, разве он один превозвышал себя чрез него, и как он был безконечно премудр, безконечно благополучен. Bеличие его превосхождении оправдало истинство намерении его, прилежность его не может быть придускорительна, ни бодрость его прельщенна, ни его предусмотрение обольщено. Он николи же своих друзей не опускал, и неприятели тем же уверялися словом его, хотя если б имели место во обстоянии, ничто не супротив стояло силе велеречия его, благодать и величество были над его челом, в его стати и в его исправлениях. Его ласковости изображали почтение, его слова обязовали сердца, и его руки свободныя не оставляли заслуг без воздаяния. Он низверг ересь и веру ею плененную Рошельсии, тот гордой город, которой вменялся непобежден быть, чрез свое покорение больши как 200 мест, которыя отлучилися прежде от долгаго времени власти королевской, победитель и внутрь он понес отвне силы короля своего. Столько от городов завоеванных Пингероля, Аррас, Бризака, Монака, Перпиньяна и Седена, которыя есть начальными.
Слава его трудов благочестия для исправления и для совершенства христиан и для обращения еретиков превозходна еще тех его завоеваний и сил его разума, согласуя в нем нечто сугубаго, который видятся несоюзны. Вера и держава, он возходил всегда ряд того же в проходы одной и другой. Он был оборонителем целомудрия в едении и добрых наук, на остаток его молва была без прикосновенна и он долженствует поистинне назваться исполин последних веков. Может сказаться наипаче, что смерть его была достойна его жизни, как он получил великия без них сущи содержан, и он их разрешил без труда и видел состояние своего размеру с радостию, понеже он усмотрел то из корон безсмертных. Он умер, как он жил, велик, непобедим, хвален, и с последней чести оплакан от своего короля и к своему вечному благовременству он умре смиренно христиански и свято.
Кто каков бы ты ни был еси, ты не имееши стражи отрищися твоих молитв от такова великаго мужа, но в прошении воспомяни сего, что тебе отдает сие благочестия должность и сему кто чрез сии вельможныя здания преславныя Сорбоны оставил един гроб великой его благочестия. Сей велики кардинал умре в Париже декабря в 4 день 1642-го году, жизни своей 57 лет 3-х месяцев и одного дни”14.
В записках А. А. Матвеева отсутствует описание сорбоннской капеллы, и русский посол объясняет причину этого: “Церкви той сорбонской здание подробну описуется в книге описания о городе Париже, напечатаной по-французски 1706-го году, для того в пространство тех особливостей вникать не поревала никакая потреба и те описывать”15.
Восполнить этот пробел поможет Н. М. Карамзин, побывавший у гробницы кардинала Ришелье в мае 1790 года. “В Сорбонскую церковь ходят все удивляться искусству ваятеля Жирардона, — пишет русский путешественник. — На монументе, в древнем вкусе, представлен кардинал Ришелье; умирая в объятиях Религии, он кладет правую руку на сердце, а левой держит духовные свои творения. Наука, в виде молодой женщины, рыдает у ног его. Говорят, что Петр Великий, смотря на сей памятник, сказал внуку кардинала, герцогу Ришельё: “Твой дед был величайший из министров; я отдал бы половину своего государства за то, чтобы научили меня править другою, как он правил Францией“”16.
А. А. Матвеев со свитой посетил “учебный корпус” Сорбонны, что и было отражено в его записках: “Сие Сорбоны здание есть великое в трех ярусах полате слученно, то есть из нижных средних и верхних, где учители богословии пребывают. Особливо же в нижних полатах великаго пространства есть салы, или каморы, где те учители сходятся по вся дни непременно для исправления своих дел и для чтения и слушания в богословии”17.
В записках русского посла излагается “Состояние сорбонских учителей”: это и учебная структура, и богословские диспуты, и повседневный быт студентов и наставников (Приложение 1). Особый интерес представляет рассказ одного из членов посольства о присутствии А. А. Матвеева на диспуте сорбоннских богословов, о посещении капеллы и библиотеки.
“В приезд свой в Париж его превосходительство господин посол при первом случае инкогнито сие собрание видел. В то время в сале учитель собрания их изъяснил догматы богословии обличительныя на ересь несториеву в сильных терминах по латине, но за выговором мягкаго наречия французскаго не токая светлость латины иззображалася, как иныя народы, особливо же северный тот латинской язык краснословят. То собрание находилося в глубоком молчании во все время науки той, которую их один из начальствующих учителей на катедре отправлял до самого розпуску.
Потом господин посол видел церковь и монумент, или место учрежденное гроба в ней, господина кардинала Ришелью, где его подобие как живо от изрядных художников из белаго мормора изсечено, предающа дух свой Богу. Та церковь значит, что по образцу в Риме церкви пантеонской зделана.
Оттуды ходил он, посол, видеть библиотеку в долгой сале, которая есть премножеством исполнение книг еврейских, греческих, латинских и французских, особливо же древних зело рукописанных харатейных, как богослов розных восточных и западных, так и философов, и историков многоименитых гораздо давных и редких, которых число около 8000 значится. В той библиотеке над комином поставлен есть партрет, или персона живописная стоячая, преимущественнаго господина кардинала Ришелью во всем его алаго цвету кардинальском уборе, зело изрядно написана, и подобие его быть в том всесовершенно подтвержается18.
Посольство А. А. Матвеева было своего рода попыткой подготовить приезд во Францию Петра I. Русский царь-реформатор всегда мечтал побывать во Франции, игравшей ключевую роль в европейской политической и культурной жизни конца XVII — начала XVIII века. Он намеревался это сделать еще в ходе своего первого заграничного путешествия по странам Западной Европы в 1697–1698 годах, но тогда намерению царя воспротивился сам Король-солнце, сославшийся на старческую немощь, а по существу, отказавшийся впустить Петра I во Францию. Столь нелюбезное поведение изысканного Версальского двора по отношению к самодержцу всероссийскому объяснялось его крайним недовольством динамичной внешней политикой Москвы, в частности в Польше, где на выборах короля в 1697 году победу над принцем де Конти одержал союзник царя саксонский курфюрст Август. Не радовали Версаль и первые успехи России на пути продвижения к Черному морю (взятие Азова в 1696 году), что ставило под угрозу давнюю союзницу Франции — Оттоманскую Порту.
Между тем царь не оставлял надежд побывать во Франции и попытаться найти с ней общий язык, тем более что в 1715 году умер Людовик XIV, его давний недоброжелатель. У Петра были основания полагать, что регент Филипп Орлеанский не повторит нелюбезного обхождения с ним покойного короля. Настойчивый интерес царя к Франции объяснялся прежде всего ее привилегированными отношениями со Швецией и возможностью Версаля повлиять на Карла XII с целью окончания затянувшейся Северной войны. После серии блестящих побед русского оружия над шведами идея французского посредничества в прекращении войны не была чужда и самой версальской дипломатии, не желавшей полного и сокрушительного разгрома своего шведского союзника19.
В 1715 году в Париж был послан дьяк Зотов, бывший учитель Петра. (В начале двадцатых годов ХХ века в Париже продавались его “Тетради”, но кто их приобрел — неизвестно.)
Сорбонна и А. С. Пушкин. В своем юношеском стихотворении “Мой портрет” (1814) А. С. Пушкин упомянул про Сорбонну с долей иронии:
Никогда не было болтуна,
Ни доктора Сорбонны,
Надоедливее и крикливее,
Чем собственная моя особа20.
За годы, прошедшие со времени окончания лицея, Пушкин проделал долгий путь духовного становления, и под конец краткой жизни поэта Сорбонна вновь появляется в его литературном творчестве. В письме Пушкину от 15 декабря 1836 года (Петербург) А. И. Тургенев обращается к поэту со следующей просьбой: “Брат пишет ко мне из Парижа, что лингвист Эйхгоф будет читать лекции в Сорбонне о литературе, что он весьма желает иметь └Песнь о полку Игоревом“ и не мог найти ее на немецком. Он бы и на русском мог разобрать ее, но русского оригинала там и подавно найти трудно. Не можешь ли ты уведомить меня, какой перевод лучше или какое издание из русских удобнее послать туда?”21
Ответного письма Пушкина Тургеневу не сохранилось, но в данном случае это упоминание о Сорбонне весьма символично. Ведь если в 1814 году Сорбонна была для юного лицеиста объектом иронии, то ныне он выступает как признанный авторитет в области древнерусской литературы.
В “Истории Петра” Пушкин упоминает про Сорбонну под 1718 годом, перечисляя повседневные деяния царя. “Петр не прерывал обыкновенных своих занятий, — пишет Пушкин. — 15 июня спускал корабль и рассматривал ответ наших архиереев на представление Сорбоннской Академии”22.
Некоторые сведения о связях Сорбонны с Россией можно почерпнуть из перечня литературы по эпохе Петра I, составленного для Пушкина бароном М. А. Корфом. Посылая этот список в письме от 13 октября 1836 года, лицейский товарищ поэта замечает: “Это одна голая, сухая библиография… в этой выборке нет системы, ни даже хронологического порядка: я выписывал заглавия книг так, как находил их в своих заметках”23.
В числе книг, имевших отношение к Сорбонне, Модест Андреевич поместил два наименования: 1) Curioses Schreiben der Sorbonne an den Czaaren, 1719; 2) Ecclesia Romana cum Ruthenica irreconciabilis (J. F. Buddaeus), Jena, 1719. По поводу указанных трактатов М. А. Корф замечает:
“Это разбор представления, сделанного в 1717 г. Сорбонною Петру В. о примирении Восточной Церкви с Западною.
Ответ Греко-Российской Церкви на предложение Парижской Сорбоннской Церкви (Феофана Прокоповича), напеч. в └Журнале Петра В.“, издан, в 1770 году и в III ч. проповедей Стефана Яворского”24.
Каких-либо дополнительных пояснений в отношении Сорбонны в списке, составленном М. А. Корфом, не содержится, а между тем речь идет об одном из самых интересных эпизодов в истории взаимоотношений Русской православной и Римско-католической церквей…
Петр I во Франции. В “Истории Петра” А. С. Пушкин прослеживает путь русского царя из Голландии во Францию, где и состоялась его встреча с парижскими богословами. В свите Петра находилось несколько его ближайших сподвижников; среди них был князь Борис Иванович Куракин. Будучи поверенным лицом царя, князь Б. И. Куракин уже имел опыт общения с римской курией. В “Истории Петра” Пушкин упоминает об этом: “1707 год. К папе Клименту XI отправил Петр кн. Бориса Куракина”25. Вот еще одна сходная запись: “К папе послом назначен голландский наш министр кн. Борис Куракин”26.
Прибыв в Голландию, Петр I рассчитывал на содействие Куракина, который уже в течение нескольких лет находился там как “министр Петра в Гаге”27, — пишет Пушкин, а несколько выше у него читаем: “17 октября (1711 г.) Петр отправил Куракина в Голландию”28. Встреча царя с послом произошла 2 декабря 1716 года, когда Петр прибыл в Амерсфорт, где встретил его кн. Куракин29. В этом голландском городке царь задержался ненадолго и 6 декабря “прибыл в Амстердам, куда на другой день приехала и свита его”30, пишет Пушкин, упоминая наряду с Куракиным князя Василия Долгорукого и барона Шафирова. 8 декабря Петр был уже в Гааге, “где остановился у Куракина”31.
В Голландии Петр I пробыл почти четыре месяца и лишь в конце марта следующего, 1717 года покинул эту гостеприимную страну. Вот что пишет об этом Пушкин: “24 марта из Роттердама, отправя Екатерину в Гагу, сам на яхте поехал Петр во Францию. При нем находились: Толстой, князь Куракин, Шафиров, князь Василий Долгорукий, Иван Бутурлин, генерал-поручики: генерал-адъютант Ягужинский, кабинетные секретари Макаров и Черкасов, лейб-медик Арескин, духовник и проч. и команда гренадер”32. А еще через месяц, 26 апреля, “вечером в 10 часов Петр приехал в Париж”33.
Знакомство русского царя с церковной жизнью Франции не ограничилось лишь беглым осмотром храмов, монастырей и реликвий. Петр I принял участие в обсуждении богословских вопросов. Во время своего пребывания в Париже Петр 14 июня (н. ст.) посетил Сорбонну; при входе он увидел статую кардинала Ришелье, влиятельного политического деятеля, который с 1624 года фактически распоряжался всеми государственными делами. Как сообщил потомок кардинала Г. Ришелье, “лишь только увидел ее (статую. — Авт.) Петр, как растроганный подбежал к изображению знаменитого министра, обнял его со слезами и сказал: └великий человек! я отдал бы половину царства моего гению, подобному тебе, чтобы он помог мне управлять другою“”34.
Сорбоннский проект. При встрече с сорбоннскими богословами Петру I были показаны церковь и библиотека; он осмотрел также гробницу кардинала Ришелье. В библиотеке Петр I заинтересовался хранившимися там вероучительными книгами на славянском языке. Сопровождавший Петра I член совета Сорбонны Бурсье высказал ему идею о соединении Церквей Востока и Запада, прося русского царя, “чтобы он, по совершении многих славных дел, удивляющих Европу, славу свою еще больше распространил споспешествованием сего подвига, дабы единый был пастырь и едино было стадо”35.
Петр I в личном плане отличался широкой веротерпимостью, но в данном случае речь шла о судьбах православия. Поэтому он не мог взять на себя ответственность единовластного решения и, как сообщается в хронике пребывания Петра I в Париже, ответил Бурсье и другим сорбоннским богословам, “что сие дело не малое, и учинить скоро того невозможно; к тому же Его Величество больше обращается в делах воинских. А ежели они того подлинно желают, чтобы о том писали к российским архиереям, ибо сие дело важное и требует на то духовного собрания; при этом изволил обещать им по своей от Бога дарованной власти повелеть русским архиереям, ежели те учители будут писать к ним, на то ответствовать”36.
Сохранились сведения о некоторых препятствиях к достижению церковного единства, которые перечислил Петр I в диалоге с Бурсье. “Это соединение вещь не легкая, — отвечал Петр, — три обстоятельства мешают тому: папа (примат папской власти. — Авт.), происхождение Святого Духа (проблема филиокве. — Авт.) и …третий пункт он забыл, и Бурсье подсказал — опресноки и вино для св. таинства причащения (то есть причастие под двумя видами. — Авт.)”37.
Присутствовавшие при этом диалоге французские богословы стали утверждать, что Православная церковь и после соединения с Римско-католической церковью может не принимать практику употребления опресноков для совершения Евхаристии, что спор об исхождении Святого Духа от Отца и Сына — это не что иное, как спор о терминах, и что, признав власть римского папы, Россия может ничего не изменять в церковном управлении и придерживаться тех же принципов, которым следует Галликанская церковь.
Предложив проект “О соединении Церквей”, сорбоннские богословы проявили собственную инициативу и отнюдь не согласовали свои действия с папой римским. О причинах такой “автономии” упоминается в записках А. А. Матвеева. Русский посол повествует о Коллегии богословов во главе с архиепископом Парижским и отмечает, что это “собрание во времена вражды, бывшей у короля, ныне государствующаго Людовика 14-го, с папою римским, предприяв советы с тем сорбонским собранием, намерение взяло с действительными разположении королю папиной отлучиться власти и церкви французской избрать самовластнаго особно себе патриарха без повиновения всякаго впредь папе”38.
А. А. Матвеев имел в виду борьбу Людовика XIV с римской курией о праве назначения епископов на вакантные места и заявление французского духовенства “Объяснения галликанского клира о церковной власти”, подписанное 35 епископами и 37 церковными деятелями, в том числе и представителями Сорбонны.
Поскольку Петр I не отверг предложения сорбоннских богословов и просил их составить по этому вопросу письменный документ, они под руководством Бурсье успели сделать это до отъезда русского царя из Франции. В поданной Петру I записке приводятся свидетельства Священного Писания и высказывания святых отцов церкви о необходимости церковного единства, затем следует изложение тех догматов, которые принимаются как Православной, так и Римско-католической церковью, и лишь в конце упоминается о тех препятствиях, которые лежат на пути к достижению вероисповедного единства.
Из догматических различий было рассмотрено подробно только одно: об исхождении Святого Духа, причем был сделан вывод о том, что различие коренится только в словах и что православные богословы отнюдь не обязаны добавлять “Филиокве” в текст Символа веры. Что касается учения о примате папской власти, то сорбоннские богословы в этом вопросе проявили еще большую уступчивость. Они признавали за папой те же права, что и за всеми епископами, с первенством среди них, как преемником св. апостола Петра, но отрицали его непогрешимость (безошибочность в суждениях) и доказывали, что Русская церковь не обязана будет подчиняться разным “составленным в Риме привилегиям”, которые не признаются и многими католиками. “Таковы наши понятия о папе, — добавляли они, — и хотя они не разделяются ультрамонтанистами, но это не мешает нам оставаться католиками”39.
Петр I принял этот документ и обещал передать его русским богословам для дальнейшего изучения и составления ответа. При всей своей широте подхода к инославию Петр I был верным сыном Русской православной церкви, и незадолго до отъезда из Франции, 20 июня, “в вечеру, в шесть часов, он был в церкви своей (православной. — Авт.) у всенощной, на праздник Сошествия Святого Духа, и сам пел с прочими, в свите своей находящимися россиянами”40, а 21 июня здесь же он присутствовал на литургии.
Отъезд Петра 1 в Россию. Перед отъездом из Франции Петр “оставил в Париже уполномоченными барона Шафирова, Петра Толстого и князя Долгорукова”41. 9/20 июня Петр выехал из Парижа и направился “на воды” в Спа — небольшой городок близ Льежа (ныне — Бельгия). Помимо Парижа, он побывал еще в нескольких городах Франции, в частности в Реймсе, в древнем соборе которого ему показали старинный Требник, использовавшийся в течение многих столетий при коронации французских королей. Священники объяснили царю, что эта древняя книга написана таинственными, никому не понятными письменами. Каково же было удивление Петра, когда он обнаружил, что этот Требник принадлежал некогда дочери Ярослава Мудрого Анне Русской, выданной замуж за короля Генриха I. Не меньшее изумление пережили священнослужители Реймского собора, когда их августейший гость свободно начал читать Требник, написанный на церковнославянском языке42.
Отдыхая от государственных дел, Петр I среди прочих занятий предавался там и богословским размышлениям. Об этом упоминается в очерке, посвященном пребыванию русского царя в Льежском епископстве: “Важнейшим делом, которым занимался Петр, живя в Спа, был вопрос о соединении Церквей Восточной и Западной. В бытность его в Париже ученые представители Сорбонны предложили ему устроить такое соединение”43.
Следует отметить, что еще во время пребывания Петра I в Париже обсуждался вопрос о его избрании в члены Французской академии наук. Вот что сообщалось по этому поводу в “Отечественных записках” (1821): Петр I “присутствовал неоднократно в заседаниях Академии наук и, узнав обстоятельно состав оной и цель, изъявил свое соизволение быть ее членом”44. Просьба царя была уважена, но это состоялось уже после отъезда Петра в Россию. Зимой 1717–1718 годов “получены были Его Величеством два письма: от президента Академии, аббата Биньона, и секретаря оной, Фонтенеля”45.
Принимая Петра I в члены Французской академии наук, сорбоннские богословы надеялись на благоприятный исход дела по соединению Церквей. Получив извещение о членстве во Французской академии наук, Петр послал ответ в Париж с библиотекарем Шумахером46, но, однако, на отношение к проекту сорбоннских богословов это никакого влияния не оказало.
Ответ сорбоннским богословам. 10 октября 1717 года Петр I прибыл в Санкт-Петербург и вскоре передал записку сорбоннских богословов видным русским архиереям для изучения. Как отмечалось в документах того времени, “прислана записка о средствах соединения Церкви Великой России с Церковью Римской, писана на латинском языке, в Сорбонне. Канцлером Парижского университета Либургом засвидетельствован французский перевод сей записки (на 16 листах) в заверение, что бумага о соединении Церквей точно подписана лицами, коих имена под нею означены. Петр отклонил от себя ответ Сорбонне, предоставив записку соображению Св. Синода”47.
Инициатива, проявленная сорбоннскими богословами, разделялась далеко не всеми католиками. Вот что писал, например, по этому поводу де Лави, французский представитель в Санкт-Петербурге, в своем донесении во Францию: “Иезуиты, имеющие здесь (в Петербурге. — Авт.) школу и церковь, высказывали в присутствии нескольких лиц, до какой степени они недовольны поездкой царя во Францию в такое время, когда дух народа (французского. — Авт.), по-видимому, враждебен папе, вследствие чего они опасаются, что его царское величество, намеривавший присоединиться к Римской Церкви, переменит мнение, особенно если заметит нерасположение двора к папскому престолу”48.
Но, несмотря на все эти обстоятельства, письмо сорбоннских богословов стало предметом богословского изучения, и в ответ на него в 1718 году было составлено послание в двух различных редакциях: одно — Стефаном Яворским, другое — Феофаном Прокоповичем. Суть обоих документов была одинакова и сводилась к тому, что русские епископы не считают себя вправе решать вопрос о соединении Церквей без участия представителей других Православных церквей и без ведома четырех православных восточных патриархов.
Будучи православными архиереями, Стефан Яворский и Феофан Прокопович в то же время были представителями двух противоположных направлений, бытовавших в то время в русской богословской мысли. Стефан Яворский с большей симпатией относился к католичеству, нежели Феофан Прокопович, который был более расположен в отношении протестантизма. И хотя оба проекта ответного письма содержали благодарность сорбоннским богословам за проявленную ими инициативу, в документе, составленном Феофаном Прокоповичем, это было выражено более сдержанно.
“Приняли мы тое (письмо. — авт.), — писал Феофан Прокопович, — с великой радостью не для того, чтобы в нем новое нечто любопытное усмотреть (понеже что либо в той контроверсии важное есть, не тайно есть богословцам), но что достохвальное ваше желание, о яковом из повести самодержца нашего разуметь мощно было, желали мы и в писании вашем прочесть и, аки бы очима, увидеть… А что вы от Апостола о единстве веры и о противных оному вредах, раздорах и ересях предложили, в том всегдашнее наше есть и учение и желание: сия и вам, и нам и всем (аще не притворный вид являют) общая суть. Прочее, как бы долговременный сей раздор церковный уврачевать, хотя и не так трудное дело, то есть яковое показали мимошедшие веки от времени наипаче Иннокентия III папы, даже до наших лет, однако и не так скоро и удобно статься то может, как вы может быть думаете, яко же от писания вашего догадуемся”49.
Проект ответа, составленного Феофаном Прокоповичем, понравился Петру I больше, и именно этот документ был отправлен в Париж. Это послание было подписано митрополитом Стефаном Яворским, митрополитом Рязанским и Муромским, Варнавой, епископом Холмогорским и Важским, и Феофаном Прокоповичем, архиепископом Псковским и Изборским. Ответ сорбоннским богословам был отправлен 15 июня 1718 года50.
Следует отметить, что Феофан Прокопович, не довольствуясь ответом, составленным в самой общей форме, предпринял и другие шаги для нейтрализации инициативы сорбоннских богословов. Он направил копию их письма иенскому профессору Буддею51 с просьбой со своей стороны высказаться по этому вопросу. Буддей написал резкий критический отзыв на предложение о соединении Восточной и Западной церквей; в своем трактате он стремился доказать невозможность соединения Русской православной церкви с Римско-католической. Это сочинение появилось в печати в 1719 году сначала на латыни, а затем на немецком языке. Феофан Прокопович был доволен сочинением Буддея и даже хотел перевести его на русский язык и поднести Петру I52.
Реакция Сорбонны. Что же касается сорбоннских богословов, то после получения ответа из Петербурга они пришли к выводу, что совместной деятельности по соединению церквей в ближайшем будущем не предвидится. Кроме того, до них дошли сведения о наличии другой редакции ответа, составленной Стефаном Яворским в более примирительном духе, и они решили, что ей не дал хода Феофан Прокопович. Пытаясь понять мотивы, побудившие Феофана Прокоповича занять такую позицию, они высказали предположение, что тот не желал соединения церквей, поскольку после упразднения в России патриаршества фактически стоял во главе Русской православной церкви.
Но такое предположение было необоснованным, так как Феофан Прокопович (1681–1736) был гораздо моложе Стефана Яворского (1658–1722). Кроме того, именно Стефан Яворский в 1721 году был назначен главой Святейшего Синода.
Несмотря на неудачу, сорбоннские богословы продолжали предпринимать шаги к сближению с Русской православной церковью. Как отмечалось в русской печати, “убедившись в неудаче своего плана, доктора (сорбоннские. — Авт.) пригласили еще раз на свидание князя Василия Долгорукого, которого царь оставил в Париже. Беседа их продолжалась три часа, Долгоруков сказал между прочим, что лучше всего было бы устроить в Петербурге собеседования католических и православных богословов, и на прощанье обещал приехать в Сорбонну еще раз, чтобы обсудить этот вопрос”53. Но князь Василий Долгорукий в Париж больше не возвращался, и диалог по этой причине был приостановлен.
Богословские позиции наиболее влиятельных иерархов Русской православной церкви Стефана Яворского и Феофана Прокоповича в ходе диалога с сорбоннскими богословами прояснились вполне достаточно. Что же касается отношения к этому вопросу самого Петра I, то при всей своей веротерпимости он не мог пойти навстречу католическим богословам, и на это у него были свои собственные причины. После смерти патриарха Адриана (ск. 1700 г.) царь медлил с избранием нового первосвятителя, не желая усиления духовной власти Русской православной церкви за счет своей собственной. Один из французских посланников сообщал из России по этому поводу следующее: “Царь со времени смерти последнего патриарха, вследствие обширной власти, соединенной с этим саном, не назначил ему еще преемника и представляет управление Русской Церковью одному из главных духовных лиц в качестве вице-патриарха”54.
Размышляя о причинах неприятия Петром I идеи сближения с Римско-католической церковью, А. С. Пушкин ссылается на мнение историка Ив. Ив. Голикова (1735–1801), автора 12-томного труда под названием “Деяния Петра Великого”, изданного в 1788–1789 годах. Штудируя это сочинение, Пушкин сделал такую запись: “Голиков, вкратце предполагая мнение Сорбоннской Академии и возражение наших феологов, замечает, что мнение о первенстве папы, что и есть кафолическая мысль, сильно не покровительствует Петру, который и установил шутовской праздник, в коем осмеивал папу вместо прежнего патриарха”55.
Сорбоннский проект в оценке Ф. Х. Вебера. О причинах, по которым предложение сорбоннских богословов было в конце концов отвергнуто, подробно пишет Ф. X. Вебер — брауншвейгский президент, долгое время живший в Санкт-Петербурге; его перу принадлежит сочинение под названием “Записки о Петре Великом и об его преобразованиях”56. Будучи иностранцем, он был более свободен в оценке внутренних дел России, и, хотя он излагает свои собственные соображения с протестантских позиций, в целом его отзыв довольно объективен и заслуживает того, чтобы быть приведенным полностью.
Сообщив о проекте сорбоннских богословов по соединению Русской православной и Римско-католической церквей, Вебер пишет далее:
“Кто имеет сведения об этих обеих религиях и кто в особенности знает правила ныне правящего царя, тот легко поймет невозможность этого предложения. Царю необходимо то, чтобы пребывающее в темном невежестве его духовенство само приобретало надлежащие познания, внушало их вместе со страхом Божиим своим слушателям и вразумило бы этих последних в необходимости повиновения Богу и своему государю; ото всех же споров и прений ему нужно, чтобы духовенство его воздерживалось и стремилось бы по возможности соединять в себе только простую веру со святой жизнью.
Введение римо-католической веры было бы семенем вечных споров и непременно нарушило бы церковный и светский мир, невозмутимо держащийся до сих пор в России, а вследствие сего, без сомнения, подвергло бы опасности и то прочное положение, в которое царь поставил себя по отношению к русскому духовенству и к верному стороннику этого духовенства — сельскому сословию.
Еще менее можно было бы предположить, что с католической верой внедрится в Россию больше знаний, так как в настоящее время царь и без того частию распространил уже их своими достохвальными учреждениями, частью же продолжает дальнейшее их распространение призывом многих ученых людей со всего света и посылкою своих кандидатов в иностранные университеты. Таким образом, вследствие обучения своих подданных и вследствие ограничения в России авторитета патриарха, а еще более вследствие теперешнего устройства русской армии значение духовной власти подвергнется еще большей зависимости, которой никогда не потерпит ни папа, никакой духовный совет и вообще духовенство в приобретенных уже ими правах по делам вер.
О таких важных пунктах, как, например, о браке священников, свято соблюдаемом в России, а равно и о других, в которых обе Церкви разнствуют и нелегко могут прийти к единению, говорить здесь ничего не стану; замечу только, что царь никогда и не помышлял о таком соединении Церквей, и поэтому все слухи и суждения об этом приказал объявить ложными и неосновательными”57.
Миссия герцога де Лирия (1727–1730). После смерти Петра I (ск. 1725 г.) сорбоннские богословы возобновили свои усилия по сближению церквей. В 1728 году в Россию приехал аббат Жюбе и начал негласные попытки склонить некоторых представителей Русской православной церкви к возобновлению усилий по соединению церквей. По его словам, некоторые видные деятели Русской церкви, такие, как Феофилакт Лопатинский и Афанасий Кондоиди, были согласны возобновить шаги в данном направлении. Но со вступлением на русский престол Анны Иоанновны (1730–1740) и при всевластии немца-лютеранина Бирона всякие перспективы на возобновление диалога были утрачены, а аббат Жюбе был выслан из России58.
В эти годы активную миссионерскую деятельность в Петербурге развил полномочный посланник в России Хакобо Ф. Д. Стюарт, герцог де Лириа-и-Херика. Прямой потомок Марии Стюарт, он принадлежал к одному из самых знатных родов Европы. “Дюк Лирийский”, как именовали его русские, стал первым представителем Испании при российском дворе, что было подчеркнуто в инструкции короля Филиппа V, врученной ему при отъезде в Россию: “Вы — первый посланник короны нашей при дворе, куда Вы назначаетесь”59.
Таково начало королевского “наказа”, в котором предписывалось по приезде в Россию проявлять благоразумие в делах веры: “Такая осторожность уже сама по себе нужна для Вашей службы и для исполнения возложенных на Вас обязанностей, но она тем более важна при дворах, которые не исповедуют нашу святую религию (католичество. — Авт.) и где поступки, дела и суждения католиков служат предметом внимания и обсуждения”60.
Этот документ относится к 1727 году, а два года спустя герцог Лирийский уже активно участвовал в миссионерской деятельности. Дело в том, что после открытия “окна в Европу” Петром I ходили упорные слухи о возможном объединении двух церквей: Православной и Римско-католической. Одним из инициаторов подобного проекта и был герцог Лирийский, осуществлявший переписку по этому поводу с австрийской императрицей и другими доверенными лицами61.
Герцог Лирийский скептически относился к слухам по поводу симпатий Петра I к Римско-католической церкви. Вот ход рассуждений испанского посланника: “Я не разделяю мнения о том, что царь Петр I намеревался осуществить либо содействовать осуществлению такого объединения. Его царское Величество в большей степени склонялся к лютеранству, яд которого он вкусил в Голландии и в необходимости учреждения которого он неизменно убеждал российский Синод. Помимо прочего, его гордость не позволяла ему смириться с главенством папы, и он неизменно стремился стать главою Церкви, подобно английскому королю. Об этом в значительной степени свидетельствует принижение им достоинства патриарха, полномочия которого по управлению церковными делами он сократил, создав суд под названием Синод, подчиненный е. ц. в-ву, каждый член которого, прежде чем приступить к осуществлению своих обязанностей, приносит клятву, в которой он признает е. ц. в-во главой Синода”62.
Одним из противников объединения Православной и Римско-католической церквей в те годы был Феофан Прокопович — известный проповедник и государственный деятель петровской эпохи. Родился он в 1681 году в Киеве, образование получил в Киево-Могилянской академии, потом уехал в Рим, где слушал лекции в иезуитской коллегии св. Афанасия, там принял католичество, но в 1704 году, возвратившись в Киев, снова обратился в православие. Благодаря своим способностям он вскоре сделался известным Петру I, который приблизил его и воспользовался его способностями для своих государственных реформ63.
С 1725 года Феофан (Прокопович) был архиепископом Новгородским, но практически в его ведении находилась церковная жизнь российской столицы. Именно в лице Феофана (Прокоповича) герцог Лирийский видел главное препятствие на пути объединения церквей. “Сегодня, когда во главе Синода стоит митрополит архиепископ Новгородский, об объединении, на мой взгляд, не может быть и речи, — писал герцог Лирийский. — Этот человек, проявляющий большую склонность к лютеранству, смелый и образованный, враг католической религии, хотя и учился на протяжении многих лет в Риме, имеет почти неограниченное влияние на русский клир. Он пользовался неограниченным влиянием Петра I”64.
В своей миссионерской деятельности герцог Лирийский опирался на ближайшего помощника — о. Бернардо де Риберу, который находился в Петербурге в качестве капеллана. “Он монах-доминиканец, доктор богословия и проповедник, человек истинно глубоких познаний, — так отзывался об о. Бернардо герцог Лирийский. — Религиозное рвение побудило этого достопочтенного монаха со времени приезда сюда обратиться к написанию на прекрасном латинском языке трактата о русском православии с целью доказать (и это ему удалось), что Католическая Церковь и те, кто с ней связан, представляют собой подлинную Христову Церковь; и что папа является, согласно установлениям нашего Спасителя, Ее верховным Первосвященником, призванным быть главенствующим представителем всей Церкви; и наконец, что во всем, что их отличает от нас, они вступают в явное противоречие с положениями Евангелия и решениями самих вселенских соборов, которых они придерживаются”65.
В 1729 году о. Рибера был представлен архиепископу Феофану (Прокоповичу), а вскоре направил ему свой богословский трактат, приложив к нему сопроводительное письмо. Как сообщает далее герцог Лирийский, о. Рибера “обратился с просьбой к Его Преосвященству, чтобы тот любезно согласился ответить на затронутые им вопросы”66. Но владыка Феофан избегал богословских споров с католиками и, как пишет герцог Лирийский, “несмотря на все усилия святого отца Риберы, ответа он не получил: митрополит отделывается обещаниями и не желает обсуждать вопросы по существу”67.
Но герцог Лирийский считал, что среди иерархов Русской православной церкви он мог бы найти сторонников унии. Правда, его оценка таких возможностей была преувеличена, о чем свидетельствуют, например, такие его рассуждения: “Разумеется, не все прелаты сходятся во мнении с митрополитом Новгородским, есть такие, кто проявляет симпатии к католической религии, есть и такие, в отношении которых существует подозрение, что они на самом деле являются католиками”68.
Интересна оценка, которую дает испанский дипломат перспективам диалога русских и сорбоннских богословов. Отметив, что покойный Петр I в свое время поручил Феофану Прокоповичу “подготовить ответ на письмо Сорбоннской богословской школы”, герцог Лирийский продолжает: “Я не сомневаюсь в том, что те придворные, кто готовил записку, направленную вам и мне, позаботились также о том, чтобы направить копии письма сорбоннских теологов русским прелатам и знакомы с их ответом. Посему я не буду отправлять их Вашему превосходительству. Из ответа совершенно очевидно, что русские прелаты не намерены вдаваться в обсуждение вопроса об объединении. Это подтверждается со всей очевидностью тем, как составлено письмо, поскольку его содержание сводится к многочисленным хвалам в адрес Сорбоннской школы и тех, кто в нее входит, и завершается словами о том, что, поскольку патриарший престол России вакантен, они не осмеливаются рассматривать никакие вопросы, не проконсультировавшись предварительно со своими иерархами, то есть с патриархами Константинопольским, Антиохийским и Александрийским. Я располагаю также и другим, более свежим доказательством того, что митрополит Новгородский избегает этой темы и не желает обсуждать вопросы, касающиеся религии”69.
Архиепископ Феофан являлся для испанского посланника главным противником при осуществлении задуманных им планов, и, утратив чувство реальности, он готов был даже пойти на вмешательство в дела суверенного государства, которым была православная Россия. “Единственным способом приступить к переговорам об объединении Церквей, о которых идет речь, было бы прежде всего добиться удаления от дел митрополита (архиепископа Феофана. — Авт.) и поставить на его место во главе Синода прелата, способного рассуждать здраво, такого, с которым можно было бы спокойно вести переговоры, а таких при желании можно было бы найти немало”70, — таково первое “условие”, выдвинутое испанским герцогом.
Всего таких пунктов в его плане был семь71, но прежде всего необходимо было воздействовать на Феофана (Прокоповича). Ближайший помощник герцога о. Рибера приступил к этому столь рьяно, что в 1730 году разногласия между испанским монахом и архиепископом Новгородским вылились в настоящий конфликт. О. Риберу обвинили в навязывании публичных споров с архиепископом Феофаном. В конце концов это привело к тому, что о. Рибера вынужден был покинуть Россию. В том же 1730 году герцог де Лириа также отбыл из Санкт-Петербурга.
В те самые годы, когда герцог Лирийский пытался реализовать в Санкт-Петербурге “сорбоннский проект”, в Париже подвизался будущий поэт В. К. Тредиа-ковский (1703–1768). На долю Василия Кирилловича Тредиаковского выпала яркая судьба, в которой были свои взлеты и — куда чаще — падения. Сын небогатого астраханского священника, он учился вначале у заезжих католических монахов; затем бежал из Астрахани в Москву, в Славяно-греко-латинскую академию, через два года вновь бежал в Голландию, а оттуда в Париж лишь с одной целью — учиться всему, что могла дать Европа русскому юноше, жадно стремившемуся к знаниям.
В столицу Франции он “пришел пешим”; первый русский пиит, по его словам, “был очарован Парижем”. В Париже Тредиаковский слушал лекции в Сорбонне по математическим, философским и богословским наукам. В Россию Тредиаковский вернулся в 1730 году, а герцог Лирийский в том же году покинул Петербург…
Сорбонна и Наполеон. Русско-французские связи успешно развивались во второй половине ХVIII века. В 1756 году императрица Елизавета послала в столицу Франции “знатное посольство”: Бестужева-Рюмина, Шувалова, Муравьева, Стрекалова, Долгоруковых, Хитрово, Демидовых, Остермана и Салтыкова. В 1777–1778 годах Париж посетил автор “Бригадира” и “Недоросля” Дмитрий Иванович Фонвизин (1745–1792).
В 1790 году в Париже побывал Николай Михайлович Карамзин (1766–1828); он застал еще “прежнюю Сорбонну”, хотя в 1789 году Франция уже была охвачена революцией. В 1791 году Сорбонна была закрыта, но, к счастью, ненадолго. В 1808 году Наполеон вернул ей прежние свободы, однако университет из былой богословской школы превратился в центр светского образования. И казалось бы, “проект сорбоннских богословов” за истекшие десятилетия должен был кануть в Лету. Но на этом сорбоннская история не закончилась: она получила неожиданное продолжение в начале XIX столетия.
В мае 1810 году император Наполеон через сенатора, графа Грегуара, бывшего епископа Блоаского, обратился с письмом к митрополиту Московскому Платону (Левшину), которое заканчивалось выражением надежды на воссоединение Восточной и Западной церквей. “Вам известно, — писал Грегуар, — что когда царь Петр был в Париже, тогда учители сорбоннские представили ему записку о соединении Церкви Греческой с Римской. Российские архиереи, находившиеся при Санкт-Петербургском Дворе, сделали в следующем 1718 году ответ, который не привел к желанной цели: они хотели, по их словам, иметь совещание с греческими патриархами Восточной церкви. Думать надобно, что совещание сие уже было, но во Францию не сообщены ответы греческих патриархов, а меня уверяли, что они находятся в архивах Св. Синода в Москве. Не почтите с моей стороны нескромностью, Ваше Высокопреосвященство, просьбу о списке с оных”72.
Митрополит Платон препроводил это послание на рассмотрение в Св. Синод через обер-прокурора князя А. Н. Голицына. Политическая ситуация, сложившаяся к этому времени на европейском континенте, не способствовала рассмотрению вероисповедальных вопросов, и поэтому ответное письмо митрополита Платона, направленное в 1811 году графу Грегуару, было составлено в сдержанных тонах. “Я получил письмо, коим Вы меня почтили, сиятельнейший граф, вместе с приложенными к оному книгами, — писал митрополит Платон поверенному Наполеона. — Мне весьма было бы приятно ответствовать той доверенности, какую мне изъявляете, и на то лестное мнение, какое мне посчастливилось Вам внушить. Но все поиски в архивах для открытия требуемых Вами документов остались тщетными; в них даже не найдено ни малейшего следа совещания восточных патриархов. С царствования Петра I деланные покушения (попытки. — Авт.) касательно сближения двух Церквей остаются безуспешными, потому что надобно убедиться, что подобная мысль совершенно противна духу народа русского. Это до сих пор не решено: народ наш столько привязан к своей вере, сколько проникнут обязанностью сохранять оную во всей целостности, что всякая в ней перемена может сделаться для русских оскорбительной и пагубной. Не мне теперь, среди недугов старости и при конце своего земного странствия, начинать дело, столь важное и великое; а мой удел приносить молитвы о мире Церкви и о благоденствии своего отечества”73.
Военные действия, предпринятые вскоре Наполеоном против России, не дали обеим сторонам возможность продолжить поиски путей сближения. Проект сорбоннских богословов был окончательно сдан в архив.
Приложение 1. “Состояние сорбонских учителей” // Русский дипломат во Франции. Записки Андрея Матвеева. Л., 1973. С. 212–213.
Состоит то собрание всей Сорбоны из 6 особ правительствующих докторов, или учителей. Последуют им еще два чина, по-французски названный лиценсиеры и бахелиеры. Лиценсиеры, то есть который возводятся к степени богословии под учительми начальствующими, из тех потом правление учительское принимают и в ректоры данных государства французскаго школ из них отсылаются.
Бахелиеры, то есть которыя сперва имеют свое схождение к степени богословия, содержат свой чин ниже лиценсиеров.
Всегда обще в том же училище учители сорбонския наварскаго собрания с профессоры по вся дни с утра по полтора часа о всех составех богословии исповедание чинят, с обличением всех ересей от воплощения Сына Божия Господа нашего Иисуса Христа по сей век воставших, чрез доводы всесильныя богословии учения. Также и наварскаго собрания профессоры 4 учат двожды с утра и по обед по 2 в тех собраниях.
Анцененарии и бахелиеры в тех салах имеют места по лавкам, зеленым сукном обитым, един по другом, кто по ком произведен есть в учение то, и всегда при учителях находятся в разговорах.
По том дни определенны обоим тем вышеписанным чином, в которыя от учителей о всей тайне богословии оне вопрошаются, и после того на катедре нарочно в той полате собрания и учиненной при учителех правительствующих учат. Сие собрание некогда превосходит и не доходит в Сорбоне 60 особ всех.
Собрания сего должность есть яко синодальнаго, всегда обще с архиепископом парижским и с надзирателем своим особым, с архиепископом реймским (которой муж зело учен есть, брат славнаго во Франции бывшаго стацкаго министра и секретария господина де Лувуа) и епископом миоским, начальником собрания наварскаго, о всех к вере надлежащих догматех по вся годы разсмотрение и исправление чинят.
В собрании том всей иждивением … и на прочих чинов в год определено из доходов, оставленных им от их ктитора кардинала Решелью, которым могут себя припитовать и одеждами довольствоваться чесно без всякой скудости, с привелегии на те дачи подтверженными властью королевского. Но при том собрании не все пребывают, из них одне есть, которыя живут в Сорбоне, то называются сорбонскими, другия в особых местех, токмо по вся дни к назначенному времени сходятся туды, те именуются сообщники того учения, а не товарыщи.
Докторы, или учители, правительствующия собрания того ходят в платье камчатом черном долгом, якобы генеральный адвокаты, на плече с пришитым лоскутком горностаевым. Прочия все во время собрания своего и учения, как каноники, в белом платье, с опушкою кругом белья хребтоваго меху, а кроме того, в простом черном платье всегда, как священники католицкия.
В полатах их собрания, кроме некоторых живописных уборов, ничего достойнаго к видению не находится, разве внешняго стен здания, зело изряднаго по препорции. И тот дом замком сомкнут со всех сторон есть с разделением полат по чинам их.
1
Сочинения преп. Максима Грека. Ч. III. Казань, 1862. С. 180–194.2
Там же. С. 181–187. (см. Приложение № 1). По мнению Н. А. Казаковой, у Максима Грека здесь речь идет об ордене картезианцев (см.: Казакова Н. А. Западная Европа в русской письменности XV–XVI веков. Л., 1980. С. 128).3
Там же. С. 187.4 Там же.
5 Там же. С. 179.
6 Там же. С. 180.
7 См.: Казакова Н. А. Ук. соч. С. 128.
8 Цит. по: Статейный список посольства стольника и наместника Боровского, Петра Ивановича Потемкина во Францию, в 7175 (1667) году // Древняя Российская Вивлиофика. Изд. 2. Ч. 4. М., 1788. С. 562.
9 Ключевский В. О. Западное влияние в России XVII в. // Вопросы философии и психологии. 1897, сентябрь–октябрь. С. 787.
10 Русский дипломат во Франции. Записки Андрея Матвеева. Л., 1973. С. 210.
11 Там же. С. 210.
12 Там же. С. 210.
13 Там же. С. 210.
14 Там же. С. 210–212.
15 Там же. С. 212.
16 Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Л., 1984. С. 281. Париж, май 1790 г.
17 Русский дипломат во Франции. Записки Андрея Матвеева. Л., 1973. С. 212.
18 Там же. С. 213–214.
19 Черкасов Петр. Петр Великий во Франции (май — июнь 1717 г.) // Русская мысль, № 4172, 1–7. 05. 1997. С. 17.
20 Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. I. М., 1937. С. 90 (перевод с франц.).
21 Указ. соч., т. XVI. М., 1949. Переписка 1835–1837 гг., с. 198.
22 Указ. соч., Т. X. История Петра. М., 1938. С. 246.
23 Там же. C. 489.
24 Там же. C. 472.
25 Указ. соч. Т. X. С. 110.
26 Там же. С. 103.
27 Там же. С. 198.
28 Там же. С. 173.
29 Там же. С. 229.
30 Там же.
31 Там же. С. 232.
32 Там же. С. 232.
33 Там же. С. 233.
34 Ришелье де, герцог. Пребывание Петра Великого в Париже // Телескоп, 1831, ч. 2, № 5, с. 20.
35 Журнал ежедневный пребывания в Париже государя императора Петра Алексеевича // Русский вестник, 1841, № 5, с. 407.
36 Журнал, или Поденная записка блаженныя и вечно достойныя памяти государя императора Петра Великого с 1698 года даже до заключения Нейштатского мира. СПб., 1772, ч. 2, с. 411.
37 Пекарский П. Наука и литература в России при Петре Великом, т. I. СПб., 1862, с. 40.
38 Русский дипломат во Франции. Записки Андрея Матвеева. Л., 1973. С. 213.
39 Толстой Д. А. Римский католицизм в России, т. I. СПб., 1867, с. 168.
40 Журнал ежедневный… // Русский вестник, 1841, № 5, с. 41I.
41 Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. X. С. 234.
42 Черкасов Петр. Указ. соч. С. 17.
43 К. Н. В. Пребывание в Спа русских государей // Исторический вестник, 1884, июнь, с. 641.
44 Избрание Петра Великого в члены Французской Академии наук // Отечественные записки, 1821, ч. 5, № 9–11, с. 179.
45 Текст письма Биньона от 24 декабря 1717 г.: там же, с. 180–183; текст письма Фонтенеля: там же, с. 184–186 (от 17 января 1718 г.).
46 Текст ответного письма Петра I: там же, с. 186–189.
47 Обозрение известий о России в век Петра Великого // Журнал Министерства народного просвещения, 1843, ч. 37, с. 147.
47 Обозрение известий о России в век Петра Великого // Журнал Министерства народного просвещения, 1843, ч. 37, с. 147.
48 Сборник имп. Русского исторического общества, т. 34, СПб., 1881, с. 216. Из донесения де Лави французскому министерству от 27 мая 1717 г. из С.-Петербурга.
49 Цит. по: Пекарский П. Указ. соч., с. 41.
50 См. там же, с. 41.
51 Иоганн Франц Буддеус (1667–1729), профессор богословия в Иене; дал научное обоснование лютеранской догматике (Прим. авт.).
52 Русский биографический словарь, т. 25. СПб., 1913, с. 429. Статья “Феофан Прокопович”.
53 В. Т. Сношения России с папским престолом в исходе 17 и в первой половине 18 века (По исследованиям П. О. Пирлинга) // Русская старина, 1908, т. 136, ноябрь, с. 380.
54 Сборник имп. Русского исторического общества, 1881, т. 34, с. 30.
55 Пушкин А. С. Указ. соч. Т. X. С. 247.
56 Опубликованы в: Русский архив. 1872, № 6–9.
57 Вебер Ф. X. Записки о Петре Великом и об его преобразованиях // Русский архив, № 9. C. 1673–1675.
58 Пекарский П. Указ. соч., с. 43. О деятельности аббата Жюбе в России см: Успенский Б. А., Шишкин А. Б. Тредиаковский и янсенисты // Символ, № 23, июнь 1990. С. 105–245.
59 Инструкции Филиппа V полномочному посланнику Испании в России Хакобо Ф. Д. Стюарту, герцогу де Лириа-и-Херика, от 11/22 января 1727 г. // Россия и Испания. Т. I. М., 1991, С. 116.
60 Там же. С. 116–117.
61 Там же. С. 135.
62 Письмо X. де Лириа послу Испании в Австрии Хосе де Вьяне-и-Эгилусу. Москва, 29 апреля 1729 г. // Россия и Испания. Т. I. М., 1991. С. 133.
63 Полный православный богословский энциклопедический словарь. Т. II. СПб., 1913. С. 2417.
64 Письмо X. де Лириа послу Испании в Австрии. С. 133.
65 Там же. С. 134.
66 Там же.
67 Там же.
68 Там же.
69 Там же. С. 133–134.
70 Там же. С. 134.
71 Там же. С. 134–135
72 Снегирев И. М. Жизнь Московского митрополита Платона. Изд. 2-е., ч. 2. М., 1891. С. 33.
73 Там же. С. 33–34.