Хронотоп просителя в российской провинции
Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2010
Татьяна Чеснокова
Татьяна Чеснокова окончила факультет психологии СПбГУ, работала политическим обозревателем в газетах “Вечерний Ленинград”, “Час пик”, главным редактором информационного агентства “Росбалт”, сейчас обозреватель ИА “Росбалт”. Печаталась в общественно-политических и научных журналах: “Деловые люди”, “Власть”, “Социология власти”. Соавтор книги “Россия delete?” (2007; вместе с Наталией Черкесовой), составитель сборника “Постчеловек. От неандертальца к киборгу” (2008). Область интересов — счастливо совпадающая с содержанием работы психология устройства общества, особенности национальных менталитетов, социальная философия, история.
У парадного подъезда
Хронотоп просителя в российской традиции
ПРОСИТЕЛЬ, я, м. (офиц. устар.)
Лицо, обращающееся с просьбой,
прошением к кому-н. или куда-н.
Толпа просителей в приемной министра.
Толковый словарь Ушакова
На тихой 4-й линии Васильевского острова, по соседству с недавно отремонтированным зданием школы милиции, стоит новый дом вполне благородных очертаний. В отделке проглядывают дорогие материалы, кованые решетки не грешат аляповатостью, да и дом в целом скорее гармонирует с “историческими” соседями, чем выпирает из ряда. Впрочем, приглядевшись попристальнее, вы почувствуете, что не все с этим домом ладно. Ощутимый налет не то недоделанности, не то быстрого тления дает о себе знать погрешностями на крыше, захламленным двором, отсутствием балконных ограждений… Дом этот, творение некоего, небезызвестного в городе Игоря Константиновича К., своим удачным месторасположением и качественной архитектурой привлек внимание хорошо обеспеченных покупателей, среди которых оказались экс-петербуржцы из столицы нашей родины и из-за ее рубежей, готовые потратить немалые деньги на покупку квартиры в родном городе. Может и не жить тут постоянно, но приезжать под Новый год или, лучше, в белые ночи и предаваться сентиментальным воспоминаниям о своих корнях и промелькнувшей в социальных бурях молодости…
Однако тем и чудесна наша родина, что выстроить никакой прямой логической линии — хотя бы только в сознании — она не позволяет, всегда обеспечивая неожиданную извилину.
Дом был сдан еще в 2006 году, некоторые из проживающих и квартиры-то покупали как бы уже в законченном здании, однако, как выяснилось, “сдан” — это вовсе не означает “построен”. Игорь Константинович К., творец этого тихого дома, ничуть не скрывает, что в эксплуатацию он был сдан за большую взятку соответствующим органам, а чтобы его достроить “на самом деле”, владельцы квартир должны заплатить ему еще миллионов этак десять-двадцать наличности, “а не хотите — дом сгною и превращу ваши инвестиции в прах”.
Столкнувшись с этой вполне обыденной российской реальностью и понимая всю бессмысленность снабжения господина К. наличностью, люди двинулись по инстанциям, надеясь привлечь внимание хоть каких-нибудь органов к вопиющему факту — сдаче в эксплуатацию недостроенного дома. Вот тут-то, в путешествиях по большим и маленьким кабинетам петербургских чиновников, депутатов и общественных деятелей, и открылась возможность изучить хронотоп просителя. Хоть какая-то польза от Игоря Константиновича К. и петербургских чиновников…
Красивое звучное слово “хронотоп” не так распространено в нашей словесности как внедрившееся в последнее время в разнообразные высокие рассуждения слово “архетип”. По сути же, “хронотоп” — ближайший родственник архетипа — брат или, пожалуй, племянник.
Понятию “архетип” дал жизнь известный психоаналитик Карл Густав Юнг, объяснявший через него существование коллективного бессознательного — фундамента, на котором строится сознательная жизнь.
“Архетипов имеется ровно столько, сколько существует типичных жизненных ситуаций, — писал Юнг. — Бесконечное повторение отчеканило этот опыт на нашей психической конституции — не в форме заполненных содержанием образов, но прежде всего как форм без содержания, представляющих только возможность определенного типа восприятия и действия. Когда встречается ситуация, соответствующая данному архетипу, этот архетип активизируется, появляется принудительность, которая, подобно инстинктивному влечению, прокладывает себе путь вопреки всякому разуму и воле либо производит патологический конфликт” (Юнг К. Г. Аналитическая психология: прошлое и настоящее. М., 1995. С. 77–78).
Термин “хронотоп” появился позднее, впервые был употреблен А. А. Ухтомским, но в общественном сознании связан скорее с М. М. Бахтиным, активно им пользовавшимся. По сути, хронотоп — “специфический набор пространственных и временных констант коммуникативных ситуаций” (Г. М. Андреева. Социальная психология. М., 2008). Хронотопы раскрывают стереотипы поведения, действующие в тех или иных ситуациях. Так довольно детально описаны “хронотоп больничной палаты” и “хронотоп вагонного попутчика”, подразумевающие специфическое поведение людей, оказавшихся на время в ограниченном пространстве со случайными соседями. В этих имеющих четкие временные и пространственные границы ситуациях люди порой могут открыть случайному соседу такие свои переживания, которые до того скрывали не только от своих “повседневных близких людей”, но и от самих себя.
Существование хронотопов — это несомненно проявление архетипического, одна из его актуализаций в конкретных ситуациях. Пока исследование хронотопов не получило особого распространения, по крайней мере, хоть сколько-нибудь сопоставимого по масштабам с изысканиями в области архетипического. А зря! Ведь набор наших хронотопов — это и есть, по сути, наша повседневная социальная жизнь. Хронотопы раскрывают архетипическое.
В России очередной всплеск интереса к архетипическому случился после того, как обнаружилась фатальная невозможность последовать западному пути и построить капитализм с человеческим лицом. Самобытные черты российского капитализма мгновенно прорезались сквозь самый толстый слой западноевропейской пудры. Вот тут-то и вспомнили про коллективное бессознательное и архетипы. Более того, в российской социологии родилось новое понятие — социального бессознательного. “…Спустившись с уровня организованных явлений туда, где границы организации расплываются, где действительность, по выражению В. В. Розанова, лишь “всплески разумного хаоса”, мы оказываемся в потоке “живого вещества” социальной жизни. Незримо и неслышно в обыденной жизни происходит бесчисленное множество микроскопических событий, где людьми совершаются действия, уже совершавшиеся вчера, а другими людьми и раньше; такие же, как раньше, потому что “так положено”, “так было всегда” (Социальное бессознательное. Сикевич З. В., Крокинская О. К., Поссель Ю. А. СПб., 2005., С. 20). Авторы приходят к очень смелому, жесткому выводу: в области социального бессознательного человек является всего лишь субстратом, на котором живут определенные закономерности взаимодействия. Можно сказать, что социальное бессознательное — это своего рода грибница, спрятанная в толще человеческого бытия, обнаружить и опознать эту грибницу мы можем только по проявлениям в поступках людей, чья социальная активность — это своего рода плодовые тела этой грибницы (тут трудно удержаться и не вспомнить Сергея Курехина с его рассуждениями на тему “Ленин-гриб”).
Когда общество стабильно (косно, неизменно, устойчиво, ригидно), социальное бессознательное дремлет в глубинах, скрытое хрупкой коркой социального сознательного — отрефлексированного, проговоренного, безошибочно идентифицируемого. Когда общественная формация начинает меняться, корка социального сознательного растрескивается и облетает, и мы сталкиваемся с обнаженным мясом бессознательного. Тенденции, которые были сглажены твердыми правилами определенной формации, выступают во всей своей первозданности — без полирующего влияния рефлексии и законов. И лишь постепенно начинает нарастать новая корка, связывающая и ограничивающая разгул бессознательного.
Постсоциалистическая Россия — прекрасный образец для изучения этих интереснейших процессов. С одной стороны, видна вся выплеснувшаяся мощь социального бессознательного, вся специфика российского архетипического, с другой — дело, по счастью, все же не дошло до совершенной общественной деструкции, то есть исследователь не должен отвлекаться на повседневную борьбу за сохранение своей жизни.
Среди разнообразных “грибниц”, приоткрывшихся нашему взору в период социальных метаморфоз, мы хотим сосредоточиться на хронотопе просителя. На наш взгляд, специфика социального взаимодействия в рамках этого хронотопа ярко показывает специфику одной из “грибниц”, развившейся в недрах нашего общества за сотни лет. Специфика эта определяется тем, что наши граждане, занимающие то или иное рабочее место — абсолютно неважно какое! — воспринимают его прежде всего как ресурс, а отнюдь не как определенные должностные обязательства. Эта особенность была прекрасно сформулирована котом Матроскиным в мультфильме “Простоквашино”: “Дядя у меня на гуталиновой фабрике работает — посылку с гуталином прислал”. Но если человек полагает, что ему достался определенный ресурс, то с какой стати он будет этим ресурсом просто так с кем-то делиться? Если вы хотите, чтобы он для вас что-то сделал, вы для него тоже что-то сделайте, иначе “кина не будет”. Отсюда возникает феномен коррупции. Однако материальная взятка, как это ни удивительно, не единственный метод восполнения израсходованного на просителя “собственного” ресурса. Есть и иной путь — своего рода моральная взятка — демонстрация просителем смирения и унижения перед должностным лицом. К этому пути в той или иной мере вынуждены прибегать все просители современной России. Более того, демонстрация смирения и приниженности, своего рода социальный мазохизм — неотъемлемые черты взаимодействия отдельной человеческой молекулы с любым представителем любой ветви российской власти.
Пару лет назад в администрации Центрального района Санкт-Петербурга какие-то энтузиасты, не лишенные чувства черного юмора, устроили выставку картин душевнобольных. Посетители здания администрации инициативу поддержали. “К сожалению, не всегда удается достучаться до того или иного чиновника со своими проблемами, — посетовала Инна Петрова, пенсионерка, пришедшая на прием в отдел соцзащиты. — Иногда от многочасового ожидания └у парадного подъезда“ можно с ума сойти. Так что выставке рисунков душевнобольных здесь самое место”, — сообщала одна из городских газет. И в самом деле, когда смотришь на людей, пришедших во все эти парадные подъезды, отчетливо видны симптомы если не душевной болезни, то, во всяком случае, временного изменения сознания. У нас утвердился алгоритм такого взаимодействия гражданина, пришедшего для решения того или иного вопроса, и “ответственного лица”, который напоминает стояние крепостных крестьян возле господского дома. Человек, явившийся в государственное учреждение, автоматически обретает ярлык просителя. А проситель в России — это низшее существо, до которого, возможно, и снизойдут в конце концов, но только вытерев об него и правую, и левую подошву и убедившись, что он при этом смирно подставляет спину, да еще и благодарит.
Когда в России утвердился подобный “механизм социального взаимодействия”? Униженное положение перед любым должностным лицом, все эти опущенные плечи, несчастные лица, скороговорка со специфическим жалобным интонированием, мольбы войти в положение, пожалеть-помочь-не бросить… И со своей стороны запрос от человека за бюрократическим столом на подчинение, пассивность и зависимость посетителя.
Разумеется, хронотоп просителя лишь ветка культурного ствола, определяющего взаимоотношения в рамках социальной иерархии. Одна из четко сформулированных версий, пытающаяся объяснить российскую специфику в этой области, связывает все эти неприятные особенности с принятием Россией восточного христианства и византийской традиции. Эта версия подробно изложена, например, в книге “Религия и власть в России” Л. А. Андреевой.
Дохристианская жизнь восточных славян, по Андреевой, проникнута радостью бытия и нерасторжимой связью и гармонией мира человеческого и мира природы. Боги были повсюду, и “люди прямо обращались к ним, не испытывая робости и страха” (Андреева Л. А. Религия и власть в России. М., 2001, С.16). “Вольнолюбие, презрение к рабству, народоправство, радостное земное жизнестроительство, реализм — такова суть мировоззрения и миропонимания восточных славян. Не знали они никакого обожествления носителей земной власти, которые выбирались народом и служили общему благу” (Там же. С.19). Христианство, по мысли автора, пришло на Русь как религия, призванная легитимизировать власть князя как богоданную — изменить статус правителя. Стремясь решить эту задачу, христианство на Руси начинает вводить в обиход жизни новое архетипическое, такие патерны социального взаимодействия “высшего лица” и “низших”, которые отпечатывали бы в общественном сознании безусловную и непреодолимую дистанцию. Единственный шанс “низших” улучшить свое положение, решить тот или иной вопрос — смирением и униженными мольбами снискать снисходительную милость высшего лица. Автор отмечает, что первыми жертвами христианизации стали сами же члены княжеской династии Рюриковичей, “своим примером продемонстрировавшие материальное воплощение евангельской мысли, что └враги человеку — домашние его“” (Мф.10:36) (Там же. С. 73).
Начинается восславление долготерпения и страстотерпия. Автор подчеркивает, что первыми святыми, канонизированными Православной церковью, стали невинно убиенные князья Борис и Глеб. Напомним, что пали они от руки старшего брата, который таким образом прокладывал дорогу самодержавию. “В глазах Церкви их основная заслуга — непротивление. Кровь Бориса и Глеба, павших жертвами самодержавных устремлений их брата, послужила укреплению этой же теории самовластия. Поскольку, с точки зрения канонизаторов, основная смысловая нагрузка деяний новоявленных святых — непротивление воле старшего брата. Именно старшинство стало тем принципом, на который считала необходимым опираться устойчивая самодержавная власть. Соответственно, смерть страстотерпцев — это их политический долг, а их канонизация — образец для подражания, получивший божественное одобрение” (Там же. С. 75).
Другая концепция, высказываемая порою зарубежными исследователями и как-то мало известная в самой России, — перенесение русскими князьями на свой собственный народ колонизаторского концепта управления. Согласно этой концепции, московские князья, на века подпавшие под власть Золотой Орды, усвоили стиль общения завоевателей с побежденными народами, восприятие порабощенного народа как скопища низших существ, живущих лишь для того, чтобы верховный правитель мог лелеять и укреплять свое могущество. Монголы в конце концов покинули чуждые им земли, а алгоритм социального взаимодействия остался.
Экстравагантную концепцию выдвинул опять же мало известный в России, но широко известный в США и Европе основатель нового научного направления — психоистории профессор Ллойд де Моз. Он рассматривает человеческую историю сквозь призму чувств и переживаний, охватывающих людей с определенными закономерностями. Особое значение де Моз придает периоду детства и тем методам и традициям, в рамках которых растят ребенка. Вот что пишет де Моз в своей классической книге “Психоистория” (кстати, единственном его труде, переведенном на русский язык) о воспитании детей в России.
“Политические кошмары царской и сталинской России были точным воспроизведением кошмаров традиционного русского детства. Широко распространенные детоубийство, жестокие побои и другие формы физического насилия над детьми становились моделью психологического насилия со стороны Кремля, КГБ и ГУЛАГа. А черты, которые Натан Лейте называет традиционными для русского характера — страх независимости, перепады настроения, потребность во внешнем контроле, — являются результатом длительного периода пеленания, эмоциональной заброшенности и холодности со стороны родителей. Как спеленутые дети плачут, когда их освобождают от бандажа, настолько непривычно такое состояние, — так же точно и взрослые, которые физически и эмоционально были спеленуты, как дети, требуют возврата тоталитарных оков прежней политической системы”.
И хотя, откровенно говоря, именитый психолог Ллойд де Моз сам производит впечатление человека с глубокими психологическими проблемами, которые он пытается решать в рамках своих научных работ, тем не менее сам подход — осмысление особенностей обращения с детьми как определяющих весь последующий рисунок социальной жизни — безусловно представляет интерес.
Можно копнуть и еще глубже. Как-то в одном руководстве по самообороне довелось прочитать, что, чтобы спастись от нападающей собаки — крупной, злобной, с которой вам очевидно не справиться, в критическом случае можно поступить от противного: лечь на спину и подставить собаке живот. Эта поза — поза безусловного подчинения и униженности — приводит к прекращению атаки. Противник сдался на твою милость, и ты можешь с ним делать все, что хочешь, но он надеется на твое милосердие и умаляет о снисхождении. Безусловное признание власти над собой другого существа. Социальное взаимодействие в рамках российской действительности очень часто идет именно по этой схеме. От вас требуют лечь на спину и подставить мягкое подбрюшье в знак полного отказа от каких-либо претензий — на чувство собственного достоинства, имущество, соблюдение законности. А если кто-то сопротивляется — это вызывает негодование всех тех, кто уже привык проделывать эту процедуру.
Реальный социализм со своими примитивными, но понятными правилами завуалировал этот механизм социального раболепия — сначала просто поменяв высших и низших местами, а в дальнейшем наложив табу на слишком демонстративные проявления социальной иерархии. Ну а те проявления “комчванства”, с которыми каждый имел возможность столкнуться в райкоме или даже парткоме родного учреждения, списывались людьми на проблемы реальной социалистической формации, которую все никак не удавалось приблизить к городу Солнца. Предполагалось, что, когда мы освободимся от пут реального социализма, извращающего человеческую природу, общественное творчество отольется в построение свободного энергичного сообщества предприимчивых и доброжелательных друг к другу людей. Чиновники наконец-то превратятся в заинтересованных менеджеров управления государством, а предприниматели всех сфер деятельности будут честно конкурировать друг с другом, стремясь как можно лучше обслужить клиента.
Действительность показала, что мы плохо себя знали. Архетипические хронотопы тихо тлели под коркой сознательного и незамедлительно активизировались в условиях реального капитализма. Капиталистический чиновник обрел большую легитимность в качестве человека, стоящего высоко в социальной иерархии — ведь теперь можно не скрывать благосостояния, а расслоение общества на высшие и низшие слои — факт устройства общества. Ресурсный подход (гуталиновая фабрика!) конвертировал каждый пост в финансовые возможности, а ощущение материальной состоятельности отлилось в презрительное отношение к тем, кто ее не добился. Дремавшие силы архетипа оказались столь велики, что он стал давать о себе знать и в таких сферах, куда, казалось бы, вход ему заказан — на свободном рынке. Более того, “хронотоп просителя” вступил в конфликт с капиталистическим “клиент всегда прав” и привел к удивительным фактам, когда менеджер какого-нибудь “маркета” отнюдь не стремится завоевать клиента, а, напротив, всячески демонстрирует ему свое превосходство “человека при месте”, приводя покупателя в полное недоумение. “Хронотоп просителя” действует и в зубоврачебной поликлинике, и в банке — о чем есть немало свидетельств хоть в прессе, хоть в блогах Интернет-пользователей. Вот, например, совет с одного популярного экономического сайта на тему о том, как брать кредит: “И если в ходе консультаций вы увидите, что сотрудники банка воспринимают заемщика как бесправного просителя, не видят в клиенте партнера, с которым должно считаться, стоит задуматься, так ли уж велики остальные достоинства?” А вот рассуждения с медицинского портала “Посольство медицины”: “Мы все с давних пор привыкли в наших районных поликлиниках чувствовать себя бесправными просителями. Особенно явно это проявлялось в отношении к нам зубных врачей, выполнявших свой гуманный долг в антисанитарных условиях наших ротовых полостей. Чем мы на них только не дышали! Как только не выли и не орали от боли! Огромные очереди, отсутствие обезболивающих средств, долгий, нудный и многоэтапный лечебный процесс — это родовые признаки бесплатной стоматологии.
Если же вы, клюнув на рекламу, пришли в платный центр, то вы просто обязаны получить быстрое безболезненное и качественное лечение. Врачи, в общем-то, те же. Улыбаются редко, называют пациентов капризными, экономят материалы, щадят оборудование и норовят погонять чаи в рабочее время. Пациенты тоже те же. Стесняются потребовать обезболивание, терпят получасовое снятие слепков, давясь слюной, стесняются кашлянуть и повернуть голову”.
Таким образом, хронотоп просителя дает себя знать даже при исполнении социальных ролей, в рамках которых ему не должно быть места. Исполнение социальной роли — общественно необходимый вид социальной деятельности и способ поведения человека. Разумеется, каждый из нас реализует себя в сотнях социальных ролей — если учитывать все нюансы общественной жизни. Однако роли эти расположены по одной из главных социальных направляющих, на крайних точках которой абсолютная власть и абсолютное подчинение.
Вступая в социальное взаимодействие — а каждый из нас делает это каждый день и порой по сотне раз за день, — мы каждый раз прикидываем свое место и место нашего визави в скрытой, но объективно существующей социальной иерархии. А произведя бессознательную калькуляцию, выбираем рисунок нашего социального поведения, рисунок нашей роли в конкретном взаимодействии. От того, насколько верно мы произведем калькуляцию и насколько она совпадет с калькуляцией нашего партнера по взаимодействию, зависит успешность социального контакта — решение вопроса. Общение имеет несколько составляющих: во-первых, это восприятие людей друг другом — социальная перцепция, во-вторых, передача информации, в-третьих, взаимодействие — выработка совместного нового смысла. Восприятие — первая составляющая акта общения. В этот момент происходит сразу несколько сложных процессов: идентификация партнера по общению как “своего” или “чужого” в конкретной ситуации общения, актуализация определенной установки в отношении партнера на основе первого впечатления, каузальная атрибуция — приписывание другому человеку мотивов его поведения. Если взять типичную ситуацию взаимодействия чиновника и посетителя в российской реальности, то уже в самом восприятии чиновником посетителя заложены жесткие стереотипы. Чиновник обычно категорически не воспринимает посетителя как своего — согражданина, коллегу, соседа. “Свои” приходят к чиновникам по “своим” каналам с предварительным сигналом — помочь этому человеку решить вопрос. Если такого сигнала нет, это — “чужой”. Так возникает первый барьер отчуждения. Этот первый барьер порождает определенную установку: это чужой, который хочет оторвать от чиновника его ресурс, — надо сохранить ресурс и не позволить чужому его уменьшить. Каузальная атрибуция совершенно однозначна: пришли за моим ресурсом, я должен его беречь и не давать. При таком восприятии посетителя обмен информацией не может носить эффективного характера. Между людьми возникает коммуникативный барьер: чтобы ни говорил посетитель чиновнику, он все равно будет услышан только таким образом, который помогает “беречь ресурс”. Отсюда стремление многих чиновников убедить себя и посетителей, что посетители “сами виноваты” — какой бы ни была реальная ситуация. “Результаты исследования в этой области опровергли традиционный для ХIХ века взгляд, что логически и фактически обоснованная информация автоматически изменяет поведение аудитории. Выяснилось (в экспериментах Клаппера), что никакого автоматизма в данном случае нет: в действительности наиболее важным фактором оказалось взаимодействие информации и установок аудитории” (Г. М. Андреева. Социальная психология. М., 2008. С. 92). А какова установка чиновника, мы знаем: беречь ресурс. Может ли в таких обстоятельствах возникнуть эффективное взаимодействие? Вопрос риторический.
В современной социальной психологии обычно принято выделять три стиля взаимодействия: ритуальный, манипулятивный и гуманистический. Взаимодействие в наших “парадных подъездах” — комбинация ритуального и манипулятивного стилей. Переживание ситуации взаимодействия и выработки нового общего смысла, которые характеризуют гуманистический смысл, если и наблюдается, то в редких отдельных случаях.
Ресурсом, однако, могут поделиться не только в результате осознанного социального взаимодействия и понимания своей роли в общественном механизме и своей функции в качестве менеджера государственной власти. Этот механизм, как мы видим, в наших условиях не работает. Ресурсом могут поделиться в качестве демонстрации своей полной власти — это механизм более древний и апеллирующий к более глубоким пластам человеческой психики. Вот здесь и начинают работать стереотипы, определяющие тот набор поведения, который можно наблюдать в любой приемной. То, что мы определили выше как “моральную взятку”.
“…Чтобы снять агрессивность победителя, побежденному следует принять позу подчинения и покорности. В ней все противоположно агрессии. Размеры свои нужно снизить — сжаться, поджать ноги, впасть на колени, брюхо или спину, голову опустить, когти и зубы спрятать, в глаза не смотреть, вместо устрашающих звуков издавать визг, писк, причитания. И предлагать победителю самые уязвимые места для удара.
При виде позы подчинения победитель постепенно умиротворяется и может заменить действительное избиение ритуальным — потрепать за волосы, похлопать лапой, толкнуть, ущипнуть, обгадить” (В. Р. Дольник. Непослушное дитя биосферы. СПб., 2003. С. 103). Это взгляд этологический — с точки зрения науки о поведении животных. У людей наряду с такими механизмами развились, разумеется, и более сложные.
В психологии проблему бюрократической власти и садомазохистического бюрократического характера глубоко исследовал Эрих Фромм в известнейшем труде “Анатомия человеческой деструктивности”. Находясь в рамках психоаналитической школы, Фромм полагал, что сердцевину садизма, тесно связываемого им с бюрократическим характером, составляет “жажда власти, абсолютной и неограниченной власти над живым существом, будь то животное, ребенок, мужчина или женщина” (Э. Фромм. Анатомия человеческой деструктивности. М., 2004. С. 251). Борьба за власть, по Фромму, — решение экзистенциальной проблемы — доказательство собственного существования. И эта борьба за власть над более слабым (в том числе над более слабым в данной конкретной жизненной ситуации) во многом составляет повседневную материю социального бытия. Говоря о садомазохистском характере — а садизм и мазохизм бесспорно составляют два полюса одной черты характера, Фромм отмечает, что бюрократизм, чиновническая и вообще учрежденческая иерархическая среда являются прекрасным субстратом для развития и проявления садомазохизма. “Достаточно посмотреть на выражение лица такого бюрократа и послушать его голос, когда он критикует подчиненного за минутное опоздание, чтобы понять, что он требует, чтобы подчиненный всем своим поведением показывал, что он во время работы └принадлежит“ своему начальнику” (Там же. С. 256–257). Садист, по мнению Фромма, в бесконечных вариациях проявляет свою власть над другими, потому что ему доступен только этот тип власти — только власть над кем-то, но не власть как способность к чему-то. Ярчайшим типом психологического садиста Фромм считал Иосифа Сталина, который любил, к примеру, арестовывать и ссылать в лагеря жен своих соратников, а соратники при том должны были продолжать улыбаться и раболепствовать перед ним. Или другой аспект садизма — Сталин находил удовольствие в том, чтобы демонстрировать свою благосклонность людям, которые уже были намечены к аресту: приятно было заверять жертву в своем расположении, точно зная, что она обречена на муки и смерть. Впрочем, порой жертву извлекали обратно и снова встраивали в аппарат, а когда она более-менее приходила в себя и обретала надежду, что все-таки есть справедливость, ее снова арестовывали. Фромм полагал, что садизм — это результат дефектов развития, вселивших в человека болезненную боязнь собственной несостоятельности — небытия. Надо ли говорить, что механизмы поведения, демонстрируемые на верхних этажах власти, калькируются подчиненными, составляющими более нижние этажи? И не видим ли мы и сегодня некоторые элементы упоения властью над любым живым существом?
Разумеется, в отдельных случаях социальное взаимодействие чиновника и посетителя может быть эффективным: индивидуальные особенности людей придают особенности и тем социальным ролям, которые они играют. Кроме того, существуют определенные методы разрушения стереотипного поведения, сложившейся установки, которые могут менять ситуацию кардинальным образом. Приведем конкретный пример из реальной жизни, хотя и из несколько другой сферы. Маньяк пытался изнасиловать девушку, напав на нее в парадной. Девушка выронила сумку, и по полу разлетелись листки с конспектами лекций: “Что же вы наделали, — закричала она, — мне же завтра экзамен сдавать! Поднимайте!” И мужчина, выйдя из своей специфической роли насильника, автоматически переключился в другой режим: стал собирать с пола листки конспектов. Конечно, и чиновника можно переключить в режим собеседника, согражданина, соседа, но это требует либо врожденного социального дара, либо определенной специфической подготовки. Такого рода изменения поведения хорошо изучены зоопсихологами на примере молодых петухов, являющихся прекрасным материалом для наблюдения построения иерархии. Агрессивность — главное качество, определяющее положение в иерархии, у петухов коррелирует с размером и насыщенностью цвета гребня. Оказалось, что если самому забитому петушку приделать искусственный большой красный гребень, это очень быстро меняет отношение к нему соседей, и бывший аутсайдер начинает подниматься на вершину иерархии. Посетитель тоже может приделать себе большой красный гребень, хотя это и не так просто, как в случае с молодыми петухами… Мы, однако, говорим о типических ситуациях.
Вынужденный быть униженным просителем в одном кабинете, человек расправляет плечи и с удовольствием отыгрывается на людях, которые оказываются зависимыми от него на его собственном рабочем месте. Воспроизведение архаического (животного) механизма социального взаимодействия происходит полным ходом во всех тканях общества. Вот популярный сериал: главная героиня пришла в кассу маленького городка купить билет в Москву, — билетов нет, удовлетворенно сообщает кассир. Девушка начинает рыдать и умолять войти в положение, жалуясь на бесчисленные несчастья: умерла мать, заболела тетка в Москве, с которой оставлен ребенок, жить не на что — помогите Христа ради. Понаслаждавшись минут десять унижениями просителя, кассир соглашается: “Ладно уж, продам тебе билет, езжай”. Хронотоп сработал и подтвердился в миллионах сознаний зрителей: да, вот так в случае чего можно решить вопрос. Точно так же, порыдав и поунижавшись на порогах многочисленных кабинетов, можно решить какой-нибудь медицинский или даже квартирный вопрос — учит нас телевидение. Да что там говорить — даже в научной среде, при защите диссертации, например, необходимо демонстрировать все особенности российского “хронотопа просителя”. Иначе не поймут. А чего стоят все эти толпы людей, перекрывающих трассы или объявляющих массовые голодовки в надежде привлечь к себе внимание высшей сакральной власти! Неэффективный государственный менеджмент преодолевается через страдания, челобитные и освоение функции униженного просителя.
Социальное унижение — терпение — результат. Эта схема воспроизводится не только в сериалах, книгах, газетах, телерепортажах, но и в жизни, на улицах города Петербурга, например. В особенно вопиющей форме — на некоторых линиях метрополитена, где “работают” безногие инвалиды в военной униформе. Одно из таких мест — станция метро “Удельная”. Молодые и средних лет мужчины с ногами, ампутированными у кого по колено, у кого и выше, в камуфляжной униформе, а то и в голубых беретах, ползают по вагонам, собирая подаяние. Порой их собирается на “Удельной” трое-четверо, и они сбиваются в центр станции, по-видимому, обсуждая свои насущные дела. Картина человеческого унижения в чистом виде. Обрубки ног, замотанные скотчем, ползание по грязному полу, в ногах у пассажиров. “Я унижен, жалок, убог, растоптан, мне хуже, чем тебе, — пожалей!” Не знаю, кто эти мужчины в действительности, имеют ли они какое-то отношение к армии или имели когда-либо, но урон, который они наносят и нашей армии, и нашему сознанию — и так хромому на четыре ноги, просто чудовищен. Пассажиры, впрочем, подают довольно часто, сложившийся тариф — десятка, молодые матери дают деньги детям — чтобы подали дяде. Дети запоминают, за что дают деньги. На днях, кстати, довелось услышать обсуждение темы нищенства на волнах одной религиозной радиостанции. “Стоит ли подавать? Говорят, это ведь целая мафия, вовлекающая в свои сети инвалидов, эксплуатирующая малолетних детей”, — спросил один из радиослушателей совета у ведущего. “Подавайте, подавайте”, — посоветовал тот, сославшись на какого-то из церковных святых. И не страшно, если человек, просящий милостыню, не честен, все равно надо пожалеть”. За этими словами все та же мысль: раз он перед тобой унизился — надо пожалеть.
Унижение — расхожий товар в нашем обществе. Особенные масштабы торговля унижением приобретает в праздники — например, в рождественско-новогодние, когда порой идти к станциям метро приходится сквозь строй просящих милостыню. Вспоминаются очерки дореволюционных исследователей нищенства в России: тогда были целые деревни, специализировавшиеся на отхожем промысле — нищенстве. Убирали урожай, грузили на телегу детей и двигались собирать милостыню по большим городам. В эти периоды особую цену имели увечные и юродивые, при демонстрации которых подавали лучше.
В животном мире социальная иерархия — отражение борьбы за территорию и пищу. Собака, подставляющая живот другой собаке, признает ее права на доминирование, право на территорию и выражает готовность уступать все ресурсы. То, что происходит в российских “парадных подъездах”, удивительным образом напоминает описания из учебника по зоопсихологии. Возможно, и та удивительная энергетика, присущая российскому обществу, именно как единой системе, которую отмечают все иностранцы, попадающие в нашу страну, объясняется тем, что Россия куда ближе к изначальным законам животного мира, чем во многом оторвавшаяся от них Европа.
Природа, однако, построена на балансе. Напряжение унижения, возникающее в российском обществе, разряжается в автоагрессии нашего общества, которая охватывает все сферы жизни: Россия занимает первые места в мире и по употреблению алкоголя, и по количеству дорожно-транспортных аварий (больше, кажется, только в Иране), и по числу заключенных, по количеству убийств и самоубийств, по числу брошенных детей — в пересчете на количество населения. Можно говорить, что это пример общества, недовольного самим собой и потому себя уничтожающего… Эта трактовка напрашивается сама собой и достаточно популярна у аналитиков определенной политической ориентации. Но, справедливости ради, можно ведь посмотреть на ситуацию и иначе: Россия одна из немногих относительно развитых стран, где продолжает жестко работать механизм естественного отбора. В самом деле, если углубиться в российскую историю, почитать мемуаристов, то, что ни век — несчастья и разорения. При том — завистливые ссылки на просвещенных и культурных соседей, жизнь у которых много лучше. И тут же — предвидение, что родная страна подходит к своему краху. Однако же каким-то образом в череде этих несчастий именно Россия расширяла и расширяла свои владения и стала крупнейшей по территории страной мира. Удивительное дело! Если почитать труды наших историков и обществоведов, то из них никак невозможно вывести логическое объяснение этого факта. Напротив, казалось бы, страна должна была прийти к логическому концу еще до монголо-татар — в результате жесточайших усобиц. Не случилось. “Беседуя об эволюции, — пишет этолог профессор Р. В. Дольник, — мы часто невольно представляем себе естественный отбор как некую мудрую, рачительную, добрую силу. Поэтому, столкнувшись с негуманными его решениями, мы зачастую недоумеваем и возмущаемся. Но естественный отбор — бездушная и безжалостная статистическая машина. Ей не присущи гуманистические принципы” (В. Р. Дольник. Непослушное дитя биосферы. СПб., 2003. С. 103).
Возможно объяснение историческому общественному пути России со всем ее порой мало нравящимся нам архетипическим можно будет дать тогда, когда общественные науки, включая историю и психологию, принципиально пересмотрят свой предмет изучения. Мы, кажется, уже стоим на пороге понимания, что предметом любой науки, берущейся изучать человека и предметы его деятельности, является в первую очередь человечество в целом. Лишь рассматривая человечество в целом как единый объект, можно разгадать извивы психологии и истории отдельных народов и стран, понять, какую роль они играют в общем организме. Попытки же изучать их в качестве отдельных самостоятельных законченных объектов сходны попыткам исследовать палец или глаз — вне организма — как самостоятельные предметы.
Возможно, наша Россия является сердцем единого человеческого организма, чье энергетическое биение разгоняет кровь по самым удаленным органам, вроде Огненной Земли или Островов Зеленого Мыса.
Группа же владельцев недостроенных квартир с 4-й линии Васильевского острова, совершив традиционный маршрут всех групп такого рода — Госстройнадзор, администрация Василеостровского района, жилищная инспекция, прокуратура, Строительный комитет администрации города и, изучив сполна все особенности российского хронотопа просителя, пришла в конце концов во вполне символическое место — приемную нашего национального лидера — руководителя “Единой России” — на Конногвардейском бульваре, где прием просителей осуществляют его коллеги по партии, депутаты Законодательного собрания. Выбрав подходящего строительной теме единоросса — зам. председателя строительной комиссии ЗС Вадима Михайловича В., наши герои терпеливо и долго ждали его приемного дня. И день настал. Торжественный скрытый голос потребовал у просителей назвать имена и фамилии перед входом в парадную. Где-то там, в глубоких недрах, раздался щелчок, и двери открылись. Типичный парадный подъезд. Торжественная лестница — дорога к сакральному. Наконец, несколько зал с секретарем. “Вы записаны к господину В.? Ждите его помощника”. Ждут. Наконец помощник довольно любезно сообщает, что готова выслушать просителей. “Но позвольте — мы месяц ждали приема, мы хотим говорить с господином В.!” Немая сцена. “Вы хотите говорить с самим господином В.?” Далее — час каких-то шуршаний, телефонных переговоров, косых взглядов — видимо, это было время борьбы за то, чтобы господин В. посетил-таки приемную в свой приемный день (раз в несколько месяцев!), и попытки оценить, могут ли от просителей быть какие-либо неприятности. И вот он приехал — из каких-то высших сфер, сверкая дорогим костюмом, погруженный в беспрерывные переговоры о некоей машине, которая ему непременно нужна — не то туда, не то сюда. Стараясь смотреть на просителей благосклонно, он уделил им минут пять, а то и шесть — не отрываясь от телефонной трубки мобильного телефона и переговоров о машине. Прекрасный мужчина в расцвете сил, ощущающий твердую подпорку социальной иерархии и крупный яркий красный гребень на ухоженной голове. Разумеется, его не интересовали никакие детали дела, зато он гордо сказал, что ему Госстройнадзор ответит в несколько дней — пусть только попробуют не ответить — Ему. На этом он счел свою миссию исполненной и убыл обратно в мир высокой и обременительной политики. Милая женщина из состава делегации потерпевших, вышедшая когда-то давно замуж за англичанина и убедившая мужа вложить деньги в покупку квартиры в чудесном городе Петербурге, долго не могла прийти в себя. Наконец она очнулась от парализующего социального наркоза общения с российской властью. “Боже мой — какой кошмар! А ведь там, за границей, я их слушала, и мне казалось, что все здесь действительно изменилось. Ему перед нами даже не неловко…”
Можно ли изменить социальные стереотипы-архетипическое-хронотопы? Разумеется, да. Во-первых, кипящая лава российской социальной жизни, ожесточенная борьба за ресурс, за место в иерархии будут неизбежно остывать по мере взросления самобытного российского капитализма. Оформившийся “высший класс” постепенно приобретет большую устойчивость и одновременно спокойствие. Мясо обнажившейся общественной реальности, оказавшееся вполне животным мясом, постепенно обрастет социальной коркой. Демонстрировать принадлежность к высшему классу, выпячивать богатство в России станет так же непристойно, как, например, в Швейцарии. Чиновники из добытчиков ресурса постепенно превратятся-таки в управленцев. Развитая система благотворительности и общественная стабильность сократят количество нищих и побирушек. Во-вторых, конечно, многое зависит и от государственной политики. Как показывает опыт других стран — и прежде всего опыт борьбы с этническими предрассудками, — если людей ставить перед необходимостью сотрудничества ради достижения общей цели, это постепенно меняет их предрассудки в отношении друг друга. Понимая, что вам неизбежно придется жить с соседями-неграми (арабами, евреями, кавказцами, русскими — тут уж каждому свое), вы незаметно начнете менять свою установку в отношении этих людей и начнете различать и их позитивные черты, в которых, возможно, раньше им отказывали. Раз нельзя изменить ситуацию — надо меняться самому. В России, как это ни парадоксально, эту практику изменения социальных стереотипов надо бы применить и в отношении групп “чиновники” — “нечиновники”. Если чиновники будут поставлены в условия, когда их благосостояние станет возможно только на основе эффективного сотрудничества с “просителями” — населением, это заставит их начать по-другому смотреть на посетителей кабинетов и учиться вырабатывать “новый общий смысл”.
А пока остается расслабиться и наслаждаться изучением естественного отбора в природной среде. Ничего не поделаешь. Хронотоп. Архетипическое. Последствия тугого пеленания. Садомазохистический характер и Миссия энергетического сердца мира в одном флаконе.