Рассказ
Опубликовано в журнале Нева, номер 6, 2009
Павел Вайнбойм — журналист, литератор. Ветеран Великой Отечественной войны. Окончил Ленинградский институт авиаприборостроения. Автор ряда статей в журнале “Наука и жизнь”, в еженедельнике “Неделя” (приложение к газете “Известия”) и других средствах массовой информации. Лауреат Всероссийского конкурса журналистов (1970). Статьи и литературные произведения публикуются в русскоязычных германских журналах “Литературный европеец”, “Партнер”, “Партнер-Норд”, “Арена”, “Оазис”, “Самовар”, “Кругозор-плюс”, санкт-петербургском литературном журнале “Нева”, московских журналах “Музыкальная жизнь”, “Театральная жизнь” и “Литературной газете” (Россия). С 1996 года живет в городе Дюссельдорфе.
Франческа да Римини
В школьные и студенческие годы я дружил с Наумом Дабрунером. Он был родом из еврейской местечковой семьи, в которой главной основой жизни были дети. В этой мещанской семье традиции и принципы жизни передавались из поколения в поколение.
Мой друг Наум был честным и порядочным человеком и очень этим гордился. Но, к сожалению, он почти никогда не признавал своей ошибки и не терпел критики.
Мы с Наумом отличались друг от друга, и это, наверное, нас сближало, а иногда отталкивало. Я жил с авантюрной жилкой, постоянно генерировал идеи, любил девчонок и рассказывал в лицах веселые байки и анекдоты. А мой друг был осторожен, недоверчив, очень самолюбив, а кроме того, придавал большое значение добротной и модной одежде. Мы видели друг в друге свою антитезу, но в то же время, как два разных полюса, тянулись друг к другу, дополняя и компенсируя свои черты и особенности.
Я и Наум, начиная со школьных лет, дружили долгие годы. Нам вместе было интереснее и веселее жить. Мы запоем читали интересные книги, любили музыку, ходили в музеи, восхищаясь произведениями искусства, и радовались, когда жизнь била ключом. Но у Наума была одна особенность, которая мне не нравилась. Он всегда хотел быть арбитром и безапелляционно судить, кто прав, а кто виноват. Иногда слушать его консервативные поучения было невыносимо, и просто хотелось послать его подальше. Но я любил Наума со всеми его особенностями, очень дорожил нашей дружбой и не хотел его огорчать.
У Наума Дабрунера был поэтический талант. Он остроумно писал сатирические стихи и эпиграммы про своих друзей и знакомых. Они всегда вызывали смех и имели большой успех. К сожалению, молодой поэт иногда писал очень ядовитые, хлесткие и даже обидные стихи, жестоко высмеивая своих друзей и знакомых. И мне тогда казалось, что он этим как бы самоутверждается, ощущая себя безжалостным судьей.
Но Наум относился ко мне более снисходительно, чем к другим. За годы нашей дружбы мой закадычный друг написал очень много посвященных мне веселых стихов и песенок. Я до сих пор бережно их храню и часто перечитываю. Но все, что я успел здесь написать, — это всего лишь некая преамбула к истории, которую я хочу рассказать.
Как-то в студенческие годы, когда я оканчивал институт, меня познакомили с очень талантливой пианисткой, аспиранткой Ленинградской государственной консерватории Мариной Гордашевой. По приглашению Марины я побывал на ее сольном концерте в Малом зале консерватории и был восхищен дарованием пианистки. Вскоре Марина пригласила меня в свою квартиру, где часто собиралась своеобразная компания ее друзей и знакомых. Мне в доме Марины все было интересно. Но когда госпожа Гордашева садилась за рояль и исполняла произведения великих композиторов, я наслаждался и боготворил Марину. Со временем мы с ней стали как брат и сестра. Она все понимала с полуслова, и при общении мы чувствовали себя единомышленниками.
Компания у Марины была необычная. Создавалось впечатление, что ты попал в артистическое общество старого дореволюционного Санкт-Петербурга. И вот я с согласия Марины решился пригласить своего друга Наума посетить ее салон на Васильевском острове. Наум пытался меня расспросить и выяснить, что там нас ожидает. Но я уклонился от подробностей и сказал, что он все увидит и услышит сам. И вот я и Наум, надев свои выходные костюмы, явились к Марине на журфикс.
Квартира, где жила Марина, была очень большой, состоящей из нескольких комнат и гостиной. Всюду был беспорядок, лежал всякий хлам, валялись книги и ноты. Гости были старомодными и ортодоксальными. Наум молча и очень внимательно смотрел на присутствующих. В гостиной был накрыт стол “а-ля фуршет”. На столе стояли водка, бутерброды, соленые огурцы и минералка.
Публика собралась в основном артистическая, и вскоре начался импровизированный домашний концерт. Марина аккомпанировала певцам и мелодекламатору на рояле. Вначале выступили двое сравнительно молодых мужчин в клетчатых пиджаках и в шляпах канотье. Они пели старомодные дореволюционные эстрадные смешные куплеты и играли на гармониках концертино. Оба явно были в полный рост “голубыми” со всеми ужимками и атрибутикой. Они пританцовывали и пели, манерно выговаривая “э” вместо “е” или “а”, а также грассировали на парижский манер:
Не дэлико от Зэнзибэрь,
Визави Мэдэгэскэрь
Туземцы пэрэпились
И дико вэсэлились… —
и так далее.
Затем выступил долговязый мужчина в старомодном костюме и спел, подражая Вертинскому, романс “Я больной и старый клоун”. После этого в рыжем парике появился очень тощий и бледный молодой человек с манерами импотента. Он был одет в черную блузу и читал декадентские стихи под музыку. Эта похоронная мелодекламация все время сопровождалась скорбным выражением на лице артиста и вялым движением его рук. После “импотента” две девушки пытались изобразить канкан, но у них это не получилось.
Все гости от души хохотали, пили водку и закусывали бутербродами, а Наум молчал. Марина подходила к гостям и говорила хлесткие фразы, украшенные матерными словечками. Она была экзотично и неряшливо одета, вела себя очень раскованно. Гости ей говорили, что она богиня и душа их общества. Один только Наум был в подпольной оппозиции. Одежда, манеры, старомодность и даже некий атавизм гостей, но особенно вульгарное поведение хозяйки и ее лексикон очень не понравились Науму. Он взял меня под руку, отвел в сторону от гостей и сказал: “Слушай, Павелчик, куда это ты меня привел? Это же самый настоящий паноптикум. Просто обезьянник! Тут всякой твари по паре. А хозяйка — это какая-то омерзительная по одежде и манерам фурия, которая изрыгает мерзкие матерные ругательства. Ты извини меня, но я не люблю пошлость и хочу немедленно уйти, чтобы дома срочно принять ванну”.
Я, конечно, огорчился и попросил Наума немного подождать, пока Марина сядет за рояль. “И тогда, если тебе не понравится, — сказал я, — мы сразу же уйдем. И в этом случае, в качестве компенсации, я поставлю бутылку └Столичной“”. Наум нехотя согласился, и мы вернулись к гостям. А я сразу же подозвал Марину, вышел с ней в соседнюю комнату и в пастельных тонах рассказал ей про Наума. Она улыбнулась и сказала: “Ах, Павлуша, я не хотела сегодня играть └Франческу да Римини“, так как после исполнения этой увертюры я просто полумертвая. Но черт с ним, я сыграю, и он устыдится и пожалеет о своих словах”.
А теперь маленькое “лирическое” отступление. Франческа да Римини — кто она такая? Старинный итальянский город Равенна, известен историкам начиная с V века нашей эры. Этот старый город был соединен каналом с гаванью Корсиньи на Адриатическом море. В конце ХIII и в XIV веках владел и правил городом знатный и богатый итальянец Гвидо да Полента. У него была молодая, красивая дочь Франческа. Она любила своего отца и по обычаям того времени подчинялась его воле. И вот в жизни Франчески наступил трагический момент, когда ее отец Гвидо против ее желания выдал ее замуж за богатого, злобного урода Малатесту да Римини. Жизнь несчастной девушки превратилась в ад. Она всеми фибрами своей души ненавидела, но в то же время очень боялась своего свирепого мужа. В доме богача да Римини жил его сводный брат, красавец Паоло. Франческа и Паоло страстно полюбили друг друга. Но кто-то позавидовал их счастью и сообщил Малатесте о неверности его жены. Муж Франчески был самолюбивый, безумно ревнивый и жестокий деспот. Он стал тайно следить за женой и наконец однажды застиг влюбленных во время их свидания. Малатеста пришел в бешенство и убил свою несчастную жену.
Эта трагическая история стала широко известна и передавалась из уст в уста. В период с 1316-го по 1321 год в Равенне жил знаменитый итальянский поэт Данте Алигьери, который увековечил трагедию Франчески да Римини в своей “Божественной комедии” (“Ад”, песнь 5). После убийства Франчески ее отец Гвидо да Полента переживал и страдал, считая себя виноватым в трагической судьбе дочери. После кончины поэта Данте Гвидо да Полента на его могиле воздвиг прекрасный мавзолей, которым до сих пор любуются туристы в городе Равенна. Позднее итальянский писатель Сильвио Пеллико написал трагедию “Франческа да Римини”, которая была переведена на русский язык и опубликована в “Русском обозрении” в 1897 году.
Великого русского композитора Петра Ильича Чайковского тронула трагическая судьба Франчески, и он написал увертюру-фантазию “Франческа да Римини”. Эту гениальную увертюру с успехом исполняли знаменитые симфонические оркестры многих стран мира. Марина Гордашева переложила это симфоническое произведение для фортепиано. Эта аранжировка симфонической музыки для рояля называется клавираусцуг (Klavierauszug). Возможно, Марина воспользовалась клавираусцугом самого Чайковского. Редко кто мог исполнить такую сложную фортепьянную увертюру. И только такая виртуозная пианистка, как Марина Гордашева, в совершенстве владеющая техникой игры на рояле, могла исполнить увертюру великого русского композитора.
И вот наступил момент истины, и Марина села за рояль. Все замерли, зная, что она сотворит чудо. Сначала она сыграла и спела душевный цыганский романс, музыку и слова которого написала сама. Это был самый лучший цыганский романс из всех, которые я когда-либо слышал в своей жизни, а я очень любил цыганские песни. Но этот романс бередил душу. Марина пела низким, полным драматизма голосом, а мы все просто растворялись в ее музыке. Наум слегка был смущен… Романс его тронул до слез, но он ничего не сказал. Все гости аплодировали и просили Марину исполнить “Франческу да Римини”.
Прозвучал первый аккорд увертюры… Как играла Марина! Как прекрасно она играла! За роялем сидела великая пианистка. На нас обрушился музыкальный ураган звуков рояля. Музыка рассказывала об ужасных страданиях молодой красавицы Франчески, о ее ненависти к тирании мужа и о страстной любви к Паоло. Это был триумф музыкального искусства! Мы были покорены музыкальным водопадом виртуозного исполнения увертюры Чайковского. Музыка просто разрушала нас, вызывала чудовищный взрыв эмоций. Марина всеми движениями тела и мимикой лица была в этой фантастической музыке. Руки ее, как птицы, летали над клавишами. Огромная энергия музыки Чайковского захватила нас в плен и несла по бурному музыкальному океану. А в кульминационный момент трагического финала увертюры все гости были просто без ума от переживаний, а Марина была нашей богиней, и все преклонялись перед ее талантом.
С моим другом происходило что-то невероятное. Он весь преобразился, покраснел и был очень взволнован. В его глазах блестели слезы. Когда прозвучал финальный аккорд, гости устроили Марине овацию. В этот момент Наум не раздумывая бросился к ней и, встав на одно колено, искренне сказал: “Марина! Ты гениальная пианистка, и тебе нет равных в мире. Я не могу ничего сказать, так как все слова жалки и никчемны. Прости меня! Я обыватель, и мне очень стыдно… Ты принесла столько счастья своим талантом. И ты можешь ругаться, говорить все, что захочешь, одеваться в любую одежду и делать все, что пожелаешь, и ты всегда в моих глазах будешь прекрасна. Марина! Я покорен! Ты просто богиня музыки”. Наум поцеловал ей обе руки, а она обняла его и простила.
В этот вечер мы отправились к Науму домой, распили бутылку “Столичной” и взахлеб говорили о прекрасных творениях искусства. Прощаясь с другом, я обнял его и сказал: “Ты молодец, Наум, так как стал редким в наше время человеком, который не упорствует в своих заблуждениях”.
Я продолжал бывать в доме Марины, и однажды она поделилась со мной, что опасно больна и жизнь ее скоро оборвется. Все это я очень переживал и жалел Марину. Шло время, и болезнь Марины, связанная со скоротечной формой туберкулеза, прогрессировала.
Однажды я приехал ее навестить. Марина лежала в постели с мертвенно-бледным лицом и плакала. Я ужасно расстроился, все время целовал ее холодные руки и в каком-то беспамятстве шептал: “Ты мое солнышко! Я очень люблю тебя! Ты самая прекрасная! Я всегда думаю и мечтаю только о тебе. В тебе весь мой свет. Маринушка, ты обязательно поправишься и будешь приносить любящим тебя людям счастье своим искусством”. В этот момент я верил, что говорю ей правду, а она улыбалась мне сквозь слезы.
На следующий день после этой встречи меня неожиданно вызвал в свой кабинет директор Радиотехнического НИИ, в котором я работал ведущим инженером, и сообщил, что по приказу министерства я должен срочно вылететь в Новосибирск в служебную командировку. Я очень расстроился, но был вынужден отправиться в командировку. Прилетев в Новосибирск, я стал ужасно беспокоиться о состоянии Мариночки и при первой же возможности позвонил ей по телефону. Трубку взяла ее родственница и сообщила мне трагическую весть о скоропостижной смерти Марины.
После возвращения из командировки я приехал к ней на могилу, украшенную еще не увядшими цветами. Я склонил голову и просил Марину простить меня за мой отъезд и за то, что меня не было с ней в ее последние минуты, и все повторял и повторял ее имя. Но она не откликнулась на призыв моего сердца.
Шли годы… Новые впечатления и события жизни притупили остроту утраты. Но среди повседневной суеты неожиданно наступало мгновение, когда я понимал: нужно навестить могилку Марины и принести ей цветы. И я ехал на кладбище, часто вместе со мной ехал и Наум. В одно из таких посещений Наум, опустив поседевшую голову, тихо сказал: “Марина была великой пианисткой! Знаешь, она перевернула мою жизнь, научила меня видеть за наносным, поверхностным, истинную суть вещей, она сделала меня другим человеком…”