Эссе
Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2010
Данила Миронов
Данила Андреевич Миронов родился в 1977 году в Ленинграде. Врач, кандидат философских наук. Автор нескольких книг верлибров. Живет в Санкт-Петербурге.
эскизы на улетающих листьях
эссе
Игра
Скучно, нет огня.
Опускаются руки.
Не видишь пути.
Сумерки жизни.
Потому что не играешь. Не хочешь. Не понимаешь.
Бежишь не для того, чтобы прибежать куда-то или убежать от чего-то, а чтобы не останавливаться в принципе.
Остановка подобна маленькой смерти заживо. Мы с детства больны движением — из физкультуры мы почерпнули скорее “физ”, нежели “культура”, — смыслы и ценности последней мало ведомы нам.
Жить в мире игры и не играть, не бегать — значит не жить вовсе. Иллюзия жизни раскачивается на этих качелях. Ведь тебе совершенно нечего делать в покое. Покой — враг жизни, он целителен лишь для больных. Жизнь требует неустанного движения.
Ты крутани легонько рулетку этой жизни, и кураж вернется к тебе!
А с ним и желание властвовать, повелевать другими, а следовательно, неизбежно и унижать.
Какая особенная сладость в том, чтобы унижать других — и не слабых, но сильных: валить ниц и топтать до потери дыхания последнего. Побеждая сильного, мы приобретаем иллюзию обладания силой. Лучше убивать самому, чем быть убитым другим. На этом стоит мир вот уже какое тысячелетие. Ведь если мир — театр, тогда в нем не только актеры, но и режиссеры, продюсеры, массовка, работники сцены и прочие. В театре не может быть равенства и справедливости — пожинают успех и славу как раз те, кто имеют к этому весьма неглавное отношение, а деньги заберет продюсер, ибо для него все это просто бизнес.
Хотите играть и превратить мир в игру — пожалуйста! — только не плачьте, когда проигрываете, не пытайтесь выжать слезу сочувствия и сострадания.
Кураж приносится деньгами, одержимостью ими в количественном и качественном отношении. Когда их много, то и тебя как бы становится больше. Количество приносит с собой иллюзию обладания этим количеством и иллюзию защищенности от угроз мира. Деньги как количество несут в себе идею победы над множественностью окружающих бед. Множество денег вступает в спор с множественностью бед с целью значительного перевеса. В качественном отношении деньги выдают себя за власть. А как же: приятно-таки, когда кто-то ни с того ни с сего встанет на колени перед тобой только потому, что ты посулишь ему много денег.
Власть имущие и очень богатые люди абсолютно уверены в том, что любым народом можно манипулировать сколь угодно и как угодно долго, потому что есть деньги — иллюзия и условность, которая устанавливает властные отношения.
Добавим сюда страстишек перемен!
А азарт игры и возможность проиграть все!
Играть до потери самости. Растворяться в игре. Играть не для того, чтобы выиграть, а для того, чтобы играть до бесконечности.
Человечество разлюбило покой и втянуло себя в модус дурной бесконечности, которому не будет конца.
В этой игре бесконечно крутится барабан, словно вечный двигатель. Можно играть, проигрывать и выигрывать, но невозможно остановиться.
В эту игру все играют всю жизнь и до самой смерти.
Смысл в том, чтобы тратить себя, тратить без счета, ибо не ты считаешь и тратишь не свое.
Только разжигая огонь игры, помни о том, что он, как правило, заканчивается пепелищем.
Мир
Как выжить в этом продажном мире?
Мир, в котором побеждают числительные, где человеку почти не остается места, — он ютится, ему не уютно.
Мир, в котором качество проигрывает количеству, высокое — низкому, внутреннее — внешнему. Человек вырождается в мутанта, все более оправдывая свое животное происхождение.
Жить в этом мире холодно и одиноко; довольно бессмысленно, впрочем, и жить-то, в общем, толком не приходится. Выживание — вот более точный статус нашего бытия. Выживать в надежде на то, что в будущем доведется пожить, только будущее это никогда не наступает.
В этом ассиметричном мире, где благ мало, а людей много: подавляющее большинство обречено на нищету и унижение изначально.
Ну и что с того, казалось бы, что в мире есть мутанты?!
Только терпимость к мутантам чревата превращением тебя самого в мутанта же. Нетерпимость же к ним просто ломает тебя об колено устоявшейся толерантности.
Чтобы выжить в мире, нужно заставить себя не просто играть разные роли на этом дурном детском утреннике, нужно изуродовать свое лицо под различные безликие маски.
Нужно быть готовым к насилию в каждую секунду своего бытия. Школа насилия в самом широком смысле должна быть пройдена изнутри и сызмальства. Готовность к насилию и школа борьбы с ней — вот единственный рецепт не быть застигнутым врасплох.
Не быть, чтобы косвенно быть.
Быть лишь в контексте, на полях пунктиром — в жирном тексте небытия.
Но можно стать стальным шаром, от которого все будет отскакивать прочь, плюнешь — стекает, ударишь — больно. А он все блестит своим холодом! Он цельный и прочный, тяжелый, но приятный с виду, он блестит и внушает доверие своей твердостью. И когда он наносит удар, — он смертелен. Пройдясь по косточкам, он превращает их в песок. А если его зарядить в пушку, он разнесет все живое в разные стороны. Такие — делают историю; они держатели успеха, власти и денег, — они идолы и кумиры, они на раздаче.
Но они, к сожалению, не люди, а всего лишь металлические шары.
Так кем же быть в этом странном мире, чтобы в нем можно было жить: невидимой пометкой на полях или стальным шаром?
Трудно жить в мире тотальной пошлости и мещанства; самобытность получает в ней только домохозяйка!
Маховики
Два маховика трутся друг об друга, высекая творчество. Один крутится в сторону материального, плотного и отяжеленного, он окручивает лихо, не оставляя времени на раздумья, расставив ловушки необходимости. Иногда кажется, что он крутится сам по себе, вне твоей воли — так, как вертится Земля вокруг своей оси — этот порядок неизменен.
Однако иногда тебя захватывает мысль, что так не может продолжаться вечно: движение материи, хотя и невозможно остановить, но из него постоянно хочется вырваться за пределы. Есть нечто такое внутри моей материи, что нестерпимо хочет ею не быть, выскочить из центрифуги необходимого. Это второй маховик духовного начинает свой разбег супротыив маховику материального. От него невозможно отказаться, но тогда, рано или поздно, тебя будет ожидать бессмысленность, тоска, ибо все материальное тленно и преходяще. Душа в миг своего первого осознания себя и до конца дней требует от тебя нечто совсем иного.
Два механизма крутятся в разные стороны, причиняя массу страданий их обладателю.
Но попробуй останови хотя бы один из маховиков! Ничего не получится.
Жизнь не терпит ассиметрии.
Нужно в конце концов смириться с этими процессами, ибо и ты также преходящ в этом мире. Противовесы материи и духа вечны, а ты появляешься только на их стыке лишь на малый срок.
Тебе дано счастье быть на стыке двух вечностей. Порой даже непереносимая ноша в итоге своем на самом деле есть величайший дар природы тебе — ее сыну.
Так будь же любящим сыном!
Война
Стоит пропеть гимн войне, ибо нет таких времен, когда бы не было ее хотя бы на малое время.
Война! — ты несешь с собой горе и страдания, слезы и страхи. Ужасов твоих невозможно перечислить, ибо их легион. Ты ломаешь судьбы и их носителей на манер щепок или хвороста. Ведь не десятки, не сотни, не тысячи, — но миллионы жизней вырываешь ты из обыденной круговерти дней. Высасываешь жизненное начало, заключенное в наших убогих телах, без остатка и вы-брасываешь, как ненужный силос. Куда безвозвратно забираешь ты жизнь живых? Ради чего?
Бесконечно больно видеть насильственную смерть.
Ты сжигаешь города и целые страны, под сапогом твоим жестоким гаснут тончайшие художества рук человеческих, империи и цивилизации улетают в забвение, чтобы никогда более уже не возродиться в былом величии. Хрустят косточки человеческие, словно песочек мелкий на зубах твоих, никогда не съедаемых кариесом. Тысячелетиями живешь ты припеваючи, набивая нутро свое мертвечиной.
Не самые лучшие остаются после войны и в муках своих снова продолжают жить, чтобы через короткое время снова начать самоуничтожение.
Зачем же ты существуешь на земле нашей, и без тебя грешной?
Миллионы маленьких, подрастающих деток, но с немаленькими слезками на щечках встретят новое утро без отца. Никто не заменит им отца — никто и никогда. Маленькая обида, точно зернышко, упадет в душу, и никому не ведомо, куда оно прорастет; но маленькое когда-нибудь вырастет большим и будет мстить.
Война замыкается на саму себя, словно заколдованный круг. Мир — это искусство обрезания замкнутой ниточки; мир — это усилие противостояния.
Но мир совсем не нужен взрослому мужику. Война необходима ему, как глоток холодного пива, если только он не мучается хроническим тонзиллитом. Когда свобода закована в жесткие рамки ответственности и долга, — знайте, что там заложен источник будущей войны. Ибо оковы эти обязательно будут сброшены, как и кандалы разума и логики.
Война — порыв безумства в поисках своего истока. У безумства тоже есть исток — это разум человека. Разум, который зашел в тупик.
Человек не переносит закрытых систем, ибо в закрытом пространстве он задыхается. Пружина развития, заложенная в нем, иногда выстреливает из-под гнета необходимости и разрушает все вокруг — система прорывается и открывает для себя новый горизонт.
Только непонятно, почему нельзя просто вовремя открыть настежь все окна и форточки его странного устройства?
Пепел и огонь
Настоящая война идет в мире. Непрерывно и именно в мире. Война, как огонь, иногда вспыхивает ярким пламенем, сжигая в своем костре миллионы нераскрывшихся жизней. Но на его пепелище остается мир, который представляет собой тлеющие угли. Если подуть на них хорошенько, то можно получить маленькие костерки, которые своими коротенькими язычками будут силиться поглотить все, что можно еще сжечь. Если в этот момент подбросить туда сухие поленья, то костер возьмется с новой силой. Но счастье, если костер давно прогорел и вокруг только пепел. Это состояние можно назвать мирной ситуацией.
Мы живем в мире тлеющих угольков и как будто забываем, что он представляет собой пепелище прошлых исторических напластований. Пожары прошлых войн ни в какую историю, в никуда просто так не уходят. Этот мир весь насквозь пропитан костровым запахом.
Пепел рано или поздно осядет у каждого на волосах, серебря их, а под ними что-то повернется в том органе, который ответствен за понимание. Можно прикоснуться ладонью к истории, если положить руку на пепелище, — она будет больно обожжена об угли, скрытые под серым пеплом.
Прикоснуться к истории все равно что прикоснуться в вечности, — она всегда обжигает и вызывает страдание. Ибо так же, должно быть, страдает и Бог.
Не случайно человек теряет веру в Бога, ибо и Бог, по-видимому, перестает верить в человека. Но только его логика кажется более убедительной: он не верит в человека, но точно знает, что человек есть, — он знает человека, в отличие от человека, который может только верить в Бога, но не знает его.
Когда же наконец человек сможет воскликнуть самому себе: “Я не верю в Бога, я знаю Бога!”
Может быть, тогда нам удастся посыпать пеплом главу, бежать с пепелища, навсегда отказавшись от пожаров. Забыть привычный круговорот войны и мира, пепла и огня. Но кто знает, может быть, только сжигая себя, раз за разом все изощреннее и циничнее, мы все глубже постигаем простую, но чрезвычайно глубокую мысль, что мы все-таки живые, глубоко живые.
Суета обыденности
Мелочная, непрекращаемая возня каждодневных суетных дел способна свести с ума даже самого уравновешенного человека. Жизнь современного цивилизованного общества накладывает довольно жесткие рамки необходимости на сферу так называемой свободы человека. В мегаполисе человек свободен только в том, чтобы соответствовать и подчиняться идеалу городского жителя.
Но что значит быть городским жителем?
Значит жительствовать среди машин, обживать пространство вокруг себя, которое отчуждено и механизировано. Городской житель — раб своих машин, однако воображает обратное: будто машины служат ему и делают его бытие более комфортным. Такой житель постепенно утрачивает связь с природой, да и вообще с живым. Истончается связь и с самим собой, — поскольку машинерия развращает человека, приучая его к пассивности, — все сделает машина, справит любые дела и решит проблемы: только научись нажимать нужные кнопки. Все мы учимся только тому, чтобы правильно нажимать на кнопки, к стыду своему, до сих пор не обнаруживая таковых на своем теле. Но они должны быть, и скоро, если их и не найдут господа ученые, то, по крайней мере, убедят нас в том, что человек есть один из механизмов — только и всего.
Но на вершине этих познаний остается экзистенциальный вакуум и пустота.
Однако и эта пустота никогда не бывает совершенно пустой. Может быть, окажись мы в полной пустоте, мы смогли бы услышать, как она звучит, — родилась бы подлинная поэзия. Но беда в том, что пустота всегда замусорена различными шумами суеты.
Жизнь заставляет нас шевелиться, чтобы не отдать окончательно концы. Жизнь городов приносит не размеренный гармоничный труд, но суету. Надо то, надо это, там что-то сломалось не вовремя, разумеется, — и все очень важно и необходимо. Жизнь утекает на важные дела, которые не составляют, к сожалению, главного и искомого.
Суета, словно ветряная мельница, рано или поздно открывается перед каждым человеком. Отправляясь этаким донкихотом в длинный путь жизни, каждый человек искренне полагает, что на нем будет множество романтических приключений и небывалых историй. Однако при встрече с самой первой же ветряной мельницей наш герой надолго, если не навсегда, застрянет около нее. Суета только первый пробный камень испытаний на пути жизни. Ее нужно преодолеть, чтобы идти дальше. Ведь будут и другие мельницы.
Так что же нужно для того, чтобы преодолеть суету обыденности?
Совесть
Для стыда, для совести обязательно нужен другой.
Часто мы говорим или думаем о том, что встречаются люди, которые не ведают стыда. Нам они осложняют жизнь или, по крайней мере, настроение хотя бы потому, что у нас-то совесть есть, как нам кажется. На фоне их бессовестности бледнеет наша совесть, и она оказывается, как бы сказать, не в удел.
Мы спрашиваем себя: что же такое совесть?
И не находим ответа.
У кого-то она есть, но у некоторых ее нет и в помине.
Совесть в человеке проявляется тогда, когда рядом с нами появляется другой. Нам бывает стыдно перед другим. Когда мы что-то сделали неправильное в отношении нашей собственной жизни, есть чувство горечи, обиды, но не стыда. Мы не стыдимся сами себя. Наедине с собой нет совести, ибо себя мы привыкли прощать, ведь нам жить с собою дальше. Можно и презирать себя, но невозможно отвернуться от себя так, как мы отворачиваемся от бессовестных людей.
Совесть появляется только по отношению к другому. Другой на моем горизонте переиначивает меня: я вступаю в отношения с другим, и этот другой испытывает мое влияние на него. Я более не свободен, когда рядом другой. Другой заставляет меня думать не только о себе, но и о нем тоже.
Если я что-то сделаю не так по отношению к нему, будет не просто отделаться от ощущения своей неправоты, особенно если он не сможет мне ответить. Даже те, кто закрывают глаза на такой эмоциональный осадок, все равно подспудно знают о своем дурном, допущенном в отношении другого, и оправдываются разными обстоятельствами.
Но если быть более требовательным к себе, попытаться стать выше обстоятельств, тогда вы нащупаете щемящее чувство своей ничтожности. Вы сделали неблаговидный поступок, а другой в это время промолчал, — он ушел, а вы остались наедине, но не с собой, а с воображаемым им. Другой привнес частичку себя в вас, и теперь вы не один. Он принес вам весть. Вы прочитываете его весть в едином контексте своих вестей — и у вас образуется со-весть. Отныне вы будете жить в диалоге с разными вестями, и каждый раз вы будете находить ту или иную со-весть.
Совесть — это не то, что присутствует раз и навсегда, она вспыхивает яркими всполохами и исчезает. Таких вспышек за жизнь у каждого, может быть, и немного, но дай Бог, чтобы они были. Никогда не поздно включиться в прямую речь другого и попытаться прочесть его весть. И тогда появится шанс услышать то, что без него не зазвучало бы.
Совесть дает нам новое измерение с другим. Вряд ли мы сможем познать этого другого, но часть его пространства пересечется с нашим и оставит своей неизгладимый след, из которого будет произрастать цветок совести. Если ухаживать за ним, быть бдительным и внимательным, тогда есть шанс осознать в себе непостижимое человеческое начало, которое зовется совестью.
Тем же, кто еще не прикоснулся к этим плодам человеческого духа, можно позавидовать: у них еще все впереди.
Власть и грех
Власть существует благодаря греху: управляет грехами и управляется не без греха.
Как бы ни была упоительна и завораживающа сладкая ложь властных притязаний, найди в себе силы отказаться от нее, чтобы не погибнуть окончательно.
Когда появляется власть в человеческих отношениях?
В тот момент, когда один человек показывает свое умение, лучшее, чем у других, — другим. И эту вершину чуть раскрывшегося человеческого бутона совершенства он незамедлительно обращает в свою противоположность — в боль и страдание. Только что открытую добродетель, данную ему непонятно от кого, превращает в оружие, направленное против других. Свою добродетель он выворачивает в стальные оковы для других. Привлекая гармонией цветка, он ловко насаживает очарованные души на шипы.
Добродетель может быть использована в двух разных ипостасях по отношению к стороннему ее наблюдателю: она может возвысить и способствовать росту, но может унизизить и поработить. Второй случай называется властью. А бывает, что и вовсе нет никаких добродетелей, а вместо — только видимость и подобие добродетелей.
Один обольщает другого добродетелью, чтобы подчинить своей воле и желанию. Дальше выстраивается иерархия, которая щедро подкармливается этическим: “Ты должен!”
И ты должен, — не вполне понимая кому и за что. Но чтобы возвыситься над этическим, нужно иметь в своем характере нотки безумия. Ибо пойти против этического — значит идти против разума. Можно сбежать в религию: любая религия построена на безумии, — разума там ровно столько, чтобы не сойти с ума окончательно, но в религии ты не получишь искомого ответа. Религии учат лишь смирению и повиновению.
Но власть, какая бы сладкая она нb была, как бы сытно ни кормила своих подчиненных, всегда оставляет ощущение унижения: власть всегда унижает.
Можно прожить и с унижением, но тогда придется согласиться на признание греха в себе. Тогда имей наглость сказать маленькому ангелоподобному существу, только что рожденному в любви и согласии: “Ты греховно на всю оставшуюся жизнь!” — и живи с этим чувством скорби и несправедливости, разрешенной с твоего согласия, до конца своих дней. Власть кастрирует с самого начала для того, чтобы произвести инициацию признания своей реальности раз и навсегда; прививка власти — самая длительная и действенная.
Но если найдешь в себе силы не согласиться с этой максимой, тогда тебе придется идти одному по нехоженым тропам противостояния власти и религии. Ибо и та и другая в конечном счете спекулирует на максиме греховности человеческой природы.
У тебя только два пути, чтобы избавиться от власти: либо пуститься в плавание в поисках выяснения сущности человеческой природы, не признавая a priori ни ее совершенства, ни греховности; либо покориться и подобрать для себя какой-нибудь удобоваримый миф, каковыми так пестро изобилует мировая культура.
Одиночество
Ты — одинок. Одиночество душит тебя, ты бежишь от него, страшишься его, не понимаешь его логики.
Но напрасно: одиночество — это то, к чему мы приходим в конце всех концов. Дороги сливаются в путь, а путь всегда лежит сквозь одиночество.
Мы рождаемся одни и умираем по одному. Вся жизнь — сплошная траектория от одного одиночества к другому.
В одиночестве мы постигаем мир, мужаем, обретаем себя.
Одиночество — приют для души. Только там душа сможет ощупать сама себя, понять и принять свою заброшенность как данность и неизбежность.
Жизнь, скорее всего, не для праздника, а для испытаний.
Нужно остаться наедине с собой, чтобы себя встретить. Первая встреча будет самой ужасной, поскольку вместо себя ты встретишь только пустоту, ибо узнавание себя происходит через пустоты. Но дальше дело пойдет легче: узнавание себя будет происходить мучительно, но каждый новый опыт будет приносить что-то новое. Там бросишь якорь, там оставишь зарубку.
Чтобы познать себя, нужно обязательно остаться в одиночестве.
Его не нужно бояться, ибо оно только условие рождения души, своеобразная акушерка.
Чтобы куда-то прийти, нужно обязательно от чего-то оттолкнуться. Если отталкиваться от чего-то иного, чем ты сам, тогда другое будет отскакивать, а ты будешь оставаться на месте. Но если оттолкнуться однажды от себя, есть шанс попасть туда, о чем даже и не мечтал вначале. И здесь нам поможет тихая заводь одиночества.
Благословим одиночество, которое дает нам возможность обрести себя!
Пустота
Мы приходим к людям через пустоту. Прощание с детством наступает в тот момент, когда мы сознаем себя бесконечно одинокими на этой земле. Одиночество это таит в себе открытие собственного взгляда на мир и одновременно ужас неизбежной ответственности за этот взгляд. Наступает время осознания свободы и одиночества.
На пороге еще невыбранности себя и своего пути уже осознаешь себя человеком, который в состоянии чувствовать и понимать. Слышишь тишину космоса и музыку сфер: все уже узнаешь, но еще не знаешь.
Страдания возникают как раз из-за невозможности не просто высказать кому-нибудь свою боль, но и выразить ее даже для самого себя. Словно жало, в плоть поселяется пустота. Огромный пустой шар, который может запросто лопнуть, — и тогда неминуемая гибель. Но если решиться оставить его, тогда нужно набраться терпения ждать, чтобы из пустоты начало прорастать нечто большее и вначале невидимое.
Нужно научиться слушать свою природу. Ведь она живая и не целиком подвластна нам. Есть глубины, на которые редко кто спускается, ибо страх не вернуться велик.
На поверхности проще, но скучно. На глубине невозможно, но тянет.
Каждый по-разному переживает свою душевную пустоту-незаполненность, но все в конечном счете выходят к людям.
Каждый из нас не просто идет к человеку, но страстно прорывается сквозь толщу одиночества и пустоты, обжигаясь и раздирая руки в кровь. Ибо одна только мысль не выйти к людям способна поставить точку в нашем росте и остановить жизнь.
Многое в состоянии остановить нас в этом порыве, но сам порыв никто не в силах отменить.
Никакая пустота не способна удержать разрастающееся содержание.
Человек способен преодолевать и не такое.
Рука другого
Ты падаешь.
Земля уходит у тебя из-под ног. Мир, еще недавно столь близкий и понятный, вдруг становится холодным и пустым. Мир оставляет тебя в одиночестве.
Падая, ты протягиваешь руку другому. Любому другому, который в состоянии тебе помочь.
Но как можно помочь тебе? Просто протянуть руку и вытащить тебя из пустоты, в которую ты скатываешься.
Но вправе ли ты рассчитывать на другого, ведь он тебе ничего не должен. Он также падает время от времени.
Ты обижаешься, когда рука не протянута в нужный тебе момент, но вспомни о себе: всегда ли ты сам протягиваешь другому свою бескорыстную помощь?
Но дело даже не в том: рука другого — это возможность не думать о своих руках. Мы рассчитываем на других так, как будто они нам что-то должны. Факт существования другого еще не превращает его орудие долга.
Рассчитывая на других, мы часто забываем о своих возможностях.
Тебе не подали руку в тот момент, когда ты падал, — ну так что же? Это не повод обижаться. Идя по крутым горным склонам, пускаясь в сомнительные и рискованные походы, позаботься о своей безопасности так, чтобы не обременять других. Научись жить так, чтобы не рассчитывать на других.
Долг состоит в том, чтобы уметь спасать человека в принципе: себя или другого — все равно. Другой может прийти, а может и не прийти в нужный момент. Рассчитывать на его помощь не приходится, ибо он идет другой дорогой и так же, как и ты, ждет протянутой руки.
Если тебе не протянули руки — это еще не повод протягивать ноги.
Нравственность
Можно сколь угодно долго критиковать нравственность за то, что она существует. Приводить тысячи примеров несовместимости нравственности с современными тенденциями мира. Техника и идеологии все более и более завоевывают сознание современного человека, поле нравственности оттеняется все зримее. Вера, если и не в прогресс, то, по крайней мере, в лучшую жизнь, — вечный архетип человеческого бытия, на котором будут спекулировать и дальше новомодные тенденции.
Остановить веру, пусть даже в такие глупости, как прогресс, невозможно, ибо она иррациональна. Морализировать еще скучнее: старость пытается ограничить молодость на основании своего опыта. Но подарить ощущение опыта одного человека другому — акт возможный.
Отказаться от нравственности можно, вынеся ей обвинение в архаичности, но тогда нужно что-то предложить взамен. Нравственность — это не абстракт-ные законы, сложившиеся в человеческом общежитии. Нравственность — это сама природа человека. Через зов к правде, порядку, осмысленности и гармонии природа пытается сказать нам какие-то очень главные слова. Как часто мы прислушиваемся к ним?
Каждый из нас в разные периоды своего формирования ощущает потребность в верности, с силой, ничуть не уступающей любым другим потребностям. Верность себе, своему внутреннему остову ценностей и смыслов.
Пусть весь мир предаст тебя, — последним оплотом верности и смысла жизни будет только твоя воля, верность себе: сможешь ли предать ты сам, ответишь ли миру тем же.
На этой верности себе держится каркас человеческой личности. Никто не сможет заставить тебя изменить себе, кроме тебя самого. Все случается только с твоего согласия: активного или пассивного. Не все от тебя зависит, но на все ты можешь повлиять словом, делом, поступком… Не все зависит, но не все совсем уж и независимо от тебя; не без твоего косвенного влияния все вокруг свершается.
Искусство не изменяет мир, в противном случае многие шедевры неодно-кратно бы уже изменили его в лучшую сторону, но искусство точно способно менять конкретного человека.
Нравственность человека — это тоже искусство, то исконное подлинное искусство, которое воплощается в каждом человеке. Прошлые поколения освещают нам это сокрытое своими творческими лучами, и каждый в состоянии открыть в себе свет нравственного.
Прошлое пытается сказать будущему: “И ты не избегнешь света в себе, ибо так устроен человеческий мир! Прорывайся к свету, иначе тебя ждет беспросветная тьма. Будь верен своему ощущению себя, которое дано тебе от природы, и следуй этим законам!”
Сомнение и удивление
Сомнение и удивление есть две координаты, в которых помещается европейское мышление. Удивление, наивное и сознательное, дало начало и питало философский путь познания; сомнение возникло как противовес излишнему фантазерству и отрыву от реальности. Сегодня ищут пути соединения одного с другим, не подозревая, что это невозможно. Как проявление однобокости и крайности, и сомнение, и удивление есть расходящиеся векторы. Они, безусловно, сходятся, но точкой схождения и является сам носитель, то есть человек и его мышление. Мышление и создает пространство этих координат; и в зависимости от точечных числовых данных на осях оно может быть бесконечно разным у разных людей с сохранением единого порядка координат.
Возможно ли ввести новые координаты? Думаю, да, но для этого необходимо вырваться за пределы этих двух.
Крайность сомнения (скептицизм) превращает человека в червь, пожирающий и познание, и познающего. Неуравновешенное удивление вырождается в безумие. Гармонией и гарантией истины будет только само наличие мышления, которое непостижимым образом примиряет разность. Любое мышление до сих пор вызывает интерес: мышление всегда ново. Нужно, наконец, отказаться от бесспорных окончательных истин и выбрать для себя новую стихию — мышление как путь. В то же время неразумно вставать на зыбкую почву беспочвенности, отказавшись от него.
Выбирая просто мышление, не носящее никаких предзаданных целей, ан-утилитарное и неприкладное, мы выбираем саму природу, подлинность которой как раз и проявляется в отсутствии целесообразности. Цель в природе находит человек, но не сама природа. У природы множество целей, и ни одной из них она не отдает тотального предпочтения. Также нужно воспринимать и мышление: как дар природы самой себе для того, чтобы быть.
Человек все время пытается познать природу, но смысл, возможно, в том, чтобы быть все время с природой, ни на миг от нее не отстраняясь. Техницизм современного мира есть крайнее выражение этой борьбы за отчуждение от природы в себе. Эта юношеская болезнь очень скоро закончится, ибо природа не навязывает себя в друзья.
Подарок можно вернуть обратно, но после такого поступка едва ли можно вновь рассчитывать получить его вновь.
“Свет во тьме светит, и тьма не объяла его”
Свет дорог и необходим каждой живой душе. Без света невозможно развитие живого. К свету мы стремимся, его одного желаем. Свет несет умиротворение и покой.
Но свет также освещает тьму. Поначалу тьма вызывает испуг, от нее отшатываешься, как от неоспоримого зла. Спустя некоторое время тьма вызывает чувство любопытства. Желание исследовать тьму как противоположность свету, как явление природы очень скоро завладевает нашим умом.
Тьма соблазняет на исследование. В лучах света она преображается и становится не такой уж и темной, как казалось ранее. Что плохого в искреннем желании понять тьму, изучить ее свойства? Ведь это знание будет способствовать нашему духовному становлению и лучшему познанию света. Нельзя же, наконец, питаться только одним светом: ведь это бесконечно скучно и несправедливо относительно другой противоположности. Надо познавать жизнь со всех сторон, чтобы иметь возможность сравнить одно с другим и выбрать истинно правильное.
Как часто впадая во тьму, мы не задумываемся над тем, что тьма имеет свои законы, противоположные свету. Чтобы изучать тьму, нужно принять эти законы, изменив, соответственно, законам света. Ибо нельзя соединять без потерь свет и тьму: они разные по природе своей.
Тьма таит в себе много чего, столь желанного и потаенного для человека, что трудно будет ему отказаться от этого самостоятельно. Власть тьмы сильна, как смерть. Тьма разнообразна и насыщена прелестями: все можно найти для себя во тьме. Только одного там нет — света. И все уже есть у тебя, о чем только пожелать может смертный, — только света тебе и недостает.
Человек появляется в мир на границе раздела двух сред — света и тьмы — в пространстве середины. Не зная ни того, ни другого, он ищет спасения от неизвестности и вынужден выбирать, чтобы не разорваться пополам. Но на самом деле человек практически никогда не выбирает, он сползает то в одну, то в другую сторону, не понимая до конца ни того, ни другого. Как правило, он так и остается посередине, так и не выбрав ни себя, ни свою стихию.
Трудно сказать, что лучше: быть на стороне света или тьмы — и то и другое есть только части одного космического целого. Важнее всего быть и иметь возможность выбора.