Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2010
Нина КОРОЛЕВА
Нина Валериановна Королева родилась в г. Новомосковске Московской области. Окончила филологический факультет ЛГУ в 1955 году. Кандидат филологических наук. Печатается с 1958 года. Автор многих поэтических книг. Член СП. Живет в Москве.
Мой отец на войне
Что я знаю о своем отце, Ошкадерове Валериане Ивановиче, на войне? Мне было тогда семь-восемь лет. После смерти мамы в 2001 году я нашла в ее бумагах пятнадцать открыток и писем отца с острова Осмуссаар за сентябрь–ноябрь 1941 года.
Первая открытка датирована 3 августа, последнее письмо — 24 ноября.
Об отце как о враче-герое написано в нескольких книгах.
В моем детском дневнике 28 октября 1948 года сделана выписка из книги А. Коровина “Записки военного хирурга”: “Хирургом на Осмуссааре был молодой врач Ашкадаров (так! — Н. К.). 2 декабря корабль с последним эшелоном гангутцев шел по заливу. Ночью он подорвался на минах. На борту появились раненые. Ашкадаров тотчас же развернул операционную и, сохраняя изумительное спокойствие духа, приступил к хирургической работе. Погас электрический свет. Вода с нарастающим шумом заполняла отсек за отсеком. Тральщики с трудом подходили к погибающему судну и забирали с него людей. Ашкадаров продолжал работать при тусклом мерцании свечей. Оперированных раненых он отправлял на верхнюю палубу, откуда их переносили на тральщики. Так прошли два или три часа, пока корабль держался на поверхности моря. Ашкадаров не сделал ни малейшей попытки к спасению собственной жизни и ни разу не вышел из операционной. Он останавливал кровотечения, шинировал переломы, перевязывал раны до тех пор, пока море не поглотило его вместе с последним матросом, лежавшим на операционном столе”.
Об отце помнят те, кто был рядом с ним на острове Осмуссаар в июне–ноябре 1941-го и на корабле ВТ-508 “Иосиф Сталин” в первых числах декабря 1941 года.
Об отце мне рассказывали на собраниях защитников полуострова Ханко в Ленинградском Доме офицеров моряки, врачи и солдаты, которые были на этом корабле, — рассказывали не во время официальной части этих собраний, когда в числе других выступающих мы — Михаил Александрович Дудин и я — читали свои стихи о войне, а после официальной части, в буфете… Это было в начале 1970-х годов.
Позже о героической обороне острова Осмуссаар и полуострова Ханко — о Гангуте и гангутцах — будет написано много книг. Недавно из Санкт-Петербурга мне прислали воспоминания бывшие защитники Ханко, которые эвакуировались с Ханко на корабле “Иосиф Сталин”. Один из очевидцев и участников тех событий уже в наши дни добился правды об обстоятельствах трагической судьбы этого корабля, долгое время остававшейся “тайной” Балтийского флота. Но это — в наши дни. Ниже я приведу их рассказы и найденные ими свидетельства.
В конце 1960-х годов мы с мамой получили письмо-телеграмму от полковника Ф. С. Митрофанова из Вырицы: “Дружил Валерием (так! — Н. К.) Ивановичем Осмуссааре восхищался его искусством верностью служебному долгу нежной любовью семье. Последним данным подорвавшемся транспорте организовал пункт медицинской помощи эвакуацию раненых. Погиб как герой верный врачебному долгу. Подробности личной встрече. Поздравляю праздником. Полковник Митрофанов”.
Праздник — это 23 февраля. В нашей семье его не праздновали. Если дружил, почему перепутал имя? Мама не ответила ему, я — ответила. И на собрания ханковцев мама не ходила. Она говорила: “Когда мои дети с голоду помирали, никто из этих └друзей отца“ нам не помог”. Я ходила вместо нее.
22 февраля 1968 года полковник Федор Степанович Митрофанов написал мне: “Уважаемая Нина Валериановна! Только сегодня мне сообщили Ваш адрес, а потому с некоторым опозданием я поздравляю Вас и Вашу мать Клавдию Васильевну с праздником пятидесятой годовщины Вооруженных сил Советского Союза.
Я был другом Вашего отца Валерия Ивановича Ашкадерова (так! – Н. К.). Мы на острове Осмуссаар жили с ним в одном подземном блоке, несли тяжелую боевую службу каждый по своей специальности и в свободное время вспоминали о родном Ленинграде и близких, оставшихся в нем. Мы, все его друзья, преклонялись перед его врачебным искусством и необыкновенной работоспособностью. О его последних часах мне известно лишь, что на теплоходе └Иосиф Сталин“ после первого └взрыва“ и первых потерь убитыми и ранеными он развернул в кают-компании пункт первой помощи и, увлеченный работой, либо не слышал призыва с последнего тральщика: └Медработники, садитесь“, └Берем медработников!“, а либо профессиональный долг помешал ему оставить раненых, а самому сесть на тральщик.
Я не был на теплоходе, мы сейчас разыскиваем оставшегося в живых и бывшего на теплоходе лейтенанта Владыкина Георгия. По имеющимся сведениям, он живет где-то в Ленинграде, на Петроградской стороне, в районе Вульфовой улицы. Если мы его найдем, я Вам немедленно сообщу.
Я поддерживаю постоянную связь с сестрой (хирургической) Валерия Ивановича Надеждой Ильинишной Евсюковой. Если Вы вздумаете навестить ее как самого близкого друга и помощника Валерия Ивановича, то известите и меня, и я к ней подъеду.
В одном я считаю своим долгом заверить Вас, что Валерий Иванович жил как настоящий человек и погиб как воин на боевом посту.
С приветом
полковник в отставке Митрофанов.
Мой адрес: пос. Вырица Гатчинского района Ленинградской обл, ул. Колхозная, 12. Митрофанову Федору Степановичу.
P. S. Скоро нам, участникам обороны ВМБ Ханко и Осмуссаара, будут выдавать памятные медали. Погибших медали даются семье. Я обязательно извещу Вас о дне, когда это произойдет. М.”
Отцовскую медаль с надписью “Гангут 1941 г.” и удостоверение к ней за № 395 от 5 марта 1968 года — “Ошкадерову В. И.” — вручили мне. Я ее храню вместе с письмами отца.
В том же 1968 году мать получила открытку от Петра Павловича Белозерова: “Уважаемая Клавдия Васильевна!
Пишет Вам незнакомый человек, но хорошо знающий Вашего мужа Ашкадерова (так! — Н. К.) Валериана Ивановича. Знаю его по нашим совместным боевым делам на острове Осмуссаар как хорошего боевого друга и прекрасного человека большой души. Очень рад, что узнал Ваш адрес. Передайте привет Вашей дочери. Как погиб Валериан Иванович, я не знаю. Но светлую память о нем я сохраню на всю жизнь. С почтением к Вам
Белозеров Петр Павлович.
Что Вас интересует, напишите. Что знаю — отвечу. Мой телефон Г–3–26–73”.
В конце 1974 года мы с мамой получили приглашение на торжественное заседание в честь 33-летия обороны Ханко — “полуострова земли героев”, с сопроводительным письмом Е. К. Вержбицкого, бывшего начальника гарнизона Осмуссаара:
“Уважаемая Нина Валериановна!
Мы просим Клавдию Васильевну и Вас прийти на встречу ветеранов обороны Ханко, ибо в эту базу входил и наш Осмуссаар, где героически сражался ваш отец.
Прошу подойти в фойе к столику регистрации Осмуссаара.
Уважающий Вас Вержбицкий. 19.12.74”.
Это было торжественное и красивое заседание. Осмуссааровцев там было немного…
Отец оказался на Осмуссааре вскоре после 22 июня 1941 года. До войны он служил врачом на линкоре “Октябрьская революция”, в 1938 году, после ареста его брата Ивана в Иркутске, работавшего там начальником Нарздрава, был списан с корабля и работал врачом в Демянске. 22 июня 1941 года он ехал из Демянска в Ленинград с докладом на конференцию в Первый мединститут, где числился ординатором профессора Шаака. Но началась война, и на следующий день в нашем доме уже лежала повестка для отца явиться в военкомат. Он был призван во флот.
Что же такое был остров Осмуссаар? Задолго до июня 1941 года этот эстонский остров стал важной частью линии обороны на подступах к Ленинграду со стороны Финского залива вместе с укрепленными полуостровом Ханко и Моонзундскими островами.
М. А. Козлов и В. С. Шломин в книге “Краснознаменный Балтийский флот в героической обороне Ленинграда” (Л.: Лениздат, 1976) писали: “Военно-морская база Ханко, созданная в 1940 году, занимала выгодное положение, контролируя вход в Финский залив. Тяжелые береговые батареи, установленные на полуострове Ханко, а также на острове Хиума (Даго) и небольшом скалистом островке Осмуссаар у противоположного берега залива, вместе с минным заграждением и во взаимодействии с кораблями и авиацией могли преградить вход в Финский залив всем кораблям и транспортам” (с. 82).
Осмуссаар (прежнее название Оденсхольм) находился в двенадцати километрах к северо-западу от побережья Эстонии и был передан Советскому Союзу Эстонией в начале 1940 года. Стратегическое положение острова было чрезвычайно удобным, и уже с лета того же 1940 года началось его преобразование. Вот что пишет об этом адмирал В. Ф. Трибуц, командующий Балтийским флотом в годы войны, доктор исторических наук, в предисловии к книге полковника в отставке Ф. С. Митрофанова “Флаг над Осмуссааром” (Таллин, 1980):
“Летом 1940 года первый отряд строителей прибыл на плоский, покрытый мелкой галькой остров. Вслед за строителями начали прибывать и военные расчеты будущих батарей. Все они хорошо понимали свою задачу: как можно быстрее и в глубокой тайне вырубить в известняке и песчанике котлованы, забетонировать этажи подземелья для будущих орудийных систем, смонтировать самую мощную в те времена дальнобойную береговую артиллерию. День и ночь строители и краснофлотцы боевых расчетов вкладывали в свой труд нечеловеческие усилия. Работу, особенно когда началось бетонирование, нельзя было приостанавливать. Это была проверка их выдержки и мужества” (с. 6). Строительство на острове началось осенью 1940 года, то есть более чем на год позднее других объектов, строившихся в Эстонии, и почти на полгода позднее, чем на полуострове Ханко.
Еще раньше, чем Осмуссаар, начали укреплять полуостров Ханко и несколько островов Моонзундского архипелага. Одновременно ставились мины в водах Финского залива — от Осмуссаара и Ханко — до Таллина и Кронштадта. После начала войны мины здесь же ставили немцы, окончательно превращая залив в непроходимый для кораблей и подводных лодок “суп с клецками”, как называли его моряки. Е.Л.Войскунский рассказывал: “После войны дотошные историки по документам подсчитали, что на Балтике за четыре года было выставлено 62 958 мин, — не больше и не меньше. В их числе 16 тысяч поставили наши минзаги — минные заградители — в устье Финского залива. Остальные 47 тысяч мин посеяли германский и финский флоты, намереваясь перекрыть фарватеры, коих в мелководном заливе было немного. Огромные шары якорных мин с рожками взрывателей, начиненные тремястами килограммами тротила (их называли “рогатой смертью”), покачивались под водой, на углублении 1,5–2 метра, поджидая свои жертвы. (Среди них были и мои мины <…>)”.
Остров Осмуссаар представлял собой наклонную плоскую скалу из известняка, покрытую галькой, местами густо заросшую вереском и можжевельником. В центре острова — две маленькие рощицы лиственных деревьев. Поверхность ровная, чуть наклоненная в сторону побережья Эстонии и возвышающаяся к северо-западу на семь метров над уровнем моря. В ясную погоду при хорошей видимости остров почти весь просматривается с материка, где были эстонские, затем немецкие батареи, нацеленные на Осмуссаар. На северо-западной оконечности острова — 30-метровая башня маяка и несколько кирпичных и деревянных зданий маячной прислуги, в центре острова — небольшая рыбацкая деревня и каменная церковь. Географическое положение острова таково, что батареи даже среднего калибра могли простреливать с него и вход в залив, и берег Эстонии, захваченный немцами, и могли потопить любые корабли врага. На острове должны были укрыться в скалистый грунт три батареи: 130- и 180-миллиметрового калибра и совершенно новая, сверхмощная 406-миллиметровая, которая только еще проходила государственные испытания и не имела себе равных в мире. Для установки этих батарей надо было вырубить в скале 12-метровые котлованы, при этом не демаскируя работ, убрать из этих котлованов свыше 30 тысяч кубометров скального грунта, беспрерывно откачивать затоплявшую котлованы воду. В скале, под тяжелыми железобетонными перекрытиями, надо было смонтировать собственную электростанцию, машинный зал, компрессорную, отделения водоснабжения и вентиляционное, хранилища для запасных частей и пр., и пр. Несколько подземных этажей предназначались для размещения гарнизона, медицинского пункта, душевых. Медицинский пункт — позже это будет место работы моего отца. В первые месяцы войны лазарет располагался на поверхности острова, в одном из деревянных домов.
К 22 июня работа на Осмуссааре еще не была окончена, — по плану скрытые в скале батареи должны были быть введены в строй только к концу 1941 года. Первые налеты фашистских самолетов, начавшиеся в первый же день войны, могла отражать только одна зенитная батарея, которая стояла на временных открытых позициях и ничем не была защищена от огня врага.
Все строительство на острове, начиная с июня 1941 года, происходило уже в присутствии и при участии отца. Строители и будущие расчеты работали день и ночь, и 1 сентября первая 180-миллиметровая батарея встала на боевую вахту. В эти же дни, в первых числах сентября, немцы предприняли первую попытку захвата острова, чтобы в Финский залив смогла прорваться эскадра немецко-фашистского флота, идущая на помощь немецким сухопутным войскам, остановленным под Ленинградом. Первая попытка оказалась неудачной, как и все последующие, продолжавшиеся 164 дня, то есть почти полгода. Все, кто пишет о героических действиях артиллеристов острова Осмуссаар, говорят о двух его батареях — 130- и 180-миллиметровых. О сверхмощной 406-миллиметровой, равной которой не было в мире и которая еще только проходила испытания, не пишут. Видимо, она так и не была установлена на острове.
Вот как отразились события августа — начала сентября в сохранившихся в нашем доме открытках, посланных отцом в деревню Поповка Ярославской области, где жили в эвакуации мы — трое детей с бабушкой, его тещей, Прасковьей Федосеевной Морозовой:
Открытка с почтовым штампом 3.8.41, с обратным адресом: КБФ. Военно-морское почт. отд. № 1002. Дивизион 205. Литер Л. Ошкадерову Вал. Ив-чу: “Дорогие детки Ниночка, Леночка и Витенька и дорогая Прасковья Федосеевна!
Как вы там живете и здоровы ли все? Я жив и здоров. Пишите мне почаще. Мне здесь хорошо, но очень скучно без вас. Мой адрес я пишу на той стороне, и по этому адресу и пишите. Получили ли мое письмо с открытками? Кто с вами там еще есть? Что на нашей квартире? Крепко, крепко всех целую. Папа Валя”.
Предыдущее письмо отца — “с открытками” — мы не получили. Если на открытках были изображены Эстония и острова, то ее не пропустила цензура. Очевидно, отец недавно узнал о нашей эвакуации из письма мамы. Очевидно, боевые действия на Осмуссааре еще не начались: почтовый штемпель 3 августа говорит лишь о том, что письмо написано до этого числа.
Следующая открытка — с почтовым штампом 17.8.41. Москва. Еще один штамп: “Просмотрено военной цензурой”. Шла через Москву, — значит, отправлена с оказией, о чем свидетельствует и разница в датах: 17 августа на штампе, 6 августа — на письме: “Дорогие Витенька, Леночка, Ниночка и Прасковья Федосеевна!
Очень хочу получить от вас письма и знать, здоровы ли вы все.
Скучаю по моим дорогим деткам и очень хочу скорей всех вас видеть.
Пишите мне скорей. Крепко всех вас целую.
6 авг. 1941 г. Папа.
Леночкины картинки, что она рисовала перед отъездом из Ленинграда, мама мне прислала. Спасибо за них”.
И 6 августа на Осмуссааре еще было тихо. А вот следующая открытка уже иная. Она написана 10 сентября 1941 года, почтовый штамп на ней: “17.9.41. Морская почта № 1108”, — очевидно, не сразу письмо удалось отправить, потому что немало событий произошло на острове в эти семь сентябрьских дней!
“10/1Х.41. Дорогие детки, Прасковья Федосеевна, и если там же, то и Клавушенька!
Жив, здоров и пока невредим. Чувствую себя прекрасно. Настроение бодрое. Живу там же, откуда писал и прежде, но теперь на границе с врагом. Работы по специальности стало больше. Чувствую себя полезным Родине и защитникам ее. Пишите о себе. Крепко целую. Папа”.
Это послано в деревню Поповку. Еще одна — такая же открытка — написана в тот же день и адресована маме.
“10/1Х.41 г. Дорогие Клавушенька, деточки и мать — Прасковья Федосеевна!
Я здоров и не поврежденный. Работаю много, и теперь, как никогда раньше, чувствую себя полезным для защитников нашей Родины. Работаю и живу там же, откуда писал и раньше, но теперь враг наш сосед.
Пиши о себе и о детях. Пиши открытки. Крепко всех вас целую. Валя”.
Это очень важное число в боевой жизни Осмуссаара — 10 сентября. В письмах семье отец мог только обозначить события словами “работаю много”, “работы по специальности стало больше”. Его специальность — хирургия, оперировать пришлось больше, поймите, что речь идет о раненых… И что сам он “пока невредим”, и что враг теперь рядом. В этот же день, 10 сентября, отец написал еще несколько открыток и длинное письмо матери — по нашим ленинградским адресам. Одна открытка, отправленная 17 сентября по адресу брата Василия, была в Ленинграде уже 21-го:
Адрес: Ленинград. Петроградский район. Угол Песочной и Аптекарской ул. Д. № 4/6, кв. № 6. Врачу Ягунд Марии Петровне (жене брата, матери его двоих детей. — Н. К.).
Обратный адрес: КБФ. Воен.-морск. почт. от. № 1108. Почт. ящ. 137. Врачу Ошкадерову. Текст: “10/1Х. Здравствуй, дорогая Маруся!
Пишу из тех же мест, где жил и раньше, но границы стали иными: враг стал соседом.
Работы прибавилось. Настроение бодрое: чувствую себя полезным нашим защитникам — бойцам и командирам. Я жив, здоров и целехонек. Словом, пока в том же виде, как и при отъезде в армию. Если Клава еще в Ленинграде, то сообщи ей обо мне. Попытайтесь писать мне, — быть может, и получу. Целую тебя, Васю, детей. Валя”.
Вторая открытка послана по нашему ленинградскому адресу: Ленинград 46. Куйбышевская ул. Дом № 5, кв. № 8. Морозовой Клавдии Васильевне.
“Дорогая Клавушенька!
Сегодня 10/1Х.41 г. Я жив, здоров и целехонек. Теперь и у нас немирная обстановка, и мы соседи с врагом, оставаясь в том же месте, откуда писал и раньше. Настроение бодрое. Пиши о себе, о детях!
Крепко вас всех целую. Валер.”.
Приписка сбоку: “Работы прибавилось. Чувствую себя нужным Родине и ее защитникам. Аттестат вышлю, получив от тебя ответ”.
Четыре почти одинаковых послания, что свидетельствует и о потрясении, и о желании, чтобы дошло хотя бы одно. И о неизвестности, где жена, которой необходимо сообщить, что он “пока невредим”. Пока жив! Чтобы не волновалась, когда узнает о страшных событиях на Осмуссааре! Сильно же он преувеличивал степень осведомленности населения о том, что происходило в 1941 году на фронтах! В тот же день написано письмо:
“Дорогая Клавушенька!
Сегодня 10-ое сентября 1941 года. Нам сказали, что есть надежда, что может попасть письмо в Ленинград, и все решили воспользоваться этим. Правда, надежда на то, что ты получишь письмо, очень слабая, но все же пишу.
На сегодняшний день я жив, здоров и невредим. Что будет дальше, не знаю, однако по сегодняшний день со мной ничего не случилось, и настроение все время бодрое и даже жизнерадостное. Не знаю, насколько это верно, но мне кажется, что и к концу войны я останусь живым и всех вас — тебя, дочурок, сына и стариков — еще увижу здесь, на этом свете, живыми!
Правду надо сказать, что обстановка последнее время резко изменилась, но это даже интересней: по крайней мере, теперь и я знаю, что такое война. Я живу там же, откуда ты получала от меня письма и раньше, но немцы теперь очень близко возле нас, будучи отделены от нас святой водичкой, к счастью, холодной и не особо приветливой для них и не располагающей по сезону их к купанью. А в водичке есть много мин, и это не располагает немцев кататься на лодочках у нашего берега.
Будем отстаивать нашу Родину, нашу водичку и нашу землицу до последней капли крови и даже умрем здесь, но в плен не сдадимся: такова воля и такое решение нашей части. Будучи оторваны от своих и находясь по соседству с врагом, мы полны решимости биться и уничтожать врага! Мы уверены, что победа за нами, что уже недалек час бегства от нас мерзавцев фашистов! Победим!
Последнее время работы мне прибавилось, и я с радостью ощущаю свою здесь полезность пребывания. Вот и все о себе.
Посылаю фотографию, но предупреждаю, что усы опять снял, а если тебе нравлюсь с усами, то опять их заведу. В карточке отрезал край, где был написан адрес моего теперь пребывания, — могут не пропустить письмо. Но я не такой старый, как на карточке, и ты не забывай меня: люблю тебя еще больше, чем прежде, и только и живу мыслью, что наконец-то настанет прекрасный момент в моей жизни, и я увижу и крепко, крепко расцелую тебя, дочурок Ниночку и Леночку, и сыночка Витеньку, и мать.
О, родная! Если бы вы знали только, как хочется вас всех скорей, скорей увидеть и крепко, крепко прижать к себе вас всех.
Аттестата на деньги не посылаю, — не уверен, что он дойдет, да и рискованно его посылать почтой, — может кто-либо им воспользоваться и получить по нему деньги, а ты ничего и не получишь.
Купленное для тебя бережется.
Напиши скорей о детях, о себе. Крепко, крепко целую. Валериан.
Адрес: Воен.-мор. почт. отд. № 1108. Почт. ящ. 137. Врачу О.
В случае безденежья напиши в Петергоф или сходи в экипаж, — там тебе дадут субсидию. Валериан”.
Удивительное письмо! Так что же было с защитниками Осмуссаара в первых числах сентября?
Вернемся на год назад. Евгений Львович Войскунский, призванный в армию студент-первокурсник, ставший на Ханко военным корреспондентом, писал осенью 1940 года (цитирую по рукописи его документальной повести):
“Ханко, Ганге-удд, Гангут. Вот куда нас занесло…
21-й батальон строил железную дорогу, которая никуда не вела, а предназначалась только для передвижения транспортеров, несущих дальнобойные орудия — главный калибр ханковской базы. По стратегической идее, эти пушки плюс тяжелые орудия, устанавливаемые на острове Осмуссаар близ эстонского побережья, должны были наглухо перекрывать вход в Финский залив. В западной части залива создавалась сильная минно-артиллерийская позиция <…>”.
В этой же рукописи — рассказ о строительстве укреплений и начале войны на острове Осмуссаар: “Маленький Осмуссаар (по-старому Оденсхольм) близ эстонского побережья, подобно Ханко близ финляндского на севере, как бы прикрывал вход в Финский залив. Здесь с 1940 года шло строительство двух батарей — башенной 180-миллиметровой и открытой 130-миллиметровой. Строители вгрызались в скалистый грунт, бетонировали котлованы, питерские монтажники ставили батареи — работу заканчивали уже в условиях начавшейся войны, под огнем с эстонского берега”.
Так готовилась страна к будущей войне, которая, по всеобщему убеждению, должна была начаться не раньше конца 1941-го или, скорее, весной 1942 года, так как немцы не любят “зимних” кампаний и проходить на чужой территории. Вход врагу на нашу землю, по стратегии верховного командования, был с севера наглухо закрыт батареями Ханко, Моонзундских островов и острова Осмуссаара. Стратегия оказалась ошибочной, нападение врага произошло раньше и было слишком мощным и стремительным, но мнение о полной неготовности нашей страны к войне и о слепой вере Сталина в пакт Молотова–Риббентропа также неверно.
Итак, начало сентября 1941 года. Укрепление острова Осмуссаар и сооружение на нем мощных батарей действительно оставалось для врага тайным вплоть до первых чисел сентября 1941 года. 6 сентября немцы попытались высадить на Осмуссаар десант: остров казался незащищенным, дело — нетрудным.
“Два десятка катеров с десантниками шли к Осмуссаару — и тут заговорили его батареи. Били прямой наводкой, часть катеров потопили, часть повредили и заставили поворотить да еще нанесли удар по огневым позициям противника на побережье”, — писал Войскунский по рассказам очевидцев.
В книге Митрофанова, непосредственного участника событий, о 6 сентября 1941 года рассказывается более подробно:
“Рано утром 6 сентября на территории острова, недалеко от дальномерной вышки 314-й батареи, разорвался первый вражеский снаряд. Вначале противник пристреливался по видимой цели — вышке командного пункта башенной батареи, где располагалась рубка управления огнем капитана Клещенко.
Затем фашисты открыли массированный огонь по острову. В артиллерийском налете, по данным наших наблюдателей, участвовало не менее десяти батарей, установленных восточнее Пыысаспеа и Ригульди. Координаты батарей в первый момент засечь не удалось, — мешал лес.
Плотность огня нарастала, но вражеские снаряды не причиняли особого вреда нашим боевым объектам. Чувствовалось, что противник не знал точного расположения наших батарей и вел огонь по площади, рассчитывая на случайное попадание.
Хуже обстояло дело на первой башне. Прямым попаданием пробило 16-тонную цистерну с дизельным топливом, обеспечивавшим работу электростанции башни. Это топливо мы берегли как самую большую драгоценность. <…>”.
Чтобы спасти топливо, матросы и сержанты электромеханического взвода башни немедленно, не дожидаясь ослабления огня, бросились к цистерне. Им удалось забить пробоину ветошью и слить горючее в бочки. Два матроса при этом были ранены. После оказания медицинской помощи они вернулись в строй. Эту медицинскую помощь раненым оказывал мой отец, хирург Осмуссаара.
Сильный артобстрел предшествовал атаке немцев, попытавшихся на двух десятках катеров и баркасов высадить десант. Батареи Осмуссаара, молчавшие во время артобстрела, чтобы не демаскировать свои позиции, открыли мощный огонь и разгромили вражеские катера и баркасы, а затем уничтожили и батарею противника на эстонском берегу. После команды “Отбой!” обнаружили, что обстрел немцев разрушил на острове все наземные постройки: казармы, палаточный городок, лазарет. Только тогда было принято решение перенести лазарет в подземные блоки, которые для этого были еще не готовы.
Вот о чем говорил в своих письмах от 10 сентября отец — не словами, а умолчаниями, между строк…
Митрофанов рассказывает:
“Клещенко приказал мне подготовить для размещения раненых пустовавшие запасные снарядные погреба, а для операционной и медицинского персонала хирургического отделения отдать помещение фельдшерского пункта, хозяйственные помещения и два кубрика старшин. Клещенко особо подчеркнул, что все это └хозяйство“ надо немедленно передать начальнику хирургического отделения, выделить в его распоряжение плотника и четырех маляров и все помещения лазарета отделать масляной краской.
Вскоре пришел начальник хирургического отделения Валериан Иванович Ошкадеров.
Я вызвал к себе мастера на все руки старшего матроса Куприянова, тут же назначил его прорабом, и мы втроем прошлись по выделенным помещениям. Пользуясь тем, что Сошнев для лазарета не жалел материалов, мы заодно отделали масляной краской и все помещения личного состава башни” (с. 74).
За этой, казалось бы, незначительной бытовой зарисовкой я вижу характер моего отца — врача-хозяина, заведующего демянской больницей, который не только умел оперировать и спасать людей, но и выхаживать их по возможности в комфортных, и уж во всяком случае — в стерильных условиях. Для этого надо покрасить бетонные стены и перекрытия масляной краской? Значит, надо покрасить. Можно заодно покрасить и помещения личного состава? Хорошо, — поскольку бой позади, а краски хватит, отец согласен и на это. “ОшкАдеровская порода”.
Гарнизон острова, с самого начала войны оказавшийся в глубоком тылу врага, как уже было сказано выше, 164 дня вел неравный бой с немцами, отражал морские десанты, уничтожал вражеские суда, не пропуская их к Ленинграду. Особенно возросла роль Осмуссаара после падения Таллина, оставленного нашими войсками в ночь с 27 на 28 августа. Во время обстрелов и бомбардировок, во время разгрузки транспортов, привозивших на Осмуссаар с Ханко снаряды для батарей, пулеметы и боезапас к ним, прожектор, так необходимый для защиты подступов к острову в ночное время, и пр., — гарнизон нес потери. Потери по масштабам войны — незначительные. Митрофанов писал, что к 5 ноября 1941 года “укрытый броневой сталью и бетоном гарнизон острова почти не имел потерь в живой силе и технике. Самоотверженный труд оборонявшихся воинов не пропал даром: личный состав и боевая техника, укрытые под землей, практически были неуязвимы для вражеских артиллерийских и авиационных ударов” (с. 112).
“Незначительные по масштабам войны”, но потери все же были. 1 августа фашистская авиация разбомбила покинутую рыбацкую деревню на острове, — были ранены двое. После падения Пярну и активизации сопротивления советским войскам местного эстонского населения на Осмуссаар стали доставлять раненых с материка.
В книге Митрофанова описан эпизод, произошедший 26 августа: “С материка доставили в лазарет тяжело раненного в бою матроса Тверского. Начальник хирургического отделения майор медицинской службы Ошкадеров спросил его: “Кто это тебя так разделал, немцы?” — “Да нет, местные кулаки”, — ответил он” (с. 55–56). В начале сентября по вечерам наблюдатели острова начали принимать слабые сигналы наших солдат, оставшихся на эстонском побережье. С Осмуссаара был послан разведывательно-диверсионный отряд с заданием уничтожить на мысу Пыысаспеа близ Ригульди три строящиеся там шхуны, подорвать доставшийся немцам береговой узел связи и взять на борт наших солдат. Завязался ожесточенный бой, в котором наши понесли потери не только от немецких пушек и пулеметов, но и от своих: наблюдатели с корабля “Волна”, “заметив движение среди валунов, приняли своих товарищей за фашистов, и артиллеристы перенесли огонь в этот район (рассказ старшины орудийной башни Кузнецова, участвовавшего в этой операции). Люди оказались зажатыми между двух огней, “кругом рвались снаряды, поднимая столбы грязной воды и посылая во все стороны смертоносные осколки, противно взвизгивали пули, рикошетируя от валунов. Появились раненые”. Спас положение матрос, который, сорвав бескозырку с товарища и встав во весь рост, просигналил двумя бескозырками: “Мы — свои”. “Стоявший на валуне матрос стал отличной мишенью для вражеских пулеметчиков. Не успели друзья подбежать к нему, как он упал в воду, тяжело раненный пулеметной очередью” (с. 67). Отважный сигнальщик скончался, не приходя в сознание, 4 сентября 1941 года.
В двадцатых числах октября на остров поступили раненые с соседних островов Сааремаа и Хийумаа. После сдачи Таллина и захвата немцами этих островов продолжали сопротивляться только Ханко и Осмуссаар. Медицинский персонал на острове был невелик, хирург был один, и у операционного стола иногда приходилось проводить всю ночь. В. И. Ошкадеров оперировал раненых, выхаживала их хирургическая и палатная медсестра Надя — Н. И. Ивашева. Уважение к медицинским работникам со стороны гарнизона Осмуссаара было абсолютным.
В середине сентября 1941 года на Осмуссаар с Ханко был назначен новый начальник — Е. К. Вержбицкий, ставший командиром 205-го отдельного артиллерийского дивизиона. По его просьбе 22 сентября 1941 года для укрепления противодесантной обороны на остров был прислан транспортный корабль “Вохи” с грузом оружия, боеприпасов, взрывчатки и драгоценным прожектором, которого так не хватало для освещения подступов к острову в ночное время. Вот что рассказывает полковник в отставке Е. К. Вержбицкий в очерке “Флаг над Осмуссааром” в сборнике “Гангут 1941” (Л., 1974, с. 272): “Из-за встречного ветра судно только с рассветом смогло причалить к южному пирсу. И тут от вражеского снаряда оно загорелось. Обстрел усилился. Матросы, направленные на выгрузку, работали быстро, без паники. Они вынесли с горящего транспорта все, что прислал нам гарнизон Ханко. Затем объятое огнем судно пришлось оттолкнуть от причала. Ветер отнес его в море, где оно и затонуло.
Дорого обошлась нам эта выгрузка. Потери составили шесть убитых и столько же раненых”.
А отец писал нам в Поповку:
Открытка. Почтовый штамп: 21.9.41. Морская почта № 1108.
“Дорогая Клавушка, дорогие детки и мать!
Я жив и здоров, чего от всего сердца желаю и вам. Очень хочу всех вас видеть и крепко, крепко обнять и расцеловать. Настроение бодрое и боевое. Работы последнее время прибавилось.
Очень волнует и не дает покоя то, что у вас нет моего аттестата, и вы сидите без денег. Как только получу от тебя, Клавушенька, письмо, сразу же вышлю тебе аттестат на деньги. Пиши по адресу: КБФ, Военно-морск. почт. отд. № 1108. П. я. № 137. Мне.
20.1Х.41 г. Крепко, крепко целую. Валя”.
Еще одна открытка. Почтовый штамп: 2.10.41. Морская почта № 1108.
Адрес тот же. Обратный адрес тот же.
“Дорогие деточки Нина, Лена и Витенька! Дорогая бабушка! Всех вас крепко целую и желаю всем вам здоровья.
Я жив и здоров. Послал вам аттестат на деньги, и по нему получите деньги в военкомате, начиная с сентября. Пишите мне. Крепко всех вас целую. Папа. 28/1Х.41”.
Приписка: “Ниночкино и бабушкино письма получил. Папа”.
Итак, между 20 и 28 сентября отец узнал, что мать не сумела выехать к нам из осажденного Ленинграда. Следующие письма отца относятся к середине октября 1941 года.
В альбоме моей мамы есть фотокарточка — отец с четырьмя моряками, трое из них держат в руках винтовки со штыками. Все они с усами, на рукаве отца три “просвета”. Надпись: “Клавочке от усача-мужа. 15.Х.41 г. Валериан. Фронт. Перед боем”.
О буднях острова в конце октября — начале ноября Е. К. Вержбицкий рассказывает: “В двадцатых числах октября противник довел артиллерийскую группу, которая вела огонь по Осмуссаару, до двух полков (мы засекли до девятнадцати огневых позиций, действующих одновременно).
С 23 октября ежесуточно следовали один за другим по три огневых налета — утром, днем и ночью. В промежутках между ними противник вел беспокоящий огонь и обстреливал замеченные на острове мелкие цели.
В те октябрьские дни к нам с Даго прибыла парусно-моторная шхуна └Мария“. Укрываясь за маяком в светлое время суток, она принимала раненых из нашего лазарета. Случилось так, что шхуна села на банку. Маломощный двигатель не мог снять судно с мели, а буксира у нас не было. Выручить шхуну из опасного положения вызвался начальник дивизиона Г. Г. Кудрявцев. С последней партией раненых он поднялся на шхуну и распорядился поднять паруса. Юго-восточный ветер надул паруса и снял └Марию“ с банки. Затем моряк-артиллерист повел ее на Ханко” ( с. 274).
Октябрьские письма отца:
Письмо без конверта. Дата в конце письма:
“Дорогие Ниночка, Леночка, Витенька и Прасковья Федосеевна!
Очень рад, что получил от вас письма. Рад, что вы все живы и здоровы. Очень жаль, что Витенька заболел. Хотя бы скорей поправился.
Очень жаль, что Клавочка никак не может выехать к вам. Она уже уволилась с работы, а выехать никак не удается.
Наша воинская часть вышлет аттестат, и вы, если его получите, то можете по нему за сентябрь и октябрь по 1100 руб. в Большесельском райвоенкомате получить деньги.
Очень рад, что Ниночка будет продолжать учиться.
Я здоров. Очень хочу вас скорей увидеть всех.
Крепко, крепко всех вас целую.
Ваш папа. Пишите. 15.Х.41 г.”
И в том же октябре он писал матери:
“17.Х.41. Дорогая Клавуша!
Написал тебе письма позавчера, вчера и решил написать и сегодня, так как почта еще не ушла.
За эти дни ничего особенного не случилось. Пока жив и здоров. Что нового у тебя? Удастся ли тебе уехать к детям? Лично я уже почти потерял веру, что тебе удастся уехать к ним. А как это печально: ведь наступает зима, и дети одни останутся с бабушкой: ведь это будет очень тяжело для Прасковьи Федосеевны и для самих детей.
Послал тебе в одном письме от 15/Х 41 аттестат, и ты сразу же, как его получишь, пойди в Петроградский райвоенкомат и получи по 1000 р. за сентябрь и октябрь месяцы и вышли 1000 р. матери.
Пиши мне чаще. Очень хочу скорей увидеться с тобой и детьми. Крепко, крепко целую. Валя”.
И еще одно письмо:
“28/Х 41. Дорогая Клавуша!
Числа 12 я написал тебе ответные письма в надежде, что они уйдут. Сегодня 28.Х.41, и мне известно, что почта еще не уходила из-за перерыва связи и возможно уйдет только сегодня. Пользуюсь случаем и опять пишу тебе. Думаю, что тебе не удастся теперь проехать к детям. А как жаль! Ну как-то они там, птенчики, без матери, без отца, без денег. Бедная Прасковья Федосеевна, наверное, там измучилась, изболелась без тебя, без денег.
Отсылаю ей аттестат, и по нему она будет получать деньги с сентября месяца. Я бы считал себя самым счастливым человеком, узнав, что мать получила аттестат и по нему регулярно получает деньги! Мысли о тебе, о детях не дают покоя. То думается, что хорошо будет, если ты эшелоном поедешь к ним, то боюсь за тебя, что дорогою с тобою что-либо случится (насилие, обстрел и т. п.), и дети совершенно могут лишиться и тебя, и меня. Ну, кому они нужны будут в случае нашей с тобой гибели? А как хочется, чтобы ты, Клавушенька, была жива, и если я останусь жив, что мало вероятно, как хочется опять увидеть тебя и крепко, крепко прижать к себе, моя дорогая и любимая Клавушенька! Как хочется повидать Ниночку, Леночку, Витеньку и мать! Всех вас хочется скорей собрать вместе и глядеть, говорить, ласкать.
Уж теперь я от семьи не уеду, если только это будет в моих силах!
Острова Даго и Эзель после ожесточенных боев заняты немцами. Теперь начались жестокие артиллерийские перестрелки между нашим островом и немцами. Ожидаем с часу на час встречи штыковой и довольно серьезно подготовились встретить десант. А встреча будет. Умрем, но остров, единственный ключ в наших руках от Финского залива, будем удерживать до последней возможности. Мощное вооружение, электричество и неприступность гранитных берегов и начинающиеся штормы дают нам уверенность в победе. Настроение у всех бодрое, но это не означает, что мы не учитываем серьезность момента. И как ни серьезна обстановка, как ни близка опасность, — мысль о детях, которым сейчас, может быть, придется эвакуироваться дальше, леденит кровь.
Не могу без ужаса думать о том, что с ними будет в дальнейшем, с наступлением холодов, без денег, без тебя. Проклятие Гитлеру, принесшему нам столько ужасов и несчастий. Я уверен, что недалек тот час, когда его, гадину, и его холопов-людоедов мы образумим, заставим восстановить все материальные убытки и уничтожим. Это будет, и будет скоро!
Как жаль, что не могу послать тебе посылки: с продуктами у нас трудно, но я достал бел/ого/ материалу детям и тебе на нижнее белье, тебе и девочкам крепдешину на платье и тебе фасонные туфельки № 36. Буду жив — все привезу, если предоставится возможность.
Пиши чаще, Клавуша! Авось какое-либо письмо да дойдет. Передай привет и поцелуй Мар/ии/ Петр/овне/, Мусеньке, Яну. Тебя, деток наших и мать крепко целую. Валя.
Все же я верю, что я вас всех еще увижу.
Валя. 28.Х.41”.
4 ноября 1941 года генерал-адмирал Карлс, командующий военно-морской группой “Норд”, направил защитникам Осмуссаара ультиматум. Он полагал остров обескровленным, истощившим запасы снарядов и продовольствия, брошенным на произвол судьбы. В ультиматуме отдавалось должное мужеству и героизму защитников острова и в расчете на их неосведомленность сообщалось о падении Ленинграда и Москвы и блокировании острова немецкими подводными лодками, которые имеют возможность полностью его уничтожить. Гарнизону предлагалось прекратить сопротивление и сдаться в плен, а в знак покорности вывесить на маяке белый флаг в 12 часов 5 ноября, за что немцы обещали матросам, сержантам и старшинам “хорошие условия жизни и питание”, а офицерам, кроме того, освобождение от работ, сохранение формы одежды и даже право иметь холодное оружие.
Любопытную подробность приводит в очерке Е. К. Вержбицкий: парламентерами от немцев были попавшие в плен советские моряки, которые согласились выступить в этой роли лишь потому, что для них это была единственная возможность вырваться из фашистского плена. Интересно знать, какова была дальнейшая судьба этих моряков…
Ответ на ультиматум адмирала Карлса обсуждался на Осмуссааре коллективно.
Вержбицкий рассказывает: “Мы собрали командиров, политработников, наш боевой актив, зачитали фашистский ультиматум и выразили отношение командования гарнизона к этому маневру противника. Гитлеровский └документ“ вызвал у наших людей чувство глубокого негодования, в подразделениях были проведены митинги и собрания. Ответ всего личного состава гарнизона был единодушным — отвергнуть фашистский ультиматум и, как вызов врагу, поднять над Осмуссааром красный флаг” ( с. 275).
Интересно, были ли такие митинги и коллективные обсуждения типичны для советской армии? Не знаю, и спросить об этом сейчас мне не у кого.
Митрофанов пишет: “Комендант острова собрал └военный совет“ из офицеров гарнизона, ознакомил их с наглым ультиматумом самоуверенного генерала и попросил высказать конкретные предложения, — как ответить └автору“? Что ответить на оскорбительное для нас предложение, мы знали: советские моряки не сдаются! Но как? Не посылать же к нему парламентеров! Несколько позднее, под покровом темноты, в подразделениях гарнизона — на батареях и в ротах — состоялись собрания. Командиры и политработники рассказали собравшимся о └послании“ генерала Карлса. Выступившие матросы, сержанты и старшины высказали много острых, язвительных слов в адрес незадачливого генерала и всех фашистских захватчиков. У всех было одно мнение: └Острова врагу не отдавать!“” (с. 107).
В назначенное врагом время — 5 ноября, в 12.00 — над Осмуссааром был поднят не белый, а красный флаг. Его сшили матросы размером два на четыре метра. Плотники изготовили десятиметровый флагшток для подъема этого флага, закрепили его на высоком дереве близ церкви, — не на маяке, как требовали фашисты, потому что на маяке располагался запасный командный пункт, дальномеры для наведения огня, дальномерщики и наблюдатели. Очевидцы опровергают возникшие позже легенды о том, как это все происходило. Митрофанов: “…шили вовсе не так, как описал писатель В. Рудный в своей книге “Гангутцы” и в очерке “В центре циклона”, опубликованном в журнале “Новый мир” в 1962 году. Шили флаг не “из портянок и шарфов”, не из “кусков кумача и алых флагов, найденных на острове”, а из добротной шелковой ткани, заимствованной комиссаром 314-й башенной батареи Василием Павловичем Усковым из запасов военторга, хранившихся в погребах второй башни. Шили этот флаг не одетые “в черные пальто и подпоясанные ремнями” ленинградские рабочие, а одетые по морской форме, подтянутые матросы первой башни, не “дратвой для крепости”, а нитками на швейной машине” (с. 108).
Строчил на машинке, как свидетельствует Вержбицкий, “батарейный портной Иван Гонтарев”, флагшток изготовлял “горизонтальный наводчик батареи Григорий Куприянов”.
Подумать только — добротная красная шелковая материя, нитки, швейная машина, — чего только не было в погребах запасливых артиллеристов! Шили всю ночь, а поутру художник батареи Ковалев бронзовой краской нарисовал силуэт Ленина и написал лозунг: “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!”.
“Погребные в то же время протирали и калибровали снаряды. А матрос Барсук, наш доморощенный Василий Теркин, с непревзойденным на Осмуссааре искусством представлял в лицах, как воспримет фашистский генерал-адмирал “дружеский” ответ защитников острова. Зрители шумно смеялись” (Митрофанов, с. 109). Были сочинены злые и не очень пристойные стихи — ответ генералу, где были и такие слова ответа: пусть знают враги, “что Осмуссаар мы не сдадим, / И флаг матросской обороны / Мы твердо держим и дадим / По жирной жопе вам, бароны!”
Флаг взвился над островом ровно в 12 часов дня, одновременно все артиллерийские батареи открыли огонь по заранее намеченным целям противника и вели его пять минут, “хотя и жаль было снарядов (их оставалось все меньше и меньше)”. После некоторого времени растерянности враги ответили мощнейшим ударом, “самым яростным с начала войны”, и неистовый обстрел и бомбардировка продолжались несколько дней. Флаг продолжал развеваться над непокорным островом, но наши батареи не всегда отвечали врагу, — надо было беречь боеприпасы. Зенитчики лишились одного из дальномеров, но тем не менее, определяя высоту и дистанцию на глаз, сумели сбить еще один самолет противника — шестой по счету.
Об ультиматуме и о поднятии красного флага над Осмуссааром писал и мой отец 6 ноября 1941 года:
“ Дорогая Клавушенька!
Вчера написал одно письмо, но зная, что оно не ушло, — пишу опять.
Мысли о тебе, о детях. Находимся в ожидании боя: нам немец предложил сдаться в плен, а мы, НАШ ГАРНИЗОН — вывесили не дереве красный флаг.
Будем бороться до конца: я уверен, что и здесь, на небольшом островке, мы будем стойкими и удержимся. Ты, Клавушенька, береги себя и для себя, и для детей.
Более дорогих людей, чем ты, Ниночка, Леночка и Витенька, у меня никого нет.
Останусь жив, с радостью приеду домой, к вам, мои дорогие!
Всех вас — тебя, дочурок, сына — крепко целую. Твой Валериан.
6.Х1.41 г.
P. S. Аттестаты выслал — получили ли их ты и мать? Напиши”.
Позже об этом героическом эпизоде с поднятием красного флага напишет рассказ “Флаг” Валентин Катаев, — ему рассказал об этом адмирал Исаков. Писали и другие. Военный журналист Войскунский:
“4 ноября немецкое командование передало командиру островного гарнизона капитану Вержбицкому ультиматум: ровно через сутки вывесить на кирхе белый флаг, означающий сдачу в плен. На следующий день флаг над Осмуссаром был поднят — но не белый, а красный, боевой. Противник какое-то время молчал, а потом обрушил на остров, на кирху сильнейший огонь. И еще одну попытку высадить десант отбили островитяне”.
А. В. Митяев в “Книге будущих адмиралов” (М., 1980), адресованной школьникам, рассказывая о героях Балтийского флота, также останавливался на ультиматуме, отправленном на остров немецким генерал-адмиралом Карлсом, командующим флотом “Север”: “В руках советских войск оставался очень важный в военном отношении остров Осмуссаар. На острове стояли мощные батареи, которые охраняли с юга наши минные заграждения в устье Финского залива (с севера их охраняли батареи полуострова Ханко). Гарнизон острова был малочисленным — 1008 человек. Но Карлс понимал — по боям на Моонзундском архипелаге, — что эта тысяча и восемь будут сражаться до последнего и побьют много фашистов. Поэтому он и прибег к ультиматуму, с помощью которого, как ему казалось, Осмуссаар достанется немцам без единого выстрела.
4 ноября в гавань острова с материка на шлюпке пришли три парламентера. Они вручили грозный приказ генерал-адмирала: через 48 часов поднять на колокольне местной церквушки белый флаг, приготовить к сдаче батареи, а личному составу построиться на площадке у церкви. Все это в обмен на жизнь.
Немцы наблюдали за островом. Ровно через двое суток они увидели над Осмуссааром красный флаг. И в те же минуты по береговым объектам фашистов ударили 180-миллиметровая батарея, 130-миллиметровая батарея и батарея зенитных орудий. Такого ответа противник никак не ожидал. Полагается, если ультиматум не принят, тут же наказать неблагоразумных. А враг не стрелял, не бомбил остров. Только на пятый день пошло к острову множество мотоботов, шхун и катеров с фашистами. Защитники Осмуссаара наблюдали, как подходят фашисты. Когда враги подошли на расстояние 30 кабельтовых, по ним открыли огонь из орудий. Мотоботы рассыпались в стороны и понеслись к своему берегу. На другой день немцы собрали различных судов еще больше и опять попробовали прорваться к острову”.
Митяев называет срок ультиматума — 48 часов. Очевидцы пишут о 24-х. Митяев говорит о попытке захватить остров, предпринятой врагами только на пятые сутки, — очевидцы называют гораздо более короткие сроки. Не будем придираться к таким неточностям.
Все, кто писал историю Осмуссаара, останавливаются еще на одном героическом дне в обороне острова — 14 ноября 1941 года. Вержбицкий:
“На рассвете 14 ноября на дальних подступах к острову был обнаружен десантный отряд противника. Я находился в то время на вышке 314-й батареи. Прижимаясь к эстонскому побережью, шли восемнадцать десантных судов противника. На траверсе Осмуссаара они маневром “все вдруг” повернули и тремя группами двинулись курсом на остров. Средняя группа держалась несколько впереди. Я распределил цели: Сырме — левая группа, Клешенко — центральная, Панову — правая. Сигнальная дистанция тридцать три кабельтова от зенитной батареи. Первый залп — дивизионный.
Вот этот залп грянул. И началось! В хлопки зенитных пушек врезался гром тяжелых башенных орудий, звонко бухали “стотридцатки” Наблюдая за действенностью огня в бинокль, я видел, как над десантными судами рвались дистанционные гранаты зенитчиков, как кучными тройными всплесками накрывала цель 90-я батарея. Огромные столбы воды обнаруживали место падения снарядов 314-й батареи. Буквально через минуту загорелось несколько десантных судов, которые превратились в щепки. Строй атакующих был разрушен, враг заметался” (с. 275–276).
Три истребителя, присланные на помощь с Гангута, обстреляли оставшиеся вражеские суда, сделали круг над островом и помахали осмуссааровцам на прощание крыльями.
Еще один очевидец событий, Митрофанов, рассказывает: “14 ноября 1941 года фашистская артиллерия открыла сильный огонь по острову задолго до рассвета. В помощь постоянно действовавшим батареям, видимо, были развернуты батареи полевой артиллерии, подтянутые из районов Сааремаа и Хийумаа. <…> Загадка столь высокой активности вражеских артиллеристов вскоре стала ясна: наши наблюдатели обнаружили 18 десантных судов, имевших на буксире по одному-два баркаса, следовавших в строю кильватера со стороны Палдиски. Это были большие суда специальной конструкции и, по нашим расчетам, имели на борту более полутора тысяч солдат. На дистанции около 70 кабельтовых десантные суда сделали поворот, разделились на три группы, по шесть единиц в каждой, и устремились к Осмуссаару” (с. 112–113).
С некоторой задержкой, подпустив врага на близкое расстояние, все батареи острова открыли огонь. “Ни одного пропуска, ни одной ошибки, ни одного напрасно потерянного снаряда!” Да, снаряды приходилось экономить. Немцы усилили заградительный огонь, пытаясь накрыть наши батареи. “Вода в районе десанта кипела. Вражеские суда метались из стороны в сторону, взрывались, тонули… Поверхность воды в районе движения десантных катеров покрылась телами плававших людей, напоминавших огромных лягушек в своих серо-зеленых шинелях. Напрасно они взывали о помощи. Личный состав оставшихся на плаву судов думал только о собственном спасении. К тому времени, как фашисты догадались прикрыть район боя дымовой завесой, шесть судов, на которых находилось более четырехсот солдат — треть всего десанта, — уже были уничтожены. Несколько катеров, поврежденных в бою, выбросились на камни в районе Пыысаспеа. Один застрял на мелководье и был разбит артиллеристами Панова на следующий день” (с. 113–114).
20 ноября об этой победе защитников Осмуссаара написала центральная “Правда”: “Береговые батареи Балтийского флота отразили попытки немцев высадить десант на острове О. Метким огнем советские артиллеристы потопили 6 катеров с солдатами противника”.
Об этой победе не только писала “Правда”, но и говорилось по радио, а отец писал матери 24 ноября — за шесть дней до эвакуации Осмуссаара и за десять дней до своей гибели:
“ Дорогая Клавуша!
Вчера отправил письмо и еще хочу написать, авось какое-либо из них получишь.
Отослал матери аттестат на 1100 р.; если она его получит, то будет с деньгами, получая с сентября месяца.
Тебе отослал квитанцию на 1000 р., посланных из Таллина. Постарайся их получить через главн. почтамт.
Очень хочется скорей повидать тебя и деток, но до весны вряд ли удастся увидеться.
Пока жив и здоров. Работы сейчас мало. На днях по радио сообщали о нашем острове О, что нашей артиллерией разбито 6 немецких катеров. Это правда.
Кое-что закупил из белья и для тебя, и для детей, и для матери, — очень бы хотелось все это отправить тебе, но не представляется возможным. Очень бы хотелось все это сохранить и довезти до вас: тебе купил замечательные туфельки № 36. А как наши вещи в Ленинграде, целы? Бываешь ли ты в нашей квартире? Что там хорошего или плохого? А как дело с дровами — топишь ли?
Пиши почаще: очень рад, что хотя изредка получаю от тебя письма. Последние твои письма были от 15.Х. Получил письмо и от Ниночки: она пишет, что она ходит во 2-й класс. Я очень рад за нее. А как у них с одежей зимней? Удастся ли все же тебе до них добраться?
Крепко, крепко тебя целую.
Поцелуй за меня Мусеньку, Мар. Петровне и Васе привет.
Твой Валериан. 24.Х1.41 г.
P. S. Как тебе работается в роли медсестры? Неужели не могут тебя восстановить в Инст/итуте/ перел/ивания/ крови?
Валериан”.
Опять заботы о детях, об аттестате, полное непонимание условий жизни людей в осажденном Ленинграде, желание порадовать жену и детей подарками, усмешка по поводу работы жены “в роли медсестры”, гордость, что я хожу во второй класс, — это действительно было необычно, так как до войны и в войну дети шли в школу с восьми лет, а в эвакуации чаще всего пропускали год-два.
Несколько страниц книги Митрофанова непосредственно посвящены отцу.
“Не могу обойти молчанием и благородный труд нашего медицинского персонала. Правда, я уже упоминал о работе лазарета, но самоотверженность медиков заслуживает большего.
Наш лазарет имел два отделения: хирургическое и инфекционное. Были еще врач-стоматолог и аптека. В хирургическом отделении трудились призванный из запаса ленинградский врач Валериан Иванович Ошкадеров и медицинская сестра — хирургическая и палатная — Надежда Ильинична Ивашева. Ошкадеров являлся опытным хирургом и спас немало человеческих жизней, особенно в период, когда наши войска оставили Хийумаа и к нам на остров прибыли раненые и больные.
Случалось и мне, как начальнику маленького гарнизона башни, иногда “вмешиваться” в медицинские дела. Помню, в ночь на 5 ноября, когда еще не истек срок предъявленного генерал-адмиралом Карлсом ультиматума, только под утро я лег отдохнуть, и вдруг будит меня взволнованная Надя: “Товарищ лейтенант, Валериан Иванович просит вас дать кусочек никелевой проволоки сшить челюсть раненому лейтенанту Загуляеву”. — “Передайте Валериану Ивановичу, что у меня нет никелевой проволоки”.
Буквально через пару минут прибежал Ошкадеров, обозвал меня по-товарищески “бесчувственным чурбаном” и категорически потребовал дать необходимую проволоку. “Не вздумай врать, что у тебя ее нет, — заявил он. — Электрики мне уже сказали, что в приборах управления есть такая проволока”. — “Что же, прикажете мне снять и передать вам приборы управления? — ядовито спросил я своего друга. — А может, — для управления огнем использовать ваши клистиры?” — “Федя, прошу тебя, не остри, дорога каждая минута, — взмолился Валериан Иванович. — Что хочешь делай, но проволоку найди мне сейчас же”.
И, глядя в расстроенное лицо хирурга, я вспомнил, что в начале сентября у нас вышел из строя один прибор, и мы заменили его новым. “Ладно”, — сдался я. Через несколько минут Валериан Иванович получил проволоку и уже штопал своего пациента.
Валериан Иванович делал сложные и простые операции, совершал обходы, часами просиживал у тяжелых больных, шутил с выздоравливающими. При необходимости он мог работать многие часы без отдыха. Из операционной только и слышались его короткие, как выстрел, команды: “Пинцет! Тампон!” Народ на блоке любил неунывающего хирурга и охотно выполнял его просьбы и приказания. С Надеждой Ильиничной он сработался быстро и хорошо. Он оперировал, она не только помогала при операциях, а буквально — выхаживала больных, и не только как медсестра, а скорее как любящая мать или сестра <…> Отделение размещалось в наскоро приспособленных кольцевых снарядных погребах нашей первой башни” (с. 118–119).
Пример одной из сложных операций, которые сделал на Осмуссааре мой отец, — спасение тяжелораненого матроса-дальномерщика, единственного оставшегося в живых после разрыва немецкого снаряда на дальномерной площадке 314-й батареи. Врач О. В. Губанов, первым поднявшийся на вышку, только у одного бойца обнаружил слабые признаки жизни. Он оказал ему первую медицинскую помощь, на руках по узкому металлическому трапу спустил на землю и доставил в хирургическое отделение. “Все это он проделал под вражеским огнем, рискуя собственной жизнью. В теле героя, спасенного Губановым, оказалось семь тяжелых осколочных ранений, и все же он остался жив. После ранения он прожил еще двадцать пять лет” (Митрофанов, с. 121). Жизнь герою подарили врач Губанов и оперировавший его мой отец.
Вот сведения о медперсонале острова, которые мне удалось собрать. Для гарнизона в 1008 человек он был немногочисленным. Начальником лазарета был военврач второго ранга Ефим Федорович Белозеров, заведующим хирургическим отделением — мой отец, зубным врачом — старший военфельдшер Макаревский, врачом-терапевтом — старший лейтенант медицинской службы Олег Викторович Губанов. Врачом была также его супруга, Клавдия Матвеевна Губанова, приехавшая накануне войны к мужу в декретный отпуск и оказавшаяся на острове в начале войны. Она дежурила во время артобстрелов и налетов на пункте первой помощи участка 314-й и 90-й батарей. Заведовал аптекой Александр Александрович Александров, в октябре 1941 года отметивший сорок первую годовщину своей непрерывной службы на флоте. Хирургической и палатной медсестрой была Надежда Ильинична Ивашева, позже в замужестве Евсюкова, — мать, воспитавшая после войны пятерых детей — одного своего и четверых чужих, приемных.
Немирно, но организованно и размеренно протекала жизнь обороняющегося героического острова до 23 ноября 1941 года. К этому времени высшее начальство сочло задачу Осмуссаара и Ханко выполненной. “О предполагаемой эвакуации личного состава с острова Осмуссаар мы узнали 23 ноября. Нам приказали подготовить к эвакуации прежде всего раненых, больных, женщин и людей, без которых можно продолжать оборону острова.
В ночь с 23 на 24 ноября к острову подошла канонерская лодка “Лайне” в сопровождении двух катеров “МО” и взяла на борт первых 165 человек, в том числе женщин-эстонок, обслуживавших столовую военторга и механическую прачечную гарнизона, медицинскую сестру хирургического отделения Надю Ивашеву вместе с ее подопечными ранеными и больными, механика-эстонца с “Вохи” Тоома и других.
На острове остались только боевые расчеты батарей, бойцы противодесантной обороны, командование гарнизона и подразделений” (Митрофанов, с. 129). Отец оставался на острове. Его письма от 24 ноября написаны, когда он уже знал о приказе эвакуировать гарнизон Осмуссаара и взорвать укрепленные батареи. Последнее его письмо в Поповку написано крупными буквами, — видимо, чтобы могли прочесть дети. Дата в конце письма: 24. Х1.41 г.
“Дорогие Ниночка, Леночка, Витенька и бабушка!
Я жив и здоров. Очень хочу всех вас скорей повидать и очень соскучился по всем вам. На Большесельский райвоенкомат я выслал аттестат на 1100 р., и вы их будете получать ежемесячно, начиная с сентября месяца. Я вам накупил всем на платья материалу, и как кончится война, то привезу. Скорей бы она окончилась – очень соскучился и по вас, и по Клавочке.
Молодец ты, Ниночка, что ходишь во 2-й класс школы. Учись, доченька, хорошо. Не обижай Леночку, Витеньку и бабушку. Пишите мне. Крепко вас целую. Папа. 24. Х1.41 г.”
Похоже на завещание, на предсмертные слова уходящего, не правда ли?
23 ноября на острове был получен приказ подготовить к уничтожению все артиллерийские батареи, башенные блоки, силовые и компрессорные станции, приборы управления и наблюдения. Воины должны были своими руками уничтожать свое детище — сверхмощную оборонную систему острова.
25, 29 и 30 ноября канонерская лодка “Лайне” повторила свои рейсы и забрала с острова еще большую группу людей. Отец был в их числе.
В ночь с 1 на 2 декабря “Лайне” и два тральщика забрали весь оставшийся гарнизон — 347 человек. Эвакуировали их на Ханко. На Осмуссааре осталась только группа подрывников — семь (по другим сведениям — семнадцать) человек.
Козлов и Шломин в книге “Краснознаменный Балтийский флот в героической обороне Ленинграда” приводят конкретные цифры эвакуации с Ханко в последнем эшелоне: “Для эвакуации последнего эшелона гарнизона (11 820 человек), удерживавшего оборону полуострова, 29 ноября на Ханко прибыли два отряда кораблей: 2 транспорта, 2 эсминца, 8 тральщиков, 1 сторожевой корабль, 1 канонерская лодка и 9 сторожевых катеров. В течение двух дней производилась посадка войск. В конце ноября канонерская лодка “Лайне” и тральщик “Гафель” сняли с острова Осмуссаар гарнизон (около 1000 человек), который мужественно охранял вместе с гангутцами дальние подступы к Ленинграду. Командовал этой горсткой храбрецов капитан Е. К. Вержбицкий, начальником штаба был капитан Г. Г. Кудрявцев и военкомом — батальонный комиссар Н. Ф. Гусев. Тяжелую материальную часть пришлось уничтожить.
Вечером 2 декабря оба отряда кораблей самостоятельно вышли с Ханко. Опасность подстерегала корабли все в том же районе. На плавающей мине подорвался и затонул сторожевой корабль. В тяжелом положении оказался большой транспорт “И. Сталин”, на котором находилось 5589 человек. Он подорвался на двух или трех минах. Сильный шторм помешал взять поврежденный транспорт на буксир. Переполненные корабли с грузом сняли с него 1740 человек. Транспорт дрейфом снесло к южному берегу, и он был захвачен врагом. Остальные корабли благополучно прибыли в Кронштадт, а затем в Ленинград” (с. 86–87).
В очерке генерал-лейтенанта С. И. Кабанова, бывшего командира военно-морской базы Ханко и командующего обороной передового рубежа Краснознаменного Балтийского флота (в кн. “Гангут 1941”, с. 338–343) говорится:
“Вот как все было. Примерно около 1 часа 16 минут 3 декабря у борта турбоэлектрохода “ВТ–508” взорвалась мина. Взрыв вывел из строя рулевое управление. Корабль снесло вправо, он стал поперек курса. За первым взрывом последовал второй. У судна оторвало корму и гребные винты. около терпящего бедствие турбоэлектрохода находились эсминец “Славный”, базовые тральщики “205” и “217”, четыре катера “МО” и ханковский катер “Ямб”. Выполняя приказ командующего эскадрой, эсминец “Славный” и “БТЩ–217” пытались взять судно на буксир. Но в 1 час 26 минут под корпусом турбоэлектрохода раздался третий взрыв. На борту эсминца находились 602 защитника Ханко. Опасаясь за их судьбу в случае подрыва на мине, “Славный” был вынужден отойти.
В половине четвертого эсминец “Славный” вновь пытался завести буксиры и начать буксировку, но в это время произошел новый взрыв под носом турбоэлектрохода. Заведенные буксиры перебило. От последнего взрыва произошла детонация боезапаса, погруженного на судно. Лайнер резко погрузился в воду, палуба и надстройки его были разрушены.
Что послужило причиной первоначального взрыва — мина или попадание 305-миллиметрового снаряда, неизвестно. На турбоэлектроходе находилось 5589 человек, не считая команды. Снятие личного состава происходило в необычайно трудных условиях. Три раза батарея Маккилуото открывала огонь по гибнущему транспорту и кораблям-спасателям. Стояла ночь. В студеной декабрьской воде люди быстро коченели. От четырех взрывов было много жертв и на самом корабле. Из всех находившихся на борту турбоэлектрохода удалось спасти лишь 1740 человек. Корабли-спасатели были перегружены сверх всякой меры и больше не могли принять ни одного человека. <…>
Как выяснилось впоследствии, турбоэлектроход не затонул. Обладая еще значительной плавучестью, он дрейфовал у южного берега Финского залива, между мысом Суорте и Пакри. Там он сел на мель и был захвачен гитлеровцами”.
Когда в 1974 году я читала этот очерк, я впервые задала себе вопрос: “Иосиф Сталин” не затонул в ночь со 2 на 3 декабря. Он дрейфовал, обладая еще “значительной плавучестью”. На рассвете 3 декабря о том, что корабль подорвался на минах, узнали на Гогланде. Почему не послали спасателей? Не послали другие эсминцы и катера, не перегруженные защитниками Ханко, с неперебитыми буксирными тросами? Накренившийся, потерявший управление, не имеющий электричества, то есть света и тепла турбоэлектроход, на котором было около четырех тысяч человек, еще сутки можно было спасти. Почему и кто не отдал такого приказа?..
Бывший командующий Краснознаменным Балтийским флотом адмирал Трибуц в книге “Балтийцы вступают в бой” коснулся трагедии “Иосифа Сталина” как бы мимоходом: “Оставшийся на турбоэлектроходе личный состав предполагали снять с помощью кораблей аварийно-спасательного отряда капитана 2 ранга И. Г. Святова, который получил мое приказание выйти в море для оказания помощи турбоэлектроходу: └Людей снять, судно потопить!“ После получения данных от наших самолетов-разведчиков о нахождении турбоэлектрохода и учитывая, что посылка отряда Святова без прикрытия и с воздуха, и с моря не обеспечена и может привести еще к большим потерям, Военный совет флота принял решение возвратить с моря отряд Святова <…> К исходу 4 декабря все корабли отряда Святова возвратились на рейд Гогланда. Турбоэлектроход в это время дрейфовал и находился у южного берега залива в районе полуострова Суропа (чуть западнее Таллина), затем он сел на мель и попал в руки фашистов”.
Попытку прояснить судьбу “Иосифа Сталина” вновь и вновь предпринимал Е. Л. Войскунский. Он рассказывает:
“Осенью 1971 года мне довелось встретиться с бывшим командиром военно-морской базы Ханко — генералом Сергеем Ивановичем Кабановым. Это было на квартире моего друга Владимира Рудного, писателя, автора романа └Гангутцы“. Я спросил у Кабанова: как получилось, что три с половиной тысячи гангутцев были брошены на произвол судьбы на └Иосифе Сталине“? Вот что сказал Сергей Иванович: “Мы с нашим штабом ушли с Густавсверна (островок, где был последний командный пункт базы Ханко. — Е. В.) вечером 2 декабря, когда люди все до одного были погружены на корабли. Мы ушли на торпедных катерах и на рассвете пришли на Гогланд. Тут я и узнал, что └Сталин“ подорвался на минах. Я разыскал Святова и предложил немедленно направить все плавсредства, имевшиеся в его отряде, чтобы снять со └Сталина“ людей”.
Тут генерал умолк. Грузный, он сидел, насупясь, обе руки положив на рукоять палки. Я спросил, что же было дальше.
“Святов ответил, что, во-первых, подчиняется не мне, а комфлотом (то есть адмиралу Трибуцу. — Н. К.). А во-вторых, у него в отряде плохо с топливом. Я направился на └Стойкий“ к вице-адмиралу Дрозду. Из радиорубки связался с комфлотом, настоятельно просил отдать приказ Святову идти спасать людей. Трибуц заверил, что сделает все возможное”.
“Так вышли в море спасатели?”
“Насколько я знаю, нет. Обстановка не позволяла… Дрозд был старшим на море, он должен был заставить Святова выполнить приказ комфлотом… Обстановка!..”
Опять умолк наш командир базы. Вдруг, подняв тяжелые веки, он с силой произнес: “У нас в училище всему учат — корабли водить, из пушек стрелять… Одному только не учат — храбрости!” Он стукнул палкой по полу. “Решительности!” Новый удар палкой. “Это или есть у человека, или нет!”
А еще такой бродил по Кронштадту слух, будто к месту катастрофы были посланы торпедные катера с приказом потопить судно (носящее такое имя!), чтобы оно не попало к немцам. И будто катера не нашли его в штормующем заливе.
В это не верилось. Влепить торпеды в своих же людей?! Мыслимо ли такое душегубство?..”
Первые числа декабря — трагический конец эпопеи острова Осмуссаар, трагическое завершение судьбы моего отца. Официальная дата его гибели — 4 декабря 1941 года.