Рассказы
Опубликовано в журнале Нева, номер 8, 2009
Тамерлан Тадтаев родился в 1966 году в Цхинвале. Служил в рядах Вооруженных cил СССР. Участник грузино-осетинской войны. Награжден медалью “Защитник Отечества”. Публиковался в журналах “Дарьял”, “Вайнах”, на интернет-сайтах. Участник форума молодых кавказских писателей (Нальчик, 2008 год). Участник сопротивления грузинским агрессорам 8–10 августа 2008 года.
Выпустить дракона
Рассказы
СУДНЫЙ ДЕНЬ
“Нет больше города, и меня тоже. Тенью брожу от одного сожженного дома к другому. У почерневших стен стоят другие тени”.
Эсэмэс догнал меня на улице Джапаридзе около горящего дома. Я вытащил мобильный из кармана джинсов, сквозь грязные линзы посмотрел на дисплей. Новое сообщение от Ольги: “В новостях показывают страшные вещи. Из твоих родных никто не пострадал? У меня билет на завтра. Может, лучше сдать его и не ехать?” Кровля жилища трещит, как будто идет ожесточенная перестрелка. На самом деле пока затишье. Догадываюсь почему. После артобстрела грузины снова начнут прочесывать остатки улиц. Суки, своих бомбить не станут. До зачистки я успею написать ответ: “Любимая, все в порядке. Приезжай. В любом случае ты отдохнешь в Цее. Стас уже там и ждет тебя. У них какой-то художественный форум. Целую”. Отправил. Подождал, пока придет отчет, и поплелся дальше. В одной руке автомат, в другой мобильник. Кому позвонить? Кого позвать на помощь? Может, 911? Сунул телефон обратно в карман. Мне кажется, я двигаюсь медленней улитки, оставляя за собой влажный след. Оглянулся. Нет, не видно мокрой дорожки на асфальте из-за ветвей, накрывших зеленым ковром дорогу. Когда все это кончится? Наверное, после того, как перестану потеть. Скорей бы вечер, но, кажется, будто время растворилось в пространстве, и день, раскаленный лучами солнца и огнем пожаров, никогда уже не сменится прохладой ночи с голубыми звездами и луной.
Несколько здоровенных ребят идут за мной в молчании. О чем они думают? Может, о родных, успевших эвакуироваться во Владик? Недавно разговаривали с ними по мобильным. Тот, в хвосте, совсем еще зеленый, твердил о своей любви к какой-то девушке и грозился убить ее жениха. Другой хотел услышать голос сынишки и не то плакал, не то смеялся… А бородатый орал в трубку: “Папа, ты жив?! Ну слава богу! А то мы думали, ты погиб в ночном обстреле! Где ты сейчас? Где-где? Хоть бы предупредил, когда драпал, вонючий кусок дерьма! У меня больше нет отца! Слышишь, мать твою? Сменю фамилию, если только выберусь из этого ада!” А мой старик даже не позвонил, не спросил, живы ли мы с матерью и братом. Впрочем, может, из-за плохой связи, а эсэмэски писать отец так и не научился…
Мы актеры, играющие в дешевом боевике. И декорации подходящие: в глубине сада, куда мы зашли перевести дух, дом в пробоинах, виднеется убогая, как исподнее старухи, утварь. Режиссер — копия Денни де Вито. Коротышка, хлопая в ладоши, орет в мегафон:
— Так, мотор! Дубль пять! Ты…
— Я?
— Ну да, ты, встаешь и усталой походкой направляешься к трупу женщины.
— А где она? Я ее не вижу…
— Протри очки, она под забором в крапиве.
— Бог ты мой, у нее же нет головы!
— Можешь слегка блевануть, как в голливудском фильме.
— А это обязательно?
— Вообще-то в сценарии этого нет. Ладно, берешь одну из веток и накрываешь тело.
— Угу.
— Остальные тоже идут к телу. Все смотрят. Теперь отходите в тень дерева; усаживаетесь там поудобнее и достаете мобильники. Внимание: снимаем сцену прощания с родными. Так, больше драмы, больше слез! Вас в любой момент могут убить или взять в плен… Так, хорошо. Снято! Молодцы. Отдохнули? Теперь выбираетесь из сада на улицу и ужасаетесь при виде младенца, раздавленного гусеницами танка.
— Твою мать, да что же это такое!
— Может, это кукла?!
— Какая, на хрен, кукла? Это, наверно, ребенок той женщины в саду…
— Хорошо. Снято! Крадетесь дальше, словно тигры. Эй, к тебе обращаюсь!
— Я?
— Да, ты! Почему не крадешься? Впрочем, можешь пятиться хоть раком, все равно попадетесь на зуб гигантскому ящеру. Так, выпускаем дракона…
Ох, устал, но сердце бьется, требуя движений, чтобы страх не сжал его в своей мерзкой склизкой лапе. Мозг я глушу транквилизаторами. Проглотил уже черт знает сколько. Тормозни — надо экономить. Что бы я делал без таблеток? Хорошо, три дня назад в аптеке затарился. Как будто предчувствовал. Да все знали о войне, но отмахивались: авось пронесет, а если нет, то не впервой. Но никому и в голову не могло прийти, что грузины применят “град” и авиацию. Буго оказался пророком. Когда увижу его, поклонюсь в ноги. Все его предсказания сбылись.
— Эти ночные перестрелки между постами — х…ня, — твердил он страдающим от похмелья слушателям на площади. — Война начнется, как только свиньи начнут стрелять по городу. Сначала они применят дальнобойную артиллерию, “град”, минометы. Затем налетит авиация и сровняет остатки Цхинвала с землей. Ковровое бомбометание, знаете ли… И вот когда здесь будет чисто, как в поле, их тридцатитысячная армия, обученная лучшими специалистами НАТО, пройдет по нашим останкам победным маршем…
— Грузины не посмеют, — не верили убеленные сединами, с красными от пьянства лицами оппоненты.
— Русские не допустят этого, — добавлял какой-нибудь Фома неверующий.
Буго в такие минуты распалялся и напоминал мне Тараса Бульбу, учившего своих сыновей уму-разуму. Бывший боксер, он мог вздуть любого, и все знали об этом. Но к физической силе и технике бокса — хук справа, хук слева — он редко прибегал. У него был дар убеждения. Ко всему прочему, он одним из первых открыл огонь по грузинской милиции в январе девяносто первого. Сам Парпат приходил к нему за советом. Ей-богу, собственными ушами слышал! Да чтоб я ослеп, если вру! И Буго давал ему дельные советы, на которые Парпату по большому счету было наплевать. Командор внимательно выслушивал его, а потом делал по-своему.
— С чего ты взял? — заводился пророк пуще прежнего. — Хорошо, давай поставим вопрос так. У тебя есть взрослый сын?
— У меня их двое, — отвечал Фома. — Один в ополчении, другой в Москве учится. А моя дочка за твоего же родственника замуж вышла. Вместе на свадьбе гуляли. Помнишь, как из громадных рогов пили вино за молодых? Да, пьешь ты важно… Но при чем тут дети?
— Сейчас узнаешь, не торопись. Ты же хочешь, чтобы мужчины в твоем семействе, не воюя, остались живы?
— Конечно, хочу. Что за глупый вопрос.
— Глуп ты сам и тебе подобные. Понятно? Нет? Тогда слушай: почему русский солдат, возвращения которого из армии ждут любящие его родители, должен умереть здесь, защищая твою землю, тебя и твоих сыновей? Вы, я смотрю, жар чужими руками хотите загрести. Извините, дураков больше нет. Если ты дерьмо, с тобой поступят соответственно. Мы должны продержаться хотя бы два дня, пока какая-нибудь держава не поспеет к нам на помощь и не остановит бойню. Но прежде прольется много осетинской крови, ох как много…
Вокруг тишина. Фома, припертый к канатам, пытался прикурить, но неудачно. Шепча проклятия в адрес грузин, он сплевывал сигарету и совсем стушевывался. Пророк, то бишь Буго, торжествовал. Но недолго. Он прислушивался, затем, щурясь, смотрел поверх наших голов и тоскливо говорил:
— Опять авиация свиней “барражирует” небо… Ведомый и ведущий…
— Что же делать? — спрашивал кто-то.
— Как что? — удивлялся Буго. — Все уже давным-давно придумано. И не вашими тупыми мозгами думает человечество. Мы провозгласили республику, так? Ну будьте добры тогда покупать танки, “тунгуски”, зенитные установки С-200, как это делают абхазы.
Пророчества Буго я слушал каждый божий день в течение пяти лет, если не больше, и привык к ним. Сегодня мне хотелось спросить его: что будет дальше? Но его мобильный был выключен или находился вне зоны действия сети.
“Моя жизнь — чередование войн, и даже в перерывах между ними я воюю с самим собой”.
Телефон дрожит. Это Стас. Замираю на месте. Оглядываюсь. Фога, высокий бритоголовый качок в гражданке, с которым я познакомился недавно, делает мне знаки рукой и входит в ворота РОВД. За ним остальные в камуфляже. А я стою в двух шагах от перекрестка — между раздолбанным зданием РОВД и городским банком. Может, зайти и набить свой десантный ранец баблом? Но в сейфах наверняка уже пусто. Да и зачем сейчас деньги? И автомат ни к чему. Вот от гранатомета я бы не отказался.
— Алло, — говорю.
— Как ты там? — спрашивает Стас. — Мы в Цее провели акцию мира.
— Благодарю, конечно, но это как мертвому припарки.
— Не говори так. У тебя точно никаких вариантов выбраться оттуда?
— Я пытаюсь.
— Брось геройствовать. Ты свое уже отвоевал. Твои рассказы у меня из рук вырывают и читают по очереди.
— Сейчас меня это меньше всего волнует.
— Весь наш форум болеет за вас душой. Мы тебе и номер бесплатный в гостинице выбили. Слышишь, маньяк? Тут и бассейн есть…
— Стас, у меня к тебе просьба. Оля приедет во Владик одиннадцатого. На войне всякое случается, — вытираю мокрые глаза. — Мы планировали с ней отдохнуть в Цее еще месяц назад, и она радовалась этому, как ребенок. Короче, если я не приеду одиннадцатого… Тогда тебе ее встречать на вокзале.
— Не беспокойся, все будет…
Связь прерывается, воображение рисует мой изуродованный труп на асфальте. Надо мной стоит какой-нибудь Тамаз или Гела и для верности, а может, для того, чтобы почувствовать себя мужчиной, добивает меня из М-16. Картина до того реальная, что я трясу головой. Нет, в самом деле: за железной будкой на тротуаре лежит труп. Я вижу только верхнюю половину в натовской форме и недоумеваю, куда подевалась остальная часть. Спотыкаюсь об ногу. Должно быть, его. Стою над останками бедолаги. Гляжу по сторонам. Ни души. Грузин или наш? Сейчас посмотрим. В нагрудных карманах пусто. Уже успели обшмонать. Рядом валяется нож с черной рукояткой. Загадываю: если с первого раза воткну его вон в то дерево — выживу. Смерил расстояние взглядом. Четыре шага, может, пять. Метнул. Промазал. Мне крышка. В натуре сейчас соскочу с рельсов. Засмеюсь, забьюсь в истерике. Я морочу Оле голову. Отсюда мне живым не выбраться. В этом я уверен на все сто. А она, бедная, приедет во Владик, на перроне вместо меня будет стоять Стас. Скажет, что меня… Ну уж нет. Так просто я не дам себя убить. Боже, спаси меня, грешного! Может быть, я лживый сукин сын, убийца, но не Гарун, бежавший быстрее лани… как там дальше? Быстрей, чем заяц от орла, бежал от страха с поля брани… Что за ерунда лезет в голову!
“В одном из подвалов живые сидели с мертвыми. И те и другие были бессильны что-либо предпринять”.
Огибаю здание РОВД со стороны улицы Сталина и вхожу в пробитые осколками двери. В воздухе пыль; вместо потолка огромная дыра, на полу куски от стен.
Ребята сидят на деревянных ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж, и слушают бородатого. Он взглянул на меня, чихнул и продолжил:
— Представляете, подвал, битком набитый вооруженными людьми, охваченными страхом. Разговор идет о том, чтоб сдаться в плен. Уже искали белую тряпку, и вдруг над нами шаги и грузинская речь. Меня пригвоздило к полу, я перестал дышать. Такой тишины не было бы и в пустом подвале. Не знаю, сколько было грузин, но мысль оказать им сопротивление никому не пришла в голову. И это было самое страшное. Моя бабка грузинка, и я понимал, о чем они говорили. Один из них орал: сада харт осебо ткуени деда м… (где же вы, осетины, мать вашу!). Должно быть, эти вояки наклали в штаны и попрятались в норах, как крысы! Сейчас проверю подвал! Остальные смеялись над ним и уговаривали не делать этого: там могут быть мины. Но тот не слушал и стал спускаться вниз по ступенькам. Он как будто давил ногами мое сердце. И тут, на наше счастье, кто-то открыл по ним огонь. Грузины заметались и, отстреливаясь, выбежали из здания. Это было спасением. Я подождал минут пять и выбрался наружу. Перемахнул через забор и, прячась…
Фога полез в карман за мобильником, поднес его к уху и замер, глядя на носки своих кроссовок.
— Алло. — Его хмурое лицо прояснилось. — Это точно? Вот молодцы! Кто-кто? Баранкевич? Ты смотри, а я думал, он тоже сбежал. Ну ладно, давай, а то батарейка садится. Удачи вам.
Мы сгорали от любопытства.
— Ну? — не выдержал бородач.
— Малолетки подбили два танка у Совпрофа, — сказал Фога. — И Баранкевич — один, на вокзале.
Мы все обрадовались и закурили.
— Мне не терпится раздобыть гранатомет, — сказал бородач, — и сжечь хотя бы один.
— Два, — сказал все это время молчавший парнишка с родимым пятном во всю щеку. — Моего отца грузины убили в девяносто втором. Будет обидно, если свиньи убьют и меня, а я ни одного из них. От пахана мне достался вот этот автомат и РПГ.
— И где гранатомет? — живо спросил Фога. — Этот, что на мне, разовый.
— Дома, на Привокзальной, — ответил пацан. — Я ночевал у дяди на другом берегу и не знаю даже, живы ли мать с бабкой.
Наверху скрипнула половица: на втором этаже кто-то был. Щелкнули предохранители; лязгнул затвор.
— Эй! — раздался сверху мальчишеский голос. — Не стреляйте!
“Мать моя! Ты видишь, как седеет твой сын, и впадаешь от этого в детство”.
Парнишка лет шестнадцати спускался по лестнице. На нем были красные адидасовские штаны и черная футболка; козырек темной кепки скрывал его смуглое лицо. На плече у него висел М-16.
— Откуда у тебя этот автомат? — спросил Фога.
Пацан показал белые зубы:
— С убитого грузина снял. — Он вынул из кармана навороченный телефон.— Это тоже трофей. Хотите посмеяться? Сейчас поищу номер его дейды (матери). О, нашел. Тсс.
Настала такая тишина, что я услышал гудок, прервавшийся взволнованным женским голосом:
— Придон шена хар швило? (Придон, это ты, сынок?)
— Нет больше твоего сына! — закричал парнишка. — Я убил его! Слышишь меня, сука старая? Даже не поплачешь над ним, потому что я поджег дом, где он сдох!
— Вайме деда? — заплакала женщина. — За что?
— Она еще спрашивает! — вскочил бородач. — Дай-ка мне!
И, вырвав из рук пацана трубку, начал брызгать слюной.
— Ваши сыновья убивают всех без разбору! Они никого не щадят, и пощады им тоже не будет никакой! Б…дь старая, — пробормотал бородач в досаде.— Отключилась.
— Что же все-таки произошло? — спросил Фога.
Пацан спрятал трофей в карман и, усевшись на обломок стены, сказал:
— Ночью я гулял со своей девушкой по пионерскому парку.
— А почему она не эвакуировалась? — подал я голос.
— Не на чем было. Да и не хотела уезжать. А тут еще Саакашвили выступил. Вы разве не слышали вчера? Он же обещал прекратить обстрел. Многие поверили ему и вернулись обратно. Наверное, думали: какой сумасшедший начнет войну во время Олимпиады? Он же, говорят, в Оксфорде учился. Культурный, мать его. Короче, уселись мы с ней на скамейку и начали целоваться. А мне приспичило. “Я сейчас”, — сказал ей и пошел отлить. Вдруг страшный грохот. Земля под ногами задвигалась, будто живая. В ужасе побежал обратно. На месте, где ее оставил, огромная воронка. Вокруг поваленные сосны. Понимаете: только что она сидела тут, полная жизни, — и в одно мгновение ее тело превратилась в ничто, в пыль, которая забивалась в ноздри, в горло, заставляя кашлять и давиться соплями. Меня отвлекли крики и тяжелый топот. По дорожке за парком бежали какие-то вооруженные люди, неуклюжие, как носороги. Один из них отстал и начал срывать с себя “лифчик”. Он не видел меня, но я при свете пожара узнал его. Толстяк швырнул разгрузочный в глубь парка. Так же поступил и с автоматом, который упал к моим ногам. Я подобрал оружие, прицелился в спину убегающему — надо было с чего-то начинать — и застрелил его.
— Ты убил осетина? — не сдержался бородач. — Зачем?
— Могу ответить за свои движения, — сказал пацан. — Если хочешь, выйдем. Или разберемся здесь?
— Да не буду я с тобой разбираться, — пробормотал бородач. — Убил так убил. Но говорить об этом с первым встречным, по-моему, глупо. Откуда ты знаешь, что среди нас нет стукачей?
— А кому эти суки будут стучать? — усмехнулся пацан. — Вы серьезно думаете, что мы уцелеем? Эй, придите в себя! Тот, кто остался в городе, обречен. Стал бы я рассказывать вам эту сказку, будь у нас хоть какой-то шанс выжить. И вообще, люди в погонах должны были защищать нас. Чуть ли не весь город ходил в форме, бряцая оружием. А куда они подевались сейчас, а? Удрали из города или переоделись в гражданку и дрожат в подвалах. Ты же сам только что рассказывал.
Короче, шлепнул я этого ублюдка и побежал в дом за парком. Там были какие-то старухи, умолявшие помочь им спуститься в укрытие. Они просили остаться, но меня потянуло к воронке. Мне почудился голос моей девушки. Она звала меня. Я понимал, что это глюки, но все же побежал на ее зов. Потом как сумасшедший бегал по горящему городу и не мог остановиться. Раз меня швырнуло взрывной волной на стену. Думал, конец, но нет, только оглох, зато перестал ее слышать. Не знаю, сколько это продолжалось, я едва держался на ногах и решил передохнуть. Только где? Дома вокруг либо горели, либо были разрушены. Наконец нашел один уцелевший. Вошел туда. Смотрю и глазам своим не верю: в середине комнаты стол, на нем гроб с покойником, а на полу валяются трупы. Должно быть, родственники мертвеца. Пробоину под подоконником не сразу заметил. Напротив, через двор, стоял гараж. Поплелся туда. Внутри задрипанная “Волга”. То, что надо. Выбил стекло прикладом, открыл дверцу и завалился спать на заднее сиденье.
Утром проснулся от шума в доме. Сначала не понял, в чем дело, и даже обрадовался: значит, все, что произошло ночью, было кошмарным сном. Грузинский мат вернул меня к действительности, я припал к щели. Солдаты заносили в дом раненого. Покойника они выкинули на середину двора. Туда же притащили и трупы его родичей. Затем все вошли в дом, не оставив никого на стреме. Я воспользовался их глупостью. Вытащив гранаты из “лифчика”, быстро пересек двор и закинул лимонку в окно. Взрыв тряхнул дом, и я вошел в комнату, где стонал уже не один раненый. Подобрал вот этот автомат и прикончил пятерых солдат. Шестой умолял не убивать его. Говорил, что он один у больной матери, дал мне вот этот мобильник и попросил позвонить его дейде. Я пообещал. Все это страшно меня развеселило. Из гаража я принес канистру с бензином и, облив горючим раненого, засунул ему в рот лимонку…
Пацан снял кепку и почесал голову. Мне стало не по себе: его коротко остриженные волосы были белее верхушки Казбека. Он нацепил бейсболку, встал и направился к выходу.
— Сегодня судный день, — сказал он, остановившись у порога. — Перед тем, как подохнуть, я расправлюсь с теми, кто убил моего отца. Он защищал Цхинвал с самого начала, в Абхазии воевал, да где он только не был, и в благодарность за это наши убили его. Я знаю, кто это сделал, одного уже замочил из его же оружия. К остальным сейчас наведаюсь.
Он исчез. Тот, зеленый, что шел в хвосте, встрепенулся и бросился за ним. Подходящая парочка. Не хотел бы я оказаться на месте убийц его отца. Такие гости пострашней грузин будут.
“Я не знаю, как защитить тебя, моя старая мать. Это уже шестая и самая страшная война, которую мы с тобой переживаем вместе”.
Мы немного помолчали, потом решили пробиваться к вокзалу. Первым двинулся к выходу парнишка с родимым пятном. Я за ним. Мы перебежали улицу и юркнули в открытые ворота углового дома. Подождали остальных.
— А где Фога? — спросил я бородача, выглядывавшего из ворот.
— Остался там, — прошептал моджахед. — А вот и грузины.
Мы прижались к ржавому железному листу и через пробоину смотрели, как два натовских БТРа проехали вверх по Сталина — так близко, что я мог достать их плевком. Стрелки обоих бронетранспортеров, будто всадники, покачивались над люками. У банка бронемашины свернули налево в переулок. Началась пальба. Я побежал обратно в РОВД. Фога стоял у дверей. Посторонившись, он пропустил меня и прислушался.
— Знаешь, куда они стреляют? — спросил он.
— Понятия не имею, — выдохнул я.
— В Дом правительства.
— Так он же пустой и горит.
— Я тоже не понимаю. Ох, сейчас бы РПГ…
— Как ты думаешь, они будут возвращаться по этой улице?
— Наверное, а что?
— Убьем стрелков. Я замочил утром одного.
Фога задумался. Затем снял с плеча разовый гранатомет и выдернул кольцо.
— Ты прикроешь меня?
— Конечно, — сказал я не своим голосом. — А разве “Муха” пробьет броню?
— “Муха”? — усмехнулся Фога. — Это РПГ-26.
— А какая разница?
— Большая. Здесь такой же заряд, как в выстреле РПГ-7.
Я пожал дрожащими плечами. Осмотрев автомат, я передернул затвор, хотя прекрасно знал, что патрон в стволе. Патрон вылетел и куда-то закатился. Хотел поискать его, но раздумал. Коленки мои дрожали, а глаза искали место, куда бы спрятаться, но вместо этого я подошел к проходу и посмотрел в сторону банка. Бронетранспортеры возвращались. Мы забились в темные углы узкого прохода и ждали. Наконец БТРы проехали, и Фога шагнул на тротуар. Он спокойно присел на одно колено и, положив трубу на левое плечо, прицелился. В следующее мгновение я стоял рядом с ним и, покачиваясь в волнах солнечного света, пытался взять на мушку спину седока железного коня. Выстрел, кажется, порвал мне барабанные перепонки, и стрекотню своего автомата я слышал как бы издалека. Стрелка не было видно из-за клубов дыма, а БТР все еще катил. Поменяв пустой магазин, я посмотрел на Фогу и согнулся от смеха. Футболка на нем загорелась, и он, отбросив пустую трубу, бил себя, пытаясь потушить пожар.
— Попал!!! Молодец!!! — кричал я, бегая вокруг него и хлопая себя по коленкам. — Поджарили ублюдков! А вот кому жареная свинина! Совсем недорого!
“Мне хочется плакать, еле сдерживаюсь, но слезы все же капают на мостовую многолюдного Владика. Встречные лица ни о чем не говорят мне. Да и что они могут сказать — люди, не видевшие, что творилось в Цхинвале 8 августа, когда небо упало на землю и раздавило наши души”.
Стас спустился по крутой лестнице ресторана, переоборудованного на время форума в мастерскую, и подошел ко мне. Мы поздоровались.
— Ну как ты, маньяк? — спросил он.
— Да ничего, — ответил я. — Как твоя работа?
— Продвигается потихоньку. А Оля где?
— Зачем-то вернулась в номер, сейчас выйдет. Мы идем за черникой. Знаешь, вчера я чуть не лопнул. Оля еще бруснику нашла, но я не стал есть… Может, это и не брусника вовсе… А чернику я знаю… Ты в курсе, сколько она стоит на базаре? Я как будто валютой объелся.
— А в бассейне уже поплавал?
— Да, но вода там пахнет хлоркой. Слушай, я никак не могу успокоиться. Мне надо вернуться обратно. Хотя бы на день.
— Это, конечно, твое дело, но ты бы пожалел Ольгу. У вас все получилось. Ты выжил в этой бойне и сам встретил ее на вокзале. Такое только в кино бывает. Так дай ей отдохнуть и успокойся сам. Я вчера разговаривал с Зауром по телефону, он, может, тоже приедет сегодня. Арбуз привезет. Он в них разбирается.
— Правда? Вот здорово. Он звонил мне утром восьмого. Нас как раз бомбили из самолетов… Кругом паника, и я кричу в трубку: “Заур, нам п…ц! Сделайте же что-нибудь!” — и связь обрывается…
— Знаю, знаю, маньяк. Он рассказывал мне. Ты принес стихи?
Я вытащил из заднего кармана джинсов смятые листки и протянул Стасу. Он взял их и, нагнув рыжую голову, попытался прочесть. Вылитый Ван Гог. Еще бы повязку ему на ухо…
— Нет, для меня это китайская грамота. Ты хоть сам разбираешь свой почерк?
— Не всегда, — хихикнул я.
— Почитай, пожалуйста.
Я оглянулся. Вроде никого. Взял замаранные чернилами бумажки.
— Между прочим, специально для тебя переписал. Старался. Ладно, слушай…
“Дышит зноем 8 августа, проклятый день. Рвутся снаряды, ракеты; с неба падают мины; самолеты мечут бомбы. Из пылающих домов пахнет жареным мясом…”
ЛЕС ЧИТО
Посвящается Зауру
Сверху нещадно палило солнце, а чуть ниже, с захваченных высот, грузины обрушили на нас всю мощь своего огнестрельного оружия.
— Для полного счастья им не хватает авиации, — сказал запыхавшийся Хряк.
— А зачем такому могучему народу летательные аппараты? — возразил ему я, усиленно вдыхая и выдыхая раскаленный боем и зноем воздух. — Смешно, они и без того сильны и знают, на кого нападать.
— Небось на Турцию не напали бы.
Мы остановились у входа в парк, чтоб перевести дух после небольшой пробежки по старому мосту.
— А мы ведь тоже не подарок… — сказал воинственный Хряк. — Думают, если нас мало, то и проглотят. Ну, уж нет! Подавятся. Мы сломаем им хребет, попомни мои слова, Фуфлогон. — На него опять нашло. — Господи, как же я их ненавижу! — воскликнул он. — Моя дочь стала заикой, а у Дианы случился выкидыш, когда в наш дом угодила мина. Вчера я их отправил в Орджо. Ты знаешь, Диана снова беременна, — и он самодовольно улыбнулся.
— Ладно, — сказал я, — хватит языком трепать. Пошли.
Я оглох от канонады, и Хряк, идущий за мной по пятам с нашим пулеметом, оконтузился тоже. Потому что на мой крик “Ложись!” он никак не среагировал, меж тем как я, услышав в воздухе свист падающей мины, плюхнулся прямо в вонючую лужу и чуть не захлебнулся в пахнущей тиной воде.
Путь наш лежал через парк в детсад, где мы с Хряком намеревались укрыться за бетонными стенами малышей-карандашей (которых, слава Богу, мамаши успели вывезти из города), затаиться там и, выследив грузин, подвергнуть их мощному огневому воздействию нашего пулемета. Минуя благополучно взрывы и разрывы мин, мы наконец-то добрались до опустевшей обители детства и пролезли через окно внутрь. Покурили там, как водится, косяк и, посмеиваясь, пробрались через узкий длинный коридорчик к окну, откуда позиции грузин были видны как на ладони.
— Вот это да-а, — протянул Хряк. Я тоже удивился: метрах в ста от нас через трассу, на небольшом холме, поросшем сосняком, в народе именуемым лесом Чито, из своих окопов повылезали грузины и, уже совсем озверев, канонадили город своими арсенальными запасами. Тут же из детского имущества мы соорудили небольшую баррикаду и установили на ней пулемет. Кровожадный Хряк сразу же бросился к оружию.
— Эй, — говорю, — не мочи всех подряд. Дай и мне убить хоть одного.
Но он не слушал. Пришлось надавать ему пинков. Терпение моего звероподобного друга иссякло после последнего ощутимого пинка, и он, чтобы избавить себя от геморроя, повернулся ко мне. Обманув левым ложным выпадом, Хряк нанес справа бешеный удар под дых и вскрикнул от боли, так как под балахонистой рубашкой я носил бронежилетик. Однажды я снял его с одного дохлого грузинского мента и с тех пор с ним не расставался. Пока Хряк с помутневшим рассудком и поврежденной рукой катался по полу, вопя от боли, я завладел пулеметом и начал поливать раскаленным свинцом грузин.
Бог ты мой! Убить сразу столько и с такого близкого расстояния… Я таращился на дергавшихся в предсмертных судорогах солдат. Один из них упал на спину и медленно сполз в окоп. Другой, прислонившись к дереву, сел на корточки, вытянул ноги и больше не шевелился. Я чувствовал себя так, будто выпил слишком много вина, и меня вырвало. Хряк, забыв про боль, теперь умирал от смеха и кричал:
— Молодец, твою мать! Ты вовремя замочил вон того гада с гранатометом! Сука, ведь засек нас.
В общем, ухлопал я не меньше пяти человек и сделал перекур, да и ствол пулемета раскалился, а Хряк, не будь дурак, сделал температурившему стволу уринотерапию. Пока мой друг мочился на наш пулемет, от которого пошли такие пары, что резало в носу и кружилась голова, меня вдруг осенило, и я обратился к моему слегка спятившему другу:
— Слушай, Хряк. А ведь у нас больше не будет такого шанса.
Слово “шанс” Хряк воспринял очень лично. Он немедленно спрятал свой поливательный агрегат в штаны.
— Вот у него точно нет шанса! — крикнул он и, кинувшись к пулемету, убил последнего из грузин, попытавшегося скрыться в чаще леса Чито.
Сидя на полу возле нашего смертоносного оружия, Хряк задумчиво рассматривал свою вспухшую руку. Все более удивляясь новым округлившимся формам своей конечности, он спросил:
— Как ты думаешь, Фуфлогон, я потеряю руку?
Я пустил слезу:
— Если такое произойдет, то самолично отрежу руку новоубитому врагу, а для современной медицины пришить ее раз плюнуть.
Мой друг пришел в восторг от этой мысли.
— Как же я сам не догадался об этом? — воскликнул он радостно. — Ты просто Авиценна, мать твою! — затем, снова пригорюнившись — такие быстрые перемены свойственны всем сумасшедшим, — спросил: — Ты говорил о каких-то шансах или опять гнал фуфло?
Беременный идеей, я наконец-то разрешился:
— У нас с тобой на двоих только этот пулемет и есть. Там, наверху, лежит куча дерьма и оружия. Я вскарабкаюсь туда и заберу оружие, а ты прикроешь меня отсюда в случае чего, постараюсь не выходить из твоего поля зрения. Убьешь любого, кто ко мне приблизится, только не перепутай: застрелишь не меня, а того, кто окажется рядом со мной. Ты понял?
Хряк вытаращился на меня, но потом как будто что-то сообразил и сказал:
— Дай подумать, — и сделал такой умный вид, ни дать ни взять Диоген, только без бочки. — Парпат обещал мне новенький складной автомат, но это было давно и почти неправда. Ты, конечно, прав. На двоих одного пулемета слишком мало.
Я обрадовался вполне осмысленным речам моего друга и сказал:
— Ну тогда я пошел.
— На возьми вот это, — и он протянул мне лимонку. — Используешь ее в крайнем случае.
Я взял гранату, но положил ее украдкой на подоконник: в кармане у меня бугрились две такие же.
Выйдя на улицу, я вдохнул пропахший порохом воздух и, прислушавшись, с радостью отметил про себя, что стрельба стихла, хотя не совсем. Еще многие бойцы, разгоряченные битвой и собственной храбростью, пускали из автоматов шальные очереди. Я пересек трассу и начал подниматься наверх. Колючие ветки шиповника и боярышника, кустившихся по бокам каменистой тропинки, царапали мне лицо и руки, но я очень спешил и не обращал внимания на такие пустяки. Наконец я достиг позиций противника.
Зрелище было не из веселых. Убитые лежали в самых разнообразных позах. Казалось, они притворились мертвыми, чтоб вдруг вскочить и крикнуть: “Осо, руки вверх! Вот ты и попался!” От природы мнительный, я выждал некоторое время. Убедившись, что грузины не шутят и не хотят напугать меня до смерти, я, да простит меня Господь, обрадовался несказанно. Я собрал оружие и сложил трофеи в одну кучу. Не удержавшись от соблазна, обшарил карманы покойников. Отделив нужное от хлама, увидел, что вылазка моя была удачной во всех отношениях. Кроме золотых украшений, я нашел немало налички в баксах. Одного из покойников я оставил напоследок: он показался мне олигархом среди своих собратьев по оружию. Чутье меня не обмануло. В кармане у него был целый банк: две пачки стодолларовых купюр. От радости я чуть не откинул копыта и, похвалив мертвеца за щедрость, поцеловал его в продырявленный пулей лоб. Перстень на его пальчике тоже был знатный, из червонного золота, с большим “стеклышком”.
Я встал на колени и попросил у всех прощения за то, что убил их и обобрал. Затем подложил лимонки под трупы и выдернул кольца. А вот это сюрприз тем, кто придет за вами. Ха-ха. Мне бы убраться подобру-поздорову с нежданно привалившим наследством, но любопытство толкнуло меня заглянуть в окоп. То, что я увидел там, привело меня в восторг: в траншее лежал новенький пулемет с запасным стволом рядышком. Я прыгнул туда и мигом разобрал его на части. Убедившись, что он новый, весело собрал его. Радостный, уже хотел выбраться с трофеем, как вдруг услышал слова, повергшие меня в дикий ужас:
— Хелеби магла шени деда м… (подними руки, мать твою).
Я поднял руки и замер в тоскливом ожидании конца. Тот же страшный голос заставил меня повернуться, и я увидел прямо перед своим носом ноги, обутые в тяжелые солдатские ботинки. “И не жарко ему в таких ботинках? — мелькнуло в голове. — Наверняка у него вспотели ноги и страшно воняют”.
— Ва-а! Да это же Фуфлогон! — радостно воскликнул обладатель ботинок.
Я облегченно вздохнул, так как последние слова он произнес на моем родном языке. Опустив руки, я не менее радостно залопотал:
— Фу! Ну и напугал же ты меня! А я подумал, ты на самом деле грузин. Где так хорошо выучился этому языку? Ну да ладно. Половину оружия можешь забрать себе, другую часть заберу я, ведь это моих рук дело… — я не договорил, так как незнакомец, размахнувшись одной из своих ног, ударил меня по голове, как по мячу, и послал меня прямо в сетку ворот. Я открыл глаза и хотел встать, но не смог. Оглянувшись по сторонам, увидел, что лежу в яме, а двое в камуфляже с автоматами стоят над моей неглубокой могилой.
— Смотри-ка, — обратился один к другому, — Фуфлогон проснулся.
— Добрый вечер! — приветствовал меня весело второй. — Ты что же, не узнаешь нас?
— Хряк, мать твою!.. Ты где? — прошептал я, сплевывая зубы. — Убей их! Ты же видишь, что тут творится!
— Что ты там бормочешь, Фуфлогон? Сам Бог тебе уже не поможет.
Голос говорившего как будто был мне знаком, да и лицо тоже, только имя вылетело из головы. Это был сынок местного грузина, богача… Как же его звали? Кажется, Гия. Но другого, с обликом Квазимодо, не мог вспомнить, как ни напрягал свою ушибленную память. Тот сам представился, когда, глядя на него, я невольно усмехнулся.
— Я Зура, — сказал урод. — А где же твой дружок Хряк? Ты ведь помнишь Диану, — обратился он к Гии, не дождавшись моего ответа.
— Жену Хряка? — переспросил Гия. — Конечно, помню! Красивая сучка.
— Красивая, не то слово, — прогнусавил Зура, расплываясь в безобразной улыбке. — Сколько сладких ночей она мне подарила…
Он закурил, что-то вспоминая.
Я тоже кое-что вспомнил…
Диана была хорошенькой старшеклассницей. Она носила коротенькие школьные юбочки, а ее точеные ножки в черных колготках вскружили голову не только Хряку. Но Диана была дочерью обкомовского шишки, а семейство Хряка ютилось в одном из бараков кирпичного завода. Так что внимание красотки было обращено на красавчика Зуру, который тогда уже учился в Тбилисском университете — благодаря денежкам своего папаши, тогдашнего прокурора или кем он там был. Я несколько раз видел, как Зура гулял с Дианой, и сказал об этом несчастному влюбленному. Тот процедил сквозь зубы, что разберется с Зурой…
Знаменитая встреча поклонников Дианы произошла в фойе кинотеатра “Чермен”, в присутствии многочисленной публики — ярых поклонников индийского кино. После взаимных приветствий и небольшого, но весьма поучительного разговора Хряк слегка двинул Зуре в зубы. Ответным ударом ногой по яйцам Зура потряс публику, а тем паче Хряка, который охнул и, согнувшись пополам, замер в этой асане. Я представлял, что ожидает Зуру после того, как Хряк выйдет из медитации, и, подойдя к новоявленному витязю в тигровой шкуре, шепнул ему на ухо: “Беги отсюда, пока Хряк не выпрямился”. Но вместо спасибо этот почти киногерой и уже любимец публики ударил меня по уху. От внезапного гостинца я растянулся на каменном полу. Вытащив из кармана отутюженных штанов нож, я вскочил, чтоб вспороть брюхо нашему обидчику, но было уже поздно: Хряк разогнулся. Низкорослый коренастый Хряк был силен и ловок, как барс. Он начал бить Зуру в коридоре “Чермена”, а добивал его уже за кинотеатром, на зеленой траве, куда выплеснулась и переменчивая толпа, в ужасе теперь рукоплещущая разъяренному Хряку. Я закрыл глаза, чтоб не видеть побоища.
После того, как послышались крики “Милиция!”, я решил благоразумно затеряться в безликой толпе, но прежде взглянул на то, что осталось от Зуры. Мне было известно, на что способен Хряк, но это было слишком даже для него. У меня закружилась голова. Я обмяк и, уронив голову на пышную, трепещущую от возбуждения грудь одной из зрительниц разыгравшейся трагедии, потерял сознание…
— Что с ним делать? — спросил Гия своего ужасного друга.
— Пустим в расход, — отвечал тот. — Не станем же тащить это дерьмо в Мегрекиси.
Мне не хотелось умирать, но против судьбы не попрешь. Жаль, гранаты кончились. Взорвал бы себя вместе с этими ублюдками. Собрав остатки сил, я крикнул:
— Эй, урод! А хорошо все-таки отделал тебя Хряк! — и зажмурился.
Началась стрельба. “Вот она, смерть!” — подумал я, почувствовав, как что-то тяжелое навалилось на меня.
— Фуфлогон, ты жив? — спросил меня до боли родной голос. Это был Хряк, стаскивающий с меня труп одного из моих несостоявшихся убийц. Слезы потекли у меня из глаз при виде друга.
— Ты где был, мать твою?
— У меня разболелся живот. Как ты думаешь, это не холера? — встревожился Хряк.
— Мне бы твое здоровье… — сказал я ему с некоторой завистью.
— Ну ладно, — вздохнул Хряк. — Ты сможешь идти?
Он помог мне встать.
— Знаешь, кого ты убил? — спросил я.
— Нет! — ответил тот. Но было видно, что он лгал, а я не стал развивать неприятную для него тему.
— Мы с тобой богачи, — сказал я. — У меня в кармане золото и деньги.
Он здорово обрадовался.
— А пулемет?
— Пулемет мой! Ведь это я его нашел.
— Если бы не я… — начал было Хряк.