Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2009
* * *
но только не смей умирать,
Спи хоть с целым полком —
не боюсь и такого расклада.
Да, мы мучились здесь,
но придвину к окошку кровать,
И прольется в глаза
голубая прохлада из сада.
— Я не слышу тебя,
из палаты распахнута дверь.
На больничном листочке
проставлены время и дата.
И не нужен никто,
даже ты мне не нужен теперь.
А когда-то, когда-то,
когда-то, когда-то…
* * *
Чадящим синим пламенем разлуки,
И двери открываются, и окна,
Забитые лет пятьдесят тому,
И женщины нехитрый скарб волочат,
Бегут, кричат, заламывают руки
И навсегда скрываются в дыму.
Когда же смотришь в сторону другую,
Наверное, у них там все в порядке,
На кухне подвывают керогазы,
И керосинки варят свой обед.
Подумай лучше: кто, неуловимый,
Играет с нами в этом мире в прятки
И отвлекает от грядущих бед,
Которые случатся непременно,
Хоть погляди на город свой, хоть мимо,
Он вспыхнет и, горящий за спиною,
Дорогу озарит тебе в ночи,
И тем огнем душа твоя хранима.
А о кусте горящем и Содоме
Говорено, и скучно, и — молчи.
Сам Томас Вулф рукой вослед помашет…
Над маленькой страной, громадным градом
И домом в пол-Земли на Петроградской
В полнеба полыхает жуткий свет…
И, ангел, подыми крыла — я рядом,
Здесь я один, один — тебе защита,
Взгляни на дом… Домой возврата нет!
Каменный остров
Жили у Барочной, рядом. А за трамвайным кольцом —
ЦПКО, стадионы, Невка, гребцы, острова,
Дуб, по легенде петровский, желудь в ладошке, трава,
Особняки и заборы, карканье вечных ворон
И медяки собиравший лодочник, новый Харон.
Дальше жил где-то… На Охте… Пыльный район заводской.
В окна дул ветер с разлукой и вперемешку с тоской.
Ну, там, как водится — дети, внуки, жена и семья,
И, тоже часто бывает, кажется, вовсе не я
В эти трамваи садился, ехал на службу, служил,
Как-то все трудно, натужно, до растяжения жил.
…На рядовом профосмотре, с мыслью: идти — не идти,
Ты забегаешь к хирургу, благо оно по пути.
Врач на твое: “Все в порядке…” — пишет на бланке в ответ:
“Срочно… в рабочее время… в онкодиспансер”. Привет.
И по знакомой аллее месишь раскисшую смесь…
…Где же березы тут, мама? Папа, он каменный весь?
Каменный остров. Диспансер. Переступаешь черту.
Очередь в регистратуру. Выход. Вкус меди во рту…
* * *
Нет в ней зарубок и меток.
Главное в ней — исцеляющий свет
В самом конце… Напоследок.
Я не о смерти, совсем не о ней!
Порваны памяти звенья.
Чашу с напитком божественным пей,
Сладкую чашу забвенья,
Горькую, словно с цикутой настой…
Что тебе память былая? —
Если все ярче горят над тобой
Звезды чужие, пылая.
Делаешь шаг, в сердце — трепет свечи,
С болью, надеждой, тревогой —
Черной, как бархат… горящей в ночи,
Самой последней дорогой.
Вариация на тему
Ольге
Я чувствую в сотый раз,
Как мир прекрасен и несправедлив
И создан совсем не для нас.
…Да, этот мир цветущ и жесток,
Да, он прельщает нас,
И пусть он похож на прекрасный цветок,
Но правильный путь — отказ.
А век — он жестокий, железный век,
И нету в нем правды большой,
А я — лишь маленький человек
С больною и слабой душой.
Но что бы еще не случилось с тобой,
Какая б ни выпала масть,
Помни: лишь только страданье и боль
Душе не дают пропасть.
И пусть у каждого правда своя,
А общая — лишь иногда,
Я знаю правду о том, кто я,
Откуда иду и куда.
…Налет случайности с мира сотри —
И будет совсем беда…
А скажет время: “Умри!” — умри!
И скажет: “Убей!” — умри!..
Но не убей и тогда.
* * *
по которым я пальчиком в детстве водил,
выходило мне долго, запутанно жить…
Если я до сих пор
жив и вроде здоров,
то, наверно, поскольку ковровая нить
где нашел я пристанище, близких и кров,
а лишился удачи, надежды и сил…
Если есть в этом мысли подобие, то
не о том, что за все надо в жизни платить,
а скорее о том, что и жизнь — это дар,
но и смерть придается, как шляпа к пальто,
точно молния летней грозе и пожар.
Это все пустяки, суета, ерунда —
поиск рифмы дурацкой, как в школьном ЛИТО…
А напрасно — расплата найдет нас всегда.
* * *
Нищета и богатство меня миновали, и липкая власть.
Да, болел и болею, но сплюну, — пока на свободе.
Сколько сподличал? Пальцев руки мне для счета достаточно вроде.
…А с другой стороны — с плеч не рвали мне каты рубаху,
И не знаю, кого бы под пыткою я заложил иль со страху…
Может, и без того — к палачам бы приполз я за пайкой,
С голодухи чего не бывает, стишком их потешить и байкой.
Даже проще: больницу я вспомню, палату, кровать…
Так прижмет человека хвороба, что душу готов он продать.
Может, так и нельзя… По незнанью сужу слишком строго.
Что уж точно: от правды последней я так же далек, как от Бога…
Может, все и сложнее, чем кажется, — может, и проще того…
Потому я пока что — всего, что скажу: повезло…
Повторение пройденного
Второе подражание классику
Цезарь двинул, мой Постум, свои легионы…
1974
Империя рухнула. Кто мог представить? Пала…
Это несложно жить после смерти, это совсем просто,
Как и к тебе обратиться. Времени только в обрез… Мало.
Да… Что невозможным, Постум, казалось, все то и случилось.
Храмы рухнули: все эти обкомы, горкомы…
Живыми сходим со сцены… Большая милость…
А с молодежью мы, в общем, считай, что почти незнакомы.
Это они, молодые, — варвары, а не те — чужие.
Вовсе не те, что на рынке, со своим гортанным…
Я привыкаю к неправде, так привыкаю к лжи я…
Истина, собственно, и тогда не разрывала рта нам.
Не знаю, ходит ли нынче почта, жив ли ты там, за Понтом…
Они бы не поняли — “Что за понты?” б — спросили…
Им — что Понтий, что Эвксинский — едино, как Кант с Контом.
Не знают страны, где ты жил и, возможно, живешь — России.
А я там бывал… Там прошли легионы вечного Рима.
Вслед нам слепо глядели сироты, вдовы, зэки…
В этой могучей поступи была, как ни в чем, зрима
Идея Империи. И то, что она — навсегда, навеки.
Что говорить, Постум — было. Тут промахнулись чуток, малость…
“Недорубил Петруха!..” — так повторял вождь народов.
Если и у него в какой-то момент сломалось —
Чего уж и с нас-то спрашивать, чего уж с нас взять, уродов?