Повесть
Опубликовано в журнале Нева, номер 8, 2009
Анна Русских проживает в Петербурге, о себе говорит коротко: “Я — Женщина”.
Мужская логика, или Белая ворона на сайте знакомств
глава 1
Зеркала в салонах красоты всегда беспощадные, не такие, как дома, или в гостях, или даже в примерочных. Зеркало, в которое я смотрюсь, отражает чужое лицо незнакомой мне женщины, кричит, указывает мне на каждую морщинку, на каждый недостаток. Образ напротив меня бесцветен и прост, в нем нет и намека на утонченность или аристократизм. Пухлые щеки, короткая шея, светлые брови. В унылом взгляде, как будто и вовсе без ресниц, — вселенская печаль и скорбь всего мира. Это и есть — я, во всей красе.
Говорят, что внешность — отражение внутренней сущности человека. Но мне всегда казалось, что именно невзрачная внешность плюс пуританское воспитание сделали из меня комплексующую тихоню, неуверенную в себе, неконфликтную, всегда скрывающуюся в тени. Косметикой я и в юности не пользовалась, она меня старила, делая похожей на дешевую продажную девку. Помню, что роскошные рыжеватые волосы заплетала в тугую косу, мини-юбки не носила, даже когда училась в институте. Уж не знаю, по какой причине, но со мной любили дружить первые красотки с нашего курса, просто обожали меня, делились секретами и таскали за собой везде. Еще бы, на фоне этакой мыши серой, вернее — рыжей, а точнее — бесцветной, покладистой и молчаливой, они вовсе королевнами себе казались. За глаза называли “монашкой”, но брали меня на вечеринки и на танцы, иногда даже ссорились между собой из-за меня, с кем из них мне идти.
Родители, наоборот, при малейшей моей провинности любили повторять: “Какая же ты никчемная, дрянная! С таким скверным характером и с твоей неудачной внешностью так и останешься одна! Вряд ли кто на тебя позарится!” Вот я и выскочила замуж в восемнадцать лет с перепугу, а может, и не с перепугу, а просто хотелось снять с себя клеймо никчемности, уйти от родителей или доказать что-то себе и другим. Все просто ахнули. И не просто вышла замуж за первого встречного, а за всеобщего любимца, покорителя дамских сердец, Даню Репнина! Нет, меня это вовсе не удивило, я даже ни разу не спросила мужа, почему он на мне женился, ясно, что не из любви. Это ни для кого не было секретом, а потому долгое время со стороны студенток меня преследовали злобные насмешки, больно ранящие мое самолюбие, порой даже щипки и угрозы:
— И носит же таких земля! Монашка! Отравила парню всю жизнь и ходит как ни в чем не бывало, чучело, страшилище!
Каждая спешила мне язвительно намекнуть то, о чем я и сама знала: отомстить он хотел своей легкомысленной девушке, кокетничавшей направо и налево, изводившей поклонника своей непредсказуемостью и непостоянством.
Поначалу мы с Даней никак не могли привыкнуть к нашему новому состоянию, даже спали порознь. И хотя первый, детский, щенячий восторг от нашей авантюры прошел, а наступившие будни оглушили осознанием непростительной ошибки, к всеобщему удивлению, мы так и не развелись. Пока каждый жил сам по себе, все было неплохо, я ни о чем не сожалела. Разве можно сожалеть об унижениях, от которых удалось наконец сбежать? А он если и сожалел, то не очень, потому как его свободы я не ограничивала, хоть и ревновала постоянно, ну, не без причин, конечно.
С течением времени и появлением Владика Даниил сильно изменился: стал больше времени проводить дома и чаще приставать с нежностями, с требованиями, чтоб я платила ему тем же самым. Готовлю, бывало, на кухне ужин, а он рядом вертится и все мешает, в шею целует, с объятиями лезет, лапушкой называет. Казалось бы, живи и радуйся, но случилось невероятное: ощутив себя желанной, добившись того, о чем и мечтать не смела, я вдруг заскучала и замкнулась, и хотя продолжала играть роль преданной и любящей супруги, но роль эта давалась мне все тяжелее. Нет, не стерпелось, не слюбилось. Видит Бог, я старалась, как могла: заботилась о нем, долг супружеский исполняла безотказно, дом содержала в порядке. Сыном занималась с особенным рвением: в секции спортивные его водила, в театры, в бассейн. Я смотрела на себя со стороны и видела образцовую мать и жену и недоумевала, почему Даня взрывался приступами ярости с запоями и провокациями скандалов, от которых я ощущала не то что страх, но самый настоящий животный ужас?
Да, зеркало в салоне красоты слишком откровенно. Лучше бы и вовсе не смотреться, не видеть контраста между собой и мастером-стилистом, хорошенькой девушкой, стройной, с густой ухоженной шевелюрой длинных пепельно-русых волос. Юная фея колдует надо мной, расческой приподнимая корни мокрых волос, состригая прядь за прядью, поглядывает на мое нахмуренное лицо.
“У вас всегда были такие тонкие волосы?” — спрашивает она, стоя за моей спиной и глядя на мое унылое отражение. Я не отвечаю на этот глупый вопрос, так и сижу, надувшись, поглощенная своими мыслями. Какая разница, всегда или нет, все равно она не поверит, что у сидящей перед ней клиентки когда-то была копна таких же, как у нее, густых и длинных каштановых волос, к тому же вьющихся, как у женщин на картинах Боттичелли.
Нет чтобы молча делать свое дело, так она постоянно втягивает меня в неприятный для меня, бессмысленный разговор, задает глупые вопросы, вроде этого: “Наверное, после болезни стали такими?” Я снова недовольно ерзаю и чуть слышно бормочу: “Вся наша жизнь — это болезнь”. Не буду же я объяснять ей, какие стрессы и трагедии мне пришлось пережить за последнее время. Не хватало еще откровенничать, рассказывать о погибшем пять лет назад муже, о сыне, сидящем в колонии для несовершеннолетних, о том, что сама я уже давно чувствую себя старухой, без сил, что я устала от неразрешимых проблем, от работы и от самой себя.
Мастер не унимается, Господи, когда же наконец она замолчит?!
— Нужно любить себя, нельзя так наплевательски относиться к своей внешности, вы же молодая интересная женщина.
Вот сука! Думает, я поведусь на ее лесть и сейчас растаю от ее фальшивого комплимента. “Да, вы правы”, — потакаю ей, лишь бы заткнулась. Говорить, что иду сегодня на свидание, тоже не буду. Кто знает, как все пройдет. Может, вовсе не состоится это первое за множество лет свидание.
Что нужно делать, как себя вести, как смотреть в глаза незнакомому мужчине на первом свидании — я не знаю, нет опыта. Скорее всего, глянем друг на друга издалека и разбежимся в разные стороны. Может же такое быть? Может! Я уже давно смирилась с мыслью, что не нравлюсь мужскому полу. Никто не смотрит мне вслед, никто не дарит цветов. Забыла я, как на свидания ходят, а если честно, то и вовсе не знала, какие они такие, свидания? С Даниилом, мужем моим, до свадьбы встречались больше в институте, ну, провожал он меня домой всего несколько раз — вот и все свидания, даже не помню, когда впервые поцеловались. Нет, помню, по-настоящему — уже после рождения Владика.
Маленькие ножнички, сверкая над моей головой, продолжают весело щелкать, тонкие колючие пряди летят мне на плечи и в лицо, щекочут нос. Кажется, я готова расчихаться: “Ааа…ааах”. Нет, пронесло.
Целых пять лет я была без мужского внимания, работала, как каторжная, то в ночь, то целыми днями с утра и до вечера в частной клинике медсестрой процедурного кабинета, вот и проворонила единственного сына. Ему пятнадцатый год шел, самый опасный возраст, когда он связался с такими же, как он, подростками, ищущими приключений и курящими травку. Его осудили за компанию, отправили в колонию-поселение. А главное, мальчишки все неплохие были, из нашего района, из семей порядочных и честных. Немудрено: родители из сил выбиваются, сутками на работе пропадают, чтоб концы с концами свести, а вокруг соблазны: по телевизору, на улице, в клубах — везде рекламируют “сладкую жизнь”, “гламур” (будь он неладен, так и не знаю, что это такое и откуда берется), безделье, достаток, умение жить, не прикладывая усилий, и брать все, что лежит поблизости. Воровство возвели в ранг элитных развлечений для золотой молодежи. То, что возле школы наркоту предлагают, — не раз слышала и своими глазами видела, как на рынке неопрятные смуглые тетки в платках, не стесняясь, торгуют разложенными на деревянных ящиках пакетиками с зеленой травой. Я пробовала возмутиться, но пожилой дядечка мне в самое ухо прошептал: “Не связывайтесь. Неприятностей хотите?” Нет, не хотела неприятностей, но они меня не миновали. Разве все это объяснишь мастеру салона красоты?
Беспощадное зеркало выдает мое обновленное отражение. Действительно, оно чуть лучше, словно меня слегка омолодили, освежили, затушевали слишком выдающиеся неровности и выпуклости моей скромной внешности, голова стала радостно-легкой, хочется крутить ею, встряхивать, ощущая приятное, упруго-пружинистое, шелковистое прикосновение к щекам и ко лбу.
Я торопливо расплачиваюсь, срываюсь с места и, прихватив на лету куртку, висевшую в углу на вешалке, не застегнувшись, направляюсь к выходу. Боковым зрением вижу, как мастера переглядываются. Переглядывания их так выразительны, что мне слышатся за ними голоса:
— Ненормальная тетка, сумасшедшая какая-то.
— Просто замученная жизнью, неустроенная, закомплексованная.
— Ага. Не дай Бог стать такой, уж лучше вовсе не жить.
Плевать! Пусть переглядываются, главное, наконец-то я посетила салон и отделалась от одного из важных дел в моем списке. Мысленно вычеркиваю графу под номером четыре: “посетить салон красоты”. Три первых дела в списке: прибрать квартиру, перемыть трехдневную гору посуды в раковине и заплатить коммунальные платежи — я сделала еще утром.
Припаркованная возле салона старенькая десятка, моя “деточка”, без которой не мыслю себя вне помещения, как всегда, потупившись, терпеливо ждет меня и оживает, как только я сажусь за руль: начинает весело рокотать, светить фарами и помахивать “дворниками”. Неожиданно меня охватывает необъяснимый восторг. Каким-то чудесным образом мое внешнее преображение сказывается и на моем внутреннем состоянии. Я вдруг начинаю казаться себе такой уверенной женщиной, свободной и вольной распоряжаться своей судьбой по своему усмотрению.
Вот захочу — и влюблю в себя приятного и такого же свободного и уверенного в себе, сильного мужчину! Захочу — и влюблюсь сама! Буду ждать свиданий, телефонных звонков, буду целоваться до умопомрачения, плести маленькие женские интрижки, играть, завлекать, сбивать с толку и сводить с ума! Почему нет? Конечно, я не красавица, но ведь и не уродка. Пора и мне наконец приобрести статус любимой, а главное, влюбленной и желанной женщины, не сгорбившись тащиться по жизни, но весело лететь, с радостью ожидая завтрашний день.
Паркуюсь возле ближайшего торгового центра и брожу какое-то время по просторным полупустым залам со скользкими мраморными полами, разглядывая выставленные за стеклянными дверями товары. Идиотская привычка цепляться глазами за неброские вещи, которые меня не будут полнить и которые могут быть мне по карману. Хотя что может быть мне по карману? Если честно, финансовое положение мое, несмотря на неплохую зарплату и возможность дополнительной подработки, самое скромное, если не сказать, плачевное. Почти все деньги уходят на передачи сыну. Езжу я к нему добросовестно, каждую субботу с полным багажником, набитым всякой всячиной. Но сыну все мало. Он постоянно шепчет мне, что если не привозить ему разных вкусностей и деликатесов, не оставлять денег и сигарет, то жизнь его превратится в ад и живым ему из колонии будет не выбраться. Я не особенно верю в его запугивания, но все же выполняю все прихоти, набирая для него все подряд. Фрукты, конфеты, дорогие колбасы, сыры, печенье, соки — все, что не могу позволить себе,— везу сыну. Плюс парфюмерию, плюс приличную одежду, так что мне и вовсе ничего не остается. Есть чем заплатить за квартиру, телефон и Интернет — и я уже довольна.
Покупаю скромный, но все же недешевый по моим меркам свитерок, опять же новое белье и колготки. Из декоративной косметики тональный крем и перламутровые тени. Все! Довольно! Больше тратить нельзя, иначе останусь без бензина и без еды. Направляюсь к выходу, но, как под гипнозом, торможу возле прилавка с разного рода флакончиками и коробочками, издающими фантастический, экзотический аромат. Духи бы не помешали, настоящие, дорогие, а не дезики-спрей, которыми привыкла пользоваться за неимением дорогого парфюма. Нет, не решаюсь на баснословной цены французские и итальянские духи. Опять же покупаю наши, отечественные, “Новая заря”, источающие загадочный тонкий, с едва различимой горчинкой аромат. И название под стать — “Тайна”. Буду тайной для нового знакомого, пусть разгадывает!
Впрочем, кто для кого окажется тайной — еще не известно. На текущий момент неразгаданной тайной для меня является он. Общались на сайте знакомств мы с ним всего ничего, недели две. Анкета у него невыразительная, стандартная, фотография невнятная. Но все же зацепил меня Валентин своим солидным возрастом — пятьдесят лет, профессией зубного врача, автомобилем “Ауди” и серьезными намерениями.
“Не интересуют меня юные, глупенькие девочки. Они сами не знают, чего хотят. А те, что знают, даже не скрывают, что хотят только денег, но при этом не пытаются разглядеть за солидной внешностью взрослого человека тонкую, ранимую душу, мечтающую о женской ласке, понимании, заботе, и предпочитают разгадке глубокого внутреннего мира — толстый кошелек и роскошные подарки”.
Очевидно, Валентин каким-то чутьем, находящимся на поверхности его глубокого внутреннего мира, узнал во мне простушку, непритязательную, нетребовательную, которая, судя по всему, будет счастлива от одного многообещающего, ласкового взгляда настоящего мужика, да еще и врача, да еще и на “Ауди”! Вот ему разгадывать виртуальную собеседницу и напрягать воображение — нет необходимости. В моей анкете предельно честно и искренне было указано: не красавица, обычная женщина тридцати девяти лет познакомится с добрым, искренним и порядочным мужчиной. Вся как на ладони. И ник Белая Ворона мне тоже подходит. Белая Ворона — значит не такая, как все. Еще бы! Где вы в наше время встретите сорокалетнюю комплексующую скромницу? Нигде! А уж ворона — это точно! Таких ворон еще и поискать нужно!
Подруга Наташка, которая надоумила меня разместить анкету на сайте знакомств мейл ру, увидев мою самоуничижительную характеристику, сразу же потребовала исправлений: “Все не то! Все не так! Светка! Ты ненормальная! Так ты вовек себе никого не найдешь! Ворона она белая! Мышь она серая! Тоска ты зеленая! Кто на такую посмотрит? Стервы, стервы сейчас в моде! Знающие себе цену, уверенные и без комплексов. Немедленно переписывай! Укажи, что приятная, самодостаточная женщина тридцати пяти лет, женственная, зеленоглазая, познакомится с обеспеченным интеллектуалом. Чувство юмора и высшее образование иметь обязательно. И фоток, фоток побольше загрузи из тех, где ты помоложе и с косой! А то что это? Вот на этой вообще страшилка, а здесь — сидишь за рулем, а лица-то и не разглядеть!” Но я ничего переделывать не стала. Кому будет нужна скромница с непритязательной внешностью, тот и напишет.
Как ни странно, сообщения на мой профайл полились не узким прерывистым ручейком, но полноводной рекой, с бурными водопадами в отдельные дни, что ввело меня в недоумение и растерянность. Научиться сортировать виртуальных воздыхателей я догадалась не сразу. Отвечала всем подряд, даже просто “подмигивающим” авторам без анкеты и без фото, — серьезно, вдумчиво, уважительно. Спасибо Наташке, объяснила, расшифровала, надоумила. Поначалу смеялась, конечно, надо мной, когда я с ней консультировалась по телефону:
— Наташ, ему двадцать восемь, он пишет, что обожает делать кули… Минуту, сейчас с монитора прочту, вот: кунилингус. А еще любит страпон. Это че такое-то? Садист или, может, наоборот? А петтинг? А дождь золотой? Деньгами, что ли, сорить любит? А ланьет? Просит сегодня приехать. Судя по фото, красавец писаный и половой гигант.
Наконец за пару недель из сотни потенциальных поклонников я отобрала десяток, тех, с которыми продолжала поддерживать переписку, удалив остальных без малейшего сожаления. Валентин из этого десятка был самым положительным, ненавязчиво-корректным, сдержанным, чем и подкупил меня. Я видела перед собой серьезного мужчину, взрослого, обеспеченного, которого смогу покорить своим скромным женским обаянием. И вот я, отбросив все сомнения, решилась на встречу! Кто бы только знал, чего мне это стоило!
Кстати, забыла его предупредить, чтоб он не покупал лилий. Слишком пряный аромат у меня вызывает аллергию. Представляю, насколько хороша я буду с красным сопливым носом, слезящимися глазами, постоянно чихающая и сморкающаяся.
Стрелка часов показывала без пяти минут семь, когда я села в свою машину, родную мою “десяточку”, “деточку”, попросту говоря, и направилась к “Василеостровской”. Но не к станции метро, а к “Макдональдсу”, что напротив, именно здесь назначил свидание мой виртуальный поклонник. Я несильно, но встревожилась: “Неужели он поведет меня обедать в └Макдак“? Для дамы моего возраста, пожалуй, это было бы унизительно”.
Живу я в Гавани, у Финского залива, где просторно, всегда гуляют ветра, слышится крик чаек, пахнет морем и колышутся флаги Ленэкспо. Ехать до метро неблизко, но пробки воскресным вечером мне не угрожают, а опоздание минут на пятнадцать-двадцать только прибавит шарма, поэтому я вовсе не спешу, а очень даже медленно тащусь по Среднему проспекту.
Васильевский остров я знаю, как своих пять пальцев, все платные стоянки, заправки, парковки, разрешенные и запрещенные, а потому заранее сворачиваю в сторону Малого, проезжаю несколько перекрестков и снова поворачиваю направо, к метро, уже на Шестой–Седьмой линий. Все, дальше сквозного проезда нет, его перекрыли в угоду современному стеклянному сооружению, напоминающего ледяную, гладко отесанную глыбу, нелепо втиснутую в благородную панораму старых зданий Среднего проспекта.
Повезло! Удачно паркую свою скромную “деточку” между двух важных, насупленных джипов, и тут же слышу, как в сумочке поет мобильник. “Валентин? Да, да, уже приехала, сейчас выхожу. На Седьмой линии рядом с └Макдаком“. Белая └десятка“”. Бросаю последний взгляд в панорамное зеркало моей “деточки”, вижу свое немного испуганное, с пылающими от волнения щеками отражение, поправляю рыжую челку, выплевываю жвачку изо рта, делаю глубокий вздох и выхожу на мощенную плитками мостовую.
Ну, где же он? Рассеянно озираюсь. Вижу себя со стороны: маленькая, взволнованная, незаметная женщина в глубине каменных, городских джунглей, в окружении суетной, равнодушной толпы. Ищу глазами приятного полноватого мужчину с внушительных размеров портфелем в руке, в бежевом пиджаке, как описал мне себя Валентин, добавив при этом, что он едет с работы прямиком на долгожданную встречу. Меня слегка познабливает. Ну, и где мой поклонник? Он только что звонил, значит, уже где-то здесь, рядом. Вот тот, крупный, импозантный тип, с самодовольным выражением на лоснящейся физиономии, немного похож, но в руках у него ничего нет, к тому же он решительным шагом направляется в сторону “Макдака” и вскоре исчезает за стеклянными дверями. Итак, кто же с портфелем? Не этот ли коренастенький, толстенький, лысоватый мужичок с красным лицом и мясистым носом? Боже! Торопливо семеня короткими, косолапыми ногами, словно боясь опоздать, направляется прямо ко мне. На бледных губах — радостно-глупая улыбка! Что же делать? Отступать поздно! Я обреченно озираюсь, мне кажется, что я, молчаливо моля о помощи, готова вцепиться в первого встречного, ожидая поддержки, но равнодушная толпа толкает, обтекает меня, не оставляя ни малейшей надежды на спасение. “Так тебе и надо, серой несовременной мыши, что же ты хотела? Получай своего принца!”
— Светлана? Я вас такой и представлял. — Вытер платком потный лоб.
— Здравствуйте, Валентин. А вы мне казались несколько моложе на фотографии.
— Ну, просто устал сегодня, работал, знаете ли.
Я опускаю глаза, боясь выдать свое разочарование, вид у меня пришибленный, глаза начинают часто моргать и слезиться, в носу свербит, как при аллергии, но ведь никаких лилий нет! Вообще нет никаких цветов. Аллергия у меня на одутловатое, красное, с фиолетовыми прожилками на щеках лицо Валентина, сизый нос, на мятый пиджак, нелепо вздернутый на спине, на старомодный потрескавшийся раздутый портфель с пластмассовой ручкой. Я боюсь взглянуть ему в глаза, мне страшно, вдруг я увижу, как по его толстым, бордовым щекам и дряблой шее стекает липкий пот?! А еще в голову назойливо лезут разные невеселые картины, вроде этой: мы сидим в фастфуде, и мой поклонник, широко разевая рот, смачно уминает за обе щеки огромный бикмак, а горчичный соус капает ему на пиджак.
— Это ваша “десятка”? Какого года? Хорошая машина? — спрашивает мой новый знакомый.
— Да, — отвечаю я слишком торопливо и бодро, — старенькая, но бегает, не жалуюсь. Плохих машин не бывает. Плохими бывают автослесаря.
— Точно! А моя в ремонте уже несколько дней. Не могут разобраться, из-за чего чек-инжек горит, — опережая мой вопрос, заявляет Валентин.
Но я почему-то никак не могу представить его за рулем шикарной, сверкающей иномарки. И к чему этот ничего не значащий разговор, почему он не предлагает мне пойти в ресторан или кафе, все же перед ним женщина, пусть не молодая, не красивая, но ухоженная и девственно чистая?! Мне кажется, я готова обрадоваться даже приглашению в “Макдак”, только бы появился повод для вежливого отказа с моей стороны. Но мой спутник то топчется, то крупно вышагивает, словно намереваясь прогуляться со мной вдоль Среднего, несет какой-то бред о тяжелом дне, о работе, вымотавшей его вконец. А я все жду момента, чтоб вежливо проститься, но как это сделать, если нет повода? Не могу же я так просто, на ровном месте удрать! Нервно тереблю сумочку, кошусь в сторону припаркованных авто. Моя “деточка” издалека, выглядывая передним крылом из-за солидного, напыщенного джипа, наблюдает за мной и зовет поскорее уехать. Господи, я хочу домой, или не домой, все равно куда, лишь бы не видеть эту пропитую красную рожу. Проклятое воспитание и комплексы!
На секунду наши взгляды встречаются, я вглядываюсь в воспаленные, в прожилках, желтоватые белки, и в голове проносится: “Да у него непорядки с печенью. Серьезные проблемы”.
— Светочка, зайдем куда-нибудь, посидим, побеседуем? — наконец-то выдавливает из себя Валентин, словно недоумевая, почему именно он должен делать это предложение.
Я тут же радостно спохватываюсь.
— Ой, спасибо, но простите, мне нужно ехать, я обещала помочь подруге, мне пора, извините, — бормочу я, стараясь скрыть ликование от близкого освобождения, опустив глаза и задыхаясь от вынужденной лжи. Попутно разглядываю пыльные, старые башмаки Валентина и сморщенные, спущенные дешевые носки то ли серого, то ли коричневого цвета. “Быстрее, быстрее прочь отсюда!” Но мой поклонник не торопится отпускать меня.
— Светочка, а вы куда сейчас? Может, подбросите меня на “Удельную”?
— Нет, мне не по пути. Всего доброго!
Я вежливо, но натянуто улыбаюсь и, торопливо цокая каблуками по мостовой, едва сдерживаясь, чтоб не сорваться на бег, направляюсь к своей “деточке”.
глава 2
Странно, но этот случай не выбил меня из колеи, не разочаровал, а, наоборот, раззадорил. Я не опустила руки, а с еще большим азартом окунулась в виртуальный мир знакомств, где так легко и просто сказать “да” тобой же выбранному поклоннику, и… прощай, одиночество! Итак, с чего начать? Для начала — взяться за себя основательно. За себя — это за свою внешнюю сторону, оно и понятно, если кого-то из мужчин заинтересует богатство моего внутреннего мира, то в самую последнюю очередь. Главное, плотина моей непробиваемости и неуверенности была сломлена!
Ходить на работу стало веселее, с работы — тем более. Я стала чаще улыбаться, и в моем лице, во всем облике появилась какая-то тайна, это отметили все мои коллеги, а медсестра Надежда, с которой у меня были особенно теплые отношения, даже подтолкнула меня локтем и подмигнула: “Загадочная ты наша!”
Влюбиться, влюбиться, влюбиться! Что может быть проще для одинокой и свободной женщины, если весь Интернет забит мужчинами, только и ждущими твоего зова, а сама ты как губка, готовая наполнить свои поры новыми, яркими ощущениями?! Самое сложное — не упустить, вовремя распознать, проникнуться, увлечь, зацепить, оказаться с ним на одной волне. Для этого нужно “включить” всю женскую проницательность и интуицию. Кажется, я начинаю мыслить по образу моих бывших приятельниц-студенток, очевидно, их уроки общения с мужским полом не прошли для меня даром и очень даже пригодятся, но в ближайшем будущем, а в сегодняшнем настоящем мне предстоит сесть на жесткую диету, сбросить за месяц не менее пяти-семи кг. Для этого придется идти в тренажерный зал. Соки, фрукты, голодания, отказ от любимой пиццы и сдобных булочек.
Не откладывая в долгий ящик, я уже на следующий день после неудачного свидания включилась в погоню за намеченной целью, качая пресс на полу своей комнаты возле дивана. Зацепившись пальцами ног за его край, сцепив руки за головой, пыхтя и краснея от напряжения, отрывала от ковра верхнюю часть туловища. “…Пять… шесть… семь… уууф” Ну, еще разок, еще один. “Одиииннадцать… Двееенааад-цать! Тринааааа… Нет! Не могу больше!”
Рано мне в фитнес-клуб записываться, с моей-то комплекцией буду посмешищем, да и недешевое это удовольствие, абонемент годичный. Пожалуй, лучше потратить эти деньги на тренажер с педалями или беговую дорожку. Нет уж, беговую дорожку и вовсе глупо. Я же в Гавани живу, парк рядом, залив, можно и пробежаться когда бесплатно. Пожалуй, это идея! Ощущаю в груди приятно будоражащий меня запал. Решено! Завтра же побегу, кроссовки и спортивные брюки у меня найдутся. Несколько кругов в парке между Наличной и Опочинина, каждый день, а то и два раза в день помогут подтянуть мышцы, пропотеть, сбросить лишние килограммы.
В прихожей запел телефон. Звонить мне некому, кроме подруги Наташки, с которой дружим с незапамятных времен, далеких времен общего коммунального детства. Дружба наша претерпела много примирений и обид, отдалений и сближений, прошла испытание на прочность, а потому мы обе чувствовали себя почти родственницами, знали друг про друга все, все тонкости, секреты, нюансы и оттенки. Я, например, определяю Наташкино благополучие по ее голосу и отношению ко мне. Если оно, отношение, миролюбивое и участливое, значит, у нее все в порядке, а если она начинает цепляться и раздражаться — значит, ищи корень зла в проблемах в ее семье или, что бывает чаще, в ней самой. Наташка старше меня на три года и замужем. Раньше я старалась подражать ей, потому и поступила в медицинский. Только Наташка закончила учебу, а я ушла с последнего курса по причине беременности. Теперь она дома сидит, а я работаю.
Все мои комплексы и трудности Наташке известны давно и во всех подробностях, а борьбу с весом она и сама ведет с момента рождения дочки. Искушенная в этом вопросе, моя подруга не скупится на советы: “Музыку включи. Зарядкой лучше под музыку заниматься. Легче намного. И, главное, после пяти вечера не есть, рот на замок, и ни-ни! А про гречневую диету слышала? В течение недели есть только гречку, и больше ничего! Я пробовала, не поверишь: три кг как не бывало!” Я тут же наварила гречки, но уже на второй день смотреть на нее не могла. И в парк тоже не побежала. Как только представила прогуливающихся собачников со своими питомцами, огромных псов и маленьких болонок, злобных, хищных такс, тявкающих, хватающих меня за пятки и за икры, так идею эту отбросила и уже не возвращалась к ней.
Неделя промчалась быстро, так быстро, что я не успела скинуть и пару килограммов, несмотря на жесткие ограничения в рационе. Днем я отдавалась работе, так, что не было времени присесть и перекусить. На приглашения сотрудниц и на дразнящий, манящий запах, зовущий в сестринскую, где накрытый стол с тортиками, пирожными и деликатесными нарезками не оскудевал ни днем, ни ночью, я отвечала отказом и убегала на очередной внутривенный или внутримышечный, или шла ставить капельницу пациентке “без вен”, или определять группу крови новому пациенту. Мысль о предстоящей встрече не давала мне покоя, а фантазии разыгрывались тем сильнее, чем быстрее таяли дни рабочей недели, приближая меня к долгожданному свиданию с неким Алексом. Алексу было всего тридцать пять лет, и он не оставлял меня без своего внимания целых три дня, засыпая нежными сообщениями. Судя по фото, он был настоящим мужественным мачо, сильным, загорелым, спортивным, с белозубой, умопомрачительной улыбкой. Мужчина-мечта, мужчина-самец! Космический пришелец с далекой планеты молодых, сильных, здоровых красавцев мужчин, недосягаемых и недоступных, как Атланты. Или как греческие боги на вершине Олимпа — для простых смертных.
В его короткой анкете говорилось, что он готов познакомиться с девушкой от тридцати лет и старше. Цель знакомства: дружба, любовь, переписка, регулярный секс вдвоем. Его рост сто восемьдесят семь. Вес восемьдесят. Брюнет. Материально обеспечен. Увлечения: спорт, плаванье, бокс, бодибилдинг, горные лыжи. Три фото, загруженные в анкете, не могли оставить равнодушными никого. А это трогательное: дружба, любовь, регулярный секс — говорило о постоянстве и серьезности намерений, потому как у многих, вернее у большинства, в этой графе стояло: секс на один-два раза, секс без обязательств или того лучше — групповой секс, что меня никак не могло привлекать. При мысли о возможном сексе я, как девочка, начинала краснеть даже наедине с собой. Меня смущало одно: неужели я своей заурядной внешностью могла вызвать симпатию у такого красавца? Как такое могло случиться? И тут же сама себе отвечала: а почему бы и нет? Почему нельзя поверить в то, что он устал от пустых, глянцево-кукольных красоток, требующих безграничного внимания, поклонения, подарков и денег, и ему захотелось милую, женственную скромницу, тихую и надежную. Именно такую, как я? Даже греческие боги временами не брезговали земными, обычными женщинами, вот у Зевса от смертной Данаи родился сын Персей, а от Алкмены, тоже смертной, — Геракл. Что-то я совсем размечталась, пора с Олимпа вернуться на грешную землю, вот уж и в вену попасть не могу, ковыряю, и все мимо. Прежде со мной такого не бывало. Спасибо, пациентка терпеливая попалась, хоть и напряглась, но молчит, зажмурив глаза.
В пятницу вечером от Алекса пришла “эсэмэс”, и я тут же набрала его номер. Боже, какой чудный, мужественный баритон. Он не может дождаться нашей встречи! Своей скромной недоступностью я свожу его с ума, и он уже бредит мной, просит встретиться немедленно, пустые разговоры в Инете его не привлекают. Чего мне стоило настоять на своем! Умоляла жалостливо, но непреклонно: “Я не могу раньше! Только в воскресенье! Поймите меня!”
В субботу мне предложили подработку в клинике, но я отказалась и не стала сбивать свой график субботних поездок к сыну. Ранним утром я отправилась привычным, знакомым маршрутом: сначала в ближайший универсам за обычным набором всего необходимого, который я покупала перед поездкой. Потом на заправку, из-за которой мне приходилась делать небольшой крюк. Залила полный бак бензина и направила свою “деточку” в Волосовский район, колонию для малолетних, которая находилась в глухом месте, далеко от трассы, среди хвойно-лиственного леса и деревенских полей.
Поездки к сыну у меня не вызывали отрицательных эмоций. Колония-поселение, в которой он отбывал срок, чем-то напоминала мне пионерский лагерь или санаторий, только для бедных. Картина, представшая передо мной в первое посещение, была вовсе не настолько удручающе-ужасной, как я ожидала, скорее наоборот, по-домашнему располагающей, почти идиллической, она поразила, успокоила меня, не выходившую из долгого стресса, тишиной, деревенским, здоровым покоем и размеренным течением времени. Казалось, что здесь, на природе, среди шума берез и щебета птиц, смягчались любые, самые жесткие сердца, как поселенцев, так и охранников.
За символическими воротами, перекрытыми легким шлагбаумом, и за сторожкой КПП — просторная территория, по периметру которой ближе к лесу жались двухэтажные кирпичные обшарпанные корпуса с незапирающимися дверями. Из окон раздавалась музыка. Молодежь бродила по территории (не такие уж они и малолетки, некоторым далеко за двадцать), курила на лестничных площадках, кто-то играл в карты, кто-то спал в комнатках на двоих или четверых. Я поинтересовалась, почему нет строгости, почему никто не соблюдает режим и никто не следит за дисциплиной, за каждым шагом колонистов? Вдруг сбегут? Сын ответил, что в будние дни у них все иначе: строгий режим, ранний подъем на работу, небольшой перерыв на обед с коротким отдыхом — и снова работа допоздна на колхозном поле. Какая работа? Прополка овощей, посадка, окучивание, сбор картошки. Побеги? Были. За все время существования колонии из нее сбежали трое парней, один потом сам вернулся, а двоих поймали и посадили в следственный изолятор, попросту говоря, в тюрьму, да еще и срок прибавили. Так что сбегать отсюда нет смысла, а потому и особой строгости в колонии нет.
Пройдя обычную процедуру проверки сумок, подачи заявления на свидание, передаю паспорт дежурному, он связывается с кем-то по телефону, и наконец сына приглашают в дежурку. Я отмечаю про себя, что за эти полгода Владик заметно вырос и возмужал. Работа на свежем воздухе явно пошла ему на пользу. Загорелое лицо с облупившимся, в веснушках носом. Пухлые щеки, зеленые глаза и круглый подбородок — это от меня, мелкие, правильные черты — от Дани. Как пушинку, поднимает тяжелую сумку, а вторую берем вместе, он за одну ручку, я — за другую, и направляемся к месту его проживания.
День стоит на редкость солнечный, в воздухе пахнет хвоей и пряными травами, от сырой, пропитанной дождями земли исходит приятная прохлада. По территории бесцельно, расслабленно бродит молодежь. Парни и несколько девчонок из соседнего корпуса (“Наркоманки!” — на мой вопросительный взгляд сын делает ленивый, пренебрежительный жест рукой в их сторону), все одеты по-пляжному, в шлепанцах, шортах, футболках или расстегнутых легких рубашках.
Поднимаемся на второй этаж ближнего корпуса. Окна лестничных пролетов распахнуты настежь, на подоконниках прямо с ногами сидят мальчишки, лениво переговариваются, курят. Все вежливо здороваются со мной, с уважением поглядывая на две огромные сумки. По коридорам бродят сквозняки, которые не спасают от запаха туалета. Двери в туалеты тоже приоткрыты и бесстыдно выставляют напоказ ржавые раковины и унитазы, нечистые полы и переполненные мусорные ведра. То ли из окон, то ли по местному радиовещанию громко и отупляюще навязчиво звучат современные песни, и вскоре замечаю за собой, как начинаю мысленно напевать прилипчивый мотивчик.
Проживает мой сын в небольшой двухместной комнатке с высоким потолком. Из-за расклеенных по стенам глянцевых плакатов, с которых смотрят накачанные, смуглые красавцы модели с лоснящимися телами и рельефно выступающими мышцами, комната напоминает коробочку. По обе стороны от окна узкие кровати с деревянными спинками и панцирными сетками. Заправлены вылинявшими, бесцветными покрывалами, на каждой — по две плоские подушки. Все просто, по-спартански. Одежда хранится в сумках под кроватями. Большой обеденный, с электрической плиткой, кастрюлями, посудой, стол заменяет кухню. Скромно, по-домашнему уютно и не раздражает казенностью.
Каждый раз, принимая от меня немалую сумму денег, сын, округляя глаза, заговорщически шепчет мне на ухо, чтоб я не думала, будто вся колония живет так же роскошно, как он, то есть в привилегированных условиях, что в других корпусах все настолько убого, даже представить страшно: спят там на полу, в неотапливаемых комнатах по двадцать-тридцать человек, и что от таких жутких условий можно заболеть или сойти с ума. Впрочем, показать мне столь удручающую картину существования несчастных отказывался.
Наконец сын распахивает незапертую дверь в конце коридора второго этажа. С облегчением ставлю на пол тяжелую сумку. В маленькой комнатке относительный порядок. На кровати уютно устроился серый пушистый котенок, который при нашем появлении, лениво щурясь, приподнимает плоскую мордочку и, потянувшись передними лапами, снова сворачивается калачиком.
А сын уже разбирает все привезенное мной и возмущенно выговаривает:
— Где мои любимые конфеты? Ну что ты привезла?! Все не то! А кофе? Я же “Якобс” просил в синей банке. А где сигареты? Всего два блока? Тапки комнатные, новые, не забыла? Вот эти, “ни шагу назад”? Они быстро порвутся. Ладно, а где сгущенка?
Я не спешу оправдываться и заверять его, что исправлюсь, и в следующие выходные все постараюсь наверстать. Наоборот, спокойным, равнодушно-беспрекословным тоном сообщаю ему пренеприятное известие: денег в этот раз оставлю ему меньше чем обычно, и так будет и впредь, потому как мне самой пора о себе побеспокоиться, я еще не старуха, хочу хорошо одеваться и питаться. К моему удивлению, Владик не начинает давить на меня морально, как бывало не раз, а мудро и невозмутимо, по-взрослому заявляет: “И правильно, мам, давно пора! Может, не вкалывай ты, как ненормальная, и со мной бы не случилось ничего подобного”.
Оглядываю по-общаговски скромное, но уютное жилище моего сына и, глядя на плакаты с накачанными смуглыми суперменами с сумрачными, строгими лицами, тут же отвожу взгляд, но не могу не думать об Алексе, о том, как завтра буду таять в сильных мужских руках такого же красавца. Стараюсь скрыть смущение, злюсь на себя, чувствуя, как на секунду у меня захватывает дух от этой мысли.
Сын предлагает мне перекусить вкусным вермишелевым супчиком с тушенкой, сваренным утром (при этом замечает, что суп сварил его напарник, а сам Владик тушенку не ест, все больше склоняясь к вегетарианству), или выпить чай с лесными травками. Я пью холодный травяной чай, а сын вяло, без жадности — фруктовый кефир, заедая его пирожными со взбитыми сливками. Я передаю сыну привет от его учительницы, которая встретилась мне возле магазина, спрашиваю о новостях. Оказывается, на прошлой неделе Владику пришлось трудиться на ферме в соседнем поселке, и местный тракторист, усадив его на место за рулем, учил управлять огромной и неуклюжей машиной. Сын увлеченно рассказывает мне про то, как ловко у него все получалось, и тут же заверяет меня, что как только он освободится, тут же сядет за руль моей “деточки”.
— Вот выйдешь через год и иди учиться в транспортный техникум, — замечаю я.
— Подумаю, — без малейшего энтузиазма бурчит сын и берется за второе пирожное.
В комнату заглядывают двое парней постарше Владика: простые, провинциально-открытые и лукаво-хулиганские мордашки. Соломенного цвета, выгоревшие на солнце вихры и брови, светлые, словно тоже выгоревшие, глаза. Вежливо здороваются, делают какие-то знаки, и в ответ на их жестикуляцию мой сын заглядывает под кровать, вытаскивает оттуда трехлитровую банку с мутноватой жидкостью, отдает парням и возвращается к кефиру с пирожным. Я, насторожившись и отставив чашку с чаем, как и положено, удивленно возмущаюсь: “Что это? Самогон? Вы здесь пьете?” Сын, слизывая с губ воздушный крем и вытирая испачканный кончик носа, невозмутимо отвечает, что самогон не его, и, если бы у него было желание, он бы упился здесь до поросячьего визга, да что-то не хочется.
Мы еще гуляем с сыном и по территории, и за шлагбаумом. Заходим в лиственный лесок, оглушаемый стрекотом кузнечиков и щебетом птиц, ярко освещенный веселыми бликами, дрожащими на ажурных зеленых переплетениях. Бредем по мягкой, в росе травке, щурясь от ослепительных вспышек солнца, скользящего перед нами за стволами тонких осинок, я рву букетик полевых цветов, тихонько напеваю, а сын назидательным тоном перечисляет все, что следует привезти ему в следующий раз.
— Фруктов побольше, мне витамины нужны, сама понимаешь, колбасу не ем, потому много не надо, палки две, только твердой, посуше, а сыру можно побольше, белки нужны, чтоб мышцы качать. Да, печенья овсяного не вози, не ем я его, лучше восточного, такого, в виде полумесяцев, что в прошлый раз привозила.
Мой романтический настрой не испортить ничем, и я, обняв сына за плечи (выше он меня уже на целую голову), продолжаю вдохновенно напевать:
Гляжу в озера синие, в лесах ромашки рву.
Зову тебя Россиею, единственной зову…
Спроси-переспроси меня, роднее нет земли.
Меня здесь русским именем когда-то нарекли…
Часа через два мчусь назад по трассе в отличном настроении. На заднем сиденье валяются пустые сумки и раскидистый зеленый букет полевых цветов с желтыми и малиновыми мелкими звездочками соцветий. Я улыбаюсь. В голове нет никаких мыслей, все тихо и безмятежно-спокойно, словно где-то внутри меня после долгой прогулки по лесу произошла перезагрузка, стершая из моего мозга ненужные файлы с вирусами обид и разочарований, очистившая меня от тяжких, тянущих ко дну дум.
Мужчина из промчавшегося мимо, обогнавшего меня “Ауди” с улыбкой машет мне рукой, я посылаю ему воздушный поцелуй и на всю катушку включаю магнитолу. Ближе к дому моя расслабленная эйфория меняется на деловой настрой, вхожу в тонус, напряженнее смотрю на дорогу, на горожан, с бледными, озабоченными лицами снующих по пыльным тротуарам.
Уже вечером, отдохнув от дороги и перекусив обезжиренным творогом с тертым яблоком, неожиданно для себя собираюсь и еду в сауну. Завтра я должна выглядеть на все сто! А потому — неплохо пропотеть, очиститься от шлаков и таким образом улучшить цвет лица. Улучшает цвет лица лимон. Лимонный сок и снаружи, и внутрь. Пользоваться услугами дорогих косметических салонов у меня нет возможности, а потому я изобретаю кремы и тоники из подручного, натурального материала. Яичные желтки, крахмал, мед, масляный раствор витамина “А”, отвары трав, перемолотый геркулес — вот компоненты для приготовления масок, а в качестве антицеллюлитного средства, равно как и скраба для тела, использую обычную бодягу, в порошке по шесть рублей за пакетик. Не забыть взять с собой жесткую щетку, тапочки резиновые, что еще? Да, перед сауной нужно очистить кишечник! Делаю очистительную клизму с лимонным соком и, побросав в сумку банные принадлежности плюс самодельные пилинги и кремы для тела и лица, еду в баню на Гаванскую улицу.
Лежу на деревянном пологе сауны, потею. Если бы не обжигающий жар, не позволяющий расслабиться, наверное, уснула бы. Рядом со мной две такие же, как я, взрослые в теле дамы: на головах — вязаные шапочки, плечи покрыты простынями, пластиковые шлепки с лилиями оставлены у порога, сидят, усиленно натираясь составами для раскрытия кожных пор. Вот интересно, как протекает их личная жизнь? Знают ли они о сайтах знакомств, где таким, как они, ухоженным и уверенным в себе дамам, познакомиться проще простого? А быть может, это счастливые жены и матери дружных семейств?
Холеные дамы о чем-то весело переговариваются, хихикают, как девчонки, то шепчутся, то нарочито громко восклицают, но мне лень вникать в их беседу, слышу лишь обрывки фраз: “…прозрачная, как стекло, и выстреливает под самый потолок”, “..я ее предупреждала, чтоб хомут себе на шею не вешала, знает же, что от мужиков одни проблемы, так не послушала…”, “..в январе в Таиланд, а в июле — в австрийские Альпы”.
Нет, не похожи они на семейных, измученных мужьями и детьми, уставших теток, по всему видно, слишком любят себя и лелеют, слишком веселы, беззаботны и ничем не обременены.
Пропотела, натерлась щетками, намазалась кремами, нахлесталась веником в русской парной, нанырялась в обжигающе-холодную воду маленького бассейна и, обессиленная, с красным, как у рака, телом, вернулась в родную обитель. От усталости не хотелось ни есть, ни пить, но перед тем, как забраться в постель, я все же заглянула в Интернет. Как-то там мой Алекс? Не забыл ли он меня?
Не забыл! Целых три сообщения от него, и все в течение одного часа.
“Светлана! Ты не передумала? Где ты пропадаешь, почему не появляешься в инете??”
“Светочка, котенок, где ты бродишь? Держу пари, что ты забыла меня. Ну, держись! Завтра не отпущу тебя, не вырвешься!”
“Почему молчишь, солнце? Не забудь, завтра в 17 встречаемся на Стрелке”.
Моя усталость прошла, и я возбужденно забегала по комнате. Господи! Как все в жизни просто! Есть он, и есть я, а еще есть Интернет. Несколько слов, искра, вспышка — и теперь есть “мы”. Еще раз заглянула на сайт знакомств, открыла страничку Алекса, долго разглядывала его снимки, даже провела пальцем вертикальную линию вдоль его шеи, груди и вниз, по животу… Повздыхав, поворочавшись, уснула, закутавшись в одеяло, почти счастливая.
Алекса я прождала целый час, бродя рассеянно по Стрелке от одной Ростральной колонны до другой, то вдоль полукруглого парапета мимо постриженных в виде зеленых шаров деревьев. Спускалась вниз к Неве по булыжникам, спотыкаясь, скользя и с трудом вытаскивая шпильки из расщелин. Стояла у самой кромки воды и слушала, как за спиной веселая компания из свадебного кортежа кричала “Горько!”. Стреляли пробки от шампанского, разбивались о древние камни хрустальные бокалы.
Снова поднялась наверх, посидела на пластиковом стуле уличного кафе, тихонько потягивая через соломинку сок. Рука сама тянулась к мобильному телефону так, что я чуть не выбросила его в Неву. Наконец, не выдержав, набрала его номер и вздрогнула, услышав: “Абонент недоступен”.
глава 3
Как обычно, зайдя в инет, я начинала просмотр новостей на мейл. ру. Ничего привлекающего внимание, все розово-гламурно, надуманно-скандально.
“На юго-западе Москвы на улице Миклухо-Маклая, возле дома № 33 убит гражданин Узбекистана Худайкулов Хуришид, 1982 года рождения…”
Вот интересно, если в Узбекистане убивают россиянина, вызывает это такой же резонанс? Или почему не пишут в инете, сколько россиян было убито этой же ночью в той же Москве? С какой поры обеспокоенность за судьбу русских граждан стала считаться разжиганием национальной розни? И тут же читаю комментарии на эту тему:
Terra Incognita
Из газеты: “…в Воронеже избиты трое индийцев”… В Воронеже ежедневно избивают сто русских, и никто об этом нигде не пишет. Но стоило тронуть трех индийцев, как тут же инфу опубликовали. Почему бы не написать так: “В России ежедневно избивают тысячи русских… а индийцев за целый год избили только троих. Как хорошо быть в России иностранцем!!!!”
Ого! На сайте знакомств на моем профайле целых три новых сообщения. Некий Константин, двадцати восьми лет, заверял меня, что он мне обязательно понравится, потому что он необычный, незаурядный и красивый парень. Со снимков на меня смотрел немного курносый, круглолицый брюнет, короткая стрижка, удивленные, навыкате, черные глаза. Я написала ему: “Привет, и чем же ты незауряден и необычен?” Сразу же пришел ответ: “Люблю женщин постарше и обожаю доставлять им приятное”.
А вот Дмитрий, двадцати пяти лет, этакий великовозрастный херувимчик: вьющиеся длинные волосы, лицо капризного ребенка. Его вопрос: “Если не секрет, сколько стоит провести с вами время?” — немало озадачил меня. Я задумалась: он намерен снять меня за деньги или же, наоборот, предлагает свои платные интимные услуги? Ответила ему знаками вопроса “?????”. Больше сообщения от него не приходили.
Иван, тридцать два года, рост сто девяносто: “Вы мне понравились, только не спрашивайте чем”. Я тут же спросила: “Чем?” Примитивный ответ в духе Константина навел меня на грустную мысль, что у большинства пользователей сайта фантазии все же слишком ограниченны и было бы глупо ждать от заурядной личности нечто безумно-экстремальное и невинно-романтичное одновременно. Напротив всех троих поставила галочки и отправила сексуально озабоченных бедолаг в список “удаленных”.
Посидела немного, тупо глядя в монитор, и пошла гулять по сайту знакомств, смотреть анкеты питерских парней, тех, что были on line. Листала страницу за страницей, так, что в глазах зарябило. Но вот мое внимание привлек юноша кукольно-открыточной внешности: глазки — смородинки, черные, аккуратно вырисованные брови, улыбка, как у невинного младенца, растаять хочется, глядя на такое создание. Длинные, ниже плеч, черные волосы распущены и собраны с висков в забавный хвостик на затылке. Само обаяние, естественность, и спокойная уверенность в своей неотразимости. Подумалось, загрузил, наверное, чужую фотку из глянцевого журнала и радуется, ищет дурочек с переулочка, которые клюнут на него. Посмотрела возраст — двадцать один год, а выглядит на шестнадцать-семнадцать. Написать, что ли, прикола ради что-нибудь гадкое, просто так, из вредности?
“Страшный ты, убери фотки и не позорься!” Отправила и стала ждать ответной грубости. Знаю, что в инете народ не церемонится, называет вещи своими именами, если я кому-то отказывала в общении, заявляя, что парень не в моем вкусе, то не раз получала по полной программе. Бывало, оскорбляли, называя старой вешалкой, иногда советовали посмотреться в зеркало или еще чего похуже, опускались до откровенного мата, и это сразу, без перехода, после слащаво-приторных приветствий. Позже я стала удалять непонравившихся пользователей, не тратя время на лишние слова.
Сообщение от парня пришло сразу же, но, к моему недоумению, вовсе не такое, какое следовало ожидать. Глянцево-открыточный мальчик под именем Миша не стал обзывать меня уродиной или пенсионеркой, его ответ был на удивление непосредственно-детским. “Зачем тогда было писать-то?” Ответ незаслуженно обиженного ребенка. Так и представила огорченного, с оттопыренной губой малыша. Захотелось взять свои слова назад.
— Прости, просто плохое настроение у меня.
— Бывает. Лол.
— А фотки в анкете твои? Что-то слишком уж ты красив.
— Гии. Только фто старуфка мну стафное назвала.
— Ничего, просто спросила. Тебя как зовут, Миша, или это твой ник?
— Миша мну. А фто? Ник у тя, анриал. Белая Ворона, фигасе.
— Нормальный ник, мне нравится. А вообще-то я Света, и мне тридцать девять.
— И фто. А меня девушка бросила, анриал полный. Семнадцать лет ей. Воть. Как мне плохо.
— Сильно любишь ее?
— Аха.
— Ничего, пройдет, время вылечит. Многие через это прошли. Ты такой хорошенький, у тебя, наверное, девчонок полно, сами за тобой бегают?
— Я Асю люблю. Мну никого не нуно. Воть. Ща фотки ее поматрю и спать я поползло. Не спало мну ужо вторые сутки.
— Ну, спокойной ночи. Не переживай, лучше встретишь.
Интересный мальчишка, чем-то он меня растрогал, двадцать один год, а совсем ребенок. Влюбился, наверное, в первый раз, и ему очень тяжело. Попал в зависимость от глупой девчонки. Я много знаю о любви, но только понаслышке. В студенческие годы многочисленные подружки-красотки, изливавшие мне терзания своих душ, бывало, не раз шептали со слезами на глазах про свою первую любовь, про первый печальный опыт и душевную боль. Помню их уверенность, что жизнь кончена и впереди нет ничего, унылое, серое существование, помню, что в тот момент им казалось, будто никто их не понимает, ни с кем ничего подобного не было, а выход только один — отравиться или прыгнуть с высотки на глазах у любимого.
Бедный мальчик! Ничего, справится.
Телефонный звонок отвлекает меня от моих невеселых мыслей.
Так и есть, Наташка. Живет она в Пушкине, видимся мы нечасто, зато созваниваемся по делу и без дела чуть ли не каждый день.
— Привет, куда пропала, чего не рассказываешь про свои похождения? А я новую диету узнала, эффект — потрясающий! — Голос, как всегда, слишком веселый и оглушительный, но ничуть не раздражает меня.
— Привет, нечего рассказывать. Все так же одна, и пока ничего не светит.
— Ну, ты хочешь, чтоб все и сразу. Люди годами ищут свою половинку, так что не спеши, но и не отчаивайся. А как тот красавец мачо, качек тридцатипятилетний? Встречались с ним?
— Нет, он не пришел! Наташа, закроем тему, не хочу вспоминать, неприятно.
— Нет уж, подруга, тут разобраться нужно. Ты хоть позвонила ему? Мало ли что могло случиться?
— Звонила, не отвечает.
— Хм, не отчаивайся, не бывает худа без добра. Наверное, урод какой-нить, решил просто приколоться, типа — шутка юмора такая, как иначе-то?
— Может, и так. Но мне от этого не легче.
— Просила фотки прислать?
— Зачем? У него целых три загружено. И в фас, и в профиль, и во весь рост.
— Ну-ка скинь-ка мне его фотки, хочется посмотреть, что за фрукт.
— Минуту.
Я отправляю подруге на мейл снимки мачо, которые сохранила в папке документов, виртуальной папке, конечно, не бумажной и не кожаной.
Наташка молчит какое-то время, потом снова берет трубку.
— Все ясно. Фотки не его. Посмотри-ка внимательнее. Профиль совсем другой, черты более правильные, хоть прическа и похожа, но шея короче, родинка на щеке и ухо проколото, видишь — колечко небольшое, а на первой фотке нет. А на той, что во весь рост, издалека видно, что высокий качек и брюнет, но не более. Эх ты, Белая Ворона! Внимательнее смотреть нужно. Развели тебя. Ну, впредь будет тебе наука. Не спеши ты на свидание бежать, пообщайся, узнай человека поближе, да и фотографий не мешало бы побольше посмотреть, красавцы, они любят чужие почтовые ящики своими фотками заваливать, скидывают пачками, и просить не надо.
Я еще раз внимательно и более пристально смотрю на снимки Алекса, но почему-то по-прежнему вижу на них одно и то же лицо.
Сама Наташка была замужем второй раз и после развода долго общалась в инете на сайте знакомств. Помню ее недолгий период бурных восторгов и еще более бурных разочарований, помню ее истерику после кратковременного виртуального романа, когда мужчина, в которого она успела по уши влюбиться, при встрече признался ей, что он является представителем сексуальных меньшинств, и самое большее, что может ей предложить, — это дружбу.
С будущим мужем они встретились на дороге. Наташка на всех парусах мчалась на очередное рандеву, но по дороге у ее машины, старенького “Опеля”, прокололось колесо. Банальная история, если бы не одно обстоятельство: запаски с собой не оказалось. Вернее, запаска была, но не пригодная. Все мужчины, которые останавливались, чтоб ей помочь, разводили рукам, пожимали плечами и уезжали восвояси, снабдив подругу бесполезными полезными советами. Один даже предложил вызвать эвакуатор. Наташка замерзла, промокла под дождем и была готова расплакаться из-за сорванного свидания, когда возле нее притормозил Гена. Так они и познакомились. Повезло ей, что такого Гену нашла, с виду обычного, провинциального мужика, на неуклюжего медведя похожего, но надежного и работящего. А мне, судя по всему, придется влачить свое жалкое существование одной до конца дней своих. Мой возраст — к сорока. Это только говорится так, что сорок пять — баба ягодка опять и в сорок лет жизнь только начинается. Или вот еще одна пословица, более приближенная к реальности: “Бабий век — сорок лет”, — на исходе, значит, мой век.
Наташка не унимается: “Возьми ручку, говорю, и бумагу, сейчас продиктую тебе, неразумной Белой Вороне, руководство для пользователей сайта знакомств. Наткнулась вчера в одном из блогов. Чувствую, без него ты опять вляпаешься во что-нибудь. Взяла? Записывай!
1. Когда знакомишься, смотри на фото, фотка должна быть не одна, а если понравился тебе парень, то проси, чтоб еще выслал несколько штук. Так будет надежнее, что это именно он, а не кто другой.
2. Не спеши бежать на встречу. Пообщайся, поговори, узнай его получше.
Из личного опыта скажу, что если общаешься долго, привыкаешь к нему, то в какой-то момент даже внешность становится не важна. Так же и для мужчин. А вот если бежишь сломя голову на свидание после нескольких фраз в инете, то видишь перед собой человека совершенно чужого, незнакомого. Понятно объясняю?
3. Необходимо созвониться по телефону, и не раз. А то бывают такие кадры, что даже на звонки не хотят тратиться, эсэмэсками обходятся. Это тебя насторожить должно.
4. Хочешь серьезных отношений — не занимайся сексом в первую же встречу и, вообще, будь требовательнее. Чем больше средств мужчина вкладывает в женщину, тем больше ее ценит, и наоборот.
5. Если приходит без цветов, не зовет в ресторан — значит, несерьезные намерения. Приготовься, что тебя просто используют для секса, как резиновую женщину.
6. Не скрывай своих недостатков, возраст, пусть лучше поклонник будет приятно удивлен, нежели разочарован. Впрочем, это к тебе не относится, ты привыкла принижать свои достоинства, дурочка комплексующая.
7. Не приглашай к себе домой, пока не узнаешь человека хорошо.
— Сколько хитростей и премудростей, мне и не запомнить. Спасибо, записала, буду следовать. Только чувствую, не скоро еще приду в себя после обмана.
— Вот и умница! Сама тоже будь пораскованнее, поигривее, поавантюрнее. Они все подлецы, их наказывать нужно. Поняла?
— Нет, не очень. И Гена твой подлец?
— Гена — исключение. Они хоть нечасто — но встречаются. Не отчаивайся, Светик, звони. Приехала бы когда-нибудь, на Колоничке позагорали бы, искупались, погода вроде устанавливается.
— Приеду, с середины июля ухожу в отпуск, так что назагораемся.
— Ну, спокойной ночи.
Какая уж тут спокойная ночь? Чувство, что меня унизили, посмеялись надо мной, использовали как мишень для жестоких игр, застряло во мне надолго, лишив покоя и душевного равновесия. Желание отвечать в инете всем, на первый взгляд приятным и порядочным мужчинам, писавшим мне на сайт, как-то само собой пропало. Под масками спортивных, сексапильных мужчин теперь мне виделись насмешники, желающие поиздеваться над немолодой и некрасивой женщиной, за ласковыми приветствиями — веселый гогот резвящейся мужской полупьяной компании.
Продолжала переписку я только с тем же странным мальчишкой Мишей, которого не воспринимала серьезно и который писал сообщения на своем собственном, необычном языке, представляющем помесь современного “олбанского” инет-языка с вкраплениями из древнеславянского, разговорного деревенского, а также непонятно откуда взявшихся, очевидно, им же самим придуманных слов.
Жил Мыфонок-Миша у друзей или подруг или на съемных квартирах, а иногда и в компьютерных клубах, где его приятели — такие же длинноволосые, как он, сисадмины, разрешали ему пользоваться дармовым инетом и недолго покимарить в служебной каморке. Он был бродягой по натуре, как лист, оторванный от ветки, гонимый всеми ветрами куда придется и куда вздумается, слонялся то тут, то там, свободный и ни к чему не привязанный, без обязательств и обязанностей.
Уж не знаю, что нас могло связывать, но мы всегда радовались друг другу, могли часами болтать обо всем и ни о чем, о разных пустяках, ну и откровенничали иногда. Он удивлялся моей наивности, а я впитывала дух современной молодежи, казавшейся мне загадочным, инопланетным племенем, пришедшим на смену обычным, простым, добрым землянам. Новое племя поражало уходящих землян циничностью и бездушием, раскованностью до вседозволенности, и ледяной холодностью сердец, а те в свою очередь смеялись над землянами, удивлялись их беспробудной дремучести и примитивной глупости, честности, искренности и способности жертвовать собой ради счастья близких. Единственной целью нового, наступающего на пятки землянам племени, была безудержная погоня за наслаждениями, полученными любой ценой, ради достижения которых они были готовы идти по головам, лгать, глядя в глаза, красть, предавать, рушить на своем пути судьбы, все в угоду хотя бы минутной радости, удовлетворению потребностей и ощущения призрачной победы!
Мыф был типичным представителем инопланетного, кибер-мобильного племени, человеком-компьютером, продуктом сегодняшнего дня, в котором все вышеперечисленные признаки современности выпирали слишком заметно даже для его ровесников. Мы были как путники в поезде, ничто нас не связывало, ничем мы не были обязаны друг другу, а поэтому без стеснения говорили “в лицо” все, что считали нужным. Мой юный собеседник называл меня деревней, колхозом, дурой набитой и требовал похудеть кг так на пятнадцать-двадцать. На мой вопрос о работе смело заявил мне, что торгует наркотой, иногда употребляет и сам, а на мой рассказ о крутом мачо, ответил, как всегда, коротко и беспощадно:
— Чувак прикололсо, а ты, дура, повелась.
— Сам ты малолетка тупой!
— Кошелко старое, куда полезло? Старуфка возомнило, фто она гламурнаго красавчега охмурило. Наманые пиплы тута не шарятсо.
Что на это ответить? Посидев немного перед монитором, проверив электронную почту, я выключила компьютер и, забравшись с ногами на диван, тупо уставилась в телевизор, щелкая пультом и глядя на бьющую бурным ключом, наполненную страстями настоящую жизнь, которая почему-то ко мне не имела никакого отношения.
Глава 4
Приближалась середина лета, и напряжение от усталости и однообразия рабочих будней возросло настолько, что единственное, о чем мечталось — отоспаться в тишине или уехать к какому-нибудь далекому озеру. Хотелось, чтоб тебя оставили в покое, ничего от тебя не требовали, ничего не просили. Так вот на самом пике желания все бросить, нагрубить, прогулять или взять больничный — весь персонал клиники вдруг начинал понемногу добреть и оживать на глазах. Это значило, что клиника наша в очередной раз закрывалась на дезинфекцию, ремонт и проветривание и пришло время всеобщего отдыха. С середины июля у меня, как и у всех моих коллег, начинался долгожданный отпуск, длившийся целый календарный месяц. Я ликовала: наконец-то хотя бы на время я расстанусь с этими стенами, так надоевшими скучной стерильностью и белизной.
В пятницу я последний раз сходила на работу, получила в конверте отпускные, на которые, будь я одна, смогла бы съездить на юг к морю или слетать по путевке за границу, но я тут же разделила сумму пополам, отложив одну часть для сына, другую — для себя. На эти деньги мне нужно было как-то протянуть полтора месяца до следующей зарплаты. А в субботу, как всегда, моя машина, загруженная сумками и пакетами, громоздящимися один на другом, мчалась в сторону Волосова знакомым маршрутом. Небо над трассой угрожающе темнело с каждой минутой, опускалось все ниже, и вскоре заморосил нудный дождик.
Пока доехала до колонии, дождь разошелся и уже поливал вовсю, барабаня крупными каплями, словно градинами, по крыше моей машины. С сыном посидели совсем немного. Я постригла его, выпила с ним чай, забрала пакет с грязной одеждой, оставила стопку чистого белья, рубашки и свитер и собралась ехать назад. Но тут в комнатку заглянул мальчик, упитанный и холеный, по возрасту чуть младше моего Владика, одетый в дорогой джинсовый костюм, белые кроссовки и фирменную кепку, из-под которой выбивались длинные, почти до плеч, рыжие вихры. Они о чем-то заговорщически шептались с сыном, постреливая глазами в мою сторону, и я насторожилась, внутренне сжалась, ожидая от них какого-нибудь подвоха или невыполнимой просьбы. Наконец сын представил своего друга:
— Мама, это Денис. У его мамы машина в ремонте, не подбросишь ее до города?
— Всего-то делов! Конечно! — обрадовалась я.
Мальчики проводили меня до шлагбаума. Здесь я и увидела маму Дениса, Юлию, красивую, с длинным пышным хвостом каштановых волос, высокую и стройную, так что издалека я приняла ее за юную девушку. Она скучала, и мерзла, переминаясь с ноги на ногу в ожидании сына, стоя среди луж в остроносых туфельках на высокой шпильке, под большим прозрачным зонтом-куполом, накрывающим ее по самые плечи. Юлия напомнила мне молодую породистую кобылку, горячую и готовую сорваться с места, но стреноженную обстоятельствами, а потому печально вздыхавшую и с грустью, даже как будто виновато, поглядывающую своими темными, “кобыльими” глазами. “Должно быть, она моя ровесница”, — подумала я, скользнув по ней взглядом, и у меня тут же испортилось настроение. Загрузили сумки в багажник и, простившись с мальчиками, тронулись в путь по залитым дождем неприветливым дорогам.
Знакомство с Юлией нам обеим пошло на пользу. Мы обменялись телефонами и почти подружились, чем сильно облегчили свою участь. Ездить в Волосово каждую неделю уже не было надобности. Поездки наши мы стали чередовать: одну субботу ехала я, другую — Юля на своем ярко-малиновом “Фольксвагене”, который удивительно шел ей, как губная помада или яркий плащ из латекса. Предварительно мы созванивались, встречались и брали для мальчиков все необходимое. И как только раньше мне такое не пришло в голову?
Нет, не бывает питерского лета без тепла и без солнца. К концу моей первой отпускной недели июль заблистал тихими, ясными днями, которые длились долго, бесконечно долго, переливались, сверкая золотыми шпилями и куполами, покачивались водными трамвайчиками на каналах и лишь на короткий период прятались, ныряя в сумрак загадочных дворов-колодцев и в прохладу темного плеска невских мимолетных ночей. В выходные дни Петербург словно вымирал, оставляя раскаленный гранит городских улиц и набережных с дрожащим над ними густым, тусклым маревом на откуп туристам. Я совсем ошалела от пекла и духоты и поспешила в Пушкин к подруге.
Мы загорали на песчаном берегу Колонического озера, обрамленного темными ивами, купались до изнеможения в воде, не успевшей прогреться за короткий и холодный период сумрачного питерского лета, потом снова валялись на расстеленном покрывале, подставив ласково обжигающим лучам белые, до голубизны, тела. Расслабившись, я закрытыми глазами разглядывала ярко-красные разводы на черном фоне, напрасно пытаясь зафиксировать в одной точке разбегающихся маленьких жучков, похожих на прозрачные растекающиеся капли.
— Давай сфоткаю тебя рядом с желтой коровой, — лениво предложила мне Наташка.
Я приподняла голову. Вдоль кромки озера ходил и за пятьдесят рублей предлагал сфотографироваться чернявый парень с “коровой”, которая представляла собой человека в плюшевом костюме желто-коричневого цвета, с большим животом, выпуклой мордой, маленькими рогами, хвостом с кисточкой на конце и копытцами на руках и ногах. “Корова” шла за парнем, пританцовывая на двух ногах, вертела копытцами, а следом за ней бежали дети, с визгом таскали ее за хвост и хватали за меховую отделку.
— Смеешься? Представляешь, на снимке получатся две коровы, желтая и белая.
Потом мы сидели у Наташки в гостях, где в относительно небольшой трехкомнатной квартире царили полный достаток и благополучие, а питбуль Терри ластилась у моих ног, выпрашивая хрустящее печенье и пачкая мои колени слюной.
Наташка снова по своей привычке ругала меня за ненакрашенные ногти, за лишний вес и за почти полное отсутствие косметики на глазах. Я отбивалась от нее своими обычными аргументами: ну не идет мне яркая косметика! И вообще косметика не идет! Я становлюсь размалеванной уродиной, потому как подчеркивать в моем лице маленькие глаза или мягкие, нечетко обрисованные губы значило делать себе хуже. Но подруга не унималась, она усадила меня в кресло и взялась за меня как профессиональный стилист. Зеркало в комнате Наташки было не столь привередливым, как в салоне красоты и даже льстило мне слегка как старой знакомой, потому я смотрела на себя равнодушно, без отвращения, тем более что после легкого загара и выступивших на носу мелких веснушек я казалась себе заметно помолодевшей. Наташка не стала пользоваться карандашами и помадой. Только кисточками и легким гримом. Наложила тени на верхние и нижние веки, белые с перламутром под бровями, зеленые чуть пониже и густые темно-зеленые у самых глаз. Губы чуть припудрила естественным, но более глубоким тоном. Высветлила переносицу, преобразив и сделав из меня почти миловидную дамочку. Придирчиво взглянув на себя, я выдохнула: “А дальше-то что? Все равно никто не оценит!” Мы перешли на кухню, подруга включила электрический чайник и достала из холодильника коробку с остатками торта.
— Оценит! Не забывай, на каждый товар всегда найдется покупатель. Хочешь, познакомим тебя с Ильей? Это друг Гены. Он, правда, в Сибири живет, зато и красивый, и богатый, то, что нужно! Дать тебе его мейл?
— Что же он, такой красивый и богатый, и без семьи?
— У него жена два года назад умерла от онкологии. Сейчас он в поиске.
— Спасибо. В Питере тоже много и красивых, и богатых, только ты же знаешь, для меня все это не имеет значения. Мммм!!! — Я с нескрываемым наслаждением отправила в рот чайную ложку с очередным кусочком торта со взбитыми сливками и малиновым желе. Когда я последний раз ела торт? Нет, не вспомнить. Это было в той, другой жизни, еще до сайта знакомств.
— Питерские мужики избалованы, изнежены, ленивы. Половина — альфонсы, другая половина — геи, третья — наркоманы и пьяницы, а четвертая половина — преступники, маньяки и уголовники. Такой вот расклад.
— Есть еще пятая половина: порядочные, умные и работящие.
— А вот и моя половина идет, порядочная и работящая! — Наташка вскочила, услышав звук открывающейся входной двери, а я, не допив чай, засобиралась домой.
Глава 5
Неправда, что время ускоряется по мере того, как ты становишься старше. На самом деле дни начинают мелькать тем быстрее, чем менее они заполнены событиями, чем беднее впечатления, однообразнее и скучнее протекает твоя жизнь. Мой отпуск закончился что-то уж слишком быстро, и в середине августа я вернулась на работу.
После ремонта клиника выглядела как заново отстроенная: небольшое, двухэтажное здание снаружи облицевали светлой плиткой, перед входом поставили два красивых фонаря, внутри также многое изменилось, установленные стеклопакеты давали больше света, простора и как будто холода. Модная упрощенность дизайна, лаконичность во всем, предельная практичность, пластик, кафель под белый мрамор — все благородно, но безжизненно и безрадостно. Взгляд скользил-скользил по унылой поверхности, да и проваливался в пустоту, за которой не было ничего, кроме таких же унылых и навевающих тоску образов. Радовались новшествам только санитарки и уборщицы: при такой-то глянцевой пластмассовости и пыли-то неоткуда браться! Но пока нам предстояло дышать запахом краски и выгребать из углов строительный мусор.
Сотрудницы, собравшиеся в сестринской, оглушили суетой и шумной, веселой болтовней. Хотелось спрятаться от всех подальше, уединиться в уголке, только бы ко мне не приставали с расспросами, как я провела лето, почему не загорела, почему молчу и выгляжу подавленной.
Мой отпуск закончился, так и не оправдав моих ожиданий, не подарив мне ни одной яркой встречи, ни одного незабываемого свидания. То, единственное, которое я всеми силами старалась забыть как страшный сон, в расчет можно было не брать, свидание это так и осталось в груди мелкой занозой, остро и больно коловшей при каждом воспоминании о нем. Но не бывает худа без добра, и свидание это более странное, нежели нелепое, помогло мне открыть глаза на саму себя: оказывается, я совсем не знаю мужчин! Не просто не знаю, но не могу понять их психологии и мышления!
Настойчивость Павла, засыпавшего мой профайл нежными излияниями, меня сначала удивила, потом покорила, обескуражила, обезоружила, и однажды я сдалась, написала короткий ответ, а ответив ему, остановиться уже не могла. Мой абстрактный собеседник из виртуального быстро превратился в реального друга. В его анкете не было ничего примечательного, но все равно она понравилась мне, понравились снимки, много снимков, больше десятка. Смущал лишь возраст — двадцать восемь, но только поначалу. Меня забавляло, что у Павла был свой собственный язык, состоявший по большей части из компьютерно-технических терминов, таких, как интерфейс, апдейт, драйвер. Часто я слышала, как он просил дать ему “системный ресурс”, уговаривал меня “сконнектиться”, пытался склонить к телефонному сексу, и мне ничего не оставалось, как тактично выходить из ситуации. С этим я справлялась виртуозно, осторожно переводя разговоры на другую интересную мне тему и пуская их в нужное, безопасное для меня русло. Например, я давно разрывалась на части от желания обсудить фильм “Титаник”, показанный накануне по “Первому” каналу, но мне не с кем было это сделать, и я стала радостно трещать о своем впечатлении, описывая подробности и выплескивая свои восторги. Павел коротко, по-мужски заметил, что жизнь подчас выдает сюжеты более фантастические, чем проза, а я на ходу, экспромтом выдала афоризм, похожий на заготовку и поразивший меня точностью, но безнадежным трагизмом: “А тебе не кажется, что мы все плывем, каждый в свой пункт назначения, на таком вот └Титанике“? И все так же уйдем, кто раньше, кто позже, кто-то легко, а кто-то в мучениях”.
Чтоб лучше понимать моего нового поклонника, я погрузилась в изучение компьютерных терминов. А еще набралась смелости и, зайдя в киоск с видеопродукцией, дождавшись, когда у прилавка не останется ни одного покупателя, прокашлялась и чужим от волнения голосом попросила кассету с порнофильмом. Мне был предложен большой выбор, но я взяла первую попавшуюся и, торопливо расплатившись, поспешила удалиться. Фильм состоял из маленьких сюжетов, в которых невысшего звена голливудские актеры показывали все новейшие достижения и возможности сексиндустрии, красиво демонстрируя наивысший пилотаж в области умения получать сексуальные удовольствия и максимальное количество оргазмов. Пора! Пора браться за свое сексуальное образование! Итак, что у нас с сексуальными терминами? Открываем соответствующий сайт и читаем:
“А
Абстиненция половая — периоды вынужденного полового воздержания”.
Это как раз про меня.
“Аверсия сексуальная” — негативное отношение к сексуальному партнеру. Наиболее тяжелая форма партнерской сексуальной дисфункции”
Хм, как такое может быть? Если партнер вызывает неприязнь, зачем с ним ложиться в постель? Глупость какая! Хотя нет, я не права. Если опросить женщин после многих лет замужества: испытываете ли вы к своему сексуальному партнеру аверсию? Уверена, большинство ответят: да, испытываем! Еще какую сексуальную аверсию! А еще в большей степени — партнерскую дисфункцию. Да! В самой тяжелой форме!” Ха-ха! Вот я от этого избавлена, ой, что это я смеюсь? Прости, Господи!
А вот это мне нравится. Нужно запомнить:
“Агапэ — в Древней Греции жертвенная любовь, бескорыстная самоотдача, растворение любящего в заботе о любимом”
“Анафродизия — то же, что фригидность”.
Вот это звучит неприятно. Фригидность — это как ущербность, неполноценность. Нет, не верю в то, что я фригидная. Не верю! Знаю точно: однажды любовь излечит меня от этого изъяна. Хочу, чтоб моим лекарем стал Павел, от которого я слышала много слов, красивых, тревожных, навстречу которым хотелось мчаться сломя голову. Но, взбудоражив мою чувственность, мое воображение, Павел, нежно распрощавшись, исчезал, оставляя меня наедине со своими фантазиями. Всю неделю мы общались только по телефону и в аське, и чем дольше он оттягивал время встречи, тем больше я загоралась, распалялась и наконец сначала робко, но потом все настойчивее сама начала настаивать на свидании, а услышав в очередной раз “сегодня не могу”, надулась, перестала отвечать на звонки и — о чудо! — добилась желаемого результата! Он согласился!
— Помоги мне, Света, — шептал он быстро и невнятно, обдав меня горячим дыханием. — Я забыл, как это делается в реале, помоги мне. Ты же большая девочка, умная, опытная, ну давай же.
Я уступила. Это же так естественно — уступить мужчине, в которого ты почти влюблена и которому готова отдать не только тело, но и душу! Получила ли я удовольствие? Наверное, мне было хорошо. Мне просто было хорошо рядом с ним. Нравился запах его загорелого, сильного и юного тела, нравился колючий ежик его волос, его поцелуи были не столько возбуждающими, сколько кусачими, но тоже нравились мне. Я все еще хотела поцелуев, ласк и прикосновений, ждала теплых слов, игры, нежности, но неожиданно Павел поднялся и пошел в ванную, вышел, завернутый в полотенце, молчаливый и мрачный, задумчиво сел рядом.
— Иди ко мне, — прошептала я и осторожно, чуть касаясь, провела по его спине ноготком.
Павел, как от щекотки, то ли дернул плечом, то ли слегка отстранился и лег на самый край моего широкого дивана. На меня накатывали волны нежности и желания. Что-то пробуждалось во мне, какие-то спящие женские глубины, зовущие покориться и отдаться во власть мужчине, которому я уже принадлежала. Но мой поклонник лежал, повернувшись ко мне спиной на самом краю постели, не подавая ни малейших признаков сексуального желания. Даже простого желания обнять меня и поцеловать. Глядя на его затылок, я физически ощущала напряженную работу его мозга, он как будто о чем-то сосредоточенно думал, и что-то у него не состыковывалось, не понималось, не складывалось. Но что случилось с настенными часами? Они стали тикать громче обычного.
Между тем Павел поднялся и, пробормотав: “Прости. Мой файл перегружен, мне нужно идти, сконнектимся позже”, начал торопливо одеваться. Ушел, беззвучно закрыв за собой дверь. Оцепенев, замерев, не чувствуя своего тела, не слыша своего дыхания, неподвижно я лежала, не в силах пошевелиться, и только звон в ушах подсказывал мне, что я еще жива.
Ну как такое можно кому-нибудь рассказать?
В первый же рабочий день всех нас потрясло известие: Заболотная Соня, постовая сестра дневного стационара, отравилась из-за жестокого возлюбленного, безжалостно бросившего ее накануне свадьбы, и находилась в реанимации токсикологического центра. На фоне этого события все остальные казались мелочью, не стоящей внимания. Например, на то, что Даша Каретина во время круиза по Средиземному морю поссорилась со своим олигархом из-за не купленной им безделушки, и сразу по прибытии в порт они разъехались в разные стороны — никто не обратил внимания. Услышав про Соню, Даша возопила:
— Зачем же из-за мужика травиться? Мне бы и в голову такое не пришло! Я вот, наоборот, если ссорюсь с парнем, так чтоб не расстраиваться, стараюсь представить, что все замечательно и мы с ним поженились. И сразу такая тоска берет! Да еще растравливаю себя, растравливаю: вижу, как я у плиты щи варю или носки стираю или как мы, выпив на ночь кефирчик, ложимся рядышком спать, я — в пижаме, он — в семейных трусах. Трахнулись, откинулись и захрапели. Или как ссоримся и вырываем друг у друга пульт. Или я хочу отдохнуть, а он над душой стоит, и от половинки моего Я остается только жалкая четвертинка или того меньше! И кто только эту расчлененку придумал: моя половинка?! Фу! Как подумаю! И так радостно на душе сразу станет, так весело! Я-то свободна! Личность целая и неделимая! И не собираюсь плясать ни под чью дудку! Чем больше женщина старается для мужчины, чем больше она для него и певунья, и плясунья — тем меньше он ее уважает и тем больше уверенности, что бросит ее, променяв на стерву. Нет, зачем себе хомут надевать? Не понимаю! Паустовский, писатель, знаете, что сказал? “Лучшее лекарство от любви — это брак!”
Я слушала ее как завороженная: хм, чем больше женщина старается для мужчины, чем больше она для него и певунья, и плясунья — тем меньше шансов завоевать его сердце. Вероятно, Павел интуитивно увидел во мне слишком покладистую и уступчивую женщину, которую нет смысла завоевывать. Пусть так. Но почему нельзя было расстаться нежно, поблагодарив друг друга за приятные минуты? Нет, ломать голову над этими непонятностями у меня не было сил.
— Брак — он и есть брак! — с энтузиазмом поддержала Дашу перевязочная сестра Надежда. — А еще узами называют, удавкой, попросту говоря.
— Ага, — радостно согласилась Даша, — брак, узы, даже слов помягче не нашлось для такого дела. А про свадьбу что говорят? Вот именно! “Играть свадьбу!”, играть! Значит, нельзя принимать всерьез.
— А за столом что кричат? “Горько!” — кричат.
— А пословицу помните: “Бабы каются, а девки замуж собираются”?!
— И вообще семья нужна государству, потому как семейными проще управлять, семья всегда стимулирует к утроенному труду.
— Эх, хорошо, если к труду. Мне вот кажется, что больше — к лени! Моего с дивана не стащить. И ладно бы, лежи он, но все проблемы на меня взвалил, не успеваю разгребать, блин, — включилась в разговор санитарка Зоя.
— Ага, человек семейный, имеющий детей, более беззащитен перед государством и более послушен.
— А дети опять же нужны государству как налогоплательщики, как пушечное мясо.
— И вообще, лучше быть одной и свободной. Жар-птицы стаями не летают! — заключила Даша и выпорхнула из сестринской, как маленькая и яркая птичка колибри.
Мне хотелось сказать веское слово в защиту супружеских отношений, например, что-нибудь про детей, про то, что детям в неполных семьях живется хуже и как должно быть плохо женщине, решившей рожать, не выходя замуж. Но у меня не было уверенности в своей правоте, не нашлось аргументов, и потому я промолчала, а медсестры переключились на другие, не менее важные темы, про новые кофточки и отпускные приключения. Хвастали смуглым загаром, демонстрировали поджарые животики, ну и попутно занимались делом: выгребали мусор, прибирали, мыли и готовили для работы кабинеты и палаты. И так всю первую рабочую неделю. Вскоре на дневное отделение, в котором работала я, поступили первые пациенты, трудовые будни потекли в привычном ритме, и жизнь вернулась в обычное русло.
Глава 6
Если честно, надежда, которую давал сайт знакомств на радикальные изменения в моей судьбе, все более ослабевала по мере того, как я сознавала, что, несмотря на обманчиво большое количество сообщений, — отвечать, по сути, мне было некому. Подмигивания, анкеты без фотографий или с фотографиями ниже пояса, с явными, недвусмысленно низкими предложениями я отбраковывала. Переписка с некоторыми поклонниками, которые настаивали на встрече немедленно, и лучше, если у меня дома, при этом не оставляли номер своего мобильного, тоже постепенно сходила на нет. И я начинала подумывать о другой тактике: решила проявить инициативу сама, сама искать подходящие для меня кандидатуры, ну, может, не всегда и подходящие, но те, которые вызывали бы у меня симпатию. Этот метод тоже не помог, и заканчивалось все до примитивности просто: требованием немедленной встречи (“Давай быстрее к нам! У нас квартира свободна! Да, нас двое. Мы с другом. Сидим, пьем пиво, чем же еще?”), обменом короткими, ничего не значащими фразами, игнором моей скромной анкеты или оскорблениями (“Ты себя в зеркало видела? Страшилка! Марш в тренажерный зал. Скинешь кг десять-пятнадцать, тогда пиши”). Так что постоянным моим собеседником оставался только один Мыфонок.
Мы перебрались в аську, и я была готова часами нести с ним всякий бред, забывая о времени и о делах. Мыфонок подтрунивал надо мной, спрашивал, как продвигаются дела на сайте, но даже с ним я не смела откровенничать о последней встрече. Как можно? Это же позор! Да, мой случай с Павлом нужно считать позором — так подсказывало мне некое стадное чувство, хотя внутренний голос протестовал и нашептывал, что это вовсе не так и проблема лежит намного глубже, в какой-то тонкой сути и разности мужской и женской сущности.
Мыфонок же своих признаний не стеснялся, даже самых шокирующих. Не церемонясь, он не раз заставлял меня вздрагивать от его проницательности, выдавая в одной или двух коротких нечаянных фразах то, что я таила в глубоком подсознании.
— Трахнул бы я тя, несчастную, да только ты же фригидная, целлюлитная тетка, нах мне оно такое нуно?
— Ага, фригидная, потому что не возбуждают меня малолетние наркоши, даже не мечтай!
— Ничаго. Влюбишься в какого-нить ботаника, забудешь про фригидность. Фригидность, она любовью лечится.
— Любовью много чего лечится. Далась тебе моя фригидность. Лучше лечись от наркозависимости, говорят, на потенцию сильно влияет.
— Нет, точно у тя от климаксо крыша поехало. Лол.
Я не стала ему отвечать, и какое-то время он тоже молчал, то выходя из сети, то снова оказываясь “on line”. И вот сообщение, и снова от него:
Открытые вены и как-то нечестно
Каждый тянет к себе пытаясь увидеть
А маленький ангел не плачет не хочет
Лицо закрывая руками хохочет
Открытые веки лежит и не дышит
В окровавленной ванне под вопли соседа
От грязного мира решил откреститься
Устал ждать смерти.
— Миша, давай встретимся.
— Мну в воскресенье в Моску едет, наркоту нуно слить. У мну денег многа, я миллионер, но тока в наркоте оно. Воть.
— Хочешь, отвезу тебя на вокзал?
Неожиданно он согласился. Мы созвонились, и наконец я услышала его голос, необычный, сипловатый, как у простуженного ребенка. “Чебурашечий”,— подумала я с улыбкой. Ехала на встречу с ним, не волнуясь и не пытаясь выглядеть лучше, чем в будни. Подобрала моего приятеля на Каменноостровском, возле маленького парка с древними мрачными дубами, в глубине которого светилась реклама интернет-клуба. Пешеходная дорожка здесь была усыпана желудями и первыми мелкими желтыми листьями. Желуди были растоптаны спешащими прохожими, а листья то кружились, поднятые ветром, то падали под ноги, чтоб вместе с дорожной пылью снова взлететь вверх от резких порывов.
Миша шел к моей машине, а я с интересом разглядывала его. Да, он оказался таким, каким я его представляла: среднего роста, черненьким, с дрэдами до плеч, с пирсингом на щеках и губах и с ногтями, покрытыми черным лаком. За плечами — рюкзак, в руках — ноутбук, с которым он не расставался ни на минуту и который был частью его самого. Широкие джинсы, кофта с капюшоном, чистенький и серьезный. Сев ко мне в авто и даже не поздоровавшись, он первым делом открыл компьютер и начал щелкать клавишами. На меня бросил несколько пристальных взглядов, и, по-детски смутившись, заметно покраснев, тут же надел на себя серьезную маску, и, буркнув “чебурашечьим” голосом: “Ну, ничего, я хуже ожидал”, тяжко вздохнул, и снова углубился в виртуальный мир.
У нас было достаточно времени, чтоб прокатиться по городу, и мы отправились к Финскому заливу. Сидели в машине на высоком берегу, откуда открывался вид до самого горизонта. Я добросовестно выслушивала болтовню моего юного друга, который если не щелкал по клавиатуре, то трещал без умолку, неся иногда откровенный бред, в основном про девочек и больше всего про Асю, которую он тщетно пытался вырвать из лап ее новых друзей.
Выходить на берег из-за сильного, колючего ветра не хотелось. Рассеянно внимая пустому словесному водопаду Мыфонка, я наблюдала за юными влюбленными, прогуливающимися вдоль кромки воды. Одна из парочек привлекла мое внимание: оба красивые, стройные, они молча наслаждались друг другом. Прижавшись вплотную, терлись щеками, скользили губами и, казалось, были готовы растаять от вожделения. Береговой бриз разметал и спутал их длинные волосы, скрыв от посторонних лица. Но, присмотревшись внимательнее, я обнаружила, что девушка искренне млела от одних лишь прикосновений любимого, в то время как он, перегнувшись через ее плечо, все свое внимание направил на мобильный телефон, щелкая большим пальцем по кнопкам. Очевидно, он отправлял эсэмэс или проверял новые сообщения, а может, играл в мобильную игру. Я кивнула в сторону экзотической парочки:
— Взгляни на них. Он всем своим видом как бы говорит: мое тело принадлежит тебе, но мою душу от меня не требуй, она всецело принадлежит мобильнику. Скажи, ты так же обнимаешься с девушками?
Мыф ничего не ответил, усмехнулся, углубился в свой ноутбук и через минуту снова продолжал весело трещать, и опять же про Асю:
— Приехал к ней в общагу, гонял там ее гопников бейсбольной битой, одного чуть не порешил. Меня схватили и связали, еле вырвался.
— Да забудь уже свою Асю, у тебя так много девочек и в Питере, и в Москве, и все тебя любят.
— Это просто мясо тупое, как ты не понимаешь, не заводят они меня! — отмахнулся Мыфонок.
Я вдруг рассмеялась.
— А ты знаешь, откуда пошло это выражение “гопники”?
— Что-то слышал.
— ГОП — это Городское общежитие пролетариата, находилось где-то на Лиговке, в районе площади Восстания. Ну, а тех, кто проживал в нем, называли гопниками.
Так, болтая ни о чем, через Малый проспект Васильевского острова, Тучков мост, по набережной Кронверки мы мчались в центр по направлению к площади Восстания. Перламутрово-розовые облака на западе, нависающие над заходящим солнцем, разливали бархатисто-теплое, словно от абажура, мягкое свечение, уютно окрашивая осенние сумерки в золотисто-розовый цвет.
На вокзал мы приехали за считанные минуты до отправления. Поезд уже стоял на перроне, а платформа была почти пуста, если не считать редких провожающих, весело прощавшихся со своими близкими возле открытых тамбуров. Мыфонок купил мне маленький букетик ярко-оранжевых ноготков у проходившей мимо сгорбленной бабульки, поцеловал мне руку и, не сказав ни слова, вскочил в вагон и скрылся в глубине поезда. Я немного постояла, глядя сквозь пыльные окна, надеясь, что он помашет мне на прощание рукой или просто улыбнется, но только увидела, как он сел на свое место, открыл ноутбук и больше ни разу не повернул головы.
Глава 7
Теплая, влажная осень замерла в конце октября на отметке плюс четыре и ниже опускаться не собиралась. В редкие солнечные дни казалось, что время обратилось вспять и зима уж вовсе не наступит. Порывистые западные ветра все чаще гнали невские воды со стороны залива, угрожая наводнениями, и в новостях то и дело передавали штормовые предупреждения.
Работа, магазин, дом, Интернет. Работа, дом, магазин, поездка к сыну. В моей жизни не менялось ничего, кроме времен года за окном, которые, впрочем, тоже почти не отличались друг от друга. Не время, а безвременье. На газонах все еще зеленела свежая травка. С рябины, что стояла под моим окном, никак не могли облететь листья, и редкие гроздья ягод, сморщенные, темные, мокнувшие под дождем, потихоньку склевывались стайками птиц.
В этот воскресный день гулкие порывы ветра раскачивали деревья, равнодушно срывая с них последние листья. Весь день мне чудился стук то в дверь, то в окно, от этого тревожно билось сердце, и казалось — само предчувствие какого-то события под маской непонятного смятения стучится ко мне в душу. Я, чтоб не спятить от скуки, щелкала по компьютерной клавиатуре, отправляя сообщения в знакомые сайты и блоги, и по-прежнему мне не давали покоя размышления над незавидной женской участью. Почему же незавидной?
Мне вдруг пришла в голову гениальная мысль: а ведь если подумать, окажется, что мужчины нуждаются в нас куда больше, чем мы, женщины, нуждаемся в них, так зачем идти у них на поводу? А с появлением инета, сайтов знакомств женщина и вовсе становится хозяйкой положения!
Это маленькое открытие согрело меня и придало уверенности. Решено! Теперь будет все иначе, теперь я сама буду использовать мужчин по своему усмотрению. Если, конечно, таковые появятся на моем горизонте и проявят желание познакомиться ближе. Так меня раззадорило мое открытие, что мне захотелось поделиться им с кем-нибудь, и я позвонила Наташе. Но Наташка коротко сообщила на ходу, что болтать нет времени, она убегает, уезжает к родственникам, во дворе ее ждут муж и дочка и Гена уже сигналит из автомобиля, потому как она слишком долго копается. Только и успела мне весело протараторить вычитанную для меня новую морскую диету: есть только салаты с морской капустой и постное мясо. Очень эффективно, говорят.
Жаль, что у меня нет незамужней подруги. Я повздыхала, послонялась по квартире, а потом решила набрать номер Юльки, с которой познакомилась в колонии. Юлька торопливо пообещала мне перезвонить позже, и мне ничего не оставалось, как искать общения в Интернете, в моем любимом сайте знакомств.
Мои размышления прервал мобильный перезвон. Вздрогнув, я схватила трубку.
— Света? — услышала я незнакомый мужской голос, как будто даже радостный.
— Да. Слушаю вас. — Ответила разочарованно, ни минуты не сомневаясь в том, что кто-то ошибся номером. По ту сторону трубки наступила тишина.
— Света, это я, Филипп, не помнишь? Я приехал! Вернулся из поездки и вот сразу тебе звоню.
— Хм. Филипп, Филипп… Наверное, вы ошиблись номером, Филипп, — пробормотала я с нескрываемым вздохом сожаления. Но вешать трубку мне не хотелось, в кои веки я услышала человеческую речь, обращенную ко мне не по поводу работы.
— Да, конечно, немудрено забыть. Наверное, тебе ежедневно звонят толпы поклонников из инета. Мы говорили с тобой по телефону, только давно, месяц или полтора тому назад. А потом я уехал к родственникам. Вот вернулся и сразу звоню! — голос, поначалу такой молодой, радостный, по контрасту с моим, уныло-безжизненным, начал притормаживать, и в нем появились нотки сомнения.
— Фил? Привет! Вспомнила! Мне очень стыдно за свою рассеянность.
Я удобнее устроилась в кресле, чтоб наслаждаться обращенной ко мне речью молодого человека. Да, конечно, Филипп. Наша переписка с ним началась с того, что я прочитала и тут же хотела удалить его нагло-нахальное предложение заняться сексом в этот же день у меня дома. Помню, как рука моя замерла, и я оставила малолетнего озабоченного тинейджера на своей страничке. Наверное, внешность мне его понравилась, яркая, запоминающаяся, а его глаза, прозрачные, ярко-голубые, с темным ободком и в обрамлении черных, длинных ресниц, гипнотически притягивали взгляд.
Время от времени мы обменивались ничего не значащими фразами, но бежать к нему в объятия я не спешила. Зачем? Вязнуть в одноразовых, интимных отношениях, после которых сколько ни мойся в ванной — чище не станешь, а внутреннее опустошение будет давить и давить, и как ни пытайся вспомнить, что тебя заставило лететь на встречу с незнакомцем, какая такая радость — не получится. Я уже не была столь наивна, и ожидание подвоха со стороны инетовских незнакомцев засело во мне прочно, а уж от юного одинокого красавца можно было ожидать столько подвохов, — как бы шею не сломать. Наркоманом может оказаться или вором, садистом скрытым, извращенцем, альфонсом, насмешником опять же. Нет, скорее всего, парню захотелось соблазнить взрослую даму и таким образом самоутвердиться в собственных глазах и в глазах его ровесников.
— Куда ты пропала? На сайте появляешься редко, ничего не пишешь, не звонишь.
— Просто я одиночка безнадежная. Я не только тебе, я никому не пишу и не звоню.
— Как странно, ты не выходишь у меня из головы, ничего не могу с собой поделать. А ты даже вспомнила меня с трудом. — Мальчик искренне недоумевал.
— Мы слишком разные. К тому же ты откровенно тащишь меня в постель. И вообще, сам подумай, зачем мне такой малолетка, как ты? Тебе и самому нянька нужна.
Я говорила и упивалась своей смелостью и возможностью самой делать выбор, хотя внутренняя робость и нашептывала мне: “Неужели это вы, мадам, не слишком ли вы стали жестокой, циничной и бессердечной? Вам, всеми забытой, наконец позвонили, а вы тут же отвергли всяческие попытки общения. Вот и сидите снова одна, мадам, скучайте и не ропщите на судьбу!”
Возникшие подозрения наводили на мысль: не тот ли это, сексапильный, спортивный мачо, который не пришел на встречу, посмеявшись над одинокой немолодой дамой? Он или кто другой, без разницы. Их много в инете, насмешников, страдающих от скуки и безделья, использующих трюк с чужими снимками. Дать отпор любой вызывающей малейшее сомнение личности, дать отпор и спать спокойно, лелея свое сохраненное достоинство, — это был мой выбор раз и навсегда!
глава 8
В середине ноября легкое морозное дыхание северных ветров тонким слоем инея припорошило городские газоны, сорвало с деревьев последнюю безжизненную листву и сковало город ожиданием приближающейся неизбежности — зимы. Но мосты все еще разводились. Я возвращалась от Юльки с посланиями от сына: письмом, целым списком заказов на следующие выходные и с большой сумкой грязного белья. Мчалась по скользкому асфальту домой, на Васильевский, торопясь проскочить Тучков мост во втором часу ночи.
У Юльки мне понравилось все: огромная квартира, добротная, под старину мебель, множество дорогих, экзотических безделушек, расставленных на полках и развешанных на стенах. Мы долго сидели на кухне, по сути — столовой, откровенничали, жаловались друг другу на тяжкую участь одиноких, беззащитных женщин. Оказалось, что у Юльки не только сын отбывает наказание, но и муж. Только старший находился на зоне, на севере, где-то в Котласе. Муж ее, Николай, был с детства спортсменом, занимался самбо и дзюдо и в период перестройки начал бандитствовать, “крышевать” какие-то нелегальные коммерческие фирмы и выбивать долги из должников самыми варварскими способами. Несчастных отвозили в лес, привязывали к дереву и оставляли так на всю ночь, утром забирали полуживых “клиентов”, готовых отдать все и даже больше в обмен на жизнь. Думаю, Юлька о многом умолчала, про пытки паяльником или утюгом, например, она отрицала, так что Николая своего выдавала чуть ли не за Робин Гуда и говорила о нем не иначе как восторженно-уважительным тоном. Посадили его уже в конце девяностых. К этому времени они много чего успели: поменяли хрущевку в Сертолово на большую квартиру в сталинском доме на Аптекарском острове, купили дачу в Репино, открыли несколько магазинов и один спортивный зал с тренажерами, массажным кабинетом и солярием.
При близком рассмотрении я нашла в безупречной на первый взгляд Юльке небольшой недостаток: легкое косоглазие и тик в виде дергающегося уголка губ, который не портил ее, а, наоборот, как отметина на избранность, придавал еще больше пикантности и загадочности. Юлька много курила, нервным жестом то скручивала длинные волосы в тугой жгут, то снова распускала их по плечу, постоянно вскакивала за чем-нибудь, потом плюхалась на маленькое низкое кресло и, закинув ногу на ногу, снова закуривала новую сигарету.
Ее откровения были смелыми и даже рисковыми, она во всех подробностях рассказала, как арестовывали ее мужа, как приходили с обыском и рылись в ее белье и как она готова была сгореть от стыда и унижения перед понятыми, соседями с верхнего этажа. Призналась, что не отняли у них все добро только благодаря многочисленным родственникам, на которых и были оформлены все виды бизнеса, а еще сокрушалась, что не успели они вовремя за кордон свалить и теперь ей не остается ничего, как ждать мужа, поддерживать, чем может, его и старшего сына да растить маленького Коленьку, которому еще нет и трех лет и который куда больше времени находится у многочисленных бабок и нянек, чем дома с матерью. Да и то верно, заниматься с младшеньким ей и вовсе некогда, то к одному нужно ехать с передачей, то к другому на свидание.
Так бы и просидели за разговорами всю ночь, но тут Юльке позвонила ее подруга, и у них началась обычная болтовня о новых кофточках, сапожках и шубках к зимнему сезону, и я решила ретироваться. При этом моя новая подружка не спешила закругляться с пустым телефонным трепом и только на время отложила трубку, чтоб проводить меня до двери.
Итак, я спешила с Петроградки на Васильевский, торопилась проскочить Тучков мост, который должен был развестись с минуты на минуту. Мчалась по ночному городу, тихому, в огнях, тусклым золотом расплывшихся в мокром асфальте. Весело пересекала мигающие желтыми светофорами перекрестки, попутно размышляя о Юльке, о непростой судьбе женщины, вечно ждущей своих мужчин из мест заточения. Позавидовать ее участи я не могла, но и назвать несчастной не могла тоже. Да, она вовсе не выглядела подавленной, убитой горем. Более того, несмотря на тик, казалась вполне счастливой и довольной своей жизнью, расписанной на годы вперед. Почему?
Рабочие в оранжевых жилетах уже взялись за ограждения, когда я влетела на мост. Успела! Сзади послышался визг тормозов опоздавших машин. Как приятна эта маленькая, пустяковая удача — вовремя проскочить препятствие и вернуться домой победительницей.
Как полагается, победительницу ждал приз. Вернее, неожиданный сюрприз объявился тут же, за поворотом, в темном дворе моего дома. Только я припарковалась на свое обычное место, возле тополя, и вышла из машины, волоча за собой сумки, как высокая тень метнулась совсем близко. Молодой человек весь в черном, лицо которого наполовину скрывал длинный шарф, предстал передо мной и, нагло схватившись за ручки сумки, грозно произнес: “Разрешите я вам помогу!” Я опешила, но испугаться не успела. Уличный фонарь высветил узкое лицо, блестящие волосы и пронзительно голубые, светлые радужки глаз с темным ободком в обрамлении черных ресниц. “Филипп?” — вырвалось помимо моей воли.
— Какой еще Филипп? — так же грозно произнес юноша.
Но мой страх прошел совершенно, и я уже смотрела на парня с усмешкой.
— Признавайся, ты Филипп?
— Ну, в общем-то, да! — он вдруг смутился, но сумку не отпускал. — Пригласишь меня к себе?
Я тут же оценила ситуацию: дома беспорядок, поесть, как всегда, нечего, и сама я усталая, непричесанная и не при параде. Ну что ж, быть может, так и лучше. Поможет донести сумки на второй этаж, посидит минут пять, да и свалит наконец. Опять же в инете перестанет доставать своей навязчивостью. И чего привязался? Непонятно!
Мы поднялись на второй этаж, я, вынула ключи и, ковыряясь в замочной скважине, размышляла, усомнившись: “Вот ненормальная! Что вытворяю! Приглашаю в свой дом незнакомца во втором часу ночи. Разве могу я знать, что у него на уме?” Но рассуждать и передумывать было поздно. Филипп поставил сумку на пол в прихожей, галантно помог мне снять куртку и уже разматывал шарф. Разделся сам, повесив пальто на вешалку, и только я утроилась на скамеечке, собираясь снять обувь, как он тут же присел напротив и осторожно, точно боясь сделать неосторожное движение или зацепить колготки, стал расстегивать молнии на моих сапожках. Меня обдало жаром смущения, я вспыхнула и с недоумением наблюдала за ним. Что он делает! Ненормальный! Зачем?! Никто еще в жизни не проделывал со мной такие номера, даже муж.
— Ну что ты, не нужно. Я не привыкла к такому обращению, я сама, — хотела сказать категорично, но мой голос на удивление был тихим и нежным.
Филипп не спеша снял с меня сапожки и носочки и рассеянно озирался в поиске тапочек. Я непроизвольно запустила руку в его густые, но мягкие волосы, погладила по щеке.
Что происходит? Нет, мы так не договаривались! Не успела я опомниться, как на кухне уже весело кипел чайник, ванна заполнялась водой, а воздушная душистая пена выплескивалась через край, когда мы оба оказались в душистой, пенной купели. Филипп ласкал мое тело капроновой губкой, мыл шампунем голову, при этом я жаловалась, что пена щиплет мне глаза, а мочалка — колючая. Я забыла про все на свете подвохи, которые меня могут ожидать при общении с незнакомцами из Интернета. Филипп незнакомец? Да, он был незнакомцем, но в той прошлой жизни, где я, как бездушный робот, бродила, не сознавая себя, непонятно где и непонятно с кем. Зачем, почему? Если он уже был и пути наши неизбежно приближались к точке пересечения. Точке, от которой начинался новый отсчет времени, как при рождении или как при открытии нового красочного мира прозревшим наконец после долгого плутания в потемках слепым.
Мы провалялись все утро и весь день. Пили чай с сухим печеньем, слушали музыку, болтали обо всем на свете, смеялись, щелкая компьютерной клавиатурой и отправляя сообщения всем подряд. При этом Филипп, завернутый в простыню, сидел на стуле, я у него на коленях, а мои смелые и раскрепощенные руки нежно гладили упругий глянец смуглого тела. Его сердце стучало совсем рядом, билось, трепыхалось, будто под кожей, казалось, еще немного, я дотронусь до него, вот оно, живое, горячее, лежит в моей ладони.
Потом мы снова валялись в постели, выпав из привычного пространства-времени. Когда он ушел — я даже не поняла. Проснулась — а его нет. Исчез, растворился, как фантом. Бросилась проверять, не пропали ли мобильник, деньги и все остальное. Все оказалось на местах. Господи, какая же я мелочная и подозрительная, гадкая, гадкая и дрянная, зажатая, как в тисках, в своих узких рамках комплексов и страхов. Смогу ли я когда-нибудь сломать эти рамки и выпорхнуть за пределы моего наполненного условностями и предрассудками мирка?
Снова уснула, а проснувшись, решила, что мне привиделся удивительный сон и никакого Филиппа не существует. Он — бред, возникший на почве полного одиночества и долгого отсутствия новых впечатлений. Каким-то чудесным образом я оказалась в незнакомом мне доселе измерении, и вот, скачок, и я снова здесь, у себя дома, одна. Если так, то мне пора к врачу. Я представила, как на приеме у психотерапевта рассказываю о своих фантастических галлюцинациях, а седой дядечка сочувственно качает головой, косится на санитаров, готовых кинуться ко мне со смирительной рубашкой и пишет рецепт с успокаивающим средством. Или как делюсь своими сомнениями с Мыфонком, а тот отвечает невозмутимо: у старуфки крыша съехала от климаксо. Если бы не брошенное на полу возле кровати полотенце, напоминающее о бурных минутах безумия, и мокрая простыня на спинке компьютерного кресла…
На работе я, как двадцатилетняя девочка, легко порхала, не чуя под собою ног. Время для меня обернулось вспять, и мне казалось, что я из гадкого утенка превращаюсь в девушку, красивую, беззаботную и счастливую, какой не была даже в юности.
Звонить Филиппу я не спешила. Зачем? Наверное, он и забыл уже обо мне. Я была для него одноразовым сексом, удовольствием на выходные, маленьким, заурядным приключением, очередной победой, которой можно похвалиться перед друзьями. Если б он только знал, что этой ночью лишил меня невинности — его торжество стало бы более полным. Ну и пусть! Пусть так! Я согласна! Все равно спасибо ему хотя бы за несколько часов райского полета, когда время было остановлено и в мире царила абсолютная, высочайшая гармония!
— Ты чего? — тронула меня за рукав Надежда. — Третий раз к тебе обращаюсь, а ты даже не слышишь! Чудная ты сегодня какая-то, улыбаешься про себя.
Домой спешить не хотелось. Я остановила машину возле торгового центра и долго бродила по залам и этажам, накупая всякой всячины. Ну, не без разбора, конечно, не все подряд, а выбирая, что подешевле и поскромнее. А поздно вечером в инет заглянула не с целью знакомства, а из любопытства: захотелось еще раз взглянуть на профайл Филиппа, посмотреть его снимки, хотя бы виртуально взглянуть в его прозрачные голубые глаза с темным ободком вокруг радужки, чуть прикрытыми черными ресницами, отбрасывающими длинные тени на смуглые щеки. Посмотрела, полюбовалась и легла спать умиротворенная, закутанная в негу из воспоминаний и фантазий.
Только заснула, как телефонный звонок заставил вздрогнуть. Мигом вскочила с постели, как будто и не спала вовсе. Неужели он?! Точно! Филипп! Мой сумасшедший Филипп!
— Ты что, спать собралась? В старухи записалась? Давай погуляем. Сегодня последний день разводки мостов. Все, зима начинается!
— И как тебе хочется гулять? Холодно, сыро и ветрено! — я отвечала автоматически, не включая ни сердце, ни разум, очевидно, я продолжала мыслить стереотипами взрослой тетки.
— Буду ждать тебя у Вечного огня, приезжай на Марсово поле. Даю час времени.
В трубке послышались короткие гудки. Вставать из теплой, мягкой постели и мчаться по скользким ночным, промозглым улицам неизвестно зачем не хотелось. Не проще было бы снова встретиться у меня?
Итак, у меня выбор: записаться в старухи, как сказал Филипп, или бежать в объятия к юному красавцу. Долой ночь, сладкий, безмятежный сон в одиночестве! Да здравствует юность и безбашенность! Я вскочила и начала одеваться.
Ночь встретила меня ветреной промозглой сыростью. Черное небо, усыпанное бледными звездами, куполом висело над Петербургом, с завистью глядя на ярко подсвеченные купола, шпили и мосты с зеркальным неоновым отражением, неподвижно застывшим в Неве. Ровно через час я шла, пересекая Марсово поле, в сторону Вечного огня, оставляя одинокие следы на запорошенных легким снежком, словно белой пудрой, дорожках.
Издалека увидела, как пламя своими пляшущими оранжевыми языками высвечивало лица каких-то людей, фантастическими темными тенями окружавших яркий костер. Кто-то сидел на корточках, кто-то стоял. Когда подошла ближе, то увидела, что в основном это были мужчины бомжеватого вида, ну и несколько подростков, непонятно, то ли парней, то ли девчонок, скорее всего, и тех и других, стучащих от холода зубами, но весело дурачившихся и как будто обкуренных. Филипп неподвижно стоял тут же, высокий, мрачный и задумчивый, как Мефистофель.
Я тихо подошла, и он, все так же пристально глядя на пламя, даже не повернув головы в мою сторону, обнял меня за плечи. Я сильнее прижалась к нему, мне казалось, что ему холодно, и руки его, без перчаток, были как лед.
— Ты совсем замерз, — замурлыкала я, пытаясь дотянуться своей щекой до его подбородка, — пойдем отсюда.
Обнявшись, мы молча направились к моей машине, одиноко припаркованной у красивого здания Ленэнерго. Голые стволы деревьев и кусты на Марсовом поле были подсвечены изумрудным светом, и мне казалось, что мы идем по какому-то заколдованному дремучему лесу, тем более что вдали так же фантастически светились сказочные купола Спаса на крови. В машине мы все целовались и целовались и долго не могли уехать, у нас просто не было сил оторваться друг от друга.
— Поехали куда-нибудь, только купим выпить, я действительно замерз, — шепнул мне на ушко Филипп.
И я наконец повернула ключ зажигания. Притормозили возле маленького круглосуточного магазина, подвальчика с яркой вывеской и рекламой кока-колы. Филипп продолжал сидеть безучастно и даже как будто обиженно, пока я не догадалась дать ему денег.
— Возьми что-нибудь легкое, “Мускат” или “Душу монаха”.
Мой мальчик скрылся за дверями, и его не было довольно долго. “Почему у него не бывает при себе денег, почему он не дарит мне цветов, хотя бы один цветок или банальную коробку конфет? Неужели он не понимает, как нелепо и жалко выглядит?” — я раздраженно ерзала на сиденье, ожидая его возвращения и не желая понимать, что мысли мои были все так же прямолинейны и примитивны, как торная, заезженная дорога. “Вот интересно, — размышляла я,— а когда он встречался с юными красотками, самоуверенными, требующими внимания и подарков, у него тоже не оказывалось при себе денег или с ними он вел себя иначе, чем со мной?” Но рассуждать и задумываться было поздно. Дав однажды денег, я тем самым сделала выбор, и отступать и делать оскорбительную мину было бы уже некстати.
Наконец Филипп показался в дверях магазина, улыбающийся, красивый, и глаза его, светло-голубые с темными ободками, искрились при свете фонарей, как драгоценные сапфиры.
— Что-то ты долго, не иначе с продавщицей флиртовал? — мне было приятно изображать из себя ревнивую бестию, предъявляя на него права как на свою собственность.
— Представляешь, прошу я “Душу монаха”, а продавщица мне отвечает, что душа продана. Как тебе, правда, смешно? Вот пришлось взять “Мускат”.
— Правда. И смешно, и грустно. Поехали?
— Поехали!
— Куда?
— Как куда? Сейчас Дворцовый будут разводить, мы можем пропустить исторический момент! Ножик есть у тебя?
Впрочем, “Мускат” ему удалось открыть виртуозно, при помощи ключей, и он, отглотнув спиртного, протянул бутылку мне. Я тоже хлебнула прямо из горлышка, совсем немного, но тут же поняла, что пьянею на глазах, почувствовав головокружение, легкое жжение в груди, услышав свой глупый, хихикающий смех и ощутив прилив желания немедленно целоваться.
Наша машина на набережной была единственной, и вообще, кроме нас двоих, последняя разводка Дворцового не интересовала никого, разве только спешащих автомобилистов, которые, как всегда в самую последнюю минуту, пытались въехать на разводящийся мост и, резко, со свистом затормозив, замирали, уткнувшись капотом в ограждения в виде металлических штакетников.
Отглотнув по очереди из бутылки, вдоволь нацеловавшись и беззаботно по-глупому насмеявшись, помчались на Садовую.
— Здесь есть одно место, через которое мы сможем попасть на крышу дома. Видела когда-нибудь Питер сверху?
— Ты что, самоубийца? Скользко же! Нет, ты ненормальный, держу пари, мы свалимся! Впрочем, идем!! — я, пьяно хихикая и цепляясь за протянутую руку Филиппа, вываливалась из авто.
Обнявшись и продолжая отхлебывать из горлышка, мы вошли в какую-то подворотню. Прошли через анфиладу мрачных арок, и я снова, как по волшебству, перенеслась из современного, блистательного, в огнях и рекламах Петербурга — в Петербург времен Достоевского, с обшарпанными, загадочно манящими, темными дворами-колодцами, с гуляющими в них сквозными, влажными ветрами и живописно раскиданным мусором из помойных баков.
Парадная оказалась незапертой, а дверь, которую мы хотели распахнуть одним толчком, оказалась тяжелой, она не сразу поддалась нашим усилиям, словно раздумывала, стоит нас пускать или нет. Поднимаясь на последний этаж по истертым временем каменным ступеням, продолжая целоваться, прислонившись к грязным, исписанным непотребными словами стенам и отпивая “Мускат” на каждой лестничной площадке, мы совсем забылись.
— Ты не боишься, что мне придет в голову прыгнуть вниз?
— А это идея! Прыгнем вместе, взявшись за руки!
Наши смех и возгласы гулким эхом проносились по лестничным пролетам и резко обрывались, ударившись о какое-то невидимое препятствие. Обнаглев окончательно, мы уже в один голос горланили: “Люди! Просыпайтесь, вы уже проспали последнюю разводку мостов! Так можно всю жизнь проспать!”, пока не услышали лязгнувшую запором дверь нижнего этажа и грозный окрик: “Эй, вы, там!” Мы замерли. Подождали, прикрыв друг другу рты ладонями, готовые лопнуть от едва сдерживаемого смеха. При этом я как под гипнозом не могла отвести взгляд от глаз Филиппа, то искорками вспыхивающих, то гаснущих в темноте мрачной парадной. Дверь захлопнулась, и мы продолжили путь наверх, ступая осторожно, как воришки.
Входная дверь на чердак оказалась закрытой на огромный, амбарный навесной замок, который оказался незапертым на ключ, и Филипп быстро справился с ним, отвернув дужку. На чердаке гуляли сквозняки, было темно, холодно, пахло цементной пылью и кошками. В одном из проемов мы увидели полную луну и черный, усыпанный звездами небесный купол.
— Не боишься? — Филипп протянул мне бутылку с остатками “Муската”.
— Нет, — прошептала я, приподнявшись на цыпочки и подставляя ему губы для поцелуя.
Он вылез первый, за руки вытянул меня на крышу, которая обрывалась рядом с нами, и лишь низенький металлический бордюр отделял нас от скользкой бездонной пропасти. Пропасть внизу, вверху — космос с подмигивающими звездами, ярким диском луны, то кутающейся в ажурную вуаль из легких, как дым, облаков, то открывающей свой светлый лик ясной ночи. Впереди, перед нами, — простор, обжигающий ледяным ветром, пульсирующий неоновыми огнями и опутанный сетью проводов, — живой город.
Мы присели на самый край крыши, упершись носками ног в бордюр, и нежно, осторожно поцеловались.
— Летим? — спросил Филипп. И глаза его вспыхнули как-то особенно.
— Летим! — ответила я и, опираясь на его плечо, начала подниматься на ноги.
Впервые в жизни я опоздала на работу и на следующий день, сидя в кабинете заведующей дневного стационара, писала объяснительную о том, как застряла в автомобильной пробке на Дворцовом мосту.
Глава 9
Наши отношения с Филиппом были нестабильны, но романтичны, встречи нечасты, но каждая как маленький, надолго оставшийся в душе праздник. Праздники эти мне приходилось оплачивать самой, но это было сущей мелочью, не стоившей внимания. Главное, я была счастлива, порхала, как на крыльях, помолодела, похорошела и уже не прислушивалась к Наташкиным советам сесть на новую диету.
— Кремлевская, кремлевская сейчас популярна! Одни белки и никаких углеводов! Говорят — очень эффективна! Что? Не хочешь никаких диет? Все еще с нерадивым подростком? Вот глупая! Ну, резвись, резвись пока. Считай, что он — это твои несостоявшиеся по причине лени и дороговизны занятия в тренажерном зале и сеансы массажа. Используй его на всю катушку. Представь, что ты в клинику по оздоровлению и омоложению легла. Во сколько бы тебе это обошлось? Вот именно, в кругленькую сумму, да и удовольствий было б куда как меньше.
Похоже на то, что подруга моя была в дурном настроении, не иначе, с Геной поссорилась. Я уже давно заметила, что долгие годы благополучного безделья не пошли ей на пользу и затормозили ее развитие на уровне поиска новомодных диет, болезненного контроля над своим здоровьем и весом, а еще удачных покупок и поездок на однообразные морские курорты. Не слушала я Наташку, не хотела слышать резавшее слух слово “использовать”, вызывавшее в моей душе протест и внутренний дискомфорт. А когда я начинала копаться и анализировать, откуда берется этот дискомфорт, то выяснялось, что возникает он из-за смутных предположений, что используют-то как раз меня, и, уходя от неприятного разговора, твердила подруге, как сомнамбула:
— Наташа, не мучай меня, я всем довольна! Я просто счастлива!
И тогда моя бесцеремонная подруга отрезвляла меня парой-тройкой вопросов, вроде: “Не понимаю, как можно быть счастливой, если за все время он не подарил тебе ни цветочка, ни конфетки, а?” или “Ты хоть понимаешь, что это ненадолго? Не строй воздушных замков, дорогая!”
Напрасно. Вывести меня из равновесия было невозможно. И только оставшись поздним вечером наедине с собой, я не выдерживала, набирала знакомый номер возлюбленного, отстраненно наблюдая за собой со стороны и боясь опуститься до откровенных выяснений отношений, мурлыкала в трубку что-нибудь пустое и отвлеченное. Но как только внутренний контроль ослабевал, торопливо выплескивала ему в лицо мучивший вопрос:
— Скажи, почему ты со мной? Почему ты выбрал именно меня, маленькую серую мышку, а не какую-нибудь эффектную, длинноногую, состоятельную бизнес-леди?
И слышала в ответ неизменное: “Светик мой! Ты слишком критически к себе относишься! Ты действительно Белая Ворона. Необычная, по-детски трогательная, слишком чистая для этого мира! Все время хочется тебя защищать и ограждать. Ты — мое чудо! Так и буду тебя звать, ты не против?” Успокоенная его словами, в которые верила и не верила, я бежала в ближайший торговый центр и от полноты чувств, требующих выхода, покупала моему мальчику какой-нибудь подарок в виде недорогой футболки, или джемпера, или набора мужского парфюма в красивой упаковке. А если мы были рядом, то робко целовала его лицо и руки, заглядывала в искристо-голубые, словно драгоценные камни, глаза с темной оправой вокруг радужки, шептала: “Обними меня”. При этом косила глазом, поглядывая на себя со стороны, и упивалась собственной нежностью и возможностью быть такой милой и женственной. Быть любящей и слабой — это так прекрасно! В эти минуты мне больше всего хотелось, чтоб он доверял мне и ценил мою преданность.
Только однажды мы побывали в театре, где на нас смотрели как на моложавую даму с красавцем сыном. Что происходило на сцене, я вовсе не замечала, сидела, боясь пошевелиться и нарушить состояние внутренней тихой радости, наслаждаясь близостью любимого и влюбленного в меня мужчины. Я парила над головами зрителей и, глядя на себя со стороны, видела счастливую женщину, такую красивую, спокойную, готовую обмирать, и млеть, и медленно сходить с ума от прикосновения рук, от сплетения и нежного пожатия горячих пальцев.
Из ночного клуба, куда заехали как-то вечером, влекомые призывно манящими, рассыпанными по фасаду и на деревьях гроздьями мигающих разноцветных огней и надеждой отогреться, перекусить, быть может, потанцевать, и где мой юный друг, окунувшись в шумную атмосферу молодежной тусовки, почувствовал себя как рыба в воде, ретировались быстро. Помнится, я встала из-за маленького, на двух человек, словно игрушечного столика, так и не сделав заказ официантке, подошедшей к нам слишком поздно. В тот момент я уже потеряла терпение и надежду на спокойный, приятный вечер и, взяв за руку своего спутника, уверенным шагом направилась к выходу.
— Я остаюсь. — Филипп вдруг разжал мои пальцы, и меня поразило каменное, надменное упрямство в его голосе и в лице, еще минуту назад излучавшем безмятежно-покорное довольство.
Растерявшись от неожиданного заявления и притормозив, я замерла. Как поступить? Времени на размышления не было. Уйти без него, оставить Филиппа в этом вертепе значило потерять его навсегда, отдав на растерзание десяткам пар жадно тянущихся к нему рук и глаз, вожделенно и бесстыдно пожирающих сексапильного мальчика. Остаться с ним значило потерять свое “я” и с растоптанным, раненым самолюбием, из последних сил делая вид, что ничего не происходит, что “все ОК, бэби”, с вынужденной, вымученной улыбкой и подобострастием комнатной собачки тащиться рядом в виде ничтожного приложения для оплаты его прихотей. Других вариантов у меня не было. “Какого черта и кто только придумал это самолюбие?” Все же собралась с силами и, спотыкаясь, как пьяная, не оглядываясь, вышла в раздевалку. Филипп догнал меня уже на выходе.
— Мадам, да вы, оказывается, собственница. Свет, обиделась?
Я молчала, но не потому, что мне нечего было сказать, я боялась, что, распираемая приступом ревности, от которого по всему телу разливалась предательская слабость, и из-за душивших меня спазмов, не смогу вымолвить ни слова. Мне казалось, открой я сейчас рот, из меня вырвались бы не слова — скрипучие невнятные звуки или, того хуже, истерические, хриплые рыдания, а из глаз — еле сдерживаемый водопад слез.
Мне следовало уехать, предоставив Филиппу полную свободу, что я и собиралась сделать, но по какой-то непонятной мне причине он последовал за мной. Наверное, это здравый рассудок нашептал ему: вряд ли стоит отказываться от бесплатных автоуслуг своей дамы. А поклонницы? Поклонницы еще неизвестно, посадят его в такси или нет, и только перспектива добираться домой самостоятельно, вовсе не радующая моего юного всеядного повесу, вынудила его послушно увязаться за мной. При этом весь вид его говорил, что он злится на меня, но, вынужденный скрывать свою злость и притворяться, злился и раздражался еще больше.
— Чудо ты мое, — произнес Филипп, выходя из автомобиля, даже не пытаясь поцеловать меня на прощание, и когда-то ласковое прозвище прозвучало насмешливо и холодно.
Всю ночь и даже на работе меня мучили всплывающие из сознания, словно из мрака, картины вчерашнего вечера, одна ужаснее другой. В ушах звучала бухающая, отупляющая мозг однообразными тактами музыка, и виделись клубные красотки тусовщицы, тоненькие, с голыми смуглыми животиками, смотревшие на Филиппа, как мне казалось, с игривым восхищением и вожделением, а на меня — с усмешкой и недоумением.
Дважды Филипп поздоровался с кем-то слишком благожелательно, однажды седой папик, весь лоснящийся и благоухающий, угостил его коктейлем, протянув визитную карточку, и Филипп не отказался и то и другое принял с улыбкой и угодливой благодарностью. Впрочем, коктейль, поданный в тонком и узком стакане, задетый моим рукавом, вскоре опрокинулся и расплылся по столу липким пятном, стекающим на пол тягучими каплями. Официантка возле стойки, скривив губы, насмешливо наблюдала, как я, забросав стол салфетками, боролась за чистоту своих брюк и блузки.
На этом мои мучения не кончились. Выйдя на обочину танцпола, чтоб потоптаться под нежную мелодию, я оторопела и застыла в недоумении, глядя, как одна из девиц, крупная блондинка с почти оголенной пышной грудью, вся похожая на спелый персик, готовый лопнуть от малейшего прикосновения, на ходу бесцеремонно провела ладонью по щеке Филиппа. Движение ее было многозначительным, то ли ласкательным, то ли грозящим пощечиной. А другая, хрупкая и узкая, как струна, напоминающая больше мальчика-подростка,— ущипнула его за зад. Напрасно мой спутник оправдывался и твердил, что нахалка просто хотела вытащить у него бумажник из кармана, — я не верила ему! Впрочем, оправдываться Филиппу вскоре надоело, и он отошел к группе парней и девушек, потягивающих коктейли за стойкой бара. Высокие, изысканно одетые и уверенные в себе, окутанные сизой дымкой сигаретного смога, они оживленно беседовали, и периодами вся компания, привлекая внимание публики, взрывалась раскатами громкого смеха. Я вышла в дамскую комнату, а вернувшись, обнаружила моего Филиппа все в той же группе молодых людей, наверное, уйди я из клуба в тот момент, он так бы и не заметил жалкой потери.
Всю ночь я вспоминала мелкие подробности прошедшего вечера, с нервной дрожью во всем теле и пульсирующими висками металась в постели, забываясь лишь на секунды. Даже во сне я терзалась чувством вины. Бесполезно было искать истоки этой вины, они находились так глубоко внутри меня, что на копание и выяснение причины у меня не хватало сил.
На работе ходила молчаливая и рассеянная, при малейшей возможности забиралась в какой-нибудь дальний угол, а многозначительные переглядывания и колкие ухмылки моих коллег казались мне сущими пустяками, я не замечала их, поглощенная мыслями о моей ускользающей любви. Терпения не слышать голос Филиппа хватило только на сутки. Уже вечером следующего дня я не выдержала, позвонила сама и, отгоняя желание долго и нудно выяснять отношения или закатить сцену ревности, поспешила фальшивым, игриво-непринужденным тоном пригласить его на зимний уик-энд в Павловск. Его голос был грустным, как будто подавленным, и чуть слышным, так, что мне пришлось напрягать слух и плотнее прижимать трубку, лишь бы не пропустить ни слова.
— Чудо мое, я бы с радостью. Но у меня неприятности.
— Скажи мне, что случилось. Ради Бога, не пугай меня.
— Не могу. Не могу и не хочу загружать тебя своими глупыми проблемами.
— Что? Не слышу! Загружать?
— Пока не разрешу проблему, не поеду никуда. Прости своего непутевого друга.
— Давай решать эту проблему вместе, Филипп.
— Ты славная, добрая, и тебе не стоит лезть в мои грязные разборки. Если я не справлюсь, то так мне и надо! Бритву на крайний случай я уже припрятал, да и крыши высотных зданий никто не отменял, так что выход есть всегда. Прощай!
Вслед за этой неожиданной тирадой последовали короткие гудки, но я снова набрала его номер и, почти задыхаясь от жалости к моему мальчику и желания немедленно помочь, затараторила быстро, чтоб, не дай Бог, он не повесил трубку до того, как я выговорюсь.
— Филипп, мой малыш, неужели ты считаешь меня чужой? Неужели не хочешь разделить со мной свои беды? Позволь мне помочь тебе, прошу тебя! Скажи, что случилось? Не молчи, пожалуйста, и не бросай трубку. Мне страшно за тебя.
— Света, не надо. Забудь о том, что ты сейчас услышала. Все ОК. Мне, право, жаль, что я тебя так напугал.
— Если ты мне немедленно не скажешь, что произошло, я сейчас же приеду к тебе или позвоню твоей маме.
— Ну, хорошо.
Последовала пауза, за которой я услышала тяжелые вздохи и еще какие-то посторонние звуки, как будто кто-то тихо хихикал вдалеке или кто-то на кого-то шикал, а быть может, это был обычный шум города. Я насторожилась.
— Филипп, где ты, с кем сейчас?
— Я дома. А что?
— Мне показалось, что рядом с тобой кто-то есть.
— Нет никого. Телевизор работает, и стрелялки в компьютере не выключены.
Я с облегчением вздохнула и, захваченная стремлением немедленно разрушить все непреодолимые препятствия, мешающие нашим встречам, торопливо продолжала:
— Ну, так ты поделишься со мной своими неприятностями? Филипп, не молчи же и говори громче! Я плохо тебя слышу.
— Я денег задолжал.
— Много?
— Света, мне неловко говорить тебе об этом, но, если ты выручишь меня, дашь в долг тысячи три, нет, лучше пять, думаю, я смогу принять приглашение на уик-энд. Тем более я так давно не был в Павловске. Последний раз мы туда на велосипедах гоняли с друзьями лет пять или шесть тому назад.
— Господи! Я-то перепугалась! Из-за трех-пяти тысяч ты меня чуть до инфаркта не довел! Сейчас представила тебя мальчишкой на велике и развеселилась, честное слово.
У меня отлегло от сердца. Я даже помолилась, поблагодарив Бога за посланную мне, недостойной, такую прекрасную любовь, о которой я не смела мечтать. Свою любовь я ощущала физически, на ощупь, она виделась мне живым величественным облаком, прекрасным, вдохновенным, проникающим в душу и сознание и заставляющим меня трепетать и обмирать. Все, что было вне этого облака, было глупо, бесцветно и не имело никакой ценности.
Мой Филипп! Как ему, должно быть, неприятно и унизительно одалживаться! Но он поборол смущение и доверился мне. Кто же ему поможет, если не я? Я дам ему деньги и, чтоб это не выглядело унизительно для меня и для него, скажу, что даю в долг. Да, именно так и скажу. И, удовлетворенная нашей беседой и самой собой, такой доброй и отзывчивой, какой я видела себя со стороны, мудрой и милой, по первому зову готовой бежать на помощь любому, кто в ней нуждался, точнее, не любому, а любимому, единственному моему мальчику, я вполне успокоилась.
Павловский парк встретил нас солнечной морозной чистотой и торжественной тишиной, изредка нарушаемой лишь стрекотом сорок, перелетающих следом за нами с елки на елку. Высокое лазурное небо в прозрачных перистых облаках, напоминавших легкие мазки на синем холсте небрежного художника, и ослепляющая до слез белизна хрустящего снега. Зима пролетала, так и не начавшись, а снег если и выпадал редкий день в Питере, то как-то не задерживался, а спешил растаять до того, как ему успевали обрадоваться. Сейчас он казался нам почти чудом. Филипп, возбужденный, раскрасневшийся, резвился, как подросток, прищурившись, бросал в меня упругие белые комочки и не уставал восхищаться изысканной красотой парка, который радостно устремился навстречу нам и с гордостью раскрывал перед нами все тайные уголки, со своими постоянно меняющимися на глазах ландшафтами и пейзажами. Вот березовая роща, а вот поляна, в которую вливаются сразу семь тропинок, а за ней — озеро с плавающими в нем утками, за озером — дремучий лесок, при выходе из которого открывается вид на просторную долину с быстрой речкой и перекинутыми через нее горбатыми мостиками. Дальше взор упирается в пригорки и холмы с манящими в неизвестность дорожками, едва различимыми среди древних темных сосен.
Мы катались на финских санях, кормили из рук белок и синиц рассыпчатым сладким печеньем и, как дети, валялись на девственно чистом, хрустящем снегу. Устав от беготни и возни, мы, с раскрасневшимися лицами, обессиленные, наконец затихли. Лежа на спине и вздрагивая от тающих за моим воротом льдинок, я, кончиками пальцев чуть касаясь вплотную нависшего надо мной лица, срисовывала его брови, тонкий нос и влажные, чуть подергивающиеся от моих прикосновений губы.
— Скажи мне что-нибудь.
— А ты? Ты ничего не хочешь мне сказать? Почему ты всегда молчишь, чудо мое? Я хотя бы немного нравлюсь тебе? — его светло-голубые, почти как снег, глаза искрились и смотрели не мигая, а теплое дыхание согревало мою щеку.
— Нет, не нравишься!
Брови Филиппа удивленно взлетели вверх, но я, выдержав паузу, обреченно выдохнула: “Нет, ты не нравишься мне! Я люблю тебя”.
А ночью, засыпая, я подумала, что день этот, солнечный, ослепительно белый, обязательно сохранится в космической памяти где-то там, на небе, навсегда. Навсегда.
Глава 10
…Там горячим хлебом пахнет в доме нашем,
И бежит куда-то под горой река,
И дорогу гуси переходят важно,
И в овраге шмель мохнатый пьет росу с цветка, —
пел в моей машине Сергей Беликов по “Русскому радио”, когда я услышала трезвон мобильного в сумочке. Говорить по телефону и одновременно рулить, глядя на дорогу, я не умела, а потому, включив аварийные фары, спокойно припарковалась к обочине.
…Там стеной зеленой бор стоит в июле,
А зимой равнина вся белым-бела
Городские песни целый день пою я,
А душа ждет не дождется, чтобы ночь пришла…
Дослушала песню и вынула из брошенной на заднее сиденье сумочки трубку. Итак, кто звонил? Неужели Филипп? Нет, не Филипп, Наташка, кто же еще. Ладно, подождет. Я снова тронулась, напевая: “Там горячим хлебом пахнет в доме нашем…
Место во дворе, где я обычно парковала свою “деточку”, напротив тополя, который зимой спал и давал приют стайкам воробьев и синиц, а летом забрасывал капот моей машины клейкими сережками с ватно-серым пухом, оказалось занято, и мне пришлось проехать дальше. “Что за наглые люди? Неужели они не понимают, что в каждом дворе существует негласный установившийся порядок парковки?” Я сокрушалась, чертыхалась и, увлеченная собственными мыслями о том, какие неудобства мне придется терпеть из-за чужой машины, не сразу заметила двух молодых людей, парня и девушку, стоявших у моего подъезда. Увидев меня, они оживились.
— Здравствуйте! Вы Светлана Александровна?
— Здравствуйте. А вы кто?
Я недоумевала. Парочка была мне незнакома.
— Тетя Света, я — Костя, ваш племянник, двоюродный вроде. Вот прочтите. — Парень протянул смятый клочок бумаги.
“Светочка, здравствуйте! Костик изъявил желание посетить Петербург, он благополучно сдал сессию, и мы его отпустили. С ним его Катюша, очень хорошая девушка. Они недолго поживут у вас, можно? Как вы живете, простите, что давно не писала и не звонила. Ваша тетя Вера”.
Я в недоумении вертела записку. Тетя Вера, тетя Вера из Гороховца… Кто это? После смерти родителей никто из родственников ни разу не позвонил и не написал мне, не поинтересовался, как я живу, все ли в порядке. Видя мое смятение, Костя, высокий парень с простым, провинциальным лицом сероватого оттенка, с фурункулами на щеке и на лбу (неправильный обмен веществ, скорее всего, от несбалансированного питания — выставила я тут же диагноз, взглянув на него профессиональным взглядом медика), начал оправдываться:
— Мы в гостинице хотели устроиться, но там такие цены, что не подступиться. Вот решили у вас пожить. Мы недолго, неделю — дней десять, не больше. Можно? — Смотрит доверчиво, а девушка его — отстраненно и с достоинством, как бы говоря всем видом: подумаешь, тетя Света из Петербурга, видали мы таких!
— Ой, забыл, вот мама вам тут варенье послала, — Костик полез в рюкзак и начал там рыться.
Я много раз слышала от коллег и приятельниц истории, как в летний и зимний сезоны их одолевали многочисленные родственники, близкие и дальние, настолько дальние, что понять толком и разобраться, кем они приходились, было очень сложно, но сама в такой ситуации оказалась впервые. Пустить или не пускать? А вдруг это аферисты? Вроде не похожи. Можно, конечно, позвонить, уточнить. Но сначала пригласить в квартиру, напоить чаем, видно, как замерзли оба, стоят, переминаются, стучат зубами. Нет, если приглашу, то выгнать будет невозможно, придется оставить, а это значит — взять под свою опеку. Нужно ли мне это? Место в квартире, конечно, есть, комната Владика свободна, но все равно придется испытывать стеснение и дискомфорт от присутствия посторонних, чужих мне людей. Объяснять, где находится сын, врать, выкручиваться. Готовить завтраки и ужины, быть угодливой, все время в напряжении. Опять же придется экскурсию по городу устраивать. А главное — Филипп! Он уже не сможет прийти ко мне в любое время, тем более остаться на ночь: не дай Бог, тетя Вера из Гороховца узнает о моральном облике дочери ее двоюродной сестры! Право же, сколько неудобств! Но я же добрая и покладистая. Наверняка тете Вере не пришло в голову усомниться, пущу я к себе племянника или нет, ясно же, что пущу! Разве может быть иначе? Света — она же бесхарактерная, мягкая, уступчивая. Мне вдруг захотелось взбунтоваться, а потому спокойно, даже слишком спокойно, наслаждаясь своим вежливо-ровным и невозмутимым тоном, я заявила:
— Простите, но пустить вас к себе я не могу. Не сердитесь. Я вас не знаю, меня никто не предупредил заранее. Я привыкла жить одна и, если честно, не хочу терпеть неудобства. Впрочем, можете сердиться, это ваше право. Варенье себе оставьте, оно вам пригодится.
Парочка переглянулась, их жизнерадостные юные лица сникли.
— Да ладно. Нам стыдно, что мы вас побеспокоили. Извините.
— Ничего. Не нужно извиняться. Это мне должно быть стыдно. Это же я отказала вам в приюте. Ну, всего хорошего. Тете Вере передайте привет.
Я скрылась за дверями подъезда до того, как они развернулись и пошли прочь со двора. А я, чуть согревшись и перекусив овощным салатом и напившись горячего чая, уселась в кресле с телефонной трубкой, чтоб перезвонить подруге.
Наташа сообщила приятную новость: в пятницу ее Сашеньке исполняется девятнадцать лет, и они решили отметить эту скромную дату.
— Обязательно приезжай! У нас будет своя компания, у молодежи — своя,— приглашала меня Наташа. — Представляешь, у Гены друг из Сибири приехал, дочке Петербург показать. Он вдовец, сорок восемь лет. А зовут Илья,— и шепотом добавила: — Он и правда на богатыря похож, Илью Муромца, огромный, даже крупнее моего. Светка, хороший мужик, богатый, у него в Новосибирске своя фирма по продаже японских машин. Вдруг понравитесь друг другу?
— Глупости говоришь, ты же знаешь, я в Филиппа влюблена!
— Вот дура! Связалась с нерадивым подростком, мало тебе сына проблемного?
— А можно мы с Филиппом приедем к вам?
— Нет, ты ненормальная. У нас же юные девочки будут, ты не представляешь, какие красотки у Сашки подруги, одна лучше другой, просто сказка, избалованные, обеспеченные. Видела бы, на каких машинах ездят! А некоторые и личных водителей имеют. Зачем тебе провоцировать твоего красавчика?
— Все равно он ускользает, а скоро и вовсе исчезнет. Днем раньше, днем позже, какая разница? Недавно вот денег у меня попросил, — добавила чуть слышно и, зажмурившись, приготовилась к Наташкиным тирадам. Но за последующей паузой услышала голос подруги, на удивление спокойный и устало понизившийся до легкой хрипотцы.
— Началось. Вот и хорошо, вот все и прояснилось. Ждем вас в пятницу к семи вечера. Ты чего, серьезно с парнем приедешь?
— Серьезно. А ты против?
— Поступай, как хочешь, только учти — я тебя предупредила. Ты же собственница, Даню своего не любила, и то ревновала к каждому столбу. Ждем, короче. Не разоряйся только на подарки-то. У Сашки все есть, и даже больше. Тренажер просила — купили ей тренажер. А на день рождения ее сюрприз ждет, дорогой. Так что цветы принесешь — и хватит с нее. Кстати, я сейчас на новой диете по Протасову. Слышала? Только сырые фрукты и овощи. Ну, в праздник придется отступить, конечно.
Вот так поговорили. Я загорелась. Мы поедем на день рождения к дочке моей подруги вдвоем с Филиппом! Как настоящая влюбленная пара! Никакой болезненной ревности! Пусть веселится, танцует, флиртует, отрывается по полной! Останется со мной — значит, он действительно привязан ко мне, уйдет к юной красотке — значит, не судьба, постараюсь понять и простить. Днем раньше, днем позже. Лучше, если позже! Но позже — значит продлевать агонию, не так ли? Что-то во мне противилось, подсказывало: нет, не так!
Я разволновалась и весь день не находила покоя, адреналин так и бушевал в моих венах! Но сомнений у меня не было. Решено! Едем на день рождения Сашеньки вдвоем! Удержать силой Филиппа возле себя я все равно не смогу, и он должен оценить мой широкий жест, оценить и еще больше привязаться ко мне, уверенной в себе, неревнивой, дающей ему полную свободу дамой! Ну где он еще такую найдет?
Хотелось немедленно поговорить с Филиппом. Нет, ждать его звонка — значит подвергать себя раннему инфаркту, и чтоб немного успокоиться, набрала его номер. Однако разговор начала издалека.
— Привет, как дела?
— Привет, вот только собирался тебе позвонить. Я на остановке, возвращаюсь из универа.
— Хочешь, приеду и заберу тебя с остановки?
— Не надо. Не хочу тебя беспокоить. Чем занимаешься? — Голос участливый и тянется ко мне навстречу, отчего я просто таю, и млею, и растворяюсь в каждом его слове и в каждой паузе.
— Ничем, пришла с работы, вот думаю, что подарить на день рождения дочке моей подруги. У нее есть все, такая избалованная девочка, так что ничего на ум не идет.
— И сколько исполняется?
— Девятнадцать.
— Подари часы на цепочке, ну, такие, в виде кулона. Или сережки золотые.
— Насчет часов — хорошая идея, я подумаю.
— Когда едешь на банкет?
— В пятницу. Это будет не банкет, домашние посиделки. Хочешь поехать со мной?
— Хочу! Давно не был ни на каких застольях! — с неподдельной радостью.
— Тогда в субботу в семь мы должны быть в Пушкине. Форма одежды — парадная.
— ОК!
Я закружилась по комнате, напевая и пританцовывая, как юная девочка, получившая дорогой долгожданный подарок! Филипп! Он мой, только мой! Пусть непродолжительное время, пусть еще месяц или два, год или всю жизнь, столько, сколько нам будет комфортно вместе, а потом — будь что будет! Все равно любовь не может длиться бесконечно, она имеет срок годности, постепенно она угаснет, наши отношения будут исчерпаны, рано или поздно мы устанем друг от друга, потеряем интерес, простимся, оставив в душе приятные воспоминания о незабываемых днях. Простимся, но не сейчас.
В четверг вечером я заехала в торговый центр и долго, привередливо выбирала часы на цепочке. Наконец остановилась на маленьких часиках “под старину”, с полудрагоценным камнем, достаточно изысканных, но дорогих по моим скромным возможностям. Довольная собой, попросила упаковать их в красивую коробку. Еще больший восторг я испытала оттого, что наконец-то смогла надеть бирюзовую кофточку, купленную когда-то на два размера меньше. В джинсы хоть и влезла, но, взглянув на себя в зеркало, отказалась от этой затеи, переоделась, надев новые черные брюки, стройнившие меня и делая как будто выше ростом. Филиппу будет не стыдно со мной появиться где бы то ни было. После работы приняла душ, намарафетилась и, не заезжая домой, направилась к месту встречи.
В шесть тридцать у метро “Московская” Филиппа еще не было. Он опаздывал, я нервничала, а когда появился спустя сорок минут, то удивленно пожаловался, что никак не мог добраться до места назначения, все что-то мешало ему. Сначала родители не отпускали, доставая незначительными просьбами и упорно навязывая скандал. Когда ему удалось от них отвязаться и выбраться из дома — выяснилось, что забыл проездную карточку. Вернулся за карточкой, вышел, тут же встретил друга, никак не желавшего отпускать его от себя. А уже в вагоне метро на одной из станций произошел непонятный инцидент, и вместо двух минут они простояли десять, сидели без света, взаперти, потом двери открылись, и металлический, словно искусственный голос предложил всем выйти и пересесть в другой поезд.
— Мне приятно, что ты мужественно справился со всеми препятствиями, трудностями, вставшими на твоем пути ко мне, преодолел искушения, и вот мы — вместе! Нет, без тебя я бы никуда не поехала, — покачала я головой и, прибавив газу, направилась в сторону Пулковского шоссе.
Было не по-зимнему тепло и влажно. Утром, правда, выпал робкий снежок, который к полудню растаял, и машины неслись, разбрызгивая дорожную грязь, от которой в воздухе стоял мокрый коричневый туман.
Темнело рано, и бледный свет фонарей и разноцветных реклам высвечивал мелкую морось, косо рассекающую окружающее пространство. Экзотический терпкий запах белых лилий, раскинувшихся на заднем сиденье, наполнял салон. Цветы я купила у метро тоже за свой счет. Я еще надеялась, что Филипп возьмет на себя хотя бы эту часть расходов, и у “Московской” так прямо и сказала ему об этом: “Надо бы цветы купить, малыш, сделай это от себя”. Он тут же красиво смутился, пробормотал: “Наверное, у меня не хватит денег” — и, потупившись, притих. Ехали молча, и только у развилки с Киевским шоссе он вдруг что-то невнятно пробормотал.
— Что? — переспросила я, напряженно вглядываясь в перекресток, который не регулировался светофором и который мне предстояло проскочить, выбрав промежуток между автомобилями, мчавшимися на большой скорости по “главной”. В это самое время стоявшая впереди меня “семерка” удачно оторвалась от нашего ряда и умчалась вперед. Теперь моя “десятка” оказалась первая в очереди.
— Остановись на обочине, я выйду.
— Ты серьезно? Объясни мне, что произошло? Ты обиделся из-за цветов?
— Ни на что я не обиделся, просто я не хочу никуда ехать. Я передумал.
Задние машины уже клаксонили вовсю, считая, что я слишком долго жду удачного момента.
— Но как ты будешь добираться назад?
— Доберусь как-нибудь, — мрачно, не поднимая глаз.
Мелкая морось косо рассекала поле видимости, плотным туманом висела над трассой. Машины все неслись и неслись, ослепляя дальним светом. А стоящие позади меня автомобили нетерпеливо рычали, словно свора бешеных псов на привязи, ожидая возможности ринуться вперед. Вот и долгожданный промежуток, никого нет. Пора! Я рванула с места и тут же увидела несущуюся мне наперерез фуру. Поздно! Услышала резкий, отвратительно визгливый, скрипучий и одновременно низкий звук скрежета тормозов. Мелькнули фары. Откуда она взялась? Как я могла не заметить ее приближение? На размышление нет даже тысячной доли секунды. Остановиться, предоставив фуре обогнуть меня, — значит подвергнуть себя опасности быть смятой, или лететь вперед, рискуя так же быть смятой, а если нет, то, быть может, перевернуться на скользкой дороге или столкнуться с встречным потоком? Прибавив газ, я крутанула руль влево, потом вправо, потом еще правее и, понимая, что опасность миновала, что все позади, фура в облаке брызг благополучно умчалась дальше, исчезла в грязном тумане и каким-то чудом нам удалось разъехаться, выравняла машину, сбросила скорость, а спустя минуту, съехав на обочину, остановилась.
Озноб и ватная пустота. Наверное, я на какое-то время отключилась, упав щекой на руки, все еще сжимавшие руль, потому как даже забыла про Филиппа, угрюмо сидевшего рядом. Почему он молчит? Он хотя бы понимает, что сейчас произошло? Только что мы были на краю гибели, рядом с вечностью и почти заглянули туда? Почему он не хвалит меня, не восхищается тем, как ловко я вывернулась, как сумела выравнять машину на скользкой дороге и этим самым спасла нас от трагедии? Почему он сидит с каменным, обиженным лицом, не пытаясь утешить меня, взять за руку? В чем я провинилась перед ним?
— Сейчас приедем к Наташке, и я напьюсь. — Меня все еще бил нервный озноб, а губы и щеки словно онемели.
Филипп ничего не ответил, но и выходить из машины, похоже, не собирался, и мы снова тронулись.
глава 11
— Моя “деточка”! Спасла нас, моя умница, спасибо тебе.
Я медленно тащилась по узкой, в две полосы, вьющей виражи трассе. Дорога то круто взбиралась вверх, то пологой горкой спускалась вниз, выровнявшись только перед самым Пушкином. Не доезжая до Египетских ворот, мы свернули влево, на тихую, уходящую вниз улочку и вскоре припарковались возле скромной кирпичной пятиэтажки.
— Я немного волнуюсь, — наконец услышала я от Филиппа, в то время как мы поднимались по ступенькам на третий этаж. — Быть может, мне не стоит идти? Меня никто не приглашал! Давай вернемся.
Мне и самой хотелось вернуться, я не могла представить себе, что сейчас мне предстоит изображать веселье и радость и слушать болтовню гостей. Раздражал и Филипп (и зачем я его потащила с собой?). Его игры в стеснительного, несчастного мальчика не вызывали во мне прежнего умиления, а лишь досаду, и потому я резко бросила:
— Нас ждут! Там много молодежи, твоих ровесников, думаю, тебе не будет с ними скучно, — и, взяв его за руку, ступая по лестнице чуть впереди, повела моего малыша за собой.
Дверь распахнула сама Саша.
— Ой, тетя Светочка! Проходите! — и крикнула в глубь квартиры: — Мама, тетя Света приехала! Не одна!
Наташа, раскрасневшаяся, благоухающая дорогим парфюмом, нарядная, в красивой черной блузке с ажурными рукавами и узкой юбке, на высоких шпильках, выбежала из кухни.
— Светочка! Наконец-то! Проходите, раздевайтесь, ждем вас, — и снова исчезла за какими-то дверями.
Сашенька, все так же улыбаясь и пританцовывая, откровенно таращилась на Филиппа. Какая же она красивая! Высокая, почти вровень с ним, тоненькая, как нимфа. Беленькое кукольное личико с нежным румянцем на щеках, чистый лоб, длинные, струящиеся пряди небрежно вьющихся волос. Из-под прозрачной кофточки, похожей на сверкающую паутину, кокетливо виднеется загорелый плоский животик с татуировкой и искрящимся камушком возле пупка.
— Ты — Филипп?
— Филипп. С днем рождения!
Он вручил Сашеньке цветы, я — коробочку с часами, мы расцеловали именинницу в обе щеки и только тогда начали раздеваться. При этом мой спутник был предельно галантен и любезен.
Подарок был тут же распечатан, кулончик надет на шею, а сама Сашенька радостно запрыгала.
— Какая прелесть, какая прелесть! Спасибо-спасибо! — и обратилась к Филиппу: — Идем с нами!
Она задорно оглянулась на своих подружек, набежавших в прихожую и с любопытством выглядывающих из-за ее спины. Они так же пританцовывали, мурлыча и напевая мотив мелодии, доносившийся из дальней комнаты, что не мешало им потягивать через соломинки какой-то напиток прямо из жестяных банок.
— Ой, не могу, какой хорошенький! Мммм! Какие глазки, умираю!
— Мам, я забираю Филиппа в нашу компанию, — крикнула Сашенька, ухватив моего мальчика за руку.
— Ну, это ты у Светланы Александровны спроси.
— Забираю-забираю!
Она уже тащила его за собой, как бездушную, безмолвную куклу, туда, в глубину квартиры, откуда слышались веселые голоса, смех и хлопанье пробок от шампанского, в то время как мне показалось, что Наташка одобрительно, заговорщически кивнула ей. Я осталась стоять и стояла бы весь вечер, глядя на захлопнувшуюся в конце коридора дверь, прислушиваясь к голосам за ней, если бы не моя подруга.
— Ну, ты чего, сама хотела закинуть его в этот вертеп, предупреждала я тебя, сожрут его волчицы, сожрут и косточки тебе не оставят! — и зашептала на ухо: — Оно, может, и лучше. Забей на него, на подростка проблемного. Сейчас тебя с Ильей познакомлю. Он к нам с дочкой прямиком из Таиланда. Такой мужик!! Не может не понравиться, уверяю! Была бы свободна, сама б его не упустила! Только не ломайся ты, не кочевряжься! Ну!
В небольшой, ярко освещенной комнате с окном во всю стену, прикрытым полупрозрачными бордовыми переливающимися занавесками, подоконником, заваленным мягкими игрушками, с множеством комнатных цветов, старинным зеркалом в золоченой овальной раме и отражающейся в нем хрустальной посудой празднично накрытого стола уже сидела дружная компания, расположившаяся на диване и на маленьких, как пуфики, креслах. Муж Наташи — Геннадий, крупный, с животом и залысинами, необыкновенно улыбчивый и обаятельный. Наташина бывшая сотрудница по работе Люба — высокомерная, с вытянутым лицом и тяжелым подбородком, нарумяненная не в меру, одетая в сногсшибательный дорогой костюм, который сидел на ней мешковато, пузырясь на груди и на рукавах. Ее спутник Всеволод, судя по всему, моложе ее, хоть и ненамного, суетливый, нервный, раскрасневшийся, но не от алкоголя, а от возбуждения, натуженно изображал искусственное веселье.
Илью я узнала сразу по описанию подруги. Он сидел в углу дивана, непринужденно, вальяжно развалившись, и всем своим видом сразу напомнил мне льва, лениво, но с проницательным прищуром наблюдающим за происходящим. Большая голова, загорелое лицо, на фоне которого светло-русые волосы и небольшая аккуратная бородка казались бесцветными, как у альбиносов. Ну, настоящий Илья Муромец, этакий славянин, богатырь, Добрыня, русский медведь. А еще он немного напоминал писателя Хемингуэя. Сначала меня смутило то, что на его коленях, прильнув к нему, сидела юная девушка, вернее, девочка. Но тут же, разглядев ее внимательнее, обнаружив явное внешнее сходство и нежный персиковый загар, поняла, что это его дочь. Она сидела, не шевелясь и без интереса глядя на окружающих, словно приросла к своему отцу. При моем появлении богатырь Добрыня, как пушинку, перекинул дочку на соседнее кресло и, привстав, протянул мне руку для пожатия. Лицо его при этом было открытым, добродушным, ладонь теплая, сильная, и я поразилась его белозубой улыбке и серым славянским глазам, излучавшим доброту и одновременно высокомерную снисходительность.
— Знакомьтесь, это Илья, а это наша Светлана, — представила нас Наташка и так хитро взглянула на меня, что я испугалась: вдруг она сейчас подмигнет? Наташка не подмигнула, а попросила пересесть своего мужа и усадила меня рядом с этим большим и теплым медведем. Мне сразу стало как-то уютно и спокойно. Впрочем, его дочка вскоре снова вернулась на прежнее место, еще сильнее прильнув и вцепившись в отца. “Такая кобыла, как не стыдно!” — подумала я про себя. Но тут же постаралась оправдать девочку: “У нее нет матери, и ей, должно быть, очень страшно и одиноко. Вот и ластится к отцу. Какая же все-таки я бессердечная!”
Мне налили шампанского, подвинули тарелку с салатиками, разной нарезкой и зеленью, и все дружно выпили за здоровье именинницы. Я лениво жевала, все время прислушиваясь к тому, что творится на молодежной территории, но ничего не слышала ни шума застолья, ни разговоров. И только изредка кто-нибудь из парней, протопав как слон, или какая-нибудь девушка, цокая каблуками, как лошадь копытами, пробегали мимо нашей комнаты, очевидно, в туалет или на кухню. На секунду заветная дверь распахивалась, и тогда в коридор врывались гул голосов, задорный заразительный смех и оглушающее, равномерное, как сердечный стук, буханье музыки, но через секунду снова все стихало.
Между тем Сева, еще больше раскрасневшись от напряжения, продолжал прерванный на полуслове моим неожиданным появлением рассказ:
— Так вот. Упились мы все, как полагается после бани, уснули в избе на полу, все в повалку, а наутро ходим, как привидения, и головы трещат. Отпаиваемся огуречным рассолом. А хозяйка, Зинка, поставила курицу варить и уборку затеяла. Бутылки собирает и пол моет. А Колька рыжий все никак не проснется, храпит на полу, и весь облеванный. А может, и необлеванный, а просто рожа у него от рождения такая, черт его знает.
При этих словах Люба скривила рот и толкнула в бок своего слишком увлекшегося рассказом ухажера.
— Так вот, Зинка моет тряпкой пол, наткнулась на Колю и его морду лица тоже протерла заодно. А он даже не шелохнулся. Ну, мы все только к вечеру очухались и на рыбалку пошли. На всю ночь. Ну, и Колю с собой прихватили. Хорошо отдохнули, расслабились по полной, до сих пор вспоминаю. А все потому, что на природе, среди людей простых, русских, бесхитростных. Здесь, в Питере, нет таких, все исподтишка, все с хитрецой да с недоверием. Нечасто среди хороших людей удается посидеть. Ну, за нашу дружную компанию!
— Помыли мужика после бани половой тряпкой, подумаешь, — заметила Наташка и, подкладывая мне салат из креветок, зашептала: — Попробуй, вкуснятина. Сашенька сама делала, по какому-то хитрому рецепту.
— Красив Питер, хорош. Люблю сюда приезжать, но жить бы здесь не стал, уж не обижайся, Гена, — опустошив бокал, вступил в разговор Добрыня. — У нас, в глубинке, народ и вправду честнее и открытее. До сих пор могут среди ночи прийти и до утра на кухне задушевные беседы за жизнь вести. Ну, разве возможно такое в Питере? Как-то раз перед самым отпуском позвонили ко мне в дверь часа в два или три ночи. “Кто?” — спрашиваю спросонья. “Соседка”,— отвечает женский голос. Открываю дверь, смотрю, и вправду женщина стоит, одна, незнакомая, средних лет и поддатая прилично. “Не дадите ли, — говорит, — денег в долг”. Говорит, день рождения у нее, и деньги на водку нужны. Рублей сто. Ну, поздравил ее и дал сто рублей, она поблагодарила и ушла. А через день подходит ко мне на улице и отдает полташку, остальные, говорит, позже верну. Действительно соседкой оказалась, только из другого подъезда.
— Взял полтинник-то? — спросила Наташка.
— Взял, — ответил Добрыня невозмутимо, — чтоб не отучались долги возвращать.
— Да, уж точно, в Питере такое случиться не может. Чтоб в два часа ночи и денег в долг. — Гена разлил дамам — шампанское, мужчинам — водку и тоже включился в разговор о провинции.
— Два кума решили забить быка. Один стоит и держит быка за рога, другой лупит кувалдой. Бам! Бык стоит. Еще раз! Бык стоит. Тогда держатель говорит: “Эй, кум, если ты еще раз ударишь меня по голове — я быка не удержу…”
Все по очереди начали травить анекдоты, а на взрыв хохота то и дело к нам заглядывал кто-нибудь из молодежи. Я, конечно, надеялась, что в один прекрасный момент заглянет и Филипп, подойдет ко мне, обнимет и останется рядом. Но в первый раз заглянули парень с девушкой, захихикали и сразу закрыли дверь. Потом еще какой-то молодой человек, толстяк в очках, по всему виду — ровесник Филиппа. Чуть позже заглянула и Сашенька: “Лиза, идем к нам, посмотришь, как мальчишки брейк танцуют”, — позвала она дочку Добрыни, скосив глаза в мою сторону. Лиза, вопросительно взглянув на отца, даже не пошевелилась. “Пойди, Лиза, чего тебе с нами скучать?” — легонько подтолкнул ее отец, и она ушла следом за Сашей, горделиво откинув на спину косу и обиженно поджав губы. По всему было видно, уходить от отца ей не хотелось.
— Рассказал бы, Илья, как в Таиланд-то съездил, говорят, тайки больно хороши, красивые и сексуальные. Признавайся, соблазнили тебя? — спросила Люба, вытирая салфеткой жирные губы вместе с помадой.
“Лучше бы не открывала свой рот”, — подумала я, потому как голос ее оказался каркающим и визгливо-скрипучим.
— Да какие там тайки, и не разглядел вовсе, маленькие, щуплые, кожа да кости и все на одно лицо, как китаянки. Не в моем вкусе. Вот они на меня смотрели, не скрою, с вожделением.
Вся компания одобрительно и весело засмеялась, а мне показалось, что Илья, разливая мартини, слишком смело и откровенно уставился на мою пышную грудь. Я залпом опрокинула высокий стакан. А спустя некоторое время, допив шампанское, которое долгое время безнадежно пузырилось в стороне в хрустальном бокале с причудливым прозрачно-белым ледяным рисунком, одним из тех, что мороз рисует на окнах, вдруг тоже разговорилась. Рассказала о том, как провидение спасло меня на дороге, и вот я здесь, в этой замечательной дружной компании, где тепло и уютно, и мой стресс прошел благодаря добрым хозяевам и замечательным гостям. От любви к моим друзьям, умиления и жалости к себе я чуть не расплакалась.
Выпили за хозяев и на какое-то время притихли и присмирели. Наташка подошла ко мне сзади и обняла за плечи, а Добрыня снова налил мартини в освободившийся бокал с морозно-ледяным рисунком и, качая головой, рассказал про аварию, которую ему пришлось пережить прошлым летом по дороге к Байкалу. Подняли тост за меня, за то, чтоб жила долго и счастливо, и чтоб аварии обходили всех стороной, и больше не приходилось касаться грустных тем. Наташин муж Гена взялся за гитару, и все дружно грянули:
Я твердила о морях и кораллах,
Я поесть мечтала суп черепаший,
Я ступила на корабль, а кораблик
Оказался из газеты вчерашней…
Потом еще спели “Солнышко лесное”. Спустя какое-то время снова заглянула Сашенька. И мы спели в ее честь:
Я игра-а-ю на гармооошке
У прохо-о-о-жих на виду.
К сожале-енью, день рожденья
Только ра-а-аз в го-о-оду!
“Ааа! У вас тут весело!!”, и только она хотела исчезнуть за дверью, как Люба, скрипя и каркая, остановила ее:
— Сашенька, показала бы нам шубку, что родители тебе подарили!
— Щас!
Вернулась быстро, вплыла белым лебедем в длинной, легкой норковой шубке с пояском, туго затянутым на осиной талии.
“Аххх!!” — тут же раздался всеобщий вздох восхищения, все одобрительно захлопали, а Сашенька, под наши восторги и аплодисменты, то грациозно вышагивая, то кружась и кривляясь, весело и непринужденно пародировала моделей.
— Сколько же стоит такая роскошь? — визгливо спросила Люба.
Наташка в ответ только махнула рукой, а Геннадий, прищурившись, улыбался, довольный собой и своим дружным семейством, поглядывал, перебирая струны гитары, то на дочку, то на гостей. Мне же без зависти, но с грустью подумалось о том, в какой шикарной дубленке я видела Сашеньку прошлой зимой, а еще: мне бы фигуру такую, как у Сашеньки, и никаких шуб не надо!
Лиза, вертевшаяся тут же, замерла и молча, многозначительно уставилась на отца, даже обнимать и теребить за пиджак перестала. Илья погладил дочку по голове, поцеловал в щеку и что-то шепнул на ушко, после чего Лиза, не выражая ни радости, ни удовлетворения, снова откинула толстую косу и, сорвавшись с места, умчалась вместе с Сашенькой.
Выпили за именинницу. Наташа начала собирать лишние грязные тарелки со стола, и вскоре на почетное место водрузили огромный торт “Графские развалины”, к которому никто не хотел притрагиваться. Все были сытые и пьяные и от чая отказались напрочь, предложив оставить на утро.
— Танцевать, танцевать! — закаркала Люба.
Стол отодвинули, яркий свет выключили, Гена щелкнул кнопкой магнитофона, и комнату наполнила задушевная, нежно обволакивающая мелодия на тему известного шлягера, вспомнить слова которого я не могла, как ни старалась. Добрыня пригласил меня на танец, галантно подав руку. Я поднялась, но, неловко качнувшись, задела рукавом чей-то бокал и опрокинула его на скатерть. Илья не обратил на это внимания, стиснул меня железной хваткой так, что я испуганно отстранилась, и мы стали топтаться под томные звуки саксофона.
— Светочка, мне все кажется, что вы где-то витаете. Наверное, вам с нами скучно?
— Нет, все замечательно, просто не пришла в себя от стресса.
— Все обошлось, и слава Богу.
— А вы к нам надолго?
— В понедельник улетаем. А вы были в Сибири?
— Нет, не приходилось.
Мне казалось, отпусти Добрыня мою талию — я тут же грохнусь на пол. Комната плыла перед моими глазами, и первая волна радости и эйфории уже сменилась скукой и беспричинной тоской. Рядом с нами танцуя, зажималась парочка Люба–Сева. Они откровенно целовались, так, что были слышны противные, чмокающие и чавкающие звуки, я взглянула на них, и мне сделалось так нехорошо, что я начала трезветь. Подумалось: “Пора домой”.
— Простите, я выйду на минуту, — сказала я Добрыне и, стараясь изо всех сил держаться ровно, покинула комнату.
Зайдя в ванную, я ужаснулась и даже отпрянула, увидев свое отражение. Всегда снисходительно-доброе ко мне Наташкино зеркало на этот раз решило посмеяться надо мной. На меня смотрела пьяная тетка, взлохмаченная, с мутными глазами и размазанной губной помадой. Кто эта рыжая нетрезвая женщина? Неужели я? Я-то воображала себя красоткой. Загорелой и похудевшей на два размера. Боже! На кого я похожа! Начала поспешно умываться и Наташкиными подручными средствами приводить в порядок свой внешний вид. В то же время прислушивалась к посторонним звукам за стенкой: кто-то вышел из туалета, и этот “кто-то” был явно не один, потом кто-то ломанулся в ванную, постучав и подергав дверь, потом все стихло. Я старательно пудрилась, красила губы и, как мне казалось, трезвела с каждой минутой.
“Нет, все же пора ехать домой, не то расплачусь от скуки”, — рассуждала я и направилась в нашу комнатку, но, очевидно, заблудилась, потому как оказалась в просторной, полутемной зале с приоткрытой дверью на балкон. Здесь было холодно и царил полумрак. Никто не танцевал. Молодежь неприкаянно шаталась по квартире, кто-то зажимался по углам, периодически хлопала входная дверь на лестничную площадку. Парни, не стесняясь, курили какую-то гадость, от которой по всей квартире шел незнакомый тошнотворный терпкий запах, бухающая монотонная музыка ритмично била по мозгам. Промелькнула Сашенька в своей длинной и легкой шубке и исчезла за какой-то дверью. Филиппа нигде не было.
В соседней комнате, поменьше, ярко освещенной несколькими светильниками и где для фуршета был накрыт длинный стол, который уже представлял собой печальное зрелище (“графские развалины” — пришло мне на ум), почти никого не было. Я взяла со стола баночку с напитком и отхлебнула. Ммм, вкус приятный, шипуче-прохладно-ягодный. “Пора, пора домой!” Допила напиток и направилась в прихожую. Кто-то схватил меня за рукав и потащил. Наташка! Начала меня отчитывать:
— Ну где ты шляешься! Идем скорее, мы в фанты играем!
В комнате “для взрослых” царило веселье. Даже молодежь выползла из углов и с азартом включилась в игру. Добрыня “водил”, а Люба скрипуче-визгливо выкрикивала: “А этому фанту что сделать?” — “Этому фанту… ммм… прочитать что-нибудь из Пушкина!!” Фант принадлежал толстяку, и он, к изумлению публики, торопливо отчеканил:
Цветы последние милей
Роскошных первенцев полей.
Они унылые мечтанья
Живее пробуждают в нас.
Так иногда разлуки час
Живее сладкого свиданья.
“Браво-браво!” — все захлопали, а Наташка, подтолкнув меня вперед и тряся моей цепочкой над ухом Ильи, спросила: “А этому фанту что сделать?” — “Этому?? — Добрыня задумался и вдруг выдал: — Что-что?! Меня поцеловать!” Я ущипнула Наташку за руку и попыталась ретироваться, но меня остановили, окружили и вплотную притерли к Добрыне. Он хоть и продолжал сидеть спиной, но я почувствовала, как он замер и, когда я чмокнула его в щеку, крепко обхватил меня за зад. Я вырвалась и тут же удачно плюхнулась на один из пуфиков. Перед моими глазами все кружилось с бешеной скоростью. Приходилось сильно зажмуриваться и резко открывать глаза. Тогда на время все предметы возвращались на прежние места и кружение останавливалось, но ненадолго. “Скорее домой, пока я не потеряла человеческий облик. Еще свалюсь где-нибудь и усну, не приходя в себя. Главное, не потерять над собой контроль. Вот только как куртку найти, вешалка завалена одеждой так, что не докопаться. К черту одежду!” Я стала срывать шубы и пальто и швырять все прямо на пол. Вот, вот моя легкая куртка с меховой оторочкой. “Куда ты?! У нас останешься! Гена, не пускай ее”, — Наташка. Как из-под земли выросла!
— Нет! Я поеду домой! Возьму такси или на попутке.
— Ты же пьяная, Света, поспишь у нас, а завтра на машине уедешь.
— Блин, я забыла про машину, Гена, посмотри, стоит она на месте, все в порядке? — кажется, я заикалась и проглатывала окончания.
— Стоит, стоит твоя “деточка”, не бойся, мы присмотрим. — Гена как будто и не пил вовсе наравне со всеми. Держится молодцом.
— Наташ, я не пьяная, я доберусь. Ак! Ой!
Нет, я не заикалась, а икала, но пуговицы все же смогла застегнуть без посторонней помощи. Закуталась в шарф и сидела в прихожей, ожидая своей участи. Здесь уже толпился народ, кто-то одевался, кому-то наливали водки “на посошок”, слышалось карканье Любы и прощальные, взахлеб, восторги Севы.
— Ой, Господи, — кудахтала надо мной Наташка, — ну подожди, сейчас за кем-нибудь приедут, заодно и тебя отвезут. Не волнуйся, к самому подъезду доставят. Сашенька, кто у тебя из Питера? За Аленой отец приехал? Ой, как хорошо!
Илья тем временем принес мне пить, и икота моя не сразу, но прошла, и я продолжала сидеть, тупо уставившись на красивого высокого юношу, смотревшего на меня, не мигая, сверху вниз. Как будто даже с укором. Кажется, я его знаю. Кажется, Филипп его зовут. О чем-то они с Наташкой шушукаются. “Вы не волнуйтесь, я провожу ее”, — да, это голос Филиппа. Он, видимо, решил, что я пьяная? Мразь, жиголо!
— Не надо меня отвозить, я и сама доеду. Да, сама! Ты что! Убери руки! Не надо меня поднимать, я сама встану! Я не пьяная! Пошел прочь от меня, я ненавижу тебя, ненавижу! Я из-за тебя сегодня чуть не разбилась! Тварь, альфонс несчастный! Вечный нытик! На фиг ты за мной увязался! Давай заплачь, зарыдай! Я даже не удивлюсь!
Началось какое-то движение. Какое-то мелькание перед моими глазами. Кажется, я ударилась затылком о стенку. Ударилась? Нет, ударили! Щека так и пылает. Филипп??!!
“Ах ты, щенок!” — я резко вскочила, чтоб вцепиться ему в волосы. Избить подлеца, посмевшего поднять на женщину руку, избить! Выцарапать глаза! Но ноги оказались ватными, а движения замедленными и слишком плавными для пощечин. А потому от бессилья я только продолжала выкрикивать слова, те, что пообиднее, поунизительнее и побольнее, хотя в прихожей уже никого не видела, все рванулись вон из квартиры вслед за исчезнувшим Филиппом, и мне стало страшно, что Гена или Илья его просто раздавят или размажут по стенке. Не помню, как меня вывели на улицу, усадили в машину. Помню лишь, что морозный воздух обдувал мое разгоряченное лицо и не давал заснуть.
глава 12
Сознание не скачком, но медленно выплывало из глубин сна на поверхность, цепляясь за ускользающую, напряженную, смутную жизнь, которая еще секунду назад была единственной настоящей реальностью. Казалось, еще одно мгновение, и я смогу восстановить все, что мне снилось, но настоящее уже поглотило меня целиком, захватив мой готовый взорваться от всплывающих в памяти воспоминаний мозг.
Как жить дальше? Как показаться на глаза своим знакомым, единственной моей доброй подруге Наташе?
В висках стучало, пульсировало, а периодами накатывающая дурнота и тошнота не позволяла оторвать голову от подушки. Я лежала, пытаясь не думать, но мозг помимо моего желания высвечивал самые кошмарные моменты прошедшего вечера. С замиранием сердца набрала мобильный номер Филиппа, долго вслушивалась в безнадежные гудки. Вздрогнула, услышав: “Алло”.
— Филипп, это я, Света. Нам нужно поговорить.
— Света, думаю, вчера ты мне сказала все. Пока! Не звони больше.
— Подожди, не клади трубку, прости меня, Филипп! Я была не права, я выпила лишнего. Я же не пью, не умею, потому и повела себя неадекватно. Ты же меня всегда понимал, Филипп.
Последовала небольшая пауза, во время которой я воодушевилась и только хотела сказать ему что-нибудь нежное, как услышала:
— Ты вовсе не Белая Ворона, таких Белых Ворон, как ты, — на улице стаями летают. Прощай!
Услышав короткие гудки, я снова начала судорожно набирать номер, не попадая пальцем в нужные кнопки. Как же так, я же ему не все сказала, Не сказала главного, что он — моя первая в жизни любовь. Он ничего не знает! Нужно все объяснить! Немедленно! Подожди, Филипп, я сейчас, минуту. Я открою тебе правду, все как есть. Ну же, возьми трубку, назови меня “Чудо мое”, скажи, что скоро мы встретимся, успокой меня! Филиииииип! Но мобильный упорно отвечал: “Абонент недоступен”.
Днем я позвонила в Пушкин. Сняла трубку сама Наташа и с плохо скрываемым раздражением в голосе, скучно сообщила, что с машиной моей все в порядке, она по-прежнему стоит на улице, но стеречь ее некому, а потому лучше мне приехать и забрать ее поскорее. “Что у тебя с голосом?” — спросила я, но Наташка только отмахнулась: “Приедешь — расскажу”.
В этот день я так и не смогла подняться с постели. Лежала в темной комнате под тиканье часов и то ругала себя последними словами, то уговаривала и обнадеживала, что не все потеряно. Из-под прикрытых век наблюдала, как в открывшуюся, словно от сквозняка, дверь комнаты лился голубоватый, неоновый свет. Приподняла голову. Нет, привиделось, очевидно, я задремала. Но тот же холодный свет, похожий на лунный, нарисовал на полу дорожку и высветил чей-то знакомый силуэт. Кто это? Я напряглась так, что застучало в висках, вглядываясь в приближающийся образ. Даня! Идет прямо на меня и, кажется, сейчас скажет нечто важное. Надо бы встать и бежать навстречу. Сейчас, сейчас я встану, нет, что-то меня держит. Да, точно он! Совсем близко. Смотрит и молчит. И тут мне все открылось. Зачем, Даня?!
На следующий день ударил мороз. Окна покрылись тончайшими ледяными разводами. Я вспомнила хрустальные бокалы с шампанским, и мне сделалось дурно. В промерзшей маршрутке добралась до Пушкина, скользя и спотыкаясь о наледи, спустилась вниз по тихой заснеженной улочке к Наташкиному дому. Подниматься к ней в квартиру я не спешила, решив постоять, подышать студеным воздухом, прочистить затуманенные мозги и привести в порядок утопающие в вязкой депрессии мысли. Сквозь сизую пелену неба все еще проглядывало мутное солнце, неровно высвечивая застывший зимний день, сонно склонявшийся к сумеркам. “Деточка” моя стояла на прежнем месте, в полном одиночестве, чудо, что не сняли с нее зеркала, щетки или колеса, не залезли в салон и не вытащили что-нибудь изнутри. Уехать бы сейчас же, не заходя в дом. Нет, нужно идти.
В маленьком дворике, как всегда, не было никого, тишину нарушало лишь карканье одинокой вороны, сидевшей на хрупкой ветке покрытого инеем, замерзшего дерева. Правильно, правильно, милая птица, ругай меня, ругай. Если бы мне иметь хотя бы крупицу твоего ума! Но что это, когда она успела влететь в квартиру и снова обернуться женщиной?
Наташку, стоявшую на пороге, узнала не сразу. Я увидела в ней ту самую ворчливую ворону, только что сидевшую на ветке, всклокоченную, с торчащими перьями и неподвижным, недоверчиво-злобным взглядом. Резкие движения, мрачный вид и готовность клюнуть любого, посмевшего приблизиться к ней, вывели меня из полусна, а колючие глаза с темными веками напугали не на шутку, и, чтоб не раздражать подругу еще больше, я решила вежливо отметиться и быстренько, по стеночке, на цыпочках ретироваться.
На кухне за столом сидели Гена и Добрыня, расслабленно и как будто нехотя пили пиво. Перед ними стояли тарелки с бутербродами с красной икрой и какой-то благородной рыбкой. Добрыня при виде меня вскочил, торопливо застегивая ворот рубашки, галантно поцеловал мне руку и подвинул стул. Нет, не от встречи с Ильей я смутилась и раскраснелась, но от мысли, что все они притворяются, а на самом деле не уважают меня, и доброе их отношение ко мне — лишь видимость, оно не искренно, лживо, и в душе они считают меня глупой, никчемной теткой, брошенной накануне своим любовником.
— Будешь чай или кофе? — Наташа нервно хлопала дверцами кухонных шкафчиков.
— Нет-нет, ничего не хочу.
По контрасту с шумным праздником, где бушевали страсти, шумела музыка, где все были красивы и веселы, сегодняшний день был тихим, скучным и отрезвляюще реальным. Наташка, с постаревшим, помятым и осунувшимся лицом, взъерошенная, злобная пленница-птица, слонялась из угла в угол, закуривая одну сигарету от другой, даже и не пытаясь скрыть свое недовольство, и, боясь, что меня сейчас заклюют, я решила опередить ее, попытавшись смилостивить подругу хотя бы немного. Надув губы, виновато спросила: “Наташ, злишься на меня, да? Мне и самой тошно”. На более сильные проявления эмоций у меня не было сил. Наташку даже передернуло от моих слов: “Тут и без тебя было кому праздник испортить, только втихую”. Она с яростью потушила очередной окурок и плюхнулась на предназначенный для меня стул. Гена с Ильей на это никак не отреагировали, только усерднее и сосредоточеннее стали чистить сухую рыбку и, не поднимая глаз, придвинули бокал с пивом Наташе. Но та вскочила и, схватив меня за рукав, потащила за собой в Сашенькину комнату, где вместо обычного цветочно-зеркально-плюшевого порядка царил полный бедлам. Шкафы были распахнуты, медвежата с протянутыми, словно просящими о помощи, плюшевыми лапами как попало свалены в углу, воздушно-пенные, бело-розовые покрывала и подушечки разбросаны, даже цветы в горшках не были расставлены, как обычно, каждый на своем месте, но составлены отчасти на подоконнике, отчасти на журнальном столе и даже на полу.
— Не томите же меня, скажите, что случилось-то? — взмолилась я недоуменно.
— Да все нормально, все замечательно, не считая того, что все подаренные деньги стащили, мобильник и шубу в придачу. Вот только вчера спохватились. Погуляли, называется!
Я с трудом переварила выложенную мне новость.
— И мой подарок тоже? — вырвалось у меня непроизвольно.
— Твой — нет. На шее твои часики. Так и носит, не снимая.
— Милицию вызывали?
— Смеешься, какая милиция, что они могут сделать? Неужели ты веришь в нашу милицию? Говорю же, только вчера вечером спохватились.
— А где девочки?
— Сашенька с Лизой уехали к подружкам, обсудить новость и разобраться со своими подозрениями.
— А что Гена говорит, почему он не поехал, да вместе с Ильей, пригрозили бы, запугали. — Нужно было хоть что-то говорить и не хотелось верить в то, что все так безнадежно.
— Мужики уже позвонили кому надо. Ладно, будем ждать, — зло бросила Наташа, и мне захотелось провалиться сквозь землю или быстрей уехать восвояси, чтоб не раздражать подругу своим глупыми вопросами и насупленным видом.
Я поспешно попрощалась, собираясь поехать назад, домой, но тут Добрыня выразил желание поехать со мной в город. Ему, видите ли, нужно было срочно встретиться с одним старым другом, художником, и меня все дружно попросили подбросить Илью до Питера. Ехать с мужчиной, вести с ним беседу, делать вид, что ты благополучна и всем довольна, изо всех сил скрывать свое полуобморочное состояние — это было для меня настоящей пыткой, мучением, но отказать Наташе с Геной я не могла и потому, натянуто улыбнувшись, с готовностью, слишком уж бодро, закивала: “Ну, конечно-конечно. Какая мне разница, я же все равно в Питер еду”.
Добрыня надел джемпер, накинул пушистый шарф, застегнул дубленку, долго поправлял перед зеркалом норковую шапку и, вполне довольный своим солидным видом, заполнив собой весь коридор, направился к выходу, я засеменила следом. Вежливо открыв передо мной дверь, пропустил меня вперед, я протиснулась, и наконец мы вырвались из душной, гнетущей атмосферы на волю. Уже стемнело. В застывшем густом воздухе сиреневых сумерек, на фоне слабого света редких фонарей серебряной сетью переливались блестки кристалликов инея. Легкий морозец взбодрил меня, и я, вздохнув полной грудью, озабоченно пробормотала:
— Холодно, а машина без прогрева вторые сутки, боюсь, вдруг не заведется.
— Светочка, это разве мороз? Наверное, вы и морозов-то не знаете настоящих.
— Ну почему же, прошлая зима была очень даже, — ответила я неопределенно. Поддерживать пустой разговор мне было скучно и лень, хотелось поскорее домой, чтоб поплакать в одиночестве и тишине.
Промерзшая “деточка” хоть и не сразу, но завелась.
— Наконец-то вырвались, сбежали, — устраиваясь поудобнее, заявил Добрыня. Сиденье под ним жалобно скрипнуло, и он тут же недовольно и ворчливо забубнил: — До чего же узкие эти “жигуленки”.
— Сбежали? — Я взглянула на него непонимающе, и Добрыня тут же торопливо добавил:
— Ну, я хотел сказать, что неприятная ситуация сложилась у наших друзей, такое и врагу не пожелаешь. Случись такое у нас, в Сибири, уже на следующий день воры были бы схвачены и вместе с шубой и всем остальным стояли бы перед хозяевами в ожидании своей участи, а здесь… Гена, похоже, ничего сделать не может или не хочет шум поднимать.
“Что стоят все шубы и все драгоценности мира в сравнении с загубленной судьбой и потерянной любовью?” — подумалось мне. Нет, их беда не идет ни в какое сравнение с моим горем, колючей рыбьей костью застрявшей у меня в душе! Добрыня, словно прочтя мои мысли, тактично замолчал на время. Снег под колесами хрустел корками льда, и, пока не выехали на трассу, я, боясь забуксовать, вела машину медленно и напряженно. Пулковское шоссе, широкой черной рекой, ровно струившейся на фоне белоснежных берегов, было на удивление пустынно, редкие авто обгоняли меня, обдавая грязными брызгами. Добрыня молчал, но по всему чувствовалось, как его распирает задать мне вопрос по поводу инцидента, и только он повернулся ко мне, обратившись: “Что ж, Светочка…”, как я внутренне сжалась, но услышала неожиданное продолжение фразы: “А не пойти ли нам в ресторан? Если честно, я просто хочу есть. Идемте, я приглашаю вас, Света”.
Сидеть в ресторане среди пьяной толпы под грохот музыки — нет, хуже этого могли быть только задушевные воспоминания о дне рождения Сашеньки. Это было выше моих сил. Я все еще не пришла в себя, меня мутило, подташнивало, в животе то и дело предательски урчало, и я, чтоб не быть невежей, пошла на компромисс.
— Давайте в кафе какое-нибудь заглянем или в бистро. Я бы стакан сока выпила или холодного морса, но вот есть не хочу.
Мы притормозили возле первого попавшего маленького бистро с ярко освещенной вывеской. Внутри было очень уютно, тепло, звучала спокойная музыка, и столик, который мы выбрали, находился в закутке. Одежду скинули прямо на стулья, и Добрыня тут же принялся изучать меню. К нам подошла официантка, хрупкая, большеглазая девочка, немного похожая на Лизу, дочку Ильи. Заказал себе горячее, а для меня — салат из крабов, сок и десерт из свежей клубники со взбитыми сливками, что мне показалось излишней роскошью. Никогда прежде я не ела свежую клубнику зимой.
Проводив официантку глазами и приступив к трапезе, я отметила вслух сходство девушки с Лизой, и глаза Ильи тут же потеплели.
— Ох, страшно мне за нее, за всех таких беззащитных девочек страшно. Каково им в этом мире с волчьими законами? Вы вот, Светочка, одна. Справляетесь?
— Не справляюсь. С сыном не смогла справиться. — Почему призналась, сама не знаю. Не от желания быть откровенной, нет, просто мне было лень врать, выкручиваться и бравировать своей непотопляемой стойкостью.
— Я вот, помню, в детстве тоже без отца рос. Всяко-разно было. Но спасибо маме. Мама у меня была мудрая женщина. Ничего мне не запрещала, лишь наставляла. Из дружков моих бывших почти никого не осталось. Кто в тюрьме сидит, кто спился, меня вот Господь миловал.
— Вы сильная личность, Илья, не все же такие, как вы. — Я говорила просто так, чтоб хоть как-то поддержать беседу.
— Ну, сильная — да, как же иначе. Но и у меня есть свои слабости. Для меня главное в жизни — это полноценная семья, стабильность, надежный тыл. Иначе зачем бизнес, для кого деньги? Уют люблю и тепло, чтоб как в детстве.— Добрыня даже есть перестал. Говорил задумчиво, но с энтузиазмом, серьезно, но мечтательно, глядя то словно в пустоту, то мне в глаза, и от взгляда этого, буравящего меня насквозь, я чуть не поперхнулась. Даже перепугалась, вдруг он прямо сейчас сделает мне предложение? А я даже не смогу ответить ему “да”.
— Для мужчин этот вопрос при желании быстро может разрешиться, не то что для женщины. Жениться уверенному в себе, самодостаточному, обеспеченному мужчине — разве проблема?
— Ох, Светочка, вы действительно наивны. Меня воспринимают только как денежный мешок, не более. Не вижу искренности, честности, потому не спешу оформлять отношения. Проблем меньше.
Я даже вздохнула с облегчением. Подумалось: “Не так-то прост этот сибирский валенок. Вряд ли я когда-нибудь дождусь от него предложения руки и сердца. Это он только с виду такой, Добрыня. Небось увижу его на работе, в деловой обстановке — не узнаю. И к женщинам у него заоблачные требования, так что мне ловить здесь нечего, он уже красотками модельными пресыщен, не прорекламируй меня Наташка — он бы на меня даже как на пустое место не взглянул”.
Добрыня допил чай, вытер губы салфеткой и откинулся на тяжелом никелированно-дерматиновом стуле, и я перепугалась не на шутку, что стул сейчас же развалится под ним. Расплатившись с официанткой, весело упорхнувшей от нас со щедрыми чаевыми, мы встали и начали одеваться. Я застегивала куртку и с недоумением наблюдала, как Добрыня подбирал с тарелки остатки курицы и, добавив к объедкам несколько ломтиков хлеба, все это аккуратно завернул в салфетку. При этом вид его был совершенно невозмутимый и весьма довольный. Я хотела промолчать, но не сдержалась.
— Илья Петрович, что вы делаете?
Но он ничего не объяснил. Когда мы вышли на улицу и ледяной ветер встретил нас резкими, колючими порывами в темноте морозного вечера, Добрыня поправил шапку, оглянулся по сторонам, но так же не проронил ни слова. Идти к машине он не спешил, а продолжал топтаться у входа в бистро и все озирался и посвистывал. Меня, продрогшую в один миг, это начинало раздражать, но я терпеливо молчала, так же озираясь по сторонам в поисках неведомого “нечто”, в то время как ветер хлестал меня по лицу, пробираясь за ворот куртки и обжигая холодом щеки.
— Собака здесь бездомная бегала, дежурила у входа, запропастилась куда-то — наконец с досадой объяснил мой спутник.
Собака? Какая еще собака? Я не видела никакой собаки, вернее, не обратила внимания. Илья еще раз громко свистнул, и тут из темноты выскочил огромный облезлый пес на длинных лапах, с покрытой инеем шерстью, понурым хвостом и жалобным взглядом.
— Пришел песик, умница, на, держи, бедолага, — Добрыня положил салфетку на землю.
Пес осторожно, с оглядкой подошел и стал с жадностью глотать куски курицы и хлеба. Я с недоумением посмотрела на Илью, потом протянула ему руку, он сжал мою кисть своей огромной ладонью, и мы направились к машине.
Уже при подходе к автомобилю, мой спутник вдруг изменил траекторию пути и подвел меня к цветочному киоску, маленьким тропическим оазисом светившемуся в темноте зимней улицы. Вскоре я, забыв о холоде и морозной темноте, вдыхала аромат чудных роз, упакованных в красивый, ажурный целлофан, приятно шуршащий и перевязанный атласной лентой.
Друг Добрыни, художник, которого он не видел уже много лет и даже не переписывался с ним, жил на Рубинштейна, у Пяти углов. Я припарковала машину на Разъезжей и приготовилась проститься с Ильей, но он как-то грозно, по-царски положил свою широкую ладонь на “торпеду” и тоном, не терпящим возражений, заявил:
— Идемте со мной, Света. Неужели вы решили бросить меня? А я даже не знаю, жив мой друг или нет, пил он раньше по-черному, может статься, и переехал из центра.
— Вы сходите один, Илья Петрович. Если через десять минут не вернетесь, я уеду, а если вернетесь… — я запнулась, не зная, что говорить, но выручил сам Добрыня:
— …А если вернусь, мы покатаемся по городу, покажите мне те места, куда не возят туристов, хорошо?
— Хорошо.
Илья скрылся за домом, но почему-то мне подумалось, что он обязательно вернется. И в самом деле, вернулся быстро, даже быстрее, чем я ожидала, не успела я замерзнуть, а главное, разглядеть парня, высокого, худого брюнета в черном пальто, издалека очень похожего на Филиппа. Напряженно всматриваясь вдаль, туда, на пересечение Ломоносова и Загородного, я следила за каждым его шагом, глядя, как он приближался к перекрестку. Вот сейчас он перейдет дорогу, и станет ясно, он это, или я обозналась. Вряд ли это Филипп, вряд ли, но очень уж хотелось рассмотреть похожего юношу поближе. Ага, поток машин остановлен, загорелся зеленый. Переходит! Вот сейчас поравняется со мной, промелькнет, кольнет острой болью, словно огненным плащом, обожжет своей аурой — и исчезнет. Моя мечта, моя вечная мука, мой мираж зыбкий, нереальный, ускользающий. Еще чуть-чуть, и я увижу его лицо. Протерла запотевшее лобовое стекло, но тут же отвлеклась на Добрыню, который вырос как из-под земли, заполнив собой все обозримое пространство. Скользит, хрустит по снегу, как мальчишка, надевая на ходу перчатки и поправляя шапку.
В Ленинграде-городе, у Пяти Углов
Получил по морде Саня Соколов,
Пел немузыкально, скандалил,—
Ну и, значит, правильно, что дали, —
шумно садясь в машину, продекламировал Добрыня. И, весело, лукаво взглянув, добавил: — Сказали, переехал куда-то мой художник, вроде как в пригород.
— Сейчас всех пьяниц выселяют из центра в пригороды. — Я оглянулась в надежде увидеть хотя бы удаляющуюся спину. Искала, шарила, сканировала глазами пространство от моей машины и туда, в бесконечность переулка, но юноша исчез, как сквозь землю провалился. Фантом растворился, оставив в морозных сумерках легкую, с голубыми искрами дымку. — Заплатят гроши, накупят им водки и дают бумаги на подпись. Хорошо, если в пригород, могут в глушь какую-нибудь отправить или “грохнуть”, чтоб не мешался.
На меня нашло философское настроение, потому как вопрос этот, квартирный, был для меня не менее болезненным и стоял передо мной так же остро, как для любого питерца, будь он пьяницей, честным тружеником или одиноким пенсионером. Я часто задумывалась над тем, что может произойти со мной, с моим комфортным, крупногабаритным, двухкомнатным, отдельным жильем, случись мне серьезно заболеть, например. На Владика-то нет никакой надежды!
— Светочка, давайте не будем о грустном, вы меня по городу обещали покатать, по закоулкам разным. Ну, с чего начнем?
— Даже не знаю. Здесь, в центре, все интересно.
— Светочка, а вы знаете, что в Питере не одна площадь пяти углов, а несколько? Есть даже площадь шести углов, видели такую?
Я уже собиралась серьезно обидеться и надуться от такого унижения, но передумала, тем более что шесть углов не видела ни разу. А может, и видела, да внимания не обращала.
— Знаю, но как-то не задумывалась над этим.
— Я, когда в Питере учился, коллекционировал такие площади. Могу похвастать своей коллекцией и надеюсь, вы добавите мне новые экспонаты.
Я занервничала. Стыдно признаться, но хорошо я знала только Васильевский остров, где жила и работала и где проспекты и линии были выстроены в ровные шеренги и пересекались под прямыми углами, ну Петроградку, где в далеком прошлом училась в мединституте, ну Веселый Поселок, где недолгое время снимали с мужем квартиру, ну… ну вот, пожалуй, и все. Про остальные районы похвастать не могла, а центр знала вовсе плохо, случалось и плутать по хитросплетениям из узких улочек и каналов, так нелогично и непонятно вьющихся, то соединяющихся в одну точку в виде небольших площадей и перекрестков, то разбегающихся в разные стороны под разными углами от центральных проспектов.
— На площади Льва Толстова, что на Петроградке, там еще знаменитый дом с башнями — много углов. Каменноостровский пересекается с Большим проспектом, отсюда же улочка Льва Толстого отходит наискосок.
— Правильно, — снисходительно похвалил меня мой спутник. Так учитель назидательным тоном говорит со своей не очень-то радивой ученицей. Меня это взбесило. Как так?! Я родилась в Питере, живу здесь всю жизнь, а он, приезжий сибирский валенок, будет мне экзамен устраивать! Я начала судорожно вспоминать все площади и крупные перекрестки. Ага! Вспомнила еще один!
— На Петроградке еще есть пересечение Левашовского с Чкаловским и с Подрезова. Чуть-чуть в перекресток не вписывается улочка Бармалеева, получилось бы шесть углов. А еще у Дворца культуры “Октябрь” площадь небольшая, но углов — не счесть! — заявила гордо и, спохватившись, радостно добавила: — А знаете, что на самом деле улица Бармалеева была названа по фамилии некоего переселенца из Англии Бромлея — и называлась Бромлеевой? Переименовали ее, чтоб звучало понятнее.
— То же самое произошло с Гороховой улицей, на которой когда-то находились лавки купца-немца Гарраха. Светочка, вы отлично знаете город! Молодец. Но там, на Яблочкова, всего пять углов, а шесть есть, но в другом месте, в районе Бакунина и Полтавской, обращали внимание?
Между тем мы подъехали к перекрестку Садовой с Невским, и я не знала, поворачивать мне или ехать дальше.
— Едем прямо по Садовой, Светочка, я вам сейчас мою любимую площадь пяти углов покажу, маленькую такую площадь, старинную, недалеко от Фонтанки.
По Инженерной, мимо цирка, переехали через мостик, свернули налево и, промчавшись по ровной и тесной от припаркованных авто, односторонней Моховой, уперлись в улицу Чайковского, еще раз налево, и почти сразу Добрыня попросил остановиться.
Действительно, раньше я здесь никогда не бывала в этом древнем центре, на пересечении тихих аристократичных улиц Гагаринской и Чайковского. Отсюда же отходила ускользающая, загадочная, манящая, старинная, словно из средневековой сказки, узкая каменная просека, зовущая заглянуть в ее неизвестность. Картину дополняли слишком скудное освещение и зимняя, застывшая в полном одиночестве звездная ночь при абсолютном отсутствии автомобилей и людей. Мы свернули туда, в узкую расщелину между мрачными домами, и, проехав совсем немного вдоль каменной просеки под названием улица Оружейника Федорова, вынырнули на ярко освещенную, парадную набережную Фонтанки. Миф оказался развенчан. Вот так, никакой сказки и загадки, мы снова на виду, открыты всем ветрам, дорогам и новым закоулкам.
Дальше наш путь лежал к площади шести углов в районе Старо-Невского и Суворовского, где, по словам Добрыни, находился самый настоящий рассадник диковинных перекрестков, неожиданных поворотов и где самое занятное смешение домов, улиц и углов поставит нас в тупики.
— Светочка, и как же свое время свободное проводите? — начал пытать меня Добрыня. Ага, издалека начинает, все хочет выведать из первых рук, на что я гожусь, хорошая ли хозяйка, насколько серьезная и надежная. Неужели его не убедил позавчерашний вечер? Наташка с Геной, наверное, расхвалили меня, расписали как дурочку неопытную, жизни не знающую, из которой можно лепить что захочешь. Фиг тебе, Добрыня, ждет тебя разочарование, предстану перед тобой такой, какая есть на самом деле, не лучше и не хуже.
— В Интернете сижу, с мальчиками знакомлюсь, с одним вот рассталась на ваших глазах.
— Интернет — полезная игрушка и для дела незаменимая, для переписки, для работы, но искать заочно себе друга, не видя его толком, не слыша нормальной речи, разве возможно? Знакомства в инете — это всего лишь игра, забава, развлечение от скуки. Или вас не интересуют серьезные отношения?
— Меня пугают слишком серьезные отношения, наверное, потому, что сама я не серьезная. А Интернет вам обижать не позволю. Я вот, например, себе друга нашла в сети. Да-да, друга, Мыфонка, мы уже полгода общаемся. И когда мне плохо и тоскливо, забываюсь только с ним. Он своеобразный, конечно, необычный мальчишка…
Тут я резко осеклась, увидев на лице Добрыни легкую, ироничную усмешку, и, поняв, что сболтнула много лишнего, замолчала, но слишком поздно.
— Кого-кого? — обрадовавшись, весело и с интересом обратился ко мне мой спутник. — Мыфонка? Ха-ха-ха! Мыфонка!
Он даже за живот схватился от смеха, в то время как я надулась и помрачнела. Тут пришло время спохватиться Илье.
— Простите меня, Светочка, но вы очень романтичная, необычная женщина, я таких никогда не встречал. Не сердитесь, хорошо? Кстати, поверните на светофоре, только внимательнее, здесь “под стрелку”. Мы почти приехали.
Проехав несколько перекрестков по Второй Советской, притормозила, въехав двумя колесами на тротуар.
— Да, вот здесь, здесь. Давайте выйдем.
Мне не хотелось выходить в холод и ветреную изморозь, я чувствовала себя усталой, но Добрыня уже открыл дверцу и галантно подавал мне руку. В конце концов, зачем своими капризами портить замечательный вечер гостю? Потерплю чуть-чуть, зато избавлюсь от Наташкиных нападок.
— Ну, считай углы, Света.
— Ммм. Мы стоим на Второй Советской — раз! А справа от нас — Полтавская — два! А еще правее — широкий проспект, наверное, Бакунина. Три! Так, смотрим налево и видим продолжение Бакунина — четыре! Еще левее продолжение Полтавской.
— Мытнинская, — поправил Илья. — Здесь когда-то находился Мытный двор, где взимали пошлину с привозимых на продажу в город товаров.
— Мытнинская — пять! Пять! А где же шесть? Вижу, вижу! — я искренне по-детски обрадовалась. — Вот еще улочка, уходит впереди куда-то в глубь каменных джунглей.
— Это Конная улица. Раньше в этом районе был конный рынок, отсюда и название.
— Илья Петрович, я восхищена. И мне стыдно за себя. Но обещаю исправиться. Если вы приедете на следующий год в Питер, я тоже приготовлю для вас необычную экскурсию, придумаю что-нибудь не менее интересное.
— Ловлю на слове. Вы меня приглашаете?
Черт, опять не слежу за своей речью, опять ляпнула не подумав.
— Вы интересный человек, Добрыня, ой, то есть Илья Петрович.
Новый промах. Надо отдать должное, Илья сделал вид, что не расслышал свое прозвище, и повторил свой вопрос.
— Почему бы и нет? Приезжайте, считайте, что у вас появился новый друг.
— Спасибо, — коротко ответил Илья и, поцеловав мою руку, запястье между перчаткой и рукавом, с энтузиазмом, еще более увлеченно продолжил экскурсию: — Все эти дороги, Светочка, вели к храму, ныне отсутствующему. Там, где сейчас стоит рекламный щит, в начале прошлого, уже двадцатого века возвышалась белокаменная одноглавая церковь со звонницей в стиле древних псковских храмов. В Италии, в городе Бари, до сих пор существует ее двойник, построенный в те же годы, хотя и по проекту другого архитектора. Оба храма были посвящены Николаю Чудотворцу. В 1932 году церковь закрыли и снесли, несмотря на энергичные протесты общественности. Снесли — “для выпрямления транспортных потоков”. Но, как видите, Светочка, на петербургских Песках транспортные потоки так и не спрямились.
Добрыня выразительно развел руками, поправил шапку и направился к машине. Но я притормозила.
— Как, как вы сказали? “На петербургских Песках”? Что это, объясните же, я не знаю.
— А вот это непростительно, Светочка, нужно знать историю своего города и старые названия районов, как, почему и откуда они взялись. У вас же есть Интернет, загляните, изучите. Рассказывать мне долго и утомительно. Вижу, что вы и так устали. Отвезите меня на Московский, дальше я пересяду в такси и отправлюсь восвояси. А завтра мы улетаем в Новосибирск.
— Как, уже завтра? — невольно вырвалось у меня вместе с глубоким вздохом разочарования. Впрочем, я тут же спохватилась. Какое мне дело до того, когда он уезжает в свою глушь Сибирь? Не все ли равно?
глава 13
В этот предпраздничный весенний хмурый день я возвращалась с работы раньше обычного. Серовато-белесая пелена, затянувшая небо, безнадежно накрыв собой тусклое солнце, постепенно темнела и опускалась вниз, готовая пролиться весенним ливнем. На заднем сиденье моей “деточки” лежал пакет с подарочным набором от администрации клиники: бутылка шампанского, коробка конфет и банка кофе. Жаль, но выпить шампанское мне было не с кем, и поздравить меня, кроме коллег, тоже было некому. Недавний звонок от бывшей приятельницы по университету, одной из тех красоток, которые любили использовать меня как фон для своей эффектной внешности и которых, казалось, сама судьба ведет по жизни, одаривая всеми мыслимыми и немыслимыми благами, в расчет можно было не брать. К моему удивлению, она разыскала меня вовсе не для того, чтоб поздравить с наступающим праздником, и, конечно, не затем, чтоб потащить с собой на вечеринку, где я могла бы оттенить ее изысканную красоту.
Целый час я выслушивала сбивчивые и противоречивые стенания бывшей удачливой красотки, то без умолку тараторившей о том, в каком аду она живет, то о том, какая у нее замечательная семья: и банкир-муж (“Нет, он вовсе не жмот, просто экономный и диктатор: чего-чего, а позорить себя ни за что не позволит. Чтоб я пошла делать шоппинг в обычный торговый центр?? Ни-ни! Пусть редко, но в дорогие бутики для избранных!! А ехать отдыхать в Турцию — нам не позволительно по статусу, только в Гоа, на Карибы или на Мальдивы, а там тоска смертная!”), и умница дочка (“Вот только где жениха найти такой красоте неземной! Мы же все для нее, а ее к отбросам тянет”), и сын, (“Экономический заканчивает, тоже будущий банкир. Жмот, весь в отца, и так же не уважает женщин!”). А сама она уже не работает много лет, чахнет в золотой клетке, сходит с ума, еле тащится от безысходности, и силы уже давно на исходе. И вдруг резко, без перехода и предисловий: “Свет, ты знаешь, что такое секс? Я — не знаю!” Я, вздохнув, ответила:
— Знаю, только лучше бы не знала вовсе!
Закругляясь, бывшая подруга вдруг изменила нервно-возбужденный тон на серьезно-деловой:
— Свет, ты, говорят, в клинике работаешь. У меня к тебе маленькая просьба: выпиши рецепт на реланиум или седуксен, я совсем сон потеряла, таблетки обычные не помогают, вся надежда на ампулы.
— Вряд ли я смогу…
— Только не отказывайся, ты не представляешь, какие деньги я готова заплатить!
— Прости, ничего не получится, я же обычной сестрой работаю, в процедурном кабинете.
— Ну, пока, “монашка”, — шепнула язвительно, понизив голос, и бросила трубку.
Кроме подарочного набора с шампанским, на соседнем сиденье лежал букетик мимоз, источающий сладковато-душный аромат. Желто-зеленые букеты эти, с раскидистыми лапами, похожими на ветки туи, продавались на каждом углу. Казалось, что пропахший мимозами город был весь усыпан мелкими шершавыми бусинками.
Не успела я раздеться и надеть домашние тапочки, как в дверь раздался звонок. Настойчивый, требовательный, казенный. Так не звонят соседки или друзья.
— Кто?
— Получите заказ.
— Что? Вы ошиблись, я ничего не заказывала.
— Нет никакой ошибки. Заказывали не вы, но для вас.
Я распахнула дверь. На пороге стоял долговязый юноша, этакий дядя Степа в комбинезоне и куртке с круглой эмблемой “Служба заказов”. В его руках была корзинка с цветами, изысканный, со вкусом составленный букет.
— Получите и распишитесь, — официально произнес юноша.
— Но от кого это? — я с недоумением расписалась на квитанции и приняла корзинку с букетом из рук незнакомца.
— Это вы сами должны знать, — так же невозмутимо ответил парень уже на ходу, сбегая вниз по лестнице и прыгая через несколько ступенек.
Я еще какое-то время растерянно стояла на пороге своей квартиры, словно ожидая, что парень сейчас опомнится и заберет корзинку с цветами назад, потом вернулась домой, окунулась лицом в экзотический аромат орхидей. Кто бы это мог быть? Кто мог преподнести мне этот приятный и неожиданный сюрприз? В голове проносились разные варианты, но ни на одном из них я не могла остановиться. Филипп? Это исключено, даже в лучшие времена он не тратился на меня. Быть может, кто-нибудь из прежних виртуальных поклонников? Нет, не может быть, не могу назвать ни одного, а если честно, то и вспомнить не могу никого, только сползшие грязно-серые носки Валентина навязчиво всплывали в памяти.
Единственным вероятным кандидатом на такой безумный поступок мог быть только Мыфонок. Я тут же набрала его номер, с которого он звонил мне накануне. К моему удивлению, ответил незнакомый мужской баритон:
— Мишу? Не говорите мне о нем и не звоните на этот номер. Вор ваш Миша, вор, наркоман и отъявленный негодяй. Он обокрал меня, стащил ноутбук, два мобильника и крупную сумму денег. Передайте ему, что если попадется, то ему не поздоровится. С ним как с человеком, а он..!! Сука, падла, тварь конченая, имбицил…
Я поспешила отключиться, не дослушав, наверное, и половины нелестных эпитетов в адрес моего маленького добродушно-безобидного Мыфонка.
Легкий на помине, Мыф позвонил мне этой же ночью из Москвы, прямо с Красной площади. В трубке слышались шум, треск и посторонний смех.
— Где находится Бобруйск, не знаешь? Вот и мы тожа! Зачем звоню? За этим и звоню. Где я? На Красной площади. Прикалываемся с подружкой, пристаем ко всем с вопросом: “Где находится Бобруйск, вы не знаете?” И представляешь, никто не знает! Все от нас шарахаются! Ждем, когда нас заберут и отправят в дурку!
За этим последовали нехороший хрипловатый смех и короткие гудки. Я набрала только что высветившийся номер. В трубке снова смех, хриплый, нездоровый.
— Мыфф, я звонила тебе на прежний номер и услышала много нелестного. Неужели ты опустился до воровства? Не могу в это поверить!!
— Ааа!! С моим бывшим говорила? Он мразь, я наказал его за дело, поделом получил, маразмот старый, жераф конченый. Овц тупорылый! Я в Бобруйск хочу поехать, не знаешь, где находится?
— Мыф, признавайся, цветы мне ты передал?
— Цветы? Тебе передали цветы? Прикольно. У старуфки поклонник нарисовался. Ты поройся там, в букете, мот записку найдешь, — снова смех и гудки.
И как я не догадалась? В записке оказалось поздравление с пожеланиями и подпись: “Илья”.
В апреле все еще бушевали холодные штормовые ветра. С изумлением я обнаружила на ветках деревьев набухшие почки и заметила, что нежная и чистая травка уже пробивается сквозь городскую грязь и мусор, оставшийся с зимы после растаявшего снега. Под колесами автомобилей все чаще шныряли безбашенные мотоциклисты и подростки на роликовых коньках, рассекавшие городское пространство в своих сказочных сапогах-скороходах. Если бы кто-нибудь из них поднял глаза к небу, то увидел бы редкие косяки птиц — уток и гусей, возвращавшихся с юга. Птицы кружили над Финским заливом и опускались на водную гладь для отдыха, гордо скользя и перекликаясь между собой гортанными криками.
В выходные если не ездила к сыну, то страдала от ничегонеделания и нежелания вставать с дивана, мучилась от собственной лени, которая радостно помогала мне в обретении лишних килограммов, и поздним вечером бесполезно прожитый день немым укором изводил меня, не позволяя безмятежно заснуть.
На сайте знакомств сообщения приходили все реже. Я тут же удаляла их, не читая. Недолгое время, пока профайл Филиппа еще присутствовал на моей страничке, во мне теплилась надежда, и время от времени я, как в пустоту, скидывала ему короткие, ничего не значащие фразы. Что-нибудь вроде “Привет! Ты мне сегодня приснился. У тебя все в порядке?” или “Привет, гадкий мальчишка! Давай мириться. Скоро первая разводка мостов, мы можем пропустить это событие”.
Ждала от него звонка, или смс, или сообщения в инете, вздрагивала от каждого шороха и громкого звука. Надеялась, вдруг он однажды придет, объявится, как в первый раз, непрошеным гостем, вырастет передо мной неожиданно-нежданно-негаданно, из ниоткуда, как в день нашей первой романтической встречи. Этот и все последующие дни сопровождали меня в моей новой жизни без него, не оставляя ни на минуту. Но время шло, вера в его возвращение постепенно таяла, а не отпускавшая ни днем, ни ночью душевная боль то захлестывала меня, то ненадолго стихала, отступая, как утренний океанский отлив.
То чудилось, что Филипп где-то недалеко от меня, так же скучает, но не решается позвонить, то вдруг сознавала, что видения эти рисует мозг, затуманенный призрачными, несбыточными грезами, а реальность — много страшнее, чем я могу себе вообразить. В эти минуты руки опускались, перед собой я видела лишь пустоту, и вместо долгожданного покоя и внутреннего согласия новый приступ обострения, накатывающий, как цунами, сбивал меня с ног, лишал воли и снова начинал свою безжалостно-равнодушную ломку.
Каждый раз, приходя с работы, перекусив наспех, я садилась за компьютер, надеясь на встречу с ним в Интернете, зная, что Филипп тоже бывает в сети, а значит, в виртуальном пространстве мог оказаться рядом, на том же сайте, блоге, в том же чате, что и я. Но напрасно я вглядывалась в маски из слов или беспорядочных наборов букв, логинов и ников — разглядеть юношу с глазами, как драгоценные алмазы, за ними было невозможно, как бы я ни старалась.
В один из грустных дней, когда весна за окном особенно бурлила, тревожила и куда-то звала, когда мне было особенно тоскливо и рука постоянно тянулась к телефону, чтоб набрать его номер, я, зайдя на сайт знакомств, увидела пустое окно на том месте, где должна быть фотография Филиппа. Равнодушная надпись гласила: “Профайл удален”. Только теперь я поняла, что пути назад нет и Филипп не вернется никогда. Никогда в этой жизни нашим дорогам не пересечься. Никогда не свестись мостам, так холодно и равнодушно разъединившим нас, словно мы никогда не были одним целым. И вот мы бродим по улицам нашего города, в одном пространстве и времени, но такие далекие и недоступные, как две галактики, все дальше удаляющиеся друг от друга в бесконечной вселенной. Никогда! Никогда не ходите смотреть, как разводят мосты! Они разведут, разорвут вашу душу на две половины, и вы навсегда потеряете покой.
Я много раз слышала от женщин, своих ровесниц, откровения о первой безответной любви, про робкие полудетские чувства, охватившие их в юном возрасте. Рассказы эти с высоты прожитых лет казались нелепыми и смешными, вызывавшими в душе умиление, ностальгию и жалость к самим себе, таким наивным и несуразным. Как странно, но со мной все то же самое случилось впервые только в бальзаковском возрасте. Где-то произошел сбой в моей программе, и я оказалась женщиной-наоборот, у которой все не по-людски, не по правилам. Которая сначала вышла замуж, родила ребенка, долгое время тащилась по жизни, не смея поднять головы, и, потеряв мужа, пройдя через годы однообразных, печально тянущихся будней, оставив позади все надежды и желания на перемены, впервые по-настоящему безнадежно и безответно влюбилась. Влюбилась любовью, не имеющей будущего, не нужной никому, бесполезной и являвшейся для всех обузой.
Однажды в конце рабочего дня, занимаясь уборкой процедурного кабинета, в котором была полноправной хозяйкой, я вдруг почувствовала слабость. Это была слабость от внутреннего опустошения. Я ясно ощутила, что в эту самую минуту Филипп находится не один, а меня в его сердце нет, увидела это не глазами, не сознанием и не мозгом. Видение шло из глубины сердца.
глава 14
В чем смысл жизни? Нет, точно не в любви к мужчине. Моя любовь, к которой я когда-то стремилась, летела как одержимая, которую искала везде, застряла в душе инородным телом, причиняющим невыносимую боль. Зачем, почему, для чего? Почему меня не оставляет чувство, что меня обманули, кинули, затянули в ловушку? Да, именно в ловушку, в которую я попалась, как муха в паутину. Вот ответ на все вопросы: любовь — это ловушка для более важного замысла, и замысел этот — продолжение рода. Получается, что смысл жизни земных человеков — в размножении! Размножение — единственное, что на земле поощряется всеми способами и ради чего расставлены хитроумные капканы, такие, как любовь, страсть, вожделение. Искусство, творчество, возвышенная, платоническая любовь — все это шелуха, приятное дополнение, как подмешанные в горьком лекарстве ароматизаторы и сахар.
Размножение идет полным ходом, в любых условиях, при любых обстоятельствах и будет продолжаться даже вопреки всяческой логике. Размножаются красавцы и уроды, здоровые и калеки, размножаются гении и безнадежные пьяницы, пьяницы — почему-то особенно, размножаются в богатстве и в бедности, во время голода и засухи, размножаются в тюрьмах и лагерях, во время мора, эпидемий и войн. Размножение — вот единственное, что лелеет и поощряет природа. И потому любовь-ловушка, случайная любовь — пустоцвет, никому не нужная, как бесприютная сирота, будет все так же маяться, просить, как подаяния, взаимности и сострадания, но, не найдя ни в ком и нигде отклика, останется обреченной на бесславную, медленную и мучительную гибель. А если даже найдет отклик и взаимность, то все равно после того, как выполнит задуманное природой, угаснет за ненадобностью и, скрывшись глубоко в подсознании, будет мучиться в ожидании новой вспышки.
Говорят, печали и страдания очищают и возвышают душу. Пусть так. Очищают, возвышают, делают тоньше, чувствительнее. Для кого это, для чего? Кому нужны души высшего сорта из тончайшего и чувствительнейшего материала? Разве нам?
Филипп сказал мне, что таких Белых Ворон, как я, — пруд пруди, стаями летают. Наверное, он прав! Любая заурядность в чем-то себя считает Белой Вороной. И все почему? Да потому, что у Создателя по поводу нас — один замысел, а запросы у людей — совершенно иные, приземленные. Все мы здесь, на земле, — Белые Вороны!
Позвонила Наташе:
— Не могу больше, я болею, меня ломает. Не знаю, что делать, не вижу ни в чем смысла. Ненавижу себя, ненавижу, ненавижу!
Сдерживать себя не было сил, и я невольно расплакалась в трубку.
— Думаешь, ты одна такая? Со мной то же самое. Авитаминоз и последствия долгой зимы. — В голосе подруги не слышалось ни участия, ни поддержки, она как будто не слышала меня.
— Нет, Наташа, ты не понимаешь, моя депрессия связана с Филиппом. Я думала, что забыла его, вычеркнула из жизни, надеялась, что для меня все в прошлом, но оказывается — нет! Я все еще люблю его, он лучший из всех, кого знала и кого вижу вокруг. После него мне грозит пожизненное одиночество и беспросветная тоска. Скажи, зачем он встретился мне? Какой в этом смысл?
Я высморкалась, тяжело вздохнула, но успокоиться по-прежнему не могла.
— Светка, и забей! Забудь и поблагодари Бога, что это у тебя было. Многие ли могут похвастаться такими воспоминаниями?
Я вдруг вспомнила недавний звонок от бывшей подруги по университету, благополучной, замужней, богатой, просящей ампулы со снотворным, и ее заявление: “Ты знаешь, что такое секс? Я — нет!”… и начала понемногу успокаиваться, тяжело вздыхая и всхлипывая. Мелькнула мысль, но как-то равнодушно, бесцветно: Надо бы разыскать ее, узнать, жива ли? Наташа тем временем продолжала:
— Сама виновата, вспомни, как мечтала о любви, а мечты сбываются! Один мужик мечтал всю Россию проехать от Калининграда до Камчатки. И проехал. Этапом под конвоем в тюремном вагоне. Ты давно в церкви была? Сходи обязательно. Или к психоаналитику. Говорят, помогает. Заплатишь кучу бабок, и тебя быстро скомпенсируют, приведут в чувство. Адрес клиники? В любой газетенке найдешь. Эх, мне бы твои проблемы, ну не унывай, подруга.
“Нет, надо что-то делать, иначе я сойду с ума”, — думала я, стоя перед большим овальным зеркалом, которое всегда было ко мне милосердно. Но в этот раз оно отражало страшную картину: темные мысли, бродившие во мне, выступили синими кругами под глазами и делали мой взгляд полубезумным, отросшие как попало волосы висели грустными прядями.
Главное — выйти из дома. “Нужно обязательно выйти из дома, и тогда, быть может, я спасусь”, — неожиданно я обнаружила себя сидящей перед монитором, на котором светилась фоновая картинка. Куда ехать? В церковь? Нет, ехать в церковь без подготовки — не годится. Нужно поститься, молиться, опять же исповедь — она по утрам, а сейчас вечер. Или полдень?
С трудом оторвав себя от компьютерного кресла, я начала одеваться, чтоб направиться к психоаналитику, адрес которого прочитала в рекламной газете. Вот чудеса: любимая бирюзовая блузка, которую еще недавно носила с таким удовольствием, оказалась маловата и с трудом застегнулась на груди: худела я в мучениях месяцами, а растолстела легко и быстро, за считанные недели. Наспех заколола волосы, накинула куртку и пошла к машине, которая стояла немытая несколько дней.
Возле кабинета психоаналитика, в маленькой приемной, кроме меня, сидели еще двое. Судя по всему, супружеская пара. Я взглянула на них — и мне стало тошно от одного их кислого вида. “Да разводитесь вы уже, нечего канителиться!” — мелькнуло в голове, но тут же обратила внимание на заметно выпирающий живот женщины — и меня чуть не вырвало. Я подошла к столу, за которым сидела девушка-регистратор, и попросила стакан воды. Та удивленно, с тревогой взглянула на меня и участливо спросила:
— Может, вам валидол?
— Да, дайте валидол.
Я закинула таблетку в рот, под язык и, чувствуя приятный растекающийся холодок, снова села, запрокинув голову, прикрыв глаза и стараясь не смотреть по сторонам. Но тут послышалось цоканье каблуков, и рядом со мной плюхнулась толстая, потная тетка, придавив меня, как гранитной плитой, своим мощным биополем. Я слегка отодвинулась от нее, но она, не заметив этого, обратилась прямо ко мне:
— Вы последняя?
Я промолчала, впрочем, регистраторша пригласила ее к себе для оформления карточки, и я облегченно вздохнула.
Меня раздражало все. Бесила обстановка, непонятного цвета чистенькие стены; единственный, сиротливо стоящий в углу горшок с зелеными, полосатыми толстыми стеблями “щучьего хвоста”, безнадежно тянущимися вверх, бесил тоже. Люди, покорно и напряженно сидящие на неудобных пластиковых стульях, вызывали неприязнь, граничащую с ненавистью. Тетка, с не по возрасту ярким макияжем и ногами в узловатых венах под телесного цвета тонкими колготками, тихонько вышедшая из кабинета и аккуратно, бесшумно закрывшая за собой дверь, страшно бесила. Наконец я не выдержала и, шумно поднявшись, чуть не опрокинув стул, буркнув регистраторше (которая невероятно меня бесила своей притворной вежливостью и непроницаемой маской под названием “сама доброта и понимание”): “Я ухожу”, направилась к выходу. И тут от резкого движения тесная блузка треснула на моей груди, а отскочившая пуговица с оглушающим грохотом, бьющим по моим мозгам с силой раскатов небесного грома, покатилась куда-то под ноги сидящим.
В субботу ранним туманным, сырым утром, когда небо, казалось, лежало на крышах домов, я выехала с Васильевского в сторону центра. Я плохо спала всю ночь, все думала, как же я буду исповедоваться. Мои грехи, написанные на бумаге, вылились в длинный реестр на нескольких страницах. Я старалась вспомнить все мелочи. Именно мелочи кололи больнее. Не забыла про пьяного нищего, грязного, с лицом опухшим, в синяках, который попросил денег, но я хладнокровно посоветовала ему отправиться на работу. Вспомнила племянника Костю, которому я отказала в гостеприимстве. Неужели это была я? Нет, не может быть. Я — это та, которая должна была с радостью принять дальнего родственника, накормить, показать ему город. Почему я не сделала этого? Почему не привезла его в себе в клинику для обследования, помнится, у парня налицо были признаки нарушения обмена веществ, очевидно, от неправильного, скудного питания. Наверное, он уже забыл обо мне, а спроси его — простил ли меня, ответил бы, что простил. Но я себе не простила.
А Руслан? Поначалу он виделся мне именно тем клином, с помощью которого я надеялась выбить другой, ненужный, застрявший в моем сердце. Самодовольный, самовлюбленный тип тридцати пяти лет от роду, он врал, что якобы свободен, ничем не связан, но на лице его, холеном и лживом, с бегающим взглядом, то и дело появлялось хитрое недоумение при каждом мобильном звонке. При этом в трубке мне слышался женский голос, и каждый раз Руслан, буркнув нечто невразумительное, отключал связь, но не насовсем, потому что спустя какое-то время телефон снова звонил. Однажды мне послышался звонкий детский голос. Но отступать было уже поздно, изрядная доза спиртного, полумрак, интимная задушевная беседа уже переломили мою волю, и мне сделалось все равно, что будет потом, главное, мне хотелось забыться, отвлечься в объятиях мужественного любовника, и я сдалась без боя.
Спустя каких-нибудь полчаса Руслан, голый, небрежно прикрытый одеялом, которое сползло с него, обнажив волосатые ноги и живот, потянулся за пачкой сигарет на журнальном столике, а я торопливо встала с постели и смело перешагнула через него. Накинула легкий халатик, собрала с пола все разбросанные вещи любовника в кучу и бросила все это ему на колени, со словами: “Пора, дорогой, собирайся”.
Руслан щелкнул было зажигалкой, чтоб закурить и откинуться на диван, расслабившись в своей безмятежной самоуверенности, но, притормозив, замер. “Что, что ты сказала?” — удивленно уставился на меня. Даже о сигарете и щелкнувшей зажигалке забыл.
— Тебе пора, дорогой. Я хочу выспаться. Ты знаешь, я привыкла спать одна, не сердись, я пинаюсь во сне, бормочу. Да и вообще, прощай!
Мой любовник помрачнел и хотел было шумно возмутиться и возразить, но тут снова запел его телефон, я, как кошка, первая кинулась к нему, перехватив мобильник, и, бросив: “Он идет, уже выходит, одевается, скоро будет на месте”, швырнула трубку в ту же смятую кучу одежды. И странно: Руслан позвонил мне на следующий день и продолжал докучать звонками и предложениями встречи еще долгое время.
Первое время, вспоминая случай с Русланом, я просто ликовала. Вот так бы всегда! Так, и только так нужно поступать с жестокими и бездушными любовниками, наказывать их, мстить им за самоуверенность и желание использовать женщину как сексуальный объект. Ну как с такой загаженной душой я могу появиться в церкви?
С тяжким вздохом свернула я лист с моими грехами и тронулась в путь.
глава 15
Ехать решила в Александро-Невскую лавру, в главный и самый старый храм города — Свято-Троицкий собор. Путь неблизкий, через центр, но раннее субботнее утро обещало быть тихим и не изнурять пробками. Оделась я как можно скромнее: длинная юбка, туфли без каблуков, плащ и платочек, ни косметики, ни парфюма, ни украшений. Какая есть, серая мышь, ну, можно и белой вороной, бесцветной назваться, без разницы.
Весеннее раннее солнце, пробиваясь сквозь дымку тумана, слабо освещало лениво просыпавшийся город. Уже на Старо-Невском, на красном светофоре, мне вспомнились еще несколько на первый взгляд мелких грехов, и я, боясь их забыть, вытащила смятый листок и начала вписывать корявыми иероглифами: яв кр не исп об (что значило: являюсь крестной мамой Сашеньки, но обязанности не исполняю), не науч с ход в ц (не приучила сына ходить в церковь, молиться), вспомнила, что вожу ему полные сумки всякой всячины, а крестик забываю привезти. Загорелся зеленый, и я, отбросив листок на сиденье, сорвалась с места.
Припарковаться на полукруглой небольшой площади перед центральным входом в лавру — из-за автобусов с паломниками, такси и частных автомобилей — было негде. Я с трудом протиснулась к самому светофору. “С Божьей помощью, — подумала, как настоящая православная и верующая, — авось да гаишники смилостивятся”.
В Свято-Троицком соборе было многолюдно. Служба уже началась. Я заняла очередь на исповедь. В храме вилось еще несколько очередей, более длинных, но которые уже понемногу двигались, потому как исповедь там уже шла полным ходом. Я внимательно наблюдала за тем, что делают прихожане, как себя ведут, как они крестятся и как смиренно целуют крест и руку батюшке. Главное, не забыть: сначала поклониться и попросить прощения у стоящих позади тебя, потом подойти к аналою, после благословения поцеловать крест, книгу и руку, перекрестившую меня.
Наконец и к нам пришел священник, высокий, худой мужчина средних лет в длинном черном одеянии, с приглаженной шевелюрой темных длинных волос, схваченных на затылке хвостом, немного отстраненное лицо сияло белизной. Переминаясь с ноги на ногу, глядя в затылок впереди стоящей бабульке и с досадой вспомнив про подробный список грехов, забытый в машине, я ощутила всю свою ничтожность и беззащитность. Глаза начали слезиться, и казалось, что у меня пропал дар речи.
Первым к батюшке подошел мужчина преклонных лет. Не прошло и минуты, как голова его уже была накрыта епитрахилью и перекрещена. Следом за ним — молодая женщина в платочке, высокая, стройная, в коротком плаще, черных колготках и туфлях на высокой шпильке.
Подошел мой черед. Оглянулась, поклонилась стоявшим позади смиренникам, еле разжимая губы, пролепетала о прощении, как это делали все, стоявшие впереди меня, прокашлялась, шагнула вперед, чтоб сказать священнику главное. Главное — это то, что из-за своих ошибок я пропустила целую жизнь, чистую, счастливую, наполненную высоким смыслом. Глубоко вздохнула и… потеряла дар речи.
— Постилась ли ты, готовилась ли к исповеди? — наконец спросил он меня.
— Постилась, батюшка.
— А что читала, как молилась?
— Молилась, батюшка, просила смирения.
— Этого мало. Нужно было читать Покаянный канон и Последование к Святому Причастию.
— Не читала, батюшка.
— Нет, тогда я не могу тебя исповедать, тем более допустить к причастию,— изрек равнодушно, но тут же, словно споткнувшись и спохватившись, милостиво добавил: — Нет, пожалуй, исповедать могу, но причаститься тебе будет нельзя.
— Хорошо, батюшка, хотя бы исповедуйте.
— Говори, в чем ты хочешь покаяться?
— Я очень грешная, батюшка, очень грешная. Нет таких грехов, в чем бы я не была виновна.
— Хм, как такое может быть. Нет, не понимаю. Что значит — во всех грехах? Говори, но быстрее, очередь большая.
— Во всех грехах, батюшка.
— Ты что, и в убийстве виновна?
— Да, батюшка. Виновна в убийстве. Я аборт делала. Я мужа своего не любила. Он хотел оставить ребенка, но я не хотела. Я — детоубийца, батюшка.
Священник несколько секунд растерянно молчал и вдруг тихо и грозно спросил:
— Ты что, испытуть меня пришла? Нет, я так не могу, — он даже отодвинулся от меня брезгливо. — Виновна во всех грехах, да, хм, не могу я так исповедовать.
Он выпрямился, отвел глаза и всем видом дал понять, что разговор окончен. Я еще секунду раздумывала, целовать его руку или нет, но он сам отдернул ее с аналоя, и я отошла в сторону. Вот здесь тоже исповедь, может, попробовать еще раз? Нет, нельзя, от меня уже отказались, прогнали. Господи, как стыдно, наверное, на меня сейчас все смотрят с интересом и отвращением. Быть может, кто-то с жалостью. Где выход? Не здесь. Все спины и спины. Поклон позади стоящим, несколько слов исповеди, парчовая епитрахиль на голове, крестное знаменье, поцелуй креста, книги, руки. Следующий! Зачем только так оделась? Наверное, батюшке не понравился мой нарочито убогий вид, туфли стоптанные, без каблуков, нелепая несовременная длинная юбка. Куда идти? Домой, скорее домой, куда же еще?
Вечером встал вопрос, что же делать со списком всех моих грехов, в который я вложила немало. Не выбрасывать же? Стоя у окна, глядя на наплывающие черные облака, готовые пролиться дождем, и на тревожные кроны деревьев, слушая завывание ветра, я представляла, как выпью сейчас водки и проглочу разом все таблетки, какие есть в доме, усну вечным сном, и никто меня не спохватится. Разве что Наташка позвонит, чтоб поделиться еще одной диетой, новомодным способом похудения, обеспокоится моим молчанием, да на работе разозлятся за невыход. Я же буду лежать и даже не услышу раскатов грома над крышей и не увижу полыхающих вспышек молний, сквозь тонкие занавески освещавших мое бледное лицо.
глава 16
Ночью я проснулась от холода. Меня трясло, знобило так, что стучали зубы. Стащила с дивана плед и закуталась им поверх одеяла, но согреться не получилось. Так хотелось тепла. Совсем немного. Согреться и уснуть, спокойно, безмятежно. Когда я последний раз болела? Даже и не вспомнить. Разные респираторные заболевания, кашли, насморки и кратковременные расстройства организма я в расчет не брала, всегда лечила сама в основном травками, чесноком, лимоном, голодом и рюмкой водки на ночь. Даже с аллергией справлялась подручными средствами, отварами из ягод рябины, цветов календулы или лопуха. Вот и сейчас решила не травить себя таблетками, а просто отоспаться и отдохнуть.
Мой организм бунтовал и требовал хотя бы банального анальгина, но я упорно лишала его малейшей надежды на помощь. Нет, надо подняться и порыться в аптечке или хотя бы положить компресс на раскаленный лоб. Я попыталась поднять голову, но провалилась в небытие.
Небытие мне привиделось в виде беспощадной мельницы, перемалывающей в своих жерновах все, что в нее попадало. Меня как будто выворачивало, ломало, кидало и крутило, все время чудилось, что я нахожусь в бесконечном движении, куда-то к кому-то стремлюсь, о чем-то прошу, кричу, умоляю — так, что утром я проснулась усталая и разбитая, с больным горлом и осипшим голосом. Болели бока и ребра, все суставы, рубашка была мокрая, а сердце колотилось, как после забега на длинную дистанцию. Такие забеги повторялись неоднократно, но постепенно отпускали, а когда я пришла к финишу совершенно обессиленная, то обнаружила, что прошло больше недели. “Наверное, меня уже уволили”, — подумала с полным безразличием.
Понемногу приходя в себя, начала шевелиться, включила телевизор, потом компьютер и стала коротать долгие часы на женских форумах или литературных сайтах, за чтением душещипательных коротеньких произведений, которые, как громоотвод, постепенно снимали мое внутреннее напряжение. Мой мобильный был разряжен и молчал, а если звонил городской, трубку я не снимала, только однажды сказала Наташке, что у меня все ОК, и снова с головой ушла в виртуальный мир.
Уютнее всего мне было в блоге одиночек. Очень меня утешало то обстоятельство, что нас, обычных женщин бальзаковского возраста, неприкаянных, потерявших веру в любовь, равно как и юных красивых девушек, обладающих многими достоинствами, но уже успевших разочароваться в жизни, было много.
Валькова Оля
Я чувствую себя одинокой, потому что, когда мне плохо, не к кому прижаться, расплакаться и получить взамен сочувствие. А любимый человек? Он использовал меня, как и другие. И после этого мне все говорят: “Смотри на мир проще, будь проще”. Как, когда меня окружают такие люди?! Скажите мне, как??
Что ответить на такое сообщение? Какие слова утешения подобрать? И кто утешил, поддержал меня в страшный момент смерти мужа? Хорошо помню, как в то время ждала участия и поддержки, но не успела перевести дыхание, в эту самую тяжелую для меня пору мой сын нанес мне новый удар. Его связь с сомнительной компанией, вызовы в комиссию по делам несовершеннолетних, потом колония. Мне казалось, жизнь отказывалась от меня, повернувшись спиной, оставляла меня и предоставляла свободу небогатого выбора: барахтаться в неразрешимых проблемах или разрубить гордиев узел и уйти навсегда.
Помню, как мне не хотелось просыпаться по утрам. Заставить себя встать и заняться делами — было невозможно. И тогда я стала рисовать перед глазами веселые разноцветные картинки или просто чистое синее небо, яркие солнечные лучи, ласкающие мое лицо. Вот я выбираюсь из темноты на свет, карабкаюсь вверх по зеленому холму, ощущая под ногами рыхлую землю и цепляясь руками за мягкую траву. Вверх, вверх! Вперед! Мне что-то мешает, какие-то невидимые путы. Я разрываю их, разрубаю топором. Так, так их, так!! Вот об этом, пожалуй, стоит написать несчастной под ником Валькова Оля.
Но где же мой Мыфонок? Куда запропастился? Пожалуй, он был единственным, кого мне не хватало в моем одиночестве. Исчез, не звонит, не показывается ни в аське, ни на сайте знакомств, а мне так хотелось поболтать с ним о том о сем, рассказать ему о моих нелепых приключениях. Услышать его обычное: “У струфки крыша давно съехала от климаксо навена”. Где же ты, Миша?
Мыфонок, Мыфонок, где же ты, мой приятель? Как грустно воет ветер за окном, и в новостях опять передали о штормовом предупреждении. А Добрыня в последнем письме звал меня в Новосибирск. Может, поехать? Все же хоть какие-то новые впечатления, перемены. А в Питере уже целую неделю льют дожди.
Все, что мне остается, — это читать депрессивные посты в блоге одиночек или новости на первой страничке мейл.ру, тоже неоптимистичные:
До конца света остается чуть меньше месяца. В июле на границе Франции и Швейцарии будет запущен Большой адронный коллайдер, создававшийся на протяжении четырнадцати лет. Это самый большой в мире ускоритель элементарных частиц. На глубине 100 метров по кольцу диаметром 27 километров заряженные частицы будут разгоняться почти до скорости света. Будет воссоздана модель Большого взрыва, благодаря которому и появилась наша Вселенная.
В большом адронном коллайдере физики хотят поймать бозон Хиггса, именуемый также “частицей Бога”. На теоретическом обосновании ее существования строятся все современные теории происхождения Вселенной. Если “частицу Бога” не найдут, все аккуратно выведенные физиками законы окажутся всего лишь неверными гипотезами. Но Уолтера Вагнера и Луиса Санчо пугает не это. Ученые в своем любопытстве зашли слишком далеко. При столкновении частиц с такой энергией в ускорителе могут образоваться межвременные завихрения или черная дыра. Ее масса начнет расти, сначала она всосет в себя сам коллайдер, затем Швейцарию, Европу, да и всю нашу планету.
Вот Бог-то, наверное, потешается над наивными землянами! Частицу Бога им вздумалось найти! Смех! А если все серьезно? Если до конца света чуть меньше месяца, что нужно делать немедленно, в первую очередь? Ничего не приходит в голову. Наверное, так: в первую очередь обзвонить всех, попросить прощения и проститься со всеми знакомыми, родными, близкими и далекими. Хорошо бы реализовать все тайные и явные желания — это во вторую. Хорошо бы. Но какие? Купить билет на самолет и махнуть к океану? Да, увидеть океан — и умереть. Красиво. Нет, не получится. На океан нет денег. Какие, к черту, деньги? Неужели за месяц до конца света не отменят деньги? Нет, если что-то и отменят, то не деньги. А во всех церквах выстроятся километровые очереди на исповедь. Увидеть Апокалипсис, стать его участником — и умереть, это завораживает. Увидеть маленькую Землю, тонущую, как легендарный “Титаник”, уходящую на дно Вселенной, и крохотных людишек, копошащихся в надежде спастись. Всех достойнее, со слов очевидцев, на “Титанике” умирали верующие, которые не паниковали, а на коленях молились Богу. А еще музыканты, до последнего момента выполнявшие свой долг.
На сайте знакомств мой профайл, съехавший за этот год в отдаленные задворки сервера, почти никем не посещался. На электронный почтовый ящик приходил только спам. Хорошо, что Добрыня не забывал меня, писал добросовестно, раз в неделю. Красивые снимки окрестностей Новосибирска не забывал высылать, ну и фото самого себя, любимого, то в одиночестве, за рабочим столом офиса, то среди сотрудников автосервиса. К письмам и фотографиям Ильи я привыкла, ждала их, они были моим маленьким островком, оазисом среди равнодушия и нелюбви!
Настал долгожданный день освобождения моего сына. Мы добирались до дома почти три часа вместо обычных полутора, Владик постоянно что-нибудь просил: то хотел сесть за руль и сам вести машину, то остановиться возле магазина, чтоб сбегать за колой или за сигаретами, то просто пописать, то посмотреть, “чего это там?”. Я, не теряя времени даром, вразумляла сына и назидательно-нравоучительным тоном читала ему лекцию о таком понятии, как свобода, о том, что не каждый имеет на нее право и не всем она нужна. “Ты сейчас свободен и радуешься, но подумай, быть свободным — это вовсе не значит делать все, что тебе придет в голову, есть, пить, спать, курить и тусоваться с приятелями. Свобода — это ответственность, это труд и большие ограничения. Ограничения эти ты должен контролировать сам, и только сам…” И тут сын снова воскликнул:
— О! Притормози-ка здесь, возле этого магазинчика, я чипсы хочу, и сигареты у меня кончились. Ты не представляешь, как я по чипсам соскучился.
— Я же тебе привозила, почти постоянно, и с Юлией Владимировной посылала.
— Ма, останови, я же попросил!
— А я сказала — перебьешься. Дома есть и первое, и второе. А про чипсы забудь и курить завязывай. Начнешь работать — тогда и кури — закурись.
— Фигасе, какая меня жизнь ждет дома. Ма, не забывай, я же только что освободился.
Я молчала, рулила, стараясь осторожно объезжать колдобины, и с тоской думала о том, какая жизнь ждет меня, и, наверное, у меня не хватит сил, и воли, и твердости характера на войну с собственным сыном.
Так и получилось. Вместо того чтоб готовиться к поступлению в техникум, Владик просиживал целыми днями в Интернете, играя в стрелялки-догонялки или гуляя по порносайтам, после которых компьютер начинал сильно тормозить, глючить и высвечивать окна с ошибками. Но запретить ему проводить время подобным образом, спрятав шнур, например, я тоже не решалась. Ну, хорошо, отниму я у него Интернет, тогда он пойдет на улицу, в сомнительные компании. Будет ли мне от этого лучше? Вот как сейчас. Где он бродит? Время уже позднее, а его все нет. Я набрала номер его мобильного:
— Владик, ты где? Знаешь, сколько сейчас времени?
— Где-где?! С друзьями, где же еще!
В трубке слышался отдаленный хриплый смех.
— Домой пора, Владик, попрощайся и беги домой. А завтра утром мы поедем в автодорожный техникум, все узнаем и, быть может, подадим документы.
— Мам, не грузи меня. Сейчас белые ночи и все такое. Все гуляют, почему мне нельзя?
— Немедленно возвращайся домой, или тебе не поздоровится!
Мой голос сорвался на петушиный крик.
— Да, родная, не волнуйся. И я тебя. И я тебя целую.
Владик пришел за полночь. Я хотела накормить его и отправить спать, но он отказался и, отстранив меня, как ненужный, неодушевленный предмет, вставший на пути, молча уселся за письменный стол и с головой ушел в Интернет, азартно и с большой скоростью щелкая клавишами.
глава 17
Я получила в поликлинике расчет, приличную сумму, которой при скромном раскладе нам хватило бы месяца на три. Когда уходила, то несколько слов сожаления по поводу моего увольнения сказала только Надежда, перевязочная сестра, она же проводила меня до выхода из клиники.
Я накупила газет с объявлениями о работе, полистала их, выделила маркером несколько заманчивых предложений, но звонить не спешила. Захотелось навести в квартире порядок и сделать перестановку. Немедленно раскрыла все шкафы и стала выгребать из них ненужный хлам. Набрала целый ворох старой одежды, и своей и сына, сложила в пакеты и отнесла на помойку, аккуратно поставив возле контейнеров (вдруг кому-нибудь да пригодится?). Вымыла полы, распахнула окна. В квартиру тут же вместе с птичьим щебетом ворвался сквозняк, теплый и влажный ветер, закруживший по комнатам и вздыбивший занавески. Вернувшийся Владик тут же предложил кардинальные меры.
— Мам, ну чего ты за это старье цепляешься?! Давай ненужное выбросим и купим все новое.
Он начал хлопать дверцами тумбочек и выдвигать перекошенные ящики старого письменного стола. “Выбросить! И это выбросить! Утиль! Хлам!” Он был прав, мой сын. Многое из мебели нам досталось еще от Даниной тетки и выглядело антиквариатом. Владик позвонил друзьям, и я разрешила им разобрать и вынести на помойку пару тумбочек, кухонный стол, несколько разваливающихся стульев и табуретов. Мы так разошлись, что выкинули старую тахту, на которой все равно никто не спал, допотопных времен цветной телевизор, потрепанный, видавший виды ковер и целую гору щербатых, потрескавшихся тарелок и чашек. Просторную квартиру заполнил свежий воздух. Стало легче дышать.
Усталый, возбужденный сын еще долго не мог угомониться и все фантазировал насчет евроремонта и покупки в кредит нового автомобиля, а когда наконец уснул, я стала думать: что же сделать со списком всех моих грехов, снова оказавшимся в моих руках? Просто порвать и выбросить — я не смела, а потому подошла к окну и, обращаясь к небу, стала молиться своими словами, вспоминая все прошлые ошибки. Я говорила с Богом один на один, подробно рассказывая о каждой мелочи, о каждом промахе, каждой своей вине перед всеми, кого помнила и любила или просто терпела.
Целый час длился этот монолог, после которого я перекрестилась, порвала плотный лист бумаги и, чиркнув спичкой, уставилась на пламя, разом охватившее мелкие клочки, превратившиеся за считанные секунды в горстку пепла. Мне показалось, что я ощутила полное освобождение и сейчас у меня начнется новая жизнь. Вот и Владик постепенно оттаивает и меняется к лучшему.
А не поехать ли нам вместе с сыном к Добрыне? Он давно нас приглашал, и я вполне серьезно подумывала, что пора хоть куда-то съездить, так почему не в Сибирь? Поделилась своими планами с сыном, но он заявил, что из Питера никуда не поедет, и тут же ушел к друзьям, а вернулся навеселе и только под утро. На следующий день вовсе не пришел ночевать, и связаться с ним по телефону я не могла. Еще через несколько дней явился с синяком под глазом, то ли пьяный, то ли обкуренный.
У меня голова шла кругом от бессилия. На все мои уговоры готовиться к занятиям, поступить на курсы или хотя бы устроиться учеником автослесаря Владик твердил: “Устроюсь! Хватит меня доставать! Запарила!”, а когда я ушла в ванную и заплакала, то услышала, как громко хлопнула входная дверь.
Поздно вечером я снова пыталась противостоять Владику, тщетно пытаясь уговорить его лечь спать, в то время как он порывался уйти к друзьям. В конце концов он все-таки ушел, а я включила телевизор и с безучастным видом стала смотреть криминальные новости. Боже, что это? Непроизвольно вскрикнув, вскочила со стула. Мыфф, или мне показалось? Вроде он! Да, точно он! На экране шел криминальный сюжет про сетевое убийство. Голос диктора за кадром рассказывал о молодом человеке с эпатажной внешностью, у которого не было постоянного места жительства и работы, он жил на то, что распространял наркотики. Парень знакомился в Интернете с юными девушками, и однажды после ссоры убил одну из них. Ксении было всего восемнадцать лет, и она была студенткой факультета журналистики. Сюжет шел всего несколько минут. Показали Мыфонка, арестованного, в наручниках, спокойного и с пустыми глазами. Он давал интервью: “Мы поссорились, и я начал ее душить. Когда отпустил руки, то понял, что она уже мертва. Все произошло очень быстро”.
Сюжет закончился, и я кинулась к компьютеру. Сразу увидела на главной странице мейл.ру:
“Сетевое” убийство: петербуржец задушил 18-летнюю подругу по чату.
Они познакомились в одном из многочисленных чатов. Михаил нигде не работал, жил то в Питере, то в Москве и всё свое время проводил в сети. Каждый раз, поудобнее устраиваясь в питерском книжном магазине с бесплатным wi-fi, он находил себе новых знакомых.
Ксении было 18. Она тоже сидела в чатах, вела ЖЖ и искала друзей по переписке. Девушка училась в Московском институте журналистики и литературного творчества и мечтала стать известным репортером. Миша и Ксения долгое время общались. Первый раз увиделись прошлым летом. Уже тогда поняв, что дела у ее друга плохи, девушка решила взять над ним “шефство”.
Когда Михаил в очередной раз приехал в Москву, он сразу же направился в гости к подруге. За разговорами и распитием алкоголя у ребят завязался спор, Миша набросился на Ксению и стал ее душить. Поняв, что девушка мертва, он обыскал ее карманы, забрал себе сотовый телефон, закрыл дверь и скрылся.
Последующие несколько дней он ночевал в гостях и на улицах. До тех пор, пока милиция не вышла на его след. Когда его арестовали, Миша вел себя спокойно и сразу же признался в преступлении.
Не справился Мыфонок, сам с собой не справился, с безответной любовью, с неограниченной свободой, с зависимостью от наркотиков. Я лежала на диване, потрясенная, когда ко мне бесшумно подошел Владик.
— Мам, я вернулся, не плачь, я дома.
Наутро мы вместе отправились по ближайшим автосервисам в надежде устроить моего сына учеником. Объехали весь Васильевский, но везде слышали отказ, в учениках не нуждался никто. Уже отчаявшись и потеряв надежду, я вспомнила о большой шиномонтажной мастерской на проспекте Кима, куда я всегда ездила менять колеса. Там работал замечательный мастер своего дела, Володя, — высокий, крупный мужчина, которого я ни разу не видела пьяным или матерящимся. Был он работящим, немногословным, в его голосе слышалось мягкое украинское наречие, его руки всегда были в мазуте. Помнится, в мастерскую, где работа кипела с утра до вечера, приезжали не только легковые машины, дорогие иномарки, но и многотонные фуры, грузовики и автобусы. Подмастерья в мастерской менялись часто, то пьяницами оказывались, то лентяями.
Володя, в грязной робе, не выпуская из рук инструмент, похожий на дрель, выслушал меня, внимательно и зорко поглядывая на Владика. Сын мой, не теряя времени, кружился возле лиловой “Тойоты”, приподнятой на домкрате и без передних колес.
— Пусть сеходня останется, присмотрится. Работа у нас тяжелая, хрязная, может, и не понравится. Паспорт-то есть у него?
— Есть, есть!
Владик тут же с достоинством вынул паспорт из нагрудного кармана.
— Ну, значит, так. Оставайся, прихлядись что к чему. А я с шефом свяжусь, и завтра определимся.
Я на всякий случай оставила Владику пакет с рабочей одеждой и уехала домой в полной уверенности, что мой сын находится под надежным присмотром. Впервые за долгое время ощутила легкость, которая омрачалась лишь мыслями о Мыфонке. Миша, Миша, что же ты наделал, через что тебе предстоит пройти, и выдержишь ли ты?
Вечером я удалила свою страничку с сайта знакомств. Если кто-то вдруг вспомнит про Белую Ворону и захочет мне написать новое сообщение, он увидит пустое окно, абстрактный образ в виде тени вместо фотографии и надпись: “Профайл удален”. Все равно спасибо тебе, Интернет, спасибо, сайт знакомств. Ты открыл мне неведомую ранее, бездонную, призрачную вселенную, загадочно-манящую, увлекательно-блистательную, но лживую, как мираж, а также откровенно грязную. Помог научиться ценить свой собственный мир, не похожий ни на чей другой. Открыл глаза на то, что мужчины тебя уважают только тогда, когда ты живешь по их логике: абсурдной, нелепой и подчас жестокой. Я не прощалась с виртуальным миром навсегда, я уже понимала, что сделать это невозможно, как невозможно, родившись однажды, передумать и отменить сей свершившийся факт.
Однако время было уже позднее, а Владик все не возвращался. Мастерская работает до семи часов, а сейчас уже начало девятого. Где он может быть? Я послонялась из угла в угол, обзвонила друзей и решила искать сына. Подъезжая к мастерской, я издалека увидела, что там вовсю кипит работа возле джипа, более похожего на броневик. Мой сын удивленно и недовольно, стараясь не смотреть в мою сторону, буркнул:
— Ма, ты чего? Не мешай мне. Работы еще на полчаса, не меньше.
Я поспешила уехать. Возле “Прибалтийской” свернула в сторону залива. Постояла у самой кромки воды, вдыхая едва уловимый запах болота, слушая резкие крики чаек и стараясь сохранить возникшее на мгновение чувство полета.
Как тихо, тепло и солнечно, несмотря на позднее время. Мой город не отпускал меня, звал, манил в лабиринты каменных проспектов и переулков. “Деточка” сама привезла меня на Садовую. Где же этот дом? Смогу ли я его найти? Помнится, парадная выходила во двор-колодец, и путь к нему вел через анфиладу мрачных арок. Припарковаться на Садовой было негде, и мне пришлось проехать чуть дальше, к Фонтанке. Я шла, озираясь, заглядывая в подворотни, задрав голову и разглядывая тесно громоздящиеся надо мной фасады в надежде узнать тот самый дом. Вот вроде здесь, очень похоже. Да, парадная та самая! Толкнула тяжелую дверь, но она не поддалась. “Наверное, ее закрыли на кодовый замок”, — подумалось мне. Но не найдя никаких переговорных устройств, я снова с силой навалилась на дверь, и она с трудом, словно не желая меня впускать, все же приоткрылась. Истертые временем ступени, ажурные перила, вот и последний этаж, лесенка, дверца, ведущая на чердак.
“— Ты не боишься, что мне придет в голову прыгнуть вниз?
— А это идея! Прыгнем вместе, взявшись за руки!”
Замок на месте, но я уже знала, что легко смогу с ним справиться. Знакомый запах цементной пыли и кошек ударил в нос. Я шла, спотыкаясь о какие-то препятствия, металлические прутья цеплялись за юбку, кажется, я порвала колготки и расцарапала ногу.
Вот и выход на крышу. Как же туда влезть? Нет, без посторонней помощи не получится. Получится! Я подтащила валявшийся рядом дощатый ящик, утыканный гвоздями, если забраться на него, то я смогу подтянуться и без усилия выбраться наружу. Вот так! От резкого порыва ветра, разметавшего прическу, захватило дух, а от хлопанья крыльев на секунду ухнуло сердце. Да, это я своими движениями спугнула стайку мирно ворковавших голубей. Дальше — простор и освобождение! Не очень-то покатая эта крыша, но край ее с низеньким бордюром довольно опасен. Господи, да что же это все время звенит и переливается, словно серебряный колокольчик, не у меня же в голове? Телефон! И зачем я не отдала его Владику?
— Слушаю! — я уже выбралась наверх и сидела, ощущая под собой нагретое за день железное покрытие, глядя вдаль, туда, где город, опутанный проводами, тонул в искристом тумане, словно в солнечной пыли.
— Мам, где ты бродишь, я дома, жду тебя, усталый, голодный.
— Да, я сейчас…
— Возвращайся быстрее. Тебе только что Илья Петрович звонил, мы долго с ним болтали, познакомились. Мам, ну не молчи же!
— …И я люблю тебя, Владик. И я тебя целую.
Я отключила трубку и начала медленно подниматься…