Александр Габриэль родился в 1961 году в Минске. С 1997 года живет в Бостоне (США). По образованию — инженер-теплоэнергетик, сейчас специализируется на тестировании программного обеспечения. Автор книги “Искусство одиночества” (М.: Водолей, 2006). Лауреат поэтического конкурса им. Н. Гумилёва “Заблудившийся трамвай-2007”.

Апрель

Говорят, что весна. Я синоптикам верю на слово.
Ими честно заслужен пропахший апрелем сестерций…
И в порядке вещей, если с ритма сбивается сердце;
я люблю тебя, жизнь, даже если ты снова и снова…
Наше прошлое вряд ли потянет на статус былого;
и напрасно пером ты к чернильнице тянешься, Герцен.

Мы искали и ищем. И, значит, однажды — обрящем.
Потому как весна. А весною нельзя по-другому.
Пусть журчат наши реки, покуда не впавшие в кому,
и стучит в наши двери умение жить настоящим,
вместе с теплым дождем, и воздушным коктейлем пьянящим,
и с безродной тоскою, еще не набившей оскому.

Мы надеждой себя слишком долгие годы травили
и привыкли к манящему вкусу медового яда…
Уплывают, как дым, времена снегопада и града
в те часы, когда солнечный луч нас пронзает навылет.
На исходе привал. Лишь идущий дорогу осилит:
это лозунг для нас, для людей неособого склада.

Наши игры с тобой все никак не сверстаются в роббер,
в чем изрядная прелесть. Не время еще об итоге.
И покуда застряли в пути погребальные дроги,
бес бушует внутри и грозит переломами ребер.

Пусть растает, как тучка на небе, дождинка на небе.
Мне не хочется знать, что написано там, в эпилоге.

 

Пятое колесо

Нелепый, как в террариуме — сом,
как Бах на дискотеке в стиле рэгги,
он был в телеге пятым колесом
для вящего спокойствия телеги.
Неслышен, незаметен, невесом…
Но если сел в ковчег — не ной в ковчеге.

Еще не господин, уже не раб,
он просто брел. О боге и о черте
не думая. Этап сменял этап.
А время в алхимической реторте
все таяло. В пути любой ухаб
взрывался в подреберье и аорте.

И ясным днем не видел он ни зги
в бесформенных клубах житейской пыли.
Он не умел молиться: “Помоги!” —
и не имел понятия о стиле.
Он, надрываясь, возвращал долги,
которые давно ему простили.

Урочный час. Приют взамен шале.
Не отделив ответы от вопросов,
все в мире знавший о добре и зле,
из рук его упал прогнивший посох.

Ничто не изменилось на земле.
Арба ползет на четырех колесах.

 

Саманта Смит

Одного только цвета клавиши. Ни господ тебе, ни холопов.
Сэр Андропов болеет, знаешь ли, и зачем тебе сэр Андропов?!
Вот смотри: на столе вареники; вот смотри: золотые рыбки…
На каком заграничном тренинге учат деток такой улыбке?!
Понимаешь, с тобою легче и как-то больше дышать охота…
Вечно рядом квадратноплечие, но такая у них работа.
А тебе безразличны ранги, и ты становишься первой леди
на пространстве от Новой Англии до страны, где везде медведи.
Мы простились, носами хлюпая, отделившись в другую касту…
Ну зачем же ты села, глупая, в самолет, что летел в Огасту?!
Силы тяжести, силы трения — ждите новых реинкарнаций.
Остановлены стрелки времени на досужем числе “тринадцать”.

Прапраправнуки По и Пушкина нынче ближе и так, и этак:
эфэсбэшнику с цэрэушником вместе весело на фуршетах,
в их ладонях компас и весла, и нет им равных на белом свете…

Не играйте в войнушки, взрослые; в них всегда побеждают дети.

 

Бостонский блюз

Вровень с землей — заката клубничный мусс.
Восемь часов по местному. Вход в метро.
Лето висит на городе ниткой бус…
Мелочь в потертой шляпе. Плакат Монро.
Грустный хозяин шляпы играет блюз.

Мимо течет небрежный прохожий люд;
сполох чужого хохота. Инь и Ян…
Рядом. Мне надо — рядом. На пять минут
стать эпицентром сотни луизиан.
Я не гурман, но мне не к лицу фастфуд.

Мама, мне тошно; мама, мне путь открыт
только в края, где счастье сошло на ноль…
Пальцы на грифе “Фендера” ест артрит;
не потому ль гитары земная боль
полнит горячий воздух на Summer Street?!

Ты Би Би Кинг сегодня. Ты Бадди Гай.
Черная кожа. Черное пламя глаз.
Как это все же страшно — увидеть край…
Быстро темнеет в этот вечерний час.
На тебе денег, brother.
Играй.
Играй.

 

Полет

…и каждый вечер когда за окном луна
она остается одна совершенно одна
ей очень страшно в своей колее канве
она устала от зряшных попыток сна
ночами летает вниз достигая дна
под злые синкопы ветра в пустой листве

включает телек там пошлое бла-бла-бла
и тени глядят из каждого из угла
и трудно дышать как будто бы грудь в тисках
и думает это ж надо к чему пришла
но знает что в мире нет ни добра ни зла
всего-то кофейник тостер и боль в висках

a где-то в других вселенных гламур лямур
надежды планы и прочий подобный сюр
долой из сердца этот ненужный сор
все этo обманкa пластик и радж капур
услада еще живых и счастливых дур
ее же авто без тормоза и рессор

ей весь этот джаз какого соблазна для
ей надо лететь и знать впереди земля
а все ее слезы чушь сериальный вздор
и там в параллели просто начать с нуля
читать как впервые маркеса и золя
и чтоб никаких хирургов и медсестер

 

Между Кембриджем и Бостоном

Между Кембриджем и Бостоном
мостик, птички, стар и млад…
Как бы к месту выпить по сто нам —
да законы не велят.
Мы смешались с этой гущею,
как с заваркою вода…
Улыбнитесь нам, бегущие
от инфарктов в никуда.
Между Кембриджем и Бостоном —
гладь речная, как стекло…
Как же раньше было просто нам,
как же нынче тяжело.
И не то чтобы пробоины,
и не то что белый флаг…
Просто мы с тобой устроены
чуть неправильно. Не так.
В этом сне, не нами созданном,
век проходит, словно час…

Между Кембриджем и Бостоном —
мир, счастливый и без нас.