Рассказ
Опубликовано в журнале Нева, номер 7, 2009
Достойно есть[1]
В год 1918-й от Рождества Христова, в последних числах февраля, ровно в девять часов вечера Николай Сергеевич Забойнов, чиновник бывшего посольства бывшей самодержавной империи, опрокинул в себя стопку крепкой, чистой как слеза спиртовой настойки, крякнул, со стуком поставил стопку на стол и громко и внятно сказал:
— Эх, хорошо! — хотя хорошего в его жизни и во всем мире уже очень давно ничего не было.
Мир трясло и лихорадило. Мир ходил ходуном и стоял на голове. А посреди него затерялся бедный Николай Сергеевич, отчаявшийся и растерянный, с окончательно опустошенным счетом в Банке Испании, поскольку с началом смуты жалованье ему, конечно, платить перестали, и никаких изменений в лучшую сторону не предвиделось. Что делать, было непонятно: то ли ждать чего-то, то ли возвращаться на свой страх и риск домой. Возвращаться было боязно, ждать же чего-то, похоже, уже бессмысленно. А тут ко всем несчастьям еще и собачонка старухи домовладелицы начала подвывать под дверью по ночам. Нет, Николай Сергеевич не был болен и всегда считал себя человеком исключительного здоровья. Но вот уже несколько дней, как тревожащее, нагоняющее страх и тоску чувство поселилось где-то под сердцем, заставляя выцветать даже все то окаянное, что творилось вокруг и в его жизни.
— Сеньор? — наклонился к нему хозяин.
— Еще стопку.
Это было бесполезно. Он уже знал, что подсердечное чувство не прогнать и десятью стопками.
Николай Сергеевич выбрал на этот вечер весьма скромное заведение в еще более скромном квартале Мадрида и поэтому изрядно удивился, когда увидел, что в дверь вошел человек весьма респектабельной наружности. Одежда его была не лишена известного лоска, манеры же самые вальяжные. Ни дать ни взять дворянин, и далеко не из мелкопоместных. Вот только в лице его было что-то настораживающее, такое, что сразу хотелось отвести взгляд.
Примечательный человек сел в дальнем углу. Словно хорошо знакомому посетителю, ему сразу же принесли турецкого кофе и газету, и было видно, что хозяин заискивает перед ним и лебезит. Человек углубился в чтение. А через какое-то время Николай Сергеевич начал примечать, что в заведении становится все меньше народа. Уходили тишком, молчком. Разговоры завсегдатаев почти прекратились.
— Налей еще, хозяин. — Все эти передвижения местных Николая Сергеевича вовсе не интересовали.
Он пил стопку за стопкой. В какой-то момент Николай Сергеевич заметил, что примечательный человек отложил газету и в упор смотрит на него. А в следующий момент, отделенный от предыдущего то ли секундой, то ли безд-ной, примечательный человек вдруг оказался перед ним, придвинул себе стул и сел без приглашения. Его темные глаза под сильно выступающим, шишковатым лбом оказались у самого лица Николая Сергеевича, и он сказал просто и внушительно:
— Вы все потеряли. Вам страшно и некуда идти. Вас мучают предчувствия скорой смерти и страх умереть в одиночестве. Я могу вам помочь. Приходите завтра в десять часов утра по этому адресу.
На стол легла визитка. Всем хорошая визитка — добротной английской бумаги, с вдавленным червленым шрифтом. Подобную не могли позволить себе и иные испанские гранды.
— До завтра же, — произнес человек и поднялся.
Николай Сергеевич резко протрезвел. Он посмотрел на закрывшуюся за незнакомцем дверь, сморгнул и растерянно повертел в руках визитку. На ней стояло: «Семейство Табурва» — и адрес в богатейшем квартале Мадрида, близ дворца.
— Сеньор…
На столе будто сама собой оказалась полная до краев стопка. Николай Сергеевич поднял глаза: щеки хозяина печально свисали складками, как у мопса. Он переминался с ноги на ногу.
— За счет заведения, сеньор…
«Нет, не пойду. Что я там забыл? Поди, сумасшедший какой-нибудь. Или вовсе розыгрыш».
Крепкий ветер дул навстречу, раздувая полы пальто. Николай Сергеевич шел, согнувшись почти вдвое.
— Рабочие призывают трудящихся к забастовке солидарности с Советской Россией! — зазвенел рядом фальцет мальчишки-газетчика. — Забастовка назначена на первое мая. Испания подтверждает статус нейтралитета! Вступление в военные действия отклоняется. В городе появилось странное заболевание с эпидемическим характером! Эпидемия не представляет опасности для населения, смертельные случаи не зафиксированы. Рабочие призывают…
«А черт с вами! Я просто погляжу».
Это был очень внушительный дом: в нем вполне мог бы разместиться банк средней руки. Николай Сергеевич потоптался у парадного входа. А потом его вдруг охватила такая тоска, что он, сам не зная как, оказался перед дверьми и постучал.
Открыли сразу. Миловидная строгая девушка молча приняла пальто Николая Сергеевича и сдержанно улыбнулась в ответ на сбивчивые объяснения.
— Прошу вас следовать за мной, — произнесла она негромко.
Они поднялись вверх по выложенной палисандром лестнице и, миновав недлинный коридор, вошли в просторную комнату — чей-то рабочий кабинет.
— Что прикажете подать?
— Благодарю вас, мне ничего не нужно.
— Как изволите.
Девушка неслышно вышла. Николай Сергеевич обвел взглядом комнату и невольно задержал дыхание.
Книги, много книг. Сплошной ряд стенных шкафов. Здесь были книги на разных языках мира, даже на арабском и китайском. В хрустальной шкатулке покоился шнур, повязанный сотнями узелков; рядом на полке лежала глиняная дощечка с клинописью. Свитки из папируса, кожи, бумаги и тонких бамбуковых дощечек. Береста. Камень размером с три ладони, покрытый красной нитью узоров. От обилия предметов, достойных, наверное, быть выставленными в музее, разбегались глаза, но это были не просто предметы рабочего кабинета ученого или коллекционера. Нет, эти сокровища были выставлены скорее для манифестации некой идеи, уловить которую Николай Сергеевич сразу не смог. В глаза бросился щит с семейным гербом — расположенный выше всех шкафов, он словно подпирался ими. Мертвая голова с положенными на нее тремя золотыми монетами. Изображение окончательно сразило Николая Сергеевича. У него появилось сильное желание немедленно уйти.
Борясь с собой — все же неловко вот так сразу исчезать, — он беспокойно прошелся по комнате. На рабочем столе, необъятном и солидном, стояла небольшая картотека. Николай Сергеевич скользнул по ней взглядом, думая, что это для собранных в комнате книг, и недоуменно нахмурился. «Достойны уважения» — гласило одно из отделений, «Сократ» — было написано от руки на самой первой карточке в нем.
— Итак, вы пришли, — раздался за спиной знакомый голос. Николай Сергеевич обернулся. Вчерашний примечательный посетитель доброжелательно рассматривал его; в дневном свете казалось, что шишковатый лоб его еще -более выступает вперед, чем запомнилось по вечерней встрече. — Прошу вас, садитесь.
Он указал широким приглашающим жестом на кресло перед столом и тоже сел.
— Вы можете называть меня дон Табурва, Николай Сергеевич. В нашем семействе не склонны придавать особого значения титулам.
Дон Табурва сцепил пальцы и откинулся в кресле. Взгляд его темных глаз стал неприятно пронзителен.
— Итак, вы боитесь умереть в одиночестве. И не просто в одиночестве — умереть незамеченно, так что тело ваше уже начнет разлагаться, прежде чем запах пойдет по дому и будут наконец взломаны двери квартиры… Что ж, к сожалению, должен сообщить вам, что этот страх обоснован.
Николай Сергеевич обмер. Сердце трепыхнулось в груди, холодок прошел по спине. Он непроизвольно сглотнул. Так, значит, вот где он все же оказался…
— Сколько? — спросил хрипло и тоскливо прикинув в уме свои скромные средства.
— Что — сколько?
— Мое исцеление. Во сколько оно обойдется?
Дон Табурва несколько мгновений озадаченно смотрел на него.
— Понимаю, — произнес он наконец медленно. — Вы думаете, что вас за-звали к одному из тех чудо-целителей, которые живут обычно на окраинах, -видят тайное и исцеляют возложением руки или же при помощи саламандр и ундин. Должен вас разочаровать, Николай Сергеевич. Семейство Табурва подобные услуги не оказывает.
Николай Сергеевич тускло удивился. Он едва не сказал: «А какие тогда, простите, оно оказывает?», но взял себя в руки.
— В чем же заключается помощь, о которой вы упомянули вчера?
Дон Табурва одобрительно кивнул.
— Это очень просто, — сказал он. — Я могу обменять вашу смерть на смерть другого человека. С согласия обеих сторон, разумеется.
В комнате на мгновение повисла тишина.
— У моего народа, Николай Сергеевич, — а позвольте заметить, что мы, баски, один из древнейших, если не древнейший народ из всех, населяющих ныне Европу, — с незапамятных времен существуют подобные практики, — спокойно заговорил дон Табурва. — Мое семейство является известнейшим и наиболее влиятельным их продолжателем. Вот уже несколько столетий, как мы предлагаем свои услуги сильным мира сего. Наше имя является гарантией надежности, работать с нами почитают за честь многие именитые роды. Доверившись нам, вы можете быть полностью уверенным в успехе предприятия и наслаждаться жизнью, зная, что корабль ее войдет в конце странствия в нужный вам порт.
Николай Сергеевич поднялся. Дрожащими руками, не отрывая взгляда от собеседника, он искал свое пальто, позабыв, что оставил его внизу.
— Сядьте, — внушительно произнес дон Табурва.
Николай Сергеевич продолжал стоять. Дон Табурва посмотрел ему в глаза. Николай Сергеевич вскрикнул и схватился за грудь. Он испытал такое чувство, словно сердце его было яйцом и сквозь него только что проклюнулся цыпленок; клюнул — и посмотрел круглым немигающим глазом на мир. Ноги Николая Сергеевича подкосились. Он тихо опустился обратно в кресло.
— Я понимаю, вам сложно вот так сразу уяснить себе, что предлагаемое мной — возможно. Но поверьте мне, это так. В конце концов, вы человек начитанный и должны бы знать, сколь распространена была в древности справедливая вера в то, что каждому человеку положена своя смерть. И как право-славный вы должны бы знать об этом вдвойне, потому что древнее убеждение это гармонично влилось в учение особенно вашей церкви. Желаете дока-зательств?
Дон Табурва не глядя протянул руку назад — к полкам, на которых ровными рядами стояли тома с тисненой кириллицей на добротных кожаных переплетах. Николай Сергеевич в страхе замотал головой. Меньше всего он хотел сейчас видеть святые книги. Дон Табурва вздохнул.
— Я не хотел бы, чтобы вы ушли отсюда, не поняв, какой великодушный дар посылает вам судьба, — проговорил он с сожалением. — Посудите сами. Вы ничего не теряете, кроме своей смерти, характера которой и без того боитесь до беспамятства. Взамен вы получаете другую смерть и умираете более отвечающим вашим желаниям образом. Мой заказчик — человек знатный, богатый и облеченный влиянием. Каждое мгновение своей жизни он окружен пристальным вниманием общественности, на людях произойдет и положенная ему смерть. Между тем по природе своей он склонен к уединению, и ничто не отвечает его желаниям более, чем иметь возможность умереть спокойно и в сосредоточении. Обмен смертями будет выгоден вам обоим. Чрезмерный -характер их выровняется, и вы, Николай Сергеевич, не умрете в одиночестве, мой же заказчик не умрет на людях. Разумеется, сверх того, с вами распла-тятся звонкой монетой… Так что не лучше ли вам хорошо подумать, прежде чем принять решение?
— От… от чего я умру? — едва слышно произнес во вновь наступившей тишине Николай Сергеевич.
— Вы действительно желаете это знать? Если да, то советую вам отправиться в Гранаду, в старый Цыганский квартал. Там, в пещерах Сакрамонте, вам станцуют не только лучший в Испании фламенко, но и ответят на ваш вопрос. Семейство же Табурва не предоставляет информации по поводу от чего и когда, только — если заказчик этого сам не распознал — относительно как.
Николай Сергеевич почувствовал, что в нем начинает расти тишина. Звенящая, закладывающая уши, отсекающая весь мир.
— И вам нужен именно я? — почти прошептал он. — Почему?
Дон Табурва несколько помедлил с ответом.
— Дело в том, Николай Сергеевич, что мы — как я уже говорил — ручаемся своим именем за качество выполненной работы и поэтому с самого начала не беремся за предприятия, успех которых представляется сомнительным, нарушает нашу лояльность к кому бы то ни было или не ведет к удовлетворению обеих сторон, — проговорил он взвешенно. — Конечно, я могу привязать моему заказчику смерть любого мало-мальски подходящего человека, и послед-ний даже не узнает о том. Но к чему это приведет? Есть законы, которые нельзя преступать, и только безукоризненная репутация и незапятнанная честь нашего семейства гарантируют его процветание. Почему нужны именно вы? Для успеха предприятия и наилучшего удовлетворения обеих сторон необходимо, чтобы меняющиеся подходили друг другу по определенным математиче-ским данным. Из всех кандидатов, которых я до сих пор нашел для своего заказчика, ваши числа наиболее соответствуют его числам. И поэтому я хотел бы, чтобы мой заказчик обменял свою смерть именно с вами. Надеюсь, вы удовлетворены моим ответом?
Николай Сергеевич молчал. В голове у него была пустота.
— Вам нужно глотнуть чего-нибудь горячего, — сказал дон Табурва с сочувствием. — Вы излишне бледны.
Он позвонил в колокольчик. Какое-то время спустя дверь открылась, и во-шла та самая девушка, что впустила Николая Сергеевича в дом. Она поставила на стол поднос с изящным фарфоровым кофейником и двумя чашечками и молча удалилась.
Крепкий ароматный кофе глоток за глотком возвращал Николая Сергеевича к жизни. Мутно, неясно зашевелились мысли.
— Скажите, — произнес он, выпив уже почти всю чашку, — а многие обращаются к вам… за помощью?
— Достаточно, Николай Сергеевич.
— Странно, что я никогда не слышал о людях с вашими возможностями.
— Правда? А между тем наше присутствие в мировой истории не заметно разве только что слепцу.
Дон Табурва, прищурившись, задумчиво посмотрел в окно, из-за которого доносилось непрерывной приглушенной чередой: «Новости большой войны! Покупайте новости большой войны! Свежие сообщения с фронтов!»
— Например, вам никогда не приходило в голову, что «сараевский мученик» умер вовсе не своей смертью?
Николай Сергеевич оторопело воззрился на собеседника.
— Моя семья к этому действу не причастна, — ровно проговорил дон Табурва. — И все же я с полной уверенностью могу сказать, что эрцгерцог Франц-Фердинанд умер чужой смертью, а именно смертью своего дяди, императора Франца-Иосифа, последний час которого должен был пробить примерно восемь лет тому назад в той самой стране и в том самом городе, в которых расстался с жизнью его племянник. Так или иначе, но река времен все равно взяла свое: увы нам или нет, но смерть отдельной личности, сколь бы значительна ни была ее роль при жизни, практически не в состоянии повлиять на общий ход событий.
Дон Табурва перевел взгляд на Николая Сергеевича — обомлевшего, потрясенного той легкостью, с которой его собеседник рассуждал о подобных вещах, — и едва заметно улыбнулся. Он допил кофе и аккуратно положил ложечку на блюдце.
— Вам пора идти, Николай Сергеевич. Хорошо обдумайте все, что я вам сказал. Даю вам на размышления три дня. И помните: все мы смертны, все когда-нибудь умрем. Но у вас, в отличие от многих, есть реальный выбор между двумя смертями.
Николай Сергеевич сам не помнил, как вышел из похожего на банк дома. Опомнился уже, оказавшись на Гран Виа перед роскошным кафе, в сияющей витрине которого были выставлены умопомрачительные сладости. Но смотрел он вовсе не на них. Сморгнув, Николай Сергеевич обнаружил, что смотрит на самого себя — в зеркало, установленное позади бесстыдно огромного торта с сидящей на нем кремовой русалкой.
Он нахмурился. Из-за зеленоватого покатого плеча на него смотрел, выглядывая из воротника пальто, самый настоящий мужик, крестьянин, а то и хуже — раскольник-старообрядец, готовый за свое двуперстие идти на штыки. Мужицкая внешность была истинным проклятием Николая Сергеевича. Это из-за нее, как он не без обоснования полагал, ему не удалось за все годы сколько-нибудь значительно продвинуться по службе. Но все это уже не имело ровно никакого значения.
Сгорбившись, он пошел вниз по проспекту. Землисто-серые, отуманенные тревогами и заботами лица прохожих плыли ему навстречу. Ветер дул теперь в спину, гнал по мостовой сор и чей-то вырвавшийся платок со свежим — наверняка чахоточным — пятном крови точно посередине. Ах, ветер, ветер играл на всем божьем свете, гулял по улицам, царил в головах — и разгонял и без того нестройные мысли Николая Сергеевича.
— Эй, товарищ! Ты, ты, в длинном пальто!
Николай Сергеевич вздрогнул и обернулся. На углу, пошатываясь, стоял молодой парень из фабричных рабочих: кепи смято, впавшие щеки болезненно раскраснелись. Стоял и смотрел с прозорливостью смертельно пьяного на Николая Сергеевича.
— Гульнем напоследок, а, товарищ? Что нам теперь-то еще терять?!
Николай Сергеевич оцепенел. Раскинув руки, покачиваясь, парень двинулся к нему — обниматься. Еще несколько мгновений Николай Сергеевич стоял неподвижно, как громом сраженный. А потом его вдруг затрясло. Он начал мелко-мелко пятиться назад, наконец развернулся — и бросился прочь. «Достойно есть, — пронеслось в голове, и пошло обрывистым, лихорадочным, но непре-кращающимся скоком: — Достойно есть… достойно есть… о владычице Богородице… яви милость твою к нам… скорбящия утеши, бедствующим помоги… и сподоби нас христианскую непостыдную кончину получити…»
Позади завизжала женщина. Раздались полицейский свисток, звон разбитого стекла и истошный крик завязывающейся потасовки.
Они увиделись на исходе второго дня.
— А, Николай Сергеевич! Добрый вечер! — Дон Табурва поднялся навстречу вошедшему. — Прошу вас, садитесь.
Они сели. Дон Табурва внимательно посмотрел на гостя. Казалось, что перед ним — совсем другой человек: хмурое лицо просветлело, взгляд собран и сосредоточен, плечи расправились, и руки со спокойным достоинством лежат на подлокотниках кресла.
— Итак, вы приняли решение, — произнес дон Табурва определенно.
Гость кивнул.
— И могу ли я быть вам чем-нибудь полезен?
— Думаю, что ничем.
— Вот как…
Они помолчали. Гость посмотрел дону Табурве в глаза.
— Вы сами говорили, что я все потерял, — произнес он негромко. — У меня нет семьи, нет друзей или кого-то, кто бы помянул меня хоть словом. Даже страна, в которой я родился, для меня потеряна. У меня ничего нет, а сам я по себе мало что значу. И если у меня что-то и осталось, так только простое человеческое достоинство, душа — и моя смерть. Из оставшегося же я ничего не хочу терять. Уж пусть будет, как будет. Как свыше положено.
Дон Табурва ничего не ответил.
— Как вам угодно, — сказал он наконец и поднялся. — Приятно было познакомиться.
Они раскланялись.
Оставшись один, дон Табурва какое-то время сидел неподвижно и тяжело смотрел в пламя камина. Потом, словно очнувшись, провел рукой по лицу и взялся за колокольчик.
Дверь неслышно отворилась.
— Мария, принесите мне каталоги. Посмотрим, что еще можно сделать для маркиза. Я давно говорил ему, чтобы он заранее побеспокоился о своей смерти. Теперь, наверное, уже слишком поздно.
В год 1918-й по Рождеству Христову, в последних числах мая Мадрид был необычайно тих. Не ходили трамваи, заколочены были магазины, опустели улицы, и не слышно звонких голосов мальчишек-газетчиков. В похожем на банк доме близ королевского дворца высокий темноволосый человек с шишковатым лбом и пронзительными глазами отошел от окна, вздохнул и взялся за верх-нюю газету из стопки на столе. «Восемь миллионов заболевших по всей -Испании» — надрывались заголовки. «В городе болен каждый третий… Грипп[2] в королевской семье».
Человек перевернул длинными тонкими пальцами страницу. На него глянул портрет в обрамлении траурной ленты — грубоватые черты, лицо пахаря-простолюдина. «Вчера в пять часов вечера на площади Пуэрта-дель-Соль было совершено покушение на одного из самых значительных представителей партии консерваторов, маркиза…»
Он отложил газету.
Дом был тих. В камине мирно потрескивало пламя.
— Сесар!
В коридоре послышались быстрые шаги. На пороге появился юноша лет восемнадцати и вопросительно посмотрел на брата.
— Сесар, у меня к тебе будет небольшое поручение. Вот по этому -адресу,— темноволосый достал из письменного стола свернутый листок, — ты найдешь умершего вчера мужчину. Позаботься, чтобы с телом обошлись достойно… И не забудь себе лицо повязать: не стоит зря рисковать.
Юноша молча кивнул, взял листок и вышел.
Дом снова исполнился тишины.
Дон Табурва рывком придвинул к себе картотеку. Чуткие пальцы прошлись по твердым четырехугольникам. «Сократ. Подчинение законам», «Галилей. Пусть вертится», «Юлий Цезарь. Сотворивший свою смерть и ушедший, чтобы остаться».
Он взялся за пустой четырехугольник и на мгновение задумался. Бывает же такое: имя выпало из памяти. Но ничего, еще вспомнится.
«Бывший чиновник бывшего посольства бывшей империи». Рука задержалась на миг и подписала летучей вязью: «Гордость маленьких людей».