Опубликовано в журнале Нева, номер 3, 2010
КИМ ХВАН
Ким Хван родился в 1965 году в Сеуле (Республика Корея). Окончил университет “Корё” (Сеул), гуманитарно-филологический факультет, по специальностям: “русский язык и литература” и “корейский язык и литература”. В 1991 году окончил магистратуру в университете иностранных языков “Хангук” (Сеул), отделение русско-корейского перевода, по специальности “русско-корейский перевод”. Кандидат филологических наук: в 1999 году защитил диссертацию в Российском государственном педагогическом университете им. А. И. Герцена. С 1988 года работает частным переводчиком и преподавателем русского и корейского языков в учебных заведениях Санкт-Петербурга.
Русский язык
в моей жизни
13 — несчастливое число,
или
Эпизод с корейцами
Когда в Корее шла предвыборная кампания членов Тринадцатого парламента, я учился в специальной магистратуре на переводчика. Шли занятия по общему для магистрантов всех специальностей предмету “Упражнение перевода”. Вела занятие преподавательница Чхве Чжеонхва, прекрасно владеющая французским языком, не раз переводившая на международных конференциях и встречах на высшем уровне. Ей довелось даже работать переводчиком на встречах бывшего президента Франции Франсуа Миттерана с корейскими президентами. Она задала задачу для совместной работы двух магистрантов одной и той же специальности, то есть владеющих одним и тем же иностранным языком. По ее замыслу один магистрант выходит из аудитории, а второй, прослушав речь преподавательницы на корейском языке, передает содержание на иностранном языке первому, когда тот войдет в аудиторию. Пока первый будет переводить прослушанное от второго на корейский язык, все остальные магистранты, слушая его, будут проверять, насколько правильно передается первоначальная речь. Подошла наша с единственным коллегой-русистом очередь (нас на русско-корейском отделении было всего двое на одном курсе). Выйти из аудитории преподавательница велела мне. Вернувшись в аудиторию через несколько минут, я внимательно выслушал русскую речь своего коллеги, речь, которая была совсем не понятна для остальных магистрантов, переводчиков с английского, французского, немецкого, испанского, японского, китайского и арабского языков. А беда была в том, что я сам почти ничего не понимал, что он говорит. Мне понадобилось немало фантазии, чтобы перевести набор непонятных фраз на другой язык. Но, слушая его, в какой-то момент я очень обрадовался, поскольку уловил одну цифру — “тринадцать”. И за ним шло слово, похожее на слово “парламентариев”. Опираясь всего лишь на несколько расслышанных слов, в том числе на “тринадцать” и “парламентариев”, я начал выкладывать перед публикой свою выдумку. Вообще мой перевод звучал без особой уверенности, но в тот момент, когда я произносил “тринадцать парламентариев”, я был так уверен в себе, что по всей аудитории четко прозвучало: “Ёльсэмёнъе гугхиывони”. В этот момент вся аудитория разразилась смехом, который все с трудом сдерживали. Дело было в том, что речь шла не о тринадцати парламентариях, а о Тринадцатом парламенте, как я позже узнал. Смеялись все, кроме одного. И этим “одним” был не я, потому что я тоже смеялся, невольно заразившись общим смехом. Этим “одним”, вернее, “одной” была наша сердитая преподавательница.
— Если вы еще раз так несерьезно отнесетесь к задаче, которую я ставлю перед вами, я приму надлежащие меры, — сказала она мне.
Все моментально прекратили смеяться, и в аудитории воцарилась мертвая тишина. Я, ошеломленный ее словами, неуверенно проговорил:
— Не понимаю, в чем, по-вашему, моя несерьезность. По-моему, это просто моя ошибка, я неправильно перевел.
“А на самом деле, — я подумал про себя, — не моя, а его”.
Но по ее лицу я видел, что мое оправдание не очень подействовало на нее, поскольку она и без того считала меня несерьезным человеком, кем-то вроде клоуна. Может быть, преподавательница стала так относиться ко мне после того случая, когда в один прекрасный весенний день во время поездки за город я затеял веселые игры наших магистрантов с преподавателями.
Один довольно “серьезный” магистрант решил защитить меня и развеял неловкую атмосферу в аудитории.
— Вы знаете, — обратился он к преподавательнице, — Хван очень веселый человек, в этом он не виноват. Мы всегда ждем, что он скажет нам что-то смешное, поэтому стоит ему выдать хоть немного необычную фразу, как мы все смеемся. Мы к этому привыкли. Выходит, в том, что мы рассмеялись, виноват не он, а мы, все остальные.
Уже не смешно, когда я вспоминаю о нем, защищавшем меня добром друге, переводчике с испанского языка, через несколько лет погибшем в Парагвае в автомобильной катастрофе. Наказание слишком суровое, если он понес его за то, что, как он сказал, он один из “виноватых”.
Переводчик-неудачник, или Эпизод с русскими
Даже не сдав выпускного экзамена в магистратуре, я смог поступить на работу в одну из самых процветающих в Корее фирм “Хёндэ Корпорэйшн Лтд.”, которая занимается внешней торговлей. Забегая вперед, скажу, что этот экзамен я сдал потом, год спустя. Работы в фирме было по горло. Но мне особенно не повезло в том, что я почему-то был назначен на работу в секции, где не требовался русский язык. Бедный русский язык стал постепенно исчезать из моей памяти. Я бы назвал этот период критическим для моего русского языка. Он длился шесть месяцев, до тех пор, пока в один прекрасный июльский вечер мы с Чонсоком, одним из моих ближайших друзей, также работающим в большой фирме “Сонгён”, не уселись в маленьком безлюдном дворике перед его домом со скромной выпивкой и закусочкой. Мы рассказывали друг другу о том, как страдаем от тяжелой работы в фирме. Вдруг Чонсок мне говорит:
— Ты дурак, Хван. На твоем месте я сразу бросил бы фирму и устроился бы работать частным переводчиком. Вообще, зачем ты ходишь в фирму? Ты же раньше работал частным переводчиком и зарабатывал довольно прилично, разве не так? И ты сам сказал, что нет ничего труднее и скучнее, чем работа в фирме. Так чего ты ждешь?
Я выслушал его совет, но все-таки не мог решиться. Даже тогда, когда поздней ночью в задумчивости возвращался домой, пройдя весь город с запада на восток, я не знал, что сразу на следующий день прогуляю работу, отметив таким образом свой праздник свободы и начало новой работы, более независимой, более самостоятельной.
Однако когда вскоре мне предложили переводить российским туристам, я так трусил, что хотел отказаться. Ведь целых шесть месяцев я не говорил по-русски! Но меня все-таки уговорили, и я согласился поработать неделю, пока туристы будут в Корее.
Наступил тот страшный день, когда прибыли туристы. В аэропорту мы встретили их с представителями туристической фирмы. Группа состояла из двух мужчин и двадцати женщин. Их посадили в автобус, и моя работа началась. Она заключалась в том, чтобы я переводил речь профессионального гида, знакомящего туристов со всем тем, что они видят из окон автобуса. Кроме того, гид давала короткие сведения о корейской культуре, традициях и обычаях.
— Когда в корейской семье рождается мальчик, — рассказывала она, — которого родители явно предпочитают девочке, они радостно поздравляют себя с рождением сына, в знак чего вешают у входа в дом на веревку несколько стручков красного перца, который своей формой символизирует достоинство мальчика…
Мне надо было перевести на русский язык эту фразу гида, произнесенную на корейском языке. Заикаясь, я кое-как связывал слова на русском. Я чувствовал, что не доставляю удовольствия слушателям свои переводом, я заставлял их напрягаться, улавливая смысл как будто бы русских словосочетаний, слетающих с моих губ, которые воспроизводились через мощный микрофон и летали в пространстве, замкнутом в автобусном салоне. Кроме того, скоро я попал в более реальную беду: не мог вспомнить русское название растения кочу (красный перец). Смутившись, я изо всех сил старался увидеть “внутренними глазами”, что запечатлелось в моих мозгах в результате двухлетней зубрежки в магистратуре. Но все равно не смог вспомнить вторую половину двуязычной пары слов “кочу — красный перец”, а вместо этой пары мне вспомнилась другая пара слов, корейская половина которой мотивирована словом “кочу” по метонимическому переносу значения этого слова — по жгучему вкусу. Это была пара слов “кочунэнъи — хрен”. И я рассказал:
— …Вешают у входа в дом на веревку несколько штук хрена, который своей формой символизирует достоинство мальчика…
Публика захихикала, и один из мужчин весело проговорил:
— У нас тоже хрен символизирует это.
* * *
Для них я был Ваней. Так впервые меня назвал Олег Иванович, тренер бывшей советской сборной команды яхтсменов. Со спортсменами-яхтсменами я познакомился во время XXIV Олимпийских игр 1988 года, которые в основном проводились в Сеуле. Соревнования на яхтах частично проходили в городе Пусане. Должно быть, Олег Иванович начал звать меня Ваней из-за фонетического сходства этого русского имени с моим настоящим именем, которым я представился, и все яхтсмены последовали примеру своего тренера. После Олимпийских игр я даже сам представлялся этим именем приезжающим в Корею русскоязычным.
Однако эти российские туристы, которые провели с Ваней уже два-три дня в Сеуле, были обречены на скорую разлуку с ним. Дело было в том, что женщине, руководителю группы, увы, особенно не понравился переводчик в моем лице. Она прилично говорила по-английски и решила сообщить представителям туристической фирмы о своем желании заменить меня англоговорящим гидом, которого могла бы переводить на русский сама. Когда туристам стало известно, что их шеф хочет заменить меня, большинство из них промолчало, но я услышал, как мужчина, тот самый, кому понравился мой рассказ про хрен, пробормотал:
— Нет. Зачем же? Ничего ведь…
Но все-таки я был вынужден расстаться с людьми, благодаря которым было положено начало моей независимой работы после ухода с фирмы. Когда они сели в автобус, чтобы поехать посмотреть какие-то достопримечательности Сеула, я, взяв в последний раз микрофон, произнес прощальные слова:
— Желаю вам всего хорошего. Я должен уйти. Я уволен.
Последнее слово я постарался произнести как можно равнодушнее. Выйдя из автобуса и отойдя на несколько шагов от него, я обернулся и увидел, что в автобусе уже работает новый гид и его переводит дама, которая добилась моего увольнения.
“Все очень справедливо, — подумал я. — Туристы имеют право получать хорошую и точную информацию о той стране, по которой они путешествуют. А мой ломаный русский язык им не годится. Тут нет никакой несправедливости”.
Спустя несколько дней я бродил по одному из самых больших рынков в Сеуле, где продаются товары по сравнительно низким ценам. Мне надо было кое-что купить. Этот рынок занимает целый квартал и состоит из нескольких десятков узких улочек, образующих настоящую торговую паутину. Там легко заблудиться. В поисках более дешевых товаров я буквально странствовал по рынку. Видеть на этом рынке иностранцев — дело обычное. Тем не менее почему-то мой взгляд остановился на одной высокой блондинке в голубом платье. Я начал быстро соображать и попытался понять, почему мой взгляд остановился на ней.
“Какое-то знакомое лицо. Где же я ее видел?”
Наконец я вспомнил. Это была туристка из группы, с которой я недавно расстался.
— Здравствуйте! — от радости я почти заорал.
Она, по-видимому, вначале не могла понять, как это возможно — услышать русское слово в чужой стране, тем более восточной, из уст обыкновенного местного посетителя рынка. Но через две-три секунды она все-таки узнала меня и тоже закричала:
— Ваня!
Оказалось, что она вначале ходила вдвоем со своей подружкой, а где-то в джинсовой лавке загляделась на товар и потеряла и подружку, и дорожку, по которой шла.
— Мне срочно надо во Дворец культуры “ЮНЕСКО”. Там будет прощальный обед. А я заблудилась на рынке. Ты поможешь мне? — она посмотрела на меня невинными глазами.
Когда мы пришли в банкетный зал Дворца культуры “ЮНЕСКО”, там все уже сидели. Заметив меня, они выразили бурную радость в один голос:
— Ваня!
И потом сказали:
— Садись, покушаем вместе с нами!
Но моей порции обеда, к сожалению, не могло быть, так как обед был заказан строго в соответствии с числом гостей.
Русский язык в моей жизни
Русский язык стал играть большую роль в моей жизни совсем неожиданно. Пусть это звучит иронично, но он вошел в мою жизнь из-за того, что я вдруг начал плохо учиться в школе.
Если вы разрешите немножко похвалиться моим прошлым, ушедшим для меня “золотым веком”, то я не постесняюсь сказать, что в школе, по крайней мере, до десятого класса (в корейской школе учатся 12 лет), я уступал первое место по учебе другим ученикам лишь несколько раз, если считать по оценкам контрольных работ, которые проводились чаще одного раза в месяц.
Вообще на моей родине совсем другая школьная административная система, если сравнивать с Россией. В корейской школе каждый год набирают новый класс, обычно около 1000 учеников, которые делятся на 10–15 групп. Таким образом, можно сказать, что я был первым среди тысячи одноклассников.
Но полно хвастаться. Пора вспомнить и о грустном. Однажды в одиннадцатом классе я занял скромное 230-е место, а потом в результате другой контрольной работы — уже постыдное 380-е, то есть чуть не спустился до середины списка учеников. Причиной падения моего рейтинга в учебе можно было бы назвать изменение моего социопсихологического мировоззрения: я не хотел больше отличаться от других учеников, которые смотрели на меня каким-то отталкивающим взглядом, не признавая меня членом своего общества. Я хотел спуститься как можно ниже по социальной лестнице, на которой находились все мальчики (в моей школе учились одни мальчики). Я думал, что только человек, находящийся на низком социальном уровне, может понять всех — и тех, кто наверху, и тех, кто внизу. Когда появилось это новое мировоззрение, я, конечно, не старался нарочно плохо учиться. Просто мои оценки начали падать автоматически, сами по себе, едва я стал смотреть на общество другими глазами. Правда, вспоминается, я немало времени уделял своим новым друзьям. И вот теперь, совсем превратившись в человека, который не имеет дела с “большим светом интеллектуалов”, я стал удивляться своему прошлому: Боже мой, как я раньше мог учиться так хорошо?
После резкого падения в успеваемости, осознав все-таки, что надо поступить в вуз, поскольку без диплома университета очень трудно найти приличную работу в корейском обществе, я стал старательно готовиться ко вступительному экзамену. Но цифра, показывающая мое место в списке учеников, уже не могла резко улучшиться. Правда, она все-таки уменьшалась, но не так быстро: ведь почти все ученики, стремящиеся достичь вершины успеха в учебе, в ожидании экзамена прилагали неимоверные усилия, чтобы повысить уровень своих знаний. В итоге, когда я окончил школу, мое место было под номером 120. И на вступительном экзамене я получил примерно такие же оценки, какие получал и на контрольных работах в школе.
В Корее порядок поступления в вузы такой, что все кандидаты в студенты по всей стране одновременно сдают один и тот же экзамен, организуемый Министерством образования, вне зависимости от того, в какой вуз они хотят поступить. Потом они получают свои оценки, и по ним происходит конкурс. На поступление в престижные вузы на надежные специальности, то есть специальности, которые гарантируют получение хорошей работы в будущем, возникает большой конкурс среди тех, кто получил на экзамене высокие оценки. Между прочим, этот конкурс похож на азартную игру. Он проходит так: абитуриенты предъявляют на ту или иную кафедру того или иного вуза свои документы, в том числе справку об оценках, полученных на выпускном экзамене. И все. Больше нет экзамена, который организует кафедра или вуз. Иными словами, если ты хочешь стать студентом, но ты не уверен в том, что на кафедре, куда ты подашь заявление о приеме, решат принять тебя на основании полученных тобой на экзамене оценок, то тебе рекомендуется подать заявление на другую кафедру, куда обычно приходят менее успешные кандидаты в студенты. Тогда будет больше возможности поступить. В этой безумной азартной игре одни трусят, а другие рискуют. Иногда бывает, что на самой популярной кафедре самого престижного вуза остаются вакантные места — побоялись! Но бывают смелые и хитрые — специалисты по азартным играм, — которые пользуются именно такой ситуацией: получив низкие оценки, они смело предъявляют свои документы на кафедру, куда подают заявление обычно отличники. Если те побоятся конкуренции и откажутся рискнуть, то получится “вакуум”, куда проникнут слабаки.
В Корее сотни две вузов — обычно по одному государственному университету в каждом крупном городе и много частных вузов. Среди частных преобладают все же университеты — престижные и непрестижные. В столице Сеуле примерно сорок частных университетов, некоторые из них считаются почти такими же престижными как Сеульский государственный университет. К ним можно отнести университеты “Ёнсе” и “Корё”.
Кафедра русской филологии в университете “Корё” занимала одно из последних мест по популярности вообще и на гуманитарно-филологическом факультете в частности была явно на самом последнем месте. Вообще, во всей стране кафедр русской филологии или хотя бы кафедр только русского языка было не больше трех. Русский язык был настолько непопулярным и неизвестным, что, когда я сказал своему классному руководителю, что собираюсь поступать на русскую филологию, он спросил меня, что это за язык такой и похож ли он на китайский. И когда, уже будучи студентом, я отвечал на вопрос, какая у меня специальность, они переспрашивали: “Значит, ты учишься на сельскохозяйственном факультете?”, поскольку корейское слово, обозначающее русский язык, было неизвестным многим корейцам, а оно имеет фонетическое сходство со словом, обозначающим сельское хозяйство.
Я много думал об окончательном выборе своей специальности. Если бы я получил высокие оценки, я бы собрался поступить в Сеульский государственный университет на методику обучения национальному языку (под национальным языком понимается корейский язык, так как Корея — мононациональная страна). Мне так понравился словесник в последнем классе школы, что я захотел стать словесником. И до сих пор помню (Господи, с тех пор уже прошло почти 13 лет!), что четырнадцатый урок в учебнике национального языка посвящен был теории стихотворений, а пятнадцатый — теории романа. Как я любил эти уроки!
Но так случилось, что я получил не очень высокие оценки, по которым нельзя было поступить в СГУ. В университете “Ёнсе” или “Корё” у меня также не было шансов попасть на эту специальность. Скатиться по горке престижности в другие университеты я не хотел, потому что у меня оставалась последняя капля гордости — гордость того мальчика, который в свое время учился очень хорошо. И еще я считал, что занятие педагогикой в негосударственном университете с трудом гарантировало бы мне получение работы. Однажды ночью, когда я ложился спать, мне неизвестно откуда пришла в голову мысль: “Да, СССР — это могучая страна, великая держава. Хотя в данное время у нашей страны с ним нет связи, рано или поздно эта страна будет иметь немалое значение для нашей страны. Кроме того, я ведь люблю иностранные языки! Например, английский язык — один из моих самых любимых школьных предметов. Немецкий тоже нравился. Ну что ж, попробуем пойти навстречу русскому языку.”
Первое собрание всех поступивших в университет “Корё” проводилось на широкой площади университета, окруженной величественными корпусами различных факультетов, одетых в гранит. Среди них своеобразной красотой выделялись главное здание университета, Центральная библиотека, построенная в европейском стиле в шестнадцатом веке, украшенная скульптурами. Вдруг я услышал, как двое молодых людей смеются над своим знакомым, поступившим на нашу кафедру, мол, тот поступал и поступал и в конечном итоге поступил, но, увы, на русскую филологию.
В отличие от американских студентов, которые, насколько мне известно, с энтузиазмом погружаются в науку либо из-за любви к ней, либо хотя бы для того, чтобы закончить университет, а не для того только, чтобы не быть отчисленным, корейские студенты — не все, но значительное большинство из них — бездельники. Они просто наслаждаются свободой от школы, учебного ига, гнета над юной мечтой. Действительно, немало юных школьников кончают жизнь самоубийством, вешаются или прыгают вниз с десятого этажа, не вытерпев тяжелого давления родителей и учителей, требующих высоких оценок в учебе, и от головокружительной гонки за право быть студентом престижного вуза. Поэтому университет для тех, кто в конце концов попадает туда, становится настоящим раем, куда стоило бешено мчаться хотя бы для того, чтобы покончить с этой сумасшедшей гонкой.
В первые университетские годы я, будучи обитателем рая, не дружил с русским языком. Меня занимали музыка, дружба, любовь и деятельность в университетском хоре. Моя жизнь была красива и полна интересных событий. Но с течением времени окружающая действительность начала пугать меня: теперь я не только не был отличником, я был одним из самых последних в учебе. Меня чуть не отчислили из университета… Правда, если заглянуть в мои тогдашние личные записки, то можно увидеть такие выражения: “Хочу, очень хочу быть таким человеком, кто прекрасно говорит по-русски и по-немецки… Много дел, много забот… Беспокоюсь о будущем… Кем же я буду?.. Немецкий и русский, надо их усвоить!”.
Мои дорогие коллеги по хору ругали меня за то, что я не участвую в репетициях очередного ежегодного концерта, которым я мог украсить конец своей университетской жизни. Я участвовал лишь в самом концерте, только не как один из певцов, а как помощник аккомпаниаторши, перелистывая ей ноты. Хотя мне было очень жаль, что я не смог петь на сцене, но к тому времени мне было уже известно, что я сдал вступительный экзамен в магистратуру со специальной ориентировкой на подготовку переводчиков, к которому я тщательно готовился полтора года, сидя в лингафонной лаборатории по четыре-пять часов в день и читая различные русские тексты вслух. Там, в лингафонной лаборатории, все сидят в наушниках, изолирующих слух от чужих голосов, но все-таки случалось такое, что ко мне подходили и просили, чтобы я голосил чуть потише. Мое чтение походило на крик. Я кричал русскому языку, чтобы он стал моим, чтобы я им обладал и он мной тоже.
В магистратуре и еще долгое время после ее окончания я стремился к тому, чтобы стать ходячим русско-корейским и корейско-русским словарем-справочником. Цель моей учебы была вполне прагматичной. Я добивался того, чтобы, когда мне скажут слово на одном языке, мне требовалось не больше полсекунды, чтобы найти и сказать слово на другом языке, соответствующее по значению сказанному мне слову, и, таким образом, чтобы я как переводчик немедленно находил эквивалент на другом языке.
Однако случилось так, что моя способность функционировать как словарь-справочник с каждым днем не усиливалась, а, наоборот, слабела. Это я почувствовал, когда работал переводчиком в некоей корейской фирме в Алма-Ате. Тогда в общении с русскоязычными я не чувствовал никакой трудности. Но едва начинал переводить корейскую речь на русскую и наоборот, как чувствовал: что-то внутри мешает, сковывает меня.
И только потом, спустя несколько лет, я понял, что переводчик вообще не должен буквально переводить услышанное на другом языке. Он должен сам войти в ситуацию, в которой находится говорящий, и даже в психику говорящего и стать его двойником, только говорящим на другом языке. Очень часто бывает, что словарное значение отдельных слов, из которых состоит текст, не имеет ничего общего с его смыслом.
Вы, наверное, уже поняли, что я собираюсь стать переводчиком. Им, в общем-то, я уже стал, но мне хочется стать таким переводчиком, которому бы не было неловко говорить всем, что он переводчик. Не переводчиком-неудачником, а переводчиком настоящим. В итоге могу сказать, что наряду с моим родным языком русский язык в моей жизни играет самую что ни есть на свете важную роль. Русский язык важен для меня не только в профессиональном плане — он важен прежде всего для моей души, потому что душа моя искренне радуется, когда я хорошо говорю по-русски, и донельзя огорчается, когда у меня так не получается.