Публикация Елены Зиновьевой
Опубликовано в журнале Нева, номер 5, 2009
Анатолий Приставкин. Король Монпасье Мармелажка Первый: Роман. М.: ОЛМА
Медиа Групп, 2009. — 320 с.
Фабульная завязка — узнаваемая, типичная для наших дней ситуация: пансионату Рибас (Дом Работников Искусств) и расположенной рядом детской лечебнице грозит закрытие. Причина банальна: дорогостоящая земля Черноморского побережья потребовалась для иных целей. Когда-то, в незапамятные советские времена, литератор Александр Соколов сумел предотвратить выселение больных детей из лечебницы, приютившейся на пепелище дореволюционной кондитерской фабрики, за что и получил звучный титул Король Монпасье Мармелажка Первый. Иные времена, иные нравы. “Как же может красота, — подумалось ему, — спасти мир, если нагрянули варвары и все подменили: море на забегаловки, природу, зелень, певчих птиц на горелые шашлыки?” Борьба за недвижимость — лишь одна из составляющих сюжета, в котором нынешняя действительность перемежается экскурсами и во времена советские, и в Россию ХVII века: сатирическое изображение мира современных дельцов и творцов, воспоминания героя о своей жизни, рассказ об одном из первых историков России — Григории Котошихине. Это последний роман А. И. Приставкина, и главное в нем не сюжет, а сокровенные размышления и переживания писателя, выразителем которых стал литератор с трудной писательской и личной судьбой — Александр Соколов. Круг тем обширен. Это и современное состояние культуры, и нравы творческой интеллигенции начала ХХI века — старой, прошедшей идеологические тиски СССР и нынче готовой променять свободу на сытый мамон, и идущей им на смену молодой поросли, прагматичной, расчетливой. “Чернь, добравшись до культуры, нисколько не лучше черни, дорвавшейся до власти и денег… Они правят и книгоизданием, и телевидением, и кино в меру своего убогого понимания, а оно на пещерном уровне. …Они живут так, будто до них не было огромной культуры, которая нас питает! Дебилы с экранов, кривляясь на все лады, призывают нас стать такими же”. А. Приставкину интересна и психология наследников чеховского Лопатина, все рубящих и рубящих вишневые сады, скупающих уже даже не яхты и не футбольные команды (забавы инфантильных новых мальчиков), а воздух, воду и золотой запас человечества — интеллект, в том числе и мозги, реликтовые, из ХХ века. Писателя волнует посмертная судьба сверстников, ушедших талантов, тех, кто покинул мир, не увидав культурного одичания, кто остался там, за чертой ХХ века. “Опали, как листья, с дерева литературы, обнажая сухой неплодоносящий ствол, который исподволь, незаметно для остальных, в девяностые годы облепила искусственная ветошь нынешней субкультуры. И никто подмены не заметил”. Мучительные вопросы: найдется ли им место в новом культурном пространстве, нужны ли они? Или: “и наши проблемы, и наши чувства устарели вместе с нами?” Взор писателя устремлен на новое поколение, на мир ХХI века: он пытливо присматривается к непривычным реалиям, не отвергает их, но опасается, что Интернет, мобильная связь вытравят натуральные чувства, радость живого общения, красоту реального мира. И тревога: сохранится ли в новом веке само понятие совесть, и что оно будет значить? Можно выделить еще несколько тем, имеющих самостоятельное сюжетное оформление: сопоставление российских нравов века ХVII и ХХ–ХХI веков и их родство, борьба с идеологическими отступниками в веках ХVII и ХХ, перекройка истории в советские времена. По ходу повествования А. Соколов восстанавливает текст своей книги, сгинувшей в подвалах КГБ и сломавшей ему судьбу. Забытые курьезы (а когда-то реальные трагедии) брежневских времен: исторический роман о подьячем Посольского приказа Котошихине, бежавшем вначале в Польшу, затем в Швецию, подвергся разгрому в советской критике: “Главный герой молодой прозы — шпион и диссидент”. Но страшнее для начинающего автора было то, что его роман, его герой ассоциировались с советскими диссидентами, переметнувшимися на Запад. Да и сама уникальная хроника Котошихина о государственном, политическом и военном устройстве Москвы времен Алексея Михайловича Тишайшего своей “зловредности” для российских властей с веками не утратила. “За триста прошедших лет мало что изменилось во властных структурах на Святой Руси, можно благодаря Котошихину кое-что понять и о корнях, и о традициях, откуда произрастает эта самая власть. Да и вся Россия в целом”. Развратие власти и ее дележ, кремлевские нравы, казнокрадство… И наказания за идеологические и книжные прегрешения строже, чем за убийство! Подробно, со знанием деталей, раскрываются и механизмы развитой в советские времена индустрии литературно обработанных биографий — от жизнеописаний рабочих-передовиков до биографии Брежнева. Так что же продавали советские мифотворцы — рукописи или душу? И если есть цена у души, то какая? И почему душа неподкупного литератора Александра Соколова востребована и в наши дни? Последнюю книгу А. Приставкина, в которой он осмысливает близкое и далекое прошлое, перекидывает мостики в настоящее и будущее, можно расценивать как нравственное завещание писателя.
Андрей Тургенев. Чтобы Бог тебя разорвал изнутри на куски! М.: Эксмо, 2008. — 352 с.
Романное действо с первых страниц лавиной обрушивается на читателя, как обрушивается и на героя романа, “седовласого обломка”, легендарного режиссера одного фильма, — но какого, сорок лет назад Крылатый лев на Венецианском кинофестивале! — поток ошеломляющих впечатлений, странных знакомств, неожиданных встреч. Шесть дней в Венеции. В столицу Грез именитого мэтра кино, давно осевшего в Екатеринбурге в качестве исторического украшения местного отделения Союза кинематографистов, отправил энергичный предприниматель в расчете извлечь выгоду из его пожелтевших лавров. И бродит русский вип по праздной и праздничной туристической Венеции, любуется городом и пестрой толпой, обдумывает сценарий для будущего закатного фильма, заново переосмысливает свои прошлые фильмы — золотоносный и недоснятый, вспоминает прошедшее, мысленно беседует с когда-то любимыми женщинами, со своим екатеринбургским коллегой, всеведущим Афанасием Пульхерьевичем. А рядом с ним бурлит феерический круговорот диковинных событий, ведут нечестные игры экстравагантные личности, прибывшие на международную выставку инсталляций, устраивают нелепые перформансы то на улицах и каналах Такого города, то на выставках, в палаццо, на вечеринках для вип-персон. Экстравагантные личности. Деловитая Вергнитка, шеф-редактор популярного журнала, озабоченная выбором экспоната для обложки, ее лексика не единожды заставляет краснеть симпатичного ей и ей симпатизирующего престарелого Константина Николаевича. Похотливый сладострастник Лорд, преуспевающий автор шокирующих инсталляций, экспериментирующий с внутренностями мертвых животных (и не только). Верткий плагиатор Боря, отважный рисовальщик незамысловатых квадратиков с цветными репродукциями. Честолюбивый, но невостребованный график и живописец, авангардный сектант Жан-Жак, в поисках архетипических фигур уродующий свои же талантливые работы. Балаганные комики Сало и Блудо, пускающие ракеты из обнаженных задниц, забавные очаровашки — сиамские близнецы-китаянки, дочери заносчивого высокородного китайского сановника (появится и он), многочисленные Пабло — безликие официанты… Сюжет построен мастерски. Как и престарелый режиссер, читатель долго остается “вне контекста” происходящего. Едва уловимые намеки на старые и только намечающиеся интриги, любовные и деловые. Обрывки непонятных разговоров: гигантский Мальчик, опасная Мама, Луна, какой-то всех интересующий череп, клиторы на морде… По ходу повествования филигранно, размеренно проясняется, кто есть кто, что есть что, последовательно разматываются все загадочные узелки. Но только в финале, окутанном прозрачным мистическим флером (Черный гондольер из средневековой легенды, парки), точки будут расставлены окончательно. Роман выдержан в жанре киносценария, плавно сменяются, монтируются эпизоды: еще звучат отголоски фраз одной сцены, а уже наплывает следующая. В образности, в красочности языка А. Тургенев щедр до расточительности. А поиграть словом есть где. Венеция же! Да и у созерцателя-режиссера зрение изначально будто специально приспособлено для выхватывания фрагментов: “город кипел туристическими сумерками: сувенирные лавки замкнулись, посверкивая из серебряных глубин носатыми масками, львы зевали, складывали книги и крылья, дождь моросил лениво, но кафе дышали алфавитами миров, и официанты привычно удивляли цирковой эквилибристикой”; “ракеты были заряжены всех цветов радуги, небо над садом расцвело, как рисунок ребенка из благополучной семьи”. Через череду ритмически сменяющихся лирических и сатирических сцен (чего стоит украинская вечеринка с разносортными салом и горилками) проступает главная тема яркого, неординарного романа: природа искусства и границы дозволенного в жизни и искусстве. Кто они, творцы нового искусства, вдохновенные безумцы и расчетливые прагматики, примеряющие на себя славу Микеланджело и Беллини, Матисса и Тулуз-Лотрека? Мировые гении или опытные жулики? Что есть художник, коль дремлет нравственный закон? И жизнеспособна ли реалистическая, простодушно-прекрасная эстетика полувековой давности? Оценки автора, аса русского постмодернизма, точны и жестоки.
Милорад Павич. Бумажный театр: Роман-антология, или Современный мировой
рассказ / Пер. с сербского Л. Савельевой. СПб.: Издательский Дом “Азбука-классика”, 2009. — 256 с.
Новый роман от создателя нелинейной прозы третьего тысячелетия. Тридцать восемь рассказов, каждый из которых представляет какую-нибудь национальную литературу. Писателей и сведения о них выдумал сам Павич. Он же написал и все рассказы. По мнению Павича, роман как единое целое содержит две вещи — сквозную тему и личность автора. Этого в ХХI веке для романа достаточно. В данном случае сквозной темой стал современный мировой рассказ. По признанию М. Павича, самое большое удовольствие он испытал, выдумывая писателей этого романа, мужчин и женщин, выдумывая целую современную мировую литературу, названия книг, которые никогда не были написаны, жизни и судьбы людей, которые никогда не существовали. Все помещенные в контекст романа названия издательств, где печатались несуществующие книги, подлинные, — своеобразная благодарность писателя издательствам, которые публиковали его книги. Первое, что невольно бросается в глаза: для героев и “авторов” рассказов не существует государственных границ, мир един. Свободно и те и другие сменяют страны пребывания: живут, учатся, работают, отдыхают. Европа, Северная и Южная Америка, Азия. Произведения “авторов” публикуются в издательствах всего мира. (Широко представлена и Россия.) Воистину мировая литература ХХI века с его новыми реалиями: проницаемые границы, новые страны: Армения, Литва, Грузия, Украина. Сербия, Словения, Македония. Изменившийся мир отражен в биографиях “писателей”. Вот одна необычная судьба — Ион Опулеску, (Румыния). “В Советском Союзе он был под запретом, а на Западе его переводили как диссидента. Когда родилась новая Россия, его стали переводить там активно, зато Запад в это время порекомендовал своим издателям воздержаться от публикации его произведений”. Среди авторов преобладают люди творческих профессий: историки искусств, культурологи, музыканты, конечно, профессиональные писатели, но и те, для кого литература — занятие второстепенное. В многоцветье сюжетов и стилей так или иначе различим М. Павич: загадочные происшествия, не имеющие рационального объяснения; старинные легенды — Древний Египет, Греция, Византия, Стамбул; давно отшумевшие века, знаки из которых обнаруживаются в современности; причуды сновидений и феномен смерти в разных ракурсах; неожиданные, непредсказуемые финалы. Во многих рассказах, в биографиях писателей присутствуют Балканы, Сербия, Белград с их прошлым и настоящим. И только Павич мог подарить “турецким писателям” Мехмеду Бен и Али Бен Илдмри такую фразу: “Ибо ничто на свете не является таким, каким кажется на первый и даже на второй взгляд”. Лукавый и мудрый составитель антологии не единожды высказывает свою точку зрения на мировой литературный процесс. Так, полный текст самой краткой из всех известных историй литературы ХХ и ХХI веков приводится в биографии ее “автора”, “швейцарского писателя” Роже Коралника, представленного в антологии рассказом “Замок на Олоне”. “Писателей-сюрреалистов интересовал вопрос как. Соцреалисты отдавали предпочтение что, ибо что можно было использовать в интересах идеологии. Как никогда им не нравилось. Постмодернизм снова ввел в качестве признака распознавания как (например, компьютерная литература или нелинейное письмо). Бурный ХХI век, с его бумом женской литературы, снова выдвигает на первый план что”. Число рассказов не случайно. Отдавая дань уважения читателям стран, где публиковались переводы его произведений, писатель хотел ближе познакомиться с литературами этих стран, добавить некоторые звуки, которых там нет, но которые ему бы хотелось в них слышать. Он не подражает манере того или иного писателя, реально существующего в этих странах, а свои рассказы он расценивает как своеобразное приложение к этим литературам. Сложная гамма звуков присутствует в каждом рассказе. “Бумажный театр”, давший название антологии (Симон Бакишеци, Армения): иллюстрация известной, но часто забываемой истины — дурные намерения обращаются против нас (проще: не рой другому яму), в финале уступает место совсем другой картинке, демонстрирующей эмоциональную несхожесть разных поколений. Выразительна “мелодия”, звучащая в рассказе “Икона на золоте” (Гане Сотироски, Республика Македония): разговор между продавцом иконы святого Димитрия ХVII века и покупателем в военной форме миротворческих сил ООН — потому она и икона, а не картина, что ее создавали все народы Балкан, вне зависимости от вероисповедания. В короткой беседе отражены прошлое и настоящее межэтнических, межконфессиональных отношений на Балканах, указан и путь к разрешению конфликтов. Завершается антология рассказом “Картины” (Екатерина Тютчева, Россия). Символично многое: сюжет, автор, место рассказа в антологии. Передать “мелодию” рассказа можно одной фразой: “Россия, которую мы потеряли”. Эта Россия живет в памяти героини рассказа, русской эмигрантки: Псковская губерния, родительская усадьба, детский рай, и запомнившиеся в мельчайших деталях пять картин — четыре иностранных художников, одна — российского. Лирическая, чудесная мелодия находит свое развитие в каждой фразе, в каждом слове. “Но и мои воспоминания скоро угаснут, поэтому память обо всех наших картинах я передаю читателю — пусть бережет, покуда жив” — заключительный аккорд рассказа, заключительный аккорд “сборника”.
Валентина Полухина. Иосиф Бродский. Жизнь, труды, эпоха. СПб.: ЗАО “Журнал └Звезда“”, 2008. — 528 с.: ил.
Книга дает читателю максимально полное представление о жизни и работе Иосифа Бродского. Свою главную задачу В. Полухина первоначально видела в том, чтобы прояснить более или менее точные даты написания стихов И. Бродским. По ее наблюдениям, серьезные разночтения в датах создания тех или иных произведений поэтом — едва ли не одна из основных трудностей для изучающих его творчество. Иногда, отталкиваясь от неверных, невыверенных дат, исследователи измышляют целые концепции, порой далекие от действительности. Не менее серьезны и менее простительны ошибки исследователей в датах основных событий в жизни поэта, а такие ошибки обнаруживаются даже в серьезных трудах. И это несмотря на обширный автобиографический материал, введенный в оборот самим Бродским в многочисленных интервью, диалогах, эссе, несмотря на огромный биографический материал, представленный мемуаристами и исследователями. В настоящей книге пересмотрены даты ряда стихотворений и циклов, в некоторых случаях приводятся несколько версий, разночтения комментируются. Принципы работы по уточнению дат изложены в статье от составителя. В процессе работы жанр книги менялся. Основой книги осталась подробная хронология (1878–1940–1997 годы), но в нее введены воспоминания, письма, документы, интервью, цитаты из произведений поэта. Впервые прослежена генеалогия семьи Бродских, начиная с деда — унтер-офицера русской армии. Ряд мемуарных текстов написан специально людьми, близко знавшими поэта, так, например, представлены фрагменты рукописи Я. Гордина, издателя и редактора книги. На основе многочисленных документальных источников в “Хронологии” освещены основные события в жизни Бродского, упомянуты встречи с друзьями, новые знакомства, отразившиеся в стихах и посвящениях. В конце каждого года приводится краткая характеристика политической и культурной ситуации соответствующего периода — в России, в Америке, в мире, ситуации, так или иначе влиявшей на жизнь и литературную деятельность Бродского: в частности, отмечены преследования его друзей-диссидентов, передающие атмосферу брежневской России. Значительное место отведено библиографии опубликованных и неопубликованных работ И. Бродского — несколько разделов в конце каждого года. Автор сознает, что ни событийная, ни библиографическая часть “Хронологии” не может считаться полной: закрыто все эпистолярное наследие Бродского, его дневники и многие другие документы. В книге приводятся те сведения, которые удалось собрать на сегодняшний день. С точки зрения Я. Гордина, автору удалось избежать того “биографического волюнтаризма”, которого так опасался герой “Хронологии”: как идеализации, любого рода восторгов, “житийного” подхода, так и клеветы, бесцеремонного вторжения в личную жизнь и разнообразного фантазирования. По оценке Я. Гордина, “впервые читатель имеет дело с выверенной концентрированной системой сведений, опираясь на которую он может ориентироваться в окружающем его океане объективных фактов и их субъективных интерпретаций. Впервые читатель имеет дело с выверенной системой сведений, составляющих многослойную картину, которую можно с полным правом назвать “миром Иосифа Бродского”.
Дональд Рейфилд. Жизнь Антона Чехова / Пер. с англ. О. Макаровой. М.: Б. С. Г. Пресс, 2008. — 783 с.: ил.
Эта многостраничная биография рисует непривычного для нашего читателя Чехова. Другой подход, нехарактерный для советского литературоведения, застывшего, казалось бы, раз и навсегда в идеологически выверенных рамках и для биографий из серии ЖЗЛ советского периода, избегающих всего живого, непосредственного и “идеологически ложного”. Автор сосредоточивается на взаимоотношениях писателя с семьей и друзьями. Рассказы и пьесы Чехова затрагиваются в той мере, в какой они вытекают из событий чеховской жизни или воздействуют на нее. Биография не есть литературно-критическая штудия, полагает профессор Лондонского университета Д. Рейфилд. Но и не следует смотреть на жизнь Чехова как на придаток его творчества — именно она питала его прозу. Сама по себе жизнь Чехова, короткая, трудная и не такая уж радостная, захватывающе интересна. У него был обширный круг знакомств и было множество любовных связей (и мало истинных друзей и любящих женщин). Он вращался в самых разных сферах и прекрасно ладил с людьми всех классов и сословий, испытывая неприязнь, пожалуй, лишь к аристократии. Непоседа, он сменил множество адресов и проехал от Гонконга до Биаррица и от Сахалина до Одессы. Практически всю жизнь он прожил с родителями и сестрой и долгое время с кем-нибудь из братьев, не считая тетушек, кузин и кузенов. Его постоянно тяготила непримиримость интересов художника с обязательствами перед семьей и друзьями, “даже в Петербурге Антон не мог скрыться от тех, кто постоянно нуждался в его средствах, внимании и любви”. Биография Чехова вместила множество различных глав — в них можно проследить историю болезни, найти современную версию сюжета “Иосиф и его братья” и даже трагедию Дон Жуана. “Три года, проведенные в поисках, расшифровке и осмыслении документов, убедили меня в том, что ничего в этих архивах не может ни дискредитировать, ни опошлить Чехова. Результат как раз обратный: сложность и глубина фигуры писателя становятся еще более очевидными, когда мы оказываемся способны объяснить его человеческие достоинства и недостатки” — такова позиция автора книги “Жизнь Антона Чехова”. Это советская традиция избегать “дискредитации и опошления” образа писателя (формулировка из Постановления Политбюро ЦК КПСС, запрещающего публикацию некоторых чеховских текстов) и по сей день вселяет в российских ученых сомнения в необходимости предъявлять публике чеховские архивы во всей их полноте. Не поощрялось (мягкая формулировка) и обращение к одиозным фигурам дореволюционной России, таким, например, как А. С. Суворин. А между писателем и владельцем самой читаемой в конце ХIХ — начале ХХ века газеты, самой почитаемой и самой порицаемой за ее близость к правящим кругам, за национализм, а также за раздел объявлений, в котором молодые безработные француженки “искали себе места”, существовали тесные деловые, преходящие в дружеские, доверительные отношения. Исследователь признает, что не все загадки жизни Чехова могут быть раскрыты, многих материалов нет в наличии. Так, “вероятно, сотни писем А. С. Суворина к Чехову обращаются в прах в каком-нибудь архиве Белграда: если бы их удалось найти, то чеховскую жизнь, а также российскую историю (Суворин слишком много знал и многое поверял Чехову) можно будет переписывать заново”. Во всех известных биографиях Чехова используется примерно один и тот же круг источников, и в первую очередь богатый и многообразный материал, сосредоточенный в 31-м томе Полного собрания сочинений Чехова (М., 1973–1983). Но обширны и не введенные в оборот источники. Лишь небольшой круг исследователей тщательно ознакомился с некоторыми из них, отразив в публикациях незначительную долю. Так, в Российской национальной библиотеке хранится около семи тысяч писем, адресованных Чехову. Примерно половина из них никогда не упоминалась в печати, и прежде всего письма, затрагивающие частную жизнь писателя. В жизнеописании Чехова английский исследователь расширяет круг привлекаемых источников: помимо работы в рукописном отделе РНБ, он изучал практически неохватный документальный и изобразительный материал в архивах РГАЛИ, в театральных хранилищах Санкт-Петербурга и Москвы, в музеях Чехова в Таганроге, Мелихове и Сумах. Рейфилд посетил все места, где ступала чеховская нога, за исключением Сибири, Сахалина и Гонконга. В конечном счете, признает исследователь, фигура писателя, из всех русских классиков наиболее доступного и понятного, особенно для иностранцев — как в книгах, так и на сцене, стала еще более неоднозначной. И хотя ореол его святости померк, а судьба, как оказалось, определилась внешними силами в большей мере, чем считалось ранее, ни гениальности, ни очарования в Чехове не убавилось. Книга о незнакомом нам Чехове появилась в 1997 году, на русский язык впервые переведена в 2005-м, в настоящем издании автором и переводчиком внесены в текст существенные изменения. Книга, где впервые так подробно рассказано о личной жизни А. П. Чехова, преисполнена уважения к чужому достоинству и частной жизни, которое так ценил сам А.Чехов.
Елена Дрыжакова. По живым следам Достоевского. Факты и размышления. СПб.: Дмитрий Буланин, 2008. — 520 с.: ил.
Оставляя “историкам литературы” право на интерпретации, автор отыскивает в прошлом следы, которые ведут к фактам. “Это настоящие, ЖИВЫЕ факты: то, что было на самом деле. Я выбираю из прошлого те факты, которые сохранила нам история и которые представляются мне наиболее интересными. Это — также и мои РАЗМЫШЛЕНИЯ над этими фактами, то есть сопоставление их с другими, которые, может быть, забылись или затерялась их связь с живыми фактами. Я предлагаю читателю размышлять вместе со мной”. Собранные факты дают возможность в непривычном ракурсе увидеть жизненный и творческий путь писателя, эпоху, в которую он жил и творил, ее воздействие на идейные и нравственные искания писателя, литературную среду того времени и далекие от хрестоматийных образов знаковые фигуры литературы ХIХ века. Исследование и начинается с разоблачения одного из самых стойких мифов в русской литературе, мифа о том, что Ф. Достоевский будто бы сказал о себе, что он “вышел” из гоголевской “Шинели”. Опираясь на факты, Е. Дрыжакова прослеживает, как начинался творческий путь Ф. Достоевского, откуда взялся непонятый (до сих пор!) “Двойник”; как автор “Хозяйки”, экзистенциалист-мечтатель, оказался в революционном заговоре и поплатился за это четырехлетней каторгой и ссылкой; какова была позиция Достоевского в годы молодежного движения 1860-х; каковы были его личные отношения и встречи с Герценом, Чернышевским, Гончаровым; как и из чего складывался первый гениальный роман Достоевского “Преступление и наказание” и кто же являлся прототипом героев романа “Бесы”. Два штриха из этой работы. Исследователи Достоевского давно установили, что автор “Бесов” построил фабулу своего романа на хорошо известной “нечаевской истории” и наделил многих героев чертами людей из общества “Народная расправа”. Однако, изучая черновые материалы к этому роману, исследовательница приходит к выводу, что чем более размышлял Достоевский над событиями 1869 года (над первым в истории русского революционного движения актом политического убийства), тем важнее для него становились воспоминания об его собственном революционном прошлом. И, разрабатывая характер Петра Степановича, писатель придавал ему черты М. В. Петрашевского, как он, Достоевский, его воспринимал, а воспринимал в основном иронично. По мнению автора, в глубине души своей Достоевский не только сомневался в положительном результате заговора их тайной “семерки” (не говоря уже о “перевороте”, тем более “восстании”!), но был почти уверен в бесполезности всех этих затей. Штрих второй. В очерке о своем учителе, крупном ученом, литературоведе, редакторе и комментаторе трудов Ф. М. Достоевского А. С. Долинине, Е. Дрыжакова касается и такого болезненного вопроса, как “антисемитизм” Достоевского, вопроса, постоянно возникающего в связи с размышлениями об этом писателе и в научной, и в научно-популярной, и даже художественной литературе. Она приводит свидетельства Долинина, проясняющие, как получилось, что Долинин, не желая, чтобы кто-то делал идеологические выводы на основании эмоциональных ругательств Достоевского, невольно спровоцировал полемику об антисемитизме писателя и чуть ли не предание его за это анафеме. В то время как так называемые “антисемитские фразы” Достоевского необходимо воспринимать в общем контексте содержащих их писем. “От сознания, что что-то намеренно скрывается, является убеждение, что скрываемое и есть САМОЕ ВАЖНОЕ”. Среди используемых источников Е. Дрыжакова называет в первую очередь тридцатитомное издание Полного собрания сочинений Ф. М. Достоевского (1972–1990), значительно облегчившее работу с письмами писателя. Только теперь стали по-настоящему доступны миру “Дневник писателя”, Записные тетради Достоевского, где писатель формулировал для себя нравственные и идеологические проблемы, из которых вырастали его герои, идеи, ситуации, диалоги, сомнения, искушения. Многие аспекты данной работы складывались в семинарах и спецкурсах по Достоевскому, который автор вела в России, Эстонии, США. Е. Дрыжакова предлагает читателям вместе с ней “идти по горячим следам Достоевского”, “то есть, отталкиваясь от так или иначе зафиксированных фактов, размышлять над теми человеческими вечно живыми проблемами, которые Достоевский пытался решать в лабиринте своих “фантастических” событий, а мы — своих”. На этом пути читатель встретит много неожиданного.
Семиотика скандала. Сборник статей. Редактор-составитель Нора Букс. М.: Европа, 2008. — 584 с. — “Механизмы культуры”
Серия задумана как европейский исследовательский проект, имеющий целью объединить под одной обложкой работы ученых из разных университетов мира, специалистов разных областей гуманитарной науки, но выбравших общее пространство научных испытаний, пространство русской культуры. Настоящий сборник — уже третий, в нем представлены материалы международной конференции, проведенной в Центре славянских исследований (Сорбонна, Париж, 20–23 сентября 2008 года). 35 статей, четыре десятка авторов, отечественных и зарубежных. Авторы, пользуясь различной методологией, анализируют разные формы скандала как одну из доминирующих категорий литературного процесса, истории и политики. Если пренебречь нюансами в определении понятия “скандал”, на которых останавливаются исследователи, и отринуть долгую историю этого понятия, то современное определение феномена скандала можно свести к следующему: скандал — умышленное нарушение принятой системы значений или также заданная неприличность поведения или текста. Механизм скандала — один из существенных механизмов культуры, связанных со взрывными процессами в ней, предполагает нарушение определенных норм, публичность, огласку, ответную реакцию — резонанс. В истории культуры и литературы принято вычленять, как минимум, три типа скандального действия. Скандал как техника построения художественного текста и столкновения репрезентируемых идей, например, в романах Достоевского. Скандал как стратегия творческого поведения — книгоиздательская, выставочная, театральная деятельность участников авангардного движения. Скандал как форма межличностного общения, самый выразительный пример — писательские ссоры и критические распри. В работах сборника отражены все типы скандала, показано, что скандал присутствовал в культуре, начиная с мифологии и фольклора. Феномен скандала рассматривается последовательно — в разных эпохах и художественных направлениях, от древнерусской литературы до литературы сегодняшнего дня. Протопоп Аввакум, Екатерина II, М. Ломоносов и А. Радищев, Андрей Белый и О. Мандельштам, С. Есенин и А. Мариенгоф, посмертные скандалы Гумилева… Фактически целый раздел — “Поэтика скандала” — отведен Ф. Достоевскому, для которого сцены скандалов в его произведениях имели структурообразующее значение. Неожиданные наблюдения, новые факты, непривычный ракурс при взгляде на жизнь и творчество хорошо известных обитателей русского культурного пространства. Не без сюрпризов. И. Лощилов и А. Раппопорт (Новосибирск) выступили на страницах сборника с очерком об омском писателе, художнике, знаменитом скандалисте (литературная легенда Омска начала ХХ века!) Антоне Сорокине (1884–1928). Этот дебошир, забияка превращал свою жизнь в материал для рассказов — кратких отчетов о реальных скандалах, спровоцированных им самим же. В 1918–1919 годах его “шутки” имели смертельно опасный характер: объектом злокозненных выпадов А. Сорокина становились сам А. Колчак, его ближайшее окружение, А. Тимирева. В настоящем издании представлено около сорока миниатюрных рассказов великого скандалиста, некоторые печатаются впервые, впервые предлагается читателю в полном авторском варианте и сборник рассказов А. Сорокина “Тридцать три скандала Колчаку”. Это частность, как констатирует Нора Букс (Сорбонна, Париж), “скандал существовал всегда, но в зависимости от общественных и культурных тенденций он функционировал в разных пропорциях и с разной степенью доминирования и активности. В ХVIII веке скандал явился одним из организующих элементов писательского быта. В ХIХ веке романтизм создал моду на высокое скандальное поведение. В начале ХХ века в авангарде утвердилась тотальная установка на скандал. Но никогда еще не было такой общей ориентации на скандал в культуре, как в наши дни”. Скандал становится “брендом”, товаром, необходимой экономической стратегией продвижения продукта на рынок. В последнем разделе сборника — “Скандалы в критике”, С. Чупринин (Москва) и В. Топоров (Санкт-Петербург) дают выразительную картину отечественной литературной ситуации дня сегодняшнего: посягательство на чужие репутации, агрессивный издательский террор, публичные скандалы как путь к известности… “Скандал ломает ценностную структуру сознания, после чего всякая гнусность и непотребство делаются дозволенными. Услужливыми идеологами, которые сейчас перерядились в психоаналитиков, все эти мерзости представляются как обнаружение └истины“”, — такова точка зрения М. Евзлина (Мадрид). Сегодня “благодаря Интернету данная тема получает мощные дополнительные преференции. Сетевые скандалы, активно развивающаяся блогосфера, войны блоггеров, медийное поле радикально меняют природу скандала, литературного в том числе”, — считает один из составителей сборника Елена Пенская (Государственный университет — Высшая школа экономики, Русский журнал, Москва). Теоретические изыскания, исторические экскурсы, обращение к современности в конечном счете направлены на осмысление скандала как механизма культуры в новейших реалиях.
Соколов А. В. Ретроспектива-75 / Науч. ред. С. А. Басов. СПб.: БАН, 2009. — 460 с.
Никто не сказал столько о библиотечной профессии и библиотекарях, как Аркадий Васильевич Соколов, доктор педагогических наук, профессор, член-корреспондент, заслуженный работник культуры, первый президент Петербургского библиотечного общества… На его труды ссылаются ученые России, ближнего и дальнего зарубежья. Круг его интересов обширен: библиотечная наука, информатика, теория социальной коммуникации, теория социально-культурной деятельности, теория и история интеллигентоведения… “В 80–90-е годы я разбросал много └научных камней“ в разные отрасли знания. Сейчас собираю эти камни и пытаюсь построить из них новые концепции”. Еще в 90-е годы ученого околдовал таинственный феномен русской интеллигенции, окруженной мифами и легендами. В настоящее время им создана собственная концепция русской интеллигенции, выработана и оригинальная формула интеллигентности, используя которую можно демифологизировать интеллигенцию, проследить ее зарождение и жизненный путь в истории России. Этой теме посвящены две солидные монографии, большая серия статей. В настоящем сборнике концепция изложена конспективно. Теория потребовала проверки, и такая работа (результаты освещены в сборнике) была проведена в конкретной научно-практической области — в библиотечно-библиографическом социальном институте (БСИ). Впервые библиотечная интеллигенция выступает как объект комплексного социально-культурного анализа: история библиотечной интеллигенции в России, проблемы воспроизводства, взгляд в будущее — есть ли место интеллигенту-книжнику в России ХХI века, нужны ли в ХХI веке библиотеки, а если да, то кому? Темы в книге поднимаются серьезные, а вот пишет А. Соколов легко, мысль свою формулирует изящно и остро. В самом деле, вы не задумывались, “почему банкиры богаты, а библиотекари бедны? Ведь с формальной точки зрения банк и библиотека подобны друг другу. В обоих случаях комплектуется, хранится и представляется клиентам во временное пользование (ссужается) определенный капитал. Только банкир оперирует денежными знаками, выражающими абстрактный труд, а библиотекарь — текстовыми документами, конкретными продуктами умственного труда многих поколений людей”. Книга посвящена творческой деятельности профессора А. В. Соколова в 2004–2008 годах. Согласно традициям предыдущих юбилейных сборников (“Ретроспектива-60”, 1994, “Ретроспектива-70”, 2004), в настоящее издание включены поэтические произведения автора в жанре профессионального фольклора, шутливые беседы коллег с автором, мнения коллег и учеников о человеке, рожденном для информатики, о человеке, чья жизнь — вечный поиск. Оказывается, библиотечные работники — великие выдумщики и умеют превращать юбилейные торжества в нестандартное, остроумное действо. Фанатично преданный делу своей жизни, А. Соколов верит, что будущему поколению постинтеллигентов без обращения к библиотечным фондам не обойтись, оно должно стать поколением носителей книжной культуры, поколением интеллигентов-книжников и библиофилов. Он верит, что именно библиография и есть золотой ключик к общественному знанию. В сборнике обозначены и перспективные разработки, над которыми в настоящее время работает А. В. Соколов: суперсистемный подход к книжной коммуникации, элементы библиофутурологии. В целом в сборнике конспективно изложены тезисы основных работ автора по проблемам познания русской интеллигенции вообще и библиотечной интеллигенции в частности, впервые представлена смена поколений интеллигентов-книжников со времени христианизации Руси до наших дней, большое внимание уделено актуальным проблемам библиотековедения и библиографоведения, в том числе перспективам их развития в ХХI веке. После каждой статьи приводится библиография авторских работ, публикации по соответствующей теме. А как же без библиографии?! Ведь сборник готовили профессионалы.
Андреев А. Р. , Андреев М. А., Мастеров А. В. Запорожская сечь. М.: Алгоритм, Эксмо, 2008. — 240 с. — (Южная Русь)
Исследование выходит за пределы темы, заявленной в названии. Фактически изложена история Украины. Лапидарно — от легендарных киммерийцев до 1991 года, когда Украина стала независимым государством. Подробно — с ХVI по ХVIII век, когда ведущую роль в истории Южной Руси играло казачество и его знаменитый центр — Запорожская сечь. История малоизвестная, ибо в программе советской школы была основательно урезана. И история трагическая, кровавая — история народа, опутанного узлами чужих, противоречивых интересов. С ХIV века за земли Украины боролись Литва, Польша, Московия, грабительские набеги совершали крымские татары, пользующиеся покровительством османских турков. В ХVIII веке свои претензии появились и у шведов. Бесконечные войны, восстания казаков, мещан, хлопов против поляков, вооруженные столкновения с южными соседями, междоусобные распри казацкой старшины. Защищая свое право на жизнь, украинский народ обрел привычку к воинскому искусству. Сформировалось самобытное сословие — казаки. Авторы создали колоритную и подробную картину жизни украинского народа. Книга написана достаточно объективно и взвешенно, авторы стремятся исходить из представлений тех времен, представить реалии соответствующих эпох, а не проецировать в прошлое наши современные представления. Оригинальна организация текста: обширные цитаты из трудов русских и украинских историков, в основном века ХIХ — начала ХХ, и мемуаров, редчайшие документы ХVII–ХХ веков в авторской обвязке. Приведены тексты всех “статей” — договоров, которые, начиная с 1654 года, заключались между российскими самодержцами и украинскими гетманами. К сожалению, не все источники нашли отражение в библиографии, так, не указаны часто цитируемые труды Дм. Бантыш-Каменского, М. Грушевского, О. Субтельного. Было бы неплохо хотя бы указать годы жизни этих крупных, практически выведенных в ХХ веке из широкого оборота историков. Не всегда и в самом тексте обозначены источники, из которых взяты цитаты. Многое покажется неожиданным. В том числе в отношениях между Россией и Украиной. Мнения историков о действиях московских властей в отношении Украины противоречивы. Москву обвиняли в двуличии, в урезании казацких вольностей, в лишении Украины свобод, в русификации, в то же время констатировали, что после союза с Московией оживились торговля и промышленность, возникли новые поселения, увеличилось население. Не обойти и тот факт, что, спасаясь от очередной польской оккупации, украинцы бежали в пределы Московского царства. Несмотря на противоречивые высказывания историков, все они сходятся во мнении, что союз с Москвой был наименьшим злом. Так, О. Субтельный отмечал, что в канун 1654 года для украинцев главным было избавиться от социально-экономического и религиозного давления, и для большинства то, как решить эту проблему — при своей власти или чужой, являлось второстепенным делом. Тем более что в Восточной Европе суверенитет всегда олицетворялся не с народом, а с личностью законного, общепризнанного монарха. Богдан Хмельницкий такого признания не имел, и популярнейшим кандидатом на роль покровителя Украины был православный московский царь, реагировавший на украинские события чрезвычайно осторожно, выжидая, пока поляки и казаки ослабят друг друга. Заслуга авторов этой работы в том, что они приводят весь спектр мнений, все оценки тех событий, вне зависимости от современных политических конъюнктур. Созданы выразительные портреты всех украинских гетманов, а за двести лет, с 1550-го по 1764 год, их было 50. Наиболее подробно представлены такие ключевые фигуры в истории Украины, как Богдан Хмельницкий, Иван Мазепа, их время, их деяния, мотивы их поведения. Оба хотели для Украины полной независимости, но обрести ее не могли без помощи иностранных держав. Внешнее давление и внутренние разногласия между гетманами и казачьей старшиной (казачья верхушка), различные устремления гетманов, старшины, украинского народа и явились причиной того, почему украинцы так и не смогли создать собственной государственности, хотя, казалось бы, гетманщина (по крайней мере, в глазах ряда политических деятелей начала ХХ века) дала прецедент украинского самоуправления. Вне зависимости от позиции авторов, читатель сам спроецирует это историческое исследование на современность. М. Грушевский, отдавая должное политическим и государственным талантам Хмельницкого, считал, что тот “слишком хитрил и мудрил, больше заботясь о заграничной помощи, чем о развитии сил, выдержки, сознательности и энергии в собственном народе”. Так же поступали и другие гетманы, и предводители казацких восстаний. В поисках союзников — поляков, татар, турок, шведов — казацкая элита игнорировала настроения народа. Казачество, мещане и крестьяне не желали возврата польской власти: слишком сильна была память о польском гнете, о жестоких издевательствах шляхты, о религиозных утеснениях. Не приняли бы они и басурман — татар и турков, хорошо помня о прежних обидах, о ненадежности и переменчивости крымчан. Неприемлемы были и шведы-протестанты, как очередные враги православной веры. Различие интересов и устремлений, тяготения к антагонистическим иноземным силам раздирали казацкую элиту, дело доходило до убийств. Сегодня, когда в прошлом единственно верный, советский вариант исторической картины, история обретает объемность. Не только украинская. Странное впечатление — похоже, что народы обречены воспроизводить в разные временные периоды все ту же, единственную для них возможную модель развития.
Баландинский Б. Б. Языческие шифры русских мифов. Боги, звери, птицы… 2-е изд. М.: Амрита-Русь, 2008. — 480 с.
Что скрывается под волшебным словесным покровом русской сказки? Только вымыслы или, как доказывает автор исследования, тайные знания, которые в зашифрованном виде оставили потомкам древнерусские жрецы и ученые? По мысли автора, в абсолютном большинстве сказок и былин в иносказательной форме повествуется о явлениях космического плана, о движении планет и светил, об астральных (“звездных”) богах древних. Так, в традиционном сюжете — царевич, отправляющийся на поиски похищенной Змеем Горынычем суженой, — сокрыт другой смысл: речь идет о солнечном затмении, когда “дракон” (Змей Горыныч) крадет героиню, олицетворявшую солнечный свет, и именно Баба Яга, знаток астрологии, магии и йоги, выступает в роли компетентного советчика для непросвещенного спасителя. А Иванушка-дурачок (не так-то он и прост) в советах нуждается: персонифицирующий светлое время суток, он, в отличие от старших, умных братьев, связанных с темным временем суток, не наделен магическими премудростями и знаниями. Волшебные числа русской сказки: три, девять, сорок, тайна тридевятого, тридесятого царства. Значение волшебного числа сорок два. Автор считает, что в древности применялось несколько шифровальных ключей. И большинство цифр (а что может быть сказано о движении планет и светил, если нет ни одной цифры?) даны в словесной форме. С числами связывали все, что окружало человека, и даже то, что было внутри него. Птицы, животные, человеческие имена, деревья, рыбы, травы, плоды, насекомые, цветы… Они, их элементы могли отражать те или иные божества или явления. Среди последних особую, главенствующую роль играли затмения. Сказочные зверушки, звери обозначали не только те или иные числа, но и богов, знаки Зодиака, деканы и градусы. В книге приведены былинные шифровальные коды и дешифровка конкретных шифров — птиц, животных, растений… Показано применение шифров в мифологическом, сказочном и другом фольклорном наследии индоевропейцев. Наиболее полно дешифрована самая распространенная система шифров — так называемый “птичий язык”, числовые шифры птиц. Автор предупреждает, что рассмотренные им числовые шифровальные системы не являются истиной в последней инстанции, а лишь начальными приближениями к ней, многое предстоит существенно доработать. Слишком долго комплексному исследованию русских национальных фольклорных источников не уделялось должного внимания. С принятием христианства жреческая культура и наука уничтожались вместе со жрецами и их святилищами. Для первых летописцев (а именно с их летописаний фактически начинается история Руси) вся дохристианская эпоха мнилась “мраком язычества”. До конца ХIХ века церковная цензура препятствовала изданию не признаваемых церковью работ. Советская материалистическая наука принципиально не допускала даже саму возможность существования в древности высокоинтеллектуальной мифологии. Она считала возникновение мифов процессом хаотичным и стихийным, а древнего человека — существом с примитивным мышлением. А между тем, как показано в книге, именно русская культура, славянская мифология как вариация мифологии индоевропейской, явилась хранительницей многих древних мировых тайн, постижение которых приоткрывает завесу перед загадками древних богов. Причина вполне объективна: оазисом язычества стали обширные русские лесные пространства (особенно Русский Север), на которых сохранились пережившие тысячелетия жреческие, дохристианские знания. Автор рассматривает различные гипотезы в области мифологии и фольклора, выдвинутые отечественными и зарубежными специалистами. Библиография насчитывает почти три сотни серьезных, фундаментальных трудов, кропотливо собранных первоисточников. Настоящее исследование — словно приоткрытая дверь в сказку и, более того, в мир древних эпох и цивилизаций, о которых современные люди практически ничего не знают, но в то же время с ликами которой постоянно сталкиваются в повседневной жизни.
Яковкин И. Ф. Описание Села Царского, или Спутник обозревающим оное, с планом и краткими историческими объяснениями составленное Ильею Яковкиным / Сост. и коммент. Г. В. Семеновой. СПб.: Коло, 2008. — 240 с.: ил.
И. Ф. Яковкин (1764–1836) — выдающийся русский историк, педагог и писатель, автор ряда трудов по истории Императорской Царскосельской резиденции. В 1819–1828 годы жил в Царском Селе. Стать “царскосельским летописцем” Яковкина подвигло отсутствие обстоятельных и достоверных сведений о резиденции, расположенной всего в нескольких часах езды от столицы. Тем более что он видел, как “приют отдохновения великих монархов России, колыбель младенчества” императора Николая Павловича изменился по сравнению с его собственными юношескими впечатлениями. Историко-архитектурный путеводитель И. Яковкина — первый путеводитель по Царскому Селу и один из первых отечественных литературных опытов в этом жанре. В его основе — редкие издания XVIII века, работы современников, беседы и воспоминания местных старожилов, но главное — достоверные материалы, архивы царскосельского дворцового правления. И. Яковкин устанавливал имена создателей дворцовых строений. О многом рассказал впервые: факты, даты. Свою сверхзадачу историк формулирует так: “…но и докажу на самом деле, что и Петербург, и окрестности его — суть дело природных русских, совершенное по мановению великого нашего монарха, покажу вам неоспоримые исторические истины, если вам угодно любоваться стариною, и на ней, а не на видимом только ныне состоянии основывать свое суждение”. Время оказалось невластно над этим повествованием, язык живой, образный не кажется архаичным, а сообщаемые автором сведения лишены монотонности и сухости. Возможно, причиной тому и необычная для путеводителя форма, которую избрал автор: занимательный рассказ осведомленного человека, показывающего Царское Село своим старинным приятелям, приехавшим в Петербург из провинции. Путешественники “в коляске на четверке ямских помчались на заставу”. Поездка превратилась в несколько, условно говоря, экскурсий. Едва покинув столицу, царскосельский старожил, указывая на дворцы, парки, виды вдоль Царскосельской дороги, начинает комментировать. Завязывается непринужденная беседа, “экскурсовод” охотно отвечает на вопросы спутников. За два дня путешественники осмотрели снаружи и внутри все доступные им строения, гуляли по садам и паркам. О наиболее интересных интерьерах Большого Екатерининского и Александровского дворцов рассказал им их “гид”, внутрь любознательных провинциалов не пустили. Этот уникальный путеводитель в ХХ веке не переиздавался и давно стал библиографической редкостью. Некоторые из содержащихся в нем сведений были впоследствии уточнены или пересмотрены, но в значительной мере он является для исследователей и реставраторов единственным достоверным источником информации. Для настоящего издания текст тщательно подготовлен: снабжен необходимыми комментариями, статьей об авторе и его исторических трудах, а также четырьмя планами. Наряду с названиями, употребляемыми автором, в скобках приведены нынешние названия и адреса. Орфография приведена в соответствие с действующими нормами, однако пунктуация, стилистика и сам язык автора оставлены почти без изменения.
Публикация подготовлена Еленой Зиновьевой
Редакция благодарит за предоставленные книги Санкт-Петербургский Дом книги (Дом Зингера) (Санкт-Петербург, Невский пр., 28, т. 448-23-55, www.spbdk.ru)