Опубликовано в журнале Нева, номер 2, 2009
Владимир Ефимович Васильев родился в 1929 году. Поэт-переводчик. Член Союза писателей Санкт-Петербурга. Автор книг «Испанская классическая эпиграмма». Художественная литература, 1970. 312 с. (ил.Михаила Шемякина); «Французская классическая эпиграмма» (1979); «Английская классическая эпиграмма» (1987). Составитель, комментатор и один из авторов четырехтомной антологии «Всемирная эпиграмма» (СПб.: Политехника, 1989). Издание получило премию Московского отделения ЮНЕСКО по номинации «За дружбу и взаимопонимание между народами», а автор — Цар-скосельскую премию.
Роберту Бернсу — 250
25 января 2009 года общественность всего мира отметила 250-летний юбилей со дня рождения шотландского поэта Роберта Бернса.
Шотландцам он дорог так же, как нам Пушкин. Оба гения по роковому совпадению жили только 37 лет. Но и этого малого времени Бернсу было достаточно, чтобы стать гордостью своей нации.
Роберт оказался первенцем в семье бедного фермера. В школу он начал ходить со своим братишкой-погодком по очереди, потому что стояли холода, а башмаков у них на двоих была лишь одна пара.
Воспитанный в крестьянской среде Бернс не только приобщился к тяжелому сельскому труду, но и окунулся в шотландскую народную поэзию, которая славилась богатыми песенными традициями. Своими будущими профессиональными познаниями и навыками в поэзии мальчик-самородок, подобно Максиму Горькому в России, в значительной степени был обязан самообразованию.
Еще в двадцатисемилетнем возрасте он добился первого успеха: выпустил в маленькой килмарнокской типографии книгу под заглавием «Стихотворения, написанные преимущественно на шотландском диалекте» тиражом в 612 экземпляров. В ней жанровый диапазон Бернса предельно широк: переложением трех псалмов он предается духовным исканиям, обращением к патриотической тематике противостоит английской экспансии, эпиграммами издевается над пустыми людьми, над лицемерными церковниками, над местными феодалами-лэрдами, один из которых через суд требовал от его отца выплаты надуманной огромной суммы за аренду фермы, а лирическими стихотворениями задевает в душе слушателя его самые тонкие струны. Непосредственность в выражении чувств и музыка стиха привлекли к поэту внимание самых широких слоев населения. Оставшиеся от предварительной подписки экземпляры (менее половины) были раскуплены нарасхват, несмотря на то, что изящное оформление книги и хорошая бумага сделали ее для многих недоступной по цене. Рассказывают даже, что последний экземпляр достался рабочему из ткацкой мастерской, который деньги на него собрал со своими коллегами в складчину; купленную книжечку осторожно расшили, и каждый ее совладелец день за днем уносил домой листок за листком для их копирования от руки, чтобы таким образом стать единоличным собственником собрания сочинений новоявленного народного барда.
Книга Бернса заинтересовала не только простолюдинов, но и образованные слои общества. Поэт от сохи триумфально приезжает в Эдинбург и получает многочисленные приглашения посетить местных меценатов и культурных деятелей. Как следствие в Эдинбурге в 1787 году выходит второе расширенное издание стихов поэта. Но жить литературным трудом в то время ему не представилось возможным. Поэтому с 1791 года Бернс вынужден был творческий труд сочетать с изнурительной работой акцизного инспектора в порту города Дамфриз.
Между тем слава Бернса-поэта разрасталась из года в год. В городе Килмарнок, где появилась первая книга барда, был сооружен, уже после его смерти, которая наступила от ревмокардита, архитектурный памятник в виде башни со скульптурным изображением в ее нише любимца Шотландии.
Бернса любят и переводят на многие языки мира, в том числе на русский. У нас его первые переводчики подали голоса в XIX веке. Из них наиболее известные — И. И. Козлов и М. Л. Михайлов. В советское время самым удачливым интерпретатором Бернса признан С. Маршак. Но он перевел его приблизительно на одну треть. Остальная часть Бернсовского наследия еще ждет своих энтузиастов. Много новых стихотворных переводов подарил русскому читателю В. М. Федотов, а переводчик из Омска Евгений Фельдман выпустил в своем городе целую книгу избранных стихов Бернса (ООО «Аркор», 2000).
Некоторые шедевры поэта переводились на русский язык неоднократно, например «Джон Ячменное Зерно». Над ним колдовали М. Михайлов, Д. Минаев, А. Федоров, О. Сенковский, В. Костомаров, П. Вейнберг, К. Бальмонт, Т. Щепкина-Куперник, С. Маршак и С. Орлов. С одной стороны, получился явный перебор соперничающих между собой поэтов. А с другой стороны, разнообразные интерпретации Бернса красноречиво говорят о привлекательности шотландца. Произошел даже казус: Эдуард Багрицкий, не владевший английским языком, попытался проникнуть в мир Бернса, создав перевод в виде перифразы стихов М. Михайлова о Джоне Ячменное Зерно.
Стихи Бернса привлекли и меня, петербургского поэта-переводчика. В предлагаемой здесь подборке часть переводов уже была выполнена другими поэтами, причем первое стихотворение и три эпиграммы — самим Маршаком. Не знаю, имею ли я право на их новую интерпретацию, но полагаю, что, по крайней мере, третья из напечатанных здесь эпиграмм заслуживает внимания хотя бы уже потому, что Бернс упоминает в ней об Эзоповом льве, а у Самуила Яковлевича этот лев из его перевода выпал. Кроме того, насколько мне известно, стихотворения «Вот он, вал крепостной…», «Кларинде», «Первый псалом» и эпиграмму «Джеймзу Свэну» я перевел на русский язык первый.
Лишь горным просторам я душу отдам
Лишь горным просторам я душу отдам.
Она полетит по оленьим следам.
Я чувствами всеми — во сне, наяву ли, —
Лишь там, где олени, лишь там, где косули.
Прощай, милый Север, отчизна, прощай,
В борьбе за свободу прославленный край!
Скитаться по свету дано мне судьбою,
Но вольности дух уношу я с собою.
Луга и снега с поднебесных вершин,
Прощайте, душою я с вами един!
Прощайте, леса, что нависли над долом!
Прощайте, стремнины с дыханьем тяжелым!
Лишь горным просторам я душу отдам.
Она полетит по оленьим следам.
Я чувствами всеми — во сне, наяву ли, —
Лишь там, где олени, лишь там, где косули.
Быть бедам, пока не вернется Иаков[1]
У замка под вечер пел грустный старик,
И мокрым от слез был у певшего лик:
«О Джеми дается с небес много знаков —
Быть бедам, пока не вернется Иаков.
Разрушена церковь, обобран народ.
Назвать же виновника страх не дает.
На поле — мечи вместо плуга и злаков.
Быть бедам, пока не вернется Иаков.
За Джеми сражались мои сыновья,
И всех семерых свез на кладбище я.
Жена извелась, а была, как цвет маков.
Быть бедам, пока не вернется Иаков.
Он трон потерял, я — своих сыновей,
Без Джеми всё горше отчизне моей.
О Джеми припев у меня одинаков:
Быть бедам, пока не вернется Иаков».
Вот он, вал крепостной…
Вот он, вал крепостной, и весь мир — предо мной,
Но восток не влечет мои взоры,
А на север, на юг мне смотреть недосуг:
Там лишь бурное море и горы.
Провожая зарю, я на запад смотрю,
И в смятении, в сладостной дрожи
На валу крепостном я мечтаю о том,
Кто сыночку и мне всех дороже.
Кларинде( с приложением в подарок двух бокалов) [2]
Надеюсь, ты, души царевна,
Богиня поэтесс,
К бокалам, что я шлю душевно,
Проявишь интерес.
Надеюсь, ты бокалы эти
Наполнишь до краев.
«За всех-превсех на белом свете!» —
Мой первый тост таков.
Второй (вдруг те, кого почтим мы,
Не рады нам как раз?),
Второй: «За тех, кем мы любимы!»
А третий тост: «За нас!»
Дай Бог нам жить с тобой и дале,
Всегда любовь храня,
Жить с элем у тебя в бокале
И с элем — у меня!
Нет Нэни моей
Хоть май и облекся в зеленый наряд,
И птицы щебечут, и воды журчат,
И блеют овечки средь вешних полей,
Мне грустно, поскольку нет Нэни моей.
Подснежники, крокусы, примулы и
Фиалки раскрыли бутоны свои.
Но их аромату, что утра свежей,
Не рад я, поскольку нет Нэнимоей.
О жаворонок! Поспеши возвестить,
Что утренней зорьки очерчена нить.
Запел дрозд-ореховик. Друг-чародей,
Умолкни, поскольку нет Нэни моей.
Скорее настала бы осень. Она
В своем увяданье раздумий полна.
Но больше лишь зимних мне хочется дней,
Лишь зимних, поскольку нет Нэни моей.
Жила-была девчушка Джин
В одной шотландской деревушке
Жила-была девчушка Джин:
Красивей мир не знал девчушки.
Она пленяла всех мужчин.
Была девчушка работящей,
На радость матушке своей.
А пела так, что ей из чащи
Вмиг откликался соловей.
Но ястребы у коноплянок
Воруют яйца без стыда.
Любовь! Ты деве спозаранок
Подчас как розе — холода.
А жил-был юный парень Робин,
Цвет и краса долины всей.
И был у парня бесподобен
Табун ретивых лошадей.
Ей Робин предложил удало
Потанцевать разок-другой.
Танцуя с парнем, потеряла
Девчушка сердце и покой.
С утра ее ждала работа,
И было дел невпроворот.
Однако ей мешало что-то
Нести послушно груз забот.
Как в недра водного зерцала
Легко вселяется луна,
Так и у девы воссияла
Душа, влюбленности полна.
И чувства, что ее томили,
Ее лишали сна и сил.
Но вот сам Робин среди лилий
С ней о любви заговорил.
Сгущались тени в горной сини.
И Робин, сладостный такой,
«О, как тебя люблю я, Джинни! —
Шепнул, приникнув к ней щекой. —
А ты доверишься ли другу,
А ты уговоришь ли мать
Оставить ей ее лачугу,
Чтоб нашей фермой управлять?
Тебя занять бы мне хотелось,
Нет, ни в хлеву, ни на гумне,
Определять колосьев спелость,
Джин, помогать ты будешь мне».
В огне любовного порыва
Рассудок девичий был нем.
И жизнь их потекла счастливо,
Не замутненная ничем.
Своя у меня есть жена
Своя у меня есть жена,
Свой муж у нее есть тем более.
Рогов как не носит она,
Так я не ношу и тем более.
Деньгу я потратить могу —
Могу не потратить тем более.
Никто предо мной не в долгу,
А я ни пред кем — и тем более.
Нет слуг у меня никаких,
Ничей не слуга я тем более.
Меч в ножнах лежит у других,
В моих же он ножнах тем более.
Других тешит солнечный свет,
Меня же он тешит тем более.
Другим до меня дела нет,
А мне до других — и тем более[3].
Первый псалом
Блажен тот муж, чья жизнь чиста
И в Бозе протекает,
Кто на пути греха не ста
И злу не потакает;
Тот, кто не мечет дерзкий взор
С высот своей гордыни,
Кто с Богом не вступает в спор,
Кто чтит его святыни.
Он, яко древо, что взросло
У вод в краю вольготном
И каждый год плоды зело
Богатые дает нам.
Тому, кто во грехах погряз,
Всегда суха землица.
Корней лишаясь, он тотчас
По ветру в бездну мчится.
Лишь честный может человек
Ждать Божьего участья.
А у бесчестного вовек
Нет истинного счастья.
Предсмертная молитва
Творец! В незримой вышине
Все страхи и надежды
Явлю Тебе, когда Ты мне
Сомкнуть прикажешь вежды.
Корю себя, порою был
Я слеп в земной юдоли,
Порой осознанно грешил,
Корю себя тем боле.
Но наградил меня Ты сам
Неукротимым нравом.
Я покорялся голосам
Бесовским и неправым.
Род человечий искони
Несет позор паденья.
Добрейший в мире, спрячь в тени
Людские прегрешенья!
Там, где умышлен был мой грех,
Прощения мне нету,
Но Ты всеблаг: прощаешь тех,
Кто верит в благость эту.
Эпиграммы
Надпись алмазным карандашом,
сделанная автором на оконном стекле
таверны «Глобус» в городе Дамфриз
Коль с дeньгами не подфартило,
Не рвись в политику и впредь,
Будь глух и слеп, а слушать и смотреть
Предоставляй стоящим у кормила.
Джеймзу Свэну в связи с избранием
его в судьи 22 сентября 1794 года
ДжемиСвэн, ДжемиСвэн!
Дамфриз благословен:
Стал ты членом судейской палаты.
Но боюсь, что мэр Джон
Сим избраньем сражен,
Так как вовсе не Свэн, а Свинья ты.
Ответ на нападки Зоила
Эзопов лев1 и Бернс не робкого десятка,
Но от ослиного копыта пасть — им гадко!
Мнимая надпись на могиле Джеймза Грива Богхеда,
который на суде защищал интересы Мак-Люра,
требовавшего от семьи Бернсов за предоставленную
им землю -огромную надуманную арендную плату
Джеймз Грив Богхед, шалтай-болтай,
Надеялся, что внидет в рай.
Но если он на небо взят,
То пусть меня отправят в ад.