Опубликовано в журнале Нева, номер 1, 2010
Алена ВИНКЛЕР
А ежики таки живы по сей день.
Тарасик Петриченка. Кошка. СПб.: ИД ПЕТРОПОЛИС, 2008. — 178 с.
Проза Тарасика Петриченка настигает нас внезапно, как “жизнь — Швеллеровича в виде любовницы Сонечки”. И неважно, чем является жизнь для автора, то ли Театром, то ли Игрой (Шахматы, Прятки, Лапта, Кегельбан, Тетрис или Морской Бой). Все страницы “Кошки” мы проживаем вместе с меняющимся автором в меняющемся мире его миниатюр (“я уже не такой, когда писалась эта книжка”). Сам он называет свои миниатюры “рассказами”.
Дебют Тарасика Петриченка состоялся на страницах журнала “Нева” (2008, № 1). Игорь Сухих представляет там автора как писателя, предпочитающего “технику немотививованного абсурда”. “Хармсовщина” — такой термин употребляет сам автор в одном из рассказов, вкладывая сие определение в уста герою. Творчество как психотерапия — часто бросаемый упрек Хармсу от рецензентов. У Хармса чудаковатость была не просто литературой — образом жизни. В 30-х годах про Хармса и обэриутов говорили: “Дуракаваляние!” Абсурд? Хулиганство? Авангард? Бессмыслица? Игра? Что это? Неизвестно. Но “выдавленное”, по словам автора, вступление сразу же настраивает читателя на доверительное восприятие. Читая “Кошку”, удивляясь, недоумевая, насыщаешься противоречиями, участвуешь в производстве иллюзий. Читаешь — смеешься. Читаешь — улыбаешься. Читаешь, и вдруг становится необычайно-пронзительно грустно, потому что обязательно находится нечто, цепляющее тебя за самое живое. У кого-то это “все-таки друг… другу весело… другу надо… другу плохо…”. А в одном из рассказов живет Цветок, принадлежащий маленькой девочке. Цветок, который говорит: “Я люблю тебя”, когда нажимаешь на кнопку. “…Мы так редко видимся… Во мне что-то обрывается, и хочется плакать”. Но чтобы не стало грустно окончательно, ты подхватываешь лозунг “За всю фигню…”, и можно идти вместе “шить”, или вышивать, или плести макраме. Или “расслабиться перекуром”. И нам ничего больше не остается, как “расслабиться”, перечитывая некоторые рассказы — “перечитом” некоторых рассказов.
В “Димке” все вокруг говорят о еде. И только один человек говорит… о любви. И сразу хочется разделить одиночество метрополитена, размышляя вместе со скрипачкой Алисой. Несколькими скупыми штрихами вырисован воробышек по имени Семь Сорок со сломанным семитским образом клювиком (“Воробышки”) — в ушах звучит всем известная мелодия. И евреем можно, оказывается, быть “не только по происхождению, но и по натуре”. Наблюдая за убегающим вдаль тараканом, “забавные существа — люди” наслаждаются видом “красиво падающего снега” в свете фонарей или, как в “Пе. Лигово, родное…”, вспоминают детство. Эпизоды из юношеской поры поневоле настраивают на “жизнь в до мажоре”. Иногда стиль повествования меняется, но по-прежнему герои-персонажи бегут сквозь “звуки, запахи, видеоряд”.
В “Кошке” выведен паноптикум героев, нелепых, странных персонажей: Девочка, собирающая “ягoды, яблoки, колосики”; Рыбка; Маленькие человечки — смешной народец; Ежики — колючие пыхтелки; Жетоновыдаватель Филиппова, мстящая человечеству; Лехина бабушка, замолвившая за внука словечко перед Богом; Анатолий, управляющий “кукурузником” в нетрезвом виде и ощущающий себя Гагариным — Экзюпери; Рыбки, храпящие во сне; Троллейбусы, делающие “у-у-у”; Ангелы с человеческими фамилиями, которые творят на Земле “всякие ожиданности”; Прыгающие коляски “с юными жителями микрорайона”; Летящий на луну Монитор Филиппович и др…
Некоторые герои кочуют из рассказа в рассказ, как собачка Пукиса с собачкой Юрчика. И наша “хатка случайно оказывается в эпицентре событий”. Иногда эта хатка начинает эру Пирамидо-строения, изменяя ход истории архитектуры. Как водится.
Автору присущ минимализм в изображении, некая лапидарность стиля, порой напоминающая анекдот (как образец народного творчества). Встречаются цитаты, отсылающие нас к известным литературным образам. Напевающая девочка: “Одну ягодку беру, на другую смотрю, третью примечаю, а четвертую Мересьеву!” Иногда обещанное герою событие (“Люк ожидающий”) заложено в самом названии рассказа.
“Лично я не люблю кошек”, — признается Петриченка и пишет, пишет книгу, будто играет, производя емкие красочные описания. Люди у него “серые весной и осенью, пестрые и раздетые летом и укутанные зимой”. Часто в рассказах падает “внезапный занавес” — прием нарочитой театральности, звучащий в унисон с петербургской интонацией сборника.
Мир “Кошки” современен: мониторы, sms, фильмы на диске, неполадки в сети, плейеры, I-net, Microsoft Office…
Любителю яркого цвета можно посоветовать читать эту прозу с экрана компьютера. Сплошные неологизмы, ласкающие слух, не сдержусь и повторюсь за автором, не “удмурдствую лукаво”. Ах, как приятно наслаждаться дивной красной волнистой линией под многими и многими словами! Как сладостно причаститься к свежести восприятия вселенной, взглянуть на мир под другим углом зрения.
Подобно Коленьке из рассказа “Один день из жизни Николая”, мы тоже забыли, зачем писали, и вернулись к первоначальной мысли.
Весело в “Кошке” и одновременно грустно. Мы не можем не улыбаться, пролистывая текст “Кошки”, где Петриченка бросает вызов скуке, показывает этакий хулиганский жест занудной псевдокультуре. И грустно от условности окружающего нас. В беспафосном вступлении звучит некая горечь от соприкосновения с миром правки и редактуры. Что поделать?! Тяжесть и грусть сопутствуют росту.
Дверной глазок (рассказ “Глазок”) — это связующее звено двух разных миров. Вот и эта рецензия — связующее звено мира писателя (сам себя автор неписателем называет) и читателя (может быть, нечитателя, и этого слова тоже не надо бояться). А главное, что мир действительно “полон занятных вещей”! И Тарасик Петриченка в “Кошке” выбрал “угол зрения”, помогающий нам “внимательнее к ним приглядеться” и “многому научиться”. И невозможно не привести последнюю строчку сборника: “Глядите на жизнь веселей, граждане. Дорогие вы мои, любимые мои Люди”.