Опубликовано в журнале Нева, номер 4, 2010
Александр КУШНЕР
Александр Семенович Кушнер родился 14 сентября 1936 года в Ленинграде. Живет в Cанкт-Петербурге. Окончил в 1959 году филологический факультет Государственного педагогического института им. Герцена и десять лет преподавал в школе русский язык и литературу. Печатается с 1956 года. Член Союза писателей с 1965 года, член ПЕН-клуба (1987). Лауреат литературных премий “Северная Пальмира” 1995, Государственной премии России 1996, Пушкинской премии Немецкого фонда Альфреда Топфера 1999.
ГОД ТИГРА
Метра в два величиной!
Не представить более нелепого
Тигра: белый хищник ледяной
По календарю пришел восточному.
О, какие острые клыки
К желобу прилипли водосточному,
Окаймили крыши, чердаки!
Что-нибудь из более мне близкого
Вспомню, различая сквозь туман
Водопад замерзший Баратынского
И филармонический орган,
Скажем проще: что-то вроде веника
И гирлянды, белой бороды.
Это я утешить современника
Тороплюсь: не полчища, а льды.
Волшебство, мираж, фантасмагория
В исполненье снежном, слюдяном.
Не пугайся: это не история,
А погода. С ней не пропадем!
А еще сравнение с ресницами,
С петушиным гребнем подойдет.
Словно соревнуюсь с летописцами:
Вот каким он был, десятый год.
***
В Туруханске струхнул,
На окно бы косился,
Опустившись на стул.
В неба черном мазуте
Звезд звучал бы хорал.
Я страдал бы в Сургуте,
В Салехарде хворал.
Как живут в Уренгое,
В Нарьян-Маре живут?
Вот где точно герои,
Даже если запьют.
И, прислушавшись к вьюге,
Я бы в Омске умолк.
Я уснул бы в Усть-Луге —
И какой с меня толк?
Даже в Пензе, в Казани
Я обратный билет
Проверял бы в кармане,
Петербургский поэт.
Невысокого мненья,
Дорогая страна,
О себе я: с рожденья
Мне поблажка дана.
Вдалеке от окраин,
Избалован в тепле,
Я — плохой россиянин
В этой смуте и мгле.
***
Как вы там в Испании своей в снегах живете,
Как в метелях Франции справляетесь с зимой?
Мы по телевизору вас в снежном переплете
Видели, в густом сугробе чуть не с головой.
Вы на скользкой наледи неловко тормозили,
Заносило в сторону ваш синий кадиллак.
Вот когда, наверное, подумать о России
Вы могли, понять ее: у нас полгода так.
Лбом к стеклу замерзшему напрасно приникая:
Ничего ж не видно за кружащимся снежком!
И у вас история была б совсем другая:
Пугачев с Отрепьевым — и пионер с флажком.
О, бураны белые — и никакой лазури!
В Воркуту плетущийся товарный эшелон,
О котором знать могла Долорес Ибаррури,
Думаю, что знала, и товарищ Арагон.
Если бы у нас дожди почаще моросили,
Был бы и в Москве Людовик, а не царь Иван.
Что это пишу я, как “Клеветникам России”,
Вздор какой, с обидой и бравадой пополам!
***
Заметены деревья снегом.
И вдруг почувствуешь зимой
Себя счастливым человеком,
И счастье это тем сильней,
Что ты ему сопротивлялся
В теченье стольких мрачных дней
И зимней тяжести боялся.
А этот призрачный мираж
Отодвигает вдруг все страхи.
Так надевает экипаж
Пред боем чистые рубахи.
Какой невероятный вид!
О, белизна! Зачем нам зелень?
И смерть нас тоже восхитит,
Как снежный куст, как белый гребень.
Календарь
Дни сохраняются, не так ли?
И все, что было в январе,
Мы вспомнить можем в декабре,
Хотя, конечно, дни иссякли.
И как ужасен отрывной
В сравненье с ним, надрыв сплошной,
Провал и полное забвенье.
Какой-нибудь сорок восьмой,
Чистописание и пенье.
Я помню, помню, как вставал
На стул, листочек отрывал,
Хотя б один найти, разгладить!
Стучали ходики — провал —
С бубнившим радио в разладе.
Что отмечали? Чей портрет
Смотрел с листка, какой поэт
Иль маршал — грозно и сурово?
Быть может, двести двадцать лет
Со дня рожденья Ползунова?
Никто из взрослых на листках
Помет не делал: кто в гостях
Был в воскресенье, с кем Корецких
Позвать в субботу? Полный крах
Тех лет, и взрослых лет, и детских.
***
Куда-то подевав мобильный телефон,
Я номер наберу — и отзовется он
Из ящика стола, из куртки, с книжной полки,
Очнется, запоет, затерян, унесен,
Засунут и забыт, — и поиски недолги.
Я радуюсь, его, как в сказке, обретя,
Ведь мог бы и пропасть, как царское дитя,
Быть найденным другим, попасть в чужие руки…
Софокл бы оценил такой сюжет, хотя
Смутили бы его все эти наши штуки.
Есть балконная дверь…
Есть балконная дверь и решетчатый узкий балкон,
Выходящие на белокаменный мост и канал
Канареджо, как будто идущий во тьму под уклон.
И когда мне невесело — вспомнить его хорошо,
Как речные трамваи и лодки скользят по нему:
Я как будто балконную дверь приоткрыл — и свежо,
Бортовые огни провожаю глазами во тьму.
Чем левей, тем мрачней, а в конце — настоящая тьма,
Там Венеция ночь на себя надевает, как плащ,
Там задворки, там черные ставни, глухие дома,
А направо — канал многолюден и шумно-блестящ.
Я-то сорок второй всем маршрутам другим предпочту,
Потому что налево кораблик пойдет, а потом
Повернет на Мурано, в глубокую ночь, пустоту,
По пути в Сан-Микеле зайдя за безжизненным сном.
И у этого сна непробудного может занять
Кое-что путешественник, чтобы скорее уснуть.
А проснусь по утру — и направо подамся опять.
Одиссей, ты обманщик; я тоже предатель чуть-чуть.
***
Не бог, а полубог. При них, полубогах,
Случалось быть в одной компании, смеяться
Их шуткам на пирах, и плыть на кораблях,
И в роще отдыхать, и в спорах препираться,
И видеть иногда, как чудный твой сосед
Приманивать звезду умеет долгим взглядом,
Иль там, где крепостной стены сегодня нет,
Ее воздвигнуть вдруг, с тобою сидя рядом.
И в то же время смерть роднила их с тобой
И делала, мрачна, доступней и понятней:
Им тоже свод небес достался голубой
На время, — эта мысль невысказанной, задней
Присутствовала в их суждениях, как тень,
Смягчала их сердца и увлажняла взоры.
Им нравились стихи, клонился зимний день
К закату, на окне задергивались шторы.