Повесть
Опубликовано в журнале Нева, номер 9, 2009
Гоар Маркосян-Каспер родилась в Ереване. Автор книги стихов (Недостроенный замок. Ереван, 1990). Публиковалась в журналах России, Армении, Эстонии. Ее роман “Пенелопа” (Звезда. 1998; вышел книгой в 2001 году) переведен на французский, немецкий, испанский, голландский и др. языки; номинировался на литературную премию “Букер — Открытая Россия” и петербургскую литературную премию “Северная Пальмира”.
Электра
выходит замуж
Глава первая
Электра
Ночью разразилась гроза.
Электра проснулась при первых раскатах грома, немного помедлила, затем слезла с кровати и придвинулась к ближнему, в двух шагах от ее изголовья, окну. Молнии яростно ветвились, озаряя призрачным светом темные глубины неба, некоторые, казалось, вспыхивали прямо над кровлей спящего дворца, будь на ее месте женщина послабее духом, она давно забилась бы в угол, но Электра страха не испытывала, напротив, ей подумалось, что громовержец наконец вознамерился покарать преступников, оборвавших жизнь ее отца, и потому тянется своим сверкающим копьем к их дому.
Однако скоро гроза ушла в сторону недальнего Аргоса, к морю, и следовавший за ней короткий ливень лишь пробежался мелкими шажками по микенскому акрополю, оставив на каменных плитах, которыми был вымощен внутренний двор под окном Электры, череду маленьких лужиц, поблескивавших в лунном свете. Больше ничего, ни огня пожаров, ни воплей застигнутых ими врасплох сонных людей. Ничего. Посвежело, она озябла, отошла от окна, присела на кровать, накинула на плечи покрывало, но забираться обратно в постель не стала, спать расхотелось, да и тоска нахлынула, по чести говоря, кажется, оно и приятно, раскинуться на широком ложе нестесненно, но нет, тошно ей было лежать одной, когда другие… Хрисофемида, младшая сестра, носила второго ребенка, первый, пухленький улыбчивый мальчуган, уже ходил, смешно переваливаясь на коротких толстеньких ножках, а новоиспеченная мать бегала за ним, веселая и безмятежная, всегда была дурочкой и таковой осталась, как иначе она, царская дочь, пошла бы за сына земледельца, богатого, да, но рода незнатного, пусть он даже и собой хорош, отрицать нельзя, но ведь меча в руках толком держать не умеет, а сестрица не только согласие дала с охотой, но и счастливой себя почитала, рассказывала иногда по секрету, как сладко ей в объятиях мужа молодого и пылкого ночи коротать, уговаривала тоже не ломаться и подходящего себе жениха присмотреть, мать ей препятствий чинить не будет. Еще бы чинила, подумала Электра со злобой, коли выберет она такого, какого Хрисофемида приняла, ей только и надо, чтобы ни дочери, ни дети, ими рожденные, на трон царский прав предъявить не могли… Не бывать этому! Чтобы она, дочь Агамемнона, за простого пошла?.. В который раз вспомнилось, как отец обещал им с сестрой героев войны троянской в мужья, и она снова начала перебирать их в уме, думая, кто бы это мог быть. Наверно, отец имел в виду сыновей чьих-то, сами-то Одиссей или, скажем, Диомед не только были возрастом ее с Хрисофемидой много старше, но и женаты давно… Хотя разве Эгиала, Диомедова жена, после долгих лет ожидания не соблазнилась сыном Сфенела Кометом… и это очень жаль, потому что Комет как раз и подошел бы в мужья царской дочери… Был еще Несторов сын Фрасимед, сам герой, с войны пришедший в целости, ну и, конечно, Телемах, но о первом она вестей не имела, может, уже и обзавелся супругой, а Телемаху не до женитьбы, отца все нет, и вернется ли, никому не ведомо, вот и на трон Одиссеев, на дом и жену посягателей целая армия… Да и далеко Итака, по0чти как Крит, на который Клитемнестра ее просватать хотела, за сынка Идоменея, но что-то не сладилось, страшный мор начался на острове, и жених предполагаемый умер, то ли от болезни, то ли убили его. Электру это особо не огорчило, покидать Микены и отправляться в опасное плавание она никакого желания не имела, куда ей ехать, когда отец неотомщенный здесь лежит, лицемерно погребенный убийцами с великим шумом и плачем.
Пока она думала свою думу, стало светать. Электра отбросила покрывало, прошла в дальний угол к большому сундуку, нарядному, с богатой резьбой и накладными бронзовыми украшениями, подаренному не кем иным, как Эгисфом после свадьбы Хрисофемиды, дабы она не полагала, что ее меньше любят и ценят… у-у, лицемер, вначале она хотела сундук спалить, тем более что таковых у нее хватало, но потом оставила, благоволения к захватчику отцовского трона и жены лицезрение деревянного чудища все равно не добавляло, наоборот, постоянно напоминало о причинах, по которым младшая сестра раньше нее мужем обзавелась… прошла и приподняла тяжелую крышку. С минуту глядела на сложенную в сундук одежду, потом вытянула платье, ярко-синее, расшитое серебром и жемчугом, роскошное, которое почти не носила, хотя и любила, берегла, но теперь почему-то вынула, бездумно, руки сами взялись, высвободили из-под других нарядов, расправили, и вот она уже стоит посреди комнаты, статная, гордая своей зрелой красотой, черные волосы змеятся по синей ткани, лиф туго обтягивает пышную грудь… На миг она удивилась сама себе, своему неожиданному воодушевлению, а потом вдруг подумалось, что день сегодня будет особенный, чем и почему, она не знала, но поверила в это сразу и без колебаний, подобрала подол и вышла из комнаты на галерею.
Небо вдали только розовело, солнце еще не взошло, и дворец был тих, словно вымер, все, кажется, спали, даже слуги и рабы, даже вечно бодрствующий Менетий, и она в полном одиночестве спустилась во внутренний двор, шелестя по каменным плитам подолом своего нарядного платья, миновала его и остановилась в пропилеях. Лестница простерлась перед ней во всю длину, чисто выметенная, из серого камня, она показалась ей странно голой, вспомнился день возвращения отца, когда бесчисленные эти ступени были застелены пурпурной тканью, и отец, сойдя с колесницы, помедлил, прежде чем шагнуть на явленное ему великолепие пыльными сандалиями. Хотя мать и велела детям ждать в мегароне, они с Орестом потихоньку пробрались в пропилеи и, спрятавшись за колоннами, следили за тем, что происходило внизу, Хрисофемида, та ослушаться не посмела и сидела у неразожженного очага в большом кресле, смирно положив руки на колени, прямая от волнения, с вытянувшимся лицом, а она и Орест присоединились к сестре, когда родители были уже в вестибуле, она едва успела поправить волосы и одернуть платье, как те вошли, отец первым, русоволосый великан с добродушной улыбкой, такой еще молодой, с почти незаметной сединой на висках, крепкий и сильный…
Она медленно спустилась по лестнице, свернула налево и побрела по вымощенной битым камнем дороге к дальней стене цитадели, там, отделенный от остальной части акрополя высокой каменной оградой, притаился могильный круг, и она направилась туда, как каждый день, по утрам в теплое время года и к полудню в холодное, но сегодня ноги пронесли ее мимо поворота, и она оказалась у крутой деревянной лестницы, по которой можно было подняться на стену вблизи главных ворот, зачем-то она полезла вверх, высоко подобрав подол своей длинной юбки, а добравшись до верха, приникла к перилам и стала жадно рассматривать долину. Вон там, внизу, семь лет назад, подрагивая и шумя, ползла, посверкивая оружием и металлом колесниц, длинная, как змея, колонна отцовских воинов, местами почти невидимая за мельканием пальмовых ветвей и поднятых приветственно рук. Слезы набежали ей на глаза, Электра вытерла их тыльной стороной ладони, а когда снова взглянула на петлявшую по склону дорогу, увидела далеко, у самого подножия холма, вершину которого оседлала цитадель, две точки или, скорее, черточки, в город шли путники, судя по тому, как быстро они двигались, молодые и здоровые, ничего особенного, мало ли людей идет в Микены, по делам или ведомые любопытством, поднимается на акрополь, иные и за внутреннюю стену ко дворцу царскому проникают, да, все так, но почему-то вдруг забилось сердце, заколотилось, она вцепилась обеими руками в перила, деревянные поверх каменных, чтобы держаться было удобнее, она и держалась, и смотрела, смотрела, как приближаются те двое, один очень высокий, другой чуть пониже, но оба плечистые, длинноногие, бодро шагающие по неровной, с выбоинами от колес и копыт, земле. Еще и еще, и вот они приблизились настолько, что стали различимы лица. Электра поглядела на того, что повыше, и ей почудилось, что к главным воротам крепости идет покойный отец. Вот он чуть запрокинул голову, наверно, посмотрел на бронзовые головы львов, поднявшихся на задние лапы над входом, и ее взгляду явилась каждая черта, лоб, нос, подбородок… Она всплеснула руками и побежала со стены вниз.
Глава вторая
Клитемнестра
Клитемнестру разбудило неясное чувство тревоги, странное, непонятное, словно бы не возникшее внутри, а явившееся откуда-то снаружи. И, однако, немыслимо это, невозможно, подумала она трезво, чувства неотделимы от человеческих существ, их нельзя переслать с гонцом или забыть в чужом доме, они рождаются в неведомых глубинах души, иногда, наподобие морских чудовищ, прячутся там годами, неожиданно всплывая на поверхность, бывает, показываются сразу, совсем еще бесформенные, с нечеткими очертаниями, но вторгнуться извне им не дано. Но тогда что?.. Дурной сон? Она невидяще уставилась в стену, пытаясь вспомнить, вспомнила. Сон действительно был, но ничего пугающего или зловещего в себе не нес, напротив, когда он ожил в ее памяти, сладко сжалось сердце… Она сидела в саду на прохладной белой мраморной скамье, разглядывая то крутые склоны соседней Эвбеи, то пологие вершины, похожие на гребни волн, подкатывающихся от далекого горизонта к основанию холма, несущего на себе микенский акрополь, и все вокруг цвело, деревья, кусты, рассыпанные в траве маргаритки. А рядом играл Орест, совсем малыш, забавлялся с причудливыми кусочками дерева, которые вырезал для него, тщательно обстругивая, чтобы дитя не занозило палец, старый управитель… Сон был не фантазией, а воспоминанием, в те годы она часто сиживала в саду, особенно весной, когда цвели деревья… Наверно, и нынче они в цвету, ведь теперь весна… Она вдруг удивилась тому, как давно не ходила в сад, ленилась, что ли, спускаться по лестнице, сад ведь лежал заметно ниже, отделяя верхнюю часть акрополя с дворцом и храмом от прочих построек, ленилась или не имела охоты, да и присматривать было не за кем, Орест вырос, стал большим мальчиком, а теперь и мужчиной… Сколько лет она не видела сына? И сколько еще не увидит, если и увидит когда-нибудь? И хотелось, чтобы он вернулся, и боязно было, пусть лучше остается у Строфия, так надежнее. Еще семь, да, семь лет назад, перед похоронами Агамемнона, когда она спросила, где Орест, и Электра вызывающим тоном объявила, что отослала брата к тетке, отцовой сестре, не спросясь, верно, но жизнь его спасая, Клитемнестра подняла руку, хотела ударить дочь по лицу, но остановилась, смолчала. И все годы колебалась: то ли послать за сыном, то ли не трогать, пусть как есть, к Строфию в дом Эгисф убийц заслать не сумеет, а тут убьет, или чужими руками, или сам заколет, дождавшись, пока мальчик спиной к нему повернется, как Агамемнон, но расправится непременно, если, зарезав царя, он захватил трон, то, избавившись от царского сына, передаст захваченное своему… Алета, правда, во дворце никто не видел, Эгисф держал сына у какой-то дальней родни, где, Клитемнестра не знала, скрывал, боялся, что и она возьмется для своего мальчика путь расчищать. Так и кружили над своими птенцами, как орлы, не давая друг другу подобраться к гнезду соперника… Хотя какой из Эгисфа орел, старый потрепанный ворон…
Она повернулась на спину, чтобы не видеть надоевших Персеевых подвигов, перевела взгляд на чисто выбеленный по ее повелению, раньше и тот был разрисован, потолок и раскинула в стороны руки, теперь широкая ее кровать принадлежала ей одной, Эгисф давно в ее спальне не ночевал, сначала устроил себе отдельную по соседству, а потом и вовсе перебрался в роскошные новые покои подальше и к ней захаживал редко, а в последние месяцы не появлялся ночью вовсе, понятно, мужской силы изрядно поубавилось, и, чтобы пробудить жалкие ее остатки, он брал к себе в постель юных рабынь… Хотя Клитемнестре не казалось, что всю свою привлекательность она утратила, нет, царственную стать сохранила, ни грудь, ни живот пока не обвисли, и прекрасные плечи были столь же округлы, как двадцать лет назад, правда, стали явственными морщинки у глаз, и серебряные нити пробежали по черной охапке волос… Странно-то как, человеку осень дарит цвет серебра, а деревья она одевает в золото. Значит ли это, что деревья более драгоценны для мироздания, чем люди? Оно конечно, от людей вреда много, а от деревьев одна польза… Серебро или нет, но пожелай она, и недостатка в охотниках разделить с ней ложе не оказалось бы, но не было у нее желания, даже и не Эгисфа боялась, а просто… душевное одиночество, если на то пошло, тяготило ее куда больше, чем телесное. Эгисфа долой, и что ей оставалось? Дети? Орест далеко, Хрисофемиду, ласковую маленькую глупышку, она сама выдала замуж, не за героя, как отец обещался, но Клитемнестре таковых отыскать было трудно, да и не считала она столь важным, чтобы дочь непременно за героем была, на себе испытала, что это за радость, а у дочери и положение другое, уж лучше муж любящий, красивый да богатый, пусть и рода незнатного, чем такой, который высоко взлететь возмечтает и погубит с собой жену и детей безвинных, собственно, и мечтать не надо, одной царской крови достаточно, чтобы возбудить подозрения, когда человек занимает трон не по праву, он в каждом видит на свое добро охотника и готов защищаться еще прежде, чем на него нападут… Да и не была Хрисофемида той женщиной, которая способна возвести на трон хоть дитя свое, хоть мужа, слаба и доверчива… Вот Электра — дело другое. Клитемнестра нахмурилась, как всякий раз, вспомнив о старшей дочери.
Когда в день похорон Агамемнона она перед тем, как занять свое место в погребальной процессии, сошлась в мегароне с дочерьми, стоило ей поклясться в полной своей непричастности к случившемуся, как Хрисофемида поверила ей сразу, с видимым облегчением обвила руками шею и заплакала, прильнув к матери так, как льнут маленькие дети, но Электра даже не дрогнула, головы не повернула, как стояла вполоборота к ней, глядя в дальнюю стену, так и осталась, демонстрируя профиль со сжатыми губами и надменно вздернутым подбородком. И все. И никакие увещевания, уговоры, убеждения… Собственно, Клитемнестра не особенно старалась, бесполезно все, она поняла это сразу, Электра упрямством пошла в нее же, свою беспутную мать, и коли что-то для себя решила…
Так они и жили все эти годы, как две львицы над главными воротами, лицом друг к другу, но навсегда разделенные колонной, имя которой — Агамемнон. Все вокруг любили, выходили замуж, рожали детей, пировали и воевали, но для Электры время остановилось, она механически ела и пила, даже новые платья надевала, не ее, конечно, другими руками сшитые, сама не ткала, не пряла, словно чтобы от печали своей ни на миг не отвлечься, надевала и волосы укладывала, но с лицом ходила каменным, без единой улыбки, и дорожку себе единственную протоптала — на отцовскую могилу, сидела у нее часами, ненависть свою лелеяла, неутолимую ненависть, которая только со смертью кончается, одной из двух, того, кто ненавидит, или того, кто ненависти этой предмет. В первые годы Клитемнестра надеялась, что успокоится дочь, пробудится от страшного сна, но нет. Минутами ей становилось до слез жалко глупую девчонку, обрекшую себя на такую жизнь, хотелось обнять ее, утешить, но стоило им встретиться глазами, как горящий взгляд Электры обращал ее добрые намерения в пепел, она едва удерживалась, чтобы не заслониться ладонью, отвернуться, как от Медузы горгоны, но куда Медузе… Клитемнестра повернула голову вправо, к стене, на которой был изображен Персей с отрубленной головой горгоны в руке, маленькой и нестрашной…
Во дворе послышались неясный шум, топот, возгласы, она встала, выглянула в окно, увидела слуг, выбегавших из дверей, пересекавших внутренний двор и исчезавших в пропилеях, подумала высунуться и крикнуть Менетия, но тут же услышала на лестнице быстрые шаги и поплотнее завернулась в прихваченное с кровати покрывало.
Менетий был взволнован, не испуган и не весел, а просто смущен, может, немного встревожен.
— Что там? — спросила Клитемнестра, когда он деликатно приоткрыл дверь, заглянул, увидел, что она не спит, и неслышно проскользнул внутрь.
— Орест вернулся, — сказал он чуть хрипло.
— Орест?!
Клитемнестра едва не выпустила из рук края покрывала, в которое куталась.
— Да, царица.
— Мой сын! Где он? Приведи его сюда!
Клитемнестра повернулась к скамье, где лежало ее платье, потом снова к Менетию, который почему-то не двигался с места.
— Что еще? — спросила она нетерпеливо.
— С ним Электра, — уронил Менетий многозначительно.
Уже успела! Клитемнестра досадливо нахмурилась.
— Привести обоих? — осведомился управитель.
— Нет. Только Ореста, — сказала Клитемнестра, нимало не интересуясь тем, как Менетию удастся разлучить брата и сестру, встретившихся после стольких лет. Удастся, коли она того желает.
Менетий только кивнул и направился к двери, уже открыл ее, когда Клитемнестра позвала вполголоса:
— Менетий!
— Да, царица?
— Эгисф знает?
— Не думаю. Я сразу поспешил к тебе.
— Кто-то другой мог поспешить к Эгисфу, — заметила Клитемнестра. — Вот что. Быстро найди двух-трех доверенных старых слуг, вели им оберегать мальчика.
Менетий впервые улыбнулся.
— Мальчик ростом и сложением точь-в-точь как его покойный отец, — сказал он весело.
— Рост и сложение не спасли Агамемнона, — возразила Клитемнестра. — Предательский удар может застигнуть врасплох кого угодно.
— Против предательского удара я приму меры, — отозвался Менетий, нахмурившись.
— Прими.
Управитель вышел, а Клитемнестра уронила покрывало на мозаичный пол и схватилась за платье, потом бросила его, метнулась к сундуку, открыла, вытащила самое нарядное, бросила и это, вынула черное, хотела позвать служанку, но передумала и стала торопливо одеваться, не хотела, чтобы ее мальчик, пусть и ставший большим, как отец, ждал за дверью.
Глава третья
Электра
Когда Электра, задыхаясь от волнения и спешки, цепляясь оборками платья за неровно обструганные доски лестницы, поминутно наступая на подол и чуть не падая, все-таки спустилась в целости со стены и подбежала к воротам, путники уже стояли за плотно сомкнутыми створками. Ворота были заперты, ночью их держали на замке, при срочной надобности пользуясь вторыми, в другом конце цитадели, она огляделась: вокруг ни души, крикнула людей, но никто не отозвался, слишком ранний был час, привратник еще на свой пост не заступил, а дозорные на стенах, видимо, отошли далеко, она схватилась своими крепкими смуглыми пальцами за туго сидевший в скобах верхний засов, к счастью, веревкой тот обмотан не был, и она с трудом, но все же выдернула его, потом нижний и потянула тяжелые створки на себя. Со скрипом и словно нехотя ворота медленно открылись, и она увидела прямо перед собой двух молодых мужчин.
— Орест! — воскликнула она. — Орест!
— Электра!
Брат и сестра обнялись, потом Электра заглянула Оресту в лицо, для чего ей пришлось подняться на цыпочки.
— Вылитый отец, — констатировала она с торжеством.
Орест не ответил, чуть отодвинулся и показал рукой на своего молча стоявшего в стороне спутника.
— Это Пилад.
Электра повернулась. Пилад был на полголовы Ореста ниже, волосы совсем светлые, мягкие, как у Хрисофемиды, неудивительно, они ведь родичи, кажется, у Анаксибии, его матери, такие же, Электра столь давно не видела тетку, что даже лица ее толком вспомнить не могла, но глаза у той вряд ли синие, как у сына, наверно, тут он в Строфия пошел… А как собой хорош, и лицом, и телом, строен и в то же время силен, сразу видно… Она поняла, что слишком долго глядит на Пилада, и смутилась, впрочем, и тот глаз от нее не отводил.
Орест прервал неловкое молчание.
— Как ты тут оказалась? — спросил он. — В такую рань…
— Сама не знаю. Не спалось. Хотела на кладбище идти, но ноги меня сюда принесли. Наверно, боги мои шаги направили…
— Боги? Может, и так, — согласился Орест, свел створки ворот, поднял с земли брошенную Электрой бронзовую перекладину и стал прилаживать в скобы.
— Орест! Может… Может, не стоит закрывать? — сказала она нерешительно.
— Это почему же?
— Вдруг придется бежать…
— Кому? Мне? Из собственного дома?
— Мало ли что! У вас мечей и тех нет.
— С мечами, сестренка, в дорогу идти несподручно, — сказал Орест спокойно. — У меня другое есть. Кинжал, который мне отец из Илиона привез. Отдать не успел, да я сам нашел и взял.
— Покажи, — попросила Электра жадно.
Орест вынул блестящий бронзовый кинжал, на клинке которого была золотом изображена охота на льва, маленькие человеческие фигурки с копьями и щитами и большой разъяренный зверь. Электра погладила лезвие, потом рукоятку.
— Отличное оружие, — произнесла она многозначительно. — Именно такое, каким должно свершить правосудие.
Орест не ответил, сказал вместо того:
— Пойдем.
— Куда? — спросила она.
— Во дворец. К матери.
— Какая она нам мать? — бросила Электра презрительно. — Она убийца.
Орест посмотрел ей прямо в глаза.
— Это еще надо доказать, — сказал он сухо и, не дав ей выплеснуть поток обвинений, которые она хранила в себе и мысленно облекала в слова, так, чтоб были наготове, много лет, пошел быстрым шагом по пандусу вверх, даже не посмотрев, следуют ли за ним она с Пиладом.
Электра чуть было не повернулась и не кинулась прочь, но подумала о том, что может ждать Ореста там, впереди, проглотила обиду и устремилась вслед. Пилад догнал ее, пошел рядом, и через некоторое время она умоляюще сказала:
— Я иду слишком медленно. Поспеши. Нагони его. Защити, если в том возникнет необходимость… — помолчала несколько мгновений и тихо добавила: — А она возникнет. Я знаю свою мать и ее любовника…
Никогда, пусть даже небо рухнет на землю, она не назовет этого человека мужем своей матери! Достаточно того, что она называет матерью любовницу Эгисфа!
Пилад кивнул, успокаивающе притронулся к кинжалу, висевшему у него на поясе, и ускорил шаги.
Когда Электра, запыхавшись, одолела бесконечную парадную лестницу и добралась до площадки перед пропилеями, там уже собралась толпа, слуги и рабы обступили Ореста, каждый хотел поглядеть на него, коснуться края его одежды, самые старые и преданные обнимали, иные плакали. Пилад стоял рядом, бдительно озирая всякого приближавшегося, воинов или доверенных слуг Эгисфа Электра не обнаружила и с облегчением, протолкавшись сквозь толпу, стала рядом с братом, удивленно приметив, что на глазах у того слезы. Прекраснодушен слишком, подумала она печально, слишком мягок для той миссии, которая ему уготована… Ничего, она послужит ему опорой, передаст часть своей твердости…
Между тем из пропилей показался Менетий, приблизился решительно и сказал вполголоса Оресту:
— Царица просит тебя, господин мой, сейчас же подняться к ней. Спешит обнять любимого сына.
— Иду, — отозвался Орест с готовностью и стал выбираться из толпы.
— Я с тобой, — сказала Электра торопливо. — И Пилад тоже.
— Нет, — бросил Орест, и в его голосе прозвучала та самая твердость, об отсутствии которой она только что пеклась. — Я пойду один.
— Но это может быть опасно, — прошептала она беспомощно.
— Если мать способна пресечь жизнь сына… — начал Орест и остановился.
— То на что ему такая мать! — подхватила Электра горячо.
— Нет. На что ему такая жизнь, — поправил ее брат, отстранил от себя и пошел за Менетием.
Глава четвертая
Клитемнестра
Клитемнестра услышала шаги и быстро спрятала, подсунув его под покрывало, небольшое серебряное зеркало, в которое перед тем гляделась. Уложить волосы в достойную такой минуты прическу она не успела, только собрать, закрутить небрежно вокруг головы и кое-как скрепить золотой заколкой, но так оно выглядело даже лучше, благородно, особенно в сочетании с бледным, лишенным обычных румян лицом и черным платьем без всяких украшений, даже серег и тех не надела, чего с ней почти никогда не случалось. Да, благородно, и в то же время не жалкое подобие былой царственной красоты, не осколки дивной амфоры, а целая, не руины, а здание…
Суетные мысли не мешали ей испытывать неподдельное волнение, она даже сесть не могла, стояла посреди обширной своей спальни, бессильно опустив руки, и прислушивалась.
Менетий открыл дверь, предупредив ее коротким стуком, пропустил в комнату Ореста — о боги, неужели это ее мальчик, этот хмурый, грозный великан?.. — пропустил и вошел сам, правда, скромно стал у порога, дальше шагу не ступил.
Она робко протянула руки, великан слабо улыбнулся, вдруг перестал быть хмурым и грозным, а показался несчастным ребенком, выросшим без отцовских уроков и материнской ласки, и она чуть не заплакала от жалости к нему и себе.
— Менетий, ты можешь идти, — промолвила она тихо, не отводя взгляда от сына.
На лице Менетия мелькнула тень сомнения, он помедлил, но потом молча повернулся и вышел. Молча или что-то пробормотав себе под нос? Если б Клитемнестра имела слух более тонкий, возможно, она различила бы и слова, произнесенные ее верным управителем, впрочем, слова были не его, он лишь перефразировал сказанное давеча Орестом, который и разобрал часть прозвучавшего за его спиной недлинного предложения.
— Если сын способен пресечь жизнь матери, то на что ей…
Остальное затерялось в тиши галереи.
— Подойди, дай мне обнять тебя, — сказала Клитемнестра, когда дверь за Менетием закрылась.
Орест шагнул к ней и остановился.
— Не могу, — уронил он после недолгого, но тягостного молчания.
Клитемнестра подняла брови.
— Не можешь?
Орест в отчаянии помотал головой.
— Не могу… Пока… Я хочу, чтобы ты… Ты должна рассказать мне, как… Как умер мой отец. Все, как было. Мне нужна правда.
— Правда? — отозвалась Клитемнестра. — Но я ее не знаю, мой мальчик.
— Не знаешь?
— Нет. Я могу только повторить то, что уже рассказывала.
— Не мне.
Клитемнестра кивнула.
— Ты был еще слишком юн для подобных историй.
Орест промолчал, и она продолжила чуть нерешительно:
— Но ты помнишь день возвращения отца?
— Каждую мелочь, — ответил Орест незамедлительно.
— Значит, и то, как мы все собрались в мегароне…
— Да. Хрисофемида сидела там, как ей, или, если угодно, нам, было велено, а мы с Электрой подглядывали за прибытием колесниц из пропилей, потом побежали в мегарон, и скоро пришли вы с отцом.
— Именно так. Поговорили, посмеялись. После того, как отец отослал вас, он почти сразу ушел и сам, хотел принять ванну и отдохнуть. А я осталась там, сидела в кресле, кажется, задремала, а может, просто задумалась. Сколько прошло времени, сказать не могу, но вряд ли много. Тихо было, вокруг никого, мысли меня всякие одолели, а когда от них очнулась, решила подняться в свои покои, тоже устала, день был трудный. Но даже на лестницу ступить не успела, во дворе, кажется, была, что-то услышала, потом, позднее, долго пыталась понять, что же, предсмертный крик или веселый смех, просто разговор — не знаю. Что бы это ни было, я пошла узнать и в коридоре встретила ту наглую девчонку-рабыню…
— Александру, — вставил Орест.
Мать на его уточнение внимания не обратила, продолжила:
— Она сказала, что Агамемнон хочет меня видеть. И я вошла в ванную. Он лежал лицом вниз в воде, которая была розового цвета. Маленькая рана на спине слева, там, где сердце. И… Да! Я наступила на кинжал, он лежал на полу… Я его подняла, потом так и не вспомнила, когда, перед тем, как увидела тело в ванне, или после, смешалось в голове, все это было до того страшно! До того подло!
— Но кто же?.. — спросил Орест севшим голосом.
— Не знаю, сын. В тот день на акрополе было столько народу… Я сама пригласила гостей на торжественную встречу. Много воинов пришло с твоим отцом. Все были званы на пир, всем позволили свободно разгуливать по цитадели, каждый мог войти во дворец…
— И Эгисф? — спросил Орест сурово.
— Да, и Эгисф, — согласилась Клитемнестра.
— Так, может?..
Клитемнестра вздохнула.
— Я не знаю. Никто его поблизости не видел. Конечно, он имел основания…
— Да, основания, — сказал Орест значительно.
Клитемнестра поглядела на него, потом прошла к своему креслу, села.
— Устала, — объяснила она, — я ведь уже немолода. Садись и ты, придвинь поближе скамью.
Орест покачал головой.
— Как хочешь.
Клитемнестра последила за тем, как он сцепил руки за спиной и прошелся по комнате в одну сторону, в другую.
— Орест, — сказала она беспокойно, — я не хочу тебе лгать. Призывать в свидетели Аполлона с Афиной, клясться и бить себя в грудь, оклеветали, мол, опорочили… Нет. Я была неверна твоему отцу, это так. Но посуди сам. Ты ведь знаешь, как погибла твоя сестра Ифигения?
— Кто же этого не знает? — буркнул Орест. В его голосе независимо от собственной воли прозвучала нотка иронии.
— Тебе это кажется забавным? — спросила Клитемнестра с горечью.
Орест покраснел.
— Разумеется, нет. Просто об этом столько говорят…
Он еще больше смутился и умолк.
— Ты не можешь ее помнить, — сказала Клитемнестра задумчиво, — ведь в те годы ты был совсем еще малыш… Она была… Как дар богов олимпийских. Прекрасна, нежна…
— Красивее Электры? — спросил Орест недоверчиво.
— Электра по сравнению с ней как крестьянка рядом с Афродитой.
Орест покачал головой.
— А ты не преувеличиваешь, мать? Электра ведь… Конечно, я, брат, не могу судить о ней со всем знанием дела… Но Пилад… Как он вылупил на нее глаза! А ведь он весьма разборчив во всем, что касается женских прелестей.
— Пилад?
— Сын тетушки Анаксибии и мой верный друг, — пояснил Орест. — Он пришел в Микены со мной. Ну хорошо. Я готов поверить, что Ифигения была красивей Электры. Что дальше?
— Дальше? Девочка была влюблена в Ахилла. Правда, она видела его лишь один раз, но его слава…
— Не столько в Ахилла, сколько в разговоры о нем, — заметил Орест небрежно.
— Такова участь любой женщины, — возразила Клитемнестра. — Мы ведь редко выезжаем и не участвуем в битвах, женихов своих мы видим впервые обычно лишь тогда, когда они являются на собственную свадьбу, и знаем их в основном по рассказам. В женской доле нет ничего смешного, сын.
— Ты права, — согласился Орест. — Прости.
— Когда отец прислал вестника и велел нам приехать якобы для бракосочетания Ифигении с Ахиллом, бедная девочка запрыгала от радости…
Клитемнестра замолчала, она вдруг обнаружила, что по ее щекам обильно текут слезы, от подлинного ли горя, нежданно ожившего во всей своей полноте через столько лет, или от страшного напряжения, в котором ее держал этот разговор. Орест смотрел на нее с легким удивлением, но она вытереть глаза не спешила, слезы были к месту, она это знала, потому не пыталась положить им конец усилием воли, а дала иссякнуть самим, без принуждения.
Орест молча ждал и, только когда она совсем успокоилась, сказал мрачно:
— Ладно, я понял, ты не смогла простить отцу, что он пожертвовал жизнью твоей дочери…
— Своей дочери, — поправила его Клитемнестра.
— Есть разница?
— Нет? Можно ли любить человека, который убивает своих детей?
— Ну, детей лучше не убивать никаких, — возразил Орест. — Ни своих, ни чужих.
Клитемнестра вздохнула.
— В целом это верно. Но на войне случается всякое. Может, когда-то и тебе придется поднять руку на детей своих врагов…
— Никогда, — возмущенно прервал ее Орест. — Аэд пел нам в Фокиде о троянской войне. Помимо прочего о том, как убили Астинакса, сына Гектора. Младенца. Как это подло! Жалкие трусы!.. Впрочем, сейчас речь не об Астинаксе…
Он подошел к матери, стал перед ней и посмотрел прямо в глаза.
— Так ты хочешь сказать, что наставила моему отцу рога в отместку за смерть Ифигении? — произнес он медленно и нарочито грубо.
“Аргумент не принят”, — подумала Клитемнестра с неожиданной отстраненностью. Что ж!..
— Не совсем так, — сказала она столь же медленно.
— Как же?
— Гибель Ифигении убила во мне любовь, но не чувство долга.
— А что же убило чувство долга? — спросил Орест, не скрывая насмешки.
— Время! Ты помнишь, какой я была семь лет назад?
— Ты и сейчас хороша, — сказал Орест вежливо.
Клитемнестра усмехнулась.
— Любезно, да… Но ты помнишь?
— Еще бы! — воскликнул Орест с внезапным воодушевлением. — Ты была самой красивой на свете!
— У женской красоты недолгий век, — вздохнула Клитемнестра. — И когда тот, кому предназначено хранить эту красоту, хвалить и возвеличивать, исчезает на десять лет… Ждешь год, два, три, четыре и постепенно начинаешь с ужасом думать, что это может быть надолго или навсегда. И невольно позволяешь себе прислушаться к речам, от которых вначале закрываешь слух, потому что произносит их не тот, кому это положено делать, но тот, кому положено, далеко, а время неумолимо уходит, жизнь ускользает, и в конце концов перестаешь бороться…
Она умолкла, положила руки на колени и замерла, словно в ожидании вердикта. Орест не спешил заговорить, долго ходил взад-вперед, хмуро глядя в выложенный разноцветными узорами мозаичный пол, наконец остановился и повернулся к ней.
— Что ж! — произнес он совсем тихо, она еле расслышала. — Не могу сказать, что одобряю тебя, но, по крайней мере, я понял. Теперь можешь обнять меня, если хочешь.
Глава пятая
Электра
Электра, держась на расстоянии, сопроводила Ореста с Менетием во внутренний двор и подождала у лестницы, пока управитель не спустился со второго этажа, где располагались покои царицы. Увидев ее, стоявшую прямо и неподвижно, как изваяние, он посмотрел вопросительно, и Электра бросила властно:
— Скажешь Оресту, что мы с Пиладом ждем его в мегароне.
— Слушаюсь.
Менетий почтительно склонился перед ней, словно в насмешку, обычно разговаривал с ней как равный, благосклонность царицы придавала уверенности, не иначе, а тут вдруг изобразил повиновение, может, правда, не посмеяться хотел, а придать ей весу перед посторонним. Как бы то ни было, она виду не подала, что удивлена или задета, держалась так, будто ничего иного не ждала, повернулась к Пиладу, покорно последовавшему за ней сюда и молча стоявшему в сторонке, улыбнулась любезно:
— Пойдем.
Они вошли в мегарон через боковую дверь, Электра уверенно прошествовала в середину и опустилась в любимое кресло матери, в котором за последние семь лет ни разу не сиживала, забыла даже, какое оно удобное, овчина пушистая, мягкая и белая, как лепестки цветов на абрикосовых деревьях, скамеечка для ног будто точно на ее ступни рассчитана, и подлокотники, обтянутые узорной тканью, шириной как раз с ее руку. Пилад сесть и не подумал, стал сразу озираться с неподдельным интересом, видно, в Фокиде у них попроще, не зря ведь Микены славятся своим богатством на весь ахейский мир, обильные златом, как их называют. И вправду — золото повсюду… Она словно увидела мегарон глазами чужака и поразилась его роскоши и множеству золотых украшений, на всяком предмете найдется, а если не золото, то серебро, слоновая кость, даже янтарь, из совсем уже далеких неведомых мест доставленный… Однако Пилад не золотом интересовался, он посмотрел на пол мозаичный, на потолок, на котором извивались и переплетались цветные узоры, такие же, как на полу, только не камушками выложенные, а красками нарисованные, потом стал разглядывать росписи на стенах, сплошные, сверху донизу, одна картина в другую переходит, вот сражение великое со множеством воинов, кони, колесницы, мечи об щиты разбиваются, убитые промеж живых лежат, вот пир, тоже народу полно, еды без числа, столы ломятся, там же певец с кифарой, говорят, сам Орфей изображен, а вот танцуют девушки, крестьяне пашут, собирают виноград…
— До чего же хорошо выписано, — сказал Пилад, оглядываясь на нее. — Художник знатный попался. Жив он, не знаешь? Коли да, пригласил бы его в Фокиду…
Электра покачала головой.
— Это же давно было, — сказала она. — Росписям дворцовым очень много лет. Еще до Атрея сделаны. Кажется, с Крита мастеров привозили.
— Понятно.
Пилад отвернулся и стал дальше рассматривать росписи, а Электра принялась исподтишка разглядывать его самого. И почему-то сразу ей представилось, как его руки обнимают ее, притягивают к горячему телу… Или как он сидит в царском кресле, самом в мегароне богатом и нарядном, а она гладит его мягкие волосы, прижимает светлую голову к своей груди… Наверно, это судьба. Не зря она в одиночестве век коротала столько лет… И Орест будет рад, если сестра станет женой друга, и покойный отец наверняка не стал бы возражать против такого брака, пусть Пилад подвигов еще совершить не успел, но крови царской… Да и какие подвиги, время теперь мирное, будет война, он и пойдет воевать, а бегать по горам и лесам в поисках гидр и горгон — дело не первостепенной важности… Собственно, и войны лучше б не было, а то уедет, как Агамемнон с его армией на десять лет и жди его да сердце надрывай, думай, вернется ли живой, не ляжет где-то в далеких краях в землю, как Ахилл, сестры нареченный… Может, и лучше для Ифигении случилось, что закололи ее на алтаре, не пришлось жениха возлюбленного оплакивать после десяти, почитай, полных лет ожидания…. Вдруг шевельнулась в ней и искра жалости к матери, но она тут же ее в себе погасила, все равно нет прощения, уж она, Электра, верность бы блюла и десять лет, и двадцать… Но лучше б ни на один год и даже месяц не уходил, не надо ей подвигов и трофеев, был бы всегда рядом… Как Эгисф проклятый?!. Ну почему же именно Эгисф, неужто обязательно трусом быть, чтобы подле жены оставаться… Жены? Молнией прожгла ее зловредная мысль, она-то уже о семейной жизни рассуждает, а неизвестно, что Пилад думает, уставился вон на картинки, до живых ему и дела нет… Тут она углядела, куда он смотрит, на портрет черноволосой красавицы, все ею любовались, а никто не знал, кого художник изобразил, то ли богиню Геру, то ли Европу, одно только все, и Электра среди прочих, замечали, была красавица схожа с ней самой и с Клитемнестрой тоже, как это Электру не раздражало, не могла она отрицать, что на мать походит и лицом, и телом…
Пилад долго смотрел на картину, потом повернулся к Электре, взглянул пытливо.
— Похожа? — спросила она смущенно.
Пилад кивнул, обошел очаг и стал перед ней.
— Электра, — спросил он, — пойдешь за меня замуж?
— Пойду, — ответила она без промедления.
— У кого мне тебя в жены просить? Хозяин здесь как бы Эгисф.
— У Ореста, — ответила она твердо. — Эгисфу недолго осталось тут распоряжаться.
Пилад промолчал, только взял ее руки в свои и поднес к губам.
— Задерживается брат, — сказала она чуть погодя. — Беспокоюсь за него. Как бы Эгисф псов своих на него не натравил.
— Псов?
— Людей верных, которых после смерти отца привез и поставил, чтобы надзирали за всеми и недовольных высматривали, кто не то скажет, из крепости вон или похуже… Как узнает, что Орест сюда явился…
— Не волнуйся, — раздался от боковой двери спокойный голос Менетия, Электра даже вздрогнула, как давно он здесь, поди угадай, ходит, словно земли не касается, так неслышно.
— Это почему же? — спросила она холодно.
— Нет Эгисфа в крепости. Уехал. Вернется только завтра.
Электра посмотрела недоверчиво.
— Когда это? Я с самого рассвета на ногах, тихо было в крепости, никто с места не двигался, ни люди, ни кони.
— Он еще затемно в путь пустился, — ответил Менетий. — Все спали.
— Кроме тебя, — сказала Электра с иронией.
— Нет, спал даже я, — усмехнулся Менетий. — Сейчас только узнал.
— А куда он подался? — спросил Пилад с легким смущением человека, сующегося не в свое дело.
Менетий пожал плечами.
— Сынка, наверно, отправился навестить, — бросила Электра.
— У него и сын есть?
— А как же!
— Молод?
— Постарше Ореста.
— А почему не здесь живет?
— А потому что… — Электра повернулась к двери, хотела отпустить Менетия, но тот уже сам ушел, ее приказов не дожидаясь.
— Интересный тип, управитель этот ваш, — заметил Пилад.
— У матери доверенное лицо, — сказала Электра безразлично. — Шагу без него не сделает… А насчет Алета… Сын это Эгисфов… Ореста он боится, Эгисф, предсказано ему было, что придет Орест и смерти его предаст, он и опасается, что случиться это может вдруг и под горячую руку и Алета прихватят… хотя под горячую или нет, не жить им в Микенах обоим, Оресту с Алетом, а Эгисф ведь для своего сыночка трон караулит, не для чужого.
— Понятно, — сказал Пилад хмуро и тут же оживился.
— А ведь мы его встретили, Эгисфа, — сообщил он весело. — Еще только светало, мы на дорогу к акрополю как раз свернули, и тут проехала колесница… то есть прямо на нас и ехала, пришлось сойти на обочину… колесница и всадники по бокам да сзади, человек шесть-семь. Орест еще усмехнулся и обронил, что стража вроде царская, а колесница простая.
— Царская колесница больно приметная, — возразила Электра. — А он, где Алет живет, никому выдавать не хочет.
— Надо будет, выясним, — сказал Пилад равнодушно, но Электра ощутила скрытую под покровом равнодушия железную решимость, и это ощущение наполнило ее тайной радостью, она правильно угадала в Пиладе человека своего склада, этот не будет мяться и болтать, когда нужно действовать.
Орест спустился довольно скоро, она не успела даже Пиладу о страданиях своих толком рассказать, а ведь наконец нашелся человек, который слушать ее хотел, до сих пор такого ей не встречалось, родная сестра Хрисофемида и та отмахивалась, когда она пыталась разговор о семейных горестях завести.
Брат вошел в мегарон степенным, ленивым даже шагом, каким после того, как смертельный удар нанесут, наверняка не ходят, и Электра как вскочила при виде его, так и снова в кресло свое опустилась, бросила только взгляд на кинжал, тот висел на поясе Ореста, как и раньше, без ножен, правда, наготове вроде, но чистый, фигурки на клинке блестели, сразу видно, крови не испробовали, ни охотники, ни лев.
Орест заметил ее взгляд, принужденно улыбнулся.
— Кровожадная у меня сестра, — сказал он Пиладу, подойдя поближе и облокотившись о спинку незанятого кресла.
— Не крови я жажду, а отмщения за отца своего, вероломно убитого, — бросила Электра раздраженно.
— За отца своего, — повторил Орест задумчиво. — А мать не твоя? — спросил он, глядя на ее запылавшее от гнева лицо.
— Она — убийца, — отрезала Электра.
— Это все еще не доказано, — вздохнул Орест.
Электра всплеснула руками.
— Окрутила! Обвела вокруг пальца! И ты сразу уши развесил! Поверил! Ей-то…
— А почему, собственно, я должен верить тебе, а не ей? — спросил Орест рассудительно.
— Так ведь у нее есть на то причины, а мне зачем лгать?!
— Я не говорю, что ты лжешь сознательно. Просто убедила себя…
— Я?!
— Да. Ты ведь собственными глазами ничего не видела.
— Я знаю, что это она, — заупрямилась Электра.
— Откуда?
— Знаю!
Орест снова вздохнул.
— Пойду поговорю со слугами, — сказал он, выпрямляясь.
— Со слугами? — бросила Электра презрительно.
— А почему нет? — усмехнулся Орест, повернулся и пошел прочь.
— Слишком он доверчив, — сказала Электра скорбно. — Да и понятно. Он ведь отца почти не знал, при матери рос, хуже того, при Эгисфе, с него станется вранье их за чистую монету принимать. Но ты-то мне веришь? Ты понимаешь, что это она? Больше ведь некому. Разве кто-то из воинов, пришедших с моим отцом, мог на своего предводителя руку поднять? После десяти лет совместных страданий, сражений, жизни бок о бок? Или гости, собравшиеся, чтобы его встретить? Видел бы ты, с каким восторгом они его приветствовали! Да и зачем им? Ни один из них ничего не приобрел с его смертью. Нет, только моя мать и Эгисф были в ней заинтересованы.
— Если говорить о приобретениях, — заметил Пилад, — то Эгисфу эта смерть принесла куда больше. Твоя мать и так была царицей, а он получил трон главнейшего из ахейских царств.
— Мать царицей недолго бы оставалась, — возразила Электра. — Отец не простил бы ей измены.
— Этого мы не знаем, — сказал Пилад с сомнением.
— В любом случае, кто бы из них не нанес удар, виновны оба!
— Да, это так, — согласился Пилад.
Электра удовлетворенно улыбнулась и встала.
— Пойдем, — сказала она спокойно, — пока Ореста нет, я покажу тебе, как пройти в мою спальню. Придешь туда ночью, когда стемнеет.
Глава шестая
Клитемнестра
Клитемнестра не могла заснуть, то ворочалась, ерзала, то, когда постель чересчур нагревалась… хотя ночь вовсе не была жаркой, до перехода весны в лето оставалось еще немало времени, но покрывало под ней, наброшенное на мягкую, тщательно выделанную овчину, становилось горячим, от внутреннего огня, наверно… когда постель нагревалась, она просто передвигалась на другую половину своего широкого ложа, закрывала глаза и лежала неподвижно, стараясь думать о вещах простых и приятных, о малыше, например, которого совсем недавно перестала кормить Хрисофемида, о самой Хрисофемиде, ждавшей второго ребенка, о домашних делах всякого рода, от возведения новых помещений под склады до закупок шерсти для оставшихся не у дел чесальщиц с прядильщицами в дворцовых мастерских, бесполезно, сон не шел, слишком, как видно, велика была терзавшая ее тревога.
Сегодня она почти весь день провела в своих покоях, пока новоприбывшие по очереди мылись — дело долгое, одной воды сколько надо согреть, обедали в компании Электры и Менетия, заменившего по ее просьбе хозяина, приносили жертвы в маленьком храме, примыкавшем узким концом к жилым постройкам, осматривали акрополь, вернее, Орест показывал его своему другу, сам попутно вспоминая и узнавая, она оставалась у себя, хотела дать сыну время свыкнуться с той истиной, которую ему преподнесла без прикрас или лишь с некоторыми, необходимыми. Сидела в кресле, ходила, подолгу стояла у окна, не у ближнего, выходившего во внутренний двор, а дальнего, откуда видны были холмы и Арголидская равнина, за которой пряталось в туманной дымке неразличимое на таком расстоянии море. Сидела, ходила, стояла и думала. Пыталась принять решение, нелегкое, надо признать. Должна ли она предупредить Эгисфа, что Орест здесь? Осуществить это непросто, но можно, Эгисф, уезжая, никогда всех своих доверенных людей с собой не забирал, одного-двух при всякой отлучке оставлял в качестве наблюдателя ли, соглядатая, в дела дворцовые они не мешались, но после докладывали Эгисфу в точности, что во время его отсутствия в Микенах делалось, откуда иначе он знал каждую мелочь. Захоти она, сказала бы Менетию, и тот Эгисфова человека к нему и послал бы, пусть царице местонахождение супруга неизвестно, но люди, по разумению Эгисфа ему более верные, куда ехать, без сомнения, знают. Так что послать и передать велеть, что прибыл, дескать, законный хозяин дворца и всего прочего и лучше б ему, Эгисфу, в Микены ни ногой, целее будет. Ну а если не послушается Эгисф и явится трон отвоевывать? В это она, правда, не очень-то верила, трусоват тот, чтобы с сыном Агамемнона вязаться, да и войска у него нет, кто за него станет, когда Орест здесь, к тому же трудно было ей представить такую рать, которая могла бы взять микенскую цитадель… Нет, не будет Эгисф сражаться, а если осмелится явиться, не жить ему… И, может, оно и лучше бы… Как он, тварь жалкая, смел руку на Агамемнона поднять?! Сам всю войну во дворце просидел, на мягкой постели спал, ел и вино царское в свое удовольствие попивал, а великого воителя посмел жизни лишить… Ну а если это не он?.. Кто же тогда? Больше некому, да и в духе семейки их это, разве отец его жену брата не соблазнил? Да и Атрея кто убил, не Эгисф разве, порешил и даже отрицать не думал… правда, о свекре Клитемнестра не жалела, слишком уж отвратительное он дело учинил, и что не доведется с ним встретиться, она когда-то с несказанным облегчением восприняла, не лез бы за его столом кусок ей в горло, если так подумать, заслужил он свою смерть, да и что Эгисфу оставалось?.. Подумала, и жалко стало, меж двух огней оказался человек, еще и на всю жизнь ущербный, каково тому, кому отец — дед и родительница, не поймешь, то ли мать, то ли сестра… К тому же любил ее Эгисф, немало сладких часов с ним провела, как бестрепетно на смерть его посылать? Любил, ласкал, заботился, теперь, конечно, стареть стал, сварливым заделался, но она и сама не молодеет, забудешь разве, как сын запнулся перед тем, как признать, что она хороша еще… а хороша ли? Портретов ее никто не рисовал, сравнить не с чем, разве что с Электрой… Ох, эта Электра! Совсем тошно стало, когда вспомнилось нахмуренное лицо с поджатыми губами, на миг захотелось встать, приказать колесницу запрячь и поехать к Хрисофемиде, всегда веселой и ласковой, но она себя поборола, что ночью людей будоражить, да и толку от младшей дочери мало, прижмется, по голове погладишь, поцелуешь в лоб, а опереться на нее нельзя, как ребенок малый, а не женщина взрослая. Была бы жива Ифигения… Клитемнестра принялась считать прошедшие годы, десять да еще семь, дочь стала бы ей подругой, но что об этом думать, кануло безвозвратно… Она попробовала перейти мыслями к чему-нибудь повеселее, например, какую Оресту жену сосватать. Покойный отец о Гермионе говорил, но та давно замужем, Менелай за Неоптолема ее отдал, и, может, правильно сделал, по возрасту она тому больше подходит, да и наверняка кокетка по образу матери своей чересчур легконогой, не такая ее невинному мальчику нужна. А какая? Она долго перебирала царей ахейских, дочерей их припоминала, сколько кому лет и кто красотой с ее сыном сравняется, но ни на ком не остановилась, не могла сосредоточиться, все эти суматошные мысли скользили по поверхности главной ее думы, обтекали ее, как дождь течет по хорошо просмоленной бочке, внутрь не попадая, вина не затрагивая… Только горькое это было вино!..
Так, ни к чему не придя, она незаметно заснула, небо на востоке стало светлеть, но зари она уже не увидела, спала, уткнувшись лицом в мягкое, тонкой шерсти покрывало.
Глава седьмая
Электра
Электру разбудили первые лучи солнца. Она лежала лицом к окну и, когда слепящее, белое, как расплавленное олово, светило всплыло над ближними вершинами, сначала зажмурилась, потом заслонилась рукой, а затем проснулась, открыла глаза. И обнаружила, что вытянулась в струнку на самом краешке кровати, на большей части которой раскинулся Пилад. Конечно, ее девичьей постели далеко до просторного ложа матери, на котором хоть вдоль ложись, хоть поперек, позаботилась о достаточном пространстве для своих ночных удовольствий. Подумала неприязненно, потом вспомнила, что покои, в которых та спит, расписаны еще при потомках Персея, давно, и, стало быть, не Клитемнестра их обустраивала… Хотя когда кровать нынешнюю туда поставили, неизвестно, сама Электра с детства ее помнила, массивную, резную, с золотыми, как водится, накладками, может, и та с Персеевых времен, а может, при Агамемноне сделана… Да уж, не для Эгисфа отец старался, а что вышло… Усилием воли она потушила вспыхнувший было с новой силой гнев, не до того сейчас, когда рядом мужчина. Ее мужчина, наконец, после столь долгого ожидания… Может, оно и не так сладко, как сестра расписывала, но ничего, свыкнутся друг с другом, и лучше ладиться будет, особенно когда она на дурные мысли отвлекаться не станет… Она потянулась погладить, поцеловать, но сдержалась, пусть спит, сама, однако, слезла тихонько с постели и пошла босиком в угол, где на скамье стояли большой бронзовый кувшин с водой и таз к нему, умылась и принялась одеваться.
Пока она возилась, Пилад проснулся, то ли журчание воды, то ли шелест ткани его разбудили, Электра, надо признаться, была этому рада, может, и шумела нарочно, ей вдруг пришло в голову, что Орест, наверно, одумается и соберется действовать, а перед тем, конечно, решит с нею посовещаться, от кого еще ему совета и помощи ждать. А поскольку уставшие с дороги молодые люди почивать отправились почти сразу после захода солнца, то встать им полагалось рано, Оресту, по крайней мере, он ведь один спать лег и ночью навряд ли на поиски женских объятий отправился, в незнакомом, можно сказать, месте, во всяком случае, что касается подобных приключений… Вот она и стала на дверь поглядывать, неизвестно ведь, как брат себя поведет, в ее постели мужчину увидев, пусть то даже его друг ближайший и сестры жених.
Пилад поднял голову, высмотрел, где она, и улыбнулся. Похлопал по постели рядом, мол, иди ко мне, но Электра не поддалась минутному искушению.
— Утро уже. Все поднялись, и нам пора, — сказала она деловито. — Иди, я тебе полью, умоешься.
Пилад спорить не стал, вскочил бодро, одевался, правда, медленно, лениво, хотя приметил, конечно, взгляды, которые она тайно в сторону выхода бросала, но все же успел и умыться, и волосы пригладить, и тунику оправить, когда в дверь стукнули раз-другой. Электра отворила, как она и чувствовала, то был Орест, бросил с порога:
— Поговорить собрался с тобой и Пиладом, но тот куда-то подевался… Ах ты здесь? С утра пораньше?
— Пришел с невестой поболтать, — сказала Электра спокойно. — Пожениться мы хотим. Если ты возражений не имеешь.
— Я? С чего бы? Напротив, рад.
Он прошел в комнату и сел на большой сундук у стены, не тот, что Эгисфом подарен, а другой, попроще и покрепче.
— А быстро вы мосты-то навели…
— Много ли надо, чтобы друг друга приметить, — сказала Электра по-прежнему мирно. — О чем поговорить хотел? — спросила она без перехода, желая увести мысли брата в сторону, а то догадается вдруг, что ночь они с Пиладом вместе провели, и осерчает: до времени, мол, не положено. Белье с постели она еще прежде убрала, когда Пилад себя в порядок приводил, хотя и не думала, что брат настолько в подобных делах искушен, нет, служанок опасалась, не его, однако осторожность все же не помешает…
Орест поглядел на нее, на Пилада…
— Надумал я Эгисфа на поединок вызвать. На мечах сражаться. Кто победит, тот пусть в Микенах и правит. А?
Электра чуть не свалилась со скамьи, на которую перед тем села, до того резко вперед подалась.
— Что-нибудь не так? — спросил Орест.
— Все не так, — выпалила она. — Начать с того, что не заслужил Эгисф честного поединка!
— Не такой-то он и честный, — буркнул Орест. — Я и моложе, и сильнее, и мечом наверняка лучше владею, с Пиладом каждое утро упражняемся. Одолею, как пить дать.
— Одолел бы, — сказала Электра язвительно, — кабы он твой вызов принял. А он не примет. Или не сразу примет. Наплетет что-нибудь в оправдание, к примеру, что давно меча в руки не брал, размяться надобно немного, дай мне пару дней, а ты и дашь.
— Дам, — согласился Орест.
— А он вместо того, чтобы с мечом упражняться, убийц к тебе подошлет. Как, Пилад, верно я говорю?
— Очень может быть, — согласился тот.
— Я остерегаться стану, — возразил Орест. — Не так я доверчив, чтобы спину ему подставлять. Научен уже отцовским опытом.
— А что с подельницей его будет? — спросила Электра.
— С подельницей? Это с матерью нашей?
— Мне она не мать, — отрезала Электра.
— Как знаешь. А мне мать.
— Убийца она, — бросила Электра непримиримо.
— Да ты понимаешь, сестра, чего добиваешься? — спросил Орест.
— Понимаю, — сказала Электра. — Правосудия.
— Не может сын руку на мать поднять, — ответил Орест твердо. — Противно это законам человеческим. Такого бесчинства я творить не стану.
— А что делать будешь? — спросила Электра саркастически. — Прикуешь ее к горам? А где ты орла возьмешь, чтобы ей печень клевал?
Орест посмотрел тяжело, на насмешку не отреагировал, только сказал:
— Если понадоблюсь, я у Менетия.
И поднялся.
— У Менетия? — переспросила Электра удивленно.
— Попросил он меня прежде всякого дела с ним переговорить.
Когда он аккуратно прикрыл за собой дверь, Электра вскочила.
— Ну вот! Теперь Менетий еще!
— А что Менетий? — спросил Пилад. — Чем он-то тебе не угодил? На меня хорошее произвел впечатление. Умен и мыслит здраво. Да и честен, кажется.
— Честен, да, когда дело царицы не касается. И умен, верно, в том-то и беда. Убедит Ореста, что мать бела, как пена на волнах морских. Не вынесу я этого, Пилад!..
Она заметалась по комнате, как львица, только что пойманная и посаженная в клетку.
— Обманут они его! Обманут, отвлекут, помирятся для вида, а потом убьют тайно и подло, как все, что ими делается… Нет, не вынесу! Если они и брата меня лишат, поднимусь на стену и в пропасть брошусь.
— Электра! — Пилад стремительно пересек комнату и схватил ее в объятья. — Что ты такое говоришь! В пропасть! Да и вовсе глупости это женские. Не беспокойся за Ореста, поклялись мы с ним в вечной дружбе, умру, а в обиду не дам! Не бойся.
Он стал гладить ее по голове, по пышным, не убранным еще волосам, провел нежно по щеке, по шее, и от непривычной этой ласки у Электры хлынули из глаз слезы таким потоком, что самой странно. Не испытанное прежде чувство защищенности охватило ее, она прижалась к Пиладовой груди, укрыла лицо на его плече… Но как ни сладко было в этих объятьях, через минуту-другую она принудила себя высвободиться и сказала печально:
— Станешь защищать Ореста, они и с тобой расправятся. Нет, не будет нам ни мира, ни радости, пока они живы. Что ж, коли Орест отказывается, возьму я это дело на себя.
Пилад выпустил ее и отступил на шаг.
— Ты?! — воскликнул он, не веря, кажется, своим ушам.
— Я. Давно бы и взяла, когда б не думала, что Ореста это святое право — за отца отомстить. Или ты думаешь, за столько лет не нашла бы способа удар нанести? Удобный миг выбрать? Нет, не хотела брата лишать возможности сыновний долг исполнить… Но если уж так все обернулось… Эгисфа, может, и не одолею, но на главную преступницу у меня сил достанет.
— Опомнись, Электра! — сказал Пилад тихо. — Не женское это дело.
— Уж наверно, не женское. Ну а если мужчины нет?
— Как нет? А я?
Электра подобралась. Поразмыслила или прикинулась, что размышляет.
— Это наша забота, — сказала она нерешительно. — Кровная.
— А разве Агамемнон братом моей матери не доводился? — спросил Пилад.
— И верно.
— Приказывай!
— Так ты?..
— Я же сказал, приказывай. Все исполню.
— Клянешься? — спросила она недоверчиво.
— Клянусь богами олимпийскими, и пусть громовержец поразит меня своей молнией, если отступлюсь.
— Тогда слушай.
Электра оглянулась на дверь и понизила голос до шепота.
Глава восьмая
Менетий
Орест вошел в скромный домик управителя, огляделся. Очень просто все, портик с двумя тонкими колоннами, тесный темноватый вестибул и главное помещение, мегарон, маленький зальчик чуть больше материнской спальни. Правда, внутри все как положено: круглый очаг в середине, давно, кажется, нето пленный, угольев и тех не видно, четыре колонны по сторонам, из едва обструганного дерева, без затей, крашенные по критской моде в красный цвет, пол с незамысловатым узором, потолок беленый, стены тоже, можно сказать, без росписи, только цветочный бордюр понизу. И кресла в мегароне стояли деревянные, почти без украшений, без резьбы, только бронзовая отделка кое-где… Сразу видно, не тащит человек, что под руку подвернется… Вспомнился богатый дом фокидского управителя, и Орест хмыкнул…
Подоспевший Менетий усадил его в кресло, придвинул другое поближе, о гостеприимстве не забыл, предложил вина, но Орест нетерпеливо мотнул головой, не до угощений, мол, и тогда управитель велел старухе служанке подать воды, долго пил, с духом ли собирался или давал гостю время свыкнуться, Орест его не торопил, подумал только насмешливо, что порядки пошли удивительные, царский сын ждет, пока сын привратника напьется. Ибо был Менетий происхождения самого простого, правда, работник наверняка безупречный, иначе Эгисф давно б заменил его кем-нибудь из своих приближенных.
Менетий словно угадал его мысли, во всяком случае частично, потому что отставил серебряный кубок, из которого пил, и сказал:
— Ты, конечно, слышал, Орест, что я здешнего привратника сын и всем, чего добился, царице обязан. Еще мальчонкой она меня приметила, сказала отцу, слишком, мол, смышлен парнишка, чтобы двор мести, велела письму и счету обучить. Ну и дальше опекала. К делу приставила и доверием облекла… Я это к тому, что понимаю, ты про себя думаешь: Менетий царице предан и защищать ее будет, чиста она или виновна. Так вот, царице изменять я не намерен действительно, но и лгать не собираюсь.
Орест выслушал эту речь с непроницаемым лицом и спросил, когда Менетий умолк:
— Ну и что?
— А то, что расскажу тебе все.
— Все, как есть?
— Все, как есть. Вернее, как было. Разумеется, то, что знаю доподлинно, сплетен пересказывать не буду.
— Ясно.
Орест сел поудобнее, приготовился слушать, но Менетий вместо рассказа вдруг задал вопрос:
— А где Александра?
Орест чуть удивился, но ответил:
— Пропала.
— Пропала?
— Она жила в Фокиде несколько лет. Была мне вроде няньки, потом служанки. А два года назад вдруг исчезла. В одну ночь. Собрала свои пожитки и ушла, вечером пожелала мне спокойного сна, а утром каморка ее оказалась пуста. И больше о ней не слышали. Ни я и ни кто другой.
Менетий помолчал, потом спросил:
— Но свою версию смерти Агамемнона она тебе рассказывала?
— Сотни раз.
— И как она в ее устах звучала?
— Ты разве не слышал? — удивился Орест.
— Слышал. Сравнить хочу.
Орест подумал.
— Она начинала с того, что отец пошел в купальню. И велел ей через некоторое время прийти туда, чтобы его помыть… Ты ведь при этом разговоре присутствовал? Она тебя как бы в свидетели призывала…
Менетий кивнул.
— Она подождала чуть-чуть и явилась, куда сказали, отец сидел в ванне, но вместо мытья велел ей срочно найти царицу и к нему привести. Она и пошла. И в коридоре мать мою встретила, передала, что царь приказал. Хотела уже в помещение, куда ее жить определили, вернуться, но, до двора даже не дойдя, поняла, что не отпустил ее Агамемнон и мыться наверняка еще пожелает. Ну и обратно в купальню отправилась и в дверях столкнулась с царицей, та взволнована была сверх меры, в руке кинжал, и кровь капает…
Орест тяжело вздохнул.
Менетий посмотрел на него сочувственно.
— Прости, что тягостные воспоминания вопросом своим пробудил. Но делать нечего, надо с этой историей наконец разобраться.
— Как, тут она то же самое рассказывала? — поинтересовался Орест мрачно.
— Да, примерно.
— Но, значит?..
— Погоди! Послушай теперь меня.
Менетий поколебался, словно не знал, с чего начать, потом заговорил медленно и задумчиво:
— Когда пытаюсь в памяти тот день восстановить, кажется мне, что длился он целую вечность. Что-то лучше помнится, многое перемешалось, но один миг никогда не забуду, до того яркий. Это когда остановилась повозка с пленницами троянскими, стали они спускаться по одной, и последней или предпоследней на землю ступила… Как громом меня поразило, никогда такой женщины не видел! Нет нужды таить, всегда я полагал, что нет прекрасней Клитемнестры в мире, счастьем почитал, что могу любоваться ею и служить по мере сил… И вдруг!
— Александра? — спросил Орест тихо.
— Она. Не думай, что я просто так о ней разговор завел, это к делу прямое отношение имеет.
— Она и в самом деле была очень красива, — сказал Орест задумчиво.
— Ослепительна. Недолго я думал, уже днем сказал ей, что в жены хочу взять и попрошу ее у царя, если согласна. А она мне ни да, ни нет, должна, мол, горе пережить, родителей потеряла, остались в Илионе непогребенные лежать… Словом, подождать велела.
Орест поглядел на него с легким недоверием.
— Рабыня, и еще церемонии развела? Когда замуж зовут, а ведь мог бы просто в постель затащить, и кончено дело… Удивительно мне это…
— Не правда ли? Потом, когда царь насчет купания сказал… Меня отослал, а ей велел остаться…. По имени назвал, стало быть, знал…
Орест промолчал, и Менетий заговорил более деловито:
— Теперь о другом. После того, как все случилось, я попробовал разобраться… К несчастью, не сразу, в тот момент другие дела были, Эгисф поручил мне похоронами и поминками Агамемнона озаботиться, хлопот столько, что ни о чем ином и подумать не успеешь. Но одно сделал. Понимал, что, если Клитемнестра об обвинениях Александры вспомнит, не жить той ни дня, потому помог ей спрятаться и утром уйти из крепости. Конечно, кабы знал, что она тебя прихватит…
— Меня Электра с нею послала, — сказал Орест.
— А кто Электру надоумил? Наверняка сама же!
Орест пожал плечами, мол, не имею мнения на сей счет, и Менетий продолжил:
— Когда чуть посвободнее стало, я взялся расспрашивать всех слуг. Рабов, гостей, кто еще оставался, а ради похорон почти все задержались. И что за рок такой, никто ничего не видел.
— Может, скрыли, — предположил Орест.
— Не думаю. Что от слуг узнал? Согрели воду, разбавили, налили ванну, царь в нее вошел, уселся и всех отослал, мол, день жаркий, доливать горячей не придется, мыть его рабыня новая будет, а пока он понежится да подумает. И все ушли. Не только из купальни, поблизости никого не осталось. Понятно, день выдался суматошный, пир затевался огромнейший, почти всех на кухню созвали, а те из слуг, которые там не понадобились, устройством воинов были заняты, с Агамемноном больше сотни их на акрополь взошло, и все ночевать собирались, одни лежанки чтобы расставить, сколько людей и времени нужно. Так и вышло, что ни одного свидетеля…
— Получается, — перебил его Орест с облегчением, — что никто не видел самого убийства?
— Получается так. И еще…
Менетий умолк, потемнел лицом, и, когда снова заговорил, казалось, силой из себя слова выталкивает.
— Кинжал, — сказал он. — Кинжал, которым убили. Царица его бросила на пол, там он и лежал, в суматохе все о нем забыли, я и подобрал, и теперь у меня он.
— У тебя? Покажи! — потребовал Орест.
Менетий посмотрел на него, молча поднялся, вышел через узкую неприметную дверь в заднюю комнату, немного погодя вернулся и положил кинжал на трехногий низкий столик рядом с креслом Ореста. Тот осторожно поднял оружие, оглядел. Кинжал был с гравировкой на клинке, рукоять отделана золотом, богатая вещь, дорогая.
— Оружие царское, — заметил он хмуро. — Не у каждого такое найдется.
— Не у каждого, — согласился Менетий. — Агамемнона это кинжал.
— Отца?!
— Да. Когда я смыл кровь и лезвие рассмотрел, сразу его узнал. Из оружия, которое в царских покоях на стенах развешано было. В Илион его Агамемнон не брал, тут оставался.
— Тогда его каждый мог взять. За десять-то лет…
— Не каждый, — остановил его Менетий сурово. — Если б так легко из царского покоя оружие таскали, за десять лет весь дворец можно было бы разворовать. Нет, висел он там все годы, никто к нему не притрагивался, и когда я вошел проверить… уже после всего… вижу, прав я, вот он, пустой крюк, глаза закрываю, вспомнить хочу, с каких пор кинжала нет, и никак не припомню, чтобы не было… Поклясться могу, в последний раз, когда я в царевы покои входил, он был на месте.
— В последний раз это перед тем, как отец в ванную пошел? — спросил Орест, сдвинув брови.
— Да.
— И что из этого следует?
Менетий вздохнул.
— Эгисфа в этой части дворца никто не видел. Но если б он туда и заявился, все равно бы не увидели, пусто же было. Царица в мегароне сидела. Близко. Ничего ей не стоило по дороге в покой зайти и кинжал со стены снять. Но можно и другое предположить.
— Что? — спросил Орест шепотом.
— Александра, — ответил Менетий с мукой в голосе. — Сама Александра могла после того, как царь вышел, взять кинжал. Рядом висел. Только руку протянуть.
— Александра?! — поразился Орест. — Ей-то зачем?
— Кто знает. Не из простых она была, сразу видно, рода знатного. Родителей потеряла, дом, родину. Может, отомстить хотела?
— Женщина?!
— А Электра кто, мужчина? — спросил Менетий саркастически.
— Так Электра сама за оружие не берется. На меня валит.
— Валит, поскольку есть на кого. А коли нет?
Орест вскочил, не в силах усидеть на месте, заходил по мегарону взад-вперед, даже в портик вышел воздуха свежего глотнуть, потом воротился и прямо перед Менетием стал.
— А ты не придумал всю историю, чтобы мать мою, царицу, выгородить? — спросил он в упор.
— Царицу выгородить, а себя утопить? — сказал Менетий равнодушно.
— Почему же утопить?
— Так это я Александре скрыться помог.
— Ну и что? Ты ведь не знал. Собственно, и теперь не знаешь. И я не знаю. Подозрения же ничего не доказывают.
— Не доказывают, но позволяют сделать выбор.
— Выбор, — пробормотал Орест. — Выбор…
— Электре я ничего говорить не стал. Бесполезно. Она свой выбор давно сделала. Да и не из тех она людей, которым право на выбор нужно. Она из тех, кому велишь зажмуриться, дашь в руки ослиный хвост, скажешь, что веревка, уйдешь, а она и не подумает глаза открыть, начнет узлы вязать. А ты человек зрячий, я вчера понял, потому и рассказал…
— А ты думаешь, иметь выбор легче? Во сто крат тяжелее!
— Не всегда можно легкое тяжелому предпочесть.
— Тебе хорошо говорить, — заметил Орест раздраженно.
— Мне? Да я семь лет мучаюсь, все думаю, невинного ли человека спас или убийце бежать помог.
Менетий даже осунулся, и Оресту стало его жалко.
— Ладно, не переживай, — сказал он примирительно. — Все равно уже ничего не изменишь. А что до выбора, то я его еще вчера сделал.
Менетий безмолвно поднял на него глаза, и он сказал, хотя до сих пор говорить не намеревался:
— Виновна она или нет, но на мать, которая меня носила, рожала, вскормила, я руку поднять не могу. Пусть с ней Минос в царстве мертвых разбирается, а я не в силах.
— А Эгисф?
— Эгисфа я решил на поединок вызвать. — Он вдруг понял, что нуждается в одобрении этого человека, сына привратника. — Как думаешь, правильно ли?
— Правильно, — сказал Менетий твердо. — Благородно.
Оресту захотелось обнять управителя, но он постеснялся.
Глава девятая
Электра
Электра открыла меньший, но самый богатый из своих сундуков, с золотыми инкрустациями по эбеновому дереву, в нем она держала украшения и некоторые наряды, праздничные, веселые, те, что с намерением все эти черные годы не носила, небрежно выкинула ворох одежды, шкатулку с драгоценностями и достала спрятанное в самом низу белое платье, в котором семь лет назад встречала отца. Оделась без посторонней помощи, звать служанку не хотела, тогда пришлось бы отослать Пилада, не то скоро все Микены узнают, что мужчина присутствовал при ее одевании, созерцал ее наготу. Отсылать же его она намерения не имела, не только потому, что ей становилось тепло и покойно от его взгляда, она боялась отпускать его от себя, чтобы уберечь от чужого влияния… хотя, конечно, клятва была дана, а царские сыновья своему слову не изменяют… Она не надела никаких украшений и даже волосы укладывать не стала, распустила, и они текли свободно по ее плечам и спине до пояса.
Одевшись, она позвала служанку и послала ее к Клитемнестре.
— Скажи царице, что дочь ее выбрала себе жениха и хочет показать его матери.
Ожидание показалось ей бесконечным, удивительно даже, столько лет она терпеливо вынашивала свою месть, без суеты и лишней спешки, а когда остались ничтожные мгновения, на месте не могла усидеть, то к одному окну подходила, то к другому, высматривая поочередно мельчайшие передвижения рабов во внутреннем дворе и овечьих стад по склону Эвбеи, а то гладила по плечу, по волосам молчаливого Пилада, пристроившегося на скамье у стены, или расправляла оборки платья, машинально, конечно, не из кокетства, подумала мельком, не слишком ли нарядно, но решила, что нет, все же у нее сегодня двойной праздник: и возлюбленного обрела, и за отца отомстит.
Наконец вернулась служанка, склонилась низко, что было необычно, неужели будущую госпожу почуяла, да, ведь пока Орест не женится, роль хозяйки ей придется на себя принять…
— Царица просила пожаловать, когда пожелаете. Хоть сию минуту. Свободна она. В спальне своей ждет.
— Одна? — спросила Электра.
— Одна.
Электра оглянулась на Пилада и пошла, нет, поплыла к двери, чуть покачивая бедрами, как корабль в легкую непогоду, сама ничего не сказала, и Пилад последовал за ней без единого слова.
Покои Клитемнестры находились в другой части дворца, так что пришлось спуститься по одной лестнице, пересечь наискосок внутренний двор и подняться по другой. Дверь была незаперта, Электра толкнула ее, рука при этом дрогнула, но она виду не подала, переступила порог легко и уверенно.
Царица сидела в кресле у окна, смотрела вдаль на горбившиеся над Арголидской равниной бесчисленные холмы, услышав их, оглянулась и встала, пошла навстречу. Одета была в черное, тоже без единого украшения, что Электру не только удивило, но почти оскорбило: что за роль, спрашивается, она на себя приняла? Неутешной вдовой прикидывается? Перед кем? Перед Орестом, разумеется, все продумала, изобразила, а он сразу раскис…
Клитемнестра приблизилась еще, чуть ли не вплотную, остановилась, на мгновение Электре стало жутко, показалось, что саму себя видит через столько-то лет, лицо перед ней было почти то же, что она совсем недавно видела в зеркале, в которое гляделась, причесываясь, те же черты, слегка расплывшиеся с годами, особенно глаза и брови, черные кольца волос на висках, да и прочее, один рост, стать, разве что мать пополнела, потяжелела, но опять же плечи, и руки, и пальцы… Ее замутило от этого ненавистного сходства, она поспешно отступила на шаг, еще, не ровен час, обнимет… Но Клитемнестра обниматься не собиралась, перевела взгляд на Пилада, державшегося чуть позади и в стороне, спросила:
— Это он и есть?
Электра кивнула и вдруг, к своему ужасу, приметила во взгляде матери некий плотский интерес, с которым иные стареющие женщины смотрят на ладных юношей. Этого она уже вынести никак не могла и бросила торопливо:
— Пилад это. Сын Строфия и Анаксибии. Мы с ним поженимся. После того…
Она запнулась, Клитемнестра подождала и спросила безразлично:
— После чего же?
— После того, как мой отец будет отомщен! — крикнула она с торжеством и обернулась к Пиладу, тот как будто колебался, она посмотрела значительно вверх, напоминая о данной клятве, и Пилад нерешительно потянул из-за пояса кинжал. Медленно, очень медленно, Электра испугалась, что мать позовет на помощь, но Клитемнестра молчала.
Электра смотрела, как она, словно надломившись, рухнула на пол, подняла руку к левой груди, под которую угодил клинок, и прошептала, почти прошелестела, тихо, как шелестят под ногами сухие листья или подол платья, скользящий по ступеням:
— Тебе, наверно, было бы легче жить дальше, если б я призналась в убийстве твоего отца… но помочь тебе не могу… я этого не делала…
Когда она закрыла глаза, Электра сказала зло:
— Так, во лжи, и умерла.
— Перед смертью не лгут, — возразил Пилад механически.
— Смотря кто, — бросила Электра непримиримо.
Пилад только покачал головой, отвернулся, отошел к окну и остался стоять там спиной к комнате, глядя на ближние вершины, туда, куда недавно смотрела Клитемнестра.
Электра топталась на месте, напряжение, в котором она пребывала с самого рассвета, схлынуло, сменившись странным расслаблением, она безуспешно пыталась себе внушить, что отнюдь не все, что надлежит исполнить, исполнено, что солнце уже высоко, и, значит, Эгисф, самое меньшее, в пути, время близилось к лету, и, хотя ночи еще стояли прохладные, после полудня случалась настоящая жара, пускаться по ней в дорогу не стал бы ни один путник, и Эгисф, без сомнения, выехал спозаранку, скоро будет здесь, стало быть, надо… Что? Никакого плана у нее не было, об Эгисфе она еще даже не начинала думать, а следовало бы… Ну же!.. Очнись, наконец! Она понукала себя и понукала и все равно стояла посреди комнаты, безвольно свесив руки, мысли расползались в стороны, наткнувшись взглядом на роспись, изображавшую свадьбу Персея с Андромедой, она стала печально размышлять о том, что подвиги Персея каждый знает наперечет, а об Андромеде лишь пару пустяков, спас ее Персей, верно, но ее-то заслуги в этом нет, пусть после смерти ее на небо и отправили, не оставляют женщины памяти о себе, отраженным светом только светят… Рассердилась на себя, что же такое с ней делается, если не о себе, так об Оресте, Пиладе вспомни!
И тут она услышала скрип двери и визгливый голос Эгисфа, начал говорить раньше, чем порог переступил, была у него такая привычка, считал, наверно, что каждый в доме к нему день-деньской прислушиваться должен…
— Ты знаешь, что Орест здесь? Мне у ворот сказали. У Менетия будто…
Он замолчал на полуслове, и Электра поняла: говорил ей в спину, за мать приняв, но углядел-таки разницу. Она повернулась к Эгисфу в профиль, отступила к кровати, и тот увидел, ахнул.
Клитемнестра лежала ничком, платье разметалось по сторонам. Эгисф присел на корточки, тронул мертвую за плечо, стал переворачивать…
— Пилад, — позвала Электра беззвучно, одними губами, потом чуть громче, но тот не шелохнулся, и тогда она схватила оброненный им раньше и словно нарочно легший прямо к ее ногам окровавленный кинжал и ударила. В спину, в то самое место, где была рана у Агамемнона, маленькая, незаметная, но смертельная.
Глава десятая
Орест
Менетий вышел с Орестом в анты, и тот уже спускался по ступенькам, когда из-за ближних построек выбежал мальчик лет четырнадцати, Орест его не знал, видел впервые, но Менетий сразу подобрался и тоже двинулся к лестнице.
— Эгисф приехал, — выкрикнул мальчик на бегу.
Орест остановился.
— Давно? — спросил Менетий.
— Только что. Пошел прямо к царице. Брат велел передать, что и Электра там.
— У царицы?
— Ага. Поднялась к ней незадолго до того, как Эгисф появился. Не одна, с… как его брат назвал?.. А, сын Анаксибии.
— С Пиладом, — проговорил Орест, пытаясь отогнать неясное чувство тревоги. Он повернулся к Менетию. — Пойду и я.
— Я с тобой, — сказал тот. — Опасно тебе одному.
— Эгисф тоже один, — возразил Орест. — Не так ли? — спросил он мальчика, и тот согласно кивнул.
— Сейчас один, а через минуту подоспеют его приближенные. Ты его плохо знаешь, — сказал Менетий. — А где брат твой? — обратился он к мальчику.
— Где ты велел. В пропилеях.
— Беги, скажи, чтобы шел во внутренний двор. К лестнице, что на галерею ведет.
Мальчик бросился бежать со всех ног, а Менетий махнул в сторону задней стены дворца, в которой виднелась небольшая, плотно притворенная дверь.
— Туда.
Они с Орестом вошли с черного входа, миновали ряд роскошно отделанных комнат, часть из которых Орест помнил смутно, а иные, как ему казалось, вовсе никогда не видел, свернули в один коридор, другой и оказались во внутреннем дворе. Под лестницей, по которой Орест вчера поднимался в покои матери, уже стояли двое крепких молодых мужчин с кинжалами за поясом.
— Сыновья сподвижников Агамемнона, — бросил Менетий на ходу. — Я их приспособил от Эгисфовых приспешников тебя охранять.
Он все ускорял шаг, и в его напряженной фигуре Орест словно видел отражение того беспокойства, которое снедало его самого.
— Эгисф один или с ним кто-то еще? — спросил Менетий, подойдя к мужчинам.
— Вроде один, — ответили оба в один голос.
— Тогда подождите здесь. Понадобитесь, позову.
Они взбежали вдвоем по лестнице, одолели короткий отрезок галереи до большой резной двери, которая вела в покои Клитемнестры, Менетий стукнул пару раз по ровному промежутку меж вычурных завитков, украшавших наряду с листьями и цветами дверь, прислушался и почти без промедления распахнул ее.
Первое, что через плечо Менетия увидел Орест, была Электра, она стояла в дальнем конце комнаты у окна и что-то говорила Пиладу в спину, лицо ее было повернуто в профиль, но тут же, услышав, видимо, как открылась дверь, она обернулась, глаза сверкают, волосы растрепаны, на миг Оресту представилось, что не волнистые пряди извиваются по ее вискам и плечам, а черные змеи.
Менетий сделал несколько шагов, по-прежнему загораживая ему обзор, но вот он нагнулся, потом опустился на колени, и Орест наконец увидел сначала распростертого на мозаичном пестрого рисунка полу мужчину с раскинутыми руками и нелепо подвернутыми ногами, а следом женщину. Она лежала головой к окну, на левом боку, лица ему видно не было, только ворох черных оборок и золотые сандалии, ноги она согнула в коленях, так что он различал каждый из обвивавших стопу и охватывавших щиколотку ремешков.
Он стоял, как столб, не в силах шевельнуться, Менетий встал с одного колена, с неожиданной легкостью подхватил тело Клитемнестры, поднялся с ним, отнес к кровати, бережно положил на нее и склонился, глядя царице в лицо.
Электра прошествовала через комнату и остановилась перед Орестом.
— Свершилось, брат, — сказала она торжественно. — Отец отомщен, трон свободен. Приказывай, ты теперь здесь хозяин.
Хозяин… Хозяин… Хозяин… Оресту вдруг почудилось, что он в пещере, темной и гулкой, и под ее сводами перекатывается и перекатывается эхо… Но, очевидно, слово звучало у него в голове, отдаваясь в куполе черепа и стуча в виски, ему стало дурно, он опустил глаза и увидел на подоле белого платья сестры багровые пятна… Он замотал головой, чувствуя, что сейчас упадет. Посмотрел на Пилада, хотел позвать его, но губы почему-то произнесли:
— Менетий…
Управитель оглянулся, лицо его было мокрое от слез, но глаза ясные, он шагнул в сторону, взялся за спинку кресла, пододвинул его Оресту, и Орест сел или, вернее, свалился на податливое, покрытое толстой овчиной сиденье.
Дальнейшее виделось ему словно сквозь туман. Открыли настежь дверь, кто-то входил, выходил, раздавались стоны, вопли, то далеко, приглушенно, то близко, кричали какие-то толпившиеся за порогом, но не смевшие его перешагнуть просто одетые женщины, наверно, служанки, потом в комнату набилось множество народу, он не помнил, кто и как его вывел оттуда, пришел в себя, не полностью, но в какой-то мере, в мегароне, в большом парадном кресле, где, по слухам, обычно сидел отец до отбытия на войну, сам он этого, конечно, помнить не мог, Агамемнон уехал к берегам Геллеспонта, когда он только учился ходить, а когда вернулся… Он вспомнил отцовскую руку, потрепавшую его по волосам, добродушную улыбку, когда сын вознегодовал, возомнив, что ему привезли из Илиона в подарок перстень, словно какой-то глупой девчонке, и… И все. Все. И во имя этих двух мгновений он должен был убить собственную мать? Что и сделал… Или нет? В голове мутилось, он никак не мог припомнить, что же он сделал, но вдруг осознал, что ему сделать следует. Он должен бежать. Бежать! Прочь отсюда!
В голове сразу прояснилось, он увидел сидевшую напротив Электру и Пилада на скамье чуть поотдаль, в дверях стоял Менетий, говорил о плакальщицах, которых надо привезти снизу, из поселения, о траурных покровах… Орест понял, что до сих пор ни единого слова не слышал.
— Когда похороны? — спросил он, едва ворочая языком.
— Очухался, — бросила Электра не с облегчением, а с осуждением, баба, мол, ты, а не мужчина, чуть ли не в обморок валишься, вместо того чтобы власть на себя принять.
— Как решишь, — отозвался Менетий, поворачиваясь к нему.
— Я?!
— Ты ведь теперь царь Микен.
— Нет! — бросил Орест резко.
Менетий промолчал, но Электра вскочила с места.
— Как это нет?! — выкрикнула она. — Что это значит?
Орест спокойно встретил ее разъяренный взгляд.
— Я должен уехать, — сказал он тихо.
— Куда?
Он лихорадочно перебрал в уме все известные ему города и земли, изыскивая самую из них дальнюю.
— В Тавриду.
— Зачем?!
Чтобы оказаться как можно дальше от тебя и этого залитого кровью трона, хотел сказать Орест, однако не стал, проговорил мрачно, но твердо:
— Я того желаю.
— А что будет?.. — конечно, на языке у нее висело окончание “со мной”, но в последний миг она удержалась, заменила его другим. “С Микенами”. — Что будет с Микенами?
— Ничего не будет, — бросил он зло. — Ты же собралась замуж за Пилада. Поженитесь, и он станет здесь править вместо меня.
Электра удивленно уставилась на него, однако промолчала, может, этого и добивалась, подумал, несправедливо или нет, Орест, но тут поднял голову Пилад.
— Я поеду с тобой, — сказал он сухо, но столь же твердо.
— А как же Электра? — спросил Орест.
— Электра подождет. Вернемся же мы когда-нибудь.
Электра стремительно обернулась к нему, Оресту показалось, что сейчас она то ли набросится на Пилада с кулаками, а вернее, с ногтями, расцарапает в кровь, то ли заплачет, зарыдает, забьется в судорогах, но гордость, видно, взяла верх над прочими чувствами, она только закусила губу и несколько мгновений молчала, прежде чем заговорить.
— Вы полагаете, что микенскому трону будет позволено пустовать в ожидании вашего возвращения? — бросила она саркастически.
— Нет так нет, — ответил Орест равнодушно.
Электра чуть помедлила, потом отвернулась и пошла прочь из мегарона, ее легкие шаги доносились до их слуха еще некоторое время, пока она пересекала вестибул, портик, спускалась по ступенькам, не бегом, а неспешно, наверняка плавно, величаво, как они с матерью умели.
Дождавшись, пока шаги затихнут, Менетий спросил:
— Так когда похороны?
— Решай сам, — сказал Орест.
Менетий удивленно вскинул брови, но промолчал.
— Одно только, — добавил Орест с легким смущением. — Наверно, отцу и матери лучше лежать поотдаль друг от друга.
— Наверно, — согласился Менетий.
— Я не к тому, что считаю, будто… Но каждому ведь не объяснишь… Я думаю, никто никогда не узнает всей правды.
— Ошибаешься, — сказал Менетий то ли с иронией, то ли с горечью. — Слышишь гул голосов? Вокруг дворца уже толпятся сотни любопытных. И все знают правду. Свою. И никакая другая им не нужна.
— Но именно это я и имел в виду,— заметил Орест, вставая.— Идем, Пилад.
— Прежде я должен тебе признаться… — начал тот, но Орест остановил его.
— Молчи. Теперь уже ничто не имеет значения.
Оставшись один, Менетий прошел в портик, прислушался. Ропот толпы напомнил ему рокот волн. Да, в море можно плавать, можно пересечь его на корабле, но никто не способен прервать его вечное движение.
Он вернулся в мегарон, сел, закрыл глаза и стал высчитывать в уме, какой день удобнее всего назначить для похорон.