Опубликовано в журнале Нева, номер 4, 2010
Виктор ШИРАЛИ
Виктор Гейдарович Ширали родился в 1945 году в Ленинграде. Автор шести поэтических книг. Член СП. Живет в Санкт-Петербурге. Лауреат премии журнала “Нева” (2007)
Сад
1.
Живу в саду.
Посередине сада,
Обширного, как полная свобода.
И даже если где-то есть ограда,
То я —
Клянусь! —
Искать ее не буду.
2.
Она еще спала, моя душа,
Когда, протиснувшись из шалаша
В ночной, подсвеченный луною сад,
Встав во весь рост в деревьев тесный ряд,
Расставив руки в стороны и вверх,
На силуэты походя дерев…
…И стоило мне руки развести,
Как я почувствовал, что надо зацвести.
Цветы разверзлись у меня в руках,
Белей, чем лица, когда выбелит их страх.
И был так короток цветенья миг,
Что был их аромат пронзительней, чем крик.
Я отцветал?
Но ощущал, как дале
Плоды завязывались у меня в ладонях.
…Тут я опомнился, что жить мне так нельзя,
Иная мне назначена стезя…
Между деревьев раздирая путь,
Прикрыв глаза, чтобы не потерять,
Дыханье стиснув, чтобы не вздохнуть,
Забыв зачем, чтоб не вернуться вспять,
Не шел, но падал…
Головой вперед,
Расклинивая сад цветущий вброд,
И, захлебнувшись в утренней росе,
Не выбрался, но выпал на шоссе…
Шоссе текло вдоль сада…
На противоположной стороне
Сад продолжался…
Не было ограды.
А значит, не было свободы мне.
И я вступил назад со скоростью восхода.
Я двинулся назад, где посредине сада
Она еще спала, моя душа,
На дне зеленого ночного шалаша.
Сквозило солнце меж его ветвей.
Улыбчатое что-то снилось ей.
Она жила от сада вдалеке,
Но с яблоком надкушенным в руке.
3.
В деревне Милютино,
Что Плюсского района,
Я жил.
И, просыпаясь очень рано,
С глазами непросохшими
И в утренней росе
И лез в колхозный сад.
А в том саду росли
И яблони, и груши.
И, деревьев этих кроме,
Свободные произрастали кони.
Никто их не кормил
И на ночь ног не путал,
Затем,
Что не было для них уже работы.
Заговариваю
Слова в полсмысла,
В полдыханья.
И не по поводу,
А так.
Ронять нечеткие движенья:
Вы перепачкались
Вот тут
И там.
Не от того ли,
Поэтому
И потому,
Что не унять,
Не стихнуть
Боли.
Коль не унять,
Хоть оттолкну.
Вполголоса
И вперемешку
С днем солнечным,
С дождливым днем…
Забавы ради
Перевертыш:
Вот небо мокнет под дождем.
Не убегай любви моей.
Мне все прошедшее постыло.
Я ослабел.
Мне не по силам
Плыть одному
Среди морей,
И бурь,
И подвигов,
И прочих
Аксессуаров.
Шум дождя
Невыносимо слушать ночью,
Когда прислушаться нельзя
К дыханью твоему,
Доверью.
Поэтому и потому
Сквозняк скребет,
Сквозит от двери,
Ботинком
Возит по полу.
Поэзия!
Люби конкретность.
Вот море,
Дождь,
Пустынный пляж.
Вот на запятках взадь кареты
Хорошенький трясется паж.
А мы в карете,
В буклях, фижмах,
При декольте и в париках.
И соблазненье ловко вяжет
Моя распутная рука.
И опустилась на колено,
И юбок забирает ворох…
О, век оборок,
Век комичный!
Запутаться и бросить в пору.
— Мадам! — я говорю. —
Позвольте…
— Ах, что вы, сударь!
Здесь? Стыжусь!
Я все равно на повороте
Всем телом
Всем толчком
Прижмусь!
И миллионы юбок снизу,
Как голуби из-под руки…
Рога выращивая мужу,
Высаживаю черенки
Измен,
Предательств,
Покаяний
И отпущения грехов.
— Мадам, — шепчу, —
Раздвинь колени,
Жизнь так заводится легко,
Что скучно,
Тошно мне, поверьте,
Кривляться в ваших зеркалах!..
Труп
Выбросить на повороте.
Кровь
Вывести на рукавах.
И будет о любви,
И хватит.
Поговорим о чем другом:
Вот летний ливень
Землю топчет.
И хорошо ей под дождем.
Люблю я
Слезы,
Грезы,
Розы
И обновленья смутный гул.
Упругие, как розы, груди,
Упругие, как груди, розы.
Люблю я диссонансы,
Разве
Затем любить я не могу…
Зачем,
К чему.
Не оттого ли,
Поэтому
И потому,
Что не унять
Стихов и боли,
Любимым быть я не могу.
Но будет о дожде.
Он стих.
Спокойна снова гладь залива.
Иду вдоль берега
По пляжу.
Песок в ботинок лезет,
Вяжет
Мое движение.
Мой шаг.
Задумчив.
Оттого ли,
Поэтому и потому,
Что не унять,
Не снизить
Боли,
Любимым быть я не могу.
Не убегай любви моей,
Мне все грядущее постыло,
Я ослабел,
Мне не по силам
Прожить поэзией одной
Свой век.
Мой бег
Окончен.
Не потому ли
Шум дождя
Невыносимо
Слушать ночью,
Когда
Прислушаться нельзя…
* * *
Как женщине единственною?
Как
Времени неповторимым?
Чтобы?
Так тосковали по улыбке губы
И небо по просвету в облаках.
Я разумею вот что:
Он уже смотрел на солнце,
Глаз не прикрывая,
Его страшила правота такая,
И эхом только собственной душе
Он был.
Он горевал:
В нас нет ни в ком нужды,
В нас не нуждается
Ни время,
Ни пространство.
Ни женщина — фундамент мирозданства,
На коем вытанцовываем мы.
О милая!
Прости мне окаянство,
Храмовника любви густое свинство,
Кровищу горловую краснобайства
И жизнь, налаженную на крови,
И это позднее и зряшно покаянство.
Он говорил:
Вот я грешу слова,
Словесничаю,
Совершаю слово,
И тем слыву от срама и до славы,
И клянчую у Родины права.
Он горевал:
— Ну что ты так щедра?
От нищеты?!
На все четыре света
Зачем ты расправляешь
нас, поэтов?
Нам беговать,
Но и тебе беда.
Он горевал:
Душа моя пуста,
Душе моей понадобен найденыш,
Хотя бы кто:
Щенок,
Господь,
Змееныш.
Жаль, милая,
Смертельней пустота.
Он обещал:
С ладони прокормлю.
На донышке души подам напиться.
И ты закинешь горлышко, как птица,
И я припомню,
Как это —
“Люблю”.
Он утверждал:
Всю жизнь я в мастерах,
Всю жизнь я сам
И самый.
Я самею,
Господствую
И все со словом смею,
А мне бы порабеть в учениках.
Торжествовал:
На кой мне ляд слова?
С меня довольно славных междометий:
“Ау”
и
“Ах!” —
И всех
И слов
Праматерь,
Осилившую
Яблочное
“А!”.