Корейский маршрут
Опубликовано в журнале Нева, номер 4, 2010
Архимандрит АВГУСТИН (НИКИТИН)
Архимандрит Августин (в миру — Никитин Дмитрий Евгениевич) родился в 1946 году в Ленинграде. В 1969 году окончил физический факультет Ленинградского университета. Трудился преподавателем в Доме культуры им. Шелгунова. В 1973 году принял монашеский постриг с именем Августин. Пострижен в монашество митрополитом Никодимом в Благовещенской церкви, в его резиденции в Серебряном Бору в Москве. В 1974 году им же рукоположен во иеродиакона и иеромонаха. Окончил Санкт-Петербургскую Духовную академию (1975), с этого времени — преподаватель, с 1978 года — доцент Санкт-Петербургской Духовной академии.
Корейский маршрут
КЕНДЖУ — ГОРОД С ТЫСЯЧЕЛЕТНЕЙ ИСТОРИЕЙ
Расположенный в 80 км к северу от Пусана, Кенджу привлекает к себе многочисленных паломников и туристов. Его часто называют “музеем под открытым небом” за большое число древних погребений и других исторических памятников; раскопки ведутся здесь и по сей день. В целях развития туризма корейское правительство выделило пять районов страны, которые посещают ежегодно не менее 100 тысяч иностранных туристов и которые оборудованы всем необходимым для приема гостей. Кенджу — одна из таких зон; она включает в себя старую часть города.
В начале нашей эры здесь была столица королевства Силла — Саробол. Затем в III веке стояла “золотая крепость” Кымсон, расцвет которой пришелся на период объединения страны (668 г.) Одним словом, Кенджу — национальная гордость корейского народа. Этот город за один день осмотреть невозможно даже “на рысях”. Здесь можно переночевать в одной из многочисленных гостиниц, а если вы “зацепились” за Пусан, то можно утром ездить сюда как на работу.
Сам городок очарователен. Он сохранил многие старинные здания, а те, что строились значительно позже, строго следовали традиционной архитектуре. Кварталы, прилегающие к памятникам древности, стоят на особом учете. При диктатуре Пак Чжон Хи (1961–1979) домовладельцам было запрещено реконструировать их в современном стиле, только “под старину”. Но сейчас, в эпоху демократии, прежние запреты не такие строгие, и старинный облик города “размывается” бетонными коробками. Сойдете ли вы здесь с поезда или с автобуса, вам не миновать главной улицы города — Тхэджонно (T’aejongno). Здесь и мэрия, и центр города. Отсюда и начнется осмотр древностей.
Неподалеку от центра раскинулись два парка курганов: Носо и Тэнынвон. Они расположены в богатом квартале, застроенном старинными домами. Курганы – древние захоронения правителей Силла, поросшие зеленой травой, иногда с небольшим алтарем у подножия. В парке курганов Тэнынвон (или Тумули) расположены 20 королевских могил, среди которых предположительно находится и могила короля Мучхи, первого монарха из клана Ким, который в упорных боях победил войска королевства Пэкче. Рассказывают такую легенду. Правитель, взошедший на трон после Мучхи, подвергся внезапному нападению армии неприятеля, и казалось, что уже ничто не может спасти его от неминуемого поражения. Как вдруг появились странного вида воины с торчавшими из ушей листьями из бамбука, принесшие монарху победу и так же внезапно исчезнувшие. Об их присутствии напоминали лишь бамбуковые листья, оставшиеся у могилы Мучхи. И тогда решили, что это дух Мучхи прислал воинов на землю. С тех пор это захоронение (Ш век) стали называть “могилой бамбука”.
Еще один примечательный курган Хваннамдэбун (Hwangnamdaebun) высотой 23 м и диаметром 250 м насыпан над 10 парными захоронениями, в которых покоится прах царственых супругов или монархов и их сыновей. Это захоронение датируется концом VI века, но оно подверглось разграблению.
К этому же периоду относится гробница Чхонмачхон (Ch 2ongmach 2ong), самая известная среди захоронений Кенджу. В 1973 году под курганом высотой 13 м и диаметром 47 м было обнаружено изображение летящего коня на березовой дощечке, когда-то украшавшей седло. Эта находка дала название самой гробнице — “могила небесного коня”. Захоронение можно осмотреть и внутри. Система, по которой хоронили королей Силла, довольно сложная, и поэтому до самих усыпальниц грабителям было не так легко добраться. Под земляным курганом находится забутовка, под которой выкопана прямоугольная яма, выложенная каменными плитами, где и покоится деревянный гроб с останками. Все обнаруженные в могиле предметы занимают положенные им места, но это копии — подлинники выставлены в Национальном музее.
Кенджу…
Группы школьников буквально заполонили территорию парка. С детства из них воспитывают патриотов и возгревают “любовь к отеческим гробам”. Но дети есть дети. Кто-то слушает рассказ учителя, а в сторонке идут поединки на мечах, купленных здесь же, перед входом в парк. “Меченосцы” рубятся надувными палками, похожими на колюще-режущее оружие, а неподалеку схватились “тайсоны”. На руках у них огромные боксерские перчатки (тоже надувные), и они с упоением метелят друг друга. В таких перчатках бой “до первой крови” не довести, — разве что откусить ухо противнику. Откуда такая агрессия? Наверное, по пути в парк посетили небольшой храм Попчанса (Popchangsa) с ужасающего вида стражниками, нарисованными на его воротах.
А теперь перейдем через улицу и проследуем в парк Носео-донг, где насчитывается более 670 могил, среди которых 58 королевских. Но с полной уверенностью можно назвать лишь два захоронения — короля Мунму и короля Хундока. В 1920-х годахы многие гробницы были вскрыты японцами, так как при строительстве нового дома на месте древних захоронений была найдена золотая корона. Этот участок до 1984 года был застроен домами, жители которых и не подозревали о сокровищах, скрытых под землей. А когда узнали, их начали переселять, а дома сносить. Научные раскопки были предприняты лишь в 1974 году, но большинство могил еще хранит свои тайны. Помимо королевских особ, под этими курганами лежат останки принцев, членов королевских семей, министров и аристократов.
В парках находятся гробницы IV–V веков. Все найденные сокровища — короны и пояса из золота и нефрита — хранятся в Национальном музее. Самый высокий курган Понхвадэ (Ponghwadae) достигает высоты 25 м. Он порос деревьями и по-прежнему хранит древние тайны. На курганы подниматься нельзя, но на склоне одного из них копошатся фигурки. Это рабочие вышли на “прополку”: острыми ножами они срезают выросшую траву и стригут зеленый курган “под нуль”.
К западу от парка курганов, недалеко от южного входа, стоит алтарь Сунхеджон (Sunghyejon), посвященный монархам из рода Ким, которые управляли государством Силла с III века, заменив на троне правителей клана Пак. Этот алтарь установлен в честь Альчхи, легендарного основателя династии Ким. Здесь хранятся дощечки Мунчи, короля Мунму, объединившего страну в 668 году.
В это время Кенджу был богатейшим и блистательным городом с великолепными дворцами и величественными храмами, над которыми трудились сотни талантливых мастеров. Аристократы вели праздную жизнь, купаясь в роскоши, что и привело в итоге к бунтам и народным волнениям, вынудившим Кенсуна — последнего короля Силла — в 935 году отречься от престола. Для корейцев эпоха Силла — золотой век в истории страны. После того как монарх новой династии Коре Тхэджо перенес столицу в Кэсон, Кенджу превратился в забытый Богом уголок. Аристократы последовали за новым правителем вместе со своими рабами, наложницами и ремесленниками. Дворцы и храмы превратились в руины, а набеги монголов (начало ХIII века) и японцев (конец ХVI века) окончательно привели город в упадок. Местные крестьяне возделывали рисовые поля вблизи древних буддийских ступ, свидетельств славного прошлого, и строили свои дома у заброшенных королевских погребений. Лишь в ХХ веке Корея, а за ней и весь мир вновь открыли для себя сокровища Кенджу.
Если от парков курганов пойти на юго-восток, то через 10 минут ходьбы перед нами предстанет каменное сооружение необычного вида. На первый взгляд — это печь для обжига кирпичей. Однако Чхомсондэ (Сh’omsongdae) — так называется эта постройка — была предназначена для целей более возвышенных, в прямом смысле слова. Чхомсондэ — астрономическая обсерватория; она была построена в правление королевы Сондок (632–647) и является самой древней каменной постройкой в Корее и самой древней обсерваторией в Юго-Восточной Азии.
На вид она совсем невзрачная — невысокая башня в форме бутылки. На самом деле она была создана строго по тогдашней науке и является настоящим произведением искусства. Башня стоит на квадратном цоколе, грани которого символизируют четыре времени года. Сам цоколь сложен из 12 камней — по количеству месяцев в году. Башня состоит из 365 каменных блоков, уложенных на 28 уровнях — по числу дней в лунном месяце. Между 12 нижними и 12 верхними уровнями находится открытое пространство.
У ограды, окружающей обсерваторию, стоят лошади, запряженные в деревянные повозки. Кореец-извозчик приглашает взгромоздиться на старинную колымагу, и вот уже работящая савраска цокает копытами по дороге, ведущей на юг от обсерватории, к лесу Кйерим (Kyerim). Этот лес имеет непосредственное отношение к клану Ким королевства Силла. В 65 году король Тхэльхэ услышал в этом месте крик петуха. Он пошел на звук и обнаружил большую золотую коробку, которая висела на дереве, а над ней белого петуха. В коробке лежал ребенок, которому монарх дал фамилию Ким (“золото”) и имя Альчхи (“младенец”). Король, не имевший своих детей, усыновил мальчика, но тот так никогда и не стал королем. Лишь его потомки, начиная с III века, управляли государством Силла. А лес с тех пор называется “лесом цыпленка”. В 1803 году здесь была установлена памятная стела.
А лошадка трусит мимо огородов, которые местные жители, несмотря на запрет, завели в заповедной зоне. Мы поворачиваем на восток и приближаемся к крепости Панвольсон (Panwolsong) — “возрастающая луна”, возведенной около 100 года. Когда-то здесь стоял дворец правителей Силла; однако от той эпохи сохранились лишь земляной вал и несколько древних камней. Любопытен погреб для льда Сокбинго (Sokbingo). Он датируется эпохой Чосон и был перенесен в это место в 1741 году. Но еще во времена Силла такие постройки применялись для хранения пищи летом, а зимой в них заготавливали лед.
За покатой стеной ледника, в укромном местечке — стайка школьниц. Они что-то обсуждают в тесном кругу, и только наметанный глаз аборигена может углядеть в этом неладное. Пожилой кореец, вышедший из холодильника на солнышко, грозно окликает девиц. Они испуганно удаляются, перелезая через ограду. Но добровольный страж порядка настигает их за поворотом и начинает отчитывать. Они ему не перечат, а только смиренно кланяются с виноватой улыбкой. Лишь одна стоит с хмурым видом, но постепенно и она “отходит”. Получив порцию назидания, девчонки облегченно вздыхают и бегут к своему автобусу. А “воспитатель” объясняет случайному иноземцу суть происшедшего.
Обычный школьный террор. Дети из бедных семей, считая, что им “недодали”, объединяются против “богатеньких”, вымогают у них деньги, запугивают и преследуют. (Прямо как на севере, за 38-й параллелью: “Отнять и поделить”.) А пожаловаться учителю — это моральная смерть, и в пору вообще менять школу. Впрочем, нынче пострадавшая отделалась лишь испугом. А в древности бывали истории и пострашнее. В павильоне Национального музея Кенджу установлен знаменитый колокол “Эмилле”, с которым связано жуткое предание.
Этот колокол король Кендок повелел отлить в память о своем отце — короле Сондоке. За дело взялись лучшие мастера, но колокол издавал слабые звуки и к тому же треснул. Король умер, так и не дождавшись окончания работ. Его сын продолжил начатое дело. Для этого он созвал министров и монахов и стал просить у них совета, как сделать такой колокол, который бы услаждал слух “малиновым” звоном.
Один из присутствующих монахов сказал, что ему приснилось во сне, будто бы колокол получится лишь тогда, когда в жертву дракону — повелителю кузнечного горна принесут невинного ребенка. Тогда другой монах пошел в бедный дом, где жили мать с маленькой дочерью, и стал просить милостыню. Женщина ответила ему, что ей нечего подать. Единственное, что у нее есть, это ее ребенок. Тогда монах вошел в дом и силой забрал у матери девочку, которую бросил в расплавленную бронзу, приготовленную для отливки. И тогда колокол зазвучал чисто и мелодично. Говорят, что в этих звуках слышится звонкий голосок маленькой девочки, зовущей мать — “эмилле” — (на старокорейском языке).
Колокол был отлит в 771 году; он давно молчит, но из уст в уста передаются эта печальная легенда и рассказы о том, что звон колокола удивительно мелодичен и разносится более чем на 40 км в округе. Впрочем, все же можно услышать его голос, записанный на кассету. Колокол высотой 3 м и весом 23 тонны является самым большим колоколом в Корее.
Национальный музей Кенджу — второй по величине музей Кореи. В его фондах — несколько сот тысяч экспонатов, из которых 3000 выставлены в залах. Большинство экспонатов — предметы, обнаруженные во время археологических работ на месте погребений: королевские украшения и предметы буддийского культа. Завершено строительство еще одного музейного здания, и посетители могут увидеть новые экспонаты, хранившиеся в запасниках. Музей стоит на окраине Кенджу, отсюда пора возвращаться в центр города.
Из-за ограды виднеются выгнутые крыши дворцовых павильонов. Это знаменитый Анапджи (Anapji) — место, где когда-то находился летний дворец королей Силла. В водоеме, оборудованном в 674 году по приказу Мунму в честь объединения страны, были три острова и 12 “гор”, что должно было напоминать о райских островах даосизма. Здесь разводили экзотических животных; в рощах паслись олени, а по озеру плавали лебеди. Бассейн имел очертания Корейского полуострова. Во время раскопок, проводившихся в 1975–1976 годах, было обнаружено более 30 000 предметов. Ныне реконструировано несколько павильонов дворца Тонгун, построенного в 679 году вокруг водоема. Можно составить представление о былом величии дворцового ансамбля, глядя на его макет, размещенный в одном из павильонов Анапджи.
Так уж сложился маршрут, что мы начали с курганов-захоронений, могилами же и закончим. Автовокзал, с которого уходят экспрессы на Пусан, находится почти на берегу реки Хеонсан (Hyeonsan), а перейдя через мост, мы окажемся в Заречье. Здесь, вблизи железной дороги, чудом сохранились два древних захоронения. Одно из них — гробница короля Муела. Это захоронение одного из великих королей Силла. Муел окончательно победил королевство Пэкче в 660 году, подготовив условия для объединения страны, которое завершил его сын. Сохранилась черепаха, на которой стояла памятная стела. На черепахе все еще видна надпись, по которой можно с достоверностью определить, кому принадлежит могила.
В полутора километрах к северу от королевской гробницы находится захоронение его современника — генерала Ким Ю Сина. Это самый известный генерал эпохи Силла; он был военачальником и в правление Муела и в правление Мунму. Его могила огорожена каменным барельефом с изображением китайских знаков зодиака.
Гробница Ким Ю Сина по размерам меньше гробницы короля Муела (табель о рангах!), но и здесь генерал одержал посмертную победу: в центре города ему воздвигнут памятник. Верхом на коне, с мечом в руке и в боевых доспехах он чем-то напоминает святых князей Александра Невского и Дмитрия Донского, объединителей земель русских…
В БУДДИЙСКОМ СЕУЛЕ
Буддизму в Корее полторы тысячи лет. Его исповедуют более 10 миллионов корейцев. Однако отыскать в корейской столице буддийские храмы и монастыри не так-то просто. Проезжая по Сеулу, можно видеть десятки, сотни крестов на христианских храмах. Вечером они сияют красным неоном, и это производит неизгладимое впечатление. В Южной Корее буддисты составляют 27 % населения страны, в то время как христиане — 24,3 % (протестанты 18,6 %, католики 5,7 %). Но создается впечатление, что в Сеуле буддисты когда-то были загнаны в своеобразное гетто и только нынче начинают оттуда выходить.
Проникновение буддизма в Корею началось еще в конце IV века н. э. Традиционно отсчет истории буддизма в этой стране начинается с появления буддийской проповедников в северокорейском княжестве Когуре. Произошло это, как принято считать, в 372 году, хотя некоторые ученые полагают, что всерьез распространение буддизма там началось примерно столетием позже. С этого времени начинается золотой век буддизма в Корее, а точнее, золотое тысячелетие. Однако пришедшая к власти в 1392 году конфуцианская династия Ли стала проводить политику ограничения влияния буддизма. Буддийские монахи были включены в состав низшего сословия “чхонмин”, к которому также относились крепостные и проститутки, а храмовое землевладение было ограничено. Но династия Ли (Чосон) никогда формально не запрещала буддизм и даже не преследовала его по-настоящему. Из буддистов не делали мучеников, но проводившаяся в течение пяти веков правления династии политика постепенного вытеснения буддизма из общественной жизни оказалась достаточно успешной, и к началу ХХ столетия корейский буддизм находился в состоянии упадка.
Как это ни парадоксально, но “второе дыхание” буддизм в Корее обрел в годы японской оккупации. Влиятельные буддийские общины Японии стали помогать своим единоверцам в Корее. Особенно эта помощь усилилась после аннексии Кореи в 1910 году. И не случайно, что в том же 1910 году в центре Сеула был построен буддийский храм впечатляющих размеров. (В правление династии Чосон (1392–1910) строительство буддийских храмов было запрещено, а буддийские монастыри подвергались в столице гонениям.)
…Храм Чогйеса (Chogyesa) находится близ станции метро “Ангук”. Он расположен так, что не бросается в глаза с центральной улицы и его довольно трудно отыскать в глубине небольшой аллеи. Спрашивать дорогу у местных жителей трудно. Чуть не так произнесешь слово, и тебя не поймут. А попробуйте с ходу сказать “Чогйеса”! Указателей с латинскими буквами в Сеуле мало. Но тем не менее в огромном мегаполисе не пропадешь. Можно спуститься в близлежащую станцию метро, где на стене обязательно будет план прилегающих кварталов. Вот и искомый Chogyesa.
В квартале множество лавочек, торгующих всем, что связано с буддизмом, начиная с баночек с тушью до больших статуй. Здесь даже можно приобрести паломническую одежду из грубой серой холстины. В день рождения Будды храм и окрестные улочки освещены тысячами фонариков.
В организационном отношении корейский буддизм состоит из независимых “сект”, которых в конце 1980-х годов было 18. Каждая из них обладает полной автономией, сама решает все вопросы своей деятельности, хотя при необходимости могут созываться и общекорейские буддийские съезды. По сути, “секта” является самостоятельной автономной “церковью”. Между ними имеются немалые различия и в ритуалах, и в вероучении, однако буддийские “секты” не считают друг друга еретическими.
Храм Чогйеса принадлежит ордену Чогйе, созданному в эпоху Коре (918–1392) монахом Чинулем. Это крупнейший буддийский орден в Корее, управляющий более чем 150 храмами. Любопытно увидеть и сам храм, и культовые церемонии, которые проводятся в нем.
Внутри все блистает, глаза слепит роскошь позолоты. Но снаружи храм укрыт строительными лесами: предстоит длительная реставрация. Близ храма можно видеть только семиярусную пагоду (1930) и пинию в два обхвата — ей уже более 50 лет. Одно из сооружений, стоящих близ храма, с необычной “родословной”. Это Хвесанджон (Hoesangjon), ранее находившийся на территории королевского дворца Кенгхигун. Когда японцы упразднили корейскую монархию, то на дворцовой земле решили разместить школу. И в 1910 году Хвесанджон “переехал” в Чогйеса, да так здесь и остался. Украшением храмового комплекса является и колокольня; она смотрится необычно на фоне соседней высотки из стекла и бетона. В “подклете” колокольни проводятся медитации для западных туристов.
…Одним из самых древних буддийских монастырей, основанных в окрестностях Сеула, считается Понунса (Pongunsa; Bongeunsa). Он находится в “заречье” — к югу от старинной части Сеула, там, где небольшой ручей впадает в полноводный Hangang. Но и туда дотянулась ветка метро; за каких-нибудь полчаса экспресс доставит паломников из центра к станции Samseong. Выйдя из подземки, путешественник испытывает смешанные чувства: перед ним — проспект Taeheranno — это сеульский Бродвей, ощетинившийся небоскребами. А в пяти минутах ходьбы — иной мир, чудом уцелевший под натиском цивилизации.
Храм Понунса был сооружен в 794 году монахом Енхи. Правда, за столько веков он много раз перестраивался, так что от подлинника мало что осталось. Это один из редчайших храмов на территории Сеула, так как короли династии Чосон не разрешали строительство буддийских храмов внутри города. Кроме того, он был центром буддизма в Корее. В нем подвизались два самых известных монаха эпохи Чосон: Сосан и Самен. Именно они в 1692 году подняли на борьбу с японцами целую армию монахов. Здесь в четырехэтажной ступе находятся реликвии Будды, перевезенные в 1975 году из Шри-Ланки. В этом храме монахи ордена Чогйе выполнили перевод священных текстов на современный корейский язык.
В день рождения Будды (обычно в мае) сюда стекаются тысячи паломников, и во время праздничной церемонии они зажигают свои фонарики. В обители насчитывается более 20 храмовых сооружений, как переживших корейскую войну 1950–1953 годов, так и выстроенных после ее окончания. Гордость монастыря — 23-метровая статуя Грядущего Будды. Возведенная в 1996 году, она является самой высокой в Корее.
Еще один древний храм Сеула — Понвонса (Pongwonsa) был сооружен в 889 году в эпоху государства Силла на месте нынешнего университета Енсе (Yonsei). Однако в 1749 году, “по проискам конфуцианских властей”, он был перенесен из центра Сеула на северо-запад, в горы. Но и здесь он в конечном счете оказался вблизи университета: по дороге к храму путники должны миновать Ewha womans University, основанный в 1886 году, а затем взять влево и подняться в гору. Моросит дождь, странников обгоняют автобусы, но проще дойти пешком: трудно узнать нужный номер. А вот и кольцо: здесь “отдыхают” одни “восьмерки”.
Монастырь Понунса был полностью разрушен в самом начале корейской войны (1950–1953). Северокорейцы, внезапно напавшие на Сеул, сумели быстро закрепиться на прилегающих холмах, в том числе и близ древней обители. Американцы и войска ООН, выбивавшие агрессоров из Сеула, подвергли город массированному обстрелу, а особенно господствовавшие высоты. В 1966 году началось возрождение монастыря и был возведен огромный храм Трех тысяч Будд. Однако в 1991 году здесь случился пожар, храм сильно пострадал, но к 1994 году был полностью восстановлен.
Обитель известна своими талантливыми монахами. Ли Ман Бон — мастер декоративной живописи, а его собрат монах Пак Сон Гам — специалист в буддийских танцах и музыке. Именно по его инициативе в храме по воскресеньям проходят танцевальные и музыкальные представления. Они являются заключительной частью ритуальной церемонии, посвященной проповеди Лотоса, произнесенной Буддой. Спектакли сопровождаются угощением. Пища простая, вегетарианская, та, которой питаются сами монахи. Ее подают в красивой деревянной посуде, покрытой черным лаком.
В обители Понвонса около 10 храмов. Монастырь принадлежит к буддийскому ордену T 2aego, названному по имени проповедника дзен-буддизма T 2aego (1301–1382). Здесь подвизается около 50 насельников; помимо храмового служения, они занимаются социальной работой: ведут образовательные программы, посещают дома для сирот, армейские казармы, тюрьмы. В канун празднования дня рождения Будды на свободу из тюрем выпускаются сотни заключенных. Буддийские наставники ревниво следят за строгим соблюдением этой традиции. Уменьшение числа выпущенных по сравнению с предшествующим годом расценивается как неуважение властей к религии и вызывает протест.
Главными церемониями этого дня являются фестивали огней, к которым верующие готовятся загодя, закупая и развешивая повсюду: на улицах, рынках, туристских тропах в горах, в кампусах университетов — причудливые бумажные и пластиковые фонарики. Особенно много их во дворах буддийских храмов, где они висят впритык друг к другу на специально протянутых проволоках и ветках священных деревьев, и ветер колышет прикрепленные к ним бумажные язычки с указанием имен близких и друзей, о благополучии которых просят купившие фонарик.
Рядом с главным храмом Понвонса замер огнедышащий дракон, а под кроной деревьев спрятался от дождя тряпочный слон, сработанный в натуральную величину. Они свое уже отпраздновали и теперь предаются воспоминаниям…
…В праздничный вечер внутри фонариков зажигают свечи, и образуется море огней. Фонарики держат в руках участники процессий, которые вслед за огромным белым слоном из папье-маше — символом Будды — покидают храмы и обходят ближайшие улицы. Кроме слона, в процессии участвуют драконы и другие фантастические существа. Поскольку буддизм мирно сосуществует с древними верованиями, в храмах некоторых буддийских орденов проводятся многочасовые шаманские куты (камлания). Популярен обряд выпускания в реки рыб, значительную часть которых специально завозят к этому дню.
Под главным храмом устроен еще один — подземный, а близ него — культурный центр. Сотрудники центра деловито работают на компьютерах, а заведующий сувенирным магазинчиком в ожидании посетителей упражняется с гантелями.
Самая популярная кассета из серии “Размышления вслух”, которая продается миллионами штук в буддийских храмах по всей Южной Корее, — это “Сутра о сыновней почтительности”. В ней прекрасный дикторский голос на фоне хорошо подобранной музыки перечисляет наставления Будды своему любимому ученику Ананде относительно того, как надо почитать своих родителей и за что именно: за то, что они носили во чреве и рожали в муках (почтительное дитя рождается без особых мук, а кто причиняет матери особую боль при родах, тот часто, вырастая, превращается в непочтительного сына), что стирали пеленки, лечили и учили, искали хорошую должность и подходящую супругу (супруга), что продолжают волноваться и заботиться и тогда, когда “дитя” давно выросло и пошло своим путем, опасаясь, что оно вдруг начнет пить или водиться с плохой компанией, и т. д.
От прослушивания создается впечатление, что идеальные родители — это те, кто не дает детям ничего делать самим, лишая их малейшей инициативы, и что именно в этом истинный смысл материнства и отцовства. “Дети никогда не смогут отблагодарить родителей должным образом за то, что те для них сделали. Даже если сын положит отца на правое плечо, а мать — на левое и будет их так всю оставшуюся жизнь носить, изнемогая под тяжестью до такой степени, что будет лопаться кожа, то и тогда он не сможет считать, что полностью выполнил свой долг перед ними” — так заканчивается сутра.
После 1910 года буддизм в Корее вышел из “подполья”. Началось возрождение древних обителей, строительство новых храмов. В Сеуле есть буддийский университет Донгук (Dongguk), расположенный рядом с парком Чанчхундан (Changch’ungdan). История местных достопримечательностей словно подтверждает зыбкость и изменчивость земного бытия.
Раньше в парке находился алтарь, посвященный двум слугам королевы Мин, пытавшимся спасти ее от японцев. Теперь это просто парк со спортивными площадками и двумя старинными каменными мостами, перенесенными из других мест. Один из них — Супхонге (Sup 2ongyo) — был построен в годы правления короля Седжона (1418–1450). В 1958 году его переместили в парк, так как маленькую речушку, через которую он был переброшен, спрятали под землю. Он красиво декорирован, а на его опорах сохранились китайские иероглифы, которые указывали на уровень воды в реке.
Студенческая братия выплескивается на улицу со станции подземки “Dongguk University”. В верхней части студенческого городка расположен главный зал дворцового комплекса Кенхигун (Kyonghuigung), “перехавший” сюда в 1926 году во время японской оккупации. Здание построено в 1616 году и чудом сохранилось во время пожара 1829 году. В университете обучаются в основном “технари”, а гуманитарии составляют меньшинство. Тем не менее в университетском буддийском храме полно студенческой братии. Сидя на подушечках, молодые люди и девушки что-то пишут на больших листах бумаги, отдают монаху, а тот складывает их у престола.
Главное здание университета выстроено в “викторианском” стиле и чем-то напоминает Кембридж. Перед массивным строением, облицованным серым гранитом, статуя Будды, а неподалеку умилительная композиция: на траве пасутся папа-слон, мама-слониха и сын-слоненок, — все выполнены в камне.
Главная университетская площадь, только что кишевшая студенческим людом, быстро пустеет. Перерыв закончен, народ потянулся в аудитории на лекции. И лишь бдительный охранник, сидящий в стеклянной будке, наблюдает за тем, как слоны внимают проповеди Будды Гаутамы из рода Шакьямуни…
СЕУЛ КОНФУЦИАНСКИЙ
По данным официальной статистики, среди (южно)корейского населения буддисты составляют 46 %, протестанты — 18,6 %, католики — 5,7 %, а приверженцы конфуцианства — всего 1 %. Однако эти цифры не вполне соответствуют действительности. До проникновения европейцев религиозная жизнь Кореи определялась взаимодействием восточных религий, которые мирно сосуществовали в обществе и в сознании верующих. Зачастую один и тот же человек совершал конфуцианские обряды поклонения душам предков, молился в буддийских монастырях и обращался за помощью к чарам даосов или шаманок. И сегодня, несмотря на то, что большинство корейцев причисляют себя либо к христианам, либо к буддистам, они признают конфуцианские ценности, а в повседневной жизни практикуют основные конфуцианские обряды. И тем не менее в Корее конфуцианство в чистом виде — религия меньшинства, а когда-то на протяжении столетий оно было официальной государственной идеологией…
Если вы окажетесь в Сеуле в начале мая, считайте, что вам повезло. Главное, не упустить шанс и побывать на конфуцианских церемониях. Каждый год, в первое воскресенье мая, жители Сеула и гости столицы тянутся в северо-восточную часть центра города, где находится Сокровищница Чонме (Chongmyo). Она была сооружена по приказу короля Ли Сон Ге (Тхэджо) (1335–1408), основателя королевской династии Чосон (1392–1910).
Конфуцианство пришло в Корею около IV века н. э., но глубоко внедрилось в корейское общество только во времена династии Коре (918–1392) в неоконфуцианской традиции. Оно стало официальной религией при короле Ли в 1392 году, постепенно вытеснило буддизм и существенно изменило корейское общество. (Что же касается буддизма, то, презираемый сторонниками Конфуция, он был вытеснен из жизни правящей элиты, хотя и сохранил популярность в низах.)
Сокровищница Чонме была сооружена в честь предков Чосон и в течение веков постоянно расширялась. В 1592 году ее разрушили японцы, а в 1608 году она была восстановлена. В двух больших зданиях хранятся дощечки с именами королей и некоторых принцев из династии Чосон. В первом, в Чонджоне (Chongjon), увековечены 18 монархов, их жены и один из коронованных принцев. Это длинная постройка из дерева в традиционном стиле. В другом здании, в Енненджоне (Yongnyongjon), дощечки с именами семи королей, их жен, четырех принцев и других членов королевской семьи. Правящий монарх проводил ежегодно пять долгих церемоний, посвященных памяти предков.
В 1910 году японцы запретили эту традицию, но она возобновилась в 1960 году. Сейчас она проводится раз в год, в первое воскресенье мая, и во время этого уникального обряда открываются храмовые алтари. К алтарям приносятся подношения, яства и алкогольные напитки. После приношения ритуальных даров потомки династии Ли возносят молитвы.
Во время конфуцианского обряда можно увидеть и дворцовые танцы под аккомпанемент Королевского оркестра. Участники празднества одеты в национальные костюмы. Рядом с Чонджоном находится храмовая святыня с дощечками, посвященными 83 ближайшим сподвижникам монархов династии Чосон. Другие здания предназначались для подготовки торжественного церемониала. В 1995 году этот храмовый ансамбль был включен в Список всемирного наследия ЮНЕСКО.
А теперь можно спуститься в метро и доехать до станции Hyehwa, расположенной близ подножия горы Пукхансан. Пассажирам, покупающим билеты, удобно расплачиваться банкнотой в 1000 вон; на купюре можно видеть портрет одного из крупнейших конфуцианских мудрецов Кореи — Ли Хван (Тхвеге, 1501–1570). Он родился в небольшой деревне неподалеку от Андона. С 12 лет начал изучать философию. В 20-летнем возрасте он женился и стал отцом двоих детей. В 1523 году Ли Хван отправился в Сеул для учебы в Национальной конфуцианской академии Сонгюнгван.
Эта академия существует и сегодня. На станции Hyehwa, при выходе, есть план прилегающих построек; среди них значится университет Сонгюнгван (Soggyungwan). На его территории и находится Национальная академия конфуцианства и ее сокровищница.
Конфуцианская академия Сонгюнгван — старейшее учебное заведение Корейского полуострова; оно было впервые создано в столице государства Когуре — Пхеньяне, под названием Тхэхак еще в 372 году н. э. и на протяжении веков переносилось то в Кенджу, то в Кесон, то в Сеул — в зависимости от того, какой город был столицей.
В ХII веке н. э. конфуцианство пережило обновление, связанное с деятельностью китайского философа Чжу Си (1130–1200), идеи которого —известные как “неоконфуцианство” — очень рано проникли в Корею. С этого времени неоконфуцианство преподается в Сонгюнгване. В 1288 году Сонгюнгван получил статус академии, которая “ведет к зрелости для строительства гармоничного общества”. В этом и заключается цель этого древнего института конфуцианства, который почитается священным в Корее. Здесь обучались будущие государственные чиновники, постигавшие классические науки Китая и идеалы Конфуция.
Академия Сонгюнгван существовала в Сеуле с 1398-го по 1910 год, когда японцы превратили ее в частную начальную школу. Затем здесь был создан университет по европейскому образцу, и академия утратила свои образовательные функции, но продолжает оставаться главным центром конфуцианства в Корее, проводя традиционные церемонии и ритуалы. На факультете общественных наук университета Сонгюнгван есть небольшой музей. Здесь можно увидеть более десяти тысяч экспонатов, относящихся к истории Кореи, учению Конфуция, старинные печатные тексты, музыкальные инструменты и т. п.
В брошюре, которую выдают всем желающим в Сонгюнгване, говорится: “Конфуцианство — это созданная Конфуцием гуманистическая философия, реальное учение о правилах поведения в жизни. Она раскрывает чистые и светлые стороны человеческой души, учит их распространять на ближнего своего и ставит высшей целью создание общества идеального правления, где все люди живут в согласии. Конфуцианство исходит из постулата о том, что все окружающее нас построено в соответствии с гармонией, установленной Небом. Каждый, кто правильно следует заветам Неба, имеет возможность познать эту гармонию и стать совершенным. Этого может добиться каждый, кто следует изложенному в древних трактатах”.
Далее разъясняется, что в основе конфуцианства лежат пять принципов, регулирующих человеческие отношения. Первый из них — пуджа ючхин — определяет отношения между отцом и сыном. Он означает следование Истинному Пути (то) и сохранение родственной любви (чхин). Второй принцип — кунсин юый — регулирует отношения между государем и подданным. В их основе преданность и справедливость (ый). Третий принцип — пубу юбель — означает строгое соблюдение различий между мужем и женой (пель); четвертый — чаю юсок — определяет порядок взаимоотношений между старшим и младшим, предком и потомком (со). В их основе — почитание и исполнение обрядов, связанных с культом предков. Пятый принцип – пунъу юсин — касается взаимоотношений между друзьями, основанных на доверии (син). Таким образом, пять иероглифов: чхин — ый — пель — со — син (родственная любовь — справедливость — разделение — почитание предков — доверие) выражают суть отношений между людьми. Отношения отца и детей главенствуют. Общество состоит из семей, следовательно, мораль в нем основана на морали в семье, которая распространяется на страну и весь мир.
В брошюре подчеркивается, что конфуцианство — это учение о чистом помыслами человеке (сусин), процветающей семье (чегук), основанном на законах государстве (попкук), пребывающей в гармонии Поднебесной (пхенчхонха). Другими словами, это учение о том, как достигнуть процветания Поднебесной через очищение помыслов каждого человека.
На территории академии можно видеть деревья гингко. Первые четыре китайских дерева были посажены здесь еще в честь первых выпускников. Еще одно в 1519 году посадил местный наставник Yun Tak — в память о Конфуции, который любил предаваться размышлениям под кронами гингко. Как и 500 лет назад, шумит ветвями во дворе пара 20-метровых деревьев, напоминая о тех давних временах, когда под точно такими же деревьями беседовал со своими учениками Конфуций. “Кто бы ты ни был, прохожий, приближаясь к святыне, спустись с коня”, — гласит древняя надпись на стоящем у дороги гранитном камне.
В ту часть Сонгюнгвана, где живут студенты, можно войти в любое время дня. Одноэтажные общежития, как и прежде, смотрят фасадами друг на друга. Здесь же висит барабан, возвещающий по утрам побудку. Двери “келий” украшают иероглифические надписи. Перед входом — обувь, выставленная по корейскому обычаю на улице. Студенты живут в крошечных комнатках размером в 1 пхен (3,3 кв. м), ходят умываться через двор и спят на ондоле — горячем полу, обогревающемся дымом местной кухни.
Здесь живут студенты, специализирующиеся на изучении конфуцианства и иероглифики, и для них жизнь в этом общежитии — возможность приобщиться к культурным ценностям и познать лучше жизнь предков, почтительность к которым — одна из главных ценностей конфуцианской идеологии.
С разрешения “насельника” заглянем в одну из “келий”. На длинной полоске бумаги, висящей сбоку от ее двери, написано иероглифами: “Комната светлых добродетелей”. Сквозь приоткрытое окно, сделанное из деревянных планок, обклеенных белой бумагой, в комнатку проникает солнечный луч, освещая свернутую постель и маленький столик с книгами.
На территории Сонгюнгвана можно посетить старинные здания, разрушенные в 1592 году, восстановленные в 1606 году и окончательно реконструированные в 1869 году. Сохранился главный учебный зал Меннюндан (Myongnyundang), где собирались все учащиеся, прежде чем приступить к изучению китайских классиков. Тексты совместно обсуждались и комментировались. В академии преподавали математику, этикет, музыку, китайскую классическую литературу и даже стрельбу из лука и верховую езду. Студенты занимались каллиграфией и литературными композициями на китайском языке. Здесь, под портретом Конфуция и дощечками с образцами каллиграфии, сидели наставники в белых одеяниях, и им благоговейно внимали несколько десятков студентов, преисполненных рвения и сознания собственной исключительности.
За залом Меннюндан находится библиотека. В столовой, которая дошла до наших дней, ели за общим столом. В академии учились и наследники трона. Выходцы из академии занимали в дальнейшем важные государственные посты. Такая карьера ожидала и выпускника Сонгюнгвана – Ли Хвана (Тхвеге, 1501–1570). Он прошел административный конкурс и в 1535 году начал успешную чиновничью карьеру. Занимал высокие посты в правительстве; оставил Сеул, чтобы занять пост губернатора Таньяна (1549–1552).
Но политическая карьера не привлекала Ли Хвана. Он предпочитал литературу и философию, все свободное время отдавал литературному творчеству и даже отказывался от некоторых назначений, чтобы иметь больше времени для исследований. У него было много литературных псевдонимов, но известен он как Ли Тхвеге. В 1569 году он вышел на пенсию, создал рядом со своим родным городом частную школу, где и преподавал. В 1570 году Ли Хван умер, оставив после себя богатое творческое наследие, которое оказало огромное влияние на корейское неоконфуцианство и идеологию Кореи времен династии Ли.
Этот ученый стал образцом конфуцианских добродетелей; он был канонизирован в храме Конфуция в 1610 году. (Можно посетить его академию Тосан Совон, расположенную рядом с Андоном, а также его родную деревню и находящуюся неподалеку его могилу. В Совоне находится музей, где хранятся его произведения и личные вещи. Один из проспектов Сеула носит его имя — Тхвегеро.)
С ХVI века конфуцианство начало приобретать все большее влияние не только на философию, но и на государственное устройство и быт корейцев. Аристократическое общество также постепенно менялось под влиянием неоконфуцианства, хотя в нем по-прежнему главную роль играли янбаны — корейские дворяне. Дети из богатых семей обучались с 6 до 14–15 лет в соданах — частных начальных школах, а затем в провинции — в хянге и в столице — в хактане, конфуцианских школах второй ступени. Там они могли подготовиться к соква, или малому конкурсу, выдержав который они могли поступить в Конфуцианскую академию Сонгюнгван. Некоторые предпочитали продолжать образование в совонах — частных конфуцианских академиях, которые начали развиваться в ХVI веке. Там в течение многих лет они готовились к тэква, или большому конкурсу. Он открывал им дорогу к высшим административным должностям.
Совоны были не только школами, но и своего рода клубами для местной знати и культовыми учреждениями, “храмами славы”. Здесь находились молельни, где регулярно совершались жертвоприношения перед поминальными дощечками видных конфуцианцев — выходцев из данной округи. Ритуал не только способствовал укреплению местного патриотизма. Он был питательной средой для распространения идей местной исключительности и избранности, углубления регионального сепаратизма.
Глядя со стороны, можно по-разному оценивать деятельность совонов, но в Корее их оценка единодушно положительная и даже восторженная. Возможно, главную роль тут играет сияние славы, исходящее от увековеченных в них героев прошлого. Они предки, чьи деяния не подсудны и достойны лишь восхищения, тем более что канонизировали их тоже предки, хотя и более поздние. Совоны — своеобразные конфуцианские учреждения, которые и сегодня существуют кое-где в разных частях Кореи.
“Святая святых” Сонгюнгвана — храм Конфуция, известный под названием Тэсонджон (Taesongjon), или “павильон Великих достижений”. Его врата открываются только два раза в году — в день рождения Конфуция (27-й день восьмой луны) и под Новый год по лунному календарю. (По другим сведениям — весной и осенью, в пятый день второго лунного месяца и пятый день восьмого лунного месяца.) В такие дни здесь ежегодно совершают обряд сокчон тэдже — подношения перед поминальными дощечками Конфуция, четырех его наиболее выдающихся китайских последователей — Яньцзы, Дзэнцзы, Мэнцзы, Джуси, десяти китайских философов, заслуживших особую похвалу Конфуция, шести мудрецов периода династии Сунь, которые внесли вклад в развитие неоконфуцианства, и 18 канонизированных корейцев, снискавших признание своего народа как носители высоких, не поддающихся девальвации идеалов.
Впервые подобные ритуалы прошли в Китае в эпоху правления династии Тан в 478 году до н. э. Но в коммунистическом Китае эта традиция пресеклась. Церемонии сохраняются на Тайване, а также в Корее, где они появились тысячу лет назад в эпоху Силла. Процессия направлялась к алтарю, служитель призывал духов сойти на землю. Для этого к алтарю приносили дары: шелк, пищу, пьянящие напитки. Возносились молитвы, и считалось, что духи возвращались обратно. Культовые церемонии не проводились лишь в годы японской оккупации Кореи.
Говорят, что Конфуций требовал соблюдения тишины во время еды. Десятки поколений корейцев следовали этому завету, а некоторые следуют ему и до сих пор, в то время как в Китае этот обычай почти не вспоминают. Давно забыты на родине Конфуция и мелодии, звучащие сегодня в Сонгюнгване во время ритуальных приношений. В Корее сохранились самые архаичные — простые и лаконичные — формы архитектуры и украшения храмов Конфуция, такие, какие были присущи храмам Северного Китая в древности.
Ортодоксальные корейские конфуцианцы несколько свысока относятся к Китаю. Они считают, что последний утратил связь с заветами Конфуция еще в первой половине XVIII века, когда маньчжуры — то есть “варвары” — свергли династию Мин, бывшую истинно ханьской (хань — название исконного населения центральных районов Китая), и тем самым прервали связь времен. Для корейских приверженцев конфуцианства оно значит весьма много, и они называют его “религиозным учением о морали” (юге), в отличие от китайцев, называющих его всего лишь наукой о морали”. Все это дает повод для мнения, что вот уже почти три века именно Корея является “хранительницей Истины (конфуцианства) в последней инстанции”.
РУССКИЙ ТЕХАС В КОРЕЙСКОМ ЧАЙНА-ТАУНЕ
Там, где оживленная Техас-стрит пересекается с улицей, идущей к железнодорожному вокзалу, стоят ворота с арками, украшенными китайскими драконами. Мимо проходит американский патруль: два офицера в белоснежных мундирах и негр-полицейский с дубинкой, наручниками и прочей “коповской” атрибутикой. На рукаве повязка с буквами, вызывающими “шок и трепет”: МР (Мilitаrу роlice). Кореянки-иеговистки, стоящие на углу, раздают прохожим журнал “Сторожевая башня” на русском языке. Из китайского ресторанчика, где сидят “братки”, слышится: “Не, ну чисто конкретно…” Это не Лас-Вегас, не Бруклин и не Брайтон-Бич. Мы в “русском квартале” Пусана, второго по величине города Южной Кореи.
История этого квартала такова. Здесь, в припортовой части города, издавна селились китайцы; так образовался Чайна-таун. И сегодня в этом квартале есть Пусанское общество китайцев-эмигрантов, а также китайская католическая церковь. Улица Шанхайская расположенная рядом, раньше называлась Чонгван-Гори. Когда китайское правительство (династия Чонг) основало здесь свое консульство (август 1884 года), сюда начали съезжаться китайские торговцы и открывать свои магазины. Сейчас здесь находятся несколько школ для китайских детей. В прошлом здесь продавали китайские импортные товары, ввозимые в основном из Шанхая: шелк, ткани, текстиль, зеркала, красивую обувь и т. п. Почти все местные жители-корейцы покупали свадебные наряды именно здесь. И это не преувеличение. Поскольку в настоящее время на этой улице открыто много китайских ресторанов, не только туристы, но и местные жители часто их посещают.
Во время корейской войны (1950–1953) Пусан был единственным крупным городом Южной Кореи, которым не смогли овладеть войска “северных”. Союзники-американцы в эти годы охотно селились здесь, и Чайна-таун постепенно стали называть Техас-таун. Но со временем многие американцы вернулись в Штаты, а тех, кто оставался на “сверхсрочную”, переводили на закрытую военно-морскую базу. Она и сегодня сдерживает агрессию КНДР — последнего реликта времен “холодной войны”. Время от времени моряки получали увольнительную и тянулись в пусанский Техас предаваться “грубым береговым развлечениям”. Самых ретивых “джи-ай” отрезвляла американская МР. А после начала войны с Ираком всем американским военнослужащим дали команду сидеть на базах “в странах пребывания” — во избежание террористических актов. Так что в Пусане их почти не видно, как в былые времена солдат СА ЗГВ в ГДР.
С конца 1980-х годов в Пусан все чаще стали заходить российские суда. В период “полураспада” Союза сюда потянулись “челноки” с Дальнего Востока. Со временем их вытеснили оптовики, открывшие в Пусане свои магазины. Так Техас-таун стал “русским кварталом”. Вот что говорится о нем в путеводителе: “Это не самое лучшее место для проживания, так как из-за большого количества проституток и русских моряков этот квартал стал одним из самых небезопасных в городе, особенно по вечерам, когда уже много выпито. Остальные районы Пусана не опаснее любого другого в Корее”. Это не злобный поклеп на простых постсоветских тружеников морей. Это “объективная реальность, данная нам в ощущениях”.
Следуя доброму совету, прогуляемся по “Рашен-тауну” в дневное время. Вот еще несколько строк из того же путеводителя: “Рядом с вокзалом Рusan Station, на противоположной стороне улицы находится Чхорян — рынок для иностранцев. Он слегка напоминает сеульский рынок Итхэвон. Здесь торгуют почти теми же товарами, и предназначен он прежде всего для русских покупателей”. Русские бизнесмены окопались здесь всерьез и надолго, так что на Техас-стрит гостями себя ощущают редкие американские моряки. Чтобы как-то их утешить, поперек улицы протянут плакат с надписью “Welcome US NAVY!” (“Добро пожаловать, ВМФ США!”).
Вывески на магазинах и кафе выполнены по-русски, по названиям можно проследить всю географию СНГ. Вот заведение с вывеской “Эльбрус”.
— Откуда, братишки?
— С Кавказа, вэстымо!
Владельцы “Сахалина”, “Байкала”, “Камчатки” “отвечают” за Дальний Восток. Впрочем, часто хозяин заведения — кореец, а русская вывеска — просто приманка для покупателей. Таких выдает орфография. На табачной лавке красуется надпись “Сигабеты”, а на дешевой гостинице — “Хотел” или “Гастница”. А вот смесь одесского с южнокорейским: “Продажа продуктами питания высокого каzества”. А есть и такие, кто “покушается на святое”. Как вам понравится, если на шопе написано “Аврора” или “Золотая звезда”? А ведь могли бы придумать что-нибудь нейтральное, как у соседей: “Подсолнух”, “Саша”, “Миша”.
Или вот еще: “Зеленая лампа”. Чувствуется, что автор — знаток истории русской литературы XIX века. Есть и игривые названия, такие, как “Русалка”, “Галушки. Хохлушки”. Еще одна вывеска, заманивающая дальневосточников: “Амур”. Из дверей выглядывает российская кореянка: “Мужчина, заходите к нам!” А рядом объявление открытым текстом: “Требуются русские молодые девушки”. Куда они попадут “по распределению”, можно догадываться. В Корее публичные дома называли “зелеными теремами”:
Я вспоминаю молодость свою —
Такую близкую, как день вчерашний:
Игру в чанги, и состязанья в силе,
И змеев тех, что к небу поднимал,
И горы дальние, где мы бродили,
И “терема зеленые”, в которых
Когда-то пил вино и битым был… —
писал корейский поэт Ким Минсун (XIX век).
На Техас-стрит порой два заведения смотрят фасадами друг на друга и перебрасываются словами: “Массаж”, “Половые болезни”.
На каждом шагу обменные конторы. Подхожу к одной из них. У стойки кореянка, она приветствует клиента на чистейшем русском языке. Поменяв доллары на воны, интересуюсь: “Откуда такое хорошее произношение?” А в ответ слышу: “Так я же с Сахалина”. Слово за слово, и вырисовывается такая картина. Обычному россиянину попасть в Корею сложно: нужно либо приглашение, либо поездка в составе тургруппы. Визу дают не более чем на месяц. Иное отношение к российским корейцам: они считаются “невинно пострадавшими от соввласти”, которая в конце 1930-х годов депортировала их с Дальнего Востока в Среднюю Азию и Казахстан. Поэтому к ним особый подход, и виза им выдается без излишних формальностей на три месяца. Всем ясно, что они едут в Пусан не на экскурсию, а на заработки, но корейские власти закрывают на это глаза. Пусть подкормятся на исторической родине, подзаработают деньжат и возвращаются домой. Мы не обеднеем, а зарубежным соотечественникам – подмога. Вот и повалили в Пусан простые российские корейцы. Они местным не конкуренты: на верфях, заводах и фабриках берутся за самую тяжелую и грязную работу. Хозяева тоже довольны: не нужно платить за страховку, в Пенсионный фонд ыыи т. д. В русском квартале их охотно нанимают местные владельцы магазинов: кореец корейцу глаз не выклюет, а знание русского языка “оживляет бизнес”. И необязательно каждые три месяца мотаться из Пусана во Владивосток в корейское консульство за новой визой. “Жертвы режима” могут продлить ее на месте в иммиграционном отделе.
Теперь понятно, почему на одной из вывесок можно прочесть: “Казахстан”, а на другой: “Среднеазиатская кухня”. Казахов и узбеков здесь мало, зато на кухне трудятся корейцы, чьи родители при Сталине попали в ссылку на правах “спецпереселенческого контингента”.
Расклеиваю на стенах объявления о завтрашнем богослужении в местном православном храме. А вот и “смежники”. На стене одного из заведений висит объявление: “└Русская миссия“. Мы находимся на третьем этаже магазина └Казахстан“, └Каблучок“ и └Катюша“ на улице Техас”. Поднимаюсь по лестнице. На двери объявление: “Приходить в └Русскую миссию“ в нетрезвом виде строго запрещается”. Нет, не понять им широту русской души, неизбывную тоску и тягу к духовности (спиритуальности)… Сразу видно, что миссия протестантская.
В офисе знакомлюсь с помощником пастора. Брат Петр — кореец, родился на Сахалине в семье “перемещенных лиц”. Готовясь к войне с соседними странами, Япония укрепляла свои заморские владения, в том числе и Южный Сахалин. В конце 1930-х годов туда насильно завозили рабочую силу (по “оргнабору”) из оккупированной Кореи для строительства оборонительных сооружений. В 1945 году Южный Сахалин вернулся в состав Советского Союза, а вместе с ним и сахалинские корейцы. Многие отказывались принимать советское гражданство, надеясь вернуться на родину. Но выпускали не каждого, да и то только “к Киму”, в КНДР. О Южной Корее нельзя было и заикаться. “Заикаться” начали в конце 80-х, а поехали в начале 90-х. Причем те, у кого не было российского гражданства, прогадали. Им, как беспаспортным, сложнее было получить визу, но в конце концов утряслось и это…
До сих пор у российских корейцев есть два самоназвания “Корее” — это те, чьи предки переселились на русский Дальний Восток до 1917 года. А “кепо” (“выходцы”) — у кого родители были вывезены из Кореи на Сахалин при японцах. Петр как раз из “кепо”; он прекрасно говорит по-русски, а вот корейский язык начал учить только в Пусане. Корейцам, жившим на Сахалине “под советами”, корни обрубали постепенно. После 1945 года были параллельные школы русско- и корейскоязычные А в 1965–1966 годах корейский язык не то чтобы запретили, но национальные школы упразднили, а учащихся разбросали по обычным русским классам. Так сделали “манкуртом” и Петра (Чехов, побывавший на Сахалине, всю жизнь по капле выдавливал из себя раба, а из нас — Чехова).
Брат Петр готовится стать пастором Пресвитерианской церкви. Она самая влиятельная в Южной Корее, и “русская миссия” финансируется именно из ее фондов. Кое-что подбрасывают и американские единоверцы.
Интересуюсь “плодами просвещения”. Много ли русских обратилось ко Христу через протестантскую миссию? Петр откровенен: работать приходится с “трудным материалом”. 70 лет атеистического режима дают себя знать. Ну, сходят ради интереса в близлежащий храм на молитвенное собрание, проведенное на русском языке. А потом спросишь:
— Почему больше не посещаете?
— А зачем? Мы там уже были.
Прямо как в эмигрантской песне: “И нету отечества, и нету уж веры…” Впрочем, и здесь пробивается лучик надежды: ведь не случайно одно из здешних заведений называется “Ностальгия”…
Брат Петр “обслуживает” и российские суда, заходящие в Пусан. С одной стороны, с моряками работать проще, — ведь недаром на флоте говорят: “Кто в море не хаживал, тот Богу не маливался”. С другой — труднее. Ведь покровитель моряков — святитель Николай Чудотворец, а у протестантов нет особого почитания угодников Божиих.
Подобно тому как в Пусане есть “русский квартал”, так и в местной гавани есть “русский причал” Здесь швартуются и сухогрузы, и рыболовецкие суда. Чем ближе к порту, тем чаще встречаются вывески на русском языке: “Супермаркет └Юра“”, кафе “Атлантида” и просто “Еда”.
К проходной идем с местным православным священником. Отец Александр — кореец из Сеула; он принял православие, 10 лет учился в Афинском университете на богословском факультете. В Греции был рукоположен во иерея, женат, трое детей. В Пусане на приходе служит с 1993 года, под его духовным попечением около 200 православных корейцев-прихожан. Первый матрос-россиянин, встреченный нами в порту, без лишних слов, в лоб, спрашивает: “Где здесь найти работу? Хочу остаться в Пусане”. Вежливо объясняем, что мы не биржа труда, а он гнет свое: нас здесь “кидают”, пять месяцев стоим в ремонте, пароходство денег не платит, дома семья, не на что вернуться во Владивосток. (А билет на паром до “Владика” стоит не так уж и дорого — всего лишь сто долларов в один конец.)
Отец Александр объясняет “невозвращенцу” местные “правила игры”. Рабочих-нелегалов полиция преследует в “мягком режиме”, и, откупаясь, можно гнуть спину на хозяина месяцами и даже годами. Батраков не “загоняют в угол” и время от времени объявляют амнистию. Так, с мая по август 2003 года на всех пограничных КПП был введен “зеленый коридор”, и владельцев паспортов с безнадежно просроченными визами при отъезде не штрафовали и в темницу не бросали. Правда, “установочные данные” нарушителей заносят в компьютер и в Корею их больше не пустят. Но через некоторое время, очутившись “на мели”, “нелегалы” снова возвращаются в Корею с паспортом на другое имя. И корейские власти подумывают о том, чтобы ввести идентификацию по отпечаткам пальцев.
Матрос рассеянно слушает и кивает головой: все это ему известно. И далее следует непереводимая на корейский идиома, которая означает приблизительно следующее: он имел интимные отношения с этой страной, этим городом, со своим судном и со своим пароходством.
Вместе с отцом Александром поднимаемся на борт сахалинского траулера. Старпом встречает настороженно: а вы не протестанты? Не католики? А то нас тут в начале 90-х годов обрабатывали… На борту тишина. Экипаж разъехался на вольные хлеба. Нас вводят в суть проблемы. Сахалинские траулеры годами продавали почти весь улов Японии по бросовым ценам, но все равно это было выгоднее, чем сдавать рыбу “в закрома Родины”. И так было до тех пор, пока телевизионщики не сняли про это фильм. Япония, как великая азиатская держава, не захотела раздувать скандал из-за своих рыботорговцев и запретила ввозить в страну любые товары, не “очищенные” через таможню.
Сахалинский “авторитет” по кличке Якут, контролировавший этот бизнес, решил переключиться на Южную Корею и перебрался в Пусан, заодно ускользнув из рук следствия по делу об убийстве генерала Гамова. Но корейская “ниша” уже была занята владивостокской группировкой; столкнулись интересы двух устройчивых бандформирований. В апреле 2003 года Якут был убит в холле гостиницы, где он жил по подложным документам: “на каждого киллера найдется свой снайпер”. Но исполнитель приговора не учел того, что на каждый гостиничный холл найдется видеокамера. По горячим следам полиция задержала убийцу, заснятого на видео в режиме реального времени, и поместила его в простую камеру (не видео). Владивостокский след прослеживался в его первых показаниях. А безработный сахалинский траулер уже выставлен на продажу.
С “нехорошего” судна перебираемся на соседний “краболов” (порт приписки — Магадан). Кличем хозяина, а “в ответ — тишина”. Наконец появляется заспанный старпом, за чашкой чая слушаем его рассказ. В отличие от “сахалинца”, его судно ходило не под Якутом, а имело надежную “крышу” в лице магаданского губернатора Цветкова. Если бы тот ограничился рыбой, то был бы жив до сих пор. Но его потянуло на золотишко, а колымские прииски, как известно, контролируют ингуши. (В обиходе — “Ингушзолото”.) Будучи по делам в Москве, губернатор нарвался на пулю. По делу об убийстве Цветкова были арестованы люди из его круга, после чего часть магаданского флота лишилась финансирования. Несколько месяцев наш “краболов” стоял на приколе в Китае, а теперь вот торчит в Пусане. С каждым днем счета за стоянку растут, и судно тоже пойдет на продажу. Часть команды разъехалась, кто-то ушел в подполье, остальные ждут команду на отъезд.
За месяцы ожидания перечитали всю судовую библиотеку — от детективов до классики. “А недавно уже и до Библии дочитались”, — то ли в шутку, то ли всерьез говорит старпом. Приглашаем экипаж на воскресную службу.
— Обязательно придем, — слышим в ответ — Только объясните дорогу к храму…
А напоследок — традиционное:
— Будете у нас в Магадане или на Колыме, заходите!
— Ой, нет! Уж лучше вы к нам!