Публикация Елены Зиновьевой
Опубликовано в журнале Нева, номер 9, 2009
Татьяна Янковская. М&М. Роман в историях. М.; СПб.: Издательское содружество А. Богатых и Э. Ракитской (Э. Ра); Летний сад, 2008. 240 с. — Серия “Русский роман. ХХI век”
Истории драматические и анекдотические, трогательные и забавные, — обыденные ситуации, частные истории, частные судьбы, сложные гаммы чувств. Самобытные характеры героев, яркие индивидуальности, вполне или не вполне вписывающиеся в реалии советской или американской действительности. Колоритный язык. Как, например, одесский сленг вкупе с искаженным американским: “Спрашиваете, как дела? Ну, какие в Америке могут быть дела? Вот в “Рашке” были дела! Стоял в очереди за бананами, давали по два килограмма, а ты взял четыре — это дело! Туфли чехословацкие лакированные купила, только десять рублей переплатила — это дело! Апельсины без очереди взял, мясо с черного хода вынес — вот это все дела! А здесь что? Никаких дел. Скука. ‹…› Да как жизнь? Жисть — держись, упадешь — не подымут. Танечка, берите пока конфетку, чтоб в ротике было нескучно” (“Монолог педикюрши”). Заимствованные у американцев удобные словечки, как, например, explore (попробовать, исследовать, выяснить) — так американцы обозначают сближение, узнавание, отношения, из которых еще неизвестно, что получится. Жизнь среди людей другой ментальности, когда надо забыть о настроениях, соблюдая неписаное правило — small talk — говорить о пустяках. А значит, есть проблемы — решай их, предаваться же хандре — непозволительная роскошь. И лепятся друг к другу эмигранты, близкие по взглядам, по воспитанию люди, что отражается и в брачных объявлениях: армяне ищут спутницу среди армянок, украинка мечтает о серьезном муже своей религии, рижанке требуется мужчина из Прибалтики, евреи из России отдают предпочтение еврейкам-соотечественницам. И замечательный общий посыл, проходящий через все рассказы: “Любовь творит чудеса, это не пустые слова… Порция благодарности возвращается к тебе, это дает стимул. Это как цикл. Батареи подзаряжаются, появляется энергия жить. Происходит как накопление любви” (“М&М”). Авторская позиция четко обозначена в предисловии, Т. Янковская пишет: “Мои герои, как реальные, так и вымышленные, пересекают границы стран и континентов, скитаются, возвращаются к истокам или врастают в новую жизнь. Некоторым из них удается не только достигнуть своих личных вершин, но и повлиять на жизнь окружающих — кому-то в своем тесном углу мирозданья, кому-то за пределами своей среды, страны и даже жизни. Они “наводят мосты” между прошлым и настоящим, между разноязыкими носителями различных культур. На нашей планете мы все соседи, у нас много общего. Не случайно “De2ja1 vu”, история, насыщенная такими узнаваемыми деталями советской повседневности, была написана мною под впечатлением скандала, в который был вовлечен американский президент. Я не жгу мосты. Я за то, чтобы обновлять старые и строить новые, которые станут естественной и необходимой частью нашей жизни, как прекрасные мосты города на Неве, где я родилась, и грандиозные мосты города на Гудзоне, где я живу сейчас. То, что делает каждый из нас, в конечном счете меняет мир — и в то же время не дает меняться слишком быстро”. Наиболее емко и точно представленные в сборнике произведения охарактеризовала Белла Езерская: “Прозу Татьяны Янковской нельзя назвать ни остросюжетной, ни драматической. Она пишет о простых людях в обычных жизненных ситуациях. Но если вдуматься, то их жизнь — наша с вами, читатель, жизнь — разорванная по живому эмиграцией, по-настоящему трагичная. Вот эту-то жизнь с ее разлуками и воссоединениями, рождениями и смертями, с потерей статуса и языка, работы и смысла жизни, с ее мимолетными радостями и нешуточными горестями и описывает Татьяна Янковская. Описывает изнутри, опираясь на собственный опыт. Иногда с улыбкой, чаще грустно, но всегда искренно”.
Ричард Йейтс. Пасхальный парад: Роман. Пер. с англ. С. Таска. СПб.: Издательский Дом “Азбука-классика”, 2009. — 256 с.
Роман современного американского классика — “самый тонкий и проникновенный”, по выражению критиков, — опубликован на русском языке впервые, на родине автора произведение вышло в свет в 1976 году. Такая временна2я удаленность от наших дней порождает ощущение совершенно другого ритма жизни. Впрочем, неспешную ритмику диктует и жанр романа — мини-эпос. Действие романа охватывает без малого полвека. Повествование сосредоточено на узловых моментах в судьбах главных героинь романа — сестер Сары и Эмили Граймз. “У обеих сестер Граймз жизнь не сложилась, и задним числом по всему выходило, что начало их бедам положил родительский развод. Состоялся он в 1930 году, когда Саре было девять, а Эмили пять”. Старшая сестра, мамина любимица и первая школьная красавица, сразу после школы выходит замуж и обзаводится детьми, а младшая заканчивает колледж, пытается делать карьеру и переживает роман за романом. Неразборчивая в своих многочисленных связях с мужчинами интеллектуалка, потерявшая невинность с солдатом в городском парке. Интеллектуалка? Возможно, по американским понятиям. “Четыре года колледжа приучили ее к мысли, что цель гуманитарного образования заключается не в том, чтобы натренировать мозги, а в том, чтобы освободить их. По этой логике, за исключением редких минут, она считала себя ответственным и цельным человеком”. Читателю предстоит разобраться, почему обе сестры в своих устремлениях к счастью, понимаемому по-разному — крепкий брак, свободное плавание по жизни, — потерпели крах. Проследить, как рождается отчуждение между сестрами, как и почему родственные отношения перетекают в формальные встречи, между которыми проходят месяцы и годы, и только память о детстве остается живой, связующей нитью. Ответ, конечно, есть: скрытое желание не брать проблемы других, даже близких родственников, на себя. Эгоизм младшей и слабоволие старшей, ограниченность внутреннего мира обеих, неспособность, а может, и нежелание преодолевать житейские трудности приводят сестер к одинаковому финалу: к одиночеству, к попытке спрятаться от него в алкоголе, повторив тем самым судьбу матери. И если на похоронах отца Эмили, “как всегда, оплакивала самое себя — бедную, утонченную Эмили Граймз, которую никто не понимал и которая ничего не понимала”, то и в финале она признается единственному “умненькому” из всей семьи племяннику: “Да, я устала. И знаешь, что забавно? Мне почти пятьдесят, и за свою долгую жизнь я так ничего и не поняла”. Важны, конечно, нюансы: особенности характеров, отношение героинь к различным ситуациям, способность влиять на них или следовать по течению жизни. А именно нюансы и не позволяют дать однозначного ответа, кто и что в конечном счете стало причиной выпавших на долю сестер житейских драм: воспитание, оставшееся с детства непреодолимое чувство незащищенности, завышенные или заниженные самооценки или среда их обитания.
Майя Кучерская. Наплевать на дьявола: пощечина общественному вкусу. М.: АСТ: Астрель, 2009. — 320 с.
В книгу собраны публицистические статьи, рецензии, интервью за последние пять лет, что М. Кучерская занимается журналистикой, большинство из них было опубликовано в периодике. О чем бы ни писала Кучерская — о сказках, любви, армейском фольклоре, смерти, хамстве, счастье, священниках или современной литературе, — она всегда ставит акцент на самых острых этических проблемах нашего общества. Публицистические заметки в книге объединены под общим названием — “Вечные ценности”. Эта публицистика на злобу дня вряд ли утратит свою значимость, как не утрачивает значимость вечный вопрос: что есть добро, а что зло. С этим вопросом тесно связан и другой — как жить в обществе, полюбившем жестокость? Как реагировать на происходящее рядом с тобой — в литературе, в искусстве, в жизни, если, “на твой взгляд, ты встречаешься с тем, что является проводниками мрака, звенящими дьявольской насмешкой над тем, что тебе дорого”. “Формула давно выведена, — отвечает М. Кучерская, — с дьяволом не вступают в разговоры, с ним не ведут дискуссии, у него ничего не уточняют и не заключают с ним сделок. На него просто плюют”. Как плюют на одном из этапов православного крещения. Для нее нормальная жизнь — та, где семья — ценность, а история — это история семей. Но “слишком часто в нашей истории фамилия становилась не предметом гордости, не объектом памяти, а источником смертельной опасности”. Не в этом ли одна из причин одичания нашего современного российского сообщества? Газетные статьи имеют свою особенность: они должны быть краткими, но краткость предполагает и четкость, ясность мысли. Свою точку зрения по злободневным вопросам М. Кучерская формулирует отчетливо, резко, провокативно. С ней можно не соглашаться, но главного она достигает всегда — заставляет задуматься, приводит в движение, запускает наши подчас заржавевшие мыслительные механизмы. Большинство статей посвящено литературе, зарубежной и отечественной, классической и современной. Много имен, что на слуху: В. Пелевин, З. Прилепин, Е. Гришковец, Б. Акунин, А. Илличевский. Критика ее не комплиментарная, но и не уничижающая, ибо она убеждена: “Любое недоброжелательство, кажется, есть лишь результат верхоглядства, неумения слушать и нежелания понять, о чем тебе, собственно, хотят рассказать. Естественная эволюция, которую проделывает подавляющее число вменяемых зоилов: от горящих молодым задором разгромных рецензий — к спокойным и внимательным разборам текстов. Таков путь мудрости — в отрицании нет понимания и, следовательно, любви”. Но, наблюдая за литературным процессом, за его участниками, обращаясь к творчеству мастеров прошлого, она невольно задается вопросом: почему сегодня нет великих писателей? А в самом деле, почему? Необычайно интересны собранные в книге интервью, не все из них публиковались в печати. Среди ее собеседников — энтузиаст, краевед и главный кацкарь, организатор этнографического музея в деревне Мартыново Сергей Темняткин, писатели Людмила Улицкая и Петр Алешковский, один из самых влиятельных западных славистов Жорж Нива, известный сценарист и соратник А. Сокурова Юрий Арбатов, теле- и радиоведущий Владимир Соловьев, филолог-классик Михаил Гаспаров, уже легендарный литовский поэт Томас Венцлова. Это очень подробные, объемные “автопортреты” умных, думающих людей. М. Кучерская умеет дать возможность человеку выговориться, не заметно как, но беседы неизменно сводятся к вечной, волнующей саму М. Кучерскую антитезе — добро и зло. Ей, по ее собственному признанию, “интересно читать книги. Интересно разговаривать с их авторами. Я очень люблю жанр интервью, поэтому несколько интервью включаю в этот сборник. Интересно думать о └вечном“”. Ее увлеченность выражается в конечном счете в том, что к напряженному разговору она приглашает своего читателя. Она хочет, чтобы самые важные, самые нужные мысли были услышаны, принадлежат ли они ей или ее собеседникам. Такие, как, например, слова Ю. Арбатова: “Человек должен делать своим близким добро, вопреки революциям, вопреки истории”.
Елена Игнатова. Обернувшись. СПб.: Геликон Плюс, 2009. — 208 с.
“Меня всегда интересовало то, что не вошло в анналы └большой истории“ ХХ века: человеческие судьбы, частности, штрихи, воссоздающие атмосферу эпохи”. Эпоха, о которой пишет Елена Игнатова — период 1960-х — начала 90-х годов, абсурд эпохи застоя, брожение умов времен перестройки. Главная тема — хорошо знакомая ей ленинградская “вторая культура”, неофициальная └вторая литературная действительность“ 1970–1980-х годов. Настроения, события, люди, повседневная жизнь московской и ленинградской богемы. У нее очень трезвый, ясный, подчас ироничный взгляд на литературную среду, с которой она была связана в молодости. Тогда, в 70-е годы ХХ века, “шло активное сплачивание непризнанной, гонимой культуры — художников, писателей. Методы борьбы с нами были отнюдь не гуманитарными, но многое происходившее во └второй литературной действительности“ мне было не по душе. Не раз, сидя на собрании в какой-нибудь квартире, слушая декларации, тексты петиций, споры хитроумных тактиков, я думала: зачем я здесь? Мне не интересно штурмовать Союз писателей, пробиваться в советскую литературу, предыдущие поколение └шестидесятников“ добилось этого — и кануло там”. “А жизнь, жесткое государственное давление поневоле заставляли литераторов держаться вместе, и если при первых послаблениях перестройки многие круги и кружки распались, то в 1970-х годах они держались сплоченно и семейственно, организовали круговую оборону и создали собственную иерархию. Беда была лишь в том, что, “как и в официальной советской литературе, в этой иерархии было немало └мнимых величин“, и если карьера советского писателя определялась количеством премий, то и в └параллельной культуре“ — степенью известности на Западе”. На Западе была опубликована и первая книга стихов самой Е. Игнатовой. Обошлось без последствий, хотя с КГБ ей пришлось иметь дело: более десятилетия она числилась в “отказниках”, выезд за границу, куда она, при всем внешнем благополучии своего существования, стремилась еще с конца 70-х годов, был закрыт. С КГБ ей пришлось столкнуться и в связи с деятельностью “Клуба-81”, объединения тогдашнего литературного андеграунда, созданного при участии того же КГБ, пытавшегося как-то структурировать непризнанных стихоплетов, молодых, сильных, голодных и мечтающих о недоступном им Союзе писателей. Она раскрывает предысторию создания “Клуба-81”, подоплеку некоторых “акций” участников объединения, не всегда красивых с точки зрения отношения к своим же соратникам. Она хорошо знает изнанку деятельности клуба, несмотря на то, что “редко бывала в клубе, претила даже не организованная деятельность, а то, что происходило с людьми, которых я знала много лет”. Ей была чужда агрессивная нетерпимость “второй культуры” — тогда казалось, что это долгое следствие изоляции этой самой культуры. Объединение распалось, едва началась перестройка. Надо отдать должное Е. Игнатовой — ее оценкам, суждениям доверяешь, не заметно ни попыток приукрасить литературное бытование тех лет, ни очернить его. Обернувшись к годам своей молодости, она утверждает: “…мы были свободны, и то, что позже назвали └застоем“, было для нас творческим временем. Мы были свободны, писали, как хотелось, без оглядки на официальную литературу, и избежали искуса └оттепели“, когда двери в творческие союзы ненадолго приоткрылись”. Среди героев ее книги — такой же “единоличник” среди литераторов, как и она, — трогательный, поражающий воображение Венедикт Ерофеев, не любивший отождествления себя с героем своей поэмы “Москва–Петушки”; Сергей Довлатов, постоянно попадавший в невероятные истории, человек из другого литературного мира Ленинграда, по-настоящему трагического и страшного, в котором существовали талантливые, гиблые люди. “Их могли не печатать или печатать, даже принять в Союз писателей, это ничего не меняло, их жизнь была катастрофой, хотя со стороны она напоминала фарс. С ними вы в любой момент могли оказаться в фарсовой ситуации. Довлатов и его друзья принадлежали к числу таких людей. Сколько раз я попадала в приключения с его приятелями!” Среди героев книги и друзья молодости — Виктор Кривулин, Константин Кузьминский. Она рассказывает и о мимолетных встречах с теми, кто ассоциировался в ее воображении с “идолами в капищах”, о светилах советской поэзии тех лет: Александр Прокофьев, Евгений Евтушенко, Анатолий Чепуров, Андрей Вознесенский предстают в ее зарисовках — в этом единственном случае откровенно саркастических — без глянца. В книге собраны очерки разных лет: проникновенные воспоминания о Венедикте Ерофееве, знакомство с которым состоялось в 1973 году, об “опасном” знакомстве с Сергеем Довлатовым, о “талантах и поклонниках” литературы 60–80-х годов, о грустных и забавных событиях дней минувших. “Память обладает тем же волшебным зрением, она преобразует прошлое, и многое, что казалось случайным, незначительным, обретает иной смысл. Мне хотелось рассказать о недавнем прошлом, о друзьях, многих из которых я уже не встречу на петербургских улицах, о жизни и событиях той поры”.
Александр Ласкин. Время, назад! Документальные повести. — М.: Новое литературное обозрение, 2008. — 352 с., ил.
Рассказ о двух женщинах, волею судьбы оказавшихся сопричастными жизни гениев. Одной из них, поэтессе Ольге Ваксель, приятельнице Осипа Мандельштама, была суждена короткая жизнь, а другой, архитектору Зое Томашевской, дочери известного пушкиниста Бориса Томашевского, очень длинная. Повесть о Ваксель, “Лютике”, и Мандельштаме — “Ангел, летящий на велосипеде” — приоткрывает завесу тайны, связанной с самым сильным увлечением поэта и позволяет по-новому взглянуть на некоторые его тексты. Повесть о З. Томашевской и людях круга ее родителей (“Наследственная неприязнь к блестящим пуговицам”) — своего рода дневник трехлетней дружбы автора и главной героини: почти каждый день встречаясь с нею, он слушал ее рассказы об Ахматовой и Зощенко, Рихтере и Бродском, о постоянном и многолетнем друге семьи Анциферове, о литературной среде, корнями связанной с Серебряным веком русской культуры: Чуковские, Мандельштам, Волошин, Белый, Пастернак… Архитектор, специалист по интерьерам, З. Томашевская сохранила добрую память о своих учителях, среди них — и самый любимый, Иван Яковлевич Билибин, вернувшийся из Парижа и умерший в блокадном Ленинграде, и главный учитель — Юрий Никитич Емельянов. Первые сильные впечатления З. Томашевской, родившейся в 1922 году, относятся к эпохе 30-х годов, когда многие, в том числе ее ироничный отец, прикрывались масками чудаков. “Нам с Колей (брат) говорили все. Не нагнетали, но в то же время ничего не скрывали”. А. Ласкин использовал во время бесед диктофон, иногда делал записи по свежим впечатлениям — с тем, чтобы не пропала ни одна подробность, с тем, чтобы не исказить интонацию фразы, порядок слов, не лишить отражение величия, иронии и мудрости оригинала. Не исказить внутреннюю атмосферу времени и самоощущение бытовавших в ней людей. Стенограммы бесед чередуются с размышлениями самого писателя — о статусе искусства, о Лотмане и Бродском, о Пастернаке и Шостаковиче, о теореме Юрия Слонимского и секрете Альтмана, с отступлениями в сторону Парижа и Магадана.
Людмила Брауде. По волшебным тропам Андерсена. СПб.: Алетейя, АНО “Женский портрет СПб”, 2008. — 264 с., ил.
Ханс Кристиан Андерсен (1805–1875) давно обрел в России, по словам С. Маршака, вторую родину, но, несмотря на колоссальную популярность его сказок и историй, на русском языке не было издано ни одной монографии о самом писателе. Пробел восполнен. Автор настоящей работы — профессор Л. Ю. Брауде, виднейший переводчик и исследователь скандинавской литературы, более полувека посвятила изучению темы “Андерсен и Россия”. Это первая в нашей стране книга, где наиболее полно, в соответствии с творческой волей Андерсена рассказывается не об отдельных сказках, а о его удивительной жизни, о разноплановом и разножанровом творчестве, о сборниках сказок и историй, о знаменитых путешествиях Андерсена по всей Европе и оставленных им путевых заметках об увиденном. В книге содержатся воспоминания, исследования работ крупнейших андерсеноведов, в основном датских и российских, личные впечатления автора о праздновании двухсотлетнего юбилея со дня рождения великого писателя и поэта, драматурга и эссеиста, замечательного путешественника, но прежде всего Сказочника, называвшего свои сказки детками.
Владимир Бушин. Дело: “Злобный навет на Великую Победу”. М.: Алгоритм; Эксмо, 2009. — 272 с. — (Суд истории)
“Я обязан был написать эту книгу от лица ушедших и живых фронтовиков”, — с этого утверждения начинает свою книгу автор, участник Великой Отечественной войны. Книга является реакцией на многочисленные новейшие попытки российских журналистов, писателей переосмыслить (и переписать) историю Великой Отечественной войны: ее причины, ход, потери в боях и на оккупированных землях, а также роль Сталина и его взаимоотношения с военачальниками, отношение Сталина и Жукова к потерям во время боев, настроения народа, место армии Власова в истории войны, судьбы военнопленных фашистских концлагерей после освобождения, масштабы репрессий до и после войны… В конечном счете представить войну за свободу и независимость нашей родины, войну “ради жизни на земле” как классовую войну двух идеологий, в которую коммунисты ввергли советский народ. В конечном счете приуменьшить значение победы и “назначить” новых победителей. И даже усомниться: а не лучше ли было бы (для становления демократии в России, наверное), если бы Гитлер выиграл войну еще в 1941-м? В. Бушин тщательно анализирует конкретные “поделки” последних лет: 90-серийный фильм “Вторая мировая война. Русский взгляд” В Правдюка: многосерийную телепередачу “Большой театр товарища Сталина” Г. Боровика; прошедшие в телевизионном эфире передачи, приуроченные к 55-й годовщине со дня смерти И. Сталина; книги Л. Млечина и В. Карпова; публикации в “Московском комсомольце” (в первую очередь А. Минкина); опубликованную в “Аргументах и фактах” статью Н. Добрюхи — “Кто похоронен вместо Сталина”. Список можно продолжить. Несостоятельность тезисов и интерпретаций “демократов, исполненных ненависти к коммунистам и Советской власти”, В. Бушин подтверждает фактами. А они убийственны. В новейших “исследованиях” перевраны данные о конкретных событиях войны, об отдельных операциях, обо всем ее ходе. Замалчивается информация об участии всех советских, а не только русского, народов в войне. Перепутаны даты важнейших документов, приказов, директив, крупнейших событий на фронтах, отдельных боев. Приведены недостоверные статистические данные — о численности участников боев, о погибших с обеих сторон, о количестве задействованной техники. Даются неверные названия фронтов, путаются воинские звания, даты назначений командующих фронтами, искажены технические характеристики оружия. Несть числа примерам вопиющей безграмотности. “Знаки отличия носили не на рукавах, а на воротниках, — указывает Л. Млечину В. Бушин, — и ромбы, кроме полоумных, никто └шпалами“ не называл, достаточно зайти на Казанский вокзал или в метро, чтобы увидеть, как выглядят шпалы. И не бывает пуль для автоматов”. “Жуков посылал пехотинцев на противотанковые минные поля, чтобы ценой их жизни дать проход танкам!” — говорит Правдюк. Бушин возражает: “Я недавно уже писал: на противотанковом минном поле пехотинец может плясать, ибо такая мина взрывается только при давлении на ее взрыватель 200–250 килограммов. За подтверждением этого можете обратиться к маршалу Язову Д. Т., как сделал я”. Несть числа примерам передергивания фактов. Готов ли был Сталин платить любую цену за успех в очередной операции? Из воспоминаний Жукова — реакция Сталина на доклад, что к 1 мая Берлин взять не удастся: “Ну ничего, впереди Первомай, это и так большой праздник. А возьмем мы Берлин 2 мая или 3 мая, это не имеет большого значения. Надо жалеть людей, мы меньше потеряем солдат. Подготовьте лучше заключительный этап операции”. Побасенки, байки, анекдоты, хохмы, которые кочуют по “историческим трудам”, не имеют под собой никакой основы. Среди таких кочующих баек и рассказ о том, что при выступлениях с трибуны Сталину ставили под ноги скамеечку. Зачем? Рост Сталина — 174 см, — констатирует В. Бушин. В. Бушин отслеживает, как идет подмена понятий: “3 февраля 1943 года о сталинградской катастрофе знал весь мир” — это для Берлина была катастрофа, а весь мир узнал тогда о великой советской победе. В. Бушин отслеживает, как прославлению вермахта служит авторская тональность в телепередачах, книгах, повествующих “о прекрасном немецком солдате, который, замерзая под Москвой, стойко оборонял свои позиции”. Или: “Богиня Ника оставила Манштейна”, вместо ясного — “разбит или отброшен”. А можно ли “протоптать хоть узенькую тропинку правды в океане советской лжи”? Кто видел тропинку в океане? В. Бушин недоумевает, зачем “исследователи” выдают за недавно раскрытые “сверхсекретные” материалы то, что неоднократно публиковалось? И приводит внушительные списки справочников, энциклопедий, публикаций в исторических журналах, где все “секреты” давно раскрыты. При такой массе источников легко проверить любой факт. Так почему этого не делают? В. Бушин очень конкретен: он ссылается на энциклопедии, справочники, воспоминания очевидцев, на документы, указы и стенограммы речей Сталина и Молотова, на воспоминания советских и немецких военачальников и на воспоминания и речи очень, очень, очень небольших друзей коммунистической России — Ллойда Джорджа, Черчилля. Конечно, В. Бушин пишет запальчиво и неполиткорректно. “Боже милосердный, какой вместительный сосуд — человеческая голова! Сколько вздора может в ней поместиться и долгие годы оставаться там в состоянии, всегда готовым после взбалтывания к употреблению. Эти блаженные просто не имеют никакого представления, что такое была война…” В. Бушин высмеивает несуразные выдумки о войне, рассчитанные на не подготовленных к потоку противоречивой информации, неспособных к анализу, наивных людей, а смех — самое сильное оружие против лжи, невежества, злобы.
Иван Владимиров. Памятка о Великой Отечественной войне. Блокадные заметки 1941–1944 гг. / Подготовка текста, вступит. ст., биогр. очерк Н. И. Баторевич. СПб.: Дмитрий Булавин, 2009. — 184 с., ил.
Блокадный дневник художника-баталиста Ивана Алексеевича Владимирова (1869–1947). Почти ежедневно записывая свои мысли, впечатления, переживания и просто обыденные эпизоды из жизни своей семьи, горожан и самого города, художник дает реальные картины блокадного Ленинграда. Вместе со всеми ленинградцами он мужественно переносил все тяготы жизни. Несмотря на лишения и голод, потерю родных, Владимиров не прекращал своей творческой деятельности. “Жизнь в городе забурлила еще сильней, у всех, как и у меня, гнездились мысли — как бы я мог внести свою долю в защиту Родины. О поступлении добровольцем и мечтать не мог: мои 72 года и неуверенность походки сразу лишали меня надежды на какую-либо активную помощь подобного рода, и я решил все силы направить по линии искусства. Буду зарисовывать композиции всех моментов, какие встретятся мне и о каких я буду читать или слышать правдивые описания и рассказы”. Его внимательный и цепкий взгляд художника и репортера замечал все, что, может быть, ускользало от других очевидцев. Высокий интеллект И. А. Владимирова, обширные знания в области техники, опыт военного художника-баталиста давали ему возможность профессионально судить об обстановке в городе. Беспристрастно фиксирует он постепенный развал городского хозяйства, множившиеся с каждым днем ужасы повседневного быта граждан Ленинграда и их реакции на происходящее. Где бы он ни находился — в партизанском отряде, на линии фронта, на улицах Ленинграда во время бомбежек, когда рушились дома и гибли люди, — при нем всегда были альбом и карандаш. “Во всех моих художественных работах основная идея была выразить устремление наших бравых бойцов к отражению и уничтожению ненавистных, но сильных и злобных врагов Родины. Эту идею я всячески старался воплотить во всех своих произведениях, начиная с картин русско-японской войны 1904 года и в последующих войнах”. Дневник Владимирова не только уникальный источник по истории блокады и войны, но и документальный памятник мужеству рядовых ленинградцев. В книге впервые публикуются зарисовки тех лет, сделанные художником, — и это яркое дополнение дневниковых записей. Названия работ говорят сами за себя: 1942 — “Жертвы фугасной бомбы. Работа пожарных”; “За хлебом”; “На подступах к Ленинграду. Танки не пройдут”; “Блокадные похороны”; “В дни блокады. У └буржуйки“”; “Снова обстрел”. 1943 — “Бомбежка”. 1944 — “Бой у Пулкова”. Текст к печати подготовлен внучкой художника — автором ряда книг по архитектуре Петербурга Наталией Игоревной Баторевич. Подлинник дневника хранится в Отделе рукописей РНБ, он состоит из 13 тетрадей, написанных убористым четким почерком.
Валерий Чудинов. Тайнопись на русских иконах. М.: Альва-Первая, 2008. — 496 с., ил.
Около двенадцати лет назад профессор ГУУ Валерий Чудинов, председатель комиссии РАН по культуре Древней и Средневековой Руси, начал изучение сакральных рун на священных предметах как христианской, так и дохристианской эпох. Он исследовал более чем 3000 археологических и других объектов, на которых просматривались таинственные, непонятные знаки. “Подозрительные” детали встречались на иконописных, каменных, скульптурных памятниках культуры разных народов: неправдоподобно ниспадающие складки одежд фигур на иконах; странные, вопиюще несимметричные орнаменты. Крестики, обереги, каменные фигурки, надгробия, каменные исполины, испещренные похожими узорами, обнаруживались не только на территории современной России, но далеко за ее пределами, даже по ту сторону океана. С помощью новейшей фото- и компьютерной техники исследователь изучал фрагменты изображения, содержащие “аномалии”. В конечном итоге ему удалось расшифровать тайнопись, — слоговое письмо, которое традиционно интерпретировалось учеными как “нечитаемые символы”. Обнаружить эти символы подчас нелегко: мастера древности наносили свои значки так, чтобы уберечь их от “политических конъюнктурщиков” своего времени, не допустить уничтожения знания, а значит, и исторической памяти народа (ситуация, знакомая во все времена). Эти знаки ученый назвал русскими рунами: когда знаки прочитываются, слоги складываются в слова, понятные и современному русскому человеку. Таким образом, в течение десятков тысячелетий во всех землях Евразии тайнопись и/или открытый текст на священных предметах выполнялся русскими рунами. Тут В. Чудинов не одинок, у него есть среди ученых предшественники по констатации факта, что язык руссов — древнейший, возможно, именно он является легендарным единым праязыком, на коем человечество говорило “до построения вавилонской башни”. Расшифровка древних надписей, в том числе на памятниках Восточной и Западной Европы, опровергает установившиеся мнения о том, что славян ранее IV века не существовало, а античность обходилась не только без русских, но и без славян вообще. Роль Руси в мировых делах отражена и в надписях на этрусских артефактах. Большие тексты, содержащие неканоническую христианскую информацию, записаны на иконах, не только русских, но и массово изготовленных в Риме, в Константинополе, там, где русского языка и протокириллицы вроде бы не должно было быть. Корпус обнаруженных священных текстов и их расшифровка взрывают господствующие ныне представления не только об истории Евразии, но и об истории христианства и русского ведизма. Именно ведизм, продуманная и многоуровневая система верований существовала у руссов за многие тысячелетия до принятия христианства, а отнюдь не примитивное и темное “язычество”. Тайные русские надписи на иконах позволяют предположить, что христианство связано с русским ведизмом общим происхождением, общим языком и, что еще более удивительно, общим пантеоном божественных предков. И Иисус Христос, Богоматерь, Бог-Отец — это лишь другие названия славянских богов. Автор рассматривает многочисленные варианты перевоплощений ведических божеств — Род, Яр, Велес, Перун, Макошь, Мара, Жива — в христианских святых. (Простейший, усеченный вариант: Велес — св. Власий.) В. Чудинов доказывает, что христианство в качестве своего символа приняло уже устоявшуюся форму ведических крестов; прототипом иконостасов являются культовые сооружения и изображения, созданные последователями русской ведической веры — столпы, маряки, “святовиды”, мимы, гравировки и рельефы на каменных плитах. Он указывает, что знаки священнического достоинства у жрецов и христианских священников сходны, как сходны и бытовые христианские, и дохристианские ритуальные предметы. Исследования волхвовских священных камней и христианских икон, датированных ХIV веком и ранее, приводят исследователя к выводу, что насаждением русского православного христианства занимались сами волхвы, рассматривавшие его как развитие и исполнение пророчеств русского и православного же (Правь славили) ведизма. Никакого крутого перехода от “язычества” к христианству не было, а был некий переходный период, притом не только период двоеверия, когда “язычество” постепенно угасало, а христианство расширялось, но и более ранний. И жили тогда христиане в согласии с “язычниками”, принимали от них дары, хранили их в ризницах христианских храмов и в дни ведических праздников выносили народу для свершения ведических ритуалов. Иными словами, картина соотношения древнего ведизма и христианства оказывается весьма сложной и никак не сводится к противостоянию “дикарей-язычников” и просвещенных христиан. А если прибавить сюда другую географию евангелистских событий? В своих логических построениях автор строго следует выявленным им на артефактах надписям и изображениям. В книге сотни рисунков, фотографий, непонятных значков, которым соответствуют знакомые нам буквы, складывающиеся в узнаваемые слова, в связные словосочетания, предложения. Археологи, эпиграфисты, научные круги негативно относятся к “фантазиям” В. Чудинова, считая, что в подлинной науке им нет места. Но и он не остается в долгу, полемизируя не только с представителями “традиционного” знания, но и с разработчиками моделей “нетрадиционной” истории, упрекая их в осознанной или неосознанной фальсификации, в неспособности понять, с чем имеют дело. Он с горечью констатирует, что археологов интересуют только собственные предположения, которые они хотят опровергнуть или подтвердить, не считаясь с исторической реальностью встреченного на их пути. “А не читаются надписи на крестах археологами сознательно. Иначе придется признать, что и франки, и лангобарды, и италики заняли когда-то русские земли и носили украшения, сработанные в русских храмах Макоши и посвященные русским ведическим богам. Так вели себя христиане Европы, поскольку раннее христианство было столь же русским по происхождению, сколь был им предшествующий ведизм”.
Сергей Носов. Тайная жизнь петербургских памятников. СПб.: Лимбус Пресс, ООО “Издательство К. Тублина”, 2008. — 240 с.: ил.
Разве могут существовать какие-либо тайны у памятников, тайны, еще не раскрытые многочисленной ратью искусствоведов и историков? Еще как могут, считает друг и доброжелатель памятников, писатель Сергей Носов. “Памятники существуют, и существуют весьма оригинально. Не будучи биологическими объектами, они обнаруживают специфическую, хотя и неочевидную на временных промежутках активность — было бы кому наблюдать. Способ их присутствия в нашем жизненном пространстве можно соотнести с жизнью в общечеловеческом понимании этого слова. Они действительно └живут“. Хотя и не совсем по-людски”. Живут, чувствуют, понимают, хотят. Взаимодействуют с людьми, хотя понять людей им, ориентированным на вечность, зачастую трудно. “Нам, например, ясно, кто виноват в наших бедах. Если виноватого перед глазами нет, мы обращаем свой взор на памятники… Мы требуем ответственности от них, и в первую очередь ответственности за тех, кому они посвящены. Люди за поступки людей заставляют отвечать памятники! Памятники — идеальные объекты для наказаний. Они не просто терпеливы. Они умеют претерпевать. Вероятно, здесь есть что-то от магии: не имея возможности покарать исторических лиц, некогда покинувших сей мир, люди выносят приговор соответствующим монументам. Репертуар велик — от оскорбления жестом до полного уничтожения”. Бывает, что постамент переживает памятник: будь ты памятник царю, будь революционеру, твой постамент одинаково может лишиться тебя. В ином случае отдельный постамент становится как бы сам новым памятником. Памятники смертны, веками живут немногие, все они хорошо известны, и всем им когда-то так или иначе угрожала опасность. Стоит ли удивляться, что выставленные на обозрение памятники отнюдь не всегда жаждут публичности. Иногда памятникам бывает полезно не показываться на глаза людям, особенно если в силу исторических катаклизмов возникает в обществе против увековеченного лица устойчивое предубеждение. С. Носов рассказывает о жизни конкретных памятников. Курьезы и драмы. Исторические экскурсы, секретные, а то и конспирологические надписи на памятниках, странные элементы, странные конструкции, композиции, удивительные судьбы. Двухфигурный памятник Г. Плеханову и самый домашний памятник Д. Менделееву на Московском; памятник С. Кирову, на пьедестале которого литыми накладными буквами изображено слово чорт, единственный из переживших годы сталиноборчества памятников в городе, а может быть, и в России, на котором сохранилось имя “Сталин”; дважды рожденный памятник Якову Виллие, шотландцу, более пятидесяти лет отдавшему медицинской службе России; незримый Гоголь на Манежной площади как лучший из возможных памятников писателю. И многие, многие истинные гении мест, спасающие нас от беспамятства. А порой спасающие и город от тотального уплотнения самим фактом своего существования на соблазнительном для инвесторов участке. “Говорю, их боятся, памятников. Они — за нас. Они такие. Идея иного памятника пострашнее самого монумента”.
Лилия Кузнецова. Петербургские ювелиры. Век восемнадцатый, бриллиантовый… М.; СПб.: Центрполиграф; МиМ-Дельта, 2009. — 542 с.
Автор, ведущий научный сотрудник Государственного Эрмитажа, обратилась к мало изученной до сегодняшнего дня области отечественной культуры — ювелирному искусству ХVIII века. В истории русской культуры бриллиант занимает особое и обособленное место. Бриллиант для императорской России ХVIII века — это прежде всего официальный, представительский камень. Бриллиантами украшались русские ордена, императорские регалии, царские портреты, которые ценились порой выше ордена, золотые сабли, шпаги, оружие. Дары дипломатов, государственные награды, “галантные подарки” были немыслимы без бриллиантов. Начав свой триумфальный путь в истории русского ювелирного искусства в 1739 году, во время свадьбы племянницы Анны Иоанновны — Анны Леопольдовны, уже в эпоху Елизаветы Петровны бриллианты стали “массовым” камнем: дамы надевали множество бриллиантовых украшений не только на официальные торжества, но и в частной жизни. Наивысшей популярности бриллиантовые украшения достигли при Екатерине II. Прекраснейшие изделия, созданные в те времена, и по сей день пленяют своей красотой и изяществом. И не только “алмазные прикрасы”. Елизавета Петровна одинаково ценила и алмазный убор “Благоуханный цветок”, и убор сапфировый — “Батюшкины фонтаны Петергофа”. Среди ювелирных гарнитуров Екатерины II были и гранатовый, и хризолитовый, и лаловый. Драгоценными камнями украшали всевозможные безделушки, табакерки, булавки, пряжки, пуговицы. Ценились букеты из драгоценных камней — особый вид ювелирного искусства. Однако сведений о создателях чудных вещей очень мало. Ювелиры, в отличие от их современников — живописцев и скульпторов, редко приобретали известность при жизни, еще реже сохраняли ее после кончины. Разве что за редким исключением — знали самых модных, и то весть о них чаще всего передавалась изустно. Архивных свидетельств нет фактически даже о признанных современниками мастерах, людях свободных, тем более их трудно найти, когда речь идет о казенных служителях или крепостных холопах, какой бы высокой квалификацией они ни обладали. Тем удивительнее объем информации, собранный в данной книге. Автор рассказывает о лучших мастерах золотого и серебряного дела, работавших для императорского двора и вельмож: Самсон Ларионов, Михаил Бельский, семейство Дункелей, Шарль Никола Дооми, Жереми Позье, Леопольд Пфистерер… Это чрезвычайно увлекательное повествование: жизнь и творчество искусных мастеров, судьбы изделий и их именитых владельцев напрямую перекликаются с важными событиями отечественной истории и бытовыми подробностями эпохи. Представлены и подлинные шедевры ювелирного искусства, и истории их создания, и имена авторов драгоценных чудес.
Сергей Глезеров. Модные увлечения блистательного Петербурга. Кумиры. Рекорды. Курьезы. М.; СПб.: Центрполиграф; МиМ-Дельта, 2009. — 622 с.
Спортивные рекорды, спортивные и околоспортивные занятия, увлечения, развлечения петербуржцев до сих пор незаслуженно оставались в тени, хотя они являлись неотъемлемой и яркой стороной жизни столицы начала ХХ века. Эта книга ни в коей мере не претендует на фундаментальное описание истории спорта в Петербурге начала ХХ века. Во главу угла ставится вопрос: какую роль играли спортивные занятия и увлечения в досугах горожан в эпоху “блистательного Санкт-Петербурга”? Картина получилась объемная и разнообразная. Здесь и лихие велосипедисты, и бесстрашные “шофферы”, и катки на реках и каналах, велотреки, скетинг-ринки и кегельбаны в дачных пригородах, футбольные матчи и конькобежные состязания, обожаемые публикой тех лет чемпионаты французской борьбы, скачки на ипподромах и “concourse hippique” в Михайловском манеже. Сто лет назад широкое распространение получили гимнастика, футбол, лыжный и конькобежный спорт, борьба, легкая атлетика, гребной спорт, поднятие тяжестей. Первые шаги делали баскетбол, плавание, авто-, мото- и авиаспорт. Не только в столице, но и в других городах и губерниях страны стали проводиться многочисленные соревнования, а по некоторым видам спорта разыгрывались первенства России. Любители спорта объединялись в спортивные общества, спортивные клубы. В старом многонациональном Петербурге нередко такие клубы и общества создавались по национальному признаку. Большое значение для распространения спорта имел успешный дебют российских спортсменов на IV Олимпиаде в Лондоне. Увлечение спортом охватывало и средние, и высшие классы общества, штатские и военные круги, и, конечно, молодежь. Обозреватель “Петербургской газеты” сообщал: “Петербуржцы с каждым годом все больше и больше увлекаются спортом. Лет двадцать назад спортом у нас занимались только англичане и шотландцы. Теперь все слои общества занимаются спортом”. Даже дамы проявляли свою “эмансипацию” и демонстрировали свое женское равноправие, осваивая некоторые виды спорта. В книге освещаются факты, события, закулисье и внешняя сторона спортивной жизни, рассказывается о спортивных кумирах тех лет. Основным источником для автора данной книги послужили старые городские хроники, многочисленные публикации из петербургских газет той эпохи. Спортивные разделы существовали во всех самых популярных городских газетах: “Петербургский листок”, “Петербургская газета”, “Биржевые ведомости”, “Вечернее время”. Важным источником стали и спортивные журналы начала ХХ века.
Публикация подготовлена
Еленой Зиновьевой
Редакция благодарит за предоставленные книги Санкт-Петербургский
Дом книги (Дом Зингера) (Санкт-Петербург, Невский пр., 28,
т. 448-23-55, www.spbdk.ru)