Опубликовано в журнале Нева, номер 7, 2010
Глеб Горбовский
Глеб Яковлевич Горбовский родился в 1931 году. Поэт, прозаик, автор многих книг стихов и прозы, в том числе “Сижу на нарах” (СПб., 1992), “Флейта в бурьяне” (СПб., 1996), “Окаянная головушка” (СПб., 1999), “Распутица” (СПб., 2000). Лауреат Государственной премии РСФСР. Живет в Санкт-Петербурге.
* * *
(в астрале — полный остолоп)
я очутился… и отважно,
как в дуло, глянул в телескоп.
Увидел бездну в мертвом виде,
многоступенчатую тьму…
Но Бога так и не увидел,
хоть и приблизился к Нему.
Голова
закрывают в первый миг
от нависшего, тяжелого,
а затем — из горла крик?!
Машинальная реакция
или ангела сигнал?
Или мы, зубами клацая,
свой предчувствуем финал?
свет ума (не газ иприт),
Потому что в свет-головушке
искра Божия горит!
Крест
Он лишь твою венчает ношу.
Нести, чтоб душеньку спасти
И не прослыть, а БЫТЬ хорошим.
Неси, пока судьба окрест,
как сердце бьется… А иссякнешь
и на тебе поставят крест —
не возмутишься и не вякнешь.
Никогда не поздно
опираясь всей душой,
я бреду тропой упругой
из родного — в край чужой.
Миновали деревушку,
распечатали село…
Заглянули в храм-церквушку,
чтобы душу не свело.
Я воскрес, скажи на милость!
Хоть и поздно — не до сна.
И подружка распрямилась,
как гитарная струна.
Предвкушение
жизни — незабвенные виточки…
Скоро я пожалую отсель
не в отель — в объятья вечной ночки.
Что ты ноешь, старый мудозвон,
зря судьбы царапаешь обшивку?
Скоро в спальный ввинтишься вагон
и уедешь, проглотив наживку.
А наживка — сущая краса,
не краса-девчонка-растопырка:
серый камень, сочные леса
и нектара смачного пробирка!
Дачное
треск в черепушке, звон!
Откуда вы, дровишки
некрасовских времен?
Ах, да — из леса… Ладно.
Понятно, что зимой
и мрачно, и прохладно,
но хочется домой.
Привет, привет, полешки,
лучинушка, гори!
Грей наши кудри-плешки
от зорьки до зари…
* * *
ревёт пила, как стадо кошек…
А я, зайдя в свои портки,
обязан думать о хорошем.
А что хорошего, скажи,
когда ты веруешь не в Бога,
а в пистолеты и ножи,
когда ты тронутый немного?
Ты тронут дьявольской клешней,
она тебя — ершит, не гладит…
Вот и не рыпайся, не ной,
когда в тебя, как в урну, гадят!
* * *
после жизненной встряски,
сам себе надоел, —
заявляю без маски.
Надоел, словно гимн,
слух и душу проевший…
Вот бы стать бы другим, —
незнакомым, нездешним.
Говорил бы с толпой
на японском, французском…
Но как прежде — с собой
изъяснялся б — на русском!