Опубликовано в журнале Нева, номер 6, 2010
Дом Зингера
Публичная зона. Сборник Organic Prose. М.: Livebook, 2009. — 416 с.
Составители сборника поставили перед собой задачу собрать под одной обложкой (точнее, под тремя, сборник замышлен как трехтомник) рассказы максимально разных по стилю и интересам современных авторов, пишущих по-русски, представить возможно более полно, что сейчас происходит в жанре малой прозы в пространстве нашего с вами языка. Среди авторов — живые классики и дебютанты, писатели известные и не очень, имена одних постоянно присутствуют в рейтингах книжных продаж, имена других еще не известны. Фамилии авторов расположены в обратном алфавитном порядке, и это не только дань демократии, но и удачное композиционное решение. Открывает сборник рассказ Леонида Юзефовича «Колокольчик. 1989». Выдержанный в классической традиционной манере, он задает тональность всему то2му. Переплетение трех линий: опасные мысли и разлагающие томления 37-летнего мужчины, отца семейства, впервые заведшего любовницу, загадки судьбы поэта-футуриста Каминского, жестокая шокотерапия, применяемая директором детского дома к своим подопечным, то ли своеобразный гуманизм, то ли издевательство, подводит к стержневому вопросу: «Кто мы? Где мы? Куда мы бредем с мокрыми матрасами под барабанную дробь, в тумане?» «Публичная зона» включает в себя рассказы о происшествиях и людях, которые, как кажется, не имеют к нам, нашему теперешнему времени, прямого отношения, о том, что происходит «где-то, когда-то». Речь во всех рассказах идет о взаимоотношениях человека (писателя, лирического героя, персонажа) с внешним миром, определяемым здесь как «публичная зона». Это и исторические события давно минувших лет, и войны, случившиеся или случавшиеся где-то далеко, не здесь и не с нами, и неблизкое будущее», — так проясняется название сборника в предисловии. Среди рассказов произведения реалистические о нашем недавнем прошлом. Это и рассказ В. Маканина «Наше утро», где бывший лагерный надзиратель, став комендантом общежития, измывается над беззащитной «лимитой»; и ироническое повествование С. Носова о деятельности молодого комиссара студенческого отрада во времена беспредельных отчетностей и приписок («Комиссарова ночь»); и рассказ о незабвенных 90-х, когда двадцатилетние бизнесмены «приручали бабло» (А. Рубинов «В бегах»). И вольные интерпретации на исторические темы: М. Веллер «Трибунал», где перед тройкой (Жуков, Горький, Буденный) предстают декабристы; П. Белосветов «Человек с ружьем» — ерническая смесь хрестоматийных цитат из работ В. Ленина и низменных сцен, разыгрывавшихся между вождем революции и его женщинами (Крупской, Арманд, Марией Ильиничной), между его сподвижниками в канун перевода столицы из Петрограда в Москву. Рассказы военные, страшные своей реальностью (А. Илличевский «Три войны», З. Прилепин «Убийца и его маленький друг»), и страшноватые фантастические (А. Старобинец «В хорошие руки», П. Крусанов «Бессмертник», Д. Бортников «Старик и его черный пес»). И мрачноватая картина будущего страны, где кончилась нефть (Е. Коган «Береги себя»). Реализм или постмодернизм, новелла или эссе, психологическая драма или хоррор — неважно, в какую форму облекают авторы свои произведения, —это все о нас, нынешних, недавних, будущих, об антигероях, о людях несовершенных, находящихся во власти своих пороков и заблуждений. О нелегкой судьбе рассказа в условиях коммерциализации литературы и утрате читателем интереса к серьезному чтению, желания и способности к интеллектуальным и эмоциональным усилиям при восприятии литературы подробно говорит в заключительном очерке Виктор Топоров. Но душа человека всегда требует размаха, ей, загнанной в тенета меркантильности нынешних времен, тесно и душно. Показателен в этом отношении рассказ А. Кабакова «Убежище». Главный персонаж его, еще в советские времена мечтавший зарабатывать много денег всеми возможными способами, состоялся в новой России, он ворочает миллионами, но бежит от самого собственного существования как денежного мешка, устраивается дворником при реставрированной на его же деньги церкви. Душе действительно хочется размаха — и размышлений о времени и о себе. Похоже, что и писатели устали строчить объемные «программные» произведения, и именно в рассказах, в концентрированной форме, они открывают иные закономерности нашего существования, не те, что лежат на поверхности. И прав, прав В. Топоров, когда рекомендует обратиться к отечественной умной малой прозе как к действенному средству «для прочистки души». 17 «ударных» историй не только поражают воображение и радуют самый капризный литературный вкус, но и возвращают душе способность трудиться.
Дмитрий Каралис. Чикагский блюз. Избранная проза. Изд. 2-е, доп. СПб.: Геликон Плюс, 2010. — 228 с.; ил.
«Чикагский блюз» состоит из забавных историй, действующими лицами которых являются члены одной большой дружной семьи: братья-близнецы, крупный ученый и доцент вуза, их жены, дети, мать. Место действия — Зеленогорск, где братья, продавшие два участка в садоводстве, покупают буржуйскую дачу: с круглыми печками, батареями парового отопления, водопроводом, подвалом, городским телефоном, с двумя верандами — и по жребию определяют, кому какая половина дома принадлежит, участок остается единым. Действие, начинающееся с 70-х годов ХХ века, длится до конца 90-х. По мере повествования рассказчик, сын одного из братьев, взрослеет, из старшеклассника становится студентом, инженером в военном КБ, преподавателем в вузе. И вот уже его дядюшка, лауреат Государственной премии, вышедший на пенсию после развала ЦКБ, пускается в банковские аферы. И впервые между ним и его братом возникают принципиальные разногласия. «Ты пойми, — убеждает неисправимого прожектера брат-близнец, — что я твердо верю в закон сохранения материи, который в вульгарном изложении для папуасов гласит: сколько в одном месте убавится, столько в другом прибавится! Не могут мои сто долларов превратиться в двести, не могут!» И сам рассказчик, не нашедший себя ни в торговле вывезенными из Турции шмотками, ни в репетиторстве, задается вопросом: «Но зачем я тогда столько лет учился и еще две пятилетки пахал на оборону нашей страны?» И мечтает о том, чтобы, «как прежде, сидеть в отсеке подводной лодки напротив своего прибора └Пегас“, слышать, как потрескивает корпус ракетного крейсера при подъеме на перископную глубину, и ждать, дрогнет ли стрелка радиопеленга от плывущего в облаках натовского └Авакса“. И знать, что от того, как твое КБ └вылижет“ после испытаний прибор, будет зависеть спокойный сон миллионов людей на земле». Специфические приметы времени и времен, характерные детали, узнаваемые и подзабытые, точно и метко обозначены в повествовании. И если в 70-е годы предъюбилейные хлопоты сводились к тому, чтобы достать продукты, то в 90-е возникает другая проблема: достать деньги. Временна2я цепочка непрерывна, настоящее и прошлое тесно связаны, семейный альбом и семейные реликвии позволяют сохранить память о репрессированном деде, умершем в тюрьме, о бабушке, пережившей блокаду с двумя мальчиками-близнецами на руках, о ее заслугах во времена великих строек. Эпизоды семейной хроники, порой смешные до умопомрачения, порой грустные, как и в жизни, соседствуют друг с другом. И каждый из эпизодов, будь то приключения на рыбалке, покупка дачи, катера, продажа семейной реликвии, приобретение по случаю комплекта музыкальных инструментов и приход в гости «космонавта», несет на себе печать времени, в которое он происходил. Есть такое емкое, богатое на синонимы слово — добрый: доброкачественный, добродушный, добросердечный, доброжелательный. Все эти определения применимы к настоящей книге. Плюс, пожалуй, еще — оптимистическая книга. И в первую очередь потому, что, какими бы бурными ни были волны житейских передряг, всегда есть спасительная мирная гавань — семья. Семья, где не делят деньги и собственность, где каждый готов прийти на помощь близкому человеку, где мирно сосуществуют разные поколения и уживаются, образуя ответственный женсовет, даже невестки. Забавные, лишенные какого-либо назидания рассказы в финале приобретают значимый аккорд. Дядюшка, чья юношеская мечта играть на саксофоне разбилась о препону: «сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст», накануне дефолта 1998 года вложил все деньги в музыкальные инструменты, продававшиеся только оптом, хватило их на целый джаз-банд. Семья, к восторгу соседей, устраивает ежедневные концерты, высшее достижение — «Чикагский блюз». «└Чикагский блюз“, — мечтательно вздохнул дядя Жора, — это сама жизнь. Его хорошо играть компанией, где все друг друга знают и понимают… └Чикагский блюз“ бесконечен, как самая длинная река, как сама жизнь, его можно играть, думая о чем угодно, лишь бы твои партнеры понимали твои чувства и делились своими». «И мне казалось, прозрачный лес аплодирует нам холодными ветками», аплодирует любви, добру, взаимопониманию. В сборник помещены также два рассказа: фантастический рассказ «Летающий водопроводчик» и рассказ-притча «Самовар графа Толстого». Повествование сопровождают замечательные иллюстрации, выполненные художником-карикатуристом, книжным графиком Сергеем Лемеховым.
Ирина Чайковская. Старый муж. Книга о русских писателях, их женах и подругах. М.: Аграф, 2010. — 192 с.
Тургенев и Некрасов, Александр и Наталья Герцены, Николай Огарев и его жены, чета Панаевых… Сложные, лишенные хрестоматийной ходульности образы предстают в рассказах «Безумный Тургель», «Ночной дилижанс», «Зуб Шумана», в повести «Дело о деньгах». Герои проживают некоторые, «замкнутые в душе» минуты своей жизни. Размышляют о себе, о своих сокровенных чувствах, о близких людях, о взаимоотношениях собратьев по перу. Мысли, чувства, воззрения, личные драмы известных писателей. Узлы и узы, любимые женщины, литераторы, дела российские и европейские. Великие писатели, являющие «собой образцы тогдашнего «слабого» мужчины, неспособного взять на себя ответственность за женщину и семью»; их спутницы жизни, женщины, что оказываются «намного нравственнее и благороднее практически любого встретившегося на ее пути мужчины», — такие выводы из собственного печального опыта делает семидесятилетняя А. Панаева. Особняком стоит первый рассказ «Старый муж», беседа Натальи Пушкиной со своим конфидентом, престарелой тетушкой Натальей Кирилловной Загряжской накануне роковой дуэли. Автор предлагает свою версию семейной драмы Пушкиных, спорную, как и все имеющиеся версии. В послесловии автор ставит вопрос: «Какова мера документальности рассказов и повести?» И отвечает на него так: я «старалась идти за документом (там, где он был), читала письма, записки современников, пыталась └реконструировать“ некоторые случайно или сознательно скрытые моменты. Написала несколько статей о Тургеневе, Некрасове, Панаевой, прослеживая непростые их взаимоотношения. Следовала завету Юрия Тынянова и там, где кончался документ, шла за собственной интуицией и └подсказками“ — некрасовских стихов, тургеневских повестей, панаевских (мужа и жены) воспоминаний». Наиболее объемно люди 40-х годов (XIX века), как они себя сами величали, их «прекрасное начало и жалкий конец» (по оценке Авдотьи Панаевой) предстают в повести, написанной от лица самой Панаевой: «Дело о деньгах. Из тайных записок Авдотьи Панаевой». Панаев и Некрасов, Тургенев и Достоевский, Герцен и Огарев, а также Белинский, Добролюбов, Чернышевский. Авдотья Панаева, чей роман с Некрасовым, мучительный для обоих, длился почти полтора десятка лет, сожгла записки и письма поэта. В своих опубликованных воспоминаниях она ничего не пишет ни о своих чувствах, ни о своих отношениях с законным мужем Панаевым и незаконным — Некрасовым. Приученная жизнью скрывать за любезной улыбкой свои истинные чувства от окружающих, она и не намеревалась излить свою душу. Ее вынуждала необходимость, нужда в деньгах: на руках была маленькая дочь. Она поделилась с читателями мыслями о своих встречах с известными людьми эпохи, но мало что рассказала о своей личной жизни. Неизвестными остались и история ее замужества, и перипетии ее многолетнего «романа» с Некрасовым, и реакции Панаева на уход жены к другу. Подлинные «Воспоминания» Панаевой очень тенденциозны, несправедливы по отношению к Тургеневу, сознательно искажают отношения Некрасова и Белинского при начале «Современника», а также роль Некрасова и ее собственную в деле об «огаревском наследстве». Панаева вела денежные дела своей близкой подруги Мари Огаревой, такой же, как она, российской «последовательницы Жорж Занд, поставившей любовь и свободу женщины впереди чести и долга». Финансовая деятельность Панаевой обернулось скандалом, замешан в нем оказался и Некрасов, запутанным, непроясненным дело о наследстве остается и поныне. И. Чайковская попыталась заполнить все лакуны.
Сергей Горюнков. Герменевтика пушкинских сказок. СПб.: Алетейя, 2009. — 398 с. — (Серия «Миф. Религия. Культура»)
Книга посвящена разбору иносказательного пласта пушкинских сказок («Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях», «Сказка о царе Салтане»). В настоящее издание включены исправленные и дополненные варианты двух предыдущих работ автора: «Гвидонерия, или Русская история глазами Пушкина» (СПб., 2003) и «Мертвая царевна и спящий народ» (СПб., 2006). Автор исходит из того, что атмосфера литературной жизни в России первой трети XIX века, увлечение аллегориями вполне располагала к «игре со скрытыми смыслами». «Умение создать иносказательный └текст в тексте“ можно рассматривать как высшую форму владения искусством слова, а сам факт создания └текста в тексте“ — как сдачу экзамена на владение литературным профессионализмом высшей пробы. И было бы очень странно, если бы Пушкин с самого начала своего творческого пути не ставил перед собой литературные задачи такого рода». Поэт не только отлично понимал благотворное значение «языка олицетворений», но и умел осознанно этим языком, основательно забытым в наше время, пользоваться. Автор исследует иносказательные смыслы в сказках Пушкина, истоки образов, загадки сюжета, их символическую функцию в скрытом замысле сказок. Прослеживает, раскрывает рассыпанные поэтом по всему тексту наводящие ориентиры. Все не случайно: говорящее зеркальце, отравленное яблоко, хрустальный гроб, пустая гора, белка под елкой, Черномор и его команда, Царевна Лебедь… Исторические и географические привязки сюжетов, ролевые функции персонажей сказок, их имена образуют смысловые контуры сказок, проливающие свет на их скрытую многомерность. Так, например, для современников Пушкина был вполне внятен смысл имен главных «заговорщиков» в «Сказке о царе Салтане», узнаваемы «визитки» главных европейских держав предпушкинской и пушкинской поры, обоснованы и их действия. Ткачиха-Англия, являвшаяся в XIX веке «ткацкой мастерской всего мира», Повариха-Франция, законодательница кулинарной моды, заполонившая «французскими поварами» весь цивилизованный мир. А сватья баба Бабариха — третья главная держава Европы XVII–XIX веков, Священная Римская империя германской нации, ядро которой, австрийское владение Габсбургов, образовалось посредством наследств, приданых и брачных договоров. Начало данной политической кристаллизации было положено Баварией, отсюда очевидное звуковое сходство с именем «сватьи» — Бабарихи. Не менее значимы имена и поступки всех персонажей сказок. Но это только один слой данного исследования, можно сказать, поверхностный. Анализируя многозначные и многовариантные образы сказок, автор подводит читателя к главному. А главное — это русская история и проблемы становления российской государственности глазами Пушкина: от эпохи варягов до основания Петербурга. И тут читателя ждут неожиданности: взгляды Пушкина, претерпевавшие трансформацию, не совпадают с традиционными научно-историческими концепциями и современных ему историков, и историков позднейших времен. Читателя ждет увлекательный экскурс в прошлое. В сюжетной интриге «Сказки о царе Салтане», полагает исследователь, получило свое законченное выражение осознание Пушкиным неразрывного единства событий, начатых Смутой и завершенных петровской реформой. И такую связь, вплоть до совпадения деталей «Сказки» с особенностями истории основания Петербурга, автор прослеживает с совершенно различных точек зрения: с народной, с научно-исторической, с собственно пушкинской и даже с климатологической. Скрытое содержание «Сказки о мертвой царевне» (олицетворенный образ «мертвого сна», в который погрузился призвавший Рюрика народ) прочитывается автором в контексте напряженной идеологической борьбы между Владимиро-Суздальской Русью и Византией в сфере церковного становления. Возраставшая духовная самостоятельность русского народа ставила контроль со стороны Византии под угрозу. В борьбу были вовлечены и белое и черное духовенство, и монашествующие, и «нестяжатели» и «стяжатели-иосифляне». Распространенный взгляд на русское православие как на «тысячелетний монолит», явление, сущностно не менявшееся от Крещения Руси до сегодняшнего дня, не имеет ничего общего с исторической правдой; на самом деле тысячелетие русского православия — это тысячелетие борьбы, поиска, смятения и страстей. «Сказка о мертвой царевне», где главной пружиной сюжетного действия служит образ «спящего народа», а общая сюжетная интрига поразительным образом воспроизводит общую логику развертывания русской истории, содержит в себе иносказательное выражение особого пушкинского взгляда на историю этого народа. В своих расследованиях С. Горюнков обращается к памятникам древнерусской литературы, к историческим трудам современников Пушкина, историков и публицистов веков ХХ и ХХI и, конечно, к текстам самого Пушкина, к мемуарам о нем. Автор воссоздает яркие портреты масштабных личностей далеких времен: Иосиф Волоцкий, Нил Сорский, Максим Грек, Григорий Палома; раскрывает смысл их воззрений, столкновений, разногласий, борьбы; подробно анализирует главный труд Иосифа Волоцкого, известный ныне под названием «Просветитель». Книга Иосифа Волоцкого, по мысли автора, явила собой вершину культурной мысли средневековой Руси, высказанные в ней мысли в высшей степени необычны для русского (как, впрочем, и для всего европейского) средневековья. Так, ереси, по Иосифу Волоцкому, возникают от буквального понимания Священного Писания. Учение Иосифа Волоцкого имеет ключевое значение для предложенной интерпретации пушкинской сказки о мертвой царевне: «старт» параличу Церкви был дан именно в XVI веке, когда под воздействием нестяжательского яблока на смену софийному синтезу веры и знания пришла одна лишь нерассуждающая вера. А поскольку самостоятельной, отдельной от веры традиции светского знания на Руси никогда не существовало, то это и обернулось погружением страны в то самое состояние, которое Пушкин назвал «мертвым сном»: в состояние обрядоверия, начетничества и бездумного цепляния за букву веры, то есть в состояние, обреченное в формальное благочестие. И отсчет погружения царевны в «мертвый сон», видимо, следует вести с момента исчезновения с русской культурно-исторической сцены феномена иосифлянства. История России настолько искажена идеологами «полузания», считает автор, что начинает вызывать отвращение и ненависть к себе даже и в самих русских людях. Но именно в русской истории можно найти ответы на актуальные вопросы дня сегодняшнего: в чем заключаются «русское рабство» и западноевропейские свободы»? Когда и почему в русском массовом сознании поселился комплекс неполноценности, преломляющийся в одних русских головах в комплекс «жертвы», а в других — в комплекс нигилистического, смердяковского самоотрицания? Когда Россия стала осознавать превосходство Запада над собою, а значит, проявлять готовность жить по чужим, не ею самою определенным правилам? Ответы на эти вопросы автор ищет и в сказках Пушкина, первого, кто сформулировал такую проблему в истории нашей культуры, как проблему специфики русской коллективной ментальности.
Евгений Сахаров. Фантомная история Киевской Руси 862–1113. Проблематика древнерусского летописания. М.: Крафт+, 2009. — 144 с.
В истории Московского царства XV–XVII веков имеется любопытнейший вопрос, который историки не любят комментировать, а если и вспоминают о нем, то как о фантазии средневековых летописцев, выполнявших «заказ» московских правителей. Речь идет о происхождении Рюриковичей, русских князей и царей, от римского императора Августа из династии Юлиев–Клавдиев. Наиболее полно эта версия представлена в «Сказании о великих князьях владимирских Великой Руси», литературно-публицистическом памятнике XVI века. Анализируя событийные параллели между историями Русского государства и Римской империи, обращаясь к трудам отечественных и зарубежных летописцев и хронистов, автор находит доказательства того, что русские князья рода Мономаха действительно являются потомками Пруса, родственника римского императора Октавиана Августа. Более того, он делает вывод, что вся древнерусская история от Рюрика до Всеволода на протяжении 231 года (862–1093) является фантомной: в ней запечатлены не подлинные события на территории будущего русского государства и их участники, а отражены реальные события и персонажи истории Римской империи. Появление фантомной истории в русских летописях, желание удлинить ее и придать ей тем самым весомость было связано, по мнению автора, действительно с политическими интересами династии московских великих князей и царей XV–XVI веков в укреплении своих прав и претензий на царское достоинство. Е. Сахаров, исследователь молодой (1978 года рождения), закончил МГГУ и РЭА им Г. В. Плеханова, более десяти лет занимается вопросами новой хронологии. А раз речь идет о новой хронологии истории, то читатель встретит и хронологические сдвиги в датировках, и событийные и статистические параллели, и собирательные образы знакомых персонажей древнерусской истории (и не только древнерусской), «склеенные» из биографий разных людей. Естественно, автор обращается и к исследованиям ученого-энциклопедиста Н. А. Морозова (1854–1946), и к исследованиям основоположников новой хронологии, отечественных ученых А. Т. Фоменко и Г. В. Носовского. Однако в отличие от них опирается на традиционные для историографии методы. Будучи последователем новой хронологии, он тем не менее спорит с отцами-основателями: выдвигает свои гипотезы, выявляет противоречия в трудах Фоменко и Носовского, указывает на некорректное использование ими источников. При всей спорности построений адептов новой хронологии, к которым относится и автор настоящей работы, надо отдать должное, каверзные для историков-традиционалистов вопросы «бунтари от науки» ставить умеют, въедливы, дотошны они в своих сравнительных анализах. Например, чем можно объяснить следующие странности в летописной биографии княгини Ольги, проступающие после заинтересованных подсчетов: первого ребенка она родила в возрасте 60 лет, византийский царь Константин VII Багрянородный, будучи 53-летним мужчиной, очарованный ее красотой, даже сватался к ней (события 955 года, красавице Ольге — 73 года). Автор предлагает свое толкование этих странностей. Массив исторических несуразных «деталек» позволяет задуматься над проблемами масштабными: а насколько достоверны летописные свидетельства об истории первых веков Киевской Руси? А в каком веке Рюрик пришел на Русь? Древнерусские источники не дают однозначного ответа о времени появления Рюрика на Руси: разрыв в датировках несколько столетий. Вновь возникает вопрос и о «другой» географии древности: где же был древний Киев и был ли вообще? Где находился летописный Рим: на Апеннинском полуострове или на Босфоре? Немало места отведено анализу важнейшего памятника древнерусского летописания — «Повести временных лет», который, по мнению автора, содержит несколько блоков исторического материала, не имеющего прямого отношения к древнерусской истории. Согласно своей гипотезе, что русская летописная традиция отражает реальные факты отечественной истории начиная лишь с Владимира Мономаха (1113–1125), автор закономерно ставит и такой вопрос: всегда ли заимствования происходили из истории Римской империи (Европы) на Русь? Не было ли обратных заимствований — из русской истории — в европейскую? И примеры таких заимствований он приводит. Историографические «тени» русских князей (Андрей Боголюбский, Всеволод Большое Гнездо) в истории Европы. Летописный вариант русской истории отчетливо просматривается в хрониках Болгарского царства, Венгрии и Норвегии, чьи средневековые истории также фантомны. «Русский след» в европейских хрониках имеет объективные причины: изменчивыми были границы между царствами, неустановившимися владычествующие династии, и бывали времена, когда русские цари или их праотцы владели частью Болгарии, Венгрии. В веке XVIII М. Ломоносов дал свою взвешенную оценку варяжскому вопросу: «Таким образом, Рурик мог быть коего-нибудь Августа, сиречь римского императора, сродник. Вероятности отрещить не могу; достоверности не вижу». Также взвешенно следует относиться и к трудам «новых хронологов», в которых, однако, достоверность все-таки проглядывается.
Борис Миронов. Благосостояние населения и революции в имперской России: XVIII — начало ХХ века. М.: Новый хронограф, 2010. — 911 с.: ил., табл.
Первое в мировой историографии фундаментальное исследование по исторической антропометрии России за 1700–1917 годы. Мобилизовав огромный материал – 306 тысяч индивидуальных и около 10 миллионов суммарных данных о росте, весе и других антропометрических показателях мужского и женского населения из девяти архивов РФ, — автор впервые показывает, как изменялся биологический статус россиян за 217 лет. Полученная картина проверяется на данных о сельскохозяйственном производстве, налогах и повинностях, ценах и зарплате, питании и демографии, и делается вывод о динамике уровня жизни за весь период империи. В своей предыдущей книге «Социальная история России периода империи» автор коснулся многих стереотипов о России, но не смог рассмотреть один из самых стойких — о непрерывном обеднении населения в имперский период. У него не было тогда адекватного инструмента для оценки динамики благосостояния населения, уровень которого является лакмусовой бумажкой эффективности реформ и работы экономики и государства. Наконец такой источник нашелся: антропометрические данные (прежде всего о росте человека) с точки зрения исторической антропометрии — нового направления в науке — адекватно отражают уровень жизни, в особенности в доиндустриальных обществах. Сотни антропометрических исследований, проведенных во многих странах мира, доказали: когда уровень жизни повышается, средний рост населения увеличивается, а когда уровень жизни понижается, то и рост уменьшается. Анализ собранной информации дал в высшей степени интересные результаты. Они создают совсем другой образ имперской России, отличный от образа, господствующего в прессе, научной и художественной литературе. Негативный имидж России складывался не одно столетие: в католической и протестантской Европе он возник во второй половине XVI века, во времена постоянной конфронтации Польши и России; в самой России он утвердился в публицистке и либеральной историографии в конце XIX — начале XX века, в эпоху борьбы либерально-демократической общественности с авторитарной властью, с благородной целью: утвердить в России гражданское общество и правовое государство. В советской историографии этот образ приобрел новые зловещие краски и вошел в учебники истории, а через них — в массовое сознание. Мы уже почти 20 лет живем в России постсоветской, если временно2й границей нового периода российской истории считать 1991 год. Однако большинство концепций советской историографии, касающихся периода империи, несмотря на испытанные потрясения, все еще здравствуют.
Подобные клейма: страна и народ, изначально неспособные к развитию и решению проблем модернизации, к развитию экономики и повышению благосостояния населения, — отрицательно сказываются для восприятия России и за рубежом, и внутри страны, оказывают негативное влияние на оценку явлений, процессов и событий, происходящих в современной России. Коллективная историческая память неосновательно обременена чувством вины и неполноценности. Но Россия — нормальная европейская страна, в ее истории трагедий, драм и противоречий нисколько не больше, а достижений и успехов нисколько не меньше, чем в истории любого другого европейского государства. Естественно, в дореволюционной России существовало социально-экономическое неравенство, оно усиливало социальную напряженность в обществе. Но степень его была умеренной, немногим большей, чем в советское время, и намного меньшей, чем в развитых европейских странах. Были проблемы аграрные, национальные, они решались, хотя и медленно и в ограниченной мере. Людей, недовольных своим материальным положением, во все времена и во всех странах достаточно много. И Россия, разумеется, не была исключением. Автор считает, что социологические исследования, подобные предпринятому им, чрезвычайно важны. В конечном итоге они становятся идеями влиятельных политиков, целых политических партий, непосредственно участвующих в политическом процессе, и всего народа, воздействуют на развитие реального мира. Экономическая, социальная и политическая интерпретации полученных результатов дают возможность пересмотреть господствующие представления о жизненном уровне, внутренней политике, эффективности российских реформ и происхождении российских революций начала ХХ века и создать позитивный образ имперской России как страны, успешно развивавшейся. Что очень важно для самоидентификации современной России.
Протоиерей Аркадий Маковецкий. Белая церковь: Вдали от атеистического террора. СПб.: Питер, 2009. — 320 с.: ил.
Малоизвестные, а практически и неизвестные в нашем отечестве страницы истории Русской Православной Зарубежной церкви. Возникшая вследствие трагических событий начала ХХ века: большевистской революции 1917 года, Гражданской войны и последовавшей за ним эмиграции многих православных епископов, священников, монахов и мирян, — РПЗЦ изначально считалась в СССР чем-то враждебным. Это и не удивительно, ведь костяк РПЗЦ первоначально составляли видные деятели Белого движения и любые контакты с представителями «Белой» церкви вплоть до начала перестройки воспринимались в СССР как признак политической неблагонадежности. Это явилось причиной множества трагедий среди верующих людей. Многие исповедники ХХ века получали лагерные сроки за переписку с русскими священниками из-за рубежа, откуда они получали религиозную литературу и духовное руководство. В послевоенный период РПЗЦ превратилась в объект пристального внимания со стороны КГБ. Долгие годы и отношения руководителей церковного зарубежья и Церкви в СССР носили конфронтационный характер. Противостояние содержало политическую подоплеку и не касалось «спора о вере», то есть разногласий в вероучении. Материал, изложенный в книге, не претендует на всестороннее отражение церковной истории русской эмиграции. В хронологическом порядке освещаются только самые значительные события истории РПЗЦ с момента ее возникновения и до воссоединения с Церковью в Отечестве 17 мая 2007 года, в том числе подробно рассказывается о расколах в РПЗЦ, о четырех Церковных соборах, первом Всезаграничном, трех Всезарубежных. Представлены яркие портреты некоторых религиозных лидеров зарубежья: основателя РПЗЦ митрополита Антония (Храповицкого), первоиерархов РПЗЦ, митрополитов Анастасия (Грибановского), Филарета (Вознесенского), Виталия (Устинова). Вместе с тем автор воссоздает масштабную картину религиозной жизни русских беженцев и в Западной Европе, и на всех континентах земного шара. В Европе русские эмигранты сплачивалась вокруг православных храмов, построенных до революции в столичных и курортных городах, На Балканах молились в сербских и болгарских церквах. Центром китайской эмиграции стал Харбин. Было построено много новых церквей, названия которых повторяли названия покинутых, а часто и разрушенных святынь в России. На протяжении ХХ столетия приходы РПЗЦ перемещались по планете вместе с миграциями прихожан. В течение восьми десятилетий РПЗЦ хранила традиции православного благочестия, восходящие к дореволюционной Руси, активно занималась издательской и просветительской деятельностью. Продолжалась и монашеская жизнь. В то же время автор приходит к выводу, что опыт РПЗЦ показывает, что многомиллионная русская эмиграция, сохранявшая лучшие достижения дореволюционной культуры, растворилась в иноязычной среде. Второе и третье поколения русских эмигрантов практически полностью утратили национальную и культурную идентичность и ассимилировались. Единственно устойчивой структурой, которую могла создать русская эмиграция, оказалась РПЗЦ. Только она смогла отчасти сохранить «русскость» на чужбине. Аналогичным примером может служить существование русских старообрядческих общин за рубежом. Отдельная глава, «Зарубежная церковь и нацистская Германия», посвящена позиции церковных деятелей РПЗЦ в годы Второй мировой войны, причинам, по которым ряд представителей Зарубежной церкви шел на сотрудничество с нацистской Германией. На протяжении всей книги автор дает взвешенные и аргументированные интерпретации и оценки ключевых событий из истории РПЗЦ, проясняет мотивировки ее руководителей в принятии тех или иных решений на разных этапах существования РПЗЦ. Открытым остается вопрос об объединении Русской Православной церкви Московского патриархата и Русской Православной Зарубежной церкви, состоявшемся в 2007 году. Преодолен ли раскол? Не все епархии РПЗЦ приняли объединение. Зарубежная церковь осталась в «осколках», объединяющих в совокупности не меньше приходов, чем историческая РПЗЦ. «Завершая наше повествование, — пишет автор, — подчеркнем, что история Зарубежной церкви в ХХ столетии была столь же трудной и драматичной, как и история Церкви в Отечестве. Жизнь Белой церкви раскрывает уникальный и трагический исторический опыт русских людей, └в рассеянии сущих“. И сколько бы ни пытались сторонники и противники объединения Церквей доказывать свою правоту, судья всем — Господь Бог. Понять — значит простить. Это по-христиански». Книга содержит огромный массив информации: редкие документы из архивов, не опубликованные ранее статьи епископа Григория (Грабе) и архиепископа Иоанна (Максимовича), справочные сведения о наиболее популярных в среде РПЗЦ религиозных писателей.
Готфрид Леске. Немецкие бомбардировщики в небе Европы. Дневник офицера люфтваффе. 1940–1941. Пер. с англ. В. Ф. Полякова. М.: ЗАО Центрполиграф, 2009. — 190 с. — (За линией фронта. Мемуары)
Дневник нацистского летчика охватывает период с мая 1940 года, когда германская армия вторглась в Бельгию и Голландию, по январь 1941-го, когда юноша выпрыгнул из подбитого «хейнкеля» с парашютом и попал в плен к англичанам. Эти страницы не выдуманы. Убежденный наци записывал в дневнике подробности о своей жизни на Западном фронте, поверял дневнику свои чувства, мысли. Из записок становится ясным его отношение к родным, к жизни, сослуживцам, войне, противнику, высшему руководству страны. В них нет ни сенсационных фактов, ни глубоких откровений, ни государственных секретов, разумеется, в нем нет и следов антигитлеровских настроений в армии. И не только потому, что дневник, как и другие документы, сдавали перед полетом на хранение в штаб, а значит, просматривали. Загипнотизированный нацистскими теориями и идеями, молодой человек мыслит хорошо усвоенными лозунгами и не способен критически воспринимать действительность. Готфрид Леске родился в маленьком городке Южной Германии в 1913 году. В 14 лет увлекся воздухоплаванием, во время каникул в Рейнских горах, где он занимался любимым делом, попал под влияние нацистских пропагандистов. В конце 1928 — начале 1929 стал членом гитлерюгенда, а уже через два года — штурмфюрером в своем родном городке, персоной заметной. Смышленый, увлекающийся авиацией подросток рос под присмотром старших «товарищей» по партии: не без их поддержки он попал в военную летную школу в Гатове близ Берлина, прошел секретную военную подготовку в нелегальном корпусе «Вервольф», стал полноправным членом СС, а по окончании школы почти сразу был принят на службу в люфтваффе. С авиабазы, расположенной недалеко от Ла-Манша, немецкие самолеты совершали вылеты и бомбили. Бомбили города, аэродромы, корабли и лодки на канале, суда, доки; на бреющем полете расстреливали людей в море и на суше. Бомбили Дюнкирхен (Дюнкерк), Амстердам, Лондон, Ковентри, Бирмингем (и по приказу Геринга не трогали тюльпановые поля). От вида развалин, от вида мечущихся на земле и на воде людей молодой пилот бомбардировщика приходит в экстатическое состояние. Он впадает в экстаз, наблюдая, как летят на землю, какие разрушения производят «яйца», «драгоценные яички» (по принятому среди летчиков авиабазы жаргону), сброшенные с его самолета. Себя он отождествляет со средневековым рыцарем: «Наша борьба, в отличие от той войны, что идет на земле, — наше личное дело. Когда я в пике прорываюсь сквозь тучи, чувствую себя средневековым рыцарем, скачущим на королевском турнире навстречу своему противнику». Он с увлечением рассуждает о тактике военного боя, о преимуществах немецкой техники, самолетов и самих немцев как летчиков, воинов. Леске не устает приводить примеры прекрасной организации быта немецких летчиков, которым гарантированы регулярный сон, питание, комфортная спецодежда, досуг и даже удовлетворение интимных потребностей силами расположенного рядом женского батальона телефонисток. И проводят господа из мюнхенской лаборатории по проблемам питания эксперименты над летчиками, чтобы разрешить важный теоретический вопрос: потребление мяса в большей степени способствует накоплению усталости или препятствует ей. Готфрид Леске жил с неколебимым осознанием того, что фюрер и Геринг все предусмотрели, и предусмотрели вовремя. Через весь дневник рефреном проходит мысль: мы, немцы, непобедимы, «подумать только, еще существуют на земле люди, которые вполне серьезно утверждают, что нас можно победить». «Несомненно, в Англии паника. Несомненно, весь мир приветствует триумф немецкого люфтваффе. Действительно, ничего подобного в истории еще не было. До войны никто не мог даже подумать ни о чем подобном. Все знали, что корабли можно атаковать, когда они в порту. Но никто не предполагал, что их будут топить в открытом море. Немцы всегда удивляли мир, и все повторяется опять. И это не последний сюрприз из тех, что мы предложим нашим врагам». Но даже этот молодой человек, самодовольный, исполненный презрения ко всему, что не немецкое, ко всем, кто не немец, приходит к мысли, что «просто невозможно ненавидеть врага каждый день и каждую минуту. Мы знаем, что англичане — наши враги, что мы должны их бить, что мы будем их бить, но невозможно же ненавидеть каждого пилота в каждом └харрикейне“». И еще он искренне недоумевает, почему, за что ненавидят немцев французы, голландцы, поляки. И невдомек ему, что ответ кроется в его же простодушных откровениях. «Бомбили Брюссель и опять Антверпен. Народ из домов выбегает. Убежать пытаются. Мы снизились посмотреть, как они удирают. Некоторые на велосипедах, некоторые коляски детские перед собой толкают. Мы, когда подошли поближе, ударили по ним с бреющего. Они все побросали и кинулись по канавам вдоль дороги. Это, конечно, им не помогло. Бывает, в корову попадем или овцу. …А потом увидел раскрывающиеся парашюты, это наши ребята спускались на пригород или еще дальше. Голландцы стреляли по ним из винтовок, из пулеметов, хорошо хоть, что стрелки они никакие. … Это гнилое дело — стрелять в беззащитных парашютистов, дикость какая-то. Голландцы как они есть. Я думаю, это противоречит международным конвенциям». И тут же, через абзац: «Иногда летишь довольно продолжительное время и вообще никого не видишь. Даже фермы пустые. Ничего удивительного. Они нас боятся. А потом опять наскакиваем на дорогу, которая кишит народом. Тогда мы вниз, и наши мелкокалиберные пулеметы начинают тараторить. Они гражданские? Ну и что такого? Это война или что?» Да, очень шокирующий документ, этот дневник молодого человека: такими они были, завоеватели мира, безжалостными и агрессивными, твердо усвоившими: «Кто мы такие, чтобы решать, что нам делать, а что не делать? Фюрер за нас решает». Такими самоуверенными, жестокими они шли и к нам.
Наум Синдаловский. Петербург в армейском фольклоре. Военная столица в городском фольклоре. М.: Центрполиграф, 2010. — 396 с.
На протяжении более двухсот лет главный город Российской империи являлся и военной столицей государства. Здесь располагалось высшее военное командование, квартировала вся царская гвардия, в Кронштадте размещался Балтийский флот, в Петербурге функционировали высшие военные и морские заведения, отстраивались здания для штабов, казармы, учебные корпуса, военные и морские соборы, возводились памятники военной славы. Старый Петербург был городом военных. Двадцатый век внес свои коррективы, военного блеска в утратившем статус столицы городе заметно поубавилось. Но какие бы времена ни стояли на дворе, каждое событие в военной истории страны находило свое отражение в петербургском (и ленинградском, конечно) фольклоре. Новая книга знатока городского фольклора построена в форме очерков, в которых «устами его жителей» рассказана военная история Петербурга, совсем неформально воспринимавших многие события в жизни города и страны, и людей, в них участвовавших. От внимания остроглазых обитателей Петербурга, пожалуй, не ускользнула ни одна составляющая военного быта Петербурга, ни одно судьбоносное для страны сражение: войны, победы, поражения. О разнообразии тематики городского фольклора свидетельствует само оглавление книги: Имперская гвардия; Повседневная жизнь. Учения. Смотры. Парады. Отдых; Основатели. Полководцы. Командиры; Военно-морской флот; Авиация; Военно-учебные заведения; Ратные традиции и военно-морские; Бунты. Революции. Восстания; Внутренние силы безопасности. Отдельная глава посвящена войнам, которые вела Россия, а потом и СССР, начиная с войны Северной. И, конечно, особое место в книге занимает повествование о Великой Отечественной войне. В каком официальном источнике можно найти мистические рассказы о предвестниках надвигающейся на город беды? Только в фольклоре. Так, уже в начале 1941 года, верующие старушки рассказывали, что на старинном кладбище Александро-Невской лавры появился старичок с крыльями. «Ходит между могилами, сам собою светится, а слова не говорит. Как только явилась милиция, старичок взлетел на склеп и оттуда произнес: └Руками не возьмете, пулей не собьете, когда схочу — сам слечу. Делаю вам последнее предупреждение: идет к вам черный с черным крестом, десять недель вам сидеть постом, как станет у врат — начнется глад, доедайте бобы — запасайте гробы. Аминь!“ Сказал так старичок и улетел, только его и видели». Приводятся и другие, менее сказочные приметы надвигающейся беды. Обыденность оказалась ужаснее любых измышлений. Блокадный фольклор отразил страшные реалии. В меню ленинградцев появились «блокадный бальзам» и «блокадное пирожное». В просторечии образные названия получили окаменелые тела умерших от голода: «пеленашки», «хрусталь». Н. Синдаловский предостерегает, что мы, с «высоты» нашей сытости, не имеем права судить истощенных и вконец обессиленных жителей Ленинграда за их мрачный юмор. Даже тогда, когда они обшаривали негнущимися пальцами карманы мертвецов, которым уже не нужны были продовольственные карточки, приговаривая: «Умирать-то умирай, только карточки отдай». В своеобразном блокадном юморе видное место занимала тема смерти, но бытовали и анекдоты на злобу дня, например: «Уходя из гостиной, не забудьте потушить зажигательную бомбу». Несмотря ни на что, ленинградцы все-таки сохраняли вкус к жизни. Они рассказывали легенды о героических воинах Ленинградского фронта, о Дороге жизни, о «Невском пятачке». Они сочиняли частушки о героях битвы за Ленинград: «Ленинград обороняли, // Ясноглазый пал в бою, // Там сложил он буйну голову // За родину свою». Они остро реагировали на события на фронтах, крупномасштабные («Не видать фашисту Сталинграда, как Москвы и Ленинграда») и на бои на Ленинградском фронте («Ям-Ижору отстоим, нам — Ижору, яму — им»). Они высмеивали фашистов, Гитлера («Геббельс в музыку играет, // Гитлер пляшет гопака, // Не бывать вам в Ленинграде, // Два фашистских дурака»). Пословицы, поговорки, частушки тех лет, справедливо считает автор книги, достойны того, чтобы и сегодня их знали. С переломом хода войны менялся настрой жителей Ленинграда, росла убежденность в победе, в конце блокады у выдержавших девятисотдневную осаду Ленинграда жителей появилась и законная гордость. «Ленинград смерти не боится, смерть боится Ленинграда». «Мы отстояли Ленинград, мы восстановим его». Посвященная Великой Отечественной войне глава заканчивается перечислением ироничных, полных тонкой наблюдательности мини-топонимов, которыми ленинградцы, чтящие отцов и дедов своих, наградили неудачные в архитектурном отношении ансамбли и памятники послевоенной поры. В книге читатель найдет много неожиданного для себя: что-то узнает впервые, какие-то привычные слова, словечки, поговорки из нашего обихода, оказывается, имеют долгую историю. Забавные и мрачные легенды и мифы, озорные частушки, смешные анекдоты, задорные истории о занимательных событиях и простых житейских ситуациях из жизни горожан создают полную и яркую картину жизни петербуржцев, в которой армейская тематика играла не последнюю роль, а порой выходила и на первое место.
Во что играют ваши дети? Игрушки и игры в свете психологии / Елена Смирнова и другие. М.: Ломоносовъ, 2009. — 224 с.
Заботливые родители, желая вырастить своего малыша умным, общительным, успешным, выискивают экзотические методики раннего обучения: с пеленок записывают малыша в различные кружки, с «горшечного» возраста учат читать. И забывают о главном. Не обучение, а именно игра — «хлеб и дрожжи» детского развития, его непременное условие. Именно в игре возникает осознание ребенком своего места в среде людей («Я еще ребенок»). Игра формирует личность ребенка, его потребности и мотивы поведения, его волю и воображение. Игра способствует зарождению самоконтроля. Она учит быть взрослым, будущей взрослой жизни. Но она может способствовать развитию личности только в том случае, если дети научатся «хорошо» играть. Авторы книги подробно раскрывают законы психического развития, действующие в игре. И с грустью констатируют, что в настоящее время игру «вытеснили» из «дошкольного» детства, с ее законного места. Вытеснили диски, телепередачи, «новационные» методики и поделки. И в отместку игра переместилась на ступени старших возрастов, предполагающих другие, более взрослые интересы; а ненаигравшийся ребенок не может вовремя повзрослеть, и его дошкольный возраст, то есть возраст игры, растягивается на последующие годы. Это не морализаторская книга, а очень конкретная, учитывающая современную действительность, и не поспевающие за ней консервативные особенности развития ребенка. Почему нашим детям трудно играть в людей многих современных профессий? А как изобразить, что делает программист, менеджер, маркетолог? Смысл этих профессий скрыт даже от школьника. Иное дело — врач, летчик, учитель, шофер: понятные действия, узнаваемые предметы, внятные задачи. Современные дети настолько оторваны от реальной жизни близких, что давно перестали играть не только профессиональные роли взрослых, но и характерные роли своих пап и мам. Теперь они знакомятся с жизнью и моделью отношений героев телефильмов, предпочитают ролевые игры, основанные на сюжетах из массмедиа, детских и взрослых передач. Однако при всем кажущемся разнообразии персонажей, в которых играют наши дети, эти персонажи, как правило, жестоки и агрессивны, примитивны и бесчеловечны. Таково мнение и родителей, и педагогов. Все эти несимпатичные объекты предстают как «положительные» герои. И наши дети стремятся на них походить. А ведь всего 10–15 лет назад главным качеством детских положительных героев были щедрость, доброта, отзывчивость, способность жалеть и понимать, наивность. Чему мы хотим научить наших детей? И как? Скорее всего, умению жить и реализовываться в настоящей, а не вымышленной массмедийной жизни. Авторы книги, профессиональные психологи и педагоги, считают, что главная задача родителей заключается в том, чтобы создавать малышу условия для игры, стимулировать развитие детской игровой деятельности. В книге две части. В первой, «Игрушки для наших детей», разоблачаются мифы о развивающих игрушках, рассказывается об электронных игрушках и игрушках для мальчиков, о том, как правильно выбрать ребенку игрушки. Во второй части родителей учат, как играть с ребенком, как приучать его к самостоятельной игре. В третьей, «Игры на всякий случай», предлагаются авторские разработки, рассчитанные на самых маленьких. Простые игры, позволяющие занять малышей — без специальных игрушек, простыми движениями и присказками — во время вынужденного безделья в общественных местах, в транспорте, в поезде, в поликлинике. В такие игры приятно играть с мамой, папой, бабушкой. В то же время они являются хорошим оздоровительным массажем, развивают моторику. Сюжеты часто заимствованы из фольклора. Трудно удержаться и не привести хотя бы одну такую забаву, в которой слова сопровождаются соответствующими движениями. «Мы топаем ногами, мы хлопаем руками, // Качаем головой, качаем головой. // Мы ручки поднимаем, мы ручки опускаем, // Друг другу подаем и бегаем, и бегаем, и бегаем кругом» (Е. Тихеева). Это действительно книга конкретных рекомендаций. Учитывается и то, как быстро меняются наши детки, их интересы, характер игры. В своих рекомендациях авторы соблюдают дифференциацию по возрастам, от самых маленьких до младших школьников. Книга написана на основе психолого-педагогических исследований Центра игры и игрушки Московского городского психолого-педагогического университета.
Владимир Талепоровский. Павловский парк. Вступит. ст., примечания С. В. Выжевского. Рис. автора. Изд. 2-е, испр. СПб.: Коло, 2010. — 164 с.: ил., карт.
Владимир Николаевич Талепоровский (1884–1958) — известный художник, исследователь, автор ряда работ по истории архитектуры. В 1918–1924 годах он возглавлял Павловский дворец-музей, получивший статус музея по решению Наркомпроса в марте 1918 года. Еще последний владелец Павловска, князь императорской крови Иоанн Константинович Романов (1886–1918), старший сын знаменитого КР, мечтал восстановить обветшавший парк и парковые сооружения в соответствии со старинными планами. Помешали война и революция. Молодой художник и архитектор зажегся замыслом своих предшественников и вместе с группой единомышленников начал создавать музей, какого еще не было: где все предметы убранства находятся на местах, предназначенных им исторически, где художественные коллекции воспринимаются в органичной взаимосвязи с архитектурным оформлением залов. «Павловск, — утверждал Талепоровский, — представляет совершенно исключительное явление, несоизмеримое даже не только в пределах России, — до нас не дошли в такой мере сохранности ни одна вилла Италии, ни один замок Франции. Здесь сохранился, не растаяв, весь комплекс XVIII века; сохранились не только отдельные предметы высокоисторического значения, но и тысячи мелочей — словом, все то, что дает нам возможность не только догадываться об эпохе, но переживать и видеть ее». Под его руководством шла большая работа: изучались сохранившиеся документы, согласно описям конца XVIII и XIX веков была восстановлена почти вся обстановка дворцовых залов, приводились в порядок парковые сооружения и пейзажи, готовились кадры экскурсоводов. Данный очерк написан в 1923 году. Опираясь на данные дворцового архива, иные мало доступные сегодня источники, автор освещает основные события истории Павловска, повествует о создании, использовании и перестройках всех сохранившихся архитектурных и декоративных сооружениях Павловского парка. До настоящего времени книга не знает себе равных по широте своего охвата, по блеску и страстности изложения. Книга любовно иллюстрированная самим автором, знавшим Павловск, еще не изуродованный в ходе Великой Отечественной войны. После победы В. Талепоровский возглавлял Реставрационный совет по городу Павловску, материалы из его архива сыграли важную роль в восстановлении разрушенного дворца.
Публикация подготовлена
Еленой ЗИНОВЬЕВОЙ
Редакция благодарит за предоставленные книги
Санкт-Петербургский Дом книги (Дом Зингера)
(Санкт-Петербург, Невский пр., 28,
т. 448-23-55, www.spbdk.ru)