Фрагменты сценария
Опубликовано в журнале Нева, номер 12, 2009
Виталий Вячеславович Мельников — кинорежиссер. Родился в 1928 году в с. Мазаново Амурской обл. Окончил режиссерский факультет ВГИКа (1952). Снял фильмы “Начальник Чукотки” (1966), “Старший сын” (1975), “Бедный, бедный Павел” (2003) и мн. др. Народный артист РСФСР (1987). Живет в Петербурге.
Журнал публикует фрагменты сценария В. Мельникова, по которому в настоящее время режиссер снимает новый фильм.
львы, орлы
и куропатки
фрагменты сценария
Грубо помалеванный театральный задник с озером, чайками и белой усадьбой. Возникает надпись:
Это не воспоминания. Это сны. Сны моей жизни.
Лидия Авилова
Бородатый плотник остервенело приколачивает фальшивое театральное дерево. Декорация содрогается. В сарае, оборудованном под зрительный зал, восседает режиссер Алексеев-Станиславский. В сарае холодно, и Станиславский кутается в плед.
СТАНИСЛАВСКИЙ: Господин плотник! Вы мешаете сосредоточиться господам артистам! Театр начинается с уважения к артистам!
ПЛОТНИК: Ты вроде говорил — с гардеропа!
СТАНИСЛАВСКИЙ: С уважения тоже! Итак, господа, прошу внимания! Знойный, дремотный деревенский полдень. Каждый забивается в тень, ищет прохлады!
Закутанные в платки и пледы артисты послушно устраиваются под фальшивыми кустами.
СТАНИСЛАВСКИЙ: Длительная пауза! Все молчат! Всем лень говорить, да и не о чем. Слышны лишь крики птиц.
МОСКВИН: Каких?
СТАНИСЛАВСКИЙ: Антон Павлович! Будьте любезны, посоветуйте нам, каких именно птиц?
В дальнем ряду, в сторонке сидит Чехов.
ЧЕХОВ: Там же все написано!
СТАНИСЛАВСКИЙ: Извините, но…
ЧЕХОВ: Ну, как же! Все написано! Шамраев не дает Аркадиной лошадей, потому что начался сенокос. Сенокос бывает 20–25 июня. В это время коростель, наверное, уже не кричит, но зато кричит иволга.
СТАНИСЛАВСКИЙ: Значит, иволга?
ЧЕХОВ: Разумеется. Я же говорил! У меня все написано!
СТАНИСЛАВСКИЙ: Господин Москвин, вы умеете кричать иволгой?
МОСКВИН: Не пробовал.
Окружающие смеются.
СТАНИСЛАВСКИЙ: Сегодня вы царь Федор, а завтра вам, быть может, придется кричать иволгой! Нас мало, господа! Нужно уметь все!
АРТЕМ: Я могу лягушкой.
Артем тут же, под смех товарищей, демонстрирует свое умение.
СТАНИСЛАВСКИЙ: Замечательно! В третьем акте, в вечерней сцене хорошо бы поквакать лягушкой. Зрителя мы должны словно бы переселить из его кресла на сцену, увлечь атмосфэрой подлинности, захватить вихрем человеческих страстей, заставить сочувствовать нашим героям…
Труппа подхватывает с энтузиазмом.
ТРУППА: И сострадать!
СТАНИСЛАВСКИЙ: Именно! А для этого все средства хороши! Не так ли, Антон Павлович?
ЧЕХОВ: Согласен-с. И с атмосфэрой согласен-с! Театр нуждается в обновлении. Готов квакать вместе с вами, господа, но мне вечером в Питер, а я еще…
ТРУППА: До скорой встречи, Антон Палыч! Мы будем стараться, Антон Палыч!
Артисты смеются, машут руками, женщины шлют воздушные поцелуи. Все они молоды, молоды, молоды. От ветра распахиваются ворота сарая, и неожиданно входит корова. Она громко мычит.
СТАНИСЛАВСКИЙ: Господин плотник, прогоните быка!
ПЛОТНИК: Это не бык, а корова!
Станиславский пытается перекричать развеселившуюся труппу.
СТАНИСЛАВСКИЙ: Господа! Господа! В сарае становится прохладно. Следующая репетиция будет в среду, в бильярдной охотничьего клуба!
* * *
Николаевский вокзал. Паровоз попыхивает паром. По дебаркадеру, к лакированным вагонам курьерского поезда спешит чистая публика.
Дежурный трижды бьет в колокол. Паровоз откликается гудком, трогается.
Светящаяся цепочка курьерского ползет мимо подмосковных дачек, мимо усатого стрелочника с флажком, постепенно пропадает в черноте полей. На этом фоне возникают имена исполнителей и название фильма: “Львы, орлы и куропатки”.
Купе. Чехов без сюртука и галстука возится со специальным приспособлением “для удобства письменных занятий в дороге”, раскладывает листочки с заметками и принимается писать бисерным, аккуратным почерком. За темным вагонным окном плывут неясные силуэты и световые пятна. Чехов поднимает голову от листочков и снимает пенсне. Лицо его меняется. Теперь оно кажется беззащитным и усталым — совсем непохожим на лицо того Чехова, который на людях всегда постоянно и бодро шутит. Из баула Чехов извлекает дорожную подушечку-“думку”, откидывает голову и долго глядит в потолок, отдыхая. По лицу его проплывают пятна дорожных огней. Внезапно Чехов напрягается и кратко кашляет сухим кашлем. Теперь он насторожен: поднимается, словно прислушиваясь к себе, и вдруг задыхается и хрипит в лающем кашле. Он машинально шарит вокруг и наконец обнаруживает платок. Когда он отнимает платок от лица, то губы его, усы и борода окаймлены кровью.
Чехов оглядывает окровавленный платок и, покосившись на дверь, рассматривает свое изображение в темном вагонном окне. Еще раз взглянув на дверь, он открывает окно и бросает окровавленный платок в грохочущую черноту ночи.
Поезд проносится мимо. В завихрениях воздуха мечется окровавленный платок и прилипает к желтому фонарю стрелки. От этого желтый фонарь становится красным, как сигнал бедствия.
За ярким утренним окном неподвижного поезда течет толпа приехавших пассажиров. Отворяется дверь купе.
КОНДУКТОР: Господин хороший! Мы в Санкт-Петербурге!
Чехов открывает глаза, поспешно надевает пенсне.
* * *
Во дворе дома Толстых старик в высоких валенках разгребает снег.
ЛИДИЯ: Здравствуй, дедушка! Мне бы к Льву Николаевичу…
СТАРИК: В приемную пожалуйте!
В приемной дома Толстых сидит в ожидании Лидия. Появляется Софья Андреевна Толстая.
СОФЬЯ АНДРЕЕВНА: Вы ожидаете Льва Николаевича?
ЛИДИЯ: Да. Я…
СОФЬЯ АНДРЕЕВНА: Вы с мороза, и от вас веет холодом. Лев Николаевич может простудиться. Обождите, пожалуйста, у камина и прогрейтесь, чтобы от вас повеяло жаром! Прогрейтесь!
Софья Андреевна уходит. Растерянная Лидия добросовестно поворачивается у камина то с одной стороны, то с другой. Со стены на неё строго смотрит портрет того самого старика. Возвращается Софья Андреевна.
СОФЬЯ АНДРЕЕВНА: Вас ждут.
В кабинете, откинувшись на спинку кресла, утепленный в меховую безрукавку, в знакомых и высоких валенках, сидит Лев Толстой. Делает приглашающий жест.
ЛИДИЯ: Меня зовут Лидия Алексеевна. В девичестве Страхова, по мужу Авилова.
Толстой понимающе кивает.
ЛИДИЯ: Мой брат Алекс, в девичестве тоже Страхов…
ТОЛСТОЙ: Он еще не замужем?
ЛИДИЯ: То есть я хотела сказать, что он вас боготворит и с вами переписывается.
ТОЛСТОЙ: Возможно. Чем могу служить?
ЛИДИЯ (доверительно): Я даже сына назвала в вашу честь Львом… Правда, по настоянию брата…
ТОЛСТОЙ: Чем могу служить?
ЛИДИЯ: Помогите! Брат решил вступить в вашу общину!
ТОЛСТОЙ: Хорошо. В какой губернии?
ЛИДИЯ: В Курской, кажется.
ТОЛСТОЙ: Очень хорошо. Там черноземы.
ЛИДИЯ: Нет! Отговорите его, пожалуйста. Пусть подумает. Вообще, подумает!
ТОЛСТОЙ: Авилова? Слышал такую фамилию.
ЛИДИЯ: Я иногда пишу рассказики.
ТОЛСТОЙ: Чехов, Антон Павлович хорошо говорит про ваши рассказики.
ЛИДИЯ (встрепенувшись): Когда это он говорил?
ТОЛСТОЙ: Вчера говорил.
ЛИДИЯ: Где?
ТОЛСТОЙ: Здесь. Он в Петербурге. А братцу вашему лучше и не в Курскую губернию, а в Олонецкую…
Лидия потрясена вестью о Чехове. Толстой продолжает.
ТОЛСТОЙ: Олонецкая рядом с Петербургом, но там во-он такие валуны! (Толстой показывает размер валунов.)
Лидия повторяет жест Толстого.
ЛИДИЯ: Во-он такие? Очень вам признательна! Значит, он в Питере?
ТОЛСТОЙ: Да. А Чехову посоветуйте, чтобы он не писал пьес!
Толстой грозит пальцем в сторону воображаемого Чехова.
* * *
В издательстве Лейкина на помосте играет Андреевский оркестр с огромными балалайками и домрами. Музыканты одеты “а-ля рюс” — они в шароварах и шелковых косоворотках. Вокруг помоста прогуливается маскарадная публика в сарафанах, кафтанах, домино, испанских плащах и в масках. У буфетной стойки громадный кипящий самовар, горы блинов и строй бутылок.
Алекс и Лидия пробираются через толпу.
АЛЕКС: Вон, гляди! Расстегаи!
Алекс кидается к буфету и пропадает в водовороте маскарада. Лидия остается одна. К ней немедленно приближается упитанный “Пьеро” в маске.
ПЬЕРО: Тебе скучно? Повеселимся?
ЛИДИЯ: В следующий раз!
Пьеро неотступно следует за Лидией.
ПЬЕРО: Отчего же в следующий? Впрочем, можно в следующий, а потом и в последующий!
Пьеро смеется и пытается Лидию приобнять.
ЛИДИЯ: Мужа позову.
ПЬЕРО: А вот это глупо!
С помоста обращается к гостям Лейкин.
ЛЕЙКИН: Широкая Масленица! Ешьте, пейте, дорогие гости, сотоварищи и собутыльники. Веселитесь и помните: веселие на Руси — есть именно питие!
Лидия пробирается через толпу и останавливается перед беседующим с кем-то Чеховым.
Лидия говорит нарочито писклявым голосом.
ЛИДИЯ: Рада тебя видеть, Антон Великий!
ЧЕХОВ: Ну, так уж и великий! Я не знаю тебя, маска.
ЛИДИЯ: Я бедная артистка без ангажемента.
Чехов оглядывает Лидию, ее костюм и украшения.
ЧЕХОВ: Без ангажемента? Не похоже!
ЛИДИЯ: Тогда я — знаменитая Яворская! Послушай, Чехов! А вдруг я Лика Мизинова?
ЧЕХОВ: Я вижу, у нас общие знакомые? Побеседуем?
Чехов предлагает руку Лидии, и они прогуливаются.
ЧЕХОВ (доверительно): Если тебя окликнут, не оборачивайся. Так ты раскроешь свое нехитрое инкогнито.
ЛИДИЯ: Инкогнито? Я здесь чужая! Меня никто не знает!
ЧЕХОВ: Допустим. Но на всякий случай отойдем в сторонку?
ЛИДИЯ: Ну, если ты так просишь…
На помосте уже поют цыгане.
Чехов и Лидия сидят в укромном уголке, под газетной карикатурой на какую-то знаменитость. Именно здесь они когда-то познакомились у Лейкина.
ЧЕХОВ: Знакомое местечко. Тебе не кажется?
ЛИДИЯ: Не кажется.
ЧЕХОВ: Тогда, может быть, выпьем за укрепление знакомства?
ЛИДИЯ: Почту за честь!
Лидия и Чехов пьют шампанское.
ЧЕХОВ: Расскажи мне о себе. Как тебе живется? Как твои рассказики? Как твои детки?
ЛИДИЯ: Какие еще детки и рассказики? Впервые слышу. Я пишу роман!
ЧЕХОВ: Расскажи, какой роман?
ЛИДИЯ: Длинный и печальный.
ЧЕХОВ: А я вот никак не могу закончить пьесу.
ЛИДИЯ: “Чайку”?
ЧЕХОВ: Все-то ты знаешь!
ЛИДИЯ: Я бы выпила еще.
ЧЕХОВ: И я тоже.
Чехов и Лидия долго молчат и пьют.
ЧЕХОВ: Пишется тяжело.
ЛИДИЯ: Что же мешает?
ЧЕХОВ: Цензура и жизнь. Все время что-то добавляю, а еще больше урезаю. Если все благополучно завершится, придешь на премьеру, египтянка? Будет это, наверное, не скоро, но я надеюсь…
ЛИДИЯ: А почему египтянка? Ты обознался.
ЧЕХОВ: Из пьесы ты, может быть, узнаешь кое-что новое о себе… и обо мне.
ЛИДИЯ: Едва ли! Ведь ты меня совсем не знаешь. Лучше пригласи меня на вальс!
Чехов и Лидия танцуют.
ЧЕХОВ: А ты хитрая!
ЛИДИЯ: Все женщины хитрые — иначе им не прожить.
Играет оркестр.
ЧЕХОВ: Расскажи про свой роман. Он про любовь? Может быть, ты сама влюбилась?
ЛИДИЯ: Не знаю.
ЧЕХОВ: Пишешь и не знаешь про что?
ЛИДИЯ: Разве с тобой так не бывает?
ЧЕХОВ: Если роман неудачный, его нужно сокращать! Сокращать до тех пор, пока не получится маленький, но хороший рассказик.
ЛИДИЯ: Ты тоже хитрый.
ЧЕХОВ: Нет. Я мудрый, но застенчивый.
Чехов и Лидия возвращаются в свой уголок.
ЧЕХОВ: Тебе жарко? Нужно попудриться? Сними маску, а я отвернусь.
Чехов отворачивается. Лидия обтирает лицо, не снимая маски.
ЧЕХОВ: Тебе трудно говорить со мной без маски?
Лидия отвечает, уже не искажая голоса.
ЛИДИЯ: Да, трудно, потому что я тебя люблю.
ЧЕХОВ: Ты только что сказала “не знаю”.
ЛИДИЯ: Тут нет противоречия. Мне кажется, не было ни одного часа, когда я не думала бы о тебе. А когда я вижу тебя, я не могу наглядеться. Это… это невыносимое счастье. Это просто ужасно!
Лидия говорит торопливо, словно спешит выговориться.
Чехов слушает, опустив голову.
ЧЕХОВ: Почему ужасно?
ЛИДИЯ: Я сказала тебе “не знаю”, потому что сердце мое разрывается. Разве это значит “любить”, если постоянно борешься, гонишь эту любовь, прислушиваешься к себе с постоянным страхом и надеждой: вот вроде бы сегодня я чуточку меньше люблю, кажется, я выздоравливаю, кажется, я себя победила… Дорогой мой! Ты веришь мне?
ЧЕХОВ: Ты необыкновенно чиста и прекрасна нравственно, ты ослепительно красива… Я тобой восхищен… Но я не молод, не свободен — тащу на себе груз родственных обязательств и долгов, тяну литературную лямку. Ты тоже не свободна…
ЛИДИЯ: И как нам быть?
ЧЕХОВ: Не знаю.
Возникает растрепанный Алекс. Он пьян.
АЛЕКС: Расстегаи и водка! В этом смысл жизни!
Чехов и Лидия сидят смирно, как провинившиеся школьники.
АЛЕКС: Лидка! Снимай маску и поедем на Марсово поле, к балаганам!
Алекс указывает на Чехова.
АЛЕКС: А ты, брат, здорово похож на писателя Чехова. Говорят, ты не ладишь с моим Львом Николаевичем? Ничего! Я вас помирю!
Лидия медленно оборачивается к Чехову и снимает маску. Она и Чехов смотрят друг на друга — глаза в глаза.
АЛЕКС: Ну? Что таращитесь? Поедем!
* * *
По питерским улицам несётся тройка. Разукрашенные сани облеплены поющими цыганами. Дирижирует пением Алекс. Всюду праздничная публика. Распахнуты двери кабаков, шипят и взрываются петарды.
В других санях Чехов и Лидия. Они молча глядят на проплывающую мимо панораму с лотками, шатрами, шутами и балаганами.
ЛИДИЯ: Хочу на горки!
Мимо пылающего, соломенного чучела масленицы Чехов и Лидия взбираются на верхушку ледяной горы. Внизу огоньки Питера. Суетятся, кричат, смеются любители масленичных катаний.
СЛУЖИТЕЛЬ: Небось поджилки-то трясутся, мадмазель?
ЛИДИЯ: Трясутся!
Служитель устраивает в санях Чехова и Лидию.
ЛИДИЯ (Чехову): Я буду главным хранителем твоего пенсне!
Лица Чехова и Лидии совсем близко. Лидия снимает пенсне, серьезно глядит на Чехова.
ЛИДИЯ: Таким ты мне нравишься больше. Сейчас ты беззащитен, как ребенок, и тебя хочется приголубить.
СЛУЖИТЕЛЬ: Ну? Двум смертям не бывать — одной не миновать!
Служитель сталкивает сани, и они проваливаются в черную звездную пустоту.
Сани с Лидией и Чеховым несутся вниз, в никуда. Они тесно прижались друг к другу — щека к щеке.
ЧЕХОВ: Я, кажется, люблю тебя, Лидочка.
ЛИДИЯ: Это из рассказа “Шуточка”? Цитируешь себя?
ЧЕХОВ: Боюсь, что это уже не шуточка.
ЛИДИЯ: Боже мой! Боже мой! Ты придумал множество всяких сюжетов. Придумай один! Только для нас! Чтобы все было хорошо!
ЧЕХОВ: Хорошо для всех?
ЛИДИЯ: Для всех! Неужели это невозможно? Ну, придумай что-нибудь! Ну, пожалуйста! Знаешь, что? Приходи ко мне завтра домой, и мы… мы обязательно должны что-то придумать…
ЧЕХОВ: А… Михаил Федорович?
ЛИДИЯ: Он на Кавказе. Наводит мосты.
Сани разворачиваются, скользят боком и переворачиваются. Чехов и Лидия летят в сугроб. Некоторое время они сидят в сугробе, а потом, опомнившись, отряхивают друг друга от снега. Лидия вынимает из муфточки пенсне и вздевает его на нос Чехову. Потом они сидят в снегу и молчат.
ЛИДИЯ: Хочу еще.
Чехов смотрит непонимающе.
ЛИДИЯ: Хочу еще — с горы и вниз.
* * *
Квартира Авиловых. Входит Лидия. Шубка в снегу, глаза блестят.
ЛИДИЯ: Пелагея!
Подходит Пелагея.
ЛИДИЯ: Милая Пелагея! С праздником!
Лидия целует удивленную Пелагею.
ЛИДИЯ: А я немного покаталась с горки! Как мои детишки?
ПЕЛАГЕЯ: Здоровы детишки.
ЛИДИЯ: На завтра я устрою для вас праздник: поедете в гости к Новицким, на весь день и даже с ночлегом! Я сейчас скажу им в телефон. Они будут рады!
Лидия вбегает в кабинет и ожесточенно крутит ручку телефонного аппарата.
ПЕЛАГЕЯ: Так ведь полночь уже, Лидия Алексеевна!
* * *
Николаевский вокзал. Привычная суета. Лидия идет вдоль вагонов курьер-ского поезда. На руках у нее Ниночка, за подол цепляются Всеволод и Лев.
У вагона уже поджидает Чехов. Он со знакомым баулом и закутан в новое кашне.
ЛИДИЯ: Мы всем семейством! Поглядеть на паровоз! Дети двадцатого века — и еще не видели паровоза!
* * *
Купе оглашается детским смехом и криками. Дети подпрыгивают на диванах, крутят ручки, разглядывают всякие блестящие штучки.
Чехов, улыбаясь, за ними наблюдает. Потом он протягивает руку и трогает светлые локоны Ниночки.
ЧЕХОВ: Простите, мадемуазель, а локоны у вас настоящие?
НИНА: А у тебя?
ЧЕХОВ: У взрослых, деточка, все не настоящее. Ты так и знай.
НИНА: Я знаю. У тети Флоры коса не настоящая.
Чехов и Лидия смеются.
ЧЕХОВ: Господа! Вы мне очень нравитесь. Пожалуй, я возьму вас всех в Швейцарию. Прямо сейчас!
ДЕТИ: Ура-а!
ЛИДИЯ: Ну, теперь их из купе не вытащить.
ЧЕХОВ: И не надо! Я всех их удочерю и усыновлю.
ЛИДИЯ: Не надо так шутить, господин Чехов… Посидите здесь, детки, и ничего не трогайте, а мы с Антоном Павловичем немного прогуляемся.
* * *
Лидия и Чехов медленно идут по перрону. Теперь они серьезны.
ЛИДИЯ: Ну, что ж… Конец — делу венец?
ЧЕХОВ: Прежде всего — в Москву, на “Чайку”. Поглядеть, поздравить, обнять друзей.
ЛИДИЯ: Да. Конечно.
ЧЕХОВ: Ну, а потом — в Швейцарию. Если бы не вы…
ЛИДИЯ: Полноте, сударь.
Некоторое время они идут молча.
ЛИДИЯ: Вы меня любите?
ЧЕХОВ: Люблю и всегда любил.
По перрону, разрезая толпу, марширует команда солдат в полном снаряжении.
ЧЕХОВ: В Маньчжурию.
ЛИДИЯ: Мы победим, конечно.
ЧЕХОВ: Не знаю. Много воруем, много врем… Не знаю.
Мимо, шеренга за шеренгой идут солдаты. Потные крестьянские лица, разинутые в песне рты.
ЗАПЕВАЛА: Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке сизый селезень плывет.
СТРОЙ:
Ай-люли, ай-люли! Сизый селезень плывет.
Три полена, два бревна, восемь девок — один я…
Из открытых дверей теплушек видны лошадиные морды, смеющиеся лица солдат-коноводов. Над казенным орлом надпись: “Сорокъ человек или восемь лошадей”.
Строй идет мимо Чехова и Лидии. Слышатся команды. Вступает оркестр. Он играет “Прощание славянки”.
ЛИДИЯ: Пора и нам прощаться. Давайте поцелуемся.
Лидия снимает с Чехова пенсне, и снова перед ней его беззащитное лицо. Он наклоняется к ней и жадно, нежно ее целует. Она стоит недвижно, с закрытыми глазами, потом прижимается к его груди.
ЛИДИЯ: Я долго думала и придумала. Женитесь на Оле Книппер. Она надежная. А я все равно буду любить и помнить вас всегда. Этого у меня никто, никогда уже не отнимет. Который час? Брелок у вас? Храните.
Лидия осторожно надевает пенсне, и снова их лица сближаются.
ЛИДИЯ: Я буду вам мешать! Буду скандалить, интриговать, писать отчаянные письма! Но вы женитесь все-таки на Оле…
ЧЕХОВ: Я вашим детям обещал Швейцарию. Нехорошо обманывать детей.
ЛИДИЯ: Я что-нибудь придумаю.
ЧЕХОВ: Я вас люблю.
Дежурный по станции трижды бьёт в колокол.
Гудит паровоз.
* * *
Новодевичье кладбище. Метель. Через снежную целину пробираются две фигурки. Это Лидия и Алекс. Они почти неузнаваемы — похудевшие, закутанные в какое-то тряпье, сохраняющее, впрочем, следы былой элегантности.
АЛЕКС: С нынешнего дня хлеб будет по четверть фунта на душу.
ЛИДИЯ: Хорошо, что дети у Пелагеи — в деревне все-таки сытнее.
Лидия и Алекс несут с собою “инвентарь” — детскую лопатку и метелку из птичьих перьев.
ЛИДИЯ: Почему они здесь не расчищают? Безобразие!
АЛЕКС: Товарищ Луначарский в газете “Правда” продернул “нытиков” и “чеховщину”. С тех пор и перестали чистить.
Добравшись до еле заметного бугорка, Лидия и Алекс принимаются за работу. Постепенно открывается надгробная плита, и взмах за взмахом — надпись: “1860 — 1904. А. П. ЧЕХОВ”.
Лидия старательно обметает метелкой буквы.
ЛИДИЯ: Уехать бы куда-нибудь подальше.
АЛЕКС: Большевики затеяли крестьянские коммуны, наподобие общин Льва Нико-лаевича. Это обнадеживает.
ЛИДИЯ: А ты опять будешь не спеша выбирать губернии?
АЛЕКС: Какая ты злопамятная, Лидка!
ЛИДИЯ: На неделе съездим к Мише на Ваганьковское.
АЛЕКС: Теперь недель нет. Теперь “пятидневки”!
Возвращаясь, Алекс и Лидия опять бредут по утопающей в снегу тропинке.
ЛИДИЯ: И что они все цепляются к Антону Павловичу? При царе — “нытик”! При советах тоже “нытик”. А он говорил: “Я веселый, только смех смехом, а истина дороже!”
АЛЕКС: Кому говорил?
ЛИДИЯ: Мне говорил.
У кладбищенских ворот они отдыхают. Лидия прерывисто дышит, держась за сердце.
Дорогу пересекает военный строй. Простые крестьянские лица, но в буденновских шишаках со звездами.
ЛИДИЯ (вздыхает): Опять солдатики.
АЛЕКС: Не солдатики, а красноармейцы.
Красноармейцы шагают, оснащенные деревянными шайками и березовыми вениками. Они поют. Из открытых ртов вырывается пар.
ЗАПЕВАЛА: Мы раздуем пожар мировой, церкви и тюрьмы сровняем с землей.
СТРОЙ: Так пусть же Красная сжимает властно свой штык мозолистой рукой!
ЛИДИЯ: Куда они идут?
АЛЕКС: Пока что в баню!
ЛИДИЯ (глядя на марширующий с вениками строй): Какие-никакие, а все-таки свои!
Надпись:
В ОСНОВЕ ФИЛЬМА ВОСПОМИНАНИЯ Л. АВИЛОВОЙ, ИВ. БУНИНА, ПЕРЕПИСКА АНТ. ЧЕХОВА.
Финальные титры