Опубликовано в журнале Нева, номер 8, 2010
Ольга Ливеровская
Ольга Алексеевна Ливеровская родилась в Ленинграде. Окончила ЛЭТИ им. Ульянова-Ленина в 1960 году. Поэт, прозаик, переводчик, постоянный автор “Невы”. Живет в Санкт-Петербурге.
ПИСЬМО ОТЦУ
В 2005 году после долгого перерыва я посетила свою любимую деревню Домовичи Новгородской области. По приезде мне захотелось поделиться впечатлениями с отцом, которого, увы, уже шесть лет как не было на этом свете. Но мне так хотелось поговорить с ним, что я написала ему письмо:
“Дорогой отец! Мне удалось снова побывать в Домовичах. Приехала, открыла твои книжки, почитала их немного и загрустила. Захотелось поделиться с тобой впечатлениями. Это письмо в никуда — единственный выход для переполняющих меня эмоций.
В одной из твоих книжек ты пишешь: “Нет для меня теплее этого прохладного края, и вместе со всеми, кто там остался жить, верю, что скоро, очень скоро, не через сто лет, рассеются его сумерки и он расцветет еще краше”. Понимаю, как больно тебе было наблюдать умирание сельского уклада, видеть зарастающие поля, немощных уже стариков и старух, уезжающую в города молодежь. И все же ты был оптимистом, в тебе жила надежда на возрождение этих деревень. Герой одного из твоих рассказов говорит: “Поля расчистят, обиходят, дороги проведут. А люди? Будут люди! Есть люди с роду городские, а есть и земляные. Приедут! Создай лишь условия”. (“Корень девясил”, 1986, с. 87). А бабка Сенчиха, героиня многих твоих рассказов, мечтала, что на месте умирающих деревушек создадут некий таинственный и мощный “камплекс”. Вот он-то и станет опорной точкой для всеобщего возрождения. Ты думал, что земля, как женщина, не может не рожать, раз уж ей дано такое предначертание.
Вот теперь она и рожает бурьян да кусты. Помню, как еще при тебе был сделан некий шаг к этому “камплексу”. Приехали на одно из наших полей мощные бульдозеры и срыли верхний слой земли вместе со всеми кустиками и деревцами. Следующим шагом, вероятно, предполагалось удобрить землю и засеять ее какими-нибудь ценными культурами. Но следующего шага не последовало. Опять заросло поле кустами и мелколесьем. Построили огромный скотный двор (правда, это не в нашей деревне, южнее), уж не знаю, сколько там голов скота поместилось бы, но теперь не стоит там ни одной коровы, и потихоньку растаскивают это сооружение предприимчивые жители.
А люди не пришли. Устраивают свою жизнь, кто как может, поближе к большим дорогам. Мужикам теперь легче — перевелись многодетные семьи. Слово “кормилец” теперь чаще звучит в женском варианте. Пьют водку, как и раньше, крепко, но более безответственно. Ты не любил этих людей, оторвавшихся от крестьянства и перебивающихся случайными заработками, ты называл их “межняками”: “От земли отошли, в рабочие не попали. Живут, не тужат, вот какие хоромы грохают! Межняки. Это когда тетерев глухарку потопчет, она межняков выводит. Ни глухарь, ни тетерев, хрен его знает, что за птица. Нет от него толку — ни пера, ни мяса, ни песен” (там же, с. 99).
Позволь с тобой не согласиться! Все-таки толк есть. Едут по шоссе машины, а вдоль дороги длинной лентой стоят люди, продающие картофель, молоко, клюкву, грибы. Мед выносят, яблоки. Возить никуда не надо, торгуют без пошлин — рыночная экономика. Приспособились твои межняки. Выживают. Попить, поесть хватает. Везет тем, кто у дороги живет, иное дело — глубинка.
Расскажу тебе, как мы добирались до Домовичей. Расскажу подробно. Ты ведь всегда любил слушать наши отчеты о поездках. Слушал внимательно, переспрашивал, вникал в детали, словом, “сопутствовал” рассказчику.
Доехать на машине нам удалось только до Ерзовки, но туда дорога хорошая: чистят, даже песком посыпают, чего никогда прежде не было. Дело в том, что по этой дороге возят лес. То и дело идут автопогрузчики: пустые — попутно нам, нагруженные золотыми бревнами — навстречу. Деревня Ерзовка на вид мало изменилась. Стоят все те же серые высокие избы. Стоят еще. Крепко строили, на века. Есть и новые дома. Но зимуют тут только две бабушки. Одна к себе сторожа пустила. Ходит сторож на лыжах вокруг большой деревни, каждый день обходит все дома, проверяет, какие машины в деревню приехали. Раз в неделю автолавка бывает.
Мы оставили свою машину посреди деревни и дальше пошли по еле заметному следу домовицких жителей, которые сюда к автолавке пробираются. Правда, старушкам это уже не под силу. Что бы они делали, если бы не Мишка Лебедев? Вот кто не изменился! Все такой же плотный, краснорожий мужичонка, постоянно навеселе. Идет он в Ерзовку на широких лыжах, а сзади на веревке обыкновенное корыто тащит. Туда и складывает продукты для Веры, Татьяны Федоровны и для себя. По Мишкиному корытному следу мы и добрались в нашу деревню. Замерло сердце, когда мы вышли из леса и увидели озеро со всеми его островами, сверкающее ослепительной белизной, а на той стороне — темнеет Перевозная гора, прорисовывается Мулёвка. Такая знакомая картина, такая родная! “Там в молчании сонном, камни обняв корнями, спят у озера сосны — сестры мои и няни.
А вот деревни не узнать. Все поле застроено добротными коттеджами, есть даже и трехэтажные, ярко окрашенные. Наезжают сюда на лето дачники. Такое строительство развернули! Старые избы совсем потерялись среди дачных построек, а твой дом со стороны деревни заслонила стена могучих елей. Помнишь, как мы сажали с северной стороны эти елки маленькими саженцами?
Мы жили в деревне пять дней, ходили на лыжах по озеру, по лесу, готовили вкусную еду, которую привезли с собой, пили вино, кормили синичек и соек, сразу же появлявшихся у крыльца. И еще я ходила навещать бабушек, Веру и Татьяну, в их холодных, полуразвалившихся домах. Топят они плохо, дрова жалеют, нынче ведь весна на редкость поздняя. А козочки (у каждой бабушки по козе) прямо с ними, в избе живут. Около кровати загончик сооружен, там и живут — и теплей и веселей.
Вот теперь все тебе и рассказала, отец. Твоя Ольга. Февраль 2005 года”.
А дальше мысли мои неотвязные идут. Мало я в этом во всем понимаю, и все же мне, как и отцу когда-то, хочется думать, что не все пропало, что есть еще какой-то выход из этого горестного положения. Может, даже не выход, а поворот какой-то.
Писатели-деревенщики (Распутин, Абрамов, Шукшин, да и мой отец, Ливеровский) оплакивали не столько зарастающие поля и падающие избы, не столько больных стариков, сколько вымирающий уклад жизни русского села: твердые характеры мужиков, которые до смерти работают, до полусмерти пьют, и покорную нежность русских баб, которые и ребенка накормят, и мужа ублажат, и “коня на скаку остановят”. Писатели горевали об исчезновении того слоя, из которого вышли они сами — мыслители и богатыри. А жили они у самого края, на самом изломе нашей жизни.
А теперь она сломалась. Во что в конце концов превратится — сказать трудно. Можно только смотреть вокруг и писать о том, что видишь. О том, как вкалывают эти самые межняки или приезжие гастарбайтеры на строительстве дачных домов для горожан, как покупает запасливая бабушка в автолавке сотню яиц (подсчитала, что это выгоднее, чем держать своих кур). За молоком дачники едут в соседнюю деревню, где еще остались одна-две коровы. Потом, видимо, будут искать молочную ферму или из города возить, а может, и из Дании (там, говорят, ради прибыли сколько хочешь молока надоят). Зерно — с Украины привезут (жаль, что не наша она теперь, доллары тратить придется). А деньги откуда? Припасет бабушка из пенсии — для внучка на бананы и для зятя на водочку. Пенсии на селе такие же, как в городе, да еще и огород кормит. Приедут бабушкины дети из города на своей машине. И с огородом ей помогут. Летом почти у каждой избы машина стоит. Может, это и есть “срастание города и деревни”, как нас когда-то учили?
А у государства откуда деньги? А лес? Забыли что ли про этот поток золотых бревен? Куда только их не продают! Я слышала, даже в Аргентину везут. Для вывоза леса и дороги строят, а к дорогам люди подбираются, межняки, по Ливеровскому. Выносят на продажу мед, ягоды и грибы. Дороги — это хорошо. Дорогами бедна Россия, А вот где будут межняки грибы и ягоды собирать? Хорошо бы ученым поднапрячься и изобрести какой-нибудь ускоритель роста сосен, чтобы молодые деревья (если их посадят) росли быстрее, чем срубают старые. А что? Ведь придумали же антистарин и долойболин? Примешь — и как рукой…
А что касается русских характеров, то они самые разные — были, есть и будут.
ПАРТИЯ
С Александром Николаевичем Козыревым я познакомилась в 1960-х годах, в начале моей работы в Физтехе. Мы работали в разных лабораториях, но наши комнаты находились на одном этаже главного здания института. Здесь же размещался буфет. К нему привозили в металлических сетчатых контейнерах бутылки с молоком, которое полагалось “за вредную работу”. Я работала со щелочами и кислотами, так что мне “полагалось”. Буфет открывали в 12 часов. К этому времени Саша, вероятно, уже успевал проголодаться. Здесь обычно и происходила наша встреча. Саша был очень красивый и галантный молодой человек. Он приникал щекой к моей протянутой руке (той, в которой не было авоськи с молочными бутылками) и произносил какие-то очень приятные слова. Как девушка честная, я все собиралась сказать, чтобы он особенно на взаимность не рассчитывал, на уме у меня в то время был другой человек. Наши короткие встречи оставляли у меня в душе некоторое смущение. Но однажды я увидела, как Саша так же нежно приникает к руке моей подруги Алисы Владимировой. Тогда я поняла, что это не более чем форма приветствия, и успокоилась. Потом были годы, когда мы с Сашей занимались английским языком в группе Евгении Львовны Власовой. При встречах мы всегда заинтересованно общались по различным поводам. А потом Физтех построил себе новое здание, и Сашина лаборатория переехала туда. Мы стали редко видеться. Правда, однажды я была у него в гостях. Сашина жена Маша оказалась любительницей поэзии Алана Милна, а я как раз переводила его стихи. Я почитала им свои переводы, получила одобрение. Жизнь шла дальше. Мы работали, старели, я ушла на пенсию, Саша тоже почему-то ушел из Физтеха. Долгое время мы не виделись совсем, и вдруг в 1999 году пути наши пересеклись в кардиологическом отделении больницы РАН.
Ах, опять она, больница!
Кто ж больницы не боится?
Знаем, это переход
из земного мира в ТОТ.
Этот мир, конечно, тоже
не особенно пригожий,
но привыкли мы к нему,
уважаем свет и тьму,
знаем, есть на этом свете
и трава, и теплый ветер,
а каков собой тот свет,
никаких известий нет.
Здесь — больница, проходная.
В общем, правила мы знаем:
ни налево, ни направо,
лишь на сны имеем право.
Расскажите, что вам снится
(если вам, конечно спится)?
Это я прочитала Саше свое последнее стихотворение. А он говорит:
— Ну, зачем так мрачно? Я вот, например, завтра выписываюсь.
— Как жаль, Саша, а я-то обрадовалась, что мы наконец наговоримся! Ну, запиши хотя бы мой новый телефон!
Саша достает какой-то толстый гроссбух, заполненный фамилиями и адресами, перелистывает его и в последней графе записывает номер моего телефона. Я несколько удивлена:
— Куда это ты меня записываешь?
— Мне просто некуда больше, иначе потеряю. А вообще-то это списки нашей партии кадетов, конституционных демократов.
— Не надо! Нигде не состояла и не хочу! (это я уже мысленно).
Потом прошло еще несколько месяцев, и вдруг Саша позвонил мне и пригласил на встречу с известным правозащитником и политическим деятелем Ю. Рыбаковым в Дом ученых в Лесном. Политика в те 90-е годы интересовала всех, и меня тоже. К тому же и Дом ученых был недалеко от моего дома. Словом, я пошла. Женщина в гардеробе озадачила меня вопросом: “Вы кадет?” — и потом повесила мое пальто на особую вешалку.
“Да, я к кадетам”. Скажу больше. После того как Саша случайно записал мой телефон в свой внушительный журнал, я стала интересоваться, что же это за партия такая? И вот у Льва Успенского в “Записках старого петербуржца” читаю: “Что такое истинный кадет? Прежде всего, они были до мозга костей интеллигентными, даже интеллектуалами, полуполитическими деятелями, полупрофессорами. Настоящий кадет выглядел, да и в глубине своей был, человеком с хорошими теоретическими познаниями по части истории страны, Европы, мира. Все они были, несомненно, западниками. Всюду — на кафедрах университетов и на думской трибуне — они стремились быть прежде всего “джентльменами”. Они были до предела подкованы во всем, что касалось прошлого, но у них не было ни малейшего представления о реальных закономерностях современной жизни. Джентльмены, они и выглядели, и держали себя как джентльмены. Даже такие бурно-пламенные, как Федор Родичев или Павел Милюков, они умели “трибунствовать”, так сказать, “не повышая голоса”, не выходя за рамки приличия, выдерживая все правила парламентаризма”.
Именно с таким представлением о предстоящей встрече я и вошла в изящную гостиную Дома ученых, где за круглым столом сидело человек пятнадцать мужчин и женщин во главе с Александром Николаевичем Козыревым. Рыбаков пришел несколько позднее, ему предоставили слово, и он долго с подъемом говорил о своем видении последних политических событий. Все это мне понравилось и вполне укладывалось в мои схематические представления о кадетах. Но то, что было потом, круто противоречило Успенскому. Никакого парламентаризма не наблюдалось. “Трибунствовало” по нескольку человек одновременно, перебивая друг друга. По-моему, все там были такие же “бурно-пламенные”, как Милюков и Родичев. Как джентльмен держал себя один только А. Н. Козырев. Ему с трудом удавалось устанавливать порядок выступлений, явно не хватало колокольчика. Люди спорили, горячились, высказывались разные компетентные мнения. Слушать было интересно. Присутствующие были явно “полупрофессорами”, и в то, что у них “нет ни малейшего представления о реальных закономерностях современной жизни”, верить не хотелось.
В следующий раз я снова пошла в Дом ученых, но это уже было обычное собрание клуба Саши Козырева. Кадетская партия, как выяснилось, не состоялась. То ли не набралось нужного количества членов, то ли по другим причинам. И все же, как я узнала, в мае 2000 года А. Н. Козыреву удалось провести конференцию Конституционно-демократического союза на тему “Личность и государство”. Был опубликован сборник докладов, который я позднее получила для ознакомления. В предисловии говорилось, что он адресован людям, “для которых укрепление нашей демократической государственности не пустой звук, а трудная и ответственная задача”. Я как-то гордо расправила плечи и с тех пор стала посещать собрания Сашиного клуба.
Хожу туда и теперь, несмотря на то, что политический накал угасает, цели и задачи клуба становятся малопонятными. Похоже, что он превратился просто в политическую тусовку, куда люди приходят по разным причинам. Мне, например, нравится расширять свой кругозор, получая информацию из разных источников, и наблюдать людей. Некоторые приходят поделиться наболевшим, высказать свои мнения и сомнения. Другим, как мне кажется, просто нужна трибуна для самоутверждения. Так или иначе, всем хочется пожить немного “не хлебом единым”. А иногда А. Н. Козырев предлагает подумать на какую-то определенную тему (как было у Глеба Семенова — написать стих по заданию), и тогда я думаю (я и в школе обычно уроки делала), а иногда и записываю свои мысли. Некоторые из них осмелюсь привести.
Демократия. Совершенно не понимаю, что означает этот термин. “Народовластие”, то есть власть народа? Над кем? Над самим народом? Абсурд какой-то. Сами над собой. Если нет объединяющего начала, то все тогда в разные стороны и двинутся. Над правительством? А зачем тогда правительство, если оно без власти? Значит, все же правительство есть, оно управляет, показывает, куда идти всем, но оно само из народа, а не из каких-то там царских династий. А жаль. Царских детей специально учили, готовили к принятию трона, к ответственности за свое государство. Это была их пожизненная миссия, призвание, обязанность, долг. А теперь что? Выбрали главу государства, перетерпели — следующий! И не народ его снимает, а Конституция, каким бы он ни был — плохой, хороший. Так что ему можно особенно и не стараться, отсидел свой срок и…
С монархическим строем тоже не все ясно. Вдруг наследник, мягко говоря, “не соответствует”. За отрицательным опытом далеко ходить не надо. Наверное, демократические выборы все же лучше, но их надо в корне изменять, чтобы не выбирали бабушки тех, кто в телевизоре красивее, а дедушки тех, кто больше голов забил в последнем матче. Насчет выборов у меня тоже идеи появились: чтобы был введен ценз оседлости, чтобы учитывалось образование (ввести немного неравенства), чтобы сделать выборы хотя бы двухступенчатыми. Но все это требует специального “задания” для обсуждения в кружке Козырева. А я пока про демократию. Понятно, что никакого “братства” быть не может. Нагляделись мы на национальные конфликты. “Равенства” в природе не бывает, все люди разные. Значит, это надо понимать как равенство в правах. Но это же и приводит к диктату неумного большинства. Умных-то людей меньше. “Свободы” все хотят, но жизнь в обществе свободу ограничивает. Так что все эти демократические лозунги достаточно абсурдны и иллюзорны. Что же касается “гражданского общества”, то до него — шагать и шагать. Помню, как мы все строем в коммунизм шли. Куда же нам теперь-то плыть?