Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2009
Сергей Борисович Переслегин родился в 1960 году в Ленинграде. Окончил физический факультет Ленинградского государственного университета по специальности «физика ядра и элементарных частиц». Литературный критик и публицист, исследователь и теоретик фантастики и альтернативной истории. Лауреат премии «Странник»-1996 за книгу критики «Око тайфуна: Последнее десятилетие советской фантастики». Участник Ленинградского семинара Бориса Стругацкого. Составитель, редактор, автор комментариев книг серии «Военно-историческая библиотека».
Глобальный мир: предельно неустойчивое развитие
1. Ипотечный кризис в среднесрочной перспективе
Всего лишь год назад было модно говорить об успехах глобализации, о перспективах расширения ВТО, о совместных усилиях стран «восьмерки» по преодолению нехватки электроэнергии (в развивающихся странах), о прогрессе новых технологий. Господствовала концепция устойчивого развития мира, а, если что-то и омрачало настроение политикам и политологам, так это «мировой терроризм», борьба с которым оказалась долгой и мало результативной.
Сегодняшняя ситуация выглядит совершенно противоположной: газеты, телевидение и Интернет говорят об экономическом кризисе, политической нестабильности, нарастающих социальных проблемах. Эксперты прозрачно сравнивают ситуацию с 1929 годом и намекают, что худшее впереди.
Такое шараханье из одной крайности в другую свидетельствует, конечно, о непонимании процессов, которые на наших глазах развертываются в глобализованном мире. Как писал А. Н. Аверьянов[1], «философствование без системы не может иметь ничего научного, поскольку не только выражает субъективное умонастроение, но еще и случайно по своему содержанию». Настроение в связи с кризисом в экспертном мире довольно подавленное, тем более что предсказывался этот кризис лишь наиболее маргинальными группами специалистов.
Я сам предсказал ипотечный кризис (кризис деривативов) несколько лет назад, хотя отнес его начало не на осень 2008 года, а на зиму 2009 года. Я полагал тогда, что американцы предпочтут «создавать впечатление гармонии» вплоть до дня президентских выборов, а там рукой подать до Рождества и инаугурации, омрачать которые взрывным ростом экономических проблем неправильно. Поэтому ипотечные трудности будут «заметаться под ковер» где-то до конца января. Потом, конечно, проблему отрыва деривативной экономики от реального производства придется решать, и решать через кризис, потому что другого способа переустройства экономики никто пока не придумал.
Скорее всего, так бы и получилось, если бы не события в игрушечном закавказском государстве на самой границе глобализованного мира.
Грузия имела исторический опыт независимого существования. При царице Тамаре она даже относилась к числу великих региональных держав. Грузия также через ряд значимых фигур, не последней из которых был И. Сталин, была включена в мировую историю. Грузия обладала конвенционально признанной культурой. Страна не была обделена и природными ресурсами — от теплого моря и богатого бухтами побережья до рудных ископаемых и минеральных источников, от посевов зерновых до виноградников, пользующихся всемирной известностью. После распада СССР на территории Грузии остались ряд промышленных предприятий, в том числе — оборонных, и развитая военная инфраструктура. Наконец, в советское время банковская система всего -Закавказья была ориентирована на Тбилиси, то есть формирование собственных финансов проходило в независимой Грузии в благоприятных условиях.
Так-то оно так, но сразу же выяснилось, что воспользоваться накопленным потенциалом сколько-нибудь разумно правители Грузии не способны. Оказалось, что за столетие промышленного переворота в Российской империи и за семьдесят лет советской власти грузины не осознали себя единым народом, и как только давление сверху ослабло, Грузия сразу же превратилась в конгломерат кланов и народностей, конфликтующих между собой. Центробежные процессы привели к отделению от собственно Грузии Абхазии и Осетии, и невооруженным глазом было видно, что процесс фрагментации на этом не остановится. Понятной задачей каждого из сменяющих друг друга грузинских лидеров было как-то удержать целостность страны, а при возможности вернуть отделившиеся феодальные княжества.
В том, что «революция роз» была спроектирована Соединенными Штатами, сейчас уже никто не сомневается. Другое дело, что для американцев вопрос заключался лишь в испытании новой геополитической стратегии — интересы самой Грузии стояли на десятом месте. Но М. Саакашвили остался связан с США как отношениями личной верности, так и через супругу, входящую по происхождению в один из второстепенных американских политических кланов. Грузинский президент принимал факт наличия у него обязательств перед США и справедливо считал эти обязательства до некоторой степени взаим-ными.
Свои проблемы были у Соединенных Штатов, по неосмотрительности втянувшихся в две непопулярные и экономически бесперспективные войны. Курс доллара постепенно падал, американское влияние ослабевало даже в Латин-ской Америке, конкурентоспособность экономики США снижалась. Крепло понимание того, что США повторяет ошибки, сделанные предыдущими мировыми лидерами, перегружены обязательствами по всему свету и теряют цивилизационный приоритет. Это был понятный и многократно изученный сценарий «гибели Рима».
Перед выборами 2004 года в американских элитах господствовали настроения, что все проблемы пока еще могут быть решены жесткой, последовательной и бескомпромиссной политикой силы. Это означало, что республиканской администрации предстоял второй срок. Второй, но никак не третий. В 2008 году корабль американской политики, внутренний и внешней, должен был совершить резкий поворот, и для этой цели как нельзя лучше подходили демократы — не суть важно, во главе с Хилари Клинтон или с Бараком Обамой.
Так понимали ситуацию все, кроме республиканцев, которые пока еще находились у власти. Буш и Маккейн подталкивали М. Саакашвили к явной авантюре. Последний не заставил себя упрашивать, и 8 августа началась короткая и несчастливая осетинская война, в которой Грузия потерпела военное поражение, Россия — дипломатическое, Абхазия и Южная Осетия превратились в никем, кроме России, не признанные квазигосударственные образования, а Маккейн резко поднял свои шансы на близких выборах заранее продуманной фразой: «Мы теперь все грузины».
Этого, конечно, делать не стоило. Рейтинг республиканцев вырос, выборы были близко, а с ними внятная перспектива еще четырех, если не восьми лет республиканской политики в исполнении Р. Маккейна. Подобного нарушения ранее достигнутых договоренностей американская «национальная корпорация», разумеется, не стерпела, и ровно за шесть недель до выборов ипотечный кризис, наблюдаемый аналитиками с середины 2006 года, внезапно перешел из скрытой, латентной в открытую, манифестную форму.
Время было выбрано очень удачно: шести недель было совершенно достаточно для того, чтобы кризис раскрутился полностью, население осознало бы его и связало с деятельностью республиканской администрации. Но с учетом инертности экономики шести недель, разумеется, не хватило бы для того, чтобы сработали антикризисные меры, пусть и самые гениальные.
Республиканцы потерпели унизительное поражение, Барак Обама одержал внушительную победу, но ценой всего этого стала преждевременная финансовая катастрофа. Думаю, что в первые недели своего развития кризис еще и «подогревался» американскими СМИ, в него закачивалась дополнительная энергия разрушения. И сейчас нам предстоит ответить на актуальный вопрос: чем же все кончится на этот раз?
Начнем с очевидного. Сам по себе ипотечный кризис значим лишь в тех странах, где развернута экономика деривативов, существен ипотечный сектор, а работа менеджеров банков оценивается по числу выданных кредитов. Последнее возможно, однако только в том случае, если цены на недвижимость растут быстрее банковского процента.
В 1970-х годах американцы уже сталкивались с серьезными проблемами в секторе банковского кредитования. Тогда банки тоже соревновались по объемам выданных кредитов, формальная валюта баланса раздувалась до небес, а об обеспечении и возврате никто не заботился. В конце концов разразился -острый кризис ликвидности, и положение было спасено отчасти государством, отчасти Федеральной резервной системой, но ценой резкого усиления контроля над инвестиционными банками. При ипотечных кредитах ситуация вроде бы иная: всегда имеется залог — недвижимость, под которую взят кредит. И пока недвижимость растет в цене, все в порядке. Проблемы начинаются, если переоцененная недвижимость резко дешевеет, в результате чего стоимость залога (а по большей части это еще и «недострой») оказывается значительно меньше суммы кредита с начисленными процентами. В этом случае ликвидность ипотечных банков, разумеется, падает, и если они не имеют возможности -быстро получить дешевые межбанковские кредиты, то происходит банкротство. Если банков-банкротов становится достаточно много, начинается финансовый кризис, который постепенно распространяется на большинство секторов реальной экономики.
Понятно, что с таким кризисом столкнулись только США и отчасти Великобритания. В остальных странах просто не было выдано достаточного количества ипотечных кредитов. В России, например, количество их было ничтожно. Но уровень связности современной мировой экономики настолько велик, что кризис в финансовом секторе США внезапно аукнулся в совершенно других мирах-экономиках.
Выяснилось, что король-то голый!
Прежде всего оказалось, что недвижимость переоценена везде. В течение нескольких десятилетий строительство стимулировалось именно тем, что цены на нее росли быстрее ставки рефинансирования. Квартиры и офисы покупали не для того, чтобы ими пользоваться, а просто с целью вложить деньги и получить прибыль. Вокруг этого процесса плодились и размножались многочисленные компании-посредники. И вот теперь неожиданно обнаружилось, что масса игроков на данном рынке осталась на руках с недвижимостью, которую нельзя быстро и выгодно перепродать. Выбор, стоящий перед риэлтерами, было прост: либо получить какие-то деньги прямо сейчас, но с очень большим дисконтом, либо — вернуть, по крайней мере, вложенные средства, но — в очень неопределенном будущем. Для большинства из них это был выбор между альтернативными формами разорения.
Таким образом, локальный ипотечный кризис прекратился в глобальный кризис рынка недвижимости: в сущности, обвал одного дериватива (ипотечные кредиты) вызвал синхронный обвал другого (цен на рынке недвижимости).
А дальше «посыпалась» строительная отрасль. Вслед за ней — производство строительного оборудования. Сразу же начались проблемы у машиностроения. И тут оказалось, что в период активного экономического роста склады были забиты черным и цветным металлом, купленным «про запас». И тогда упал спрос на продукцию металлургического производства.
Сокращение рынка деривативов привело к рецессии реальной экономики и опосредованно — к резкому снижению цен на углеводороды, что напрямую затронуло интересы стран-экспортеров, в том числе и России.
Столь массивные сокращения производства, разумеется, не могли не вызвать значительных увольнений, сокращения муниципальных и государственных расходов и в конечном итоге кризиса потребления. Он, в свою очередь, замедлил обращение финансов, в результате чего круг обратной связи замкнулся. Благодаря глобализации все это произошло быстро и повсеместно. Походя были разрушены экономики целых стран, неудачно вложивших государственные облигации в разваливающиеся инвестиционные фонды, как, например, -Исландия.
Самое интересное, что на данном этапе кризиса США пострадали даже меньше других, что выразилось в относительном росте доллара на фоне остальных мировых валют. Иными словами, им удалось экспортировать кризис. Но в условиях замкнутости мировой экономики отраженная волна рецессии рано или поздно вернется в Соединенные Штаты.
И что тогда?
В сущности, у нас не очень много сценариев развития кризиса.
Начнем с того, что лишь один из них в какой-то мере можно назвать глобализационным. Остальные осуществляются исключительно на уровне национальных государств.
Во-первых, могут быть повторены действия, которые принесли успех в 1970-х годах. Государство затыкает возникшую финансовую «дыру» ценой установления своего контроля в кризисной области. В Соединенных Штатах — это тотальный контроль над банковским сектором, в России — создание очередной государственной корпорации, на этот раз строительной. В перспективе, если этого окажется недостаточным, придется переформатировать также металлургию и, вероятно, автомобилестроение. В этом сценарии («Государственный посткапитализм») кризис купируется, возможно, даже без серьезных социальных последствий, но государство вынуждено будет взять на себя новые и явно избыточные функции. Приблизительно в десятилетней перспективе это приведет к экономическому кризису нового (а для России — старого) типа — кризису неконкурентоспособной огосударствленной экономики.
Во-вторых, государство может стимулировать активное развитие новых секторов экономики — нанотехнологий, биотехнологий, «продвинутых» информационных технологий, нового градостроительства, природопользования и т. п. Фактически речь идет о том, чтобы заменить опадающий мыльный пузырь недвижимости несколькими другими пузырями (сценарий «Технологический прорыв»)[2]. Сомнительно, однако, что такую машинку можно раскрутить настолько быстро, чтобы успеть скомпенсировать катастрофу рынка недвижимости, уже анонсированную. Кроме того, пузырь новых технологий рано или поздно тоже лопнет…
В-третьих, можно пройти через рецессию. Этот сценарий («Гала-депрессия») вполне возможен, вопрос заключается только в том, насколько тяжелым и затяжным окажется собственно рецессионный период и насколько будут ему соответствовать те социальные механизмы, которые были сконструированы для модели «устойчивого развития». Этот сценарий очень труден для социально ориентированной Европы и, вероятно, угрожает крупными общественными беспорядками, могущими привести, как нам представляется, даже к локальным гражданским войнам. Казалось бы, США могут успешно играть на этом поле, но оказывается, что их штабная экономика слишком глобализована для многолетней рецессии. Можно выразиться и определеннее: в условиях всеобщей многолетней рецессии «штабная экономика» не эффективна и не востре-бована[3].
В первых двух вариантах кризис, в сущности, оттягивается (возможно, на достаточно долгий срок — от десяти до двадцати лет). Третий сценарий является своеобразным аттрактором: в конечном итоге все дороги ведут в «Гала-депрессию».
Но есть еще четвертый сценарий — раздуть новый экономический пузырь за счет военных расходов. Путь, по которому США пошли в 1932 году, когда демократ Ф. Рузвельт сменил на посту президента республиканца Г. Гувера. У этого сценария есть только один недостаток: он или тоже ведет к аттрактору всеобщей затяжной рецессии, либо же приводит к войне. И речь идет о серьезной войне, сравнимой по своим масштабам со Второй мировой или даже превосходящей ее. Лекарство, которое и во времена Ф. Рузвельта было опаснее самой болезни.
Насколько можно судить по рекордному американскому военному бюджету на 2009 финансовый год и по резкому обострению политической обстановки вокруг Арктики, американские правящие элиты рассматривают четвертый сценарий («Война вместо депрессии») как возможный, хотя вряд ли как самый вероятный. Можно прикинуть, что проектируется региональный конфликт с участием России, целью которого является, как минимум, интернациона-лизация полярных морей, а как максимум, интернационализация Сибири. Не -исключено ограниченное применение сторонами ядерного оружия. Поводом к войне станет либо очередное обострение ситуации вокруг Грузии (тогда -движущей силой антироссийской коалиции будут США), либо острый кризис в Украине (тогда на первом этапе европейцы будут действовать сами). Следует еще раз подчеркнуть, что речь идет не о войне в обычном смысле этого слова (продолжение политики иными средствами), а о решении сугубо экономиче-ской задачи (продолжение экономики иными средствами). Такая война может даже до определенной степени носить «договорной характер»: политика США последних десятилетий определенно указывает, что американцы стремятся сохранять те национальные элиты, которые согласны смириться с утратой части национального суверенитета.
Другой вопрос, что Россия остается Россией, и совершенно неочевидно, что она пойдет на «договорную» или вообще ограниченную войну. Так что военный сценарий может иметь своим эндшпилем Армагеддон.
В эпоху Ф. Рузвельта начало антикризисных оборонных мер и начало войны разделяло семь лет. Сейчас связность мира намного выше, и мы не ошибемся, обозначив примерный интервал возможного начала войны от осени 2010-го до осени 2012 года.
Война, даже в ее крайней версии Армагеддона, не станет концом света. Она просто будет другой, альтернативной формой рецессии. Никто ведь не доказал, что внешняя война опаснее гражданской.
Проблема в том, что современное мироустройство и, прежде всего, мировая транспортная сеть с трудом функционируют даже в идеальных условиях. Ни крупной войны, ни длительных гражданских беспорядков, ни затяжной рецессии они просто не выдержат.
Мы приходим к очевидному выводу. Ипотечный кризис не столь серьезен сам по себе, даже с учетом кумулятивных эффектов, вызванных чрезмерной глобализацией мировой экономики. С этим кризисом можно справиться несколькими способами, среди которых есть вполне пристойные и даже согласующиеся на первый взгляд с концепцией устойчивого развития. К сожалению, все эти способы лишь переводят кризис в иную форму или оттягивают его на какое-то время. Рано или поздно — через два-три года в случае реализации военного сценария, через двадцать лет в сценарии успешного раздувания «инновационных пузырей», через десять лет в сценарии огосударствления экономики — мы опять столкнемся с той же самой проблемой — крахом высших деривативов, опосредованно разрушающим реальный сектор. Можно даже представить, что «сперва полетят» патентный рынок и рынок авторских прав. Потом взорвутся раздутые сверх всякой меры инновационные системы (начиная с французской) и потянут за собой инновационный сектор экономики. Все это будет происходить на фоне упадка городов (понимаемого как одновременный кризис муниципальных финансов, городского транспорта, инженерных -инфраструктур) и прогрессирующих проблем международной транспортной сети.
В общем: «Положение войск фронта осложняется нарастающими темпами:
а) Прорвавшемуся на Ромны, Лохвица и на Северный Подол, Хорол противнику пока, кроме местных гарнизонных и истребительных отрядов, ничто не противопоставлено, и продвижение идет без сопротивления. Выбрасываемые на это направление 279-я и 7-я дивизии будут только 14.9, и то лишь с оборонительными задачами — воспрепятствовать обороной узлов Пирятин и Прилуки удару по неприкрытым тылам войск фронта.
б) Фронт обороны Кузнецова взломан окончательно, и армия фактически перешла к подвижной обороне.
в) Армия Потапова также не может стабилизировать фронт и ведет подвижную оборону. В стык с 37-й армией прорвался на Кобыжчу противник.
г) 37-я армия сопротивляется более устойчиво, но и у нее обстановка нарастает не в ее пользу.
д) Началось перемешивание тылов 5-й и 21-й армий… Начало понятной вам катастрофы — дело пары дней»[4].
Конечно, распад организованностей современного мира произойдет не так быстро, тем более что мы пока не знаем, включатся ли в игру какие-то экономические компенсаторные механизмы.
2. Фазы развития и фазовые кризисы
Итак, анализ ипотечного кризиса столкнул нас лицом к лицу с концом извест-ного мира. Но чем этот кризис отличается от предыдущих, не при-ведших к столь значимых результатам? Ведь была «великая депрессия» 1929 года, был энергетический кризис 1973 года, был несколько более поздний кредитный кризис. Почему же они не привели к рассмотренной выше всеобщей катастрофе по модели «домино»?
Ну, во-первых, заметим, что «великая депрессия» привела ко Второй мировой войне и радикальному переустройству мира, причем ряд достаточно интересных социально-экономических моделей (немецкий национал-социализм, итальянский фашизм, японская феодально-промышленная империя) стали жертвами этого переустройства. Кризисы 1970-х годов пагубно отразились на судьбе СССР, «левого проекта» и двухполярного мира. И в том, и в другом случае произошло упрощение мира с отбрасыванием части возможностей, выросла концентрация капитала и продвинулась глобализация.
Так вот, теперь ей расти практически некуда. Свободное пространство мира исчерпано или почти исчерпано, земля однополярна. Конечно, остались страны-изгои, при некотором желании можно записать в эту категорию даже Россию и устроить еще одну войну за упрощение и аккумуляцию ресурсов, но, в сущности, это уже ничего не даст. Разве что те же пятнадцать-двадцать лет передышки, которые можно вытащить и из «пузыря новых технологий», и из «государственной экономки», и даже из «управляемой рецессии».
Во-вторых, очень сильно изменился общий контекст: демографический, культурный, социальный, образовательный, возрастной. Подробнее об этом ниже, пока лишь косвенно процитирую Ф. Гальдера: «…тех людей, которые у нас были в 1914 году, мы сейчас даже приблизительно не имеем».
И в этих новых условиях банальный отрыв цены производных ценных бумаг от их стоимости обретает неожиданные — и глобальные — последствия.
Бывают циклические кризисы внутри экономической модели. Преодоление таких кризисов и есть развитие. Такие кризисы естественны и почти для всех полезны, а если кому-то не повезло, так на то и щука в озере, чтобы карась не дремал.
Гораздо более серьезны кризисы самой экономической модели, другими словами, форматов производства и потребления. Смена модели занимает примерно десятилетие, в течение которого все мировое хозяйство непрерывно лихорадит. Как правило, приходится менять также институциональные и инфраструктурные решения, и хорошо, когда все это удается совершить без «высокотехнологичной деструкции устаревших экономических механизмов», то есть без войны. Во всяком случае, смена модели непременно сопровождается сменой мирового лидерства и изменениями во всех социосистемных процессах.
Далее начинаются сомнения в правильности тех принципов, на основании которых создаются схемы, формы, форматы и институты — кризис оснований модели. Это уже революционная ситуация по В. Ленину: верхи не могут, низы не хотят, производительные силы в конфликте с производственными отношениями, эпоха на переломе, Сатурн в созвездии Весов… Результатом, как правило, оказывается смена общественно-экономической формации, что подразумевает «петлю гистерезиса»: революция — контрреволюция — реставрация, — и растягивается надолго.
Но и революционные кризисы не носят предельного характера.
Бывают еще фазовые кризисы, когда теряют смысл самые, казалось бы, незыблемые представления о хозяйстве и хозяйствовании, и оказывается, что экономика — вовсе не то, что мы всегда понимали под этим словом. Например, не охота на мамонтов, а возделывание полей. Таких кризисов в истории было всего два, а сколько-нибудь проанализирован только один, последний — античный кризис традиционной фазы развития. Границы этого кризиса можно оценивать по-разному, но не подлежит сомнению, что в любом случае речь идет о столетиях.
В общем, вряд ли стоит удивляться тому, что чем серьезнее кризис, тем дольше он продолжается. Что, кстати, означает и некий оптимизм: тем медленнее он развивается.
Модель фазовых кризисов опирается на представление о социосистеме как форме существования Разума на Земле. Социосистема является специфиче-ской экосистемой, способной к переработке информации в другие формы ресурсов, в частности, в пищу. Онтологически эта модель весьма не очевидна, поскольку полагает Разум особой системной характеристикой и уподобляет его Жизни: подобно тому, как Жизнь изначально существует в виде многокомпонентных диссипативных систем, замкнутых по веществу и поддерживающих механизм генетического наследования, так и Разум возникает системно организованным и полностью атрибутированным: с момента своего появления он воспроизводит четыре базовых процесса, а именно: образование, познание, управление, производство. Заметим, кстати, что базовые социосистемные процессы представляют собой, в сущности, действия над информацией: ее производство, ее воспроизводство, ее дистрибуцию и ее конвертацию в деятельность (технологизацию).
Четырем базовым процессам соответствует четыре иллюзорных. Причем если базовые процессы поддерживаются любой социосистемой на любой стадии своего существования, то иллюзорные процессы социосистемно зависимы. Для общества, образованного Homo Sapiens, иллюзорным образованием является контроль, иллюзорным познанием — трансценденция, иллюзорным управлением — война, иллюзорным производством — упаковка продукта. Базовые и иллюзорные процессы связываются общественными институтами, которые носят исторически конкретный, а потому преходящий характер.
Подобно Жизни, Разум эволюционирует. Развитие экосистемы стратифицируется примерно тем же образом, что и развитие живых систем, при этом геологической эре соответствует фаза развития.
Фазы развития отличаются буквально всем: типами деятельности, господствующими социальными институтами, характерными используемыми энергиями, характерными скоростями, демографической динамикой, местом Человека в трофической пирамиде, отношениями между социосистемой и окружающими экосистемами.
В архаичной фазе, например, человек стоял на вершине трофической пирамиды, занимая позицию абсолютного хищника. Однако он еще вполне подчинялся динамическим уравнениям для экосистем: численность населения в общем и целом соответствовала уравнениям Вольтерра-Лотки с их квазипериодическими решениями. Характерные скорости, в свою очередь, соответствовали возможностям человека как биологического существа и составляли десятки километров в сутки. Характерные энергии определялись теплотой сгорания древесины. Экономика была построена на охоте и собирательстве, орудия труда — каменные, «кровью экономики» являлись обработанные кремни.
В следующей, традиционной фазе Человечество научилось возделывать землю и пасти скот. Для этого потребовалось управлять экосистемами, изменяя их под форматы человеческой деятельности. Здесь Человек окончательно выделяется из природы, и демографическая динамика становится экспоненциальной. Люди переходят от создания орудий труда из природных материалов к созданию новых материалов. Возникают государство, письменность, культура в современном понимании этого слова. От сжигания дров люди переходят к использованию угля, сначала бурого, затем каменного. Скорости достигают сотен километров в сутки. «Кровью экономики» становится товарное транспортируемое зерно.
Для индустриальной фазы, последовавшей за традиционной, характерно преобразование глобальной экосистемы и полное подчинение ее потребностям человека. В производстве господствуют машинные формы, энергетика определяется теплотой сгорания нефти, кровью экономики являются энергоносители. Скорости определяются масштабом Земли. Характерным демографиче-ским процессом является демографический переход: общество переходит от модели «высокая рождаемость — высокая смертность — экспоненциальный прирост» к модели «низкая рождаемость — низкая смертность — нулевой прирост», причем в действительности нулевой прирост оборачивается недо-родом.
Мыслима и следующая — когнитивная — фаза развития, отличающаяся широким распространением человеко-машинных систем, созданием/уничтожением разнообразных эко- и социосистем с заранее заданными свойствами, транспортной и энергетической независимостью территорий, хаотичной демографической динамикой. Характерные энергии тут соответствуют термоядерному синтезу, скорости определяются масштабами Солнечной системы.
Фазовый кризис разделяет между собой фазы развития. Его можно (и должно) рассматривать как одновременный упадок всех четырех базовых социосистемных процессов.
Сутью фазового кризиса является столкновение социосистемы с фазовым барьером. Фазовый барьер можно представить себе как обычный потенциальный барьер школьного курса физики. Для того чтобы началась реакция синтеза легких ядер, нужно сблизить два нуклона на то расстояние, при котором начинают работать короткодействующие ядерные силы. Но такому сближению препятствуют силы электростатического отталкивания, более слабые, но дальнодействующие. Чтобы преодолеть их, нуклоны должны иметь соответствующую энергию.
В социосистемном формализме следующая фаза имеет большую внутреннюю энергию, нежели предыдущую. И эту энергию требуется сначала где-то запасти, а потом еще и конвертировать в изменение структуры социосистемы, то есть в изменение форматов деятельности, познания, образования, управления, в общественные институты и институции, в изменение форм существования социосистем, таких, как государство, полис, комьюнити. А подобная конвертация, разумеется, имеет далеко не стопроцентный КПД. Выделяющаяся энергия оказывается, по сути, энергией разрушения. Она идет на «социальный нагрев», то есть на политическую борьбу, неограниченную конкуренцию с разрушением условий для воспроизводства систем деятельности, внешнюю и внутреннюю войну.
Проще говоря, новые механизмы социосистемного действия являются на начальном этапе просто возможностями, которые могут быть реализованы, но могут и не реализоваться. При этом работать они начнут «когда-то потом», в то время как старые, привычные механизмы отказывают уже сейчас. Этот разрыв неизбежен: Англия сначала утратила продовольственную независимость («овцы съели людей») и лишь потом стала «мастерской мира», в из-бытке обеспечивающей себя продовольствием за счет неэквивалентного обмена с окружающими странами. И через этот разрыв нужно как-то пере-бираться.
Фазовый барьер сначала проявляется просто как торможение развития. Затем, по мере погружения в него, — как нарастание, вроде бы случайное, неблагоприятных ситуаций и катастроф. Далее начинают сбоить столетиями работающие экономические, политические, социальные механизмы. Затем резко понижается социальная устойчивость. И на этом фоне продолжают развертываться тренды, несовместимые с текущей фазой развития.
Если барьер удается преодолеть, начинается следующая социосистемная фаза. Если же накопленной энергии недостаточно, общество просто отбрасывается назад, и тогда фазовый кризис институционализируется и становится образом жизни многих поколений людей.
3. Фазовый кризис: маркеры и динамика
Палеонтолог Кирилл Еськов предположил, что социосистемные кризисы подчиняются тем же динамическим законам, что и кризисы экосистемные, то есть что они проходят следующие обязательные стадии:
∙ Нарастание общественных противоречий;
∙ Суверенизация системы (отдельные подсистемы перестают вести себя как часть целого, возникает «конфликт интересов» между подсистемами, эффективность общества начинает падать);
∙ Всплытие реликтов (в обществе вновь явно проявляются признаки и отношения, ранее эволюционно вытесненные);
∙ Первичное упрощение с падением разнообразия;
∙ Маргинализация системы (разрушение высших, управляющих уровней, выход на управляющие позиции уровней ранее угнетенных, в том числе маргинальных).
При благоприятных обстоятельствах общество преодолевает фазо-вый -барьер и обретает новое качество. При этом начинается новый рост, -эво-лю-ционный «ливень» прогрессивных преобразований, усложнение всей системы.
Конечно, для более локальных кризисов можно выделить похожие этапы, но только при преодолении фазового барьера перечисленные стадии затрагивают всю социосистему и характеризуют все протекающие в ней процессы.
В отличие от «обычной» революционной ситуации, развитие которой может привести «только» к смене общественно-экономической формации, фазовый кризис начинается и достигает наибольшей остроты не в «слабом -звене» мировой системы хозяйствования, а в наиболее развитых ре-гионах.
Это обстоятельство можно рассматривать как один из маркеров, обозначающих фазовый кризис и фазовый переход. Представляют интерес и другие фазовые индикаторы:
1. Фазовый кризис возникает тогда, и только тогда, когда связное физическое (географическое) пространство экстенсивного развития данной фазы исчерпано, иными словами, когда мир-экономика полностью глобализован.
Предельные размеры связного пространства мира-экономики определяется транспортной теоремой и зависит от уровня развития инфраструктур. В индустриальной фазе развития глобализация охватывает всю Землю[5], в архаичную речь может идти о сравнительно небольших территориях.
Весьма интересна ситуация с античным кризисом и античной глобализацией. Рим относился к категории «предельных» (по транспортной теореме) империй. Дальнейшая экспансия традиционной фазы развития к югу была предельна затруднена африканским пустынным поясом. К востоку располагалось Парфянское царство. Здесь Рим мог временно захватывать территории, но не мог их устойчиво удерживать и превращать в плацдарм для будущих завоеваний (все по той же транспортной теореме). На западе был океан.
Представим себе на секунду, что за Альпами Европа заканчивалась бы, других земель там бы не было. Тогда пространство экспансии традиционной фазы было бы полностью исчерпано уже к I веку до н. э., к началу эпохи -гражданских войн. Собственно, гражданские войны и явились бы для Рима -посттрадиционной фазовой катастрофой.
В реальности к северу от Альп «нашлась» Галлия, и Цезарь, успешно завоевав ее и создав опорные пункты в Британии, дал эпохе античности еще полтора-два столетия сравнительно безбедного существования: фазовое развитие продолжалось путем колонизации новых территорий. Гражданские войны завершились установлением принципата Августа, и это, вероятно, было лучшим из всех возможных решений. Попытка римлян продвинуться дальше на северо-восток, в Германию, закончилась катастрофой. С этого момента на северной границе империи возникает неустойчивое равновесие, причем возможности империи решить этот конфликт в свою пользу подрываются опять-таки транспортными условиями.
Мыслима, хотя и крайне маловероятна, была и еще одна возможность: римские корабли открывают Америку. В этом случае «кризис третьего века» был бы успешно разрешен (вероятно, новой сменой политического режима), началась бы колонизация Америки, но в конце концов и там установилось бы динамическое равновесие. И настал бы окончательный «кризис пятого или шестого века», который развивался бы быстрее и интенсивнее, чем в текущей реальности, но завершился бы тем же — гибелью античной цивилизации, распадом традиционной фазы развития и Темными веками.
В любом случае фазовому кризису предшествует предельно возможная для данного уровня развития глобализация — фаза должна прийти на все территории, где ее принимают и признают «прагматически полезной».
2. Для фазового кризиса характерно территориальное разделение производства и потребления, проживания и деятельности. Это вызывает непрерывно нарастающую нагрузку на транспортную систему.
В результате возникают так называемые антропопустыни второго рода. Согласно воззрениям российского математика, эксперта по форсайтным исследованиям Р. Исмаилова, антропопустыни первого рода не способны поддерживать деятельность, характерную для данной фазы развития. Например, джунгли являются антропопустыней первого рода для традиционной фазы развития цивилизации, и английский историк А. Тойнби с полным основанием пишет, что на уровне древних обществ человечество не смогло найти адекватный ответ на вызов тропического леса.
Фазовые пустыни второго рода, напротив, представляют собой территории, где текущая фаза развития максимально развита, где все ее возможности сконцентрированы и где наиболее быстрыми темпами происходит потребление граничного фазового ресурса. В архаичную фазу таким ресурсом были охотничьи угодья, и кризис наступил, когда люди «проели экосистему насквозь». Традиционная фаза «проедает» ландшафты, превращая Ойкумену, связный, доступный мир-экономику, в распаханные поля. Индустриальная фаза проедает инфраструктуры — возможность бесперебойного движения смыслов/людей/товаров/услуг.
Во вторичных антропопустынях с неизбежностью скапливается множество людей. Рано или поздно капитализация этой территории становится настолько большой, что всякая деятельность становится здесь нерентабельной и уходит на фазовую периферию. При этом антропопустыни второго рода перенаселены и требуют политического и военного контроля, а также бесперебойно функционирующей системы снабжения всем необходимым.
Фазовые пустыни второго рода существуют только благодаря налаженному товарообмену. При этом их «товаром» оказывается управление и в некоторых случаях — круг деятельностей, относящийся к познанию. Нуждаются же они в предметах потребления, и прежде всего в продуктах питания.
Вспомним: все военные и политические возможности Римской империи используются в последние века ее существования только для того, чтобы обеспечить доставку хлеба из Египта в Рим…
3. Разделение систем проживания и деятельности вызывает фазовый антропоток, направленный в области максимального развития данной фазы развития. Одновременно перемещается более 10 % населения земного шара, причем происходит быстрое и интенсивное перемешивание жизненных форматов. Ретроспективно историки и демографы говорят о Великом переселении народов, это переселение не только маркирует фазовый кризис, но и может стать причиной и формой фазовой катастрофы.
4. Антропотоки усугубляются демографической динамикой, характерной для фазового кризиса (фазовый всплеск). Резко падает рождаемость на фазово продвинутых территориях (недород). Зато она быстро растет на отсталых «варварских землях», которые в связи с фазовой глобализацией приобщаются к цивилизации и совершают индуктивный фазовый переход.
Античный кризис: рождаемость среди римлян и греков падает, распространяется гомосексуализм, возникает терпимость к сексуальным перверсиям. Численность римлян начинает снижаться. В варварских племенах, непосредственно граничащих с римскими землями, распространяются римские земледельческие технологии, растут количество и качество пищи, появляется вменяемая медицина, акушерство. Смертность падает, рождаемость остается высокой, даже несколько возрастает. В результате некогда дикая и пустая окраина становится густонаселенной; варварам тесно на своих землях, они стремятся на цивилизованные территории, тем более что эти последние постепенно обезлюживаются.
Постиндустриальный (современный) кризис: рождаемость среди индустриально развитых народов падает ниже простого воспроизводства, гомосексуализм становится признанной и охраняемой законом практикой. Страны третьего мира получают доступ к индустриальным медицинским и сельскохозяйственным технологиям, численность их населения возрастает за столетие более чем в десять раз, что, естественно, порождает демографическое давление на развитые страны. «Нашим лучшим оружием является матка палестин-ской женщины», — говорил Я. Арафат.
Заметим, что фазовый демографический всплеск носит резонансный характер (то есть быстро нарастает и довольно быстро спадает), и начало пика предшествует наступлению фазового кризиса на два-три поколения.
5. Для фазового кризиса характерно смещение социосистемного равновесия в пользу теневых, иллюзорных процессов (войны, мистики, контроля, упаковки и перепродажи).
6. Характерной особенностью фазового кризиса является его амбивалентность: это не кризис типа «недостаток ключевого ресурса», который преодолевается тем, что соответствующий ресурс находят или учатся обходиться без него. Это кризис типа «ресурс одновременно и недостаточен, и избыточен», поэтому любые действия по управлению ресурсом лишь усугубляют его. Примером амбивалентного кризиса может служить, например, современный кризис инвестиций, когда предприятия жестко страдают от инвестиционного голода, а инвесторы не могут найти достаточно безопасных и при этом сколько-нибудь прибыльных возможностей для вложения средств. То есть денег одновременно и много, и мало, по мере развития кризиса их становится и очень много, и вместе с тем нестерпимо мало.
7. В терминах диалектического подхода всякая последующая фаза развития есть разрешение базисных противоречий предыдущей. Иными словами, фазовый переход представляет собой диалектический скачок, пресловутый «переход количества в качество». Это, в частности, означает, что при таких переходах меняются не только организующие структуры социосистемы, но и группы симметрии этих структур; функции, описывающие зависимость параметров социосистемы от времени, терпят разрыв. Кроме того, трактовка фазового перехода в терминах диалектического скачка подразумевает кризисный характер процессов, предшествующих разрушению старой и созданию новой фазы, причем фазовое преобразование оказывается неразрывно связанным с растущими флуктуациями в социосистеме.
Значительно упрощая, можно сказать, что непосредственно перед фазовым переходом общество попадает в полосу быстрых осцилляций: направление его динамики теряет определенность, в то время как интенсивность всех форм движения резко нарастает.
4. Неолитический кризис:
все, чего мы не знаем, но хотели бы спросить
Принято считать, что человечество развивается поступательно, и каждая следующая эпоха живет чуть лучше предыдущей — богаче, разнообразнее, свободнее. И, разумеется, самое нищенское существование влачили люди архаичной фазы. Желая подчеркнуть крайне низкий уровень совершенства технической, информационной или социальной системы, мы говорим: «каменный век» или «пещерный уровень»[6].
Это правильно только в целом. Действительно, последующая фаза автоматически решает коренные противоречия предыдущей, что порождает эволюционный «ливень» технических и гуманитарных решений и создает эффект фазовой доминации. Однако каждая фаза развития являет уникальный способ производства, создает неповторимые форматы существования и творит собственные непревзойденные шедевры. Кроме того, по чисто формальному критерию «уровня жизни» вершина предыдущей фазы развития превосходит начало по-следующей, не говоря уже о «темных веках» фазового перехода.
Для меня знакомство с мегалитической культурой началось с поездки на остров Мальта, который, по сути, представляет собой один огромный камень. Современная Мальта является любопытным квазигосударственным обра—-зованием без своего места в политике или мировом разделении труда; -су-ществует оно за счет торговли своим прошлым. К туристическим объектам -острова относятся в основном памятники, связанные с историей ордена Иоаннитов.
Археологический музей, созданный еще при британских колонизаторах, почти не посещается туристами, поскольку ориентирован на эпохи, слабо интересующие обывателя.
Так вот, оказывается, что за тысячелетия до постройки египетских пирамид на Мальте существовали огромные подземные храмы, высеченные в камне. Раскопанный храм принадлежит, по-видимому, границе мезолита и неолита. Это сооружение сложной формы размером примерно двадцать на двадцать метров в основании и двенадцать — пятнадцать метров в глубину. Если мысленно превратить камень в воздух, а внутренние полости, вырубленные древними мастерами, в камень, храм станет гигантской статуей, изображающей человека, сидящего в кресле (соответствующая модель сделана и хранится в Археологическом музее). Для такого зодчества, не имеющего аналогов в нашем мире, придумано специальное название — «негативная архитек-тура».
Сам храмовый комплекс почти пуст. Все же несколько экспонатов интерес представляют. Это женские статуэтки, выполненные с изображением мускульной системы и индивидуальными чертами лица. Радиоизотопный анализ не оставляет сомнений в том, что эти фигурки древнее не только Афин, но и Крита, и даже Египта. Художественные же особенности указывают на классическую Грецию, на расцвет античности.
Еще одна историческая загадка: для маленькой и почти ненаселенной Мальты храм был слишком велик. Археологи склоняются к тому, что комплекс представлял собой скорее храмовую школу, готовящую «кадры» для всего Средиземноморья. Но тогда приходится предположить, что уже в каменном веке наличествовала специализация отдельных поселений. Это подразумевает активный торговый обмен, а значит, дороги и судоходство. Более того, узкая специализация Мальты со строительством гигантского святилища, «ориентированного на экспорт», позволяет говорить о своеобразной «глобализации».
А на другом конце острова раскопки только начались. По предварительным данным, там находится подземное «антиздание» гораздо больших размеров, чем храм, и относящееся к значительно более ранней эпохе.
В сущности, все наши представления о границе мезо- и неолита можно назвать «негативной историей». Мы довольно хорошо представляем, чего там не было. Нас удивляют время от времени появляющиеся сообщения, свидетельствующие о том, что жизнь людей мезолитической эпохи была довольно разнообразной, свободной и отнюдь не сводилась к борьбе за существование. Они использовали игрушки и украшения. Они активно занимались обменом, настолько активно, что хочется сказать — «торговали». Они поддерживали региональное разделение труда: кремень добывали в Карпатах, обрабатывали на Волге, использовали для охоты в Месопотамии, меняли на драгоценности в Индии.
Мезолитический человек пользовался луком и стрелами, обладал разнообразными орудиями труда, широко пользовался симпатической магией. Насколько можно судить, речь идет о высоком уровне жизни: античные документы говорят о «золотом веке», Библия — о «садах Эдема».
Мифология, к сожалению, является единственным достоверным источником по событиям мезолитического фазового кризиса.
С формальной точки зрения все ясно: исключительно благоприятные условия привели к быстрому росту популяции Homo Sapiens и к переполнению экологической ниши. Биологические ресурсы экосистемы были не в состоянии прокормить столько «абсолютных хищников». Для дальнейшего развития нужен был быстрый рост пищевого ресурса, в то время как в действительности уже началась экологическая деградация с разрушением структуры воспроизводства естественных популяций. Одновременно коренным образом изменились информационные структуры (некоторое представление об информационных и трансцендентных конструктах эпохи мезолитического кризиса можно получить, наблюдая субкультуру детства). Симпатическая магия, ранее безотказно служащая людям, перестала работать. Боги ушли, или умерли, или вступили в жестокие битвы друг с другом. Мифы разных времен и народов со сдержанным ужасом повествуют о небесных сражениях разных поколений богов и указывают, что древние боги были побеждены и низвергнуты в Преисподнюю (Тартар).
Одновременно что-то очень плохое происходит в самой экосистеме: мифология с большим или меньшим нажимом указывает на «грехопадение» как на причину «изгнания из Эдема».
Далее история вариантна. В одной версии комплект земледельческих и скотоводческих технологий Адам получает непосредственно от Бога, причем в форме проклятия: «в поте лица будешь ты добывать хлеб свой». В другой версии «культурный герой», например, Гильгамеш (миф подробно рассказывает историю жизни самого Гильгамеша, его детей и внуков) получает или крадет весь этот пакет технологий у богов и передает их людям. Заметим, что все мифы настаивают на быстроте, однократности и завершенности дара, на уникальности человека, сумевшего этот дар взять.
Вся эта мифоистория в целом довольно внятно описывает фазовый кризис границы мезо- и неолита, но, разумеется, она неверифицируема. Достоверно мы знаем, пожалуй, лишь следующее.
Численность человеческой популяции в период неолитического кризиса заметно сокращается, то есть речь идет о фазовой катастрофе. Демографиче-ские расчеты дописьменных эпох весьма условны, но исследователи более или менее уверенно говорят, что потеряна была треть населения. Возможно, и эта оценка слишком оптимистична.
Кризис сперва развивался сравнительно плавно. На этапе его нарастания мегалитические храмы Мальты были «планово эвакуированы», причем эвакуация явно рассматривалась как сугубо временная мера. Позднее, однако, произошла катастрофа, после которой не осталось никого, кто смог бы восстановить прежнюю традицию. Пещерные храмы пришли в запустение и были -забыты.
Неолитические технологии традиционной фазы возникли в нескольких областях «Плодородного полумесяца» практически одновременно и целиком, как единый технологический пакет. Впрочем, в социосистемной модели очень трудно представить себе медленное постепенное и поэтапное овладение сельскохозяйственными технологиями.
Вопросов тем не менее больше, чем ответов. Мы не знаем, какими именно противоречиями раздирались мезолитические общины, и не можем интер-претировать «грехопадение». Может быть, речь идет о первой настоящей -войне — первом массовом убийстве людей людьми?
Мы не можем с уверенностью диагностировать мезолитический демографический взрыв (хотя не можем и доказать, что такого взрыва не было). Мы не понимаем картины мезолитических антропотоков, хотя не сомневаемся, что они были.
Мы плохо понимаем культурные и религиозные институты развитого мезолита, но знаем, что такие институты носили скорее глобальный, нежели местный характер.
Мы не представляем себе, что такое «война богов», не знаем, какими природными и социальными катаклизмами она сопровождалась и насколько она была значима для мезолитических обществ.
Мы не знаем даже, кто совершил неолитический переход — те народности, которые достигли вершины архаичной фазы развития, строили дороги и подземные святилища, торговали кремнями и алмазами, или же стершие их с лица Земли «варвары», едва вступившие в эпоху «среднего камня»[7].
5. Античный кризис и Темные века
Античный фазовый кризис, напротив, хорошо отдокументирован и проанализирован. В очень большом приближении хронология посттрадиционной катастрофы совпадает с поздней историей Рима. В том, что фазовые процессы оказались привязанными к такой эфемерной конструкции, как государство импер-ского типа, «виновата» античная глобализация: Рим успешно структурировал пространство «расширенного Средиземноморья» и создал в его пределах единые жизненные форматы, стандарты образования, типы деятельности и т. д.
Античный кризис позволяет проследить все особенности поэтапного столкновения цивилизации с фазовым барьером.
Римская цивилизация вступила в свое золотое время в эпоху Сципиона Африканского-младшего, то есть приблизительно в середине II века до н. э. -В этот период Рим присоединяет Испанию, уничтожает Карфаген, создавая на его месте провинцию Африка, которая в перспективе явится одним из основных источников товарного зерна. Формируется и распространяется на все Средиземноморье римский мир-экономика. Укрепляется политическая система.
Но уже к концу столетия раздается первый «звоночек»: вспыхивает несчаст-ная Югуртинская война, вторжение кимвров и тевтонов (первый такт Великого переселения народов). Гаю Марию за счет своего полководческого искусства удается не только отразить нашествие, но и насытить рынки государства рабами (102 год до н. э. — битва при Аквах Секстиевых, 101 год до н. э. — битва при Верцеллах). Платой оказываются гражданская война, первая в длинном списке, и кровавые проскрипции. Кровь льется почти столетие, до прихода к власти Октавиана Августа и создания принципата (27 год до н. э.). За этот период физически уничтожаются наиболее значимые римские роды. Гражданские войны I века должны были привести к гибели Римского государства и фазовой катастрофе. Этого не случилось стараниями Цезаря и Октавиана, которые присоединили к Риму богатый зерном Египет и открыли, как мы уже говорили, поле для экспансии традиционной фазы развития в ее высшей форме в Галлию и Британию.
При изучении римской истории складывается впечатление, что императоры представляли себе фазовый барьер и прилагали огромные и продуманные усилия, чтобы поколение за поколением удерживать Вечный Город от тотальной катастрофы.
К III веку импульс, который экономика Рима получила после присоединения Галлии, был исчерпан. Фазовый кризис проявляется в упадке сельского хозяйства и быстром сокращении тогдашнего среднего класса, самостоятельных крестьян-производителей. Поскольку последние были социальной базой рим-ской государственности, как избиратели, налогоплательщики и воины, то и уровень жизни и уровень безопасности в Риме стали быстро снижаться. Это привело к прогрессирующей депопуляции и вызвало необходимость привлечения варваров на государственную службу в империи.
На первой стадии речь идет о принятии отдельных «неграждан» прежде всего в армию. Варваризация военных командных постов распространяется достаточно быстро, появляются и императоры варварского происхождения. Этот процесс ускоряется перманентным политическим кризисом III века: гражданская война 193–197 годов, убийство Геты (211 год), Каракаллы (217 год), Макрина (218 год), Элагабала (222 год), Александра Севера (235 год), после чего начинается период «императорской чехарды». Весь III век можно обозначить как одно непрерывное знаковое событие.
Империя разваливалась. Некоторый порядок удалось восстановить Диоклетиану и позднее Константину, при котором началась христианизация Рима: практически речь шла о важнейшем элементе фазового перехода — инсталляции принципиально новой христианской трансценденции. Ценой было создание домината, то есть отказ от всех «пережитков» республиканской политической системы, раздел империи (293 год) и перенос ее столицы на восток — в Константинополь (330 год).
Это лишало Рим статуса столицы мира и ставило под прямой удар.
Императоры с величайшим искусством защищают безнадежную позицию, но фазовые проблемы нарастают быстрее, чем удается их разрешать. С середины III века диагностируется острый финансовый кризис. Упадок сельского хозяйства вынуждает императоров формально «прикреплять свободных крестьян к земле», происходит феодализация доминирующего аграрного сектора экономики.
Продолжается демографическая деградация римского народа и варваризация античного пространства. Возникают Леты — самоуправляемые варвар-ские колонии, рассеянные среди римского населения. Леты формально подчинены центральной власти, но пользуются автономией, сохраняют национальное право и традиции.
К концу III — началу IV века резко увеличилось население Великой Степи. В первую очередь это было обусловлено изменением режима увлажнения, а во вторую — распространением римских форм организации и культуры. Как следствие, варварский мир пришел в движение, создавая давление на римские оборонительные позиции по Рейну и Дунаю.
Варварские племена приграничья, находясь в тесном контакте с Римом, быстро романизировались, что влекло за собой рост социальной организованности — переход от полной анархии к прочным союзам племен и зачаткам государственности. Вместе с повышением уровня развития сельского хозяйства это привело к опережающему росту населения «лимеса», варварской периферии, непосредственно примыкающей к романским землям.
Рим вынужден проводить все более масштабную политику переселений. С варварскими вождями заключаются федеративные договоры, по которым они признавались союзниками (федератами) римского народа. По этим договорам варвары получают для расселения области империи и денежное содержание, принимая на себя вассальные обязательства: они обязывались хранить верность императору и защищать государство от вторжения других варваров. По федеративным договорам Рим не отказывался от прав ни на какие земли: варвары, будучи расквартированы волей императора в пределах его государства, были для римской администрации лишь вспомогательными войсками, принятыми с женами и детьми на земли империи и связанными особым ста-тусом.
Федераты сохраняли не только собственные законы, но еще и самостоятельность и политическую организацию; вождями они признавали национальных королей, которые одни были ответственны перед императором, а тот в свою очередь платил им установленное содержание.
Эдикт Гонория от 6 февраля 398 года предписывал расселять варваров по ордеру на расквартирование, выделяя им треть дома и пахотных земель, а также рабов на условиях пользования (госпит, чужой, временный поселенец). Остготы этой третью и ограничились, вестготы и бургунды дошли до двух третей, но в рамках закона.
Федераты, разумеется, грабили все, что могли, в переданных им областях и иногда совершали разбойные нападения на другие территории империи, но, как это ни парадоксально, действительно защищали Рим от варварских нашествий. Дело в том, что «настоящих варваров», еще не романизированных, они рассматривали не только как конкурентов, но и как идеологических врагов.
В середине V века варвары сражаются с варварами в сердце Галлии (битва на Каталаунских полях, 451 год). Тремя годами позже происходит еще одно знаковое событие — убийство Аэция, последнего великого римлянина.
Знаковых событий становится даже слишком много: гибель императоров, проигранные сражения, ограбление Рима, низвержение Ромула Августула… Мы можем почти точно указать начало фазовой катастрофы — момент столкновения Рима с постиндустриальным барьером, но конец ее теряется в неизвестности. Дело в том, что Рим не сумел перейти постиндустриальный барьер, но создал целый ряд механизмов и институтов, адекватных следующей индустриальной фазе развития. И прежде всего речь идет о христианской религии и организующей структуре Римской Католической церкви. В перспективе эта структура будет развернута в систему монастырей, а позднее породит университеты, религиозные ордена, включая францисканский, натурфилософию и науку, «любимую дочь церкви». Наличие Римской церкви обусловило сохранение определенного политического и морального единства в критические для цивилизации столетия. В известной мере Западная Римская империя не погибла в 476 году, она просто сменила название и титульный народ. С конца IV века -устанавливается странное и зыбкое равновесие: в сущности, традиционная фаза развития мертва, индустриальная — еще не родилась (барьер не перейден), а наступлению Темных веков препятствует связность, создаваемая христианством. И еще — инерция больших систем.
Но в конечном итоге цивилизация все же не выстояла. В VI веке разрушаются акведуки. Эпидемии и голод гонят людей из городов, грамотность практически исчезает, мир рассыпается на лоскутное одеяло феодов.
Потребовалось несколько столетий для того, чтобы Римская церковь осознала свой долг и свое право выступить интеграционной силой и провозгласить общий поход Запада против Востока. Затем — еще два столетия, чтобы исчерпать в крестовых походах зашкаливающую пассионарность рыцарства. И, наконец, еще двести лет, чтобы выстроить Высокое Средневековье, подвести черту под Темными веками и «в общем и целом» достигнуть уровня жизни римлян Золотого века, превосходя их по качеству жизни, образованности, интенции к развитию.
В этот момент в Европу приходит чума, знаменуя последний акт античной фазовой катастрофы.
Условно принимая за начало фазового перехода битву при Аквах Секстиевых (102 год до н.э.), а за его окончание — открытие Колумбом Америки (1492 год), получаем, что фазовый переход между традиционной и индуст-риальной фазами занял в Европе без малого 1600 лет. С одной стороны, это свидетельствует о таланте римлян, выигравших у исторической необходи-мости три с половиной столетия. С другой — о глубине фазового отката после -наступившей катастрофы. Возрождение цивилизации потребовало целого -тысячелетия, причем даже сегодня Римский мир восстановлен лишь «в общем и целом», а средиземноморское транспортное кольцо остается незамк-нутым.
Это, впрочем, не помешало инсталляции в европейском мире-экономике индустриальной фазы развития и обретению этой фазой планетарного характера. Своего полного развития индустриальная фаза развития достигла перед началом Первой мировой войны.
6. Постиндустриальный кризис XXI столетия
Есть все основания считать, что в настоящее время человечество столкнулось с именно с фазовым постиндустриальным кризисом.
В экономической области этот кризис проявляется:
∙ как постоянное снижение производительности капитала;
∙ как перманентный кризис «старых» отраслей экономики и соответствующих им территорий;
∙ как неустойчивый характер «новых» («когнитивных» и т. п.) секторов развития экономики;
∙ как постоянное повышение нормы эксплуатации;
∙ как прогрессирующее разорение среднего класса (в частности, через механизм антропотока, исследованный С. Градировским);
∙ как кризис мировой валюты (доллара США), сопровождающийся неуправляемым обесценением этой валюты;
∙ как кризис иных валют и валютных механизмов, порождающий кризис ликвидности денег вообще (в современных условиях крайне затруднительно определить как надежные инструменты для сохранения денежных средств, так и безрисковые и слаборисковые объекты инвестирования);
∙ как кризис глобализации;
∙ как рост «инновационного сопротивления»;
∙ как кризис окружающей среды (и еще в большей степени, как истерия по поводу этого кризиса).
В области управления кризис индустриальной фазы проявляется:
∙ в резком увеличении числа акторов, участвующих в принятии решений (как на международной арене, так и внутри национальных государств);
∙ в росте совокупных общественных затрат на функционирование механизма управления;
∙ в повышении информационного сопротивления управленческих систем;
∙ в росте всех типов сопротивления принятым управленческим решениям;
∙ в снижении характерных длительностей тех социальных, экономических и политических процессов, которые подлежат управлению;
∙ в повышении характерного времени принятия решений во всех социосистемных институтах;
∙ в переполнении паразитной информацией всех каналов управления;
∙ в возникновении СБАС (сверхбольших административных систем), для которых характерны бесконечное информационное сопротивление, отсутствие интуитивной предсказуемости поведения, возникновение замкнутых траекторий движения управляющего сигнала без выхода на механизмы реального управления; нестабильность структуры управленческой системы, отсутствие в обществе информации о ее реальном состоянии и поведении;
∙ в кризисе международных политических и экономических организаций;
∙ в кризисе выборной демократии как формы правления, имманентной индустриальной фазе развития;
∙ в росте противоречий между государствами и негосударственными структурами (в частности, ТНК);
∙ в росте терроризма и невозможности справиться с ним в рамках существующих управленческих структур.
В области образования кризис индустриальной фазы проявляется:
∙ в «девальвации» образования (современный бакалавриат в лучшем случае эквивалентен школе 1960-х годов и гимназии 1910-х годов);
∙ в снижении ценности и социальной значимости образования;
∙ в снижении социального и экономического статуса преподавателя (школы и вуза);
∙ в увеличении времени получения обязательного образования;
∙ в резком снижении «возраста первичной потери познавательной активности» (с 15–16 до 10–11 лет);
∙ в непрерывном падении уровня общественно обеспеченных знаний;
∙ в отсутствии у граждан сколько-нибудь связной и цельной картины мира;
∙ в распространении функциональной неграмотности.
В области познания кризис индустриальной фазы проявляется:
∙ в снижении статуса научной деятельности, прежде всего в области естественных наук;
∙ в резком падении связности науки, что выражается во все более и более узкой специализации (до 72 тысяч научных дисциплин на 2004 год);
∙ в отсутствии сколько-нибудь действенных механизмов междисциплинарного взаимодействия;
∙ в резком замедлении производства новых смыслов (по некоторым оценкам, до уровня «темных веков»);
∙ в отсутствии рефлексии оснований науки и научного метода исследования;
∙ в «ритуализации» процесса исследования и опубликования его резуль-татов;
∙ в тенденции научного сообщества к замыканию и превращению в касту, свободную от всякого общественного контроля;
∙ в отсутствии сколько-нибудь осмысленного управления исследованиями;
∙ в господстве грантовой системы финансирования, что придает науке сервисный статус;
∙ в потере четкой методологической границы между наукой и лженаукой;
∙ в возрастании нетерпимости в научной среде (под предлогом борьбы с лженаукой);
∙ в широком использовании авторитета науки в целях рекламы и пропаганды;
∙ в широком распространении «научных суеверий» («глобальное потепление», «астероидная опасность» и т. п.);
∙ в стремлении науки к бессмысленным самоограничениям, что особенно ярко проявилось в связи с открытием клонирования;
∙ в потере связности научного, вненаучного и трансцендентного познания;
∙ в практической остановке трансцендентных форм познания и возврате к традиционным и даже архаическим формам трансценденции;
∙ в резком уменьшении смыслообразования во вненаучных формах познания (искусство, в частности — литература).
Индустриальный «фазовый кризис» проявляется также в потере согласованности между четырьмя базовыми социосистемными процессами и в нарастающем демографическом кризисе, который в развитых странах принимает форму демографической имплозии с образованием антропопустынь, а в странах со смешанной фазой развития порождает интенсивные антропотоки.
Проявлением барьерных эффектов являются также взаимосвязанные кризисы идентичности и трансценденции, распространяющийся в западном обществе страх смерти, а в культурах Юга и Востока — страх жизни.
7. Динамика постиндустриального перехода
Ведущим процессом (драйвером) последних десятилетий является процесс постиндустриального перехода в развитых странах. Этот процесс ускоряется по мере того, как исчерпывается свободное географическое пространство, и ограниченность размеров земного шара начинает оказывать все более заметное влияние на работу экономических механизмов.
Как обычно, отыскать начало постиндустриального кризиса, определить тот день, когда человечество столкнулось с фазовым барьером, не представляется возможным. Впрочем, в данном случае мы можем указать пятилетний интервал, что для такой задачи можно считать достижением. Лето 1969 года, когда весь мир следил за шагами Нейла Армстронга по Луне, несомненно, является вершиной индустриальной фазы. А осенью 1973 года (энергетический кризис) мы уже уверенно диагностируем первую из постиндустриальных коллизий, то есть влияние барьера уже очень и очень заметно.
Возможно, мы не ошибемся, назначив столкновение «Титаника» цивилизации с постиндустриальным айсбергом на 1970 год, тем более что где-то около этой даты началось падение производительности капитала, во-первых, и резко изменились темпы технического прогресса, во-вторых.
После полета Юрия Гагарина президент США дал своему народу обещание побывать на Луне «до конца этого десятилетия». Между прочим, в тот момент у Америки не было приличного носителя даже для вывода корабля на низкую околоземную орбиту. И ничего, за семь лет справились.
Года три или четыре назад, в промежутке между войнами в Афганистане и Ираке, Дж. Буш сказал, что на Луну надо бы вернуться. Вроде бы и опыт есть, и технологии за прошедшие сорок лет развивались, а в проектировании и моделировании вообще произошла революция. Но вот пока что разговоры идут о первых испытаниях нового носителя годику, так, к 2015-му, если -успеют. А Луна проектируется на конец второго — начало третьего десяти-летия.
Сугубо формально: несмотря на очевидный прогресс информационных технологий, время разработки сложных индустриальных технических систем по сравнению с 1960-ми годами увеличилось в 2–3 раза, может быть, и более. Можно интерпретировать это как ухудшение общего качества человеческого материала. А можно сказать, что замедление технологического прогресса представляет собой результат взаимодействия с постиндустриальным барьером и имеет своей первопричиной изменения характера сопротивления информационной среды. То, что раньше получалось быстро, сейчас делается медленно или не делается вообще. Когда-то римляне тоже очень удивлялись тому, что урожайность полей вдруг начала падать и получать прежние урожаи не удается, несмотря ни на какие усилия.
История техники позволяет оценить момент возникновения этого «повышенного инновационного сопротивления». Строго говоря, оно начало медленно расти уже в 1960-е. Но именно 1970-е годы сломали прежний тренд быстрой (за 2–3 года) смены поколений технических систем.
Итак, ведем отсчет кризиса с 1970 года.
Первый репер падает на 1971 год: формально зафиксированное начало падения производительности капитала.
Затем жирная клякса стоит на 1973 годе.
Во-первых, военный кризис — очередная арабо-израильская война. Чем именно эта война так выделяется? Ну, прежде всего тем, что Израиль был готов к применению ядерного оружия, что бывает все-таки не каждый день. -А кроме того, характер войны резко изменился, и это не укрылось от внимания военных историков. «Война 1967 года была войной танков и самолетов. Война 1973 года была войной ПТУРСов и ЗРК».
Во-вторых, возникновение ОПЕК как экономически значимой структуры и последовавший за этим энергетический кризис. В рамках индустриальной экономики производители сырья, находящиеся внизу экономической «пищевой цепи», ни при каких обстоятельствах не могут диктовать свою волю производителям машин и оборудования, занимающим в этой цепи управляющую позицию. Любые попытки делать такие вещи индустриальный мир пресекает очень жестоко и очень быстро. Но — не в этот раз.
Между прочим, кризис 1973 года отправил на свалку истории линейные трансатлантические суда — визитную карточку всей индустриальной фазы развития.
К концу десятилетия был потерян лунный плацдарм, и это также весьма необычно. Индустриальная фаза развития с ее кредитной экономикой, провоцирующей экстенсивный рост и интенсивное развитие, никогда не сдает ранее захваченных позиций.
Сверхзвуковая авиация в этот период формально еще жива, но в дейст—ви-вительности влачит жалкое существование. Практически этот плацдарм —тоже по-те-рян, просто «оформление капитуляции» произошло позднее, уже -в 2000-е го-ды.
Заметим здесь, что индустриальная фаза никуда не делась, особенно на окраинах мира. И фолклендская война, и ирако-иранская война являют собой вполне обычные индустриальные конфликты.
Следующее десятилетие маркировано началом распада СССР, что представляет собой вполне нормальный индустриальный процесс перехода от колониализма к неоколониализму, наложившийся на неблагоприятный для Советского Союза результат Третьей мировой «холодной» войны. Но в этом десятилетии происходят две знаковые катастрофы — «Челленджер» и Чернобыль. Обе по иронии судьбы — в 1986 году.
Индустриальные технические системы никогда не бывают вполне надежны и потому время от времени гибнут. Тот же «Титаник», например, утонул. А на Тенерифе, в современном аэропорту, столкнулись два «Боинга-747», погибло свыше 500 человек. «ДС-10» упал под Парижем из-за дефектного замка грузового люка. И так далее, и тому подобное. Поэтому сами катастрофы, разумеется, ничего не маркируют и ничего не значат.
— У меня умер брат!
— Это бывает… (Б. Хеллингер[8])
А вот реакция общества на эти катастрофы заслуживает внимательного рассмотрения. И в случае с «Челленджером», и в случае с Чернобыльской АЭС мы имеем одну и ту же картину: в материальном мире — довольно заурядная авария с небольшим числом человеческих жертв, в информационном пространстве — подлинный апокалипсис. В результате — резкое торможение космической программы в США и торможение атомной энергетики во всем мире, кроме Японии, которая после Хиросимы и Нагасаки явно получила «прививку» от радиофобии.
Заметим, что ядерная энергетика имела очевидные прагматические перспективы, но случайная катастрофа отбросила ее развитие на поколение, а кое-где, вероятно, и навсегда. Тоже совершенно неиндустриальный исход, неиндустриальная логика развития событий.
В 1990-е разворачивается постиндустриальный тренд глобализации, как попытка проектно решить проблему ограниченности земного шара через оптимизацию логистики и обобществление ресурсов (прежде всего рабочей силы). Заметим, что ничто не ново под Луной: политика Рима в I–II веках н. э. по расширению понятия «римское гражданство» также может рассматриваться как своеобразная античная глобализация.
Понятно, что лекарство принесло первоначальное облегчение, но и вызвало привыкание. А по существу, стало опаснее самой болезни: с конца 1990-х разворачивается дивергенция производства и потребления: все формы капитала, включая человеческий, стремятся в мировые города, где капитализация максимальна. Все формы производства стремятся туда, где капитализация минимальна, поэтому вода, земля и рабочая сила ничего не стоят. Процесс этот, раз начавшись, далее будет ускоряться. В результате на земном шаре возникнет крайне неустойчивая ситуация, когда производство и потребление разобщены, и экономический механизм полностью зависит от нормального функционирования транспортной сети. Которая, между прочим, уже давно перегружена.
Тренд глобализации, в свою очередь, породил тренд на резкое усиление антропотока. С конца 1990-х годов ремитанс, перевод денег мигрантами на свою историческую родину, становится значимым фактором в экономике ряда стран.
11 сентября 2001 года мир сталкивается с очередным знаковым событием, маркирующим принципиальное изменение характера террористической войны. В «норме» на каждого заложника или мирного жителя гибнет (или захватывается) от «полутора» до трех террористов, и это соотношение, делающее террор неэффективной стратегией, просто иллюстрирует эффект фазовой доминации. Для нового террора показатели были совсем другие — порядка десятков заложников в обмен на одного террориста-смертника. А это означает, что фазовая доминация отныне не действует, следовательно, фаза тяжело больна.
Разрушение Всемирного торгового центра в Америке породило принципиально новый террористический тренд, куда попадают и «Норд-Ост», и Беслан, и Мадрид, и взрывы самолетов в РФ, и многое другое.
Конец 2001 года отмечен и еще одним знаковым событием — кризисом «дот-комов», то есть групп компаний, связанных с информационными технологиями, вторым и окончательным «обвалом» индекса высокотехнологических производств NASDAQ.
Война США в Ираке, разумеется, имела чисто индустриальное содержание. Но результаты этой войны, вернее, отсутствие таковых, уже носят явный постиндустриальный характер: впервые США не получили от скалькулированной войны скалькулированной прибыли.
В нулевые годы к «Челленджеру» добавилась «Колумбия», а к энергетиче-скому кризису начала 1970-х — рост цен на энергоносители и осознание ведущими странами остроты проблемы с генерирующими и сетевыми мощностями. Окончательно завершилась история сверхзвуковой пассажирской авиации.
Отметим среди знаковых точек и катастрофу в Нью-Орлеане, порожденную ураганом: все-таки впервые цивилизованные люди развитой индустриальной страны показали себя настолько беспомощными перед лицом не самого серьезного стихийного бедствия.
И, наконец, 2008 год. Вновь парный кризис[9]: военная операция в Цхинвале, в которой можно отыскать все ключевые признаки постиндустриальных войн, и ипотечно-деривативный кризис. Самое важное здесь — чрезвычайно быстрые, с периодом порядка суток, колебания курсов акций и курсов валют: теория фазовых переходов (любых) предсказывает именно быстро осциллирующие решения для параметров системы в непосредственной близости от точки фазового кризиса.
Вероятно, следует предположить, что «мы миновали полпути» и, во всяком случае, прошли точку возврата.
Мировые и национальные элиты в общем и целом это понимают. С начала нулевых годов можно всерьез говорить о постиндустриальном проектировании (то есть о проектировании постиндустриального перехода), по крайней мере, в некоторых ключевых странах. Япония опубликовала на эту тему развернутый и довольно осмысленный документ. Европа рефлектирует создание общности нового типа — ЕС, которая не является ни империей, ни даже постимперией. США, озабоченные программой «замены населения», которое не прошло Нью-Орлеанский тест и явно не способно к постиндустриальным преобразованиям, производят массовый тренинг. Россия, как обычно, ничего не делает, но, по крайней мере, кое-что понимает. Это «кое-что» выражается в полистратегичности развития с усилением роли Дальнего Востока, повышении характерных темпов принятия управленческих решений (газовый кризис 2006 года, Цхинвал), попытках наладить взаимодействие с русскоязычными диаспорами.
Вместе с тем в период 2003–2008 годов ситуация резко обострилась. Сегодня между лидерами развитых стран было достигнуто взаимопонимание по вопросу о необходимости стимулирования технологического развития. В мире формируется технологический мейнстрим — схема, подразумевающая взаимосвязанное и системное развитие четырех, вообще говоря, совершенно разных технологий: информационных, биологических, экономических и нанотехнологий. Формально речь идет о прорывном сценарии выхода из кризиса деривативной экономики через быстрое создание финансовых пузырей в области инноваций, но угадывается и более амбициозный замысел: за двадцать лет ремиссии создать и инсталлировать в реальную экономику один или несколько базовых технологических пакетов когнитивной фазы развития. Поскольку ни институционально, ни структурно общество к этому не готово, речь идет об откровенной технологической авантюре — что-то вроде массового производства паровых машин в Римской империи III века. Однако сумел же Рим стать христианской империей! Так что практические шансы ускорить постиндустриальный переход в этом сценарии существуют. Нужно только учитывать, что развертывание любой из когнитивных технологий несовместимо с существованием индустриальных экономических, политических и культурных механизмов, а также с самой индустриальной онтологией.
В общем, ситуация на «мировой шахматной доске» резко обострилась.
Ничьей не будет!
Не будет «задержанного» постиндустриального перехода!
В течение ближайших двадцати лет нас ждет либо тотальная постиндустриальная катастрофа, либо — постиндустриальный переход с полной перестройкой всех жизненных форматов. Первое, конечно, много вероятнее, хотя заметим, что даже катастрофа имеет множество вариантов и может быть усилена или ослаблена, а также ускорена или замедлена.