Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2010
Александр Городницкий
Александр Моисеевич Городницкий родился в 1933 году в Ленинграде. Окончил Ленинградский горный институт. Доктор геолого-минералогических наук, участник многочисленных научных океанологических экспедиций. Автор многих поэтических книг и популярных песен, двух книг мемуарной прозы. Член СП. Живет в Москве.
ПЕТЕРБУРГ
Петербург — Венеции аналог,
Помнится в обличии ином.
Много раз я по его каналам
Проезжал на катере речном.
Помню это плавное скольженье
По воде зеленого стекла.
Золотые сверху отраженья
Яркие роняли купола.
Юноши из бронзы надо мною
Лошадей держали под уздцы,
Над гранитной серою стеною
Колыхались стройные дворцы.
Тех пейзажей песенная нота
В сердце отпечатала следы.
Петербург видней не с самолета,
Питер начинается с воды.
Не постичь иначе этих линий,
Каменных фантазий торжество.
Потому-то с детства и доныне
Снизу вверх смотрю я на него.
ДУХОВЫЕ ОРКЕСТРЫ
Я люблю духовые оркестры,
Что других мне оркестров нужней.
Это все начинается с детства,
С довоенных забывшихся дней.
Те старинные слушая вальсы,
Что запомнил тогда наизусть,
Почему-то я делался старше
И впадал в непонятную грусть.
Поистлели нашивки и канты,
Неуместны в эпохе другой,
Те военные спят оркестранты
Кто под Гатчиной, кто подо Мгой.
Позабыть бы давно это надо —
Где обратно дорогу найду?
Догнивает пустая эстрада
В Соловьевском осеннем саду.
Мне оркестр духовой не поможет, —
Впереди холода и дожди.
Отчего же, скажи, отчего же
Снова сердце заныло в груди?
Не вернуть мне васильевских линий.
Что я в жизни хорошего знал?
Все уходит, как в фильме Феллини,
Где всегда неизменен финал.
Где теряешь и дом, и подругу,
И годами налаженный быт,
А оркестр все ходит по кругу
И веселые марши трубит.
АНТИКВАРНЫЕ МАГАЗИНЫ
В магазины антиквариата
Не хожу, усталый ротозей.
Я любил их, помнится, когда-то,
В детстве принимая за музей.
Но уходят памятные даты,
И теперь, почти что старику,
Магазины антиквариата
Мне внушают странную тоску.
В рамах позолоченных картины,
Бронза, гобелены, серебро,
Все это покрыто паутиной
Времени и, видимо, старо.
Мне от мысли никуда не деться,
В прошлое протягивая нить,
О первоначальных их владельцах,
Вещи не сумевших пережить.
Их унес по перепутьям млечным
Смуты и войны девятый вал.
Ведь когда я вижу семисвечник,
Знаю я, как он сюда попал.
Что мы в детстве видели когда-то,
Горькие свидетели потерь?
В магазины антиквариата
Никогда не захожу теперь.
В них немноголюдно — лень и скука,
Но витают в воздухе всегда
Запах тлена, краденого скупка,
Пепел разоренного гнезда.
* * *
Темные пустынные аллеи,
Солнца остывающая медь.
Если сам себя не пожалею,
Кто меня сумеет пожалеть?
Не с того ли, побороть не в силах
Эту боль, невидную врачу,
Приезжаю к маме на могилу
И слова наивные шепчу?
Жизнь уходит. Все, как в танке, глухо.
Свадьбою не кончится кино.
Надоело улыбаться глупо
Там, где плакать надо бы давно.
Не унять немую эту муку.
Сумерки сгущаются кругом.
Враг, что подает в несчастье руку,
Все равно останется врагом.
Свет вечерний брезжит еле-еле.
Изморозь ложится на траву.
Не хочу, чтобы меня жалели, —
Этим, вероятно, и живу.
ЗОЛОТОИСКАТЕЛИ
Картинка забывшейся книжки —
Палатка над шумной рекой.
Какие мечты у мальчишки? —
Собачья упряжка и кольт.
Любовь — победившим награда,
Сумевшим с пути не свернуть,
А золота вовсе не надо,
Поскольку не в золоте суть.
Угар золотой лихорадки
Джек-лондоновских страстей
Морочил отравою сладкой
Худых ленинградских детей.
Как будто и впрямь на каноэ,
От школьных забот вдалеке,
Плыву незнакомой страною,
Сжимая весло в кулаке.
Гремящей воды канонада,
Азарт, разрывающий грудь,
А золота вовсе не надо,
Поскольку не в золоте суть.
* * *
За железной стеной моей жизни прошла половина,
Среди диких народов, на этой земле коренных.
Мы привычно любили сухие грузинские вина,
Потому что по жизни не пробовали иных.
Для краев, где полгода свирепствует зимняя вьюга,
Где измученный пахарь калечил о камни соху,
Было Черное море пределом заветного юга,
И Марселем казался богатый когда-то Сухум.
Мы веками страдали от собственных наших утопий.
То, что дорого нам, за границей не стоит и грош.
Говорят, что и Пушкина ценят не слишком в Европе,
Оттого что на Байрона он изначально похож.
Равнодушно внимая раскатам небесного гнева,
Как внезапной грозе, что воздушной тревоге под стать,
Мы не сдвинем на Запад свое азиатское небо
И не сможем, увы, никогда европейцами стать.
Не дано нам с рожденья бассейнов и теннисных кортов,
Лишь колодец двора да заросший травой водоем.
Все, что нравилось нам, оказалось не первого сорта.
Мы до первого сорта навряд ли теперь доживем.
И уже на закате, сыграть приготовившись в ящик,
На холодную землю ступая усталой ногой,
Утешаюсь я тем, что любовь к ней была настоящей,
Первосортной, единственной — значит, не нужно другой.
* * *
Говорят, что под старость всегда ухудшается почерк.
У меня он такой, что нельзя пожелать и врагу.
В записной моей книжке сплошной образуется прочерк.
Телефон, постоянно звонивший, теперь ни гу-гу.
Мне сегодня пространство — последняя в жизни отрада,
Самолетное кресло привык подпирать я плечом,
Но места, что манили, Австралия или Канада,
Только память о прошлом и больше уже ни о чем.
За окном по-осеннему холодно, пусто и сыро.
Золотыми гвоздями к Вселенной прибит небосвод.
Неужели чудес в моей жизни уже никогда не случится?
Ничего в ней хорошего больше не произойдет?
ПОЭТ
Зря поэт, на амбиции скор,
Из другого, мол, выпечен теста, —
Он, как роль заучивший актер,
Не является автором текста.
И когда прекращается связь
С небесами, включенная свыше,
И стихов обрывается вязь,
Никому его голос не слышен.
От него откровений не жди
В перепалках застольного спора, —
Ничего не имея в груди,
Что он может сказать без суфлера?
Сколько душу его ни лови,
Ничего не поймаешь при этом,
Потому, вероятно, в любви
Не везет настоящим поэтам.
Их подругам, увы, невдомек,
Не вникающим в музыку строчек,
Что в любви объясняется Бог,
А не смертный его переводчик,
Что готов умереть поутру,
Обреченный на адские муки.
И антенна дрожит на ветру,
Принимая небесные звуки.